Черняк Е. Цивилизации и революции

Передвижение исторической науки на цивилизационный уровень осмысления прошлого является необходимым условием ее дальнейшего прогресса. Если не сводить дело к использованию модного термина с весьма туманным содержанием, такое передвижение возможно лишь при четком определении философско-исторических позиций, с которых производится этот переход 1. Исследователь вдобавок сталкивается с неопределенностью многих понятий, которыми он оперирует, с фактическим отсутствием четкого и общепринятого категориального аппарата цивилизационного уровня.

В рамках нашей темы мы ограничимся рассмотрением двух, с нашей точки зрения, весьма важных для ее выяснения вопросов. Во-первых, как соотносится органическое развитие, рассматриваемое как другое название для цивилизационного процесса, с социальными революциями, считающимися разрывом постепенности в этом процессе или даже полным его отрицанием. И далее, во-вторых, каковы линии взаимодействия между революциями и цивилизационным процессом, включая и так называемые цивилизационные революции.

УКЛАДЫ И РЕВОЛЮЦИЯ

Для решения первого вопроса необходимо остановиться на некоторых вопросах теории революции, которые оставались в тени или вовсе игнорировались в нашем обществознании.

Надо учесть, что категория "социальной революции", если не сделать содержание ее окончательно размытым, применима только к событиям новой и новейшей истории. Наука попросту не знает социальных революций до этого времени, тем более что в ранг таких революций по общему согласию невозможно возводить крестьянские войны 2, династические войны, борьбу светской и духовной власти, катаклизмы, связанные со столкновением приверженцев различных мировых религий.

Принято считать, что их нельзя относить к ранним буржуазным революциям, поскольку они происходили при фактическом отсутствии буржуазного уклада. Однако эти крестьянские войны объективно вели к совершенствованию феодальных производственных отношений, к эволюции феодального уклада, если не переходу его на следующий этап развития. Таким образом, войны по сути дела являлись внутриформационными феодальными революциями, совершаемыми вопреки сопротивлению господствующего феодального класса.

Особенностью мирового развития, четко выявившегося в новое время, является то, что первая революция, приобретавшая общеевропейское (а тем самым и всемирное) значение, оказывалась отправной точкой всего последующего ряда революций этого типа и тем самым дальнейшего развития процесса в глобальном масштабе.

Великие революции нового времени определяли преимущественно развитие капитализма вглубь, другие революции (формационные и внутриформационные) — вширь. Первые определяли развертывание формации во времени, ее поступательное движение как целого, вторые, что особенно ярко проявляется в синхронных циклах революций, — ее развертывание в пространстве, возникновение и функционирование региональных разновидностей формаций. Роль же силы, обеспечивающей ликвидацию препятствий для развития капитализма вглубь в национальном (региональном) масштабе, выполнял и диахронный ряд революций, хотя при наличии определенных внутренних предпосылок, особенностей исторического развития страны это могло достигаться и путем реформ 3.

Дальнейшее изучение роли революции должно основываться на более глубоком изучении социальных отношений. Недостаточность прежнего анализа социальных отношений заключалась в том, что он — оставаясь в области теории — фактически рассматривал общественно-экономические уклады, т.е. целостную систему производительности отношений определенного вида. Иными словами, уклад считался последней неделимой частью 'общественной структуры, но тем самым устранялось из сферы внимания историков рассмотрение его как сложной системы, гетерогенной в смысле наличия в его рамках однотипных, но различных видов собственности и модификаций базовых производственных отношений, хотя к этому прямо подводили результаты конкретных исследований. Таким образом, при рассмотрении отношений между укладами каждый из них выступает "носителем" одного, лишенного вариаций типа производственных отношений, что не просто обедняет, но существенно искажает действительность. Для адекватного ее отражения недостаточно рассматривать формацию как формационный уклад, сопровождаемый несистемными укладами. Эта система укладов, в которой ведущее положение принадлежит формационному укладу. Точно так же региональная разновидность формации — категория, выявляющая не только специфику указанной системы, но и специфику внутренней структуры составляющих ее укладов.

В нашей литературе уже предпринята попытка типологии классовых отношений на формационном уровне 4. Иначе говоря, она была основана на абстрагировании от существования различных вариантов однотипных отношений. Ее следует дополнить типологией отношений на внутриформационном, точнее, укладном уровне. При этом подлежат систематизации отношения внутри уклада, в котором отсутствует эксплуатация отношения между классово однотипными, но разновариантными социальными группами (например, частный предприниматель — кооператив и др.), между социальными группами разных укладов и т.д.

Поскольку анализ велся на формационном уровне, осталась неразработанной теоретически центральная проблема для внутриформационного уровня — проблема господствующего формационного уклада. Содержание этого понятия оказывается далеко не точным или, по крайней мере, неполным. Очевидно, что под"господством" не подразумевается количественное преобладание — это противоречило бы всему тому, что известно науке о капиталистическом укладе в период новой истории. Недостаточной оказывается и характеристика господствующего формационного уклада как определяющего своим развитием функционирование и эволюцию всех остальных укладов. Неопределенным при этом является то, каким путем осуществляется господство (определяющее влияние). Оно может осуществляться разными путями: экономическим воздействием (с помощью рыночных механизмов), политическим (соответствующее социально-экономическое законодательство, способствующее или препятствующее тем или иным аспектам функционирования неформационных укладов), наконец, идеологическим утверждением в обществе системы ценностей, социальной психологии или, шире, менталитета, политической культуры, опять-таки способствующих или препятствующих функционированию неформационных укладов.

В нашей исторической литературе отсутствует теоретическое рассмотрение важнейшего вопроса о том, как соотносятся острота противоречий (соответствие или несоответствие) производственных отношений достигнутому уровню (характеру) производительных сил и острота главного социального антагонизма эпохи. Обычно представлялось, что развитие как указанного несоответствия, так и основных классовых противоречий происходит в целом синхронно и после достижения зрелости формации — в направлении их дальнейшго усиления (хотя и не без кратковременных зигзагов). Исторический опыт убедительно опровергает такое представление. Выявилось, что не наблюдается ни синхронности, ни однонаправленного развития. Основной классовый антагонизм (например, при капитализме в XIX в.) достигал максимума как раз тогда, когда по традиционному представлению существовало относительно наибольшее соответствие производственных отношений характеру производительных сил. Другой вопрос, насколько адекватно указанное представление о таком соответствии отражало реальную действительность. Да и сама концепция однонаправленности в сторону обострения противоречий между производственными отношениями и новыми производительными силами и основных классовых противоречий, созданная марксизмом в XIX в., является следствием, видимо, неизбежного для социальной науки, по крайней мере до настоящего времени, "смещения".

Опыт развития социальной науки показал, что ее различным школам, хотя и в разной степени, присуще принимать стадиальные процессы за формационные. Так, тенденции развития капитализма XDC в. переносились на его последующую эволюцию. И наоборот, то, что было свойственно буржуазной формации в целом (допустим, постоянное совершенствование производственных отношений, изменение производственных форм), — за свойство лишь генезиса капитализма.

Данные соображения подводят нас к выводу, что революционное разрешение главного социального антагонизма должно происходить не в конце исторического пути развития формации, а в пределах той стадии, когда он достигает наибольшей остроты (вне зависимости от того, "запрограммировано" ли в дальнейшем пути формации ослабление или новое обострение этого антагонизма). Данный вывод следует отнести не только к отдельным революциям, но и к диахронным циклам революций, происходящим, как известно, в пределах одной и той же стадии.

