Маркедонов C.М. Государевы слуги или бунтари-разрушители?

(к вопросу о политических отношениях донского казачества и Российского государства)

It was published in the collection or articles “Conservatism and Traditionalism in the Southern Russia”.
Rostov-on-Don.2002. Pages 130-160

Опубликована в сборнике «Консерватизм и традиционализм на Юге России».
Ростов-на-Дону. 2002. Стр. 130-160

Профессор С.Г.Сватиков, работая над исследованием по истории служилых казаков Московского государства и Российской империи, призвал своих коллег прекратить “смешение понятий” в “казачьем вопросе” и отказаться от односторонних подходов в изучении казачества [1]. “С одной стороны,- писал известный исследователь истории Дона,- часть казачьей молодежи, увлеченная идеей былого независимого и полунезависимого существования республиканских колоний Дона, Яика и Терека, готова не только вступить на путь проповеди самостийности для этих бывших республик, отрыва их от России во имя исторических воспоминаний, но и распространить это благо на все вообще казачьи войска. С другой стороны, часть старшего поколения, воспитанного на идее служилого казачества, связанная своими интересами не с русским народом, и даже не с казачеством, а с низвергнутой династией и старым порядком, отрекается от былой вольности казачьих войск” [2]. Мысль, высказанная Сватиковым в 1927 г. казалась актуальной в начале прошлого столетия и является таковой в наши дни. История политических отношений казаков и Российского государства традиционно во все времена была одной из приоритетных исследовательских проблем отечественной историографии. Данному вопросу без преувеличения посвящены целые тома научной литературы. Однако авторы трудов по истории Дона практически не изучали политические отношения донского казачества и России (Московского государства, Российской империи, Советской России и Союза ССР, Российской Федерации) как комплексную проблему, ограничивая свои исследования узкими хронологическими рамками, либо рассмотрением казачьей тематики в контексте общероссийской истории или международной ситуации в Северном Причерноморье в различные периоды. Отсюда и отмеченные Сватиковым “смешение понятий” и односторонние подходы, от которых оказались несвободны и дореволюционные, и советские, и эмигрантские, и современные историки.

С.М.Соловьев, В.О.Ключевский, С.Ф.Платонов были историками российской государственности, а потому казачество интересовало их в первую очередь как исторический конкурент политических и управленческих институтов России, как вызов антигосударственных “воровских” сил Московскому (и в меньшей степени Петербургскому) Левиафану. Отсюда и взгляд Соловьева на казачество позднего средневековья как на силу, которая для России “иногда была опаснее самих кочевых орд” [3]. В противостоянии казачества и государства последнее виделось Соловьеву носителем цивилизаторского начала: “Против призыва Петра к великому и тяжелому труду, чтоб посредством него войти в европейскую жизнь, овладеть европейской наукой, цивилизацией, поднять родную страну…против этого раздался призыв Булавина: “Кто хочет погулять, сладко попить да поесть,- приезжайте к нам”. Соловьев, а вслед за ним и Ключевский залог благополучного развития российской государственности видели в укрощении степной стихии [4]. Односторонность Соловьева и Ключевского состояла вовсе не в имманентном негативизме по отношению к казакам (в чем их постфактум обвиняли казачьи историки-эмигранты самостийнического направления) [5], а в том, что они не рассматривали специально феномен казачества после его превращения в российское служилое сословие и не могли оценить его как консервативный стабилизирующий для Российской империи фактор. Как составная часть имперской государственной машины, ее инструмент (пусть и очень важный) казаки не представляли интереса для историков, исследовавших общероссийские проблемы, а потому политические коллизии Дона и имперского центра, начиная с XVIII столетия, остались вне их поля зрения.

От односторонних подходов оказались несвободны и донские историки дореволюционного периода, в центре внимания которых была местная, а не общероссийская история. Вести дискуссию на равных с историками Российского государства, чьи исследования отличали критические оценки в отношении “степных рыцарей” эпохи позднего средневековья, донские исследователи в силу очевидных причин не могли. Ответом на “негативизм” Соловьева и Ключевского стали труды “реабилитирующие” казачество за участие в антигосударственных движениях XVII- XVIII вв. Получалась концепция государственной школы, перевернутая с ног на голову. В.М.Пудавов делал вывод о казаках как “людях царелюбивых и мужественных”, а М.Х.Сенюткин собрал значительный фактический материал, доказывающий абсолютную лояльность Войска Донского монархии в период пугачевского выступления. Целый ряд донских авторов пытался нарисовать исторические портреты казаков- защитников “веры и Отчества” даже в эпоху “Смуты” [6].

Многофакторному изучению истории отношений государства и донского казачества не способствовали и чрезмерно политизированные исследования казачьих историков-эмигрантов самостийнического толка. С одной стороны, они рассматривали казачество как основы особой государственности Востока Европы, противоположной по своему содержанию русским” (И.Ф.Быкадоров) [7] и доказывали “невозможность происхождения свободных, вольных казаков, степных рыцарей, природных конников…от беглых русских крестьян- рабов” (Ш.Н.Балинов) [8]. С другой стороны, историки-самостийники видели в казачестве своеобразный щит России, спасавший ее не единожды от внешних вторжений. Тем самым получалось логическое противоречие. Зачем свободному независимому и демократическому государству отстаивать интересы государства абсолютно чуждого и враждебного? Без ответа оставался и вопрос, а существовала ли реальная альтернатива подчинению вольного сообщества деспотической власти российских государей?

Идеологическая заданность отличала и исследования советских историков, в центре внимания которых оказались такие вопросы, как участие казаков в крестьянских войнах, революции и гражданской войне. В отличие от историков-самостийников советские ученые рассматривали противоборство казаков и государства в контексте классовой борьбы и истории социальных противоречий внутри самого казачества [9].

По истории отдельных сюжетов, касающихся политических отношений казаков и государства написано немало неполитизированных и неидеологизированных исследований, которые отличают высокий теоретико-методологический уровень и прекрасное знание источников. Однако узко хронологический подход к изучению данного вопроса также не позволил исследователям ответить на многие вопросы, ими поднятые. В своем фундаментальном труде “Гражданская война в России XVII в.: Казачество на переломе истории” А.Л.Станиславский оценил события начала XVII столетия как полномасштабную гражданскую войну, в которой главными действующими лицами были казаки и дворяне. По мнению ученого, программой-максимум казачества было уничтожение российского дворянства [10]. Станиславский полагает, что казаки стремились к тому, чтобы государство рассматривало их как привилегированное служилое сословие. И действительно, значительная часть вольных казаков к 1619 г. перешла в разряд различных категорий служилых людей Московского государства. Но ведь не все вольное казачество выбрало государеву службу. Закономерен вопрос: “Почему в минуты своего наивысшего успеха (а Станиславский считает таковым избрание на трон Михаила Романова) казачество не перешло поголовно в разряд московской элиты и не стало для новой династии новым изданием “опричнины”? Почему немалая часть казаков вернулась “казаковать в Поле” на российские окраины, а впоследствии казачьи атаманы не раз отказывались от “крестного целованья” московским государям? Ответить на данные вопросы, ограничиваясь анализом исключительно “Смутного времени”, каким бы блестящим он ни был, не представляется возможным.

В историографии проблемы политических отношений казачества Дона и Российского государства особо можно выделить труды профессора Сватикова. Он отказался от взгляда на историю казаков как на хронику боевого пути казачьих соединений: “Да, блестяща военная история донского казачества! Интересны боевые его летописи!.. Но не менее их интересна история донской гражданственности, социально-политическая история Дона!” [11] Отсюда - привлечение нового для истории казачества массива источников - законодательные акты, стенограммы заседаний Государственной думы. Не случайно, поэтому главный труд Сватикова имел еще одно название “Государственно-правовое положение Дона в XVI- XX вв.” и подзаголовок “исследование по истории государственного и административного права и политических движений на Дону” [12]. Комплексное, не заключенное в узкие временные рамки исследование казачьего областного права, его коллизии с общеимперским стали основой научных поисков Сватикова. Сватикову принадлежит заслуга создания первого обобщающего труда по истории донского казачества. Ему первому удалось исследовать историю казаков не с военной, а с социально-политической и правовой точки зрения, проанализировать общее и особенное в развитии двух ветвей российского казачества - “вольного” и “служилого” [13], демифологизировать вопрос о происхождении казаков, дать периодизацию истории казаков от XVI в. до советского периода (единственную на сегодняшний день). Сватиков первым исследовал такие проблемы как история политических институтов казачества, взаимосвязь российского общественного движения и казаков, думская деятельность последних. Ему удалось в исследовании казачьей проблематики совершить поворот от т.н. “внешней истории” к “внутренней” или “культурной истории”, изучить состав общества “степных рыцарей”, управление, судопроизводство, религиозные отношения у казаков. Однако при всех достоинствах работы Сватикова ограничены 1920-ми годами. История “советского казачества” и казачьей эмиграции рассмотрены им лишь тезисно. Не самой сильной стороной исследований историка была и идеализация им казачьих “добродетелей”.

