Аграновский В. Ради единого слова

ОГЛАВЛЕНИЕ

ДЕЛО, КОТОРЫМ МЫ ЗАНИМАЕМСЯ

Стертые границы документалистики. "...Так как я не красноречив и даже
не великий писатель, то, не рассчитывая на свой стиль, я стараюсь собрать
для своей книги факты"1. Стендаль, которому принадлежат эти слова, в силу
своего истинного величия мог позволить себе подобное кокетство. Нам же
следует точно знать наше место в литературе, чтобы работать на уровне
предъявляемых к журналистике требований и не искать снисхождения читателей
по части художественной. Тем более что за последние десятилетия
документалистика, обретя невиданную популярность, стала успешно
конкурировать с беллетристикой. Явление это феноменальное, - впрочем, ему
есть, вероятно, объяснение, - и не учитывать его нельзя.
Что сегодня читают и смотрят в мире? Мемуары Г. Жукова, "Аэропорт" А.
Хейли, "Дневные звезды" О Берггольц, "Ярче тысячи солнц" Г. Юнга, "Брестскую
крепость" С. Смирнова, дневник А. Франк, "Солдатские мемуары" К. Симонова,
"Ледовую книгу" Ю. Смуула, "Обыкновенное убийство" А. Капоте, "Павшие и
живые" в театре на Таганке, "Закон Паркинсона" и публицистику У. Тойфлера,
"Обыкновенный фашизм" М. Ромма - список можно продолжить. Кино, театр,
телевидение "ударились" в документалистику. Изобретен метод "скрытой
камеры", который называют еще "подглядыванием в замочную скважину", что
более характерно для натурализма, нежели для реализма, но это тот самый
нормальный перегиб, свидетельствующий о том, что процесс идет, явление имеет
место. Художники куда чаще, чем прежде, предпочитают "Девочке с персиками"
героиню труда Имярек в яблоневом саду. Композиторы пишут документальные
оперы. На сцене МХАТа горят мартены, еще чуть-чуть, и актеры, играющие в
"Сталеварах", будут выдавать готовую продукцию. И прозаики, прекрасно
чувствуя новые веяния, стали рядить добрую, старую беллетристику в
документальную тогу, ища более надежный и короткий путь к читателю. В.
Богомолов снабжает повесть "В августе сорок четвертого..." вымышленными
документами, сделанными "под" реальные, Е. Евтушенко пишет "Братскую ГЭС",
В. Солоухин - "Каплю росы" и "Владимирские проселки", А. Вознесенский
предваряет стихи документальными прозаическими вступлениями и комментариями,
приближая поэзию к "факту".
Чем вызвана документализация литературы и искусства? Трудно назвать все
причины, но кое-какие позволю себе отметить.
Во-первых, изменился читатель. Вырос его интеллектуальный уровень,
читатель стал образованнее, культурнее, он может во многом разбираться сам,
только ему нужно дать документ, информацию - дать пищу для ума. В силу
именно этой причины наметилась "всеобщая тяга к объективности"2, как
сформулировал явление публицист и переводчик Л. Гинзбург.
Во-вторых, нельзя не учитывать научно-технической революции, которая
привела к развитию средств связи, к совершенству киноаппаратуры,
магнитофонов, фото- и телеаппаратуры. Все это не только способствует
фиксации событий, но и буквально толкает к этому, дает необычайный
фактический материал, делающий фантазию бессмысленной, а обилие острейших
жизненных ситуаций и сюжетов - фактом.
В-третьих, если характерным признаком документализма было когда-то, по
выражению Е. Дороша, "писание с натуры", то, возможно, сегодняшняя "всеобщая
документализация" есть нормальное и естественное развитие реализма как
творческого метода? То есть в сравнении с "минувшим реализмом похожести"
нынешний реализм должен быть "документальным"? Впрочем, это теоретический
вопрос, в дебри которого лезть не имеет смысла, но и не наметить его тоже
нельзя: а вдруг кого-то толкнет на размышления!
В-четвертых, читатель в какой-то степени "изголодался" по дневникам и
документальным свидетельствам о временах и исторических событиях
малоизвестных и некогда даже скрытых. Целое поколение людей еще не забыло
войну. а сколько молодых граждан проявляют интерес к прошлому... Какова
судьба десанта в Керчи, кто такой партизанский легендарный "Батя", каковы
подробности Нюрнбергского процесса, как действовал в тылу врага Кузнецов,
каким образом удалось спасти "золотой эшелон" во время гражданской войны -
сколько тайн, вынужденных секретов становятся сегодня явными!
Что же получается? Авторитет и сила документа привели к тому, что даже
"чистые" прозаики не могут устоять перед искушением замаскировать
беллетристику "под" документ. Отсюда сделаем предварительный вывод о том,
что границы между прозой и журналистикой стираются. Не только рядовому
читателю, но и летературоведу, думается, не всегда легко распознать, имеет
ли он дело с рассказом или очерком, поскольку проза может основываться на
реальном факте, а очерк - не пренебрегать вымыслом.
Что же волнует современного читателя? Его волнует не то, какими
средствами пользуются литераторы, а к какому результату приходят. Старый
спор о "допустимой степени художественного обобщения", как говорят
специалисты, то есть спор о величине вымысла, возможного в очерке, сегодня
не кажется мне актуальным. Важно другие: верит или не верит читатель в то, о
чем повествует автор. если верит, ему безразлично, как называется публикация
- очерком или рассказом.
У Л. Н. Толстого в "Войне и мире" есть сцена, в которой действуют
исторически реальные герои - Кутузов, Барклай, Багратион и другие - и герои
вымышленные, например девочка, сидящая на печке во время знаменитого Совета
в Филях. Что это такое с точки зрения жанра? Кутузов - художественное
осмысление реального образа, девочка - художественный образ в чистом виде,
всего лишь претендующий на реальность существования. А в итоге? Достоверный
сплав, которому мы, читатели, верим.
Можно продолжить перечень авторов из далекого и близкого прошлого,
заложивших основы подобной литературы. В этот перечень вошли бы А. Радищев с
"Путешествием из Петербурга в Москву", А. Пушкин с "Капитанской дочкой", Ф.
Достоевский с "Записками из мертвого дома", Г. Успенский с "Нравами
Растеряевой улицы", А. Чехов с "Островом Сахалин", А. Гончаров с "Фрегатом
"Паллада", Д. Рид с "10 днями...", А. Серафимович с "Железным потоком", Д.
Фурманов с "Чапаевым", А. Макаренко с "Педагогической поэмой", Н. Островский
с "Как закалялась сталь", А. Фадеев с "Молодой гвардией", Б. Полевой с
"Повестью о настоящем человеке", В. Овечкин с "Районными буднями" и т. д.
Беллетристика все это? Документалистика? Волнует ли нас, читателей,
мера вымысла в подобных произведениях, если степень их достоверности выше
всяких "норм"?
"Начиная с Мертвых душ Гоголя и до Мертвого дома Достоевского, - писал
Л. Толстой, - в новом периоде Русской литературы нет ни одного
художественного произведения, немного выходящего из посредственности,
которое бы вполне укладывалось в форму романа, поэмы или повести"3.
Л. Толстой, вероятно, имел в виду традиционную форму, но, к сожалению,
не развил мысль дальше и не сказал, по какой причине в нее не укладывались
прозаики и поэты. Будет ли натяжкой, если предположить, что именно обращение
к документу мешало им "уложиться"? А если шире, то стремление к высокой
степени достоверности произведений, которая достигается за счет
максимального приближения к реальной жизни? Во всяком случае представленный
перечень имен и произведений (как понимает читатель, далеко не полный)
свидетельствует, во-первых, о возможности такого предположения, и,
во-вторых, о давних и прочных традициях обращения русских литераторов к
документу.
Нет, не сегодня родилась - не знаю, право, как лучше назвать -
документальная проза, или художественная документалистика. В силу
определенных исторических причин она могла иметь взлеты и падения, стало
быть, надо считать, что нынче документалистика всего лишь возродилась. Не на
пустом месте, а имея свои законы и традиции, сложившиеся давно.
В. Шкловский прав, когда говорит, что "деятели искусства опираются на
творческий опты предшествующих поколений. на существующую форму, наследуют
их. Но в старой форме не всегда можно выразить новое содержание. Тогда и
возникают поиски новой формы, способной выразить новое содержание. Старая
форма не остается неизменной, а видоизменяется, новаторски развивается,
обогащается. Действительные причины этих поисков всегда коренятся в новом
содержании"4.
Почему появилась в нашем обществе потребность в новом содержании
документальной литературы, мы уже говорили. Популярность такой литературы
несомненна. Печально лишь то обстоятельство, что, увлекаясь теоретическими
спорами о месте и значении художественной документалистики, далеко не все
очеркисты ощущают свою органическую связь с беллетристикой, из-за чего не
используют великого наследия прошлого.
Добавлю к сказанному, что лично мне глубоко импонирует отношение к
прозе как к родственному литературному виду. Подобно тому как на стыке двух
наук совершаются наиболее выдающиеся открытия - а "зеленая улица" сегодня
лежит непросто перед физикой или химией, но перед астрофизикой, биохимией,
геофизикой и т. д. - подобно этому, быть может, на стыке прозы и
документалистики и рождается новый вид литературы, способный обеспечить
истинный расцвет, дать наивысший уровень достоверности и точно
соответствовать возросшим требованиям современного читателя.
Домысел и вымысел. Однако разговор о мере вымысла в документалистике не
лишен основания, не снят с повестки дня. Напротив, проблема вымысла, но уже
не как критерия, а как инструмента для познания и осмысления
действительности, встает еще острее, нежели прежде.
Говорят, правда одна, многих правд не существует. И тем не менее из
одних и тех же фактов-кирпичиков разные авторы могут построить разные дома.
"Ведь даже два фотографических аппарата," - писал Е. Дорош, - "в руках двух
фотографов дадут не совсем одинаковые изображения одного и того же, в одно и
то же время снятого предмета"5. Отчетливо представляю себе нескольких
литераторов, истинно талантливых, каждый из которых по-своему напишет
портрет одного героя; и столь же ясно вижу невзыскательного к себе писателя,
способного десять героев нарисовать на одно и то же лицо.
В ноябре 1968 г. "Комсомольская правда" опубликовала мой очерк
"Искатели"6. В нем шла речь о молодом инженере-конструкторе Анатолии
Пуголовкине, работающем на автозаводе имени Лихачева. С момента публикации
минуло полтора года, и вот однажды мне в руки попадает белорусская
республиканская молодежная газета с очерком под названием "Начало". В нем
речь идет о молодом человеке - инженере-исследователе Минского автозавода
Василии Дыбале. У меня в очерке: "Через какое-то время Анатолий вызовет у
потомков не меньший интерес, чем тот, который испытываем мы сами к рядовым
представителям прошлых поколений. Внукам и правнукам тоже захочется знать,
как он выглядел, о чем думал, как работал, какие пел песни и какие строил
планы..." Очерк "Начало" имел такой вступление: "Возможно, через какое-то
время Василий Дыбаль вызовет у потомков не меньший интерес, чем тот, который
испытываем мы сами к рядовым представителям прошлых поколений. Внукам и
правнукам тоже захочется знать, как он выглядел, о чем думал, как работал,
какие пел песни и какие строил планы..."
Ну ладно, бывают совпадения. Смотрю дальше. Мой очерк разбит на
маленькие главки: "Внешний вид", "Черты его характера", "Образ его
мышления", "Как он работает", "Его духовный мир" и т. д. "Начало" также
состоит из небольших главок: "Внешний вид", "Черты его характера", "Образ
его мышления"... Ну что ж, и такое возможно. А посмотрю-ка, что "внутри"
материала - ведь герои-то разные! Читаю и не верю своим глазам. У меня:
"Было время, Анатолий Пуголовкин думал, что от него и от таких, как он,
ничего не зависит..." В очерке "Начало": "Было время, Василий Дыбаль думал,
что от него и от таких, как он, ничего не зависит..." У меня: "А читает
Анатолий, честно говоря, мало. Разумеется, газеты, журналы - это да. А книги
редко: нет времени. Но если уж читает, то отдает предпочтение документальной
прозе, а не "бытовому роману", делая исключение только для классиков". В
"Начале": "А читает Василий, честно говоря, маловато. Разумеется, газеты,
журналы - это да. А книги редко: нет времени. Но если уж читает, то отдает
предпочтение документальной прозе..."
Короче, чистый плагиат, и очень редкий в очерке. Подставлена фамилия
другого реально существующего человека, а все остальное - слово в слово.