В этой связи сразу возникает вопрос, в границах какого же уклада возникает и развивается несоответствие, конфликт между новыми производительными силами и старыми производственными отношениями. Под новыми производительными силами — в рамках нового времени — подразумеваются те, которые развивались и функционировали в новом капиталистическом укладе. Между тем в его рамках явно не существовало в это время антагонистического противоречия между производительными силами и производственными отношениями. Следовательно, о конфликте между производительными силами и производственными отношениями как причине социальной революции можно говорить, по сути дела, только как о противоречии между производительными силами в рамках капиталистического уклада и производственными отношениями феодального уклада. Видимо, ни разу революция не возникала как прямой результат экономического конфликта между феодальным и капиталистическим укладами. Всегда речь шла о столкновении капиталистического сектора экономики, но, как правило, не его одного, а нередко совместно с другими, включая и феодальный сектор с правительством, нередко по относительно второстепенным экономическим вопросам, а чаще — по кардинальным, но политическим вопросам (вопрос о переходе от абсолютистской монархии к монархии конституционной или к республике, т.е. разным формам парламентской демократии). А непосредственным импульсом к началу революции служило повышение активности трудящихся масс, которое порождалось резким усилением народной нужды, связанным с различными обстоятельствами, — от неурожаев до экономических кризисов, вызванных развитием нового формационного уклада и никак не являющихся противоречиями между новыми производительными силами и феодальными производственными отношениями.

Осознание того, что революция имеет межукладные корни, равнозначно признанию, что ее основная причина лежит вне внутриукладных отношений, и следовательно, основные социальные отношения переходной эпохи (феодалы—крестьянство, буржуазия—рабочий класс) могут играть лишь второстепенную роль.

Революциям предшествовала более или менее длительная предреволюционная фазы переходной эпохи. И предреволюционная и послереволюционная фаза этой эпохи были вместе с тем этапами генезиса капитализма. В литературе уже выдвигался тезис о переходной эпохе от феодализма к капитализму и предпринимался анализ ее особенностей. Этот анализ производился на формационном уровне. В рамках нашей задачи он должен быть дополнен внутриформационным, который не предпринимался в историографии. На этом уровне предреволюционная переходная эпоха предстает как заключительная стадия старой, в данном случае феодальной формации, когда процесс дифференциации укладов стал преобладать над процессом интеграции этих форм, господствовавшим на протяжении предшествующей стадии. То, что на формационном уровне анализа предстает как вторжение элементов нового формационного уклада в пределы старого формационного уклада, на внутриформационном уровне является процессом дифференциации этого последнего. (Разумеется, в действительности в указанном процессе принимали активное участие неформационные уклады, и он в целом становился одной из главных причин разнотипных переходных производственных форм, столь характерных для этого периода.) Этот процесс дифференциации был с точки зрения старого уклада вовсе не "разложением", а дальнейшим процессом совершенствования производственных отношений. С точки зрения нового формационного уклада это был процесс его генезиса, расширения в пространстве, внедрения в старый формационный уклад вплоть до преобразования того в одну из форм нового уклада.

Именно поэтому было бы ошибочным выискивать в дифференциации производственных форм старого уклада симптомы хозяйственного упадка и деградации, чем нередко грешили в нашей историографии.

Одна из укоренившихся иллюзий — будто революции (за исключением "преждевременных") происходят в условиях "разложения" или даже "гниения" старого уклада. Между тем никогда на протяжении всей своей истории старый феодальный способ производства не был таким эффективным, как накануне социальных революций. Разумеется, эта эффективность была следствием тех модификаций, которые он приобрел в результате своего развития, под влиянием как внутренних импульсов, так и воздействия укрепляющегося капиталистического уклада. В этом причина того, что хотя в конечном счете революция порождалась соперничеством между старым и новым формационными укладами, оно могло находить разрешение и на путях эволюции, и того, что революция сопровождалась не уничтожением старого формационного уклада, а его дальнейшей модификацией, в сторону сближения с капиталистическим укладом. (Положение в переходную эпоху от феодализма к капитализму коренным образом отличалось от того, которое сложилось в современную эпоху.) Переходная эпоха имеет межформационный и внутриформациониый аспекты. Межформационный — это взаимопереплетающийся процесс утраты господства старого и генезиса нового формационного уклада. Внутриформационный аспект — это для старого формационного уклада процесс диверсификации форм собственности; для нового уклада — процесс его возникновения и развития в старом обществе, преобладание тенденции к чистоте форм новых формационных отношений. Иными словами, переходная эпоха охватывает весь второй этап развития старой формации, характеризуемый диверсификацией форм собственности и производственных отношений в рамках старого господствующего уклада и первый этап развития новой формации, во время которого преобладает тенденция к упрощению производственных отношений, сведения их к относительно "чистой" форме. Социальная революция (или реформы, которыми решались революционные задачи) являлась водоразделом между вторым этапом старой и первым этапом новой формации. Но этот водораздел одновременно объединял их в процессе органического развития общества, поскольку дифференциация форм собственности и социальных отношений в рамках старого уклада перерастала в слияние его с новым формационным укладом. Внедрение капиталистических элементов в феодальный уклад в результате количественных изменений и сопутствующих им сдвигов в политической и идеологической структуре общества превращалось во включение обновленного феодального уклада в капиталистический.

По пути дела все этапы всемирной истории являются переходными эпохами. Задача заключается в выявлении реального содержания переходной эпохи и механизмов самого перехода. Видимо, можно говорить о двух основных фазах в развитии формации. На первом этапе преобладает тенденция к унификации нового формационного уклада. Этот процесс задерживается, поскольку новый уклад "поглощает" части старого формационного уклада и самый процесс генезиса первого порождает массу промежуточных, переходных форм производственных отношений. Однако к концу первой фазы (поскольку речь идет о капиталической формации — это время завершения промышленного переворота и немногих последующих десятилетий) процесс унификации производственных отношений заметно убыстряется. Вторая стадия начинается с постепенного перехода преобладания к противоположной тенденции — диверсификации однотипных в своей основе форм собственности и производственных отношений в пределах формационного уклада с соответствующими модификациями внутри других укладов.

Классовая борьба объективно на первом этапе способствует процессу интеграции нового формационного уклада, на втором — процессу его внутренней дифференциации.

Социальные революции происходят, как правило, на первой стадии, поскольку на второй постепенно расширяются потенциальные возможности эволюционного развития.

Следует задать вопрос о том, насколько вообще адекватно утвердившееся в нашем обществоведении представление о смене общественноэкономических формаций отражает реальный исторический процесс? Существуют не "восходящая" и "нисходящая" стадии в развитии формаций, а интеграционный и дифференционный этапы, этапы поступательного движения. Историческое значение социальных революций, которые могли как стимулировать, так и временно приостанавливать и деформировать указанный процесс, измеряется тем, насколько они в итоге обеспечивают оптимальные условия для перерастания дифференционного этапа развития старой формации в интеграционный период новой формации, в целом составляющий период генезиса новой формации.

В подавляющем большинстве европейских стран в итоге революций происходила смена позднеабсолютистских и полуабсолютистских форм господствующей государственности раннебуржуазными или же модернизация этих последних. Этот процесс являлся отражением в политической области изменения удельного веса укладов в экономической сфере. Такие перемены в определенных исторических ситуациях достигались и реформистским путем.

Коренные сдвиги в социально-экономической структуре явились следствием не социальной, а промышленной революции. Возникает, следовательно, вопрос, насколько "жесткой" была причинная связь между этими явлениями. Если рассматривать их взаимоотношения на уровне всемирно-исторического развития, в передовом регионе (Англия), то их разделяет целое столетие, и установление такой связи зависит от того, в какой мере можно приписать воздействию социальной революции те экономические, социальные и социально-психологические сдвиги, которые происходили в Англии в 1600—1760 гг. Аналогичные процессы протекали и во Франции, и в ряде других стран. Следовательно, они оказались возможными не только в условиях послереволюционного раннебуржуазного государства, но и дореволюционного позднеабсолютистского. В последующем это оказалось тем более возможным в результате воздействия общемирового развития (достаточно сослаться на пример России).