Современные российские исследователи изучают прошлое и настоящее казаков, будучи свидетелями процесса “возрождения казачества”. Российское государство, получив в конце 1980-х – начале 1990-х гг. вызов со стороны политически разнородных и идеологически разнонаправленных казачьих объединений, сумело найти действенный ответ, инициировав создание лояльного государству реестрового казачества. Организация казачьей государственной службы, ее возрождение в новых социально-экономических, политических, социокультурных условиях естественным образом потребовали исторической легитимации, обоснования тезиса о казачестве как защитнике Отечества с момента появления на Дону первых казачьих общин. Рабочий проект Концепции Единой государственной политики по возрождению казачества, подготовленный в 1997 г. Главным управлением Казачьих войск при Президенте РФ гласил: “В ходе формирования России как мощного и независимого государства исторически складывалось казачество - особая социальная группа (сословие), постоянно (выделено мной-С.М.) выполняющая функции защиты и укрепления государства, обеспечения его безопасности. Отличительной особенностью российского казачества являлось то, что оно было неотъемлемой частью государственной системы России, образуя один из ее компонентов” [14]. “Казачество без государственной службы немыслимо”, - тезис, звучавший лейтмотивом Совещания руководителей субъектов РФ, на территориях которых проживают казаки (26 октября 1995 г.) и многих других представительных собраний российской политической элиты [15]. В сегодняшних условиях невозможно говорить о прямом влиянии государственных установок на историческую науку. Но вместе с тем можно констатировать косвенное воздействие концепций по казачьему возрождению на выводы современных исследований, проявляющееся в некотором распрямлении острых углов казачьей истории, а также стремлении рассмотреть казачество как некий монолит, существовавший не протяжении многих веков без серьезных качественных изменений. Отсюда и обобщающие выводы о патриотизме и верности государству (русской идее) как о чертах, имманентно присущих казакам [16].

“Казаки прошли на Кубань и Терек, перевалили с Ермаком Уральские горы и дошли до Амура и Великого океана”, получили высочайше пожалованные знамена за усмирение “Астраханского возмущения” 1705 года, восстания 1849 года в Венгрии, императорскую грамоту за заслуги в “подавлении беспорядков” 1905 года, не раз доказав свою верность Российскому государству [17]. Оценка истории политических отношений Дона и России, данная одним из последних атаманов Всевеликого Войска Донского, П.Н.Красновым справедлива и подтверждает тезисы, изложенные в нынешних концепциях казачьего возрождения и трудах ряда современных историков.

Но она справедлива в той же степени, как и тот факт, что казаки были инициаторами выступлений, потрясавших сами основы российской государственности, ставившие Российское государство на грань выживания,- “Смута”, восстания Степана Разина, Кондратия Булавина, Емельяна Пугачева. Недоверие императорской власти к казакам отмечали многочисленные иностранные путешественники XVIII-XIX вв.. В рапорте Военной коллегии от 19 октября 1797 г., поданном военным инженером Деволаном отмечалось, что крепость св. Димитрия Ростовского предназначена для обороны устья Дона, защиты Тамани, для сообщения Кавказа и России, а также для наблюдения за донскими казаками (выделено мной - С.М.) [18]. В 1812 г. комиссар Британии при штабе М.И.Кутузова Р.Вильсон сообщал Александру I и послу в Санкт-Петербурге Каткэрту о надеждах французов на восстание казаков. Французов Вильсон назвал «хищниками, которые хотели отторгнуть Польшу», а также «взбунтовать донцов как народ, к которому они имеют особое уважение и благорасположение которого желают снискать лаской» [19]. Надежды на «пробуждение» казаков питали и русские революционеры-радикалы от А.И.Герцена и М.А.Бакунина до Г.В.Плеханова (народнического периода) и ранних социал-демократов [20]. Активные создатели имперского здания- казаки в феврале 1917 г. ничего не сделали для его сохранения. Более того, Донской исполнительный комитет, взявший власть в Области Войска Донского (считавшейся одной из наиболее лояльных “трону и Отечеству”) на волне “революционного февраля”, в своем противоборстве с последним наказным атаманом императорской России графом М.Н.Граббе поддержал даже пресловутый Приказ № 1 Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. “Помню, как поразила нас, окопных жителей, та легкость, с которой рухнул монархический строй. Мы тогда ясно поняли, что он изжил себя. Подгнили корни и упало могучее дерево”, - писал не либеральный думский депутат от Области Войска Донского, а один из лучших казачьих офицеров императорской армии, герой первой мировой войны, впоследствии организатор антибольшевистских восстаний на Дону и командующий корпусом Вооруженных сил Юга России Т.М.Стариков [21] . Другой не менее верный слуга империи И.Ф.Быкадоров, ставший в возрасте 35 лет полковником русской армии, георгиевским кавалером, получивший золотое оружие, оказавшись по окончании братоубийственной гражданской войны в эмиграции, пошел в своих высказываниях еще дальше: “Никакая власть российская (центральная) не сможет быть благой для казачества, какая бы она ни была: монархическая, кадетская (Милюковская), эсеровская (Керенского или Чернова) или евразийская” [22]. В годы Второй мировой войны некоторые деятели казачьей эмиграции пошли в своем радикализме еще дальше. Один из вождей Казачьего национально-освободительного движения (КНОД) В.Г.Глазков обращался к своим соратникам со следующим призывом: “Мы, казаки приветствуем каждую бомбу и каждую гранату, которые летят на головы московских тиранов!.. Слава Богу, Москва горит! Хайль Гитлер! Слава казачеству!” [23] Не менее выразителен и другой пассаж из издаваемого КНОД журнала “Казачий вестник”: “Мы идем с той современной Германией, национально-социалистические начала которой так близки социальным началам нашей казачьей жизни” [24].

Бунтарями и воинами назвал казаков историк В.И.Лесин [25]. Данное определение очень точное и емкое, но в то же время оно оставляет без ответа вопросы как стали возможны подобные метаморфозы (путь из бунтарей в воины и обратно), были ли они вызваны к жизни исключительно политической конъюнктурой или имели под собой мощный исторический фундамент? Как казакам на протяжении почти четырех столетий удавалось одновременно сохранять репутацию и стражей империи, и свободолюбцев, готовых в любую минуту к ниспровержению царского трона? По каким причинам вчерашние бунтари, отказывавшиеся под угрозой царской опалы и блокады Дона “целовать крест” российским государям и о которых, по их же собственному суждению, в Московском государстве было “некому тужить”, превратились в опору Российской империи и почему “Дон стих”? Почему казаки, активно (и в разных формах) сопротивлявшиеся установлению советской власти и большевикам были в середине 1930—х гг. востребованы строителями “нового мира”, а в конце 1980- х гг. их идеологическими наследниками? Можно ли говорить о казачестве как едином феномене, не пытаясь провести типологизацию (классификацию) различных групп казаков? Настоящая статья является попыткой дать ответы на вопросы, обозначенные выше. Нам представляется необходимым комплексно рассмотреть динамику политических отношений донских казаков и Российского государства на разных этапах истории и объяснить причины их эволюции (говоря шире причины бунтарско-воинской “диалектики”.

Вольное воинство

“На Дону уже издревле (еще при существовании великого княжества Рязанского) выходцы из государства, большей частью недовольные новым государственным строем, основали свободные казацкие общины, ведя борьбу с татарами на свой страх и риск, и наконец в низовьях Дона сплотились в одну большую землю…”,- констатировал историк права М.Ф.Владимирский-Буданов [26]. Под “новым государственным порядком” Владимирский-Буданов понимал завершение процесса “собирания русских земель” Москвой, когда, по словам Г.П.Федотова “Русь становится сплошной Московией, однообразной территорией централизованной власти…” [27] Географические условия (по словам Соловьева природа была “мачехой для России”), стремление стать самодержавным государством (в первоначальном смысле этого слова, т.е. самостоятельным), борьба с осколками Золотой Орды требовали от московских государей сильной деспотической власти, способной ответить на любой внешний вызов.” Русская государственная организация,- писал П.Н.Милюков,- сложилась раньше, чем мог ее создать процесс…внутреннего развития сам по себе. Она была вызвана к жизни внешними потребностями, насущными и неотложными: потребностями самозащиты и самосохранения” [28]. Собирание уделов сопровождалось репрессиями по отношению к местным политическим элитам и гигантским переделом собственности и власти. В результате государственная организация Московской Руси была устроена по принципу военной, в которой существовала жесткая иерархия. “Военное дело не только стояло тогда на первом плане между всеми частями государственного управления, но и покрывало собою последнее” [29]. Концентрация всех сил подданных Российского государства не позволила развиться общественной самодеятельности и свободе личности. Напротив, в Московском государстве реализовался универсальный принцип подданства, четко сформулированный дьяком Иваном Тимофеевым: “были бы безмолвны как рабы” [30]. В рамках “нового государственного порядка” утвердилось две формы социального бытия. “В старинной Руси мирские люди по отношению к государству делились на служилых и не служилых. Первые обязаны были государству службою воинскою или гражданскою (приказною), вторые - платежом налогов и отправлением повинностей. Обязанности этого рода назывались тяглом” [31]. И если служилые люди были прикреплены к государевой службе, то тяглые – к “государевым слугам”.