Разные герои, а все у них одинаково, одно и то же читают, одно и то же едят,
озабочены одними проблемами, успехи одни и те же, говорят одинаковые слова и
думают "тютелька в тютельку". При этом автор "Начала" не боится не только
самого плагиата, но, вероятно, и разоблачения - ни с моей стороны, ни даже
со стороны Василия Дыбаля и его ближайшего окружения!
Мне бы гордиться: и я сподобился, вышел в "классики", если цитируют. А
тут еще в одном уважаемом издании, прослышав о плагиате, предлагают
"пригвоздить" публично автора "Начала". Я не только сам отказался писать
разоблачение, но и других просил не делать этого. Потому что не гордиться
нужно, а краснеть: написал своего героя так, что получился не образ, а
"костюм", пригодный на любую фигуру! Выходит, не заметил я в Анатолии
Пуголовкине ничего такого, что "не налезало" бы на Василия Дыбаля. Но
истинная типизация достигается, как известно, не за счет стереотипа, который
можно выдумать, а за счет выявления непридуманных индивидуальных черт. Факт
- попробуй, укради! А вымысел - сколько угодно...
История поучительная. Возможно, я слишком строг к самому себе, и в
данном случае справедливее было бы говорить о беспардонности молодого автора
республиканской газеты. Но надо выносить и для себя уроки из чужих ошибок.
Какие же уроки я вынес? Во-первых, пользуясь вымыслом, нельзя отрываться от
действительности на такое расстояние, которое ведет к усредненности образа,
к стереотипу, вредит правде и достоверности. Во-вторых, домысливать - не
значит врать, вымысел и домысел проявляют себя в отборе фактического
материала, в осмыслении события, в эмоциональном настрое автора, в его
позиции. Наконец, в-третьих, уровень способностей автора, его
профессионализм играют не последнюю роль в достижении неповторимой
достоверности материала. Плохо написанный очерк куда легче плагиировать,
нежели исполненный талантливо!
Однажды М. Галлай остроумно сказал: "Документальная повесть есть такая
повесть, в которой выведены вымышленные персонажи под фамилиями
действительно существующих людей"7. В этой шутке содержится рациональное
зерно: художественная документалистика не сковывает, а, скорее, развязывает
фантазию автора! Роман о безногом летчике, согласитесь, выглядел бы
неправдоподобным, а документальная повесть, в которой по сути дела выведен
"вымышленный герой, но под фамилией действительно существующего человека"
(всего лишь одна буква изменена - Маресьев вместо Мересьева!),
воспринимается нами как истинная правда.
Да, автор имеет право на вымысел и домысел, на преувеличение,
основанное, если хотите, на интуиции, и нелепо было бы это право отрицать.
Даже в тех случаях, когда он ведет почти научное исследование факта, когда
оперирует цифрами и "данными", он вправе домысливать, потому что наша мысль.
как писал М. Горький, "измеряя, считая, останавливается перед измеренным и
сосчитанным, не в силах связать свои наблюдения, создать из них точный
практический вывод"8, - вот тут-то и должна помочь интуиция, найдя свое
выражение в домысле.
Правы классики, утверждая, что без выдумки нет искусства. Но выдумка
выдумке рознь. "Солги, но так, чтоб я тебе поверил", - сказано у поэта.
Домысливать "правдиво", чтобы читатель верил, - дело нелегкое, напрямую
связанное с чувством меры, с самодисциплиной, со способностью автора
самоограничиваться.
В моей практике есть несколько случаев работы над "чистой" прозой:
рассказ "Обелиск", повести "Шестеро, как они есть", "Остановите Малахова!".
Все это написано на достоверной основе, и я, работая над прозой, "до
последнего" сохранял фамилии прототипов, хотя и знал, что в итоге изменю их.
Такое скрупулезное отношение к фактам, такой процесс написания
дисциплинировали меня. ограничивали в грубом вымысле, давали толчок к
художественному осмыслению событий. Как говорится, хлеще, чем жизнь, ни одна
голова не придумает. Зачем же в таком случае напрасно утруждать себя ничем
не ограниченным выдумыванием?
Подводя итог, сделаем следующие выводы.
Подобно тому как прозаики стали все чаще обращаться к документу,
очеркисты все чаще обращаются к приемам работы прозаиков. Составными очерка
являются язык, композиция, пейзаж, диалог, портрет и т. д. М. Горький в свое
время писал о трех элементах художественного произведения: о теме, языке и
сюжете9. Художественная документалистика с ее нынешним обновленным
содержанием не может, мне кажется, обходиться без тех же трех элементов.
Документалисты живут с прозаиками по одним творческим законам и
пользуются одними творческими методами. Однако, полагаю, есть между ними
существенные различия, касающиеся главным образом масштабности тем,
фундаментальности исследования и величины публикаций. Беллетристы - это,
если угодно, "долговременные огневые точки"; очеркисты - подвижнее,
оперативнее, они откликаются быстрее, но звучат кратковременнее. Если
писатели "изображают, - по выражению Чернышевского, - вообще,
характеристическое"10, то газетчики ставят вопросы относительно частные,
размышляя над актуальными проблемами дня. В "Поэтике" Аристотеля выражена
мысль о том, что историк и поэт "различаются не тем, что один говорит
стихами, а другой прозой. Разница в том, что один рассказывает о
происшедшем, а другой о том, что могло бы произойти"11. Допуская условную
аллегорию, готов поставить на место историка журналиста, а на место поэта -
писателя, оценив таким образом некоторую разность их задач.
Наконец, ставя конкретные вопросы, газетчики опираются на конкретный
адресный материал. Известинец А. Д. Аграновский (мой отец) писал в 1929 г. в
предисловии к своей книге "Углы безымянные":
"Автор - газетчик. Этим определяется характер настоящей книги.
Писатель может (ему разрешается) купить на первом попавшемся вокзале
билет, уехать в неизвестном направлении, сойти неизвестно на какой станции,
нанять подводу и гнать лошадь, пока она не пристанет. В ближайшей деревне
писатель узнает, что, кроме людей, в деревне есть скот, машины, классовая
борьба, налоги, комячейка, и, выбрав этот уголок своей резиденцией, он
приступит к писанию.
Получится книга о деревне, возможно, столь интересная, что о ней
заговорит страна, мир. И сколько бы писатель ни клялся, что он писал об
одной деревне, ему не поверят. Читатель не замедлит обобщить его выводы.
Таков удел художника.
Мы, газетчики, работаем иначе. Пусть наши статьи и фельетоны не
попадают в "мировую историю" (они только сырье для историка), но когда мы
пишем: "Сидор", читатель знает, что мы беседовали с Сидором, а не с Петром;
когда мы говорим, что были в деревне Павловке, никто не сомневается, что
речь идет о Павловке, а не о Федоровке...
Газетчик - чернорабочий литературы, он непосредственный участник
сегодняшнего строительства....
Как видите, задачи совершенно ясны и точны. Мы говорим об одной
волости, мы пишем о ней, "какая она есть" сегодня и какие требования
предъявляет она к нам и мы к ней на данный отрезок времени"12.
Поскольку главная задача художественной документалистики - участие в
формировании общественного мнения, а также необходимость будить общественную
мысль, логично добавить к сказанному, что будить мысль можно только с
помощью мысли. "Хорошо пишет не тот, кто хорошо пишет, а тот, кто хорошо
думает" (А. Аграновский)13. Действительно важно количество мыслей на
квадратный сантиметр текста. Расскажу в связи с этим весьма поучительную
историю. Дело было во время войны. Герой истории - ныне довольно известный
журналист, фамилию которого не называю только потому, что не уверен,
насколько точно изложу событие, - работал во фронтовой газете. И вот
однажды, вернувшись измученный и усталый с передовой, он написал в номер
маленькую информацию и лег спать. Заметка была примерно такая: "В ночном бою
за высоту у деревни А. рота под командованием старшего лейтенанта М.
уничтожила около батальона фашистов, столько-то боевой техники и захватила в
плен столько-то вражеских солдат. В сражении отличились..." и т. д. Вскоре
уснувшего корреспондента разбудил редактор газеты и сказал: "Умоляю тебя,
соберись с силами и быстренько сделай из информации очерк, у нас давно не
было очерка!" Повертев в руках уже отпечатанный на машинке текст, молодой
журналист почесал затылок, подумал, потом от руки дописал несколько слов и
вновь, укрывшись шинелью, лег спать, уверенный в том, что дел сделано.
Редактор потрясенно читал: "Тихо мела поземка... В бою за высоту у деревни
А. рота под командованием старшего лейтенанта М. уничтожила..." С тех пор в
этой фронтовой газете, а с ее легкой руки и во многих других слово "очерк"
было изъято из лексикона. Когда корреспонденты отправлялись на задание, они
спрашивали редакторов: "С "поземкой" писать или без "поземки"?" -
"Репортаж!" - заказывали реакторы. "А, может, лучше "с поземкой"? - стало
быть, очерк.
Так вот, с "поземкой" писать нельзя. Всегда было стыдно это делать,
стыдно и сегодня, а если простимо, то, как говорится, только по молодости
лет. К сожалению, еще не все газетчики это понимают. Публицисты в кавычках
"выкамаривают пейзажи и петушатся стандартной патетикой"14, - писал Б. Н.
Агапов, имея в виду тех, кто заменяет или скрывает свое безмыслие
кр-р-расотами стиля и всевозможными "поземками". Меж тем, как остроумно
заметил еще в 30-х годах А. Диковский, проблема распределения сапог в
третьем квартале не нуждается в раскраске, - стало быть, оружием журналиста
является цифра, довод и мысль, что, разумеется, не исключает, а скорее
предполагает пользование "работающим" пейзажем, ярко выписанным портретом,
но при этом непременно с ведением читателя путем своих мыслей. В дневнике Л.
Н. Толстого есть такие слова: "Художник для того, чтобы действовать на
других, должен быть ищущим, чтобы его произведение было исканием. Если он
все нашел и все знает и учит, или нарочно потешает, он не действует. Только
если он ищет, зритель, читатель сливается с ним в поисках"15. Вот так мы и
вернулись "на круги своя": к выводу, что без мысли мы - пусты.
Как стать профессионалом. Говорят, Ю. Олеша, посмотрев однажды на
шпроты во вскрытой банке, сказал: "Хор Пятницкого!" В чем секрет подобного
"видения"? Каков его механизм? Для ответа на этот вопрос не надо ломать
голову: тайна авторского видения и восприятия мира лежит в наличии или
отсутствии таланта. Не берусь перечислять составные журналистского
дарования, но две способности, без которых, мне кажется, действительно не
может обойтись газетчик-профессионал, назову.
Прежде всего умение удивляться, без которого нет прелестной "детской
непосредственности", нет радости общения с людьми и жизнью, нет желания
остаться наедине с собой, то есть желания думать, нет потребности расширить
собственный духовный мир. К сожалению, способность удивляться с годами
утрачивается. "Дети - поэты, дети - философы, утверждает Я. Корчак. А потом?
Куда это уходит? Почему умирает? "Почему, когда маленькие становятся
большими, поэты и философы редкость?" - спрашивает писатель Е. Богат, а
затем констатирует: - "Для меня это один из самых глубоких и трагических
вопросов жизни..."16
Но в эпоху бурного развития научно-технической революции даже дети
перестают удивляться! Когда-то ребенок, глядя на репродуктор, мог спросить,
в высшей степени возбудившись: "Папа, там сидит гномик?!" А сегодня мой
четырехлетний племянник, слушая "живое" пение под гитару, спокойно сказал:
"Я знаю, дядя Валя, у тебя в горле магнитофон". Телефон, телевизор,
транзистор, магнитофон - кого эти чудеса сегодня удивляют? Мы воспринимаем
транзистор, эту "каплю человеческого гения"17, этот голос мира и
человечества, не как великое чудо времени, а как игрушку, которую просто
таскаем через плечо и, между прочим, потому так и гремим транзисторами на
всю округу, что они для нас "игрушки", а не книги, которые слушают наедине.
Обо всем этом написал Е. Богат в замечательной книге "Чувства и вещи".
"Может быть, опаснейшая из девальваций - девальвация чуда"18 - восклицает
автор. Вероятно, и В. Сухомлинский заметил это, потому что стал воспитывать
у детей не что иное, как умение удивляться деревьям, журавлиной стае,
звездному небу...
Я, кажется, немного увлекся. но далеко ли ушел от волнующего нас
вопроса? Позвольте спросить, что такое журналист, лишенный
непосредственности, радости общения с людьми да еще с небогатым духовным
миром? Что он может дать своим читателям?