Не означает ли все это, что наибольшее значение имели те революции, которые в силу совокупности причин являлись наименьшим из возможных разрывов в цепи органического развития, не оставляя вместе с тем почвы для необходимости ее доделывают революционным путем?

Известна крылатая фраза Маркса: "Революции — локомотивы истории"5. Используя этот образ, нужно осознать, что для достижения поставленной цели локомотив должен был двигать вперед поезд, а не пустить под откос вагоны и уничтожать железнодорожные полотна и посты, чтобы приступить затем заново к их сооружению. Революции нового времени являлись таким изменением места некоторых вагонов в поезде при сохранении в основном прежнего его состава.

Самыми крупными революционными событиями XIX в. были, бесспорно, революции 1848 года. Тем более показательно, как их оценивал Маркс (в 1856 г.): "Так называемые революции 1848 года были лишь мелкими эпизодами, незначительными трещинами и щелями в твердой коре европейского общества"6. Однако в том обстоятельстве, что эти революции не привели к немедленному слому существующих социально-экономических структур европейского общества, заключалась едва ли не их главная роль в стимулировании развития капитализма и бурного научного, культурного прогресса в XIX в., в формировании мировой цивилизации.

Давая приведенную выше оценку революциям середины XIX в., Маркс имел прежде всего в виду их отличие от социалистической революции, которую он считал делом близкого будущего и которая была призвана, по его мнению, разрушить основы старого общественного строя во всех его формах и разновидностях.

УКЛАДЫ И ИТОГИ СОЦИАЛЬНЫХ РЕВОЛЮЦИЙ

В истории общества не было и нет "чистых" формаций. Более того, "нечистота" формации является условием ее существования и нормального функционирования. Поэтому в конце этапа генезиса формации достигнутая относительная "чистота" оказывается лишь более или менее кратковременным периодом, за которым следует нарастание "нечистоты".

В известном смысле "нечистота" является более высокой ступенью органического развития формации. "Чистая форма" является предельным отношением на протяжении первого этапа развития формации, к которому стремятся другие варианты однотипных отношений, оно превращается в точку отсчета на второй стадии для вновь рождающих форм, пока не становится лишь одной из таких форм в их общей системе.

Как формация, так и отдельные уклады являются системами, в которых сложно сочетаются гомогенность и гетерогенность. Наша историография была склонна — по меньшей мере, в сфере теории — проходить мимо упомянутой гетерогенности. Стремясь вычленить "чистые" формационные отношения, отвлекаясь от "случайных примесей", историк не столько постигал и без того ясную основу формационного способа производства, сколько игнорировал то важнейшее обстоятельство, что удельный вес "чистых" форм постепенно сокращался и что усложняющийся процесс взаимодействия "чистых" и "нечистых" отношений в рамках господствующего уклада и их взаимоотношение с другими укладами начали составлять базисную основу социально-экономического прогресса.

На всем протяжении истории нового времени не происходило "чистых" революций, т.е. близких к социологической модели (по крайней мере, такой, которая утвердилась в нашем обществознании). Более того, их даже и теоретически не могло быть, поскольку относительная "чистота" процесса капиталистического развития является исключением из правила, и капиталистический уклад исторически мог эффективно развиваться в тесном взаимодействии с другими укладами как до, так и после революции.

В конечном счете революция решала проблему соотношения дальнейшего совершенствования старого формационного уклада и утверждения преобладания нового уклада. Задача межформационных революций и диахронных циклов революций заключалась не только в доделывании того, что не сделала межформапионная революция, а в создании наиболее благоприятных условий для совершенствования производственных отношений во всех укладах вплоть до поглощения их в ходе конкуренции новым формационным укладом. Учитывая это, можно понять взаимозаменяемость по своим последствиям революций и реформ (особенно в масштабах отдельных стран) вплоть до возможности внутриформациоиных революций там, где задачи межформационной революции были решены эволюционным путем.

Главным итогом революции в новое время было не только и даже не столько перераспределение удельного веса и роли укладов. Реальным вкладом в исторический прогресс были не только особо благоприятные условия (или тем более исключительные), создававшиеся государственной властью для развития определенного уклада. Главным историческим результатом революции оказывалась степень обеспечения ею свободной конкуренции между укладами в условиях рыночной многоукладной экономики, которая являлась наиболее эффективным средством поступательного движения общества.

Вехами всемирного прогресса являлись не смены старого господствующего уклада новым, а смена старого "баланса укладов" другим, в котором обеспечивалось верховенство нового господствующего уклада. Абстракция смены одного всеохватывающего уклада другим, столь же всеохватывающим, выявляет корневое значение формационного уклада для поступательного движения общества как целостности. Вместе с тем она основана на отвлечении от того факта, доказанного всем опытом всемирной истории, что "нормальное" развитие формационного уклада, как правило, невозможно вне нового баланса укладе.

Разумеется, этот баланс не был раз и навсегда данным, он был подвижным, развивающимся. Истории еще предстоит всесторонне осмыслить необходимость выявления сложного механизма экономического сосуществования и сотрудничества между укладами.

В книге "Великие социальные революции..." предпринята попытка создать типологию отношений формационного уклада со старым формационным укладом и другими укладами 7. Теперь вырисовывается необходимость сделать дальнейший шаг — выявление линий взаимоотношений между такими "подсекторами" или "подукладами" разных укладов.

Отсутствие в революционной идеологии (не считая эгалитарных теорий, обреченных на обслуживание совсем иных экономических процессов, чем это представлялось идей имущественного уравнения) требования уничтожения старого формационного уклада было в основном следствием того, что такой задачи объективно и не стояло перед революциями нового времени. Ведь старый господствующий уклад не только мешал самим своим существованием развитию нового уклада, но одновременно и стимулировал его развитие (например, политика промышленного протекционизма абсолютистских правительств, вкладывание дворянских капиталов в буржуазное предпринимательство, законодательство, предоставлявшее в распоряжение капитала растущую армию пауперизованных слоев деревни и города и т.д.). Соответственно объективная задача революции заключалась не в уничтожении власти старого господствующего класса, а разделение им власти с новым формационным господствующим классом. И все "перехлесты" революции, выходящие за рамки такой задачи, были объектвно направлены только на создание большего "запаса прочности" в достижении указанной цели (после чего следовал "откат" революции к ее исторически возможным границам).

Вместе с тем нельзя умалять самостоятельного значения в возникновении революции такого фактора, как уровень развития и объективные потребности неформационных укладов (а подобное преуменьшение господствует в нашей литературе)8.

Результаты революции также невозможно мерить только ее итогами для формационных укладов, проходя мимо укладов неформационных, в которых могло быть занято большинство населения. Добавим, что именно эти неформационные результаты революций имеют особое значение для выявления вклада процессов развития формации в цивилизационное развитие.

Указанные соображения заставляют прийти к выводу о необходимости различать в революциях как движущих силах межформационного — и межстадиального — перехода, их формационные и неформационные компоненты (в познавательном аспекте — параметры). Марксистская социология и теоретическая история революций не проводили указанного различия. Даже если оно отчасти осуществлялось в практике конкретноисторических исследований, их результаты (в том, что касалось указанного различения) не получали теоретического обобщения. Поэтому и попытки построения типологии социальных революций (в том числе в трудах, в создании которых принимал участие и автор этих строк 9) представляли собой типологизапию революции на основе ее формациоииых параметров (хотя, разумеется, уточненных и детализированных). Между тем представляется важной и типологизация их и на базе неформационных параметров, иными словами, изменения всех неформационных укладов, их взаимоотношений как между собой, со старым и новым формационными укладами, наконец, между различными формами собственности. Только в итоге можно будет создать типологию революций, основанных на их как формационных, так и неформационных параметрах. И именно "измерение" революций по формационным и неформационным параметрам и позволит выявить их роль в цивилизационном процессе.