В течение длительного времени в отечественной историографии культивировалось мнение о том, что первооснову донского казачества составили бежавшие от крепостничества крестьяне и холопы. Данное утверждение базировалось на классовом подходе и признании государства орудием классового господства. Однако в период завершения “собирания земель” первый удар пришелся на местные политические элиты и, а не на крестьянство. Прежде всего, к службе были прикреплены “дети боярские” и “служилые по прибору” и лишь затем крестьяне (окончательно в 1649 г.). “Новый государственный порядок” Московской Руси предполагал обязательность службы, уход с которой однозначно трактовался как измена. То есть недовольными новым государственным строем оказались не только и не столько низшие сословия Российского государства, хотя и их было бы неверно сбрасывать со счетов. Не зря ведь в повести “азовского цикла” казаки декларировали: “Отбегаем мы ис того государства Московского из работы вечныя, ис холопства неволнаго, от бояр и от дворян государевых” [32].

В донском казачестве оппозиционный государству элемент нашел свое спасение. Как верно отметил Н.И.Костомаров “издавна в характере русского народа образовалось такое качество, что если русский человек был недоволен средою, в которой он жил, то не собирал своих сил для противодействия, а бежал, искал себе нового отечества [33]. Таким отечеством стал Дон. В.О.Ключевский писал: “В десятнях степных уездов XVI века встречаем заметки о том или другом захудалом сыне боярском: “Сбрел в степь, сшел в казаки” [34]. В десятнях Ряжска и Епифани в конце XVI столетия есть сведения о том, что многие дети боярские “сошли на Дон безвестно” или “сошли в вольные казаки с Василием Биркиным”, “боярским сыном” [35].

Среди казаков встречаем людей с дворянскими фамилиями - Извольский, Воейков, Трубецкой. По словам крупного специалиста по истории донского казачества эпохи позднего средневековья Н.А.Мининкова, “судя по источникам, многие донские атаманы второй половины XVI в. были русскими помещиками. Дворянами по происхождению были известные донские атаманы конца XVI в.: Иван Кишкин, у которого поместье было под городом Михайловым вблизи Рязани…Некоторые атаманы XVII в. также были по происхождению русскими дворянами как, например атаман Смутного времени Иван Смага Чертенский” [36]. Радом с казаками дворянского происхождения путивльский служилый казак Михаил Черкашенин и люди совсем с недворянскими фамилиями - Иван Нос, Василий Жегулин. Известный впоследствии род Ефремовых вел свое начало от торговых людей, а род Красновых был в родстве с камышинскими крестьянами. На Дону во второй половине XVII в. обретали новое “отечество” и религиозные диссиденты, спасавшиеся от наступления “никонианства”.

Параллельно с появлением казачьих сообществ на Дону источники фиксируют в различных частях Московского государства появление служилых казаков, нанимавшихся выполнять “различные службы” государству, “знатным людям” и даже патриарху (конец XVI в.). По мнению Сватикова, эта служба, “подвергавшая жизнь казаков опасности, была все же гораздо легче и интереснее, чем работа в качестве батрака” [37]. Что же объединяло и отличало казаковавших “в поле” донских “вольных казаков” и казаков служилых, если последние нередко пополняли ряды “вольных” и наоборот “вольные” донцы, если судить хотя бы по первой известной царской грамоте на Дон, брались за выполнение царской службы (проводы послов, совместные боевые действия с русскими ратями). Первоначально понятие “казак” означало “ не тяглый”, “приходец”, “вольный человек”. Относительная свобода (насколько это вообще было возможно в XVI- XVII вв.), возможность жить то в одной, то в другом месте были общими чертами двух групп российского казачества. Но если служилые казаки стремились к службе на более льготных условиях, с сохранением больше свободы, то “вольные” стремились к устройству жизни “по своей воле”. В XVI-XVII вв. грань между “вольным” и служилым казаком была довольно зыбкой. Многие служилые казаки (особенно из пограничных крепостей) уходили “казаковать в поле” тогда как “вольные казаки” нанимались на государеву службу (в этом отношении весьма благоприятным периодом было Смутное время).

Но “вольное казачество” в отличие от служилого не было инкорпорировано государством. Донская земля не была провинцией Московской Руси. Созданное “вольными казаками” Войско Донское обладало демократическим внутренним устройством, имело собственные органы власти (Круг, выборные атаманы), проводило самостоятельную внешнюю политику (совершало неоднократно морские походы против Османской империи и Крымского ханства даже в те моменты, когда Москва рассматривал их как союзников в борьбе с Речью Посполитой). Контакты с донскими казаками Московское государство строило как с иностранными державами через Посольский приказ. В дипломатической переписке с султаном Оттоманской Порты и ханом Крыма Московские государи нередко характеризовали казаков не иначе как “всяких земель беглых людей, воров”, “воров, беглых людей без государя…ведома” [38]. “Вольные” донские казаки в отличие от служилых не были обязаны службой государству. Они не приносили присяги (“крестного целованья”) до 1671 г., не несли тягла. В отписке 26 мая 1632 г. Михаилу Федоровичу Романову и патриарху Филарету Никитичу донцы сообщали: “И крестного целованья, государи, как и зачался Дон казачьи головами, не повелось” [39]. Во время военных действий в составе московских ратей казаки не считали себя связанными какой-либо субординацией. В 1579 г. во время Ливонской войны казаки ушли из состава русской армии из-под крепости Соколы, в 1633 г. покинули расположение московских частей во время осады Смоленска, занятого поляками, в 1655 г. с “польской войны”, и.т.д [40]. Именно казачьи вольности были причиной того, что даже весьма благоприятных для казаков условиях на последнем этапе “Смуты” (после избрания царем Михаила Романова) лишь часть их перешла в разряд служилых московских людей.

По отношению к донским казакам Москва проводила политику “кнута и пряника”. С одной стороны государство стремилось минимизировать самостоятельные, несанкционированные им внешнеполитические акции донцов. Отсюда и периодические “опалы”, накладываемые на казачество. В 1590- е гг., 1630 г., середине 1660-х- гг. Москва устраивала Дону блокады. С другой стороны, несмотря ни на что Москва не спешила покончить с “вольным Войском”, так как была заинтересована в казачестве как в мощной военной силе. Появившись на территории Северного Причерноморья, казаки с первых дней своего существования вели борьбу с турецко-татарской экспансией, закрывая с юга границы Московского государства. Казаки были фактически бесплатной военной силой Москву зачастую более эффективной, чем ее собственные вооруженные силы. Военная мощь казачества была чрезвычайно нужна государству. Отсюда интерес к Дону и его строптивым обитателям, поддержка жалованьем (хотя и нерегулярным) и воинскими контингентами (особенно в период после “Азовского сидения” 1641 г.). На всем протяжении истории государство видело в казаках Дона две стороны - военную силу (консервативное начало) и стремление к политической независимости (начало с точки зрения Москвы “бунтарское”).

Что же в таком случае притягивало донских казаков к Московскому государству, чьим внутренним строем они были недовольны и чьи внешнеполитические цели далеко не всегда разделяли? Перманентная степная война с татарскими и другими кочевыми ордами, противостояние мощной Османской империи вызывали у казаков неутолимую жажду стабильности (в особенности у казачьей политической элиты). Стабильность при покровительстве Москвы стала со временем рассматриваться частью казачества как меньшее зло по сравнению со свободой в условиях постоянных военных конфликтов. Однобокое экономическое развитие Дона (землепашество у казаков не допускалось), существование, зависящее от успеха очередного “похода за зипунами” также требовало внешней помощи (в нашем случае московской). Таким образом, друзья- враги казачество и государство были обречены на тесное сотрудничество, прерываемое нарушением status quo в Cмутное время и период восстания Степана Разина. Будучи не в силах противостоять одновременно Оттоманской Порте и Московскому государству донское казачество в 1671 г. сделало свой выбор, принеся присягу на верность службы российским государям. Процесс инкорпорирования “вольного” казачества в структуры государства начался.

Принеся присягу на верность Москве, потеряв право внешних сношений, казаки Дона, однако, до эпохи Петра Великого сохраняли больше прав, чем малороссияне. В то время как на Украине размещались русские гарнизоны, на Дону действовали в союзе с казаками отдельные воинские контингенты [41]. Казаки до самых Азовских походов Петра Великого 1695-1696 гг. противились строительству русских крепостей и не желали в них “сидеть”. Государевы ратники жаловались на то, что донцы их “бьют и грабят и дров сечь под городками (казачьими-С.М.) не дают…” [42]

“Государевы слуги”

Решительный удар по политическим правам Войска Донского был нанесен Петром I, подчинившим в 1721 г. казаков Военной коллегии, тем самым, втиснув их в рамки социального организма Российского государства, сделав “государевыми слугами”. Подчинение донцов сопровождалось жестоким подавлением булавинского восстания, лишением казаков таких важнейших для них прав как выборы атаманов и прием беглых (“с Дону выдачи нет”). В 1709 г. после победы над Булавиным, Петр назначил атаманом Петра Рамазанова “по смерть его” ( т.е. до смерти). Он же не утвердил атаманами избранных казаками Максима Кумшацкого и Максима Фролова (несмотря на то, что отец Максима Фрол Минаев был активным проводником петровской политики). В 1723 г. Петр, минуя Круг, назначил казачьим атаманом Андрея Лопатина, не утвердив избранного донцами Ивана Краснощекова.