И еще следует сказать об одном элементе журналистского дарования, без
которого трудно прожить творческой личности: о рабочем состоянии. При
внешней простоте и даже банальности эта формула содержит призыв к
самоограничению журналиста, к подвижничеству, если угодно, к спартанскому
образу жизни. Проще говоря, когда все окружающие легко отвлекаются от
различных забот, в том числе от профессиональных, журналисты продолжают
работать, их мозг постоянно "отбирает" и фиксирует то, что должно войти в
будущий очерк, статью, репортаж и т. д.
Может возникнуть вопрос: как сочетать необходимость удивления с
необходимостью сохранять постоянную трезвость ума и рабочее состояние? Вот
так и сочетать, вполне диалектично. хотя не утверждаю, что это легко делать.
Но без рабочего состояния кому нужно журналистское удивление? А без умения
удивляться как можно использовать постоянное стремление журналиста писать?
У Ю. Олеши есть маленький рассказ об одном необычном писателе.
Процитирую его начало:
"От рождения мальчика держали в условиях, где он не знал, как выглядит
мир, - буквально: не видел никогда солнца! Какой-то эксперимент, причуда
богатых... И вот он уже вырос, уже он юноша - и пора приступить к тому, что
задумали. Его, все еще пряча от его глаз мир, доставляют в один из
прекраснейших уголков земли. В Альпы? Там, на лугу, где цветут цикламены, в
полдень снимают с его глаз повязку... Юноша, разумеется, ошеломлен красотой
мира. Но не это важно... Наступает закат. Те, производящие царственный опыт,
поглядывают на мальчика и не замечают, что он поглядывает на них! Вот солнце
уже скрылось... Что происходит? Происходит то, что мальчик говорит
окружающим: - Не бойтесь, оно вернется!
Вот что за писатель Грин"19 - заканчивает Ю. Олеша свою историю, дабы
раскрыть перед нами сущность самобытного таланта писателя. Но даже не
столько Грин и не столько символическим мальчик, трезво предупреждающий
окружающих о возврате солнца, поражают меня. сколько сам Ю. Олеша. Он, будто
бы находясь среди тех, кто проводит "царственный опыт", забыв о красотах
природы, о заходящем солнце и о цветущих цикламенах, наблюдает за мальчиком,
чтобы не пропустить самого важного момента: когда мальчик воскликнет свою
потрясающую фразу. То есть Олеша демонстрирует нам рабочее состояние в
действии.
Один крупный математик признался: "Когда я вижу два троллейбуса, идущие
навстречу друг другу, я мысленно ставлю между ними знак равенства и получаю
довольно любопытное летучее уравнение!" Творческая личность всегда
работает...
На Алтае в окружении туристов молодой журналист вместе со всеми
наблюдал невероятной красоты пейзаж, открывающийся с вершины, но, не имея
времени искреннее насладиться, записывал в блокнот все увиденное. Его мозг
работал. Вдруг журналист заметил крохотный газик, по серпантину ползущий в
гору. "Как описать его потом в очерке?" - подумал он и принялся прикидывать
варианты с "натуры", пока газик еще находился в пути. "Спичечная коробка на
колесах тащилась в гору", - написал журналист первый и самый примитивный
вариант и тут же подумал: "Фи! Газик, мотор которого имел шестьдесят
лошадиных сил, полз по горе... Тоже "Фи!" А что если лошадиные силы
перевести в муравьиные?" Туристы, толпой окружавшие журналиста, большей
частью безмолвствовали, потрясенные открывшимся видом, и только некоторые от
избытка чувств издавали возгласы типа: "Ах, какая красота!" и "Боже, какое
чудо!" А журналист тем временем писал в блокнот очередной вариант: "Газик
мощностью в несколько миллионов муравьиных сил с трудом полз в гору..."
Не в том дело, удачен или неудачен получился этот итоговый образ,
рассказанное выше иллюстрирует мысль о том, что все увиденное, услышанное,
перечувствованное и пережитое нами, журналистами, должно идти в наши очерки,
статьи, репортажи, эссе, зарисовки. Конечная цель журналиста - написать,
поведать людям и миру. Еще Паскаль заметил: "Кто стал бы подвергаться всем
тяготам путешествия. если бы не мысль о том, как он, вернувшись домой, будет
рассказывать о виденном своим друзьям!"20
Газетчики должны стараться идти не по следам событий, а рядом с ними,
быть не за пределами явления. а наблюдать его изнутри, каких бы сил это ни
стоило. К великому сожалению, далеко не всем счастливчикам, оказавшимся в
эпицентре событий, удается потом создать нечто такое, что взволновало бы
зрителя, слушателя и читателя. Но чем больше нас, чем выше наши способности,
тем вернее шансы кого-то довести дело до талантливой публикации, до
выставочного зала, до публичного исполнения.
Быть может, способность удивляться и умение жить по принципу "рабочее
состояние" и есть в конечном итоге талант, с помощью которого возникает у
журналиста подобный замысел и рождается волнующая тема?

ЗАМЫСЕЛ, ФАКТ, ТЕМА

Источники. Как возникает замысел, откуда берется тема? Это, безусловно,
один из фундаментальнейших вопросов журналистского мастерства. Но прежде
договоримся о терминологии, потому что тема и замысел не одно и то же, хотя
в обиходе нередко эти понятия сливаются в нечто целое. Замысел, по Далю,
есть "намерение, задуманное дело", и я готов считать его первой стадией
рождения темы. Кстати сказать, действительно не обязательной, потому что не
исключаю ситуации, когда замысел и тема возникают не по "очереди", а
одновременно. В этом случае тема, становясь замыслом, включает его в себя,
поглощает примерно так же, как ожог четвертой степени можно условно считать
"поглотившим ожоги первых трех степеней. Но обычно между замыслом и темой
имеется дистанция, которую еще надо преодолеть, чем-то заполнить. Чаще всего
замысел лишь предчувствие темы, достаточно аморфное и в некотором смысле
безответственное, как, например: "Хорошо бы написать о любви!" Я утрирую, но
все же это пример замысла. Сколько подобных ему могут остаться
нереализованными, потому что им еще далеко до темы, потому что они лишены
мыслей, потому что замысел - стадия, практически мало к чему обязывающая
журналиста, а тема - это уже реальная основа для сбора материала и его
написания. Позже рискну дать определение теме, а сейчас, немного забегая
вперед, скажу: я понимаю рождение темы как процесс глубокого осмысления,
способствующий трансформации замысла в тему.
Каковы же источники возникновения замысла? Мне известны два. Первый -
собственный социальный опыт журналиста, его информированность в широком
смысле этого слова, его знания. Все это, достигнув определенной
концентрации, как бы "выпадает в осадок" в виде замысла, способного в свою
очередь трансформироваться в тему, и для газетного решения темы будет
недоставать только факта, на поиски которого журналист и должен тратить
силы. Второй источник - сам факт, пришедший "со стороны" и дающий толчок для
возникновения замысла: тогда газетчик, основываясь на имеющихся у него
знаниях, "перерабатывает" замысел в тему.
Разумеется, оба источника накрепко взаимосвязаны, их разделение весьма
условно. Успех в каждом конкретном случае зависит либо от суммы наших знаний
- когда мы имеем дело с фактом как источником возникновения замысла, либо от
нашей вооруженности фактами - когда замысел и тема рождаются "внутри нас".
Проиллюстрирую сказанное примерами.
По образованию я юрист, когда-то был адвокатом, и хотя вот уже двадцать
лет работаю в журналистике, не порываю контактов с бывшими коллегами по
юриспруденции, регулярно просматриваю специальную литературу, короче говоря,
более или менее хорошо знаю состояние борьбы с преступностью, особенно с
подростковой. Замысел написать о профилактике правонарушений как бы сидел во
мне, и вот однажды, ощутив внутреннюю потребность, взвесил все "за" и
"против" и решил, что час пробил. Трансформировать замысел в тему при моих
знаниях предмета исследования, откровенно говоря, было нетрудно. Недоставало
факта, и я отправился за ним в колонию, где и нашел чрезвычайно интересного
колониста, впоследствии названного мною Андреем Малаховым. Проследив сложную
жизнь подростка в ретроспекции, я попытался нащупать горячие точки его
судьбы, которые сформировали из юноши преступную личность. Так была написана
документальная повесть "Остановите Малахова!", часть которой публиковалась в
"Комсомольской правде".
Но могло быть иначе. Могло быть так, что никакой внутренней потребности
я еще не чувствовал, а человека, судьба которого меня взволновала, уже
повстречал. Тогда естественно возникший замысел написать о нем "наложился"
бы на мой социальный опыт и знания, трансформировался в тему. и я тоже
взялся бы за перо.
Приведенный пример идеален, но жизнь сложнее. В реальной
действительности, получив факт и пытаясь нащупать на его основе тему, мы
чаще испытываем нехватку знаний и опыта, нежели их избыток, и вынуждены
обогащаться информацией "на ходу". Так случилось со мной, когда однажды я
выехал в Горький, на завод "Красное Сормово", имея ясное и четкое задание
редакции написать очерк о молодом рабочем-передовике. Фамилию рабочего мне
дали заранее, он был на заводе знаменит, и я немедленно приступил к делу. И
вдруг выяснил, что герой будущего очерка, действительно прекрасный юноша, по
праву называемый передовиком, работает тем не менее в одну треть своих
истинных возможностей. Почему? Оказывается, заводу экономически невыгодно,
чтобы он и ему подобные трудились на полную мощность. Вот тебе и на! Факт
настолько поразил меня, человека беспомощного в вопросах экономики, что я
прервал командировку, вернулся в редакцию и получил "добро" на исследование
проблемы. Для трансформации замысла в тему мне пришлось перевернуть гору
специальной литературы. пройти "ликбез" по экономике, посоветоваться с
большим количеством людей. В итоге, решительно отказавшись от "рядового"
портретного очерка, я написал серию материалов, связанных с проблемой
ударничества, и положил в их основу историю молодого рабочего. Все пять
очерков были объединены одной темой, краткое содержание которой выражено в
названии третьего очерка серии "Порох - в пороховнице!"
Итак, собственный опыт журналиста (подчеркиваю: собственный!), его
знания, эрудиция, информированность и, кроме того, найденные им факты - это
и есть источники возникновения замысла. Других не знаю. Впрочем, могу
допустить ситуацию, при которой кто-то из коллег подсказывает журналисту
мысли, подыскивает ему факты, помогает "родить" тему, делится своими
знаниями и способностью размышлять. Но это возможно раз, второй, третий, ну
четвертый, а потом наступает предел. Рано или поздно, но журналисту надо
петь собственным голосом, а не под чужую фонограмму. и, если выяснится его
несостоятельность, ему придется либо смириться с амплуа "середнячка", либо
расставаться с профессией. Потому что истинный журналист не тот, кто
собирает чужие мысли, а тот, кто щедро одаривает коллег собственными.
Тема. В музыке темой обозначают "мотив, мелодическое построение, часто
с гармоническим сопровождением, лежащим в основе произведения". А в
журналистике? Согласно "Энциклопедическому словарю", "тема - обозначение
круга жизненных явлений или вопросов, которые отобраны автором и изображены
в его произведении... с определенных идейных позиций"21.
Лично меня такая формулировка не устраивает. По ней выходит, что
главное - "отобрать" какое-то жизненное явление, такое, положим, как любовь,
- и это тема? Соревнование - тема? Преступность - тема? Это было бы слишком
просто. Даже не надо ломать голову не только над вопросом, "о чем писать?",
но и над вопросами "как писать?", "зачем?".
Полагаю, что материал не просто "обозначен", если явление не только
"отобрано", а выражено к нему отношение автора, вооруженного мыслями, тогда
и можно говорить о наличии темы.
Так, например, не просто "преступность" как явление, а "причины
преступности". и не просто "причины", а "социально-психологические", - это
уже, с моей точки зрения. много ближе к тому. что называется "темой". А что
я, собственно, сделал? Сузил круг вопросов, и только? И выдаю результат за
"тему"? Отнюдь! Я всего лишь определил главное направление поиска и проявил
свою позицию, как бы сказав: из известных причин преступности в нашей стране
- пережитков прошлого в сознании людей и влияния буржуазной идеологии -
акцент сделан на третьей - социально-психологической.
Итак, тема, по-моему, - это главная мысль или сумма мыслей, выражающих
отношение автора к явлению, которое он отбирает для исследования и
последующего изображения в своем произведении. Мне кажется, такое
определение темы точно соответствует духу времени и состоянию современного
читателя, кроме того, гарантирует высокий уровень доказательности и
убедительности наших публикаций, их наполненность доводами и резонами и,
самое главное, мыслью, если угодно, идеей, идейностью.