Обратим внимание на крайне неполное осознание соотношения между революциями XVI—XIX вв. (буржуазными по нашей традиционной терминологии) и Октябрьской революцией в России и революциями середины XX в. (объединяемыми в категорию социалистических). Подчеркивалось, что если первые привели к замене феодального строя капиталистическим, то вторые — капиталистического социалистическим. Далее констатировалось, что первые происходили, как правило, при наличии уже экономически господствующего буржуазного уклада, а вторые — при отсутствии социалистического уклада (хотя возможно — но не обязательно — при наличии материальных предпосылок социализма в виде монопольных промышленных корпораций и банков). Однако при этом игнорируется одно важнейшее обстоятельство: буржуазные революции сохраняли прежнюю многоукладную экономику, лишь передавая нередко господствующему и ранее экономически буржуазному укладу также политическое господство (вероятно, точнее будет сказать, не господство, а преобладание).

Революции нового времени происходили в середине переходной эпохи, а социалистические революции открывали (вернее, ставили целью открыть) новую переходную эпоху. Лишь последние представляли собой (в конечном счете) замену всех прежних укладов — и прежнего формационного, и всех несистемных укладов — всеохватывающим новым укладом. Иными словами, если буржуазные революции были моментом органического развития, социалистические — отрицанием такого развития. Конечно, против последнего утверждения могут возразить, что сами социалистические революции были следствием противоречий предшествующего развития, основного антагонизма капиталистического строя, и следовательно, прямым проявлением исторической необходимости. Надо, однако, напомнить, что нигде социалистическая революция не являлась непосредственным следствием основного противоречия капитализма, который к тому же, как доказал исторический опыт, имел еще большой потенциал дальнейшего развития, включавший и перспективы эффективного использования новых научных и технических достижений, возможности совершенствования производственных отношений. Таким образом, речь идет об антагонизме в границах определенной стадии капиталистического развития, который именно в этих пределах и в определенных исторических ситуациях создавал возможность революции, могущую превратиться в действительность. Иными словами, существовала альтернатива — движение по одному из возможных путей, революционному или эволюционному. При этом революционный путь мог не увенчаться успехом (в смысле победы революции). Вдобавок сказанное о революционном пути по сути дела относится преимущественно к двум революциям — в России и Китае, поскольку для остальных определяющее значение имел внешнеполитический фактор.

Однако социалистической революции вовсе не была предопределена роль отрицания всего предшествующего развития. Рассматривая ленинский план нэпа в ракурсе всемирно-исторического развития, неизбежно приходишь к выводу, что он был по сути дела планом перехода от многоукладной экономики дореволюционной России к новой многоукладной экономике России послереволюционной с перспективой перерастания этой последней в социалистическую экономику с различными формами собственности. Эта перспектива, вначале нарушенная гражданской войной и интервенцией, утверждением военного коммунизма, была снова прервана после ликвидации нэпа Сталиным и начинает свое новое рождение благодаря политике перестройки. Во всемирно-историческом плане политика перестройки означает возвращение на путь органического развития страны на основе выбора, сделанного в Октябре 1917 г., иными словами, на тот магистральный путь общественного развития, необходимым компонентом которого были социальные революции нового и новейшего времени.

Только опыт истории XX в. создал условия для осознания общественными науками того, что общество должно сохранять смешанную рыночную экономику и что эта последняя является на просто "внутренней средой", но и условием нормального функционирования и развития господствующего способа производства. Разумеется, при этом сама смешанная экономика как целое претерпевает коренные изменения. Направление этого развития пролегает через перерастание многоукладной экономики переходной (межформационной) в экономику, основанную на разнообразии форм собственности одного и того же формационного типа. (Этот процесс включает и фазу сосуществования видов смешанной экономики.) Именно в эволюции смешанной экономики заключена (в единстве со сменой формационных типов) основа органического движения общества и тем самым материальной основы прогресса цивилизации.

ВОЗДЕЙСТВИЕ СОЦИАЛЬНЫХ РЕВОЛЮЦИЙ НА РАЗВИТИЕ ЦИВИЛИЗАЦИИ

Нужно ясно осознать, что выявившаяся несводимость общественного развития к формационному процессу отнюдь не означает умаления роли формационного компонента как подсистемы цивилизации. Иными словами, формационное развитие — относительно автономная составляющая с присущими ей закономерностями в рамках более широкого цивилизационного процесса. Надо отвергнуть представление о соотношении этих процессов как связи между базисом и надстройкой. Достаточно напомнить хотя бы тот факт, что формационные и цивилизационные процессы могут оказаться разнонаправленными (так, межформационный переход мог сопровождаться движением цивилизации по нисходящей линии). Можно говорить только о корреляции развития цивилизации и отдельных компонентов формационных процессов — развитием старого либо нового формационного уклада, неформационных укладов и пр. Словом, хотя формационные процессы вовлекаются в цивилизационный процесс, различные формациоиные компоненты играют в этом последнем на разных этапах различную роль — активную или пассивную, более или менее существенную. Эти компоненты и соотношения между ними функционально различным в формационном и цивилизационном ряду. Цивилизационное развитие не определяется формационным пластом, а лишь находится с ним в сложной исторической корреляции. Закономерности развития формационного слоя не находят прямого отражения в цивилизационном развитии, в котором каждый из факторов может оказаться временно ведущим. (Этот фактор отнюдь не должен быть тождественным с фактором — иногда вторичным, — в котором в определенной ситуации оказывается воплощенной движущая сила формационного развития.)

Попытки абсолютизировать роль детерминизма или индетерминизма в историческом процессе, равно как и представлять второй из них формой проявления первого, не объясняют сложность общественного развития. Мы приблизимся к ее постижению, если осознаем существование детерминистского компонента общего потока развития, вовсе не определяющего его целиком и полностью. Можно говорить о наличии "плавающей" связи между детерминистскими и индетерминистскими ингредиентами и связями между ними. Вместе с тем нужно учитывать, что детерминистский компонент является таковым только с точки зрения внутренних законов его развития, на ход которого могут оказать определяющее воздействие его взаимосвязи с другими компонентами цивилизационного процесса. Детерминистский компонент в одних случаях является движущей силой, в других — только условием развития этого процесса. (Последнее и придает тенденциям развития указанного процесса не детерминированный, а вероятностный характер.)

Детерминированность формационного развития в конечном счете способом производства не распространяется на цивилизационное развитие. Формационное развитие как детерминированный процесс входит составной частью в более широкий поток цивилизационного развития, воздействуя
на него, но не подчиняя своим законам и тенденциям. Непонимание или игнорирование этого обстоятельства и приводило к тому, что другие составляющие цивилизационного развития с помощью весьма натянутых объяснений выводились из закономерностей формационного процесса или, наоборот, первые объявлялись свидетельством отсутствия закономерностей вообще. Между тем сочетание детерминированных и индетереминированных ингредиентов, из которых первые отнюдь не являются первичными, а вторые — вторичными и которые не связаны причинноследственной связью, составляет отличительную черту развития общества. Такое сочетание составляет суть цивилизационной системы, причем заранее не предопределено соотношение между указанными компонентами ее развития. Отсутствие постоянной иерархии в развитии цивилизации, разумеется, не исключает наличия иерархии на каждом его этапе, а также существование определенных тенденций в процессе изменений в ней, выявляющихся при сравнительно-историческом анализе различных цивилизаций.