Несмотря на ликвидацию казачьей демократии и низведение ее институтов включение казаков в число “государевых слуг”, с точки зрения государства, было привилегией. Это положение возвышало казаков над массой тяглого неслужилого населения. Став служилыми людьми государства вчерашние “вольные” казаки оказались в социально-политическом и экономическом плане на более высокой ступени по сравнению и с другой группой российского казачества - старослужилыми казаками. Петр Великий в 1724 г. “одним ударом уничтожил на пространстве половины Империи старое служилое казачество Московской Руси, превративши казаков в свободных крестьян, обложивши их подушным окладом”. Данная мера не коснулась лишь Сибири, Чугуевских, Торских, Маяцких, Новохоперских служилых казаков и находившихся в ведении Приказа Казанского дворца [43].

Основное содержание политики, начатой Петром, состояло в лишении казаков демократических прав и традиций с законодательным оформлением их прав и обязанностей как служилого сословия Российской империи, а также включением их в общую систему государственного управления. Эту политику продолжили преемники первого императора. Указом от 4 марта 1738 г. атаман стал чином, жалуемым правительством, а в 1775 г. был ликвидирован войсковой круг. Но краеугольным камнем процесса превращения “вольных” казаков в слуг империи стал закон Екатерины II от 24 мая 1793 г. Согласно этому документу, в основе своей определившему статус донского казачества вплоть до февральской революции 1917 г., все донские земли были переданы Войску Донскому за его военные заслуги. Передача земли сопровождалась предоставлением права на беспошлинную торговлю, исключительного права на рыбную ловлю, добычу соли на р. Маныч. Казаков освободили от государственных податей и повинностей. Тем самым утрата демократических прав и автономии была компенсирована существенными социально-экономическими привилегиями. Преобладавшая в период позднего средневековья “политика кнута” сменилась “политикой пряника”. Законом 1793 г. донское казачество было поставлено на высокое место в Российской империи. Г.А.Потемкин писал, что те из крестьян, которые зачислены в казаки, счастливы в новом звании своем, не будучи более подвержены перемене помещиков” [44]. Привилегированное положение казаков стало предметом зависти и мечтаний для российского крестьянства. Так, в манифесте от 31 июля 1774 года Емельян Пугачев жаловал всех участников своего выступления “вечно казаками” [45].

К концу XVIII столетия казачество Дона окончательно превратилось в служилое сословие Российской империи, ставшее держателем своей земли на правах коллективного помещика. Форма землевладения, обозначенная законом от 24 мая 1793 г. была феодальной по своей сути. Сеньором выступало государство, предоставившее право на землю за военные заслуги и службу своему вассалу - донскому казачеству. Отличительной чертой подобных вассально-ленных отношений было то, что сеньор и вассал были не частными лицами.

Однако, давая земли и привилегии Войску Донскому, империя требовала многолетней обязательной воинской службы. Если в XVI-XVII вв. казаки Дона поддерживали вооруженные силы Российского государства лишь тогда, когда им это было выгодно, то, начиная с первой четверти XVIII столетия, их стали использовать во всех войнах, которые вела Россия на территориях, весьма удаленных от Северного Причерноморья,- в Прибалтике, Польше, Финляндии, на Дунае и на Балканах, а также для освоения Поволжья и Кавказа. Для империи казак подтверждал свой статус лишь отправляясь на военную службу. Вне службы он не мыслился. “Мирная” деятельность на стороне, мягко говоря, не приветствовалась Финальный результат подобной политики блестяще описал известный донской литератор, депутат Первой Государственной думы Ф.Д. Крюков. Выступая с думской трибуны с критикой правительственной политики по отношению к казачеству, он констатировал следующее: “Всякое пребывание вне станицы, вне атмосферы начальственной опеки, всякая частная служба, посторонние заработки для него (казака - С.М.) закрыты. Ему закрыт доступ к образованию, ибо невежество признано лучшим способом сохранить воинский казачий дух…” [46]

Важнейшим шагом по закреплению за казачеством статуса служилого сословия стали разработка и утверждение Положения об управлении Войском Донским 1835 г. Донское казачество провозглашалось “особым военным сословием”, в которое был жестко ограничен доступ. За казаками оставались все дарованные в XVIII столетии привилегии, но в то же время был четко установлен срок службы: 25 лет для казаков- дворян и 30 лет для рядовых. Было существенно ограничено право селиться на войсковых землях лицам неказачьего происхождения. Положение 1835 г. утверждало за “донскими казаками их исключительное положение как особой касты воинов - выход из которой и обновление поступлением новых членов было до крайности затруднено” [47]. Политика Российской империи, направленная на создание из казаков “особой касты воинов”, консервативной (охранительной силы) привела, по мнению донского общественного деятеля, историка В.А.Харламова к “искусственной обособленности казачества”, формированию у него неприязни к “иногородним”, “к русскому обществу” [48].

Социальное положение казачества, достигнутое им с помощью империи в XVIII-XIX вв. позволило донскому историку и публицисту А.А. Карасеву в 1905 г. охарактеризовать казаков как “крепостных Российской империи” [49]. Схожую оценку высказал современный американский военный историк Б.Меннинг, определивший статус донских казаков как “военные поселяне” (с 1832 г. казачество подчинялось департаменту военных поселений) [50].

Превращение “вольных” казаков в военных поселян было крайней точкой в процессе утраты ими былых прав и свобод. Но в то же самое время статус “крепостных империи” давал почетное положение, столь желанную в период позднего средневековья стабильность, а для донской старшины - возможность приобрести дворянство, войти в военно-политическую элиту империи.

Реликт сословного общества

Выполнив к середине XIX столетия задачу по превращению “вольного” казачества в консервативную (охранительную) силу, призванную выполнять внешне- и внутриполитические задачи государства, Российская империя подошла к следующей проблеме: как осуществляя реформирование всего государственного организма, найти применение уникальному военно-служилому сословию. “Великие реформы” 1860-1870-х гг., завершившие эмансипацию сословий, начатую Указом о вольности дворянской 1762 г., способствовали движению империи по путь к новым социально-экономическим и общественным отношениям. Перед властями встала нелегкая задача сохранить в условиях тогдашнего “переходного периода” казачество.

Поскольку казачество рассматривалось государством прежде всего как военная сила, “великие реформы” затронули его именно с военной точки зрения. Эти преобразования начали движение России к индустриальному обществу, для которого характерна военная организация, построенная по бессословному принципу, отсутствии феодальных ленов за службу. В свою очередь служба становится гражданской обязанностью, а не почетной привилегией. В данную схему плохо вписывалось казачество. Именно у военного министра Российской империи Д.А.Милютина возникла идея призывать казаков на общих для всего государства основаниях. Эти намерения вызвали оппозицию среди части донского казачества. Среди “оппозиционеров”, не желавших записи казаков в драгуны был и известный генерал Я.П. Бакланов. В период “великих реформ”, а не в годы гражданской войны появился термин “раскачивание”. По словам А.И.Агафонова, “во время проведения буржуазных реформ судьба казачества обсуждалась не только в Военном министерстве и Государственном Совете, но и широко на страницах периодической печати. Современники понимали, что с введением новых принципов организации и комплектования армии, развитием вооружения и расширением театра военных действий казачество в традиционных формах становится анахронизмом…Однако геополитические интересы российского самодержавия в Средней Азии, на Дальнем Востоке и Кавказе не позволили решать назревшие задачи” [51].

Помимо внешнеполитических причин государству предстояло сделать сложный внутриполитический выбор. Сохранение косной социальной структуры было малоперспективно, но эволюционное расказачивание грозило самому имперскому фундаменту. Поэтому государство выбрало путь движения в обоих направлениях одновременно. С одной стороны проводилась политика “открытых дверей” и в 1868 г. на Дону было разрешено постоянное проживание лицам невойсковых сословий. Иногородние получили возможность приобретать недвижимое имущество. В свою очередь казакам было разрешено выходить из войскового сословия. С другой стороны “население множилось, земельный пай уменьшался, а культура не изменялась к лучшему, ибо капиталов извне не притекало, местными средствами создать их не было возможности, и не было перед глазами рациональных хозяйств”. Такой печальный итог подвел в 1884 г. известный донской экономист и историк С.Ф.Номикосов [52]. “Служба за свой счет” разоряла казачьи хозяйства. Казаки не выдерживали конкуренции с иногородними, что естественным образом приводило к росту ксенофобии и казачьего партикуляризма, формированию негативного отношения к новым экономическим реалиям. Впоследствии в годы эмиграции один из идеологов казаков-националистов Ш.Н. Балинов охарактеризует процесс урбанизации Войска Донского как “денационализацию казачества”. “…Ростов, Нахичевань, Таганрог, имеющие огромное экономическое значение, остаются городами неказачьими. В этих городах, т.е. в руках чужеродных элементов была сосредоточена вся экономическая, торговая, промышленная жизнь края” [53]. В 1897 г. правительственная комиссия пришла к выводу, что только 21 % казачьего населения находится в экономических условиях, достаточно благоприятных для выполнения воинской повинности. Выводу последующих комиссий были столь же неутешительны [54].