Небезынтересно знать, что понимал под "темой" А. М. Горький. "Тема, -
писал он, - это идея, которая зародилась в опыте автора, подсказывается ему
жизнью, но гнездится во вместилище его впечатлений еще не оформленно и,
требуя воплощения в образах, возбуждает в нем позыв к работе ее
оформления"22. Горький имел в виду "тему" беллетристического произведения,
но мы, очевидно, не без оснований можем распространить это определение на
журналистику. Обращаю внимание читателя на то. что главное в горьковском
определении: тема - это идея! Не явление, всего лишь "отобранное" автором,
как толкует "Энциклопедический словарь", а идея! Таким образом,
механическому действию Горький предпочитал действия, освещенные мыслью.
Поворот темы. Начну с примера. В 1928 г. А. Д. Аграновский отправился
по заданию редакции "Известий" в Сибирь. Там на его глазах неожиданно
развалилась одна из первых коммун. Дело происходило в период, предшествующий
всеобщей коллективизации, когда рождение каждой новой коммуны было великой
победой и вся печать, все средства агитации были направлены на поддержку и
пропаганду коллективных хозяйств. И вдруг - развал коммуны! О чем писать?
Как писать? Какая "вырисовывается" тема на основании известного факта? Такие
вопросы, предполагаю, стояли перед журналистом. Не пожалеем времени, чтобы
прочитать несколько абзацев из материала, вскоре опубликованного в
"Известиях" под названием "80 и 5000"23:

"В дверь раздался оглушительный стук, и в хату ввалилось человек
десять:
- Что такое?!
Хозяин вскочил на ноги, зажег светильник, и вот мы сидим, взволнованные
неожиданным событием, и, перебивая друг друга, горячо обсуждаем случившееся
несчастье.
Да, несчастье. Минут пятнадцать назад выселок Алексеевский остался...
без женщин. Уложив в дроги детей и кое-какой скарб, они, как по команде,
разъехались во все концы необъятной сибирской степи: кто в Волчиху, кто в
Романово, а кто в соседний округ, - и некому уже сегодня доить коров,
кормить свиней и стряпать завтрак..."

Далее журналист пишет о том, как проходило организационное собрание, на
котором был принят устав коммуны, как восемьдесят рук поднялись к потолку и
закрепили навечно за коммуной имя "Пролетариат". И вдруг: "Бабы не ходят в
коммуну. Они тоже голосуют, но... кнутами по лошадиным задам. Ах, бабы, черт
возьми!" Мужики в полной растерянности, они толкуют и так и эдак, пока не
встает секретарь коммуны Амос Ефимович и не говорит:

" - Ни, хлопцы, не тую воду дуете...
И он произносит на своем смешанном украинско-русском диалекте целую
речь.
- Жизнь не стоит на точци замерзания...
Он горячо и страстно упрекает коммунаров в том, что "наши жены жили за
нашими спинами", что они иногда ничего не видели хорошего, что, думая о
коммуне "годами и годами", коммунары не подготавливали к этой думке жен, не
просвещали их , не учили...
- Эх, хлопцы, - говорит он, - мы в два месяца побороли Колчака, а вы не
удужите женок своих за десять рокив. Сором!"

И вот к какому повороту темы приходит журналист, размышляя над фактом:

"Что весит больше на социальных весах: коммуна на 80 дворов или эти
слова: "Спасибо вам, Антон Митрофанович, за ваше сердечное благодарность, но
не беспокойтесь, сами прокормим детей. А если нет, тебе заставим..."
Негодовать ли, что в Каменском округе стало на одну коммуну меньше, или
радоваться. наоборот, что в глухой Сибири появились новые женщины, которые
поняли, наконец, что они тоже люди, что они тоже имеют право распоряжаться
своим хозяйством, жизнью и судьбой?..
Неловко ставить так грубо вопрос, но что делать, когда проблема эта,
несмотря на одиннадцать лет существования Советской власти, остается по сей
день проблемой актуальной".

Потом журналист вспоминает другую коммуну - не на 80 дворов, а на 5000,
где не только не было массового бегства женщин, но едва ли хотя бы одной из
них пришло в голову оставить мужа. Но женщина в этом селении не имела права
сидеть с мужем за одним столом, не выходила на базар, не смела разговаривать
с посторонним мужчиной. Мудрено ли, что мужья записывали жен в коммуну, не
только не спросив их согласия, но и не объяснив и не рассказав даже, куда их
записывают.
"И вот в свете сибирского случая, - спрашивает журналист, - можно ли
сделать вывод, что полурабское правовое положение этих женщин -
положительный фактор социалистического строительства. ибо женщины не
удирают, а бегство сибирских женщин из коммуны "Пролетариат" - отрицательный
фактор социалистического строительства, поскольку коммуна стала под угрозой
развала?
Не является ли бегство сибирских крестьянок явлением, пусть
болезненным, но положительным, поскольку оно отражает их проснувшееся
гражданское самосознание... Крестьянка, которая доросла до той степени
сознательности, когда она может в любой момент порвать с мужем, курятником и
коровой, - это ли не тот элемент деревни, в котором больше всего нуждается
сейчас наша коммуна?"
Вот, собственно, и весь пример. Свежая, острая для своего времени и
глубокая мысль автора обеспечила неожиданный поворот теме, что в свою
очередь не могло не привлечь внимание общественности к событиям. происшедшим
в далекой сибирской коммуне.
Да, никакой факт, даже кричащий. сенсационный, не может "повлиять на
умы", если он не осмыслен автором, не снабжен размышлениями, доводами,
резонами, не обеспечен темой. имеющей свой поворот. Сенсация сама по себе
чаще всего рождает кривотолки, оставляет читателя в недоумении, не
организует его отношения к событию, факту, а в итоге формирует не то
общественное мнение, на которое рассчитывал журналист.
Не помню в своей практике случая, когда бы взялся за перо,
соблазнившись "потрясающим" фактом, не попытавшись прежде трансформировать
замысел в тему. Нет темы - и такое бывало, и я отказывался от факта без
сожаления. Потому что просто нечего было сказать читателю. Сенсация в
журналистике - это гром литавров в оркестре, звучащем вне всякой связи с
мелодией и содержанием.
"До" или "после"? Но представьте себе на минуту, что факт развала
коммуны и причина - бабы бросили мужиков и отказались вступать в
"Пролетарий" - стали известны автору еще в Москве, до отъезда в
командировку. И больше он ничего бы не знал. Мог ли "поворот темы" родиться
у журналиста еще до поездки в Сибирь? Могла ли явиться мысль встать на
защиту женщин, их права выбирать себе судьбу? Могла ли возникнуть идея
признать бегство женщин из коммуны положительным фактором социалистического
строительства, хотя и влекущим за собой гибель коммуны, а рабское
повиновение мужу и обстоятельствам - фактором отрицательным, хотя и
сохраняющим коллективное хозяйство?
Полагаю, на основе того опыта и тех знаний жизни, общей ситуации и
конкретного момента, которыми обладал автор статьи, "поворот" мог родиться.
Больше того - должен был родиться. Именно до поездки. И тогда журналисту
оставалось отправиться в Сибирь всего лишь "за материалом". За каким? За
Амосом Ефимовичем - секретарем коммуны, говорящим на смешанном
украинско-русском диалекте, за Татьяной и Алексеем, которые "цельный год
вели любовную коммерцию", за "сами прокормим детей", за названиями деревень,
за "жизнь не стоит на точци замерзания" и т. д. и т. п. Собственно, если
разобраться, а что еще привез журналист домой, вернувшись из командировки?
Детали, живую лексику, имена и фамилии реальных крестьян, несколько цифр и
мысли, высказанные коммунарами. Но не "поворот темы", не главную идею, не
концепцию! Материал бы понадобился ему, чтобы подтвердить свое предвидение,
придать очерку достоверность и убедительность.
Работа журналиста складывается поэтапно. Замысел и факт, как известно,
могут поменяться местами, но потом следует рождение темы, сбор материала,
его обработка и так вплоть до написания. Но стоп! Где место авторской
концепции: до или после сбора материала? Любой ответ на вопрос не бесспорен,
хотя имеет принципиальное значение: он, думаю, во-первых, обнаруживает
верное или неверное понимание смысла журналистики; во-вторых, открывает или
не открывает доступ к залежам главных секретов журналистского мастерства;
в-третьих, решительным образом сказывается на качестве работы.
Но давайте вновь договоримся о терминологии. Что я вкладываю в понятие
"авторская концепция"? если тема - это сумма мыслей, выражающих отношение
автора к отобранному для исследования явлению, то концепция, по-моему, та же
сумма мыслей. однако приведенных в систему - модель будущего произведения.
Концепция - родная сестра темы, по возрасту младшая, потому что рождается
позже, а по значению, по основательности старшая. Тему можно сформулировать
без доказательств, а концепция непременно содержит обоснования. доводы,
резоны. От замысла к теме - полшага, до концепции - полный шаг. Не знаю
даже, что еще добавить... Пожалуй, то, что без темы ехать в командировку
противопоказано, мы об этом уже говорили: факт, как и замысел, всего лишь
повод для выступления в газете, и это, кажется, всем понятно. А вот можно
ли, обладая темой, но не концепцией, ехать и собирать материал - вроде бы
спорно.
Моя позиция такова. Исходя из задач, стоящих перед современной
журналистикой. и полагаясь на опыт многочисленных коллег да и на свой
собственный, утверждаю: концепция должна создаваться не после, а непременно
до сбора материала. "Таковы мои склонности и мои взгляды, - писал Монтень, -
и я предлагаю их как то, во что я верю, а не как то, во что должно
верить"24. Иными словами, лично я убежден - хотя и не навязываю никому
своего убеждения и понимаю его спорность, - что в зависимости от того, как
мы работаем - собираем ли сначала материал, обдумываем его и только потом
"рождаем" концепцию или начинаем с модели, чтобы затем собрат ь материал и
осмыслить его в рамках нашей концепции, - в зависимости от этого мы или
журналисты, идущие по следам событий, или смело шагающие впереди, опережая
события; мы или способны только на повторение уже известного, или можем
говорить читателю нечто новое; мы или еще новички в газетном деле, или
опытные документалисты, работающие профессионально.
Конечно, заниматься журналистикой по принципу "увидел и написал" можно.
Многие так и делают, да и я в том числе. Это куда легче, чем работать по
принципу "предвидел, увидел и написал". Но последнее, безусловно,
эффективнее. Практика доказывает.
Допускаю, что я слишком категоричен, хотя категоричность в данном
случае всего лишь средство для заострения проблемы. Но теперь, "заострив",
попытаюсь успокоить коллег, особенно тех, которые принимают концепцию за
предвзятость. Их недоумение понятно: а как же, мол, быть с объективностью
журналиста, как гарантировать правдивость его писаний, если мысленная модель
создается еще до столкновения автора с реальной жизнью? Согласен: есть
сложности. Но концепция действительно была бы предвзятостью, если бы ни на
чем не основывалась: ни на жизненном, ни на социальном опыте журналиста, ни
на его знаниях, информированности. Однако речь идет о вполне обоснованном
остром предвидении, а не о тупой предвзятости - еще раз подчеркиваю это
обстоятельство. Кроме того, кто же будет отрицать, что даже умное
предвидение может быть откорректировано, подправлено реальностью, окажись
оно в столкновении с так называемыми мешающими деталями. Но в том-то и дело,
что всевозможные коррективы способны уничтожить как раз предвзятость, а не
концепцию, которую они могут только уточнить и сделать более достоверной.
Стало быть, немного смягчая категоричность, готов добавить к понятию
"концепция" слово "предварительная", имея в виду то, что после сбора
материала она станет "окончательной".
Нам еще предстоит разговор, посвященный механизму создания модели
будущего очерка, и потому ограничусь пока тем, что сказал. Повторю в
заключение, что концепция дает возможность газетчику идти к своему герою с
мыслью, что, между прочим, вовсе не исключает - за мыслью. Да, и за мыслью!
И тем не менее я отдаю предпочтение тому журналисту. который умеет искать и
находить факты в подтверждение идей, рожденных им, а затем отданных людям.
Факты. Прежде всего надо сказать, что факт - упрямая вещь. В этой
известной формулировке содержится нечто главное для нас, журналистов:
качество факта, его упрямство, с которым нельзя не считаться, но и которым
надо уметь пользоваться. Подобное качество диктует профессиональное
отношение к факту: ни в коем случае не прибавлять к нему, не убавлять от
него, не трогать, не подтасовывать - всецело на факт полагаться.