Очевидно, что одним из важнейших, если не центральным для цивилизационного процесса явлется участие в нем природных и биологических факторов.

Географическое и этническое измерение цивилизационного развития принадлежит к числу сложных проблем в современном обществознании. Наша историческая наука была склонна проходить мимо них или считала эти параметры лишенными сколько-нибудь существенного или тем более самостоятельного значения. Такая точка зрения отражала господствующее представление, что природный (географический) и этнический факторы действуют лишь в той мере, в какой их подталкивают к активности процессы формационного ряда на уровне регионов и стран. В консервативной западной историографии внимание к указанным факторам также обычно сводилось к попыткам вывести большую или меньшую "цену революций" из расовых и национальных особенностей того или иного народа., Между прочим, заметим, что вовсе не слабостью, а сильной стороной основателей направления "географического" материализма в историографии была попытка проследить воздействие природного фактора, так сказать, в чистом виде, выявить, когда он действует непосредственно на общественное сознание или является первичным звеном в цепи исторических событий 10.

Аналогичный взгляд на этот вопрос отчетливо проявился в наше время в исследованиях историков школы "Анналов", в частности в фундаментальных трудах Ф. Броделя, в его теории "глобальной истории" и концепции "структур большой длительности". Мы не будем здесь касаться базовых биологических составляющих (инстинкта самосохранения, продолжения рода). Они являлись самостоятельными слагаемыми общего (именуемого цивилизационным) развития хотя и подвергались изменению под воздействием других факторов и облекались в различные исторические одеяния. Однако следует особо сказать о роли религии. К ней, безусловно, относится то, что было сказано о географическом и биологическом компонентах исторического процесса. (К этому вопросу мы еще вернемся ниже.)

В нашем обществознании оказался неизученным и даже не был поставлен вопрос о структуре цивилизации, ее генетического, функционального и динамического видах, т.е. о структуре в процессе возникновения, функционирования и развития цивилизации. При неисследованности этой проблемы, естественно, не мог обстоятельно рассматриваться и вопрос о роли явлений формационного ряда в развитии цивилизации, без чего нельзя выяснить с необходимой четкостью влияния социальных революций на цивилизационный процесс. Несомненным представляется лишь, что некоторые важнейшие последствия социальной революции не приобретали существенного значения в цивилизационной структуре. Так, хотя политические изменения в итоге революции в целом сохранили свое значение, политические режимы, особенно если они оказывались недолговечными, сменяя друг друга, играли весьма малую роль (возможно, несколько большую в генетическом и динамическом видах цивилизационной стуктуры). Напротив, возрастание уровня политической культуры в странах, переживших революцию (если таковое имело место), становилось существенным фактором развития цивилизации. Очевидно, что различие в политической культуре США и Латинской Америки в XIX в. (отнюдь не предопределенное социально-экономическими факторами) утвердилось, несмотря на формальное сходство государственного строя. (Известно, например, что американская Конституция 1787 г. послужила образцом для латиноамериканских конституций.) Такое сходство не мешало возникновению совершенно различных политических режимов и уровней политической стабильности, наложивших отпечаток на ход цивилизационных процессов в этих странах.

На цивилизационном уровне по-иному встает проблема человека. Известно, что человек, как правило, руководствуется своим классовыми интересами. Общественный класс на почве своих материальных условий и соответственных социальных отношений творит и формирует идеологию, которая может в числе прочего включать и иллюзии", и теории, неадекватно отражающие действительные интересы этого класса. Индивид, однако, может исходить не из классовых долговременных или текущих интересов, если они вступают в противоречие с его каждодневными интересами. Поэтому "классовый человек", поведение которого целиком и без остатка продиктовано его местом в процессе производства, выступающим лишь олицетворением экономических категорий, носителем определенных классовых интересов 12, конкретизируется в "экономического индивида". На цивилизационном уровне развития происходит дальнейшая конкретизация "экономического индивида" в "исторического человека", на которого накладывает отпечаток (временами могущий приобретать преобладающее значение) все многообразие идеологических, социально-психологических, религиозных и других факторов, в том числе и иррациональных по своему происхождению и смыслу. Такое воздействие осуществляется как непосредственно на экономические отношения (например, путем стимулирования традиционных неформационных укладов), так и на всю духовную жизнь общества, а через это — на сферу экономического строя.

Как уже отмечалось выше, учитывая характер цивилизационной структуры, вряд ли можно говорить о закономерностях взаимодействия между ее различными элементами и подсистемами. Следует, видимо, констатировать, что формационные процессы в целом, вовлекаясь в цивилизационное развитие со своей собственной структурой, вместе с тем оказывались одновременно представленными в нем и другими сторонами, не входящими в мормационный ряд, и другими сочетаниями формационных элементов, чем те сочетания, которые были характерны для них в этом ряду 13.

Механизм воздействия социальной революции на развитие цивилизапиоиной структуры сказывался прежде всего на уровне отдельных элементов. Характерной чертой цивилизационных процессов являлось наличие в них компонентов, отсутствовавших в формационной структуре общества. Но еще большее значение имело то, что элементы, участвующие в обеих структурах, вступали во взаимодействие между собой разными сторонами на формационном и цивилизационном уровнях. Более того, эти взаимодейстия между данными элементами могли иметь в формационной и цивилизапионной структуре различную направленность, в том числе и прямо противоположную. Иными словами, социальная революция могла не только стимулировать, но и препятствовать ускорению цивилизационных процессов или даже одновременно оказывать и то и другое влияние в силу разнонаправленности результатов взаимодействия между отдельными компонентами.

В данной связи кратко об идеологическом обосновании революций. Идеология Просвещения была объективно революционной (хотя сами ее творцы не были сторонниками революции). Просвещение возникло, когда феодальный строй клонился к упадку и когда существовал буржуазный уклад как готовая социально-экономическая основа будущего послереволюционного общества. Идеология низвержения капитализма (социализм) родилась, когда буржуазный строй объективно развивался все более быстрыми темпами по восходящей линии, а присущий ему главным антагонизм выявил себя впоследствии как антагонизм стадиальный, а не формационный. Это определило и отличия в характере утопизма, без примеси которого не существовало революционной идеологии и который приобретал большое значение как мифологический компонент в цивилизационной структуре.

Любая революция не обошлась без утопического и мифологического элементов в идеологии, в социальной психологии ее участников. Массы всегда ожидали от революции, требовавшей от них героизма и самопожертвования в борьбе, коренного улучшения условий их жизни, достижения высокого уровня социальной справедливости. Каков же был удельный вес утопизма и какова была его изменчивая функция в революционной идеологии?

Все крупные народные революционные движения и революции субъективно, более или менее осознанно ставили целью утверждение социальной справедливости. Однако их объективная роль была различной, причем, поскольку речь идет о социально-экономической сфере, они были направлены: 1) на ликвидацию — полную или частичную — старого экономического и политического строя; 2) на переход данной формации на новую стадию развития; 3) на совершенствование производственных отношений в пределах данной стадии (стоит особо отметить, что к этой разновидности общественных движений следует отнести не только ранние выступления пролетариата до его оформления в класс — луддизм и др., — но и все рабочее движение XIX в.).

В буржуазных революциях утопичным было убеждение, что ликвидация феодальных повинностей и абсолютной монархии, утверждение парламентарной демократии решали задачу создания гармонического строя, обеспечивающего свободу и социальную справедливость. Утопичным было представление о социальных последствиях нового строя, по крайней мере на первых этапах его послереволюционного развития, но не о закономерностях функционирования новой политической системы и обслуживаемой ею системы экономических отношений. Этот утопизм не навязывал экономике никаких законов, которые противоречили бы тенденциям ее органического роста. В этом коренное отличие утопизма в буржуазной революции от его роли в социалистической революции, когда он оказался воплощенным в экономических структурах, для эффективного функционирования не было необходимых предпосылок и условий и в политических институтах, ориентированных на увековечение указанных структур в экономике. Как известно, это привело к созданию административно-командной системы, к фактическому отчуждению рабочего от средств производства, крестьянина — от земли, народных масс — от власти.