Правительства Александра III и Николая II продолжали искусственно сохранять остров традиционализма в формирующейся стихии индустриального общества. Императоры заботились лишь о дешевой военной силе, оказывая донцам медвежью услугу. Курс государства сводился к принципу “Не трогать славное Войско Донское” и был поддержан консервативными элементами в самом казачестве. Но развитие новых экономических отношений вносило в него коррективы. Казачество стремительно размывалось, утрачивало социальную монолитность. Появился слой “Мишек Кошевых”- люмпенизированных казаков, наметился отток (хотя и не значительный) части казаков в города, а в среде самих казаков замечалось неприятие постоянных общинных переделов, стремление к полноценной собственности. Следствием “великих реформ” стало и появление в казачьей среде своих Морозовых и Рябушинских - род Парамоновых.

В конце XIX- начале XX вв. казачья интеллектуальная элита разделилась в своих воззрениях на будущее казачества на “русофилов” и “казакоманов” (традиционалистов). Первые выступали за разрушение “великой китайской стены” между Доном и остальной Россией, предоставление казакам возможности оставлять военную службу, получать образование, заниматься предпринимательством, наукой, искусством. Вторые считали недопустимым “открытие” Войска Донского. “В настоящее время в донских станицах беспрепятственно может жить всякий иногородний пришелец. Среди этих господ попадаются нередко экземпляры не только сомнительного поведения. Эти господа развращают казачью молодежь”,- констатировал известный писатель и консерватор И.А.Родионов [55].

Таким образом, к началу прошлого столетия казачество перестало быть монолитом и в социальном, и в идейно-политическом плане. Военное сословие, перестающее быть монолитом перестает быть и надежной опорой для имперского государства. Тем более что все противоборствующие группы казачества Дона были объединены недовольством имперской политикой. “Русофилы”- либералы были недовольны сохранением “острова традиционализма”, отказом государства от “огражданивания” донцов, а “казакоманы”- традиционалисты были недовольны нарушением устоев Войска Донского и неписанного правила “Дон для донцов”. Понеся многочисленные потери в 1914-1917 гг., казачество, по словам, генерала П.Н.Краснова к началу “русской смуты” желало только одного - “мира по телеграфу” [56]. Именно в годы Первой мировой войны в умах казаков сформировалась идея о самодостаточности Дона и казачества. Появились историко-мифотворческие труды, возводящие истоки казаков к эпохе античности, противопоставляющие Дон и Россию. Резко отрицательное отношение к государству подпитывали не только колоссальные военные потери ( если так можно выразится качественно новый уровень потерь), но и социально-экономические проблемы - следствие политического курса, требовавшего “не трогать славное Войско”. К началу 1917 г. 9 % казачьих хозяйств вообще не мели скота, 16% остались без рабочего скота, 26 %- без инвентаря [57]. Все казачество жаждало перемен, хотя пути их достижения виделись разными, подчас диаметрально противоположными. Нежелание государства принципиально решать “казачий вопрос” привело к тому, что в феврале 1917 г. подавляющее большинство казаков если не положительно, то нейтрально отнеслось к свержению монархии и отречению последнего российского императора.

Февральская революция, начавшая крушение империи, способствовала изменению социального и политического статуса донского казачества. Она изменила и его отношения с государственной властью. Весной 1917 г. Донской войсковой круг издал постановление “О воинской повинности казаков в мирное время”, которое давало им право отбывать воинскую повинность на “общих для Российского государства основаниях, снаряжаясь, однако, на военную службу за счет Войска”. Именно февральский дух привел к возрождению в новых условиях Войскового круга и староказачьего права “С Дону выдачи нет”. Круг запретил атаману А.М.Каледину выезжать в Могилев для дачи свидетельских показаний по делу генерала Л.Г.Корнилова согласно правительственному предписанию!

Тем не менее, ни Временное правительство, ни новые демократические казачьи органы власти, начавшие “бегство от империи”, не обеспечили казакам “мира по телеграфу”. Его дали казакам большевики, приобретя себе тем самым немало сторонников в казачьей среде.

От двуглавого орла к красному и другим знаменам

“Революция по идее своей, должна была раскрепостить казачество от становившейся непосильною особой службы его государству, уравнять всех жителей так называемых казачьих краев, следовательно, сделать казаков гражданами России, имеющими одинаковые права и несущими те же обязанности, что и все остальные” [58]. Но на практике “раскрепощения” последнего закрепощенного государственного сословия не произошло. Этот процесс, начатый в феврале 1917 г., был прерван большевистской революцией, которая ставила по отношению к сословиям “старой России” иные цели и задачи. Будучи марксистами доктринерами, лидеры большевиков видели перед собой биполярную картину мира: с одной стороны эксплуататорские классы, с другой - эксплуатируемые. Казаки как крестьяне отказывались “посередине” в роли “ненужного класса” (по выражению Т.Шанина) [59]. При таком подходе рассчитывать на большевистское “казакофильство” не приходилось. Строители “нового мира” были нацелены на революционное ниспровержение старых “эксплуататорских” сословий и были готовы к ситуативному использованию в своих целях “ненужных классов”. Именно поэтому долговременный союз казаков и большевиков был невозможен, что, однако не исключало их ситуативного сближения. Казаки, которые встали на путь сотрудничества с новой властью (Ф.К.Миронов - самый яркий пример), вели борьбу против старого государства, подразумевая борьбу с тем, что она для казачества олицетворяла: мировую войну, разорительную службу, и.т.п.

Основная же часть донцов, которая вела борьбу с большевиками, не желала восстановления монархии и империи. В одном из выступлений на Войсковом Круге в августе 1918 г. прозвучал призыв “защищать донскую землю, но не когти царского орла” [60]. Значительно меньшая часть стремилась к государственной самостоятельности Дона, рассматривая донской суверенитет как временное явление. Тем не менее, для настроений донцов было весьма характерно следующее мнение: “Россия? Конечно, держава была порядочная, а ныне произошла в низость, ну и пущай…у нас своих делов не мало, собственных…Наш царь-Дон!” [61] “Сама жизнь, - писал А.П.Богаевский,- заставила казаков отделить свои края от советской власти и объявит самостоятельными государственными образованиями” [62]. И Богаевский, и другие деятели антибольшевистского движения видели во временной сецессии залог успешной борьбы с политическими противниками.

Тот факт, что большевикам удалось одержать верх над Белым движением во многом объясняется отсутствием единства в его рядах. В неприятии большевизма сложился неестественный союз сторонников реставрации империи - “единонеделимцев” и ее противников, к которым в значительной мере относились и казаки, вкусившие плодов “свободы” после февраля 1917 г. Конфликт Донской и Добровольческой армий, взаимные обвинения генералов Краснова – атамана Всевеликого Войска Донского и А.И.Деникина- главкома Вооруженных Сил Юга России - наиболее яркий пример подобного рода. Генерал П.Н.Врангель, размышляя о причинах неудач “Белого дела”, приходил к неутешительному выводу: “Лишь немного не хватило (белым войскам - С.М.), чтобы начать драться с казаками, которые составляли половину нашей армии и кровью своей на полях сражений спаяли связь с регулярными частями” [63]. Гражданская война похоронила надежды и сторонников Российской империи и ее противников, выступавших на стороне антибольшевиков.

С 1920 г. развитие казачества (как и его отношений с государственной властью) пошло по двум направлениям. Не принявшие Советскую власть казаки оказались в эмиграции, а ее сторонники (или смирившиеся) пошли по пути “советизации”. Среди казаков-эмигрантов как и в годы братоубийственной войны не сложилась единая политическая позиция. По мнению Ю.С Цурганова, можно говорить о трех политических тенденциях. Первая часть казаков-эмигрантов видели будущее казачества в составе России после победы возможного свержения Советской власти, вторая рассматривала донской суверенитет как временное явление и третья выступала за полную “самостийность” земель “казачьего присуда”. Эти тенденции сохранились к началу Второй мировой войны [64]. В эмиграции донские общественные деятели долго и упорно искали ответы на вопросы: “С кем и за что мы воевали, ради чего сложили казаки столько своих голов и пролили реки крови; кто были наши подлинные союзники и кто настоящие враги, и почему борьбу мы проиграли?” [65]

Но поиск ответов на эти вопросы был весьма затруднен оторванностью казачества от России (как бы они к ней не относились). Эмигранты были оторваны от близкого им социокультурного контекста, были вынуждены тратить силы и энергию на адаптацию к новой иноэтниченой, иноконфессиональной среде, а кроме того не имели достаточной информации с Родины. Отсюда и свойственный казакам-эмигрантам политический романтизм, доходящий до инфантилизма и прожектерство и не вполне адекватные оценки собственных сил и возможностей. Весьма показательным в этом отношении является письмо Т.М.Старикова В.А.Харламову накануне Генуэзской конференции: “У нас имеются сведения, что будто Хорватия намерена выступить на Генуэзской конференции с просьбой или отделить ее в самостоятельное государство или хотя бы в автономное государство. Почему бы Юго-Востоку России в лице атаманов не выступить с предложением отделить его тоже в самостоятельное государство под протекторатом Америки или какой либо другой державы (пока существуют большевики). И из этой территории создать базу для снабжения всей России хлебом, нефтью и углем. Без такой базы России немыслимо” [66]. И эти строки пишутся после эвакуации Русской армии из Крыма в условиях, когда западные державы готовы к сотрудничеству с Советской Россией. Неспособность выработать единую политико-идеологическую платформу и недостаточное понимание реальной ситуации в России и в мире способствовали превращению различных эмигрантских объединений казаков в политических маргиналов, которые привлекались различными европейскими правительствами для решения своих внутренних и внешних целей. Польским политикам импонировало украинофильство и антирусские настроения лидеров “Вольноказачьего движения”. Германия с началом Второй мировой войны и в особенности после нападения на СССР рассматривало казачий национализм и сепаратизм как инструменты для раскола на оккупированных территориях. Вместе с тем, на наш взгляд, было бы ошибкой связывать возникновение и развитие идей казачьего сепаратизма и национализма исключительно с деятельностью иностранных правительств, объективно заинтересованных в существовании подобных воззрений [67].

Вторая мировая война расколола казаков-эмигрантов на коллаборантов и оборонцев. Внутри самих коллаборантов до конца так и не удалось преодолеть противоречия между самостийниками и единонеделимцами. По мнению К.М.Александрова, “через казачьи части на стороне противника в период с октября 1941 г. по апрель 1945 г….прошло около 80 тыс. человек, из которых, вероятно только не более 15-20 тыс. человек не были казаками по происхождению” [68]. Но данные цифры включают в себя и казаков, бывших к 1941 г. гражданами СССР и вставшими на путь коллаборационизма после гитлеровской оккупации. В составе 15-го кавалерийского корпуса СС под командованием Г.фон Паннвица по данным на 1944 г. служили более 4 тыс. эмигрантов, а в действиях Русского охранного корпуса (коллаборационистское соединение, созданное на Балканах) принимало участие 2,5 тыс. казаков [69]. Вместе с тем “в разных странах были группы и отдельные казаки, вступившие на путь антифашисткой борьбы. Формы проявления ее и симпатии к своей Родине-России были различными: это и помощь советским военнопленным…участие в боях с фашистами в составе Народно-освободительной армии Югославии… и поддержка партизан в период словацкого антифашисткого восстания 1944 г.” [70] Надежды казаков-коллаборантов на победу Гитлера над большевиками не оправдалась. Не оправдались их надежды и на союзников СССР Великобританию и США. После сдачи в плен союзным войскам лидеры казаков-коллабрантов в соответствие с ялтинскими договоренностями были переданы на расправу советскому командованию [71].

Не менее сложная судьба постигла и казачество, оставшееся в Советской России. Политика “новой власти” по отношению к казакам исходила из двух посылок. Казачество должно прекратить существование как сословие, а казаки должны стать советскими гражданами. В первой половине 1920-х гг. большевики исходили из того, что Дон “был богатейшим резервуаром пушечного мяса для белых ”, “русской Вандеей” [72]. Все это, по словам С.А.Кислицына, “предопределило функционирование в первой половине 20-х гг. различных ограничений жизнедеятельности казаков” [73]. По мнению этого же автора на протяжении всех довоенных лет Советская власть неуклонно проводила курс по расказачиванию коренного населения Дона. Среди путей этого курса были и политические репрессии и стимуляция социального расслоения среди казаков, и ассимиляция казаков в неказачьей среде. В 1921 –1924 гг. преобладали методы прямого давления, в 1925-1928 гг. шло латентное расказачивание, отмеченное некоторой либерализацией (амнистия для участников Белого движения и пр.), в 1929-1939 гг. – борьба с противниками “великого перелома”, “вредителями” и “саботажниками”. “Расказачивание в принципе имело объективную основу, т.к. военно-служилое привилегированное сословие в условиях индустриализации и модернизации страны не имело перспектив при любом режиме. Но большевистская элита искусственно ускорила этот процесс…” [74], зачастую действуя по пресловутому принципу “нет человека, нет проблемы”.

Вместе с тем большевики, как и московские государи, и российские императоры, ненавидя казачьи “вольности”, видели в казаках военную силу. В этом качестве казаки были востребованы Советской властью. Как справедливо отмечал Сватиков, “повернувшись лицом к казачеству, большевики пошли навстречу ему лишь в признании внешних черт быта (лампасы, черкески, и.т.п.). Взамен они сочли возможным использовать полостью исторический военный опыт и специальные качества казачьих войск” [75]. В 1936 г. казачество было провозглашено “советским”, а Постановлением ЦИК СССР от 20 апреля 1936 г. с казачества были сняты ограничения по службе в РККА. Данный документ гласил: “Учитывая преданность казачества советской власти, а также стремление широких масс советского казачества наравне со всеми трудящимися Советского Союза активным образом включиться в дело обороны Центральный Исполнительный Комитет Союза ССР постановляет: отменить для казачества все ранее существовавшие ограничения в отношении службы в рядах Рабоче-Крестьянской Красной Армии, кроме лишенных прав по суду” [76].

“Советизация” казачества принесла для СССР некоторые позитивные результаты в военной сфере. 6-ой казачий квакорпус Белорусского военного округа принимал участие в занятии западных областей Белоруссии, а 4-ый конный корпус западных областей Украины. В годы Великой Отечественной войны было сформировано 116 кавдивизий, в которых служили жители бывших казачьих областей, а 5-ый Донской казачий кавкорпус получил статус Гвардейского. Вместе с тем политика расказачивания, проводимая в разных формах, политические репрессии по отношению к казакам, стали причиной перехода значительной части представителей уже “советского казачества” на сторону Вермахта. По данным на январь 1943 г. было сформировано 30 отрядов из казаков общей численностью около 20 тыс. человек. Одной из наиболее колоритных фигур среди командиров военных частей казаков-коллаборантов был “советский казак”, участник советско-финляндской войны, майор Красной армии И.Н.Кононов, перешедший в августе 1941 г. на сторону противника и награжденный впоследствии Железными крестами II и I классов [77]. Но “реванша” за расказачивание не получилось. Вторая гражданская война была казаками-коллаборантами проиграна…

После 1945 г. казачество перестало быть важным политическим фактором и в СССР, и за рубежом. Модернизация армии привела к ликвидации советских казачьих кавалерийских частей, а в ином качестве (за исключением историко-фольклорных нужд) казаки не представляли интереса для коммунистической власти. Зарубежные же казачьи объединения стали выполнять важную функцию хранителей казачьей истории и традиций культуры, но в политическом плане окончательно маргинализировались.

Неоказачество

Модернизация России рубежа XX-XXI столетий в качестве своего естественного следствия предполагала известное оживление интереса к политической архаике и традиционализму. Концепт "светлого будущего", характерный для советской эпохи, сменился "светлым прошлым". Практическим проявлением такого "броска назад" стало возникновение многочисленных организаций, строившихся на основе средневековых, по своей сути, политико-правовых и социальных понятиях: сословности, корпоративизму, жесткой иерархичности. Как грибы после дождя, возникли многочисленные дворянские собрания, купеческие гильдии и т.д. Одним из ярких проявлений подобного рода стало движение за "возрождение казачества". Неоказачье движение пережило несколько этапов своего существования: 1) "перестроечный" (1989-1991); 2) "переходный" (1992-1996); 3) "служилый" (после 1996 года). Последний этап особо важен еще и потому, что началась государственная регистрация войсковых казачьих обществ, привлечение казаков на государственную службу [78].

Еще до распада СССР лидеры и активисты нового движения провозгласили главной своей целью "возрождение" казачества. Это понятие до сегодняшнего дня остается ключевым во всех программных документах российских неоказаков. С самого начала их идеологи воспринимали историческое прошлое как норму, подлежащую восстановлению. Это выражалось в самых разных формах: от атрибутики (возрождение флага Всевеликого Войска Донского) до выдвижения территориальных претензий к соседям, занимающим "исконные земли казачьего присуда". По сути, подобная установка, имеющая своей конечной целью насильственное воскрешение утерянного "золотого века", обрекла казаков на выпадение из актуального политического процесса. Главная проблема для "возрожденцев" состоит в недостаточном понимании социальных реалий: как современных, так и дореволюционных. Казачество как социальная единица представляло собой плод временного компромисса между властью и частью общества, оно ни в коем случае не являлось социально-политическим монолитом.

Странная избирательность вообще составляет их отличительное свойство. Акцентируя внимание на военной службе и многочисленных льготах, полученных в награду за доблесть, лидеры неоказаков уделяют значительно меньшее внимание традициям демократии и самоуправления, выгодно отличавшим обитателей казачьих областей даже после их покорения державной длани. Между тем в "Записке о Войске Донском" (1861) начальник Войскового штаба донцов А.Дондуков-Корсаков писал: "Выборное начало составляет одно из существенных прав Войска Донского, коим масса преимущественно дорожит. Простой казак гордится своим правом голоса с прежним своим командиром полка, офицерами, генералами, если они граждане одной с ним станицы" [79]. Возможно, частичное пренебрежение традициями самоуправления объясняется утратой микросоциума, местного, кругового сознания. За семь десятилетий коммунистического режима исходный социум претерпел громадные изменения. К 1989-1990 годам понять, кто из жителей Ростовской области больший казак, а кто меньший, было решительно невозможно. Так, не существовало никакой особой "процедуры" приема или выхода из казачества. Поэтому, на наш взгляд, было бы правильней определить нынешних казаков как неоказачество.

В 1989-1991 годах неоказаков "опекало" руководство КПСС. "Перестройку" политической линии КПСС по отношению к казачеству, наметившуюся в конце 1980-х г.г., можно объяснить несколькими причинами. Во-первых, партийному руководству было крайне необходимо держать под своим контролем процесс формирования многопартийности, а следовательно, возникавшие в его результате общественные движения. Во-вторых, в условиях кризиса официального мировоззрения КПСС требовались новые идеологемы. В-третьих, новое движение должно было стать одним из рычагов противодействия новому российскому руководству, инструментом "сдерживания" Б.Н.Ельцина. Выборы первого российского президента и вызвали первый раскол. Последующие политические события (августовский путч 1991 года, октябрьские события 1993 г., президентские, парламентские, местные выборы) показали, что идея "общеказачьего единства", как и в 1917-1920 г.г., приносилась в жертву политическим пристрастиям.

Впрочем, в этой позиции были свои резоны. В условиях "атомизации" российского общества, превращения России в "сообщество регионов" идея национально-государственного самоопределения казачества завладела умами части лидеров казачьего возрождения. Уверенности им прибавляло триумфальное шествие "парада суверенитетов". Государству был брошен "вызов" в виде казачьего партикуляризма. После неудачных попыток "восстановить незаконно упраздненное национально-государственное образование на Дону в составе РСФСР" лидеры казаков требовали возвращения к границам Области Войска Донского 1913 года (куда помимо Ростовской входила часть Волгоградской, а также Донецкой и Луганской областей Украины).

Провозглашая себя отдельным от русских этносом, не принимая определения как сословия казачества XVIII - начала XX веков, идеологи "казачьей идеи" выдвигали требования не только территориальных, но и налоговых, таможенных льгот, а также особого порядка прохождения воинской службы. Но "самостийнический вызов" был крайне опасен и для самого казачества: в условиях прогрессирующего роста этнонационалистических настроений в республиках Северного Кавказа окончательный разрыв "казаков" с Москвой возвращал их, по сути, во времена борьбы с "Диким полем" и имамами Дагестана и Чечни. Собственные попытки добиться мира на Кавказе (договор донского атамана Н.И.Козицина с Д.Дудаевым в 1994 году) полностью дискредитировали неоказачьих лидеров. Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что никто из них не смог одержать ни одной серьезной победы на региональных выборах.

Начало осуществления государственной политики РФ в отношении казачества, как правило, связывают с учреждением в январе 1996 года Главного Управления Казачьих Войск (ГУКВ) при Президенте РФ, на которое и была возложена задача организации казачьей государственной службы. Его деятельность сложно охарактеризовать однозначно, да это, полагаю, и не столь уж необходимо. Главное, что начался процесс по очищению рядов казачества от политических экстремистов, по привлечению к "возрождению" менее ангажированных, но более квалифицированных лидеров. И в этом смысле "огосударствление" олицетворяет для казачества в целом позитивную тенденцию, поскольку дает ему шанс на приведение себя в соответствие с реалиями современного гражданского общества. Но решение вопросов, связанных с определением основ казачьей государственной службы, еще предстоит. В правовых документах, исходящих из Администрации Президента РФ, можно усмотреть все ту же знакомую тенденцию к восприятию казачества в качестве сословия, хотя и несколько модифицированного. Статус войсковых казачьих обществ, некогда возникших под эгидой государства, сочетает в себе черты и общественной, и государственной организации, что в будущем может не раз и не два стать предметом серьезных конфликтов между казачьими и общегосударственными институтами. Что уж говорить о казачьих лидерах, вставших во главе государственных (реестровых) организаций. Они - при всей условности аналогий - уже в силу своего законодательством определенного положения напоминают украинских реестровых атаманов Речи Посполитой, вынужденных одновременно демонстрировать лояльность государству и играть роль вождя "сечевой вольницы".

Но главная, на наш взгляд, проблема, все же носит идейный характер. Движение казачьего "возрождения", возникшее под влиянием перестроечной конъюнктуры, нуждается в существенной корректировке своих исходных посылок. Неоказакам необходимо преодолеть ностальгию по мифическому "золотому веку" - современность ничем не напоминает блаженной памяти 1913 год. Как род войск казачья конница едва ли требуется обновляющейся российской армии. Развитие по сословному пути общества равных прав и возможностей, каким стремится стать Россия, немыслимо. Претензии на этническое возрождение, конструирование особой "казачьей аутентичности" опасно и для самих неоказаков, вступающих при таком развитии событий в конфликт, как с федеральным государством, так и с неказачьим (и прежде всего русским) населением бывших казачьих областей. Будущее казачества возможно исключительно при опоре на лучшие традиции, выработанные в его среде: демократический уклад, местное самоуправление, уважение к труду и собственности. Всякий иной вариант будет для него губителен.

Итак, политические отношения донского казачества и Российского государства претерпели сложную эволюцию. Казачество не было раз и навсегда данным феноменом. Казаки не были ни исключительно консерваторами-государственниками, ни разрушителями. В XVI- первой четверти XVIII столетий отношения казаков и государства были конфронтацией, борьбой государственных институтов в военно-политическим образованием, не желающим подчиняться нормам обязательной службы, обладающим внутренним демократическим устройством. С XVIII века начался процесс инкорпорирования казачества в состав Российской империи, прикрепление его к “государеву делу”, превращение его в силу консервативную (охранительную). Неспособность государства выработать адаптационные механизмы для ответа на вызовы модернизации и индустриализации, сохранение казачьего “острова традиционализма” в новых социально-экономических и общественно-политических реалиях сделало казачество неэффективной силой для поддержания государственного порядка. Успешно разрешив тактические задачи (утверждение российского влияния в Средней Азии и на Кавказе), казачество не выполнило задачу стратегическую - сохранение целостности империи и политической стабильности внутри нее. Гражданская война разделила казачество на “советское” и зарубежное. Не выработав единую идейно-политическую платформу, казаки-эмигранты были обречены на роль хранителей памяти казачьей славы и политических маргиналов. Советская же власть, заинтересованная в казаках исключительно как в военной силе, не способствовала его политическому и гражданскому развитию, а после модернизации армии поставила по сути дела, точку в его истории. Точку, оказавшуюся многоточием.

Сегодня и государство, и казачьи лидеры находятся в поиске ответа на вопрос: “Сможет ли казачество занять свою нишу в XXI столетии?” Ответ на данный вопрос невозможен без детального комплексного анализа политических отношений государства и казачества и скрупулезного и по возможности беспристрастного изучения всех коллизий этого процесса.

Примечания:

1.Cватиков С.Г. Вольные и служилые казачьи войска //Путь казачества.- 1927.- № 20-21 (113-114).- С.6.

2.Там же

3. Соловьев С.М. История России с древнейших времен. М., 1959. Кн.1. С. 61-62

4.Соловьев С.М. Публичные чтения о Петре Великом. М., 1984.С.113-114. См. также Соловьев С.М. Булавин //Чтения и рассказы по истории России. М,1989.С.592; Ключевский В.О. Курс русской истории. М., 1937. Ч.1.С.60.

5. Быкадоров И.Ф. История казачества. Прага.1930. Т.1. С. 100; Он же. Казачья и русская точки зрения //Вольное казачество-Вильне козацтво.-1929.- №.46.-- С.7-8.; Он же. Донское войско в борьбе за выход к морю (1546-1646). Париж.1937.С.III.

6. Пудавов В.М. История Войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск. 1890.; Сенюткин М.Х.Донцы, М., 1866; Бояринов С. Смутное время на Руси и донские казаки (1604-1613). Новочеркасск.1912; Елкин М. В.Смутное время на Руси и донские казаки. Новочрекасск.1913.

7. Быкадоров И.Ф. История казачества…С.63

8. Балинов Ш.Н. Чем было казачество //Вольное казачество - Вильне козацтво.- 1931.- № 82.- С. 12.

9. Мавродин В.В. Советская историография крестьянских войн в России //Советская историография классовой борьбы и революционного движения в России. Ч.1. Л., 1967. С.53-82; Он же. Советская историческая наука о крестьянских войнах в России //Крестьянские войны в России XVII-XVIII вв. М.: Л., 1966. С.292-327. Пронштейн А.П. Донское казачество эпохи феодализма в советской исторической литературе //Дон и Северный Кавказ в советской исторической литературе. Ростов н/Д., 1972. С. 23-37.; Казачество в Октябрьской революции и гражданской войне. Материалы Всесоюзной научной конференции. Черкесск. 1984.

10. Станиславский А.Л. Гражданская война в России XVII в.: Казачество на переломе истории. М., 1990. С.45, 91.

11. Сватиков Донской Войсковой круг (1549-1917) //Донская летопись. Вена. Белград. 1923; Он же. Россия и Дон (1549- 1917). Белград. 1924. С.VI

12. Там же.

13. Сватиков С.Г. Вольные и служилые казачьи войска…; Он же. Происхождение служилого казачества //Путь казачества.- 1927.- № 22 (115).- С. 9.; Он же. Разряды и виды служилого казачества //Путь казачества.- 1928.-№ 23 (116). О жизни и творчестве С.Г.Сватикова см. нашу работу: Маркедонов С.М. С.Г.Сватиков - историк и общественный деятель. Ростов н/Д., 1999.

14. Концепция единой государственной политики по возрождению и развитию российского казачества. Рабочий проект. Ростов н/Д. 15.10.1997

15. Материалы совещания руководителей субъектов Российской Федерации, на территориях которых проживают казаки (26 октября 1995 года), г. Москва. М., 1995.

16. Аверьянов Ю. Г., Воронов А.А. Счастье быть казаком //Наш современник.- 1992.- № 3; Матвеев О.В. Слово о кубанском казачестве. Краснодар.1995.; Трут В.П. Явление казачества в истории и культуре России //Дикаревские чтения. Материалы региональной научно-практической конференции. Краснодар. 1999.

17. Краснов П.Н.Картины былого Тихого Дона. М.Т.2. 1992. С.195.

18. Военная энциклопедия. 1912. Т.IX. С.133.

19. Тарле Е.В. Нашествие Наполеона на Россию. 1812 г. М.,1992.С. 222.

20. Маркедонов С.М. Казачество в общественно-политических исканиях русской радикальной интеллигенции //Гуманитарная мысль Юга России в ХХ веке. Краснодар.1999. С 93-97.

21. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. 6473. Оп.1. Ед.хр. 7.Л.1.

22. Казачество. Мысли современников о прошлом, настоящем и будущем казачества. Ростов н/Д., 1992. С.103.

23. Казачий вестник.- 1941.- 22 августа.- № 1.- С.2-4.

24. Там же.-1941- 1941.- 1ноября- №.3 - С.5.

25. Лесин В.И.Бунтари и воины. Ростов н/Д., 1997.

26. Владимирский - Буданов М.Ф. Обзор истории русского права. Киев. 1900.С.123.

27. Федотов Г.П. Судьба и грехи России. СПБ., 1992. Т.2.С.282.

28. Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры. СПБ.,1898. Изд.3-е.Ч.1.С.117.

29. Ключевский В.О.Сказания иностранцев о Московском государстве. М., 1991.С.63.

30. Временник Ивана Тимофеева. М.: Л, 1951. С.109.

31. Костомаров Н.И. Ермак Тимофеевич //Господство дома св. Владимира. М., 1993. С.542.

32. Воинские повести Древней Руси.М.:Л., 1949.С. 68.

33. Костомаров Н.И. Указ.соч. С.545.

34. Ключевский В.О. Курс русской истории. М., 1988. Ч.3.С.99.

35. Платонов С.Ф. Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI-XVII вв. СПБ., 1899.С.101.

36. Мининков Н.А. Донское казачество XVI- XVII вв.: Этнический состав и социальное происхождение //Кубанское казачество: три века исторического пути. Краснодар. 1996. С. 170-171. Об этническом и социальном составе казачества Дона в XVI-XVII вв. подробнее см. Мининков Н.А. Донское казачество в эпоху позднего средневековья (до 1671 г.). Ростов н/Д., 1998. 512 с.

37. Сватиков С.Г. Происхождение служилого казачества…С.10.

38. Он же. Автономия Дона //Донская волна.- 1919.- № 26(54).- С.7-9.

39. Материалы для истории Войска Донского. Сборник Области Войска Донского статистического комитета. Новочеркасск.1915. Вып.3.№ 13. С.162.

40. Обычай рассматривать свою службу как союзническую по отношению к государству сохранился у казаков и после XVIII столетия. Показательным в этом плане выглядит казус, описанный Д.В.Давыдовым. В ходе Отечественной войны 1812 г. казачий генерал И.К.Краснов был подчинении армейскому генералу И.Г.Шевичу. Донской атаман М.И.Платов расценил данное решение как несправедливое и подал записку генералу А.П.Ермолову, который в свою очередь ответил: «…я вместе с тем вынужден заключить из слов ваших, что вы почитаете себя лишь союзниками русского государя, но никак не подданными его”. См. Давыдов Д.В. Примечания, составленные Д.В.Давыдовым //Сочинения. М., 1962.С. 535.

41. Источники малороссийской истории, собранные Д.Н.Бантыш-Каменским. М., 1858.Ч.1. С.308-309.; Акты, относящиеся к истории Войска Донского, собранные генерал-майором А.А.Лишиным. Новочеркасск.1981. Т.1. № 77.С. 132-133.

42. Крестьянская война под предводительством Степана Разина. М. 1976. Т.3.С.349,352.

43. Сватиков С.Г. Вольные и служилые казачьи войска…С.7.

44. Цит. по Пронштейн А.П.Земля Донская в XVIII веке. Ростов н/Д., 1961. С. 113.

45. Пугачевщина. Сборник документов. М.:Л., 1929. № 19.С.40-41.

46. Государственная дума. Созыв 1-ый. Сессия 1-ая. Стенографические отчеты. Т.1.СПБ., 1906.

47. Номикосов С.Ф. Статистическое описание земли Войска Донского. Новочрекасск.1884.С.337.

48. Государственная Дума. Созыв 1-ый…

49. Цит.по Королев В.Н.Старые Вешки. Ростов н/Д.,1991.С.365, 366.

50. Menning B.W. A.I.Chernyshev: A Russian Lycurgus //Canadian Slavonic Papers.1988. Vol. XXX. № 2. June.P.213, 217.

51. Агафонов А.И. Выступление в прениях международной научно-практической конференции “Кубанское казачество: три века исторического пути” (Краснодар, 1996) //Голос минувшего. Кубанский исторический журнал. Краснодар.1997- № 1.- С. 51.

52. Номикосов С.Ф. Указ.соч.С.337.

53. Балинов Ш.Н.. О судьбах казачества //Вольное казачество- Вильне козацтво. – 1929- № 38.- С.9.

54. Хлыстов И.П. Дон в эпоху капитализма.60-е-середина 90-х гг. XIX века. Очерки из истории Юга России. Ростов н/Д., 1962.

55. Родионов И.А.Тихий Дон. Очерки истории донского казачества.СПБ.,1994.С.52.

56. Краснов П.Н.На внутреннем фронте //Октябрьская революция. Мемуары. М., 1991.С.25.

57. Казачий Дон. Очерки истории. Ростов н/Д., 1995.Ч.1.С.111.

58. Сватиков С.Г. Ответы на вопросы анкеты журнала казаков общеказачьей студенческой станицы в Праге “Казачий сполох” //Казачий сполох – 1927.- № .-12.- С.6.

59. Shanin T. The Awkard Class. - Clarendou Press.1972.

60. Крюков Ф.Д. Войсковой круг и Россия //Донская волна.-1918- № 16.- С.5.

61.Там же.

62. Богаевский А.П. Казачество и самостийность //Возрождение.- 1927.- № 1522.

63. Цит. по Калинин И.М.Под знаменем Врангеля. Заметки бывшего военного прокурора. Ростов н/Д.,1991.С.4.

64. Цурганов Ю.С. Неудавшийся реванш. Белая эмиграция во второй мировой войне. М., 2001.С.47.

65. Наша программа //Вольное казачество-Вильне козацтво.- 1927.- № 49.-С.5.

66. ГАРФ.Ф.6473.Оп.1.Ед.хр.180. Л. 2.

67. Кириенко Ю.К. Казачество в эмиграции: споры о его судьбах (1921-1945 гг.) //Вопросы истории.-1996.- №10. Главную причину образования “Вольноказачьего движения” автор видит в его финансовой поддержке польскими правительственными кругами. Данный тезис верен лишь отчасти. Самостийнические настроения существовали у некоторой части казачества еще в тот период, когда поляки не имели собственной государственности. Вспоминая свою дореволюционную деятельность Т.М.Стариков (1880-1934), так описал свое самостийническое фрондерство: “Но для казаков с их казачьими вопросами трудно было найти издателя, особенно если они не отвечали духу тогдашнего времени. А мои работы как раз принадлежали к числу таких, ибо они воспевали прошлое казачества. Был сотрудником ростовских прогрессивных газет. За это попал под надзор полиции. Спасло только то, что я во всех прочих отношениях был хорошим офицером и имел выдающуюся аттестацию” (ГАРФ.Ф.6473.Оп.1.Ед.хр.1. Л. 2

68. Александров К.М. Русское казачество во Второй мировой войне: трагедия на Драве, декабрь 1944 г. //Новый часовой. Русский военно-исторический журнал. СПБ - 2001.- № 11-12.С. 118-119..

69. Худобородов А.Л.Российское казачество в эмиграции и вторая мировая война //Казачество России (ХХ в.). Оренбург.2000.С. 9

70. Он же. Указ. соч.; Тесемников В.А. Российская эмиграция в Югославии (1919-1945) //Вопросы истории.-1988.- № 10.

71. О трагедии казаков-колаборантов подробнее см. Толстой Н. Жертвы Ялты. Париж. 1988. 532 с.; Бетелл Н. Гологофа Лиенца //Родина.- 1991.- № 6-7.- С 106-111.

72. Кислицын С.А. Государство и расказачивание. 1917-1945 гг. Ростов н/Д., 1996.С. 53.

73. Там же.

74. Там же. С. 66.

75. Сватиков С.Г. Ответы на вопросы анкеты…С.6.

76. Правда.-1936.-21 апреля.

77. Кислицын С.А. Указ.соч..; Александров К.М. Указ.соч.

78. О неоказачестве подробнее см. нашу работу: Маркедонов С.М. Феномен российского неоказачества //Социально-политическая ситуация на Кавказе: история, современность, перспективы. М., 2001.С.106-119.; Grau L.W. The new Russian Cossacks: force in a time of chaos //Military review.-1992.- № 72 (12).- P.2-13.

79. Российский государственный исторический архив (РГИА).Ф.932. Оп.1.Д.121.Л.2

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история