Но обратимся к каналам, по которым приходят или должны приходить к нам
факты. Воспользуюсь опытом "Комсомольской правды", хотя и допускаю, что он
далеко не исчерпывает всех вариантов. Надеюсь, однако, что пример даже одной
газеты позволит проследить некоторые современные тенденции в "работе с
фактом". Итак, каналы.
Во-первых, рассказ сотрудника газеты, вернувшегося из интересной
поездки. Цель рассказа - информировать коллег о положении на местах, о
подробностях события, о настроении людей, о достижениях и поражениях, об
истории вопроса, о перспективе - короче говоря, обо всем, что рассказчик
считает достойным внимания.
Не буду говорить о творческой атмосфере, царящей в аудитории, когда
журналист, вернувшись из командировки, делится со своими коллегами
впечатлениям, часть которых не войдет и даже не может войти в публикацию. но
в этом суть. Главное, что коллектив получает ценную информацию, которая
наравне с фактом служит источником замыслов, а рассказчик апробирует на
коллегах некоторые положения будущего материала. Выгода, таким образом,
взаимная и бесспорная.
На моей памяти таких выступлений было немало, за один лишь 1974 год:
рассказ В. Пескова, только что вернувшегося из Америки; выступление в том же
Голубом зале редакции Л. Репина, участника научного эксперимента на
необитаемом острове (его засыпали вопросами, связанными с психологией
островитян, проявив неожиданный интерес к теме, которой он прежде не
придавал особого значения); рассказ В. Губарева, вернувшегося из Индии П.
Михалева, оказавшегося первым советским журналистом в революционной
Португалии; размышления А. Юркова о положении на БАМе в период, когда сильны
еще были так называемые фанфарные настроения, но после точного и
аргументированного рассказа журналиста газета основательно сбавила тон и
перешла на деловой.
Во-вторых, прямое общение журналистов друг с другом в неофициальной
обстановке - то, что называется сидением верхом на редакционных столах. Цель
так же, что и рассказов в Голубом зале, но эффект значительнее, потому что
больше взаимной раскованности, есть возможность не только сообщить факт, но
и сразу его осмыслить, "прокрутить" и выйти на тему.
Не понимаю редакций, в которых царит клиническая тишина, где в
кабинетах чинный порядок, где ходят медленно, говорят полушепотом, а на
стенах висят обязательства "выдать" столько-то строк в месяц, перегнав
соседний отдел. Редакция - не контора, как бы мы ни иронизировали по этому
поводу. редакция - это живое место, перекресток, где происходит вечное
движение ног и мыслей, где набиваются в один кабинет изо всех остальных,
чтобы поговорить, где культивируют "самовары", "от печки", "все наверх!" и
т. д., сами названия которых, придуманные газетчиками должны способствовать
журналистской деятельности, где идет творческое обсуждение номеров, планов и
проблем, где устраивают "мозговые атаки", где с интересом и нетерпением ждут
возвращения коллег из командировок, куда с радостью возвращаются. Только в
такой атмосфере возможен продуктивный обмен информацией, фактами, мыслями,
идеями.
В-третьих, регулярные встречи с "интересными людьми" - специалистами
своего дела, ответственными работниками, представителями различных отраслей
знаний, хозяйства, науки и техники, искусства. Главная цель - информация о
делах, еще не вышедших за пределы опытов и лабораторий, о проектах и
предположениях, о тенденциях развития, о далекой и близкой перспективе во
имя правильной ориентации журналистов, работающих в газете над актуальной
тематикой.
На моей памяти встреча с вице-президентом Академии наук СССР,
академиком Ю. Н. Овчинниковым. Он говорил в Голубом зале редакции о
положении в современной науке вообще, в биохимии в частности, об охране
природы, о теории генетического и мутационного происхождения преступности, о
генной инженерии и многом другом.
Такие встречи - постоянно действующий ликбез. Помню, возник однажды в
редакции спор: нужен или не нужен ликбез для сотрудников, собирающихся
писать на темы, связанные с соревнованием? Именно спор, потому что далеко не
все считали необходимым иметь экономические знания, положим, для очерка "о
каком-нибудь передовике". Решили: да, следует пригласить в Голубой зал
крупных экономистов, чтобы они растолковали нам, что такое "план", "вал",
"качество", "себестоимость" (мы все учились понемногу...), "материальное
снабжение", "кооперированные поставки", "нормо-часы" и прочее, и прочее, в
том числе и самое главное: зачем нужно соревнование при плановом
хозяйствовании? Качество журналистской продукции находится в прямой
зависимости от уровня наших знаний - утверждение, ставшее банальным, но еще,
к сожалению, не овладевшее сознанием всех.
В-четвертых, чтение других газет и журналов - я уж не говорю о чтении
вообще, необходимом журналисту как воздух. Без чтения мы становимся похожими
на иностранцев, вынужденных молчать из-за незнания языка.
Каждая ежедневная планерка в "Комсомольской правде" включает в себя
обязательное сравнение только что вышедшего номера газеты с номерами других
центральных газет: где "мы их", где "они нас", что поправимо, а что упущено.
Довольно часто газеты, используя прекрасные факты, "портят тему" бездарным
исполнением, неточностью концепции, выбором не того жанра, неудачным
поворотом, бездоказательностью, фактологической ошибкой, допущенной в
тексте, и т. д. А можно ли доосмыслить факт, "дожать" тему, довести ее до
ума. найти иной, мы часто говорим, "наш" поворот? Воспользоваться ли уже
известным фактом или поискать новый? Все это и становится предметом
обсуждения на планерках и редакционных летучках.
В-пятых, "жернова" - постоянно действующий (к сожалению, не с той
периодичностью, с какой хотелось бы) творческий семинар молодых журналистов
"Комсомольской правды". Ведут его по очереди опытные газетчики, но дело даже
не столько в квалификации "ведущих", сколько в искреннем интересе "ведомых",
которые получают редкую возможность выговориться, то есть реализовать одну
из продуктивнейших форм самообразования.
На "жерновах" кроме некоторых теоретических вопросов разбираются
главным образом газетная практика. Берется конкретное редакционное задание,
полученное или уже выполненное сотрудником, и проигрывается от начала до
конца весь путь рождения замысла и его воплощения. каждый участник семинара
имеет право выступить со своим толкованием факта, со своей концепцией, с
предложением той или иной тактики сбора материала, жанра, поворота темы и т.
д. Мы "перемалываем" факты, а иногда и косточки участников семинара. если
учесть, что "жернова" снабжены живой атрибутикой, например песочными часами,
в которых берется слово с непременным условием уложиться в один или два
"песка", если учесть, что позволительно "молоть любую ахинею" и смеяться
столько же, сколько быть серьезным. надо признать, что эффективность
семинара выше всяких предположений.
В-шестых, читательские письма - основной поставщик фактов, хотя лично я
к этому каналу отношусь весьма сдержанно, исходя из того, что преувеличивать
значение письма в газете так же опрометчиво, как и преуменьшать.
Не буду трогать классификацию писем по А. И. Верховской25:
письма-оценки, письма-жалобы, письма-информация и прочие, коснусь только
тех, которые содержат факт. Кстати сказать, писем-идей и писем-тем,
справедливо не упомянутых в классификации А. И. Верховской, чрезвычайно
мало, в газетной практике они буквально на вес золота.
Итак, письма-факты. Вариантов - множество. Одно письмо может отражать
целое явление, но бывает и так, что годовой поток писем с примерно
одинаковыми фактами не дает никаких оснований для газетного выступления.
Однако не в этом дело. Главное, что оценка фактов, содержащихся в письмах,
принадлежит не какому-нибудь "дяде", а нам, журналистам. Именно мы обязаны
"увидеть" нечто за фактом, "разглядеть", "угадать", "предположить",
"почувствовать" - и все это совершенно невозможно без знаний, без
информированности, без социального опыта. Таким образом, мы возвращаемся "на
круги своя" - к разговору об уровне нашего профессионализма.
Желая в какой-то степени компенсировать недостатки в этом уровне,
редакция придумала "час письма" - форму коллективного обсуждения фактов.
Совещание, условно ограниченное часом, проводится один раз в две-три недели
под председательством заместителя главного редактора и с привлечением всех
"свободных мозгов" редакции. Цель - вынести на коллективное обсуждение
наиболее интересные письма, то есть содержащие интересные факты, с тем чтобы
нащупать тему, ее поворот, выработать концепцию, наметить тактику сбора
материала, определить жанр будущей публикации. Программа, как видите,
примерно соответствует программе "жерновов", но разница существенная: там -
обучение, здесь - практическая потребность; там - без обязательных выводов,
здесь - с обязательными решениями, принимаемыми председательствующим:
положим, тема такая-то, в командировку выезжает такой-то, срок исполнения
тогда-то. Это не мешает между тем добровольности посещения "часа письма",
потому что ни одно исполнение не навязывается, всегда учитываются интересы
конкретных сотрудников редакции, а сам ход обсуждения - достаточно
профессиональный урок мастерства.
Итак, заинтересованный отдел выносит "свое" письмо на коллективное
обсуждение. Кабинет заместителя главного редактора. На каждом стуле - по два
человека. Читается письмо вслух, с выражением. Затем пауза. Затем первое
робкое предложение по поводу темы и модели будущего очерка. Тут же
"протест", и - новое мнение, высказанное чуть громче. Цепная реакция,
заканчивающаяся мощной "мозговой атакой" и всеобщим удовлетворением.
Организационный вывод. И - следующее письмо. "Тише, товарищи! - говорит
заместитель главного. - У нас осталось всего полчаса!"
В итоге: факт осмыслен, замысел рожден, тема нащупана, концепция есть.
Как все это осуществляется практически, покажу на импровизированном
"часе письма", сделав попытку продемонстрировать процесс создания концепции.

CОЗДАНИЕ КОНЦЕПЦИИ

От "холодно" к "горячо". В письме, пришедшем в редакцию, содержался
следующий факт: на крупном сибирском заводе уличен во взяточничестве
секретарь комитета комсомола. Взятки он брал, участвуя как представитель
общественности при распределении квартир. Все. Фамилия есть, адрес, название
завода.
Какова тема? С какой суммой мыслей может отправиться в командировку
журналист, сотрудник молодежной газеты? Попробую предложить несколько
вариантов:
"Брать взятки плохо" - мысль достойная, правильная, но очень уж
тривиальная. Столько писано-переписано на эту тему, что стоит ли прибавлять
еще один материал, увеличивая количество, а не качество опубликованного?
"Почему человек стал взяточником?" - это уже интересней, хотя бы
потому, что мы не просто ограничимся констатацией факта, а сделаем попытку
искать причины. Действительно, случайно или не случайно событие? Быть может,
секретарь запутался? В чем же запутался, почему? Или какие-то люди его
запутали - жена с непомерными требованиями или друзья в кавычках? Или
обстоятельства? Но какие? А может, перед глазами молодого человека был
чей-то "привлекательный" пример, оставшийся безнаказанным?
В принципе во всем этом можно разобраться. Но не забудем: речь идет о
молодом человеке - раз, и речь идет о молодежной газете - два. Не
обезличивается ли "наша" молодежная специфика, не теряется ли "наш"
молодежный поворот? Если ставим вопрос о причинах взяточничества "вообще", с
одинаковым успехом можно брать в "герои" и врача, обремененного семьей, и
старого инженера, и торгового работника, и сотрудника жилотдела исполкома -
а здесь комсомольский вожак, почти юноша?
Хорошо, подумаем, в этом направлении. Стало быть, молодой человек.
Вероятно, лишенный жизненного опыта. И уже взяточник! Кто его "научил"?
Когда успел "научиться"? Не заразился ли он преступным желанием, как
заражаются инфекцией, от тех людей, которые больны взяточничеством? Многие
болезни нынче "помолодели", вот и коррупция тоже? А что, это достойно
внимания! Тем более что заболеванию оказался подвержен не просто молодой
человек, а комсомольский вожак.
Пожалуй, мы приближаемся к "нашему" повороту, но чего-то еще недостает,
что-то еще не "дожато" - чувствуете? От "холодно" мы ушли, но должно быть
"горячо".
В самом деле, размышляем дальше, откуда преступный соблазн именно у
комсомольского руководителя? За какие такие льготы он мог бы брать взятки,
если занят сбором членских взносов, организацией самодеятельности,
воскресников и т. д.? Абсурд. Сама комсомольская работа бескорыстна по своей
сути.
Но вернемся к письму: наш "герой" брал взятки при распределении
квартир. Следовательно, у него был "голос" достаточно весомый, если он
рисковал брать деньги, а затем выполнять свои преступные обязательства.
Иными словами, наш секретарь обладал достаточным авторитетом? И в
традиционном "треугольнике", обычно обсуждающем квартирные дела и состоящем
из представителя парткома, представителя месткома и представителя
администрации, занял равноправную "четвертую сторону", будучи представителем
комсомола? Если это так, рискнем предположить: на данном заводе роль и
влияние комсомола выросли до такой степени, что секретарь "мог" брать взятки
при распределении квартир и гарантировать исполнение своих оплаченных
обязательств!
Это уже совсем "горячо". Последнее мыслительное усилие, и концепция
готова. Она прозвучит так: "В условиях, когда комсомол наращивает свое
влияние в обществе и приобретает все больший удельный вес, надо быть трижды
внимательнее к подбору комсомольских кадров".
По-моему, отлично. Во-первых, несмотря на резко отрицательный факт, мы
заметили за ним позитивное явление: повышающийся авторитет комсомола.
Во-вторых, обнаружили "болезнь роста": возможность злоупотребления возросшим
авторитетом и влиянием. В третьих, подсказали способ лечения: тщательный
подбор кадров; подсказали бы больше, да больше пока сами не знаем. И
наконец, в четвертых, создав концепцию, получили возможность
целенаправленного сбора материала, долженствующего подтвердить нашу главную
мысль.
Концепция поможет быть "зрячим" в командировке. Собирая "под" нее
материал, журналист должен ответить на вопросы, которые прежде, при
ознакомлении с письмом, ему и в голову не приходили. Например, действительно
ли авторитетен комсомол на данном заводе? Чем именно? Какими делами он
приобрел влияние на общественную жизнь коллектива? Является ли производным
авторитет секретаря от авторитета заводского комсомола? Каким образом прошел
в секретари "герой"? Какие изъяны в методике подбора комсомольских кадров
сегодня болезненно мстят за то, что вчера их "не замечали"?
Секретарь-взяточник - формальный вожак молодежи или действительно лидер? Они
совпадают в одном лице? И т. д.
Значит ли это, что наша концепция непорочна и устоит при любых ветрах,
как пирамида Хеопса? Нет, конечно. В принципе, думаю, как тема она устоит:
комсомол в самом деле набирает авторитет, зарабатывая равенство и в решении
бытовых проблем. Но в данном случае концепция способна и лопнуть. Вариантов
ее гибели можно назвать не меньше, чем вариантов устойчивости. Например,
если вдруг выяснится. что"герой" не такой уж авторитетный человек, как
предполагали, и комсомол на заводе вовсе незнаменит делами и влиянием, а
была элементарная взятка по чьему-то наущению, и секретарь по слабости своей
исполнял роль передаточной инстанции. Все возможно! Как быть тогда? Есть три
выхода из положения. Первый: отказ от факта во имя сохранения темы. Это
значит, надо набраться терпения и подождать (или поискать) другой
фактический материал, подходящий к нашей концепции. Второй: переход на
другую тему и концепцию с использованием данного факта. Перестраиваться
следует на месте, и это плохо, но мы сами виноваты, потому что обязаны были,
размышляя над фактом, предусмотреть несколько вариантов тем и концепций.
Третий: остаться с выработанной концепцией. хотя фактический материал "не
лезет" в ее рамки. В этом случае, столкнувшись с "мешающими деталями", не
избегать их, а так и писать: я, мол, думал, что комсомол на заводе вырос,
приобрел влияние и случившееся - издержка роста, и тогда перед нами встала
бы проблема подбора кадров. Однако фактическая ситуация оказалась иной, но
это не должно помешать нам сделать выводы, к которым мы подготовились,
продумывая нашу концепцию.
Подведем итог. У нашей концепции, конечно, могут найтись оппоненты, но
я не готов спорить с ними, потому что ставил перед собой совсем иную задачу:
продемонстрировать ход мыслей журналиста, размышляющего над фактом, показать
трансформацию факта в тему и механизм создания концепции. При этом, чтобы не
затягивать разговор, ограничился собственной интуицией, которая может
оказаться либо ошибочной. либо недостаточной для решения вопроса по сути. В
действительности, если бы мне пришлось заниматься этим делом, я бы прежде
всего посоветовался со знающими людьми, посмотрел бы выводы социологов
Горьковского политехнического института, которые исследовали в свое время
проблему формального и неформального лидерства, нашел бы специальную
литературу, как-то трактующую вопрос о комсомольском авторитете и влиянии на
общественную жизнь страны. короче говоря, набрался бы знаний, а затем либо
отказался от концепции, либо упрочил ее настолько, что был бы готов
ввязаться в спор с оппонентами. Однако разговор касается методологии
журналистской работы, и потому не будем отвлекаться.
Варианты. "Прошу вас разобрать мое заявление по существу закона, -
написал в редакцию старший лейтенант милиции М-дов, житель одного из городов
средней полосы. - Мною выявлены грубые нарушения учебного заведения района,
которые не соответствуют правилам воспитания подростков, в частности..." И
далее М-дов сообщает правилам воспитания подростков, в частности..." И далее
М-дов сообщает, что директора нескольких школ города перевели в вечерние
школы несовершеннолетних детей, что. естественно, незаконно. Кроме того, в
письме сообщается, что в районе совершенно бездействует "базарком", то есть
базарная комиссия, из-за чего происходят нарушения правил торговли,
совершаются хищения на стекольном заводе и ведется слабая воспитательная
работа с молодежью.
Затем автор в нескольких словах рассказывает о себе: "Работаю
участковым уполномоченным, являюсь отличником милиции, награжден двумя
почетными грамотами, радиоприемником "Нева", фотоаппаратом ФЭД-3 и два раза
денежной премией, никаких взысканий не имею за все 24 года и 3 месяца службы
в МВД СССР". И наконец, квинтэссенция письма: "Обо всех нарушениях я
докладывал руководству, но тов. П-ров вызвал меня к себе и вместо того,
чтобы принять меры и реагировать, стал угрожать: "Кто вы такой, зачем
вмешиваетесь?!" На основании изложенного тов. П-ров шантажирует меня и хочет
избавиться. А на моем участке проживает 18 тыс. населения, работает более 50
тыс. рабочих, имеются школы, профтехучилища, больницы, фабрики и заводы".
Таково письмо, прямо скажу, безрадостное. Оно в наших руках, надо
"реагировать". Так что же, в путь? Да, в путь по вариантам концепций и
поворотов тем.
Вариант первый. Может возникнуть замысел написать о педагогической
беспомощности учителей, в результате которой они вынуждены переводить
несовершеннолетних учеников в вечерние школы, не умея с ними справиться и
сознательно идя на обман с их трудоустройством (работа - непременное условие
учебы в "вечерке").
Если из письма М-дова выделить именно эту тему. то необходимо получить
ответы на следующие вопросы:
Почему беспомощны педагоги? Это результат их конкретной
профессиональной непригодности? Или особенной запущенности детей? Или
следствие "процентомании", пока еще торжествующей в наших школах? Или
причина в слабости педагогической науки вообще? Какой тип педагога способен
сознательно идти на нарушения положения о трудоустройстве
несовершеннолетних, не считаясь с нравственными издержками явления,
отражающимися и на детях, и на взрослых? Впрочем, может быть, само
избавление школы от трудновоспитуемых подростков справедливо, только делать
это надо без обмана, на законных основаниях и т. д.
Возможен такой подход к письму М-дова? Да. Но есть несколько "против",
в которых следует разобраться.
Во-первых, автор письма оказывается как бы за пределами проблемы, он не
нужен журналисту, не интересен ему и "вылетает" из будущего материала. Стало
быть, М-дов превращается в человека, давшего адрес, - и это не вполне этично
по отношению к человеку, который просит от газеты защиты.
Во-вторых, тема, связанная с педагогической беспомощностью подобных
учителей, не нова. Следовательно, надо основательно подумать, актуальна ли
она именно сегодня. И наконец, стоит ли за нее браться, опираясь на факты
сообщенные М-довым? То есть адрес-то есть, а писать нужно ли? Не рано?
Обращаю внимание на то, что сама прикидка возможности газетного
выступления уже есть процесс выработки концепции, ее "нулевой цикл", ее
первый этап.
Итак, не рано ли писать? Сам факт перевода детей в вечерние школы,
возможно, и результат профессиональной беспомощности педагогов. Но у этой
беспомощности могут быть объективные причины. Например, массовость в
подготовке учителей отражается на их педагогическом уровне, что иногда
усугубляется недостаточно квалифицированным преподаванием в вузе. Кроме
того, в школах пока еще нет четкой программы воспитания, недостаточно
внедряются в практику идеи Сухомлинского, Шаталова, Иванова и других
педагогов.
Короче говоря, не угробим ли мы тему, взяв ее не с того конца - не с
причины, а со следствия? А если уж браться, то надо обнажать всю проблему,
главные "хранители" которой не две или три провинциальные школы, а Академия
педагогических наук, Министерство просвещения и соответствующие
научно-исследовательские институты. Факт, сообщенный в письме, - всего лишь
иллюстрация, и пока довольно туманная, не характерная, излишне
"периферийная". Возможно, факт надо сохранить на всякий случай, проверив его
с помощью элементарного телефонного звонка или "попутно", но специально
ехать в командировку только во имя проверки нет смысла, тем более что мы
теряем на этом "повороте темы" автора письма М-дова.
Вывод: даем отставку первому варианту как основному.
Вариант второй. Ход мыслей таков: "простой" участковый милиционер, а
из-за чего конфликт с руководством? Из-за того, что он вмешивается в дела
школьников и педагогов, в дела "базаркома", в работу с молодежью, наконец, в
кражи на стекольном заводе, к которым, будучи участковым, а не следователем,
не имеет прямого отношения. Иными словами, занимается явно "не своим делом",
берет на себя обязанности "не по должности". Что им движет в таком случае?
Характер? Непримиримость ко всему неправильному и незаконному? Почему и как
образовался подобный тип человека? Допустим, что профессия милиционера за
двадцать четыре года могла бы притупить у М-дова болезненное восприятие
несправедливости примерно так же, как может притупляться у врачей чувство
сострадания к больным и родственникам больного. но нет, конфликт М-дова с
руководством свидетельствует о том, что он "закалялся" в процессе работы, не
утратил непосредственности, сохранил даже какое-то наивно-пылкое отношение к
окружающей его действительности. Феномен? Или есть логика, есть
закономерность в становлении подобных человеческих характеров?
Это интересно. "Характер и профессия", "по должности или по сути" -
беря такой поворот темы, можно уделить основное внимание автору письма, его
психологии, биографии, исследованию его характера, мотивов его поступков,
как, впрочем, и психологии и мотивов его противников. Тогда придется по
винтику разбирать механизм рождения неравнодушного человека и поискать
истоки явления. Стало быть, надо будет заранее порыться в специальной
литературе и даже в художественной, чтобы вникнуть в мотивы и психологию
человека-борца...
Вывод: тема достойная, можно взять ее на вооружение.
Вариант третий. Как относятся к автору нашего письма те самые "18 тысяч
населения", что проживают на его участке? Как воспринимают люди борьбу
М-дова за справедливость и порядок, если учесть, что кое-кому эта борьба
приносит или может принести неприятности, даже горе, переживание за себя и
близких, перспективу пострадать из-за активной деятельности участкового? И
между тем по законам высшей справедливости они, возможно, полагают М-дова
правым и справедливым? Он "свой" для них или "чужой"?
Чрезвычайно любопытный поворот! Взять бы и обойти десятка полтора
семей, уже "пострадавших" из-за М-дова, и столько же получивших "выигрыш" в
результате его вмешательства, посмотреть, поддерживают люди своего
участкового или протестуют против него? Если поддерживают, значит, у автора
письма есть надежная опора, по крайней мере в борьбе с бездеятельным
руководством. Но если не поддерживают, если нет опоры, попытаться понять,
почему в таком случае руководители вот уже двадцать четыре года терпят
человека, настырно работающего на самом острие справедливости.
Вывод: и этот поворот можно взять на вооружение.
И пожалуй, достаточно. хотя далеко не исчерпаны все варианты, каждый из
которых не доведен к тому же до полной кондиции. Но для нас важен ход
размышлений, процесс создания концепции, важна методология работы.
Добавлю к сказанному еще два "узелка на память". Даже беря за основу
"проблему", положим, хозяйственную, педагогическую или производственную, мне
кажется, журналисты обязаны поворачивать ее к читателю этической стороной,
раскрывать через людей и их отношения. потому что пишут не инструкции, а
очерки.
Это значит, что, остановившись на первом варианте, то есть на
беспомощности педагогов, невозможно обойтись без живых людей - без
школьников, их родителей. педагогов, методистов, директоров организаций,
куда формально зачислялись "на работу" подростки, и т. д. Так, спрашивается,
почему мы решили, что автор письма окажется за пределами проблемы и будущего
очерка? Другой вопрос, как удастся органически сочетать личность этого
человека и столь далекую от него проблему, как придать повествованию
нравственный поворот, каким образом убедительно показать, что простой
милиционер оказался сознательнее иных педагогов, не способных оценить
безнравственность незаконных переводов детей из школы? Но это, как
говорится, уже из другой оперы.
И еще один "узелок на память". Вряд ли можно рассчитывать на то. что
будущий материал "на равных" вместит в себя все придуманные варианты: и тему
педагогической беспомощности учителей, и поворот со "своим" или "чужим", и
"профессию и характер", и прочее, до чего при желании можно было еще
додуматься. Потому что любой очерковый материал, мне кажется, может
держаться в газете только на одном стержне, на одном шампуре, на одной
главной теме, другие должны всего лишь ее поддерживать, но не более.
Присутствуя в очерке, они, возможно, украсят его, даже составят его
богатство, но, как в дорогом колье, в очерке тоже нельзя перебарщивать с
бриллиантами высокого достоинства. Пусть главный обрамляется маленькими,
скромно расположившимися вокруг, и никто не обвинит автора в отсутствии
вкуса.
А зачем, логичен вопрос, было выдумывать столько вариантов? Во-первых,
они давали направления поиска, с тем чтобы, выбрав главное, именно на нем
развить атаку. Во-вторых, обилие вариантов в принципе делает факт
беспроигрышным: не "эта" тема, так "другая", к которой журналист
психологически готов заранее, имея соответствующую сумму мыслей.
Собственно, в чем заключен истинный профессионализм журналиста? В
умении, полагаю, не возвращаться из командировки пустым.
Удар в колокол. "Дорогая редакция! Пишу вам письмо и убедительно прошу
помочь в решении вопроса, суть которого излагаю ниже. На территории нашего
сельсовета проживает инвалид I группы по зрению Г-ский Александр Ефимович,
который является инвалидом с детства. У него имеется четверо детей, четыре
дочери, все они комсомолки. возможно, неплохие производственники, внешне
красавицы. Все они получили дома восьмилетнее образование, а Нина учится в
техникуме. Воспитывал их отец, хотя и инвалид, а мать их скончалась в
феврале 1973 г. Дочери приезжали на похороны матери, мать похоронили и
разъехались по своим местам, оставив отца одного. А он не может по состоянию
своего здоровья приготовить себе пищу, ведь проживает один. Мне приходилось
навещать часто его, так как дом ветхий. печное отопление не в порядке,
представляло огнеопасное состояние, дом требовал капитального ремонта.
Несколько раз Г-ского помещали в местную больницу с одной целью накормить
его, помыть и обогреть.
Писал я письма дочерям Г-ского, чтобы они выехали и решили вопрос, где
и с кем будет проживать отец. Дочь Анна прислала ответ, я его вам высылаю,
но остальные пока даже не ответили. Конечно с Г-ским А. Е. жить трудно, так
как за свои 67 лет он очень расшатал нервную систему. ведь слепой. Сельсовет
пытался направить его в дом для престарелых, но райсобес отказал, поскольку
у него есть дети. Как быть и что делать, ума не приложу. Высылаю вам адреса
дочерей. Председатель сельсовета Ю. П. С-хин".
Письмо отпечатано на машинке, а подпись председателя скреплена печатью.
В этом же конверте:
"Юрий Петрович, здравствуйте! Ваш вызов я получила и была у
следователя. Здесь я живу в общежитии, получаю только 60 рублей и забрать
отца к себе у меня нет никакой возможности. Хотя бы была у меня комната, то
забрала бы, а сейчас что я могу сделать? Возвращаться в разрушенный дом я не
могу и не буду. Моя жизнь и работа здесь. Высчитывайте с меня алименты, так
и следователь посоветовал. Вот и все, что я могу сделать. Анна".
На обороте письма Анны приписка и тоже с печатью: "Отпуск без
содержания дать не могу в связи с производственной необходимостью (эпидемия
гриппа). Заведующая яслями-садом" (подпись неразборчивая).
Такой вот печальный факт. Ход моих размышлений.
Нет, не берусь заранее определять вину детей в этой наисложнейшей
жизненной ситуации. Не буду выносить приговор "за глаза", пока не разберусь
в условиях. в которых дочери оказались, не выясню подробностей, не установлю
степени их близости с отцом. Не судья я четырем женщинам на таком расстоянии
и потому, еще не взяв билет на поезд, не стану настраивать себя ни "за" них,
ни "против". Предположения хороши для исследования, а не для приговора.
Но вместе с тем хорошо известно, что для современного буржуазного
общества в принципе характерно "похолодание" между людьми, даже близкими.
Его реальность для всех очевидна, а главной причиной все чаще называют
издержки научно-технической революции. Обращаясь к современникам и выражая
беспокойство за их судьбу, можно сказать: "Вы - живые и мыслящие существа...
Неумолимое развитие машин превращает вас в автоматы, вы уже почти сделались
автоматами!" Многие ученые мира считают, что в результате урбанизации,
"индустриального галопа", все увеличивающегося потока информации люди стали
испытывать колоссальные нервные перегрузки и им все труднее сдерживать
стрессовые проявления. Что еще более усугубляется изоляция людей друг от
друга, потому что социальные контакты стали заменяться автоматами. Что
количество контактов, возможно, и увеличивается, но люди стали "безразлично
и неразборчиво терпимы" к их качеству. Что научно-технический прогресс ведет
к очень быстрым изменениям вкусов, привычек моды, стиля жизни, за которыми
далеко не все одинаково поспевают, - отсюда и трещины между родителями и
детьми, между прошлым и настоящим, настоящим и будущим. Что у многих людей
гипертрофически обострены эгоизм, тщеславие, меркантилизм, зависть, больное
самолюбие, цинизм. Что грядет "эра потребления" или, как выразился один
социолог, "шмуточный период развития человечества", при котором есть угроза,
что духовные отношения между людьми могут замениться отношениями "вещными",
по принципу "использовал - выбросил". Что молодежь, эта "ахиллесова пята"
капиталистического общества, страдает особенно сильно и начинает жить "одним
днем" и т. д.
А что в итоге "всеобщего похолодания"? Упадок нравственности и морали -
таков глобальный и весьма пессимистический вывод буржуазных ученых,
разумеется, он не годится для всех людей, поскольку они живут в разных
социальных системах. Научно-техническая революция в условиях капитализма
усиливает, обостряет, осложняет уже имеющиеся противоречия, и потому ее
последствия выглядят столь трагично и безысходно. В нашем обществе
антагонистических противоречий нет, и в этом смысле издержки НТР "усилить" и
"обострить" ничего не могут, и тем не менее они действуют! Я бы сказал, сами
по себе, в чистом виде, но действуют, хотя механизм их действия, разумеется,
решительно отличается от буржуазного и уровень причиняемого морального
ущерба много ниже... У Е. Богата есть печально-веселый рассказ о том, как
однажды он явился к своим лучшим друзьям просто так - посидеть и попить чаю!
- и насмерть их перепугал, до такой степени они отвыкли от "простых"
посещений да еще не предупрежденных телефонным звонком. По данным социологов
Тартуского университета, только в одной семье из каждых десяти родители и
дети проводят вместе свободное время: ходят в кино, в театры, на прогулки, в
музеи, на стадионы. Лишь двадцать пять юношей из ста опрошенных называют
свои отношения с отцами "удовлетворительными", то есть основанными на тепле,
сердечности и взаимопонимании, и только сорок юношей полагают отношения с
матерями "благоприятными". Даже самым близким родственникам мы звоним,
бывает, по телефону "раз в год по обещанию", да и то когда нам что-то от них
нужно.
Что делать? Ни мы, ни все человечество уже не имеет возможности во имя
покоя "отменить" научно-техническую революцию, а в нашей действительности
"отменять" ее просто неразумно, ибо НТР для социалистического общества -
несомненное благо. Но и бездействовать тоже нельзя! Мы не имеем права
затыкать уши и не слышать отзвуков явления. Именно в преимуществах нашего
строя и нашего общества нужно искать и находить реальные силы, способные
сгладить, нейтрализовать, уменьшить издержки, сопутствующие НТР! А в первую
очередь надо забить в колокола, привлечь внимание общества к печальному по
своим последствиям явлению.
В таком случае, размышляем дальше, не является ли факт, содержащийся в
письме секретаря сельсовета, достаточным поводом для очередного удара в
колокол? Безусловно, является! Если процесс "похолодания" остро протекает в
городской семье, то в деревенской - тем более, потому что она
консервативнее, патриархальнее, с сохранением "вы" к родителям, с умением
сострадать чужому горю; и тем ей больнее, чем гипертрофированнее проявления
издержек научно-технической революции.
Стало быть, непременно следует рассказать читателю историю данной
семьи, пораженной "холодом". Самое страшное и горькое, вызывающее
недоумение, заключается в том, что каждый член семьи может оказаться
по-своему прав. У каждого будут, по-видимому, свои оправдания то ли
социального характера, то ли психологического. Это будет относительно
надежная броня, защищающая равнодушие и потребительство действующих лиц
печальной истории. Но от чего и от кого "защищаться" им? Друг от друга? Или
от мнения окружающих их людей, которое, увы, может либо отсутствовать, либо
неярко выразиться, либо оказаться несправедливым?
А как быть с рецептом, с позитивной программой? Что предложить
конкретной семье и ее окружению взамен "похолодания"? Как утеплить отношения
между людьми, каким образом найти мир, устраивающий и четырех детей, и
слепого отца? Призывами? Угрозами? Убедительно нарисованной перспективой
нравственного распада личности? Пожалуй. Можно взять
социально-психологический аспект явления, не пожалеть художественных средств
и красочно, зримо выявить нравственные потери сестер, отказавшихся от отца,
а завтра - друг от друга. Но будет ли этого достаточно? Справедливо ли
оставлять в стороне общество?
Надо еще посоветоваться с опытными, знающими людьми. Почему бы,
например, не начать в газете серьезный разговор о введении дополнительных
льгот работающим женщинам, тем более имеющим детей? Почему бы не развивать
дальше внутрисемейную демократию? Почему бы особым законодательным актом не
ввести так называемый родственный иммунитет, то есть разрешение
родственникам не свидетельствовать против родственников в суде?
С такими мыслями. с такой концепцией я, пожалуй, согласился бы поехать
в командировку по письму. Добавлю к сказанному "узелки на память".
"Узелок" первый. Что дает нам созданная концепция (я имею в виду чисто
практически)? Она помогает журналисту очертить круг лиц, с которыми он
должен иметь дело в командировке. Дает возможность поставить перед ними
заранее обдуманные вопросы, что решительно облегчит получение правильных
ответов, среди которых журналист сможет выбрать типичные, вполне
соответствующие его мыслям. Наконец, поможет очеркисту предложить позитивную
программу, пригодную для решения не только конкретной ситуации, но и
ситуаций аналогичных, то есть программу преодоления наметившейся тенденции к
"похолоданию".
Можно было бы продолжить перечисление "выгод", но не хочу сам себе
перебегать дорогу, поскольку основательный разговор о практической ценности
выработки концепций у нас впереди.
"Узелок второй. Откуда, спрашивается, берутся у журналиста мысли, что
складываются в концепцию? Приходят по наитию? От большого ума? Полноте!
Во-первых, они вполне рядовые и обычные для любого информированного
газетчика. более того, обязательные для него. Во-вторых, набраться их вовсе
не трудно. Надо читать, говорить с умными людьми, регулярно просматривать
газеты, внимательно слушать коллег, кое-когда почитывать специальную
литературу.
Наконец, нужно найти какой-то способ фиксировать полученные сведения и
систематизировать их. Единый рецепт в данном случае предложить трудно. Все
очень индивидуально.
Мне известен журналист, который ведет тематическую картотеку и
постоянно заносит в нее все, что рано или поздно может пригодиться в работе.
Несколько лет назад и я завел дневник, куда даже ночью не ленюсь записывать
мысли и сведения, меня поразившие. Подобного рода фиксация нужна не для
того, чтобы была шпаргалка "на черный день", а для того, чтобы отложить в
голове знания хотя бы с помощью разового фиксирования. Приложить потом эти
знания к конкретному редакционному заданию, право же, дело техники.
"Разрешите любить!" Последний пример выработки концепции:
"Редакция, разрешите любить! Или нет, лучше - верните любовь! Ту
любовь, о которой вы так хорошо пишете! Простите, я хочу сказать, что о
любви писать вообще невозможно. Я буду писать о чувствах. Но вам нужны
факты, что ж, факты есть.
Мне семнадцать лет, я ученик десятого класса. Далее: поступал на
подготовительные курсы. Бросил. Занимался спортом - бросил. Увлекся
электроникой - бросил. Увлекался музыкой - бросил. Писал стихи - бросил.
Любил - люблю!
Кто может запретить мне любить? Кто? Зачем они это делают, зачем
врываются в душу, пытаются вырвать самое дорогое?!
Все началось с того, что я стал плохо заниматься, но как им объяснить,
что я не могу больше, не могу! Довольно, сколько можно жить по маминой
указке! Они никак не хотят понять, что мне не пять и не пятнадцать лет. Они
не принимают тех изменений, которые произошли во мне. В последнее время я
чувствую, у меня появился какой-то цинизм мыслей, я стал более раздражителен
и невыдержан, но ведь это же не основание говорить мне: мы хотим спасти в
тебе человека, тебе надо поступать в институт, получать диплом и "право на
жизнь", устроиться в хорошем городе инженером, а не гнуть спину рабочим, а
ты еще о чем-то думаешь, о "какой-то" любви!
Меня это страшно взбесило, и я бросил учебу. А они злятся и смеются над
моим чувством, постоянно оскорбляют ее и меня.
Что мне делать? Что?!
Ударить отца? Так я убью его. Как я их презираю! Я несколько раз убегал
из дома, за что получил сенсационную известность. Меня ловили и возвращали
назад. Во всем районе меня называют "шальной турист".
Вы, конечно, скажете, что я делаю "не то": через каких-то шесть месяцев
кончил бы школу, и тогда "свободен". Согласен. Но почему же за меня должна
страдать она, ведь не могу же я ее не любить. Как смотреть ей в глаза после
того, как встают на родительском собрании и при всех оскорбляют девушку, да
так, как могут одни только взрослые! Зачем после всего этого я должен быть с
ней рядом, в одном классе, за соседней партой?
Вы не поверите, но я был почти на всех предприятиях района: в карьере,
на рудообогатительной фабрике, в туннельных проходках, но нигде меня не
берут, ну, конечно, хотят "спасти человека"! Тут уж действует самый главный
председатель райисполкома, он даже грозил мне, что если бы мои родители не
были учителями, он нашел бы на меня управу.
Где же выход? Мне пришлось сказать ей: "Не люби, не надо, так будет
лучше!" - "Ты трус! Ты боишься!" - выкрикнула она.
Редакция, верните любовь! Напечатайте это письмо. Пусть знает она,
пусть знают все: я люблю ее, слышите, я люблю!!!"
Письмо анонимное: обратного адреса нет, подписано "Сергей Т.". Но найти
автора в принципе несложно, так как анонимность прозрачная: город известен
по штемпелю на конверте, юноша учится в десятом классе, родители - педагоги,
в дело вмешивался председатель райисполкома, прозвище парня - "шальной
турист" - этого сверхдостаточно, чтобы расшифровать таинственное "Сергей
Т.". Но стоит ли искать юношу, если он этого не хочет? - и такие вопросы
приходится решать журналистам.
Отложим пока этот вопрос до выработки концепции. Какие же мысли
навевает прочитанное нами письмо?
Во-первых, мы сталкиваемся с вечной темой - темой любви, которой, как
известно, все возрасты покорны, с одной стороны, а с другой - далеко не все
возрасты одинаково относятся к тезису о покорности. Сколько писано об этом,
сколько снято фильмов, сколько поставлено пьес! Школьник любит школьницу,
родители против, вмешиваются педагоги - начало бродячего сюжета,
одновременно старого и молодого, но неизменно трогающего читателя. На моей
памяти, к примеру. двадцатилетней давности материал А. Каплера "Сапогом в
душу", напечатанный в "Литературной газете" и наделавший много шума. Быть
может, повторить? Время идет, появился новый читатель, ему неведомы прежние
публикации, тем более повторять никогда не вредно.
Однако, и это уже будет "во-вторых", с течением времени меняется не
только читатель, но и содержание проблемы. "Раньше голубей было больше, а
гадили меньше!" - даже в этом суждении пожилой дамы я улавливаю некую общую
справедливость "постановки вопроса".
Иное содержание любви - с чем оно связано? Полагаю, кроме прочего, с
архисовременным явлением, называемым акселерацией. Откуда она взялась и
надолго ли, никто толком не знает. Но факт остается фактом: происходит обгон
интеллектуального роста физическим. Современные юноши и девушки, сохраняя
"прежний" интеллект, по крайней мере по глубине его, физически так
развиваются, что даже страшно становится. Из-за резко увеличенного потока
информации и ее доступности им известно сегодня то, что в прошлом веке не
снилось даже старцам.
Но более всего беспокоит в подростках продиктованное акселерацией
стремление считать себя взрослыми: брать взрослую ответственность (а на
каком основании?); по-взрослому решать (но чем решать?); по-взрослому
любить, но так и не преодолев инфантильности и "детскости" чувств, не говоря
уже о "детскости" забот, связанных, положим, с учебой. Физически и
физиологически они, возможно, к этому готовы, а интеллект, психика отстают,
и вот тут-то и может поломаться человек - как важно это понимать нам,
взрослым!
Профессиональные охотники знают: от медведя надо убегать вверх по
склону горы, потому что большой вес не пустит животного в гору. Известны
случаи, когда дети, беря физические нагрузки взрослых, погибали от
инфарктов, не выдержав собственного веса: сердечко-то слабенькое! Вот так же
и психика подростка не всегда выдерживает, интеллект не всегда готов, и
чувства, не задубленные опытом, часто "пропускают". Уверен: бедного Сергея
Т. родители уже не раз показывали психиатру, а не успели - скоро покажут.
Если все так и это неизбежно, то как воздух необходима повышенная
чуткость взрослых к детям, а она в силу "похолодания" как назло пониженная.
Вот в чем, по-моему, самое страшное противоречие.
Если все так, необходимо предельно бережное отношение к первым чувствам
молодого человека, а оно, наоборот, предельно грубое, нетерпимое, без учета
акселерации, о которой мы почти ничего не знаем; и хотя наша опека подростка
вроде бы продиктована заботой о нем, основана по существу на равнодушии к
ребенку.
Если все так, вдвойне необходимо умное, тонкое, грамотное воспитание
детей, а оно, к сожалению, нередко безграмотное, примитивное, даже в таких
семьях, где родители, как у Сергея Т., педагоги. Что же позволяют себе
инженеры, бухгалтеры, слесари, трактористы, весьма далекие от педагогической
науки?
Мы постоянно твердим подросткам, что они уже взрослые, что несут
ответственность перед обществом. Мы делаем все, чтобы укоротить их детство,
но, может быть, усугубляем тем самым действие издержек акселерации? Не лучше
ли продлевать детство нашим детям, освободив их от ранней ответственности?
Не лучше ли блокировать акселерацию вовсе не стремлением как можно раньше
закрепить детей за профессиями, а созданием реальных условий для истинно
детских забав, желаний, мыслей и чувств? Могу с уверенностью сказать, что
Сергей Т., прожив на белом свете семнадцать лет и побывав за это время на
всех предприятиях района, ни разу не лазил по веревочной лестнице, не играл
в "Али-Бабу и сорок разбойников" или в "трех мушкетеров" и не испытывал
потребности в нормальной дружбе с девчонкой из своего класса. Куда девалось
это спокойное понятие "дружба", как и когда девальвировалось?
Вот примерно мысли, с которыми можно ехать в командировку по письму
Сергея Т. Они полемичны? Способны вызвать читательские возражения? Вполне
возможно. Не поленюсь в таком случае еще раз напомнить: мне важно
продемонстрировать в данный момент не столько суть проблемы, сколько
механизм формирования концепции, необходимость современного и относительно
свежего подхода к любой теме, даже такой "вечной", как тема любви.
Теперь завяжем небольшой "узелок" на память. Дело в том, что изложенной
концепции все же недостаточно, чтобы ехать в командировку и вплотную браться
за сбор материала. Концепция должна быть обоснована в полной мере, а личного
опыта и личных знаний журналиста обычно хватает для того, чтобы ее наметить.
Следовательно, надо по уже намеченным маршрутам набираться фундаментальных
знаний. Полезно, в частности, обращение к словарям, например к словарю
"живого великорусского языка" В. И. Даля. Вот уж истинный клад для нас,
журналистов! Словарь назван толковым потому, написал В. И. Даль, что он не
только переводит одно слово другим, но и толкует, объясняет подробности
значения слов и понятий, им подчиненных26. Добавлю: и дает толчок для
раздумий.
Попробую на примере письма Сергея Т. продемонстрировать полезность
союза со словарем. Выпишем для начала несколько понятий, которыми мы
пользовались, размышляя над письмом, в надежде на то, что Даль поможет нам
проникнуть в их глубину.
Итак: "любовь", "похолодание", "акселерация", "ответственность" -
достаточно? Признаюсь: рискую, потому что еще не знаю, что подарит нам Даль.
Теперь - к словарю! "Любовь" - страсть, сердечная привязанность, склонность,
вожделение - несколько толкований. А какое из них более всего подходит к
нашему случаю? Кто может утверждать, что чувство семнадцатилетнего Сергея к
однокласснице было "страстью" или "вожделением"? Быть может, всего лишь
"склонностью" к ней, "сердечной привязанностью", что, по Далю, тоже
"любовь"? И только стереотипное отношение взрослых к самому факту отношений
юноши и девушки вызвало всеобщий ажиотаж и спровоцировало аффектацию Сергея?
Подобный ход мыслей должен побудить нас к тактичному выяснению "качества"
Сережиной любви. А затем, возможно, мы получим основание сказать его
родителям: "Уважаемые папа и мама, зачем вы понапрасну паникуете? Не
трогайте сына! То, чего вы так боитесь, называется "привязанностью", которая
либо пройдет, либо укрепится, но для того и другого нужно время. Его хватит,
чтобы Сергей закончил десятый класс и спокойно выбрал себе профессию. Но
только не лезьте ему сапогом в душу!"
И еще у Даля: "Нет выше той любви, как за друга душу свою полагать"27 -
новая краска для правильного толкования поступков Сергея.
"Похолодание" - среди прочего вдруг натыкаемся в словаре: остывание!
Выходит, если говорить о людях, они холодеют не только "со стороны", как от
лютого ветра, но еще "изнутри" - остывают, растрачивая тепло. Что-то в них,
значит, было, да остыло! А что в таком случае было у родителей Сергея, когда
и как истратилось?
"Акселерация" - увы, у Даля нет такого понятия, оно слишком новое, да и
слово иностранное однако в переводе "акселерация" означает "убыстрение".
Смотрим: "Убыстрить - дать чему-то более успешный ход". Успешный?! А мы
невольно относимся к акселерации только лишь как к несчастью. Свежее
толкование Даля помогает найти в акселерации и нечто положительное,
"успешное".
"Ответственность" - интересно, есть у Даля? Есть. Как производное от
слова "отвечать". Читаем: "Ответственность - долг дать в чем-то отчет". И
все. Кому отчет и в чем, неизвестно. Однако понятно, что Даль понимает
"ответственность" не как, положим, долг трудиться, а как долг дать отчет,
трудиться же вроде бы не обязательно. Ну что ж, посмотрим, в таком случае,
как толкуют понятие современные словари. Находим в "Энциклопедическом":
"Ответственность - государственная, гражданская, по обязательству,
солидарная..." - но опять без расшифровки, без упоминания социальной
ответственности и даже ответственности перед обществом. Выходит, отстал
словарь от жизни? Предположим. Как же нам теперь выпутываться из лабиринта?
Скажу так: прекрасно то, что мы в него попали, потому что немедленно
оказались в положении людей ищущих и думающих. Спасибо Далю.
Я попытался - надеюсь, не безуспешно - продемонстрировать полезность
(во всяком случае не вредность) углубления наших знаний с помощью словарей.
Всего лишь только словарей. Добавлю к сказанному, что обращение к опыту
прошлого ничуть не мешает осовремениванию "вечных" понятий при условии, если
сам журналист современен в истинном смысле этого слова, то есть находится в
курсе самых последних теорий и представлений, живет заботами и проблемами
сегодняшнего дня, не отрывается от действительности, не тонет в прошлом и не
витает в безоблачном и слишком отдаленном будущем.
На этом готов считать наши размышления вокруг письма Сергея Т.
законченными.
Теперь в путь?