Монро П. Телевидение, телекоммуникации и переходный период: право, общество и национальная идентичность

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть 3. Американские идентичности: образы и государство

10. Таксономия доступа

Заявления о национальной идентичности автоматически вызывают споры по поводу ее содержания: чья идентичность, чей баланс или чье видение расы, пола или насилия будут преобладать и как будет меняться повествование СМИ. В условиях США, как мы видели, всегда существовало беспокойство относительно любой явной роли правительства в воздействии на содержание. Для того чтобы обойти это беспокойство и в то же время решить проблемы огромной важности, правительство часто стремилось перенести фокус внимания на процесс, на правила игры, отвлекая внимание от результата и переводя его на возможности, которыми обладают конкурирующие лидеры в обществе для передачи своих повествований. В этой обстановке прикрытием служит доктрина, называемая “доступом”, — увлекательный и нестойкий элемент, разрывающийся между демократической теорией и понятиями представительства, — емкий термин для определения того, кто может использовать электронные СМИ для выступлений, когда и на каких условиях.

В идее доступа глубоко запечатлены основные понятия, связывающие коммуникационную технологию, демократический дискурс и общественную сферу. Понятие доступа, даже само это слово, вызывает в памяти право прохода — право одного лица пересекать владение другого лица. Мы говорим о праве сухопутной нации на доступ к морю. Доступ иногда подразумевает исключительное право, ситуацию, в которой рассматриваемая собственность находится под контролем другого лица, но обстоятельства требуют изменения прав собственности. В своей наиболее романтической форме доступ напоминает стремление воссоздать с помощью высоких технологий мир, в котором любой человек может общаться с любым другим человеком на неиерархической основе. Доктрины доступа становятся указателем путей перестройки СМИ, с тем чтобы вместо режима “немногие говорят многим” господствующим стал режим “многие говорят многим”.

Получение доступа стало означать не простое представление различных мнений, а уверенность в справедливом представлении со стороны тех, кто контролирует электронные СМИ, препятствуя монополизации повествований. “Предоставление доступа”, как политическая программа, стало эвфемизмом для нахождения тех, кто ранее был исключен из доминирующего в обществе диалога, и предоставления им возможностей обращаться ко всем, что делает более справедливым распределение возможностей одних (граждан или групп) обращаться к другим. Явное предоставление доступа определенным группам может показаться прямо противоположным американской юридической традиции отсутствия дифференциации по расовым, классовым, половым или политическим признакам, однако СМИ, воспринимаемые большими слоями населения как исключение, могут оказывать дестабилизирующее воздействие, и расширение “доступа” служит средством предупреждения восприятия политической несправедливости. Предоставление доступа может означать создание шлюзов на пути к источникам информации для слушателей, которые были лишены таких источников в прошлом, или, наоборот, предоставление ораторам доступа к аудитории, которая прежде не имела возможности слушать их в достаточной мере. Доступ может также означать разрешение изолированным лицам, иначе считающим себя лишенными гражданских прав, общаться с такими же лицами через внутренние сети коммуникаций. Говоря цинично, концепции доступа могут означать построение набора искусственных украшений, псевдомозаики, средств узаконения господствующих голосов путем демонстрации терпимости к расхождениям во мнениях и взглядах.

Поскольку расширение доступа служит одним из оснований положительного вмешательства правительства в область речи, ценным оказывается осознание его сложности и запутанности. Теперь, когда семимильными шагами идет развитие новой техники, преобразующей всю структуру телевидения, “доступ” стал модным понятием. Призывы ко всеобщему доступу всех семей к новой информационной инфраструктуре превращают модели распространения данных в самую суть гражданства. Альтернативные предложения новой коммуникационной инфраструктуры оцениваются с позиции того, сколько возможностей доступа к коммуникациям они предоставляют и кому именно. Активисты доступа — технологический вариант их предшественников из движения в защиту общественного интереса — вовсю пользуются моментом: через наложение требований доступа они, подобно Сизифу, стремятся ликвидировать массовость СМИ с их структурой, в которой немногочисленные влиятельные силы привлекают многочисленных и рассредоточенных. “Доступ” — это понятие выбора, потому что он имеет оттенок нейтральности, хотя нерешенной головоломкой остается еще вопрос о том, какая структура нейтральна по сравнению с ее альтернативами.