Нельзя отрицать, что утопизм революционной идеологии имел многие точки соприкосновения с религией. В средние века и в начале нового времени революционный утопизм вообще выступал в религиозной оболочке. Строго говоря, такое соприкосновение с религией имеет любая идеология, претендующая на достижение "абсолютных" целей, создание идеального общественного строя, "царства божьего на земле", в том числе либеральные, консервативные, националистические, технократические и другие утопии, хотя по своему происхождению они не находятся ни в какой связи с религией. Точки соприкосновения революционного утопизма с религией возникают как при попытке его сосуществования с ней, так и при стремлении объективно принять на себя ее социальную функцию. Эта борьба, сосуществование или даже слияние "земных" утопий с религией, видимо, составляют постоянный компонент цивилизационного процесса (на что, между прочим, почти совсем не обращается должного внимания историками).

Религия, несомненно, является продуктом исторического развития, это доказывается уже одним фактом возникновения ее не в начале, а на определенном этапе развития общества. Однако вряд ли можно сомневаться в том, что появление религии, ставшее возможным в результате этого развития, липа выявляло потребности, точнее, начало обслуживать потребности, заложенные в биологической природе человека, прежде всего инстинктивного страха смерти. Обещание загробной жизни и возмездия за совершенные деяния, попытка убедительного ответа на "роковые вопросы" бытия, вопросы о смысле человеческого существования, о предназначении человека и его месте во вселенной, стремление освятить непререкаемым авторитетом кодекс нравственных норм — все это обеспечивало религии постоянное место в духовной жизни общества, по сравнению с которой роль церкви как социального института, как санкции существующего строя, обещание ею помощи в земных делах имели все же более преходящее и подчиненное значение — особенно если речь идет о цивилизации как некоем единстве. Религия как социальнополитический фактор являлась одним из важнейших слагаемых формационного процесса, включая, разумеется, и социальные революции. Вместе с тем религиозный компонент духовной жизни являлся в своей основе независимым компонентом цивилизации, по крайней мере до XVIII в. (если не ее ядром, как полагали и полагают многие историки, отвергающие материалистическое понимание истории).

Итак, роль религии в цивилизации оказывалась на определенных этапах развития, значительно большей, чем в формации. В рамках последней она выполняет служебную роль социального учреждения, функция которого состоит в способствовании стабилизации или в других условиях — в подрыве существующих общественных и политических устоев. Напротив, в пределах цивилизации функция религии заключается в удовлетворении некоторых природно обусловленных аспектов человеческой психики. Поэтому из религии как идеологии и религии (церкви) как социального института первая имеет относительно большее значение для цивилизации, вторая — для формации.

Роль быта и нравов — в отличие от производственной сферы — несравненно больше в рамках цивилизации, чем в формационной структуре, причем тех элементов, которые скорее объединяли, чем разъединяли социальные группы. Они составляли материальную основу духовной цивилизации как синтеза, точнее общего знаменателя социальной психологии различных общественных групп и выражения общенародных компонетов в мировоззрении этих групп.

Вышеприведенные соображения подводят нас к вопросу о соотношении социальных революций и развития цивилизаций. Что, однако, значит, осмыслить роль революций в развитии цивилизации? Это означает выяснение места революций и синхронных и диахронных циклов революций в переходе цивилизации со ступени на ступень своей эволюции.

Далее стоит поставить вопрос о соотношении таких разнопорядковых категорий, как эволюция и органическое развитие. Если первая из них содержит лишь представление о постепенном развитии, в котором определяющую роль играет элемент преемственности, то вторая — скорее об изменении различных частей общественной системы, приводящей их к новой специализации, функциональной взаимозависимости и возникновения на этой основе нового единства системы.

В социологии и историографии прочно утвердилось — вслед за Э. Берком и А. Токвилем — противопоставление органического развития и революции как силы, прерывающей такое развитие. Этого разграничения придерживались как ученые, склонные вслед за упомянутыми идеологами консерватизма рассматривать органическое развитие в качестве единственной формы социального прогресса, так и исследователи, которые считали революции главной движущей силой поступательного движения общества. Однако такое разграничение нельзя считать правомерным, если только не отождествлять понятие органического развития с развитием эволюционным. Но подобное отождествление никак нельзя вывести из анализа исторической действительности. Даже когда Токвиль и его бесчисленные последователи вплоть до наших дней приводят данные, свидетельствующие, что после революции страна продолжает предреволюционный путь развития, они демонстрируют не то, что им кажется. Они доказывают не то, что революции были "ненужным" перерывом в цепи органического развития, а что они были важнейшими звеньями в этой цепи. Именно революционные скачки оказывались компонентом, обеспечивающим непрерывность общественного прогресса на путях органического развития. Скачки означали отнюдь не только уничтожение тех или иных общественных институтов и их замену новыми, но и такую трасформацию старых институтов и их взаимоотношений, удельного веса каждой из них, которое приводит к возникновению нового качества всей общественно-политической структуры и системы культуры.

Сказанное позволяет уяснить соотношение органического развития и революции. Данная проблема в той мере, в какой она вообще затрагивалась в нашей историографии, трактовалась в плане абсолютного противопоставления этих категорий. Значительная часть историографии вообще была склонна отрицать категорию органического развития, считая ее частью консервативной идеологии, превратно отражающей реальные процессы общественного развития. Однако все это проистекает, на наш взгляд, из упрощенного представления о роли социальной революции в этом развитии. Речь идет, так сказать, не о прямом исчислении удельного веса революций, а о механизме их воздействия на общественный процесс. Попытка выснения соотношения между революциями и цивилизацией немыслима без преодоления такого неадекватного отражения места и роли социальных революций.

Надо заметить, что признаки, свидетельствующие об упадке общественного строя, совсем необязательно являлись показателем упадка и кризиса данной цивилизации. Предреволюционная Англия середины XVII в. и Франция в конце XVIII в. никак не относятся к странам, цивилизация которых переживала глубокий упадок. Это было, конечно, связано, с тем, что кризис старого формационного уклада сопровождался интенсивным ростом нового. Совпадение кризиса строя и цивилизации совпадали в случаях так нызваемого "тупикового развития", гниения общественного строя, примером которого может служить Османская империя в XIX в.

В формационном плане в дореволюционной фазе переходной эпохи важно развитие нового формационного уклада, которое в конечном счете приводит к революции, в цивилизационном же плане то, что в этой фазе продолжается органическое развитие. Точно так же в послереволюционной фазе для формационного плана важно закрепление преобладание нового уклада, "окрашивание" в его тона всей остальной несистемности, для цивилизационного плана — продолжение функционирования, хотя и в новой системе, прежних укладов, являвшихся носителями органического развития. В дальнейшем происходит сближение обоих планов, иначе говоря, включение нового господствующего уклада в качестве такового в систему органического процесса, позволяющее говорить о новом этапе в развитии цивилизации, получающей новый формационный вид при сохранении ее остальных характеристик.

Место и удельный вес революции в формационном развитии отнюдь не предопределяет ее роли в движении цивилизации. Здесь возможны все варианты — от почти полной тождественности роли в том и другом плане до их совершенного несовпадения. Так, революция, решающая свои задачи путем максимально полной ликвидации старых общественных форм (как старого формационного, так и большиства других укладов), могла не ускорить, а, наоборот, замедлить или даже обратить вспять цивилизапионное развитие и, напротив, революции, оказавшие значительно меньшее воздействие на ход формационного процесса, становились важнейшим фактором органического, поступательного движения цивилизации. Цивилизация противостояла (как некая константа) изменчивости социальных, политических, идеологических факторов, что не исключало их воздействия на цивилизационный стержень общественной эволюции.

Ограниченное воздействие социальных революций на ход цивилизационного развития вовсе не равнозначно их якобы незначительной роли в истории, как склонны считать некоторые историки школы "Анналов". Влияние революции проявляется опосредованно, через воздействие на общее развитие формационных процессов, на эволюцию структур, определяющих общий облик цивилизации.

В формационном ряду все социально-экономические, идеологические, политические и государственные институты имеют классовую основу. Напротив, в цивилизационном ряду, в который формационные процессы входят своими компонентами лишь как часть составляющих более широкого потока развития, проявляются их общечеловеческие потенции. Воздействие формационных компонентов приводило к изменению классовой формы цивилизации, выдвижению на передний план ценностей нового господствующего класса, окрашиванию в его цвета цивилизации, включая ее общечеловеческие начала. Соотношение между сущностью и классовой формой этих начал также оказалось изменчивым в нашу эпоху, когда приоритетное значение приобрели общечеловеские интересы и ориентиры.

ЦИВИЛИЗАЦИОННЫЕ РЕВОЛЮЦИИ

В цивилизационном ряду отчетливо выделяются периоды более быстрых и масштабных сдвигов, чем в остальные времена. Эти периоды вполне заслуживают названия "цивилизационные революции". Конечно, при этом необхоимо учитывать, что изменение цивилизационных структур происходит в рамках преобладающего непрерывного развития, что последнее носит несравнимо более плавный и эволюционный характер, чем те политические процессы, которые непосредственно подводили общество к социальным революциям, к смене революционными методами формаций и стадий внутри отдельной формации. Вместе с тем следует принимать во внимание длительность тех социально-экономических процессов, которые подготовили назревание революционного кризиса. Речь идет о самих социальных революциях, значительно менее протяженных во времени, чем цивилизационные революции. Впрочем, и здесь следует сделать оговорку, что отдельные цивилизационные революции (или, по крайней мере, решающие события, являвшиеся их началом) тоже носили нередко кратковременный характер. Некоторые процессы общественного развития совершенно искусственно относимы к социальным революциям, являются как раз типичным примере цивилизацонных революций. Достаточно вспомнить растянувшуюся на тысячелетия "неолитическую революцию".

Одной из причин цивилизационной революции — региональной или континентальной — может быть влияние закона исторической корреляции, выражающееся в "подтягивании" цивилизационной структуры данного общества к другим региональным, континентальным и мировой цивилизациям.

Цивилизационные революции могли включать в себя процессы, составляющие переход от формации к формации, но такое слияние механизмов межформационного перехода и цивилизационных революций было скорее исключением из правила.

Варварские завоевания периода смены формаций в первые века нашей эры были важной движущей силой перехода от античности к средним векам. Однако нередко завоевания, не имея никакого прямого отношения к такому переходу, влекли за собой настолько глубокие изменения в цивилизационном ряду, что вполне можно говорить о "межцивилизационном переходе" — от одной цивилизации к другой или даже о гибели одной и возникновении другой цивилизации. Такие переходы следует признать соответственно внутрицивилизационной революцией (ВЦР) или межцивилизациоиной революцией (МЦР).

Среди ВЦР следует различать происходящие на всемирном уровне (неолитическая революция, научная, промышленная революция, распространившаяся из передового региона на весь мир), на региональном уровне (смена феодальной цивилизации буржуазной в данном регионе). Все МЦР были революциями регионального масштаба (в пределах одного или нескольких регионов). МЦР являются, как правило, результатом внешнего завоевания данного общества или группы обществ, причем завоевания, проходившего в контексте борьбы мировых религий. Здесь опять стоит делать оговорку, что такое завоевание могло быть или не быть одновременно механизмом межформационного перехода. Варварские завоевания и смена христианством язычества в Римской империи были важнейшими слагаемыми межформационного перехода и межцивилизационной революции. Напротив, завоевание арабами в VII в. под знаменем ислама Малой Азии и Северной Африки является ярким примером межцивилизационной революции, не приведшей к изменениям формационного и стадиального уровня и лишь к формированию на ранее достигнутом стадиальном уровне новой (или позднее — нескольких) разновидности феодальной формации. Надо добавить, что распространение новой — для данной цивилизации — религии отнюдь не обязательно влекло за собой внутрицивилизационную или межцивилизационную революцию. Не менее частым было сосуществование нескольких мировых религий (или разных направлений одной религии) в рамках региональной цивилизации (эллинистические государства. Римская империя, буддизм, синтоизм, конфункцнанство в Японии, индуизм и буддизм в Индонезии и т.д.).

Учитывая преобладающую роль религии в духовной жизни общества на протяжении веков и тысячелетий до нового времени, можно, вероятно, считать смену религий, по крайней мере до нового времени, необходимым компонентом межцивилизационных революций. С утерей религии прежнего преобладания в качестве определяющего компонента цивилизации она теряет и роль основы цивилизационные революций. Более того, сам процесс утраты религией своего прежнего преобладания — одно из главных составляющих мировой цивилизационной революции нового времени, другими слагаемыми которой была "научная революция" XVn в.. Просвещение, промышленный переворот. Межцивилизациоиная революция — завоевание Нового Света — являлась вместе с тем сменой местных религий. Напротив, при колониальных завоеваниях европейских держав, являвшихся цивилизационными революциями в завоеванных регионах, полной смены религий не происходило несмотря на все усердие христианских миссионеров и поощрение их деятельности со стороны новых властей.

Очевидно, что причины по крайней мере некоторых социальных революций не являютс непосредственно следствием сколько-нибудь заметных цивилизационных влияний. (Кроме случаев, когда революционная ситуация в данной стране способствует иноземному завоеванию этой страны.) Напротив, цивилизационное развитие, и особенно цивилизационные революции, оказывает глубокое воздействие на следствия социальных революций.

Межцивилизационные революции имеют внутренние (состояние общества, делающее его податливым внешнему завоеванию) и внешние (обстоятельства, приведшие к иноземному нашествию) причины. Напротив, внутрицивилизационная революция имеет на первый взгляд только внутренние причины, но дальнейший анализ показывает их тесное взаимодействие с внешними причинами как материального, так и духовного порядка.

Конечно, теория цивилизационных революций отражает состояние, в каком находится вся теория цивилизации в целом. Предстоит определить — пусть нечеткие, "размытые" — хронологические границы цивилизационных революций. А это, в свою очередь, требует выявления критериев, позволяющих вычленить причины и последствия цивилизационных революций различного вида и в различные эпохи всемирной истории.

Во время цивилизационных революций происходит более интенсивная и относительно более ускоренная трансформация отдельных элементов и субструктур, взаимоотношений между ними, их функциональной роли, сдвиги в удельном весе. Нужно установить, какие именно элементы цивилизационной структуры, какие компоненты получили неиболыпую динамику, а какие оставались малоподвижными в ходе революций.

Подобно социальным революциям, внутрицивилизационные были ступенями прогрессивного развития общества. Этого нельзя сказать о многих межцивилизационных революциях. Более того, в их основе лежало устранение одной цивилизации (и нередко уничтожение народа, являвшегося ее носителем) и возникновение на ее месте другой. Эти революции на первый взгляд скорее можно было бы считать свидетельством в пользу теории цикличности в развитии общества, согласно которой каждая цивилизация повторяет этапы своей предшественницы. (Эта в общем совсем не новая теория, еще три столетия назад сформулированная Вико — впрочем, в зародыше она существовала уже в античное время, — в наш век получила наиболее авторитетное выражение в трудах А. Тойнби.)

На деле представление о цикличности в развитии цивилизаций является искаженным отражением совсем иных процессов: во-первых, изолированного развития отдельных обществ, цивилизация которых была фактически уничтожена в результате иностранного завоевания (на их месте возникали совершенно другие общества, естественно начинавшие сначала своей путь формационного и цивилизационного развития); во-вторых, наличия отдельных внешне сходных черт у общества на разных этапах этого развития. Однако на деле речь может идти лишь о циклических компонентах, "встроенных" в общий поступательный ход всемирного развития.

Может создаваться впечатление, что МЦР и ВЦР настолько различны по механизму своего возникновения, движущим силам, ходу и последствиям, что было бы неправильным считать их разновидностями одного и того же феномена. В одном случае речь идет о потере цивилизацией своего лица или даже полной гибели, в другом — об ускорении восходящего движения.В этих утверждениях содержится доля истины, но только, когда речь идет о крайних случаях. В процессе МЦР обычно происходит "наложение" цивилизаций, причем преобладание может получить как новая, так и старая цивилизация, "ассимилировавшая" свою предшественницу. Между полярными вариантами располагаются те, при которых происходило слияние двух цивилизаций с сохранением существенного удельного веса каждой из них в возникшем новом цивилизационном образовании. ВЦР и МЦР объединяет то, что они вносили важнейшие изменения во все составляющие структуры цивилизации, формировали ее новый облик, имели фундаментальные по значению последствия.

Межцивилизационные революции могли служить началом или, напротив, препятствовать течению процессов, подготовлявших внутрицивилизационную революцию. Первая могла происходить также в условиях уже начавшейся второй (и к тому же совпадать по времени, сложно переплетаться с социальной революцией).

Начавшись в одном районе, цивилизационная революция может распространяться на все новые регионы.

Для выявления роли цивилизационных революций потребуется создать их типологии. Революции должны быть различаемы в зависимости прежде всего от вида цивилизаций, в рамках которых они происходят. Цивилизации могут различаться по их пространственному развертыванию (национальная, региональная, континентальная, мировая), по уровню развития включенного в цивилизационное развитие формациониого ингредиента (формационные, различных типов надформационные, внутриформационные)

Цивилизационные эпохи — это время между цивилизационноми революциями, а межцивилизационные эпохи — время как внутрицивилизационных, так и межцивилизационных революций.

Эта классификация подводит нас к задаче создания наряду с принятой у нас периодизацией истории, основанной на формационных критериях, также пнвилизапионной периодизации. Ведь очевидно, что формационная периодизация, не учитывающая такие цивилизационные революции, как арабские завоевания VII в. или крещение Руси, является по крайней мере односторонней. Вопрос заключается в необходимости совмещения формационной и цивилизационной периодизации, в их синтезе.

Вместе с тем нельзя не учитывать, что формационный компонент не детерминирует развитие цивилизации. От него зависят грани, пусть нечеткие, между стадиальными этапами в ее развитии, ее формационная определенность. Однако в рамках этой определенности могут происходить межцивилизационные и цивилизационные революции, являющиеся переломными пунктами в развитии цивилизации. Все это, естественно, должно повлечь за собой и новый взгляд на значение ряда исторических периодов, во время которых происходили цивилизационные революции.

Наверное, не будет ошибкой утверждать, что прочными остаются результаты тех социальных революций, которые происходили более или менее синхронно с цивилизационными революциями.

Как уже отмечалось выше, было бы неправильным полагать, что любая социальная революция способствовала прогрессу цивилизации, в том числе путем воздействия на цивилизационную революцию. Были возможны и случаи, когда она, напротив, сдерживала, деформировала и даже надолго обращала вспять поступательный ход развития цивилизации.

Причинами революции могут быть как внутренние факторы развития. так и внешние факторы или, еще чаще, взаимодействие первых и вторых. Среди последствий цивилизационных революций следует назвать: 1) большое расширение географических границ, территории данной цивилизации путем поглощения других региональных цивилизаций (МЦР); 2) слияние различных цивилизаций, по существу являющееся вариантом завоевания и поглощения (МЦР); 3) заметное ускорение хода цивилизационного процесса, изменение его структуры путем превращения в главные движущие силы тех составляющих процесса, которые раньше не имели подобного значения (ВЦР).

Стоит повторить, что роль социальной революции заключается не только в полной или частичной смене отдельных формационных структур. но и в их преобразовании с тем, чтобы создавались новые более благоприятные условия для функционирования несистемных (неформационных) укладов. Революция — не только разрушение старого и создание нового. но и преобразование прежних структур. Именно последнее и является тем аспектом социальной революции, который оказывается наибольшее воздействие на цивилизационное развитие, в этом русле происходит сближение социальной и цивилизационной революций, и, если они происходят синхронно, можно даже говорить об их конвергенции.

Здесь, наконец, надо остановиться на другом, столь же важном аспекте изучаемой проблемы — воздействии цивилизационных революций на социальные революции. При подходе к этой, пока еще почти неисследованной, по крайней мере в теоретическом плане, проблеме надо сделать несколько замечаний.

Прежде всего бросается в глаза, что некоторые страны и регионы, пережившие несколько внутри- и межцивилизационных революций, решили задачи социальных революций реформистским путем. Напротив, в других странах цивилизационные революции оказывались катализатором, как бы прологом революций и циклов социальных революций. Конкретные исследования еще должны выяснить, какие цивилизационные и нецивилязационные (внешние) факторы определили подобное соотношение. История знает на одном хронологическом отрезке и сочетание цивилизационной революции с циклом социальных революций. Предстоит еще изучить сдерживающее или стимулирующее влияние первой на последние, в частности, на форму социальных революций.

Вероятно, можно проследить завершение в определенном плане цивилизационной революцией того, что было не доделано предшествующей ей по времени социальной революцией. Каков был механизм воздействия цивилизационных революций, через какие компоненты цивилизационной структуры оно осуществлялось, например, через замкнутость крестьянской общины, через различные религии, межнациональные отношения и другие факторы — все это остается областью, слабо освоенной теоретической мыслью современного обществознания и нуждающейся в интенсивном исследовании.

1 См.: Барг МЛ. О категории "цивилизация" // Новая и новейшая история. 1990. №5.

2 Исключением являются крестьянские войны конца средних веков. См.: Барг МЛ., Черняк Е.Б. Великие социальные революции XVII—XVIII вв. в структуре переходной эпохи от феодализма к капитализму. М., 1990. Гл. 3.

3 Там же. Гл. 1.

4 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 7. С. 86.

5 Там же. Т. 12. С. 3.

6 Барг М.А., Черняк Е.Б. Указ. соч. Гл. 1. Надо оговорить, что под "формационными процессами" здесь и ниже подразумеваются все процессы развития формации в отличие от цивилизационных процессов. Напротив, при рассмотрении вопроса об укладах под понятием "формационные" фигурируют процессы, протекающие в рамках старого и нового формационных укладов, а "неформационные" — процессы в сфере несистемности, т.е. в неформационных укладах.

9 См.: Барг МЛ., Черняк Е.Б. Указ. соч. С.231, См.: Боклъ Г.Т. История цивилизации в Англии. СПб., 1986. С. 16—20

См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд Т. 8. С. 145.

12 Там же. Т. 23. С. 10.

13 Быть может, это улавливает "трехчастная" схема, предложенная Ф. Броделем, — разделение экономических явлений на рыночную экономику, "подрыночную" (инфраэкономику), которую можно назвать также материальной цивилизацией, или структурами повседневности, и, наконец, "надрыночную", обнимающую сферу финансов. (Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм в XV—XVIII вв. Т. I: Структуры повседневности. М., 1986. С. 33—34).