Хотя в Соединенных Штатах и других странах в последнее время заметно активизировались разговоры о доступе, а в конгрессе, Федеральной комиссии связи и судах большую обеспокоенность вызывает рассмотрение доктрин доступа, до сих пор не были проведены аналитическая классификация и обоснование различных исторических ответов с точки зрения их отношения к демократической теории. История регулирования доступа в Соединенных Штатах раскрывает неспособность или нежелание общества точно высказаться об отношении повествования к социальному контексту, а структур собственности — к природе повествования. Важность доступа часто базируется на предпосылке об опасностях, присущих монополии над средствами массовой коммуникации, и последствиях существенного несоответствия в доступе к пьедесталам влияния. В результате американская юридическая доктрина обосновала право на доступ понятиями “дефицита” и “узких мест” в распространении информации; существование дефицита часто считается обязательным условием закрепления за правительством права осуществлять регулирование. Однако функция, предпосылки и обоснование регулирования доступа намного шире, чем существование дефицита.

Далее я постараюсь установить таксономию доступа, чтобы облегчить понимание того, как в американских условиях вопросы дискурса и идентичности пересекаются с соперничающими определениями свободы слова и печати. Исходя из этой таксономии, я попытаюсь показать, что доктрины доступа — зависящие от конкретной модели речи — служат примерами как действия рынка лояльности (национальной идентичности), так и стремления к общественной сфере. Я позволил себе вольность переопределить многие положения коммуникационной политики, поэтому усилия, которые не считаются предоставлением доступа в обычном понимании этого слова, представлены здесь под куполом более универсальной доктрины. Цель более широкого определения заключается в представлении четкой картины обстоятельств, в которых общество ждет от правительства принятия основных правил, направленных на улучшение демократического общества.

ПРАВО СОБСТВЕННОСТИ И СОДЕРЖАНИЕ

Для проведения демократического дискурса важно, кто контролирует форум. Существует довольно распространенное убеждение о связи между правом собственности на СМИ и социальным повествованием их содержания. Право собственности еще не все: правительственное регулирование может накладывать строгие ограничения на частные системы, а находящийся в государственной собственности форум может управляться демократическими методами. Право собственности, однако, является фактором, и приверженность к приватизации СМИ в переходных обществах в качестве одной из предпосылок имеет эту связь между правом собственности и содержанием. Диверсификация собственности имеет кажущиеся преимущества. Решения о доступе вызывают больше всего нареканий, если они поручают правительственным чиновникам определять, правильно ли диапазон рассказываемых историй и показываемых изображений представляет некоторую желаемую или подлинную действительность, поэтому более предпочтительным кажется метод регулирования состава владельцев, более ориентированный на процесс. Таким образом, любимым методом конгресса и Федеральной комиссии связи стало то, что можно назвать “доступом к праву собственности”, — навязывание многообразия владельцев ради достижения разнообразия содержания.

В предпочтении, оказанном “доступу к праву собственности”, скрываются редко излагаемые положения об общественной сфере. Среди них представление о том, что множественность владельцев приведет к конкуренции, которая в свою очередь вызовет здоровую, открытую дискуссию. История регулирования вещания США пронизана правилами о контроле над лицензиями, основывающимися на допущении, что важное воздействие на содержание вещательных передач оказывают характеристики владельца и групповой профиль всех владельцев. Целый набор либеральных политических шагов Федеральной комиссии связи и конгресса, включая правила, ограничивающие число станций, которыми может владеть одна организация, и число станций, которыми она может владеть в одном месте, основывался на предположении, что расширение круга владельцев приведет к расширению диапазона взглядов и социальных повествований, предоставляя сообществу слушателей больше содержания и большую оперативность системы. Обеспечение наличия как частных, так и государственных собственников (или, в случае США, решение о том, что практически все собственники будут частными) предполагает лучшее осуществление “сдерживающей функции” Первой поправки — функции обуздания злоупотреблений официальной власти [1].

Ранними проявлениями соображений относительно “доступа к праву собственности” были важные установления о распределении спектра — между правительственными и частными пользователями — и статутные требования, согласно которым лицензии на радиовещание географически распределялись по всей территории страны. В 1940-е годы глубокие расследования “цепей вещания” и возникновения вещательных сетей отражали озабоченность тем, что обязывающие договорные отношения делали истинными собственниками не обладателей местных лицензий, а национальных производителей программ, расстраивая тем самым провозглашенную конгрессом политику. Могла быть подорвана гипотетическая природа общественного дискурса, в котором должны находить отражение местные голоса.

Правила, регламентирующие сети, включая ограничение на число лицензий, которые может контролировать одна организация, и запрещение перекрестного владения сделали возможным зрелое изложение отношения собственности к общественному дискурсу. В удивительно большом числе регионов выжившая газета, радиостанция и телевизионная станция находились в собственности одного владельца. Положение говорило само за себя, потому что предприниматель-издатель в городе — обычно владелец газеты — подавал прошение о получении лицензии на радиостанцию в эпоху становления радиовещания, а затем заявку на телевизионную лицензию в первые дни телевизионной эры. Федеральная комиссия связи определила, что такая концентрация собственности идет вразрез с ее предположениями о демократическом дискурсе. В постановлении, воплотившем обеспокоенность правами собственности, Федеральная комиссия связи потребовала, чтобы газеты, владевшие расположенными на той же территории радио- и телевизионными станциями, со временем изъяли из них свои капиталовложения. Еще ранее Комиссия приняла правило, по которому обладатель лицензии не мог иметь на одном рынке более одной лицензии. Комиссия также ограничила совокупный размер аудитории, которую могла контролировать группа совместно управляемых лицензий [2]. В деле FCC (Федеральная комиссия связи) v. National Citizens Committee for Broadcasting (Национальный гражданский комитет по вещанию) Верховный Суд поддержал постановление Комиссии о перекрестном владении из-за опасений, что совместное управление способно монополизировать местные новости. Суд постановил, что политика Комиссии соответствует заявленной в Первой поправке цели “достижения максимально широкого распространения информации из разнообразных и антагонистических источников” [4].

Правила, которые предоставляют определенным группам особые возможности становиться владельцами, основываются на похожих предположениях, касающихся доступа и демократического дискурса. Наиболее заметный из недавних примеров “доступа к правам собственности” — пример, делающий самые интересные предположения об отношении собственности к повествованию, — попытка (уже затухающая) Комиссии вдохновить группы, находящиеся в невыгодном положении (в том числе чернокожих, женщин, латиноамериканцев, индейцев и азиатов) становиться собственниками радио- и телевизионных станций. Эти правила, ведущие к половому и расовому разнообразию в собственности, также можно рассматривать как предоставление маргинальным группам расширенных возможностей конкурировать на рынке лояльности, как описано в главе 4. В 1970-е годы Федеральная комиссия связи приняла стратегию, предусматривающую налоговые стимулы и преимущества на сравнительных слушаниях, которые должны были привести к переходу некоторых существующих лицензий на радио- и телевещание в руки владельцев из среды меньшинств или в руки компаний, контролируемых членами групп меньшинств [5].

Когда Федеральная комиссия связи провозгласила свою политику в отношении собственности, она ясно дала понять, что программа направлена на изменение социального повествования. В то же самое время Комиссия допускала существование конституционных ограничений, препятствующих правительству воздействовать на рассказываемые на экране истории способами, влекущими за собой установление категорий содержания. Решением было воздействие на модели собственности. В решении, подтвердившем конституционность преимуществ для меньшинств [6], Верховный Суд согласился с предположением, что собственность в руках меньшинств ведет к более разнообразной речи [7]. Как заявил не согласный с этим решением судья О’Коннор, свидетельства в пользу этого существенного предположения были весьма хрупкими, однако, согласно выводам Комиссии, они были признаны достаточными [8]. Комиссия и Суд прошли по тонкой, возможно, несуществующей грани. Критическим для конституционности оказался тот факт, что не было предпринято никаких усилий по выделению частот группам на основании их точек зрения, и особенно на основании того, что они обещали программы, интересные конкретной аудитории. Это отдавало бы тем, что считается ныне смертным грехом, — отбором получателей лицензии на основе содержания или даже точки зрения. С другой стороны, из-за решения сохранять целостность содержания предполагаемая связь между собственностью и повествованием должна была быть правдоподобной [9].

Правила “доступа к правам собственности” того типа, которые я описал, автоматически считаются истинными. По всей видимости, разнообразить речь сможет большее, а не меньшее количество собственников. Согласно этому взгляду, было бы ошибочным иметь в большом городе единственного владельца всех газет или владельца ежедневной газеты, телестанции и радиостанции (путь, по которому проходило когда-то создание рынков). Федеральная комиссия связи всегда нетерпимо относилась к отстаиваемому в течение длительного времени компанией Би-би-си доводу о том, что единственный управляющий частотами максимизирует аудиторию введением намеренного рационального разнообразия и удовлетворением малых сегментов способами, доступными только монополисту [10]. Большинство обладателей лицензий, однако, стремятся присоединиться к одной из национальных сетей и в случае успеха принимают или “утверждают” большую часть предлагаемых сетью программ [11]. Даже если местный обладатель лицензии отбирает программы, отличные от тех, что предлагает сеть, он все же исходит из тех же моделей поведения, основанных на максимизации аудитории или поступлений от рекламы. Разнообразие собственности редко приводит к тому типу разнообразия программ, который имеет важный подтекст для продвижения задач плюрализма. На самом краю располагаются станции, находящиеся в собственности групп меньшинств и в какой-то степени более чувствительные к проблемам меньшинств. Но никому не удалось убедительно показать, что при системе, когда обладатели лицензии посредством связи с банками или акционерами или вследствие общего желания подчинены задаче максимизации прибыли, личность владельца имеет большое значение.

ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПАРТИИ И ПРИВИЛЕГИРОВАННЫЕ ОРАТОРЫ

Другой метод приближения к идеальной общественной сфере заключается в предоставлении, независимо от прав собственности, большего равенства доступа к форуму дискурса всем потенциальным ораторам. Большая часть регулирования эпохи вещания была нацелена на обеспечение того, чтобы носитель или распространитель слова (например, телевизионная станция или кабельный оператор) в обязательном порядке предоставляли свое оборудование определенным ораторам, точкам зрения, продюсерам или категориям производителей программ. “Доступ к трибуне” — неуклюжее название этой смеси — включает в себя широкий круг механизмов, каждый из которых подходит под утверждение, что внимание концентрируется на процессе и возможности, а не на сущности [12]. Такое предоставление доступа отдельным ораторам или производителям программ предполагает некоторую несбалансированность выходящих материалов, некоторое несовершенство рынка или некоторую фундаментальную потребность демократического предприятия в том, чтобы конкретный оратор или организация ораторов получили возможность участвовать в форуме. В частности, правила “доступа продюсеров” лишают владельца полной власти над форумом [13].

Наиболее известные и общепринятые правила доступа к трибуне в Соединенных Штатах связаны в первую очередь с политическим процессом. Эти правила, вместе со многими другими положениями структуры политических кампаний, дают признанным или допущенным политическим кандидатам право на эфирное время по регулируемым расценкам, одинаковым для всех политических кандидатов. Федеральное законодательство гарантирует кандидатам доступ к телевизионным и радиовещательным станциям по минимально возможным тарифам, а при определенных условиях, в случае когда один из кандидатов получает эфирное время, предоставляет право равного времени и другим кандидатам [14]. В законодательстве США нет правил о выделении политическим партиям бесплатного времени или об обязательном проведении телевизионных дебатов, хотя часто предлагаемые подобные мероприятия полностью соответствуют этой категории. Правила политического доступа в Соединенных Штатах также не применяются к газетам и журналам [15].

Древнее правило доступа, которым является раздел 18 закона о радиовещании 1927 года, установило стандарт “равных возможностей”; оно также свидетельствует о той противоречивости, которую американское законодательство всегда проявляло в отношении положений доступа. Последовавший за указанным законом другой закон предусматривает, что, если обладатель телевизионной лицензии позволяет законно допущенному кандидату на должность в государственном учреждении использовать его станцию, он должен предоставить равные возможности всем другим кандидатам. С другой стороны, не существует основанной на законе о равных возможностях принципиальной обязанности предоставлять доступ кандидатам. Владельцы не могут делать различий среди кандидатов, но по данному положению они не обязаны и предоставлять форум в принципе. Они могут воспрепятствовать доступу, но если кандидаты пользуются преимуществом возможности законного доступа, владельцу запрещается контролировать передаваемые кандидатами материалы [16].

Сложная эволюция закона о равных возможностях демонстрирует опасности государственного руководства общественной сферой. Сначала правило поставило под угрозу проведение национальных президентских дебатов между главными кандидатами из-за необходимости учета прав второстепенных и мелких партий. Демонстрируя власть закона определять природу форума, конгресс в 1960 году приостановил действие правила о равных возможностях, чтобы позволить Джону Кеннеди и Ричарду Никсону провести теледебаты один на один. После постановления Комиссии 1975 года освещение спонсируемых дебатов (в том случае Лигой женщин-избирателей) было исключено из правила равных возможностей как событие категории новостей, а позднее было даже ослаблено правило, требующее наличия спонсора. После 1975 года вопрос о том, кто из кандидатов получит привилегированный доступ к национальным телевизионным президентским дебатам, решался путем переговоров, подкрепляемых возможностью обращения к законодательству [17]. В не менее сложных обстоятельствах Комиссия и суды должны были решать, должно ли следовать за привилегированным использованием телевидения государственным чиновником — как в случае, когда президент Эйзенхауэр получил время для обсуждения Суэцкого кризиса в 1956 году, — предоставление возможностей равного времени для политического оппонента [18].

Хотя правило о равных возможностях не предусматривало безусловного доступа к телевизионному форуму, другой закон, принятый в 1971 году, восполнил это упущение. Раздел 312 (а) (7) закона о связи позволяет Комиссии аннулировать лицензию, если телевизионная станция неоднократно отказывает кандидатам на федеральную должность в “разумном доступе” к бесплатному времени или в праве на приобретение эфирного времени (по несколько более льготным расценкам) [19]. Здесь доступ совершил типично американский поворот. Вещатель мог по своему усмотрению определять, следует ли удовлетворить доступ кандидата через возможность покупки рекламного времени или через предоставление времени. Закон оказался весьма запутанным в применении, зачастую не уменьшая, а увеличивая влияние различий в имущественном положении [20]. Поддержав конституционность этого положения о доступе, Верховный Суд употребил возвышенные слова, подчеркивающие важность общественной речи, несмотря на произвольное и ограниченное действие закона. Доступ к форуму был важен для того, чтобы “электорат мог разумно оценить личные качества кандидатов и их позицию по важным общественным вопросам перед принятием окончательного решения в день выборов”, а также потому, что “речь, касающаяся общественных дел... является сущностью самоуправления” [21]. В параграфе, переполненном неопределенностью положений о доступе, Суд признал, что он “никогда не одобрял всеобщего права доступа к СМИ”. Заменяя курсив аргументацией, председатель Верховного Суда Бергер утверждал: “Мы и сегодня его не одобряем. Раздел 312 (а) (7) создает ограниченное право... [и] не наносит ущерба свободе действий вещателей в том, что касается представления своих взглядов по любому вопросу или передачи любого типа программ” [22].

Почти все положения, касающиеся политического доступа к телевизионному форуму, делают абсурдным решение Верховного Суда о финансировании кампаний. Суд постановил, что ни федеральное законодательство, ни законодательство штатов не может ограничивать количество денег, которые кандидат тратит на свою избирательную кампанию [23]. Результатом этого стало явное, превосходящее даже традиционные возможности преимущество обладателей больших денежных мешков в борьбе за получение государственных постов. Президентская кампания 1992 года продемонстрировала этот феномен доступа под названием “Перо” (по имени кандидата в президены США Росса Перо), когда именно личное состояние, а не другие критерии одержали победу над неуклюжими и часто тенденциозными попытками контролировать доступ к СМИ. Правила доступа, связанные с политическим процессом, могли бы служить целям плюрализма, благоприятствуя менее традиционным партиям. Они могли бы быть составлены таким образом, чтобы предоставить исключенным группам бульшие возможности участвовать в процессе. Но из-за карикатурных отношений между деньгами, конституционными решениями и юридическими правилами американскому политическому доступу не удается отражать плюралистические тенденции или продвигать равноправный доступ.

Самое известное правило “доступа к трибуне” касается “доктрины справедливости” и близких к ней актов. Бесспорно, при определении доступа ораторов к общественной сфере правительство не может разбираться в их точках зрения. Но для понимания истории регулирования коммуникаций чрезвычайно важной оказывается власть правительства предоставлять обусловленный доступ — модель регулирования, которая при определенных обстоятельствах предоставляет данному оратору или продюсеру право доступа. Хорошо известный пример этому в Соединенных Штатах — правило о нападках на личность или правило ответа на редакционное мнение. Если лицензированный вещатель передаст в эфир нападки на личность, субъект нападок имеет право ответа на них. Если распространяется редакционное мнение, стороны с конкурирующими взглядами имеют определенное право ответа на нее.

Эти правила — аспекты “доктрины справедливости”, долгое время считавшейся главным инструментом, с помощью которого Федеральная комиссия связи может содействовать развитию наполненного смыслом и здравого дискурса на радио и телевидении. По этой доктрине, о которой я упоминал в главе 8, вещатели были обязаны: 1) представлять спорные вопросы общественной важности и 2) в случае представления одной из сторон такого вопроса обеспечивать представление и других сторон. Как и правило о равных возможностях, постановление содержало неопределенность в отношении посягательств на “права” вещателя. “Доктрина справедливости” не предоставляла конкретному оратору (за исключением правил о нападках на личность и праве ответа) прямого доступа. На вещателя возлагалась обязанность обеспечивать освещение, при этом ни у одного лица не было корреляционного права. Вещатель стал смотрителем общественной сферы.

В известном деле Red Lion [24] Верховный Суд поддержал правила Федеральной комиссии связи об обусловленном доступе, используя формулировки, в которых подчеркивалось право правительства расширять общественную сферу. Право осуществлять регулирование было связано со все еще рассматривавшимся дефицитом вещательных частот, но дефицит не был лучшей стороной анализа судьи Уайта. Не были безупречными и формулировки Суда, которые оправдывали действия Федеральной комиссии связи, основанные на полномочиях СМИ, как они были сформулированы в деле Pacifica [25]. Вместо этого Суд занялся изложением политической теории и роли, которую СМИ могут играть в ее применении. Идея была радикальной: конгресс и Федеральная комиссия связи могли, согласно Первой поправке — на самом деле во исполнение Первой поправки, — спроектировать систему вещания в виде инфраструктуры для политического дискурса. Свобода слова будет лучше обеспечиваться такой системой, которая предоставляет ораторам свободное от контроля время, чем той, которая продвигает “справедливость”, полагаясь исключительно на то, что вещатели правильно отберут темы и без всякого принуждения обеспечат уравновешенное освещение.

Однако основные положения, лежавшие в основе “доктрины справедливости”, были некорректны. Доктрину можно считать символом сложности правительственного вовлечения в расширение общественной сферы. По доктрине, правительство вовлекалось слишком много и слишком мало. Вещатели почти никогда не наказывались за отказ освещать важные общественные вопросы, как того требовала доктрина. Более того, во время упадка “доктрины справедливости” она стала сильно замусоренной процедурными и материальными атрибутами. Временами справедливость измерялась секундомером: служащие Федеральной комиссии связи считали количество минут, выделенных одной стороне, и определяли, сколько минут должно быть выделено другим сторонам. Они расследовали вопрос, не было ли первоначальной передаче выделено лучшее время, а ответным уравновешивающим передачам — менее удобное время. Серьезные дискуссии бушевали вокруг того, должно ли уравновешивающее время предоставляться немедленно или его предоставление может откладываться во времени, даже за пределы срока действия лицензии. Были разработаны подробнейшие правила, предписывающие, среди многих прочих деталей, обязанность вещателей отыскивать защитников противоположных взглядов и меры, предпринимаемые в случае, если не удается найти таких защитников [26]. Механизм “доктрины справедливости” с его устрашающим воздействием на вещателей применялся некоторыми администрациями (особенно администрацией Никсона) для изматывания и устрашения тех, кто стоял во главе программ новостей обладателей вещательных лицензий [27]. Чрезмерно забюрократизированная доктрина — неуклюжее создание разгневанных соперничающих сил — стала реликтом, столь же готовым к применению, сколь вымершая птица дронт к полету.

ОБЩЕСТВЕННЫЙ ДОСТУП

С приходом кабельного телевидения возникла новая форма доступа к трибуне: создание каналов общественного доступа как условие предоставления местных кабельных лицензий. Это форма доступа была радикальной, поскольку в отличие от “доктрины справедливости” и большинства форм политического доступа идея состояла в том, что ораторы будут иметь чистые, без всяких посредников возможности использовать это СМИ. Это был канал доступа из популистских мечтаний — романтический, фантастический вариант общественной сферы. На протяжении свыше 20 лет некоторые, хотя и не все кабельные системы в Соединенных Штатах имели такие каналы в той или иной форме; модель осуществляемых через них коммуникаций сильно напоминала импровизированную трибуну в углу Гайд-парка. Каналы общественного доступа вдохновляются мыслью о том, что каждый человек должен иметь место, где он может выпустить эмоции, показать свой талант или изложить свою точку зрения. Эти каналы предназначены для использования частными лицами или общественными группами; они часто предоставляют время на основе принципа “первым пришел — первым выступил”. Во многих регионах владелец лицензии обязан предоставлять группам или отдельным лицам производственное оборудование для изготовления телевизионных программ. Каналы общественного доступа обеспечивают общественную магистраль — эхо улиц, использовавшихся с незапамятных времен для того, чтобы оскорблять, умолять и преобразовывать природу спора и его участников. Импровизированная трибуна в небольшой деревне, однако, отличается от импровизированной трибуны в глобальной деревне, которая может оказаться не чем иным, как механизмом для криков в пустоту. Каналы общественного доступа способны стать неопрятным уголком общественной сферы, местом беспорядка и маргинальных явлений, а отнюдь не значимыми помощниками общественного дискурса. Кабельные операторы утверждают, что принуждение передавать программы этой смеси продюсеров нарушает их право свободы слова.

Юриспруденция, касающаяся каналов общественного доступа, позволяет лучше понять сомнения относительно предоставления неконтролируемых возможностей говорить на телевидении. Когда в 1984 году конгресс принял свой первый закон о кабельном телевидении, одной из целей этого закона было обеспечение данным средством массовой информации предоставления “общественности самого широкого разнообразия информационных источников и услуг” [29]. Среди других путей осуществления этой задачи конгресс разрешил местным органам власти требовать от кабельных операторов выделения каналов общественного доступа, а также предоставления каналов “арендованного доступа” для коммерческого использования учреждениям, организационно не связанным с кабельным оператором.

В качестве средства стимулирования более полной свободы слова на каналах общественного и арендованного доступа конгресс запретил кабельным операторам осуществлять над ними какой бы то ни было редакционный контроль. Однако в то же время конгресс одобрил принятие определенных противовесов и препятствий. Конгресс потребовал от кабельных операторов снабжать подписчиков так называемым “блокировочным устройством”, с помощью которого родители могли запрещать просмотр оскорбительных материалов. Кроме того, конгресс заявил — весьма двусмысленно, поскольку было неясно, как это будет осуществляться на практике, — что программы, не защищенные конституционными правами свободы слова (непристойные и неприличные программы), не будут включены в права доступа.

Такое равновесие между контролируемым и неконтролируемым доступами не было в достаточной мере устойчивым. В промежутке между принятием закона в 1984 году и началом 1990-х годов появились сенсационные материалы о содержании каналов общественного доступа. Когда на обсуждение предлагались экстремистские взгляды, муниципалитеты и другие учреждения возбуждали иски о необходимости их цензурирования, как это имело место в случае использования ку-клукс-кланом каналов общественного доступа в Миссури [30]. Но еще большее законодательное беспокойство, чем политические подстрекательные программы, вызывали “непристойные” программы. В 1992 году конгресс принял закон о защите потребителей и конкуренции на кабельном телевидении и в его лабиринтообразных положениях сократил неконтролируемый характер каналов общественного доступа [31]. В результате этого закона кабельный оператор и орган по лицензированию получали право регулировать передачу определенных категорий программ (непристойных, неприличных или других, не защищенных конституционным образом). Кабельных операторов призывали к проведению в жизнь заявленной политики, запрещавшей программы, которые описывают или изображают “сексуальные или экскреторные действия или органы в явно оскорбительной форме с точки зрения современных общественных норм” [32].

В годы, последовавшие за принятием законодательства 1992 года, наблюдался взрыв числа судебных процессов, касающихся конституционности положений, дающих кабельным операторам большие полномочия по контролированию определенных категорий оскорбительной речи в программах ораторов на каналах общественного и арендованного доступа. Кабельные операторы полагали, что, поскольку они сами являются “ораторами”, от них вовсе не следует требовать предоставления каналов. Такое требование, по их мнению, было насилием над свободой слова. Пользователи жаловались, что, несмотря на попытки представить дело таким образом, будто именно частный оператор определяет, какие программы допустить к показу, реальным цензором является правительство. Наконец, пользователи арендованных каналов или каналов общественного доступа жалуются, что законодательство не предусматривает над ними особого контроля. Чтобы избежать дискриминации, аналогичные нормы необходимо применить ко всем кабельным каналам [33].

КАБЕЛЬНАЯ ПЕРЕДАЧА ВЕЩАТЕЛЕЙ

Каналы общественного доступа — самое радикальное нововведение, сопровождающее кабельные и новые технологии, — нововведение, которое более всего затрагивает проблемы национальной идентичности и общественной сферы. Однако отношение правительства к организации речи подчеркивают другие законодательные меры. Правила доступа, бывшие наиболее важными с экономической точки зрения и потому вызвавшие наиболее пристальное внимание, являлись правилами “обязательной передачи”, уже кратко рассмотренные в главе 8. Эти правила, дававшие эфирным вещателям (как общественным, так и частным) доступ к домам через кабельные системы, отражают долгую историю, когда по экономическим и социальным причинам Федеральная комиссия связи обеспечивала им “защищенный переход”. Кабельные операторы, которые резко воспротивились данным правилам, начали называть себя “ораторами”, а не простыми каналами передачи, чтобы иметь основания требовать себе привилегий по Первой поправке. Этот довод, с которым согласился Верховный Суд, предоставляет кабельным операторам статус, ограничивающий права правительства по их регулированию.

С точки зрения доступа и общественной сферы большое значение имеет проблема отделения оратора от средств передачи речи. Правила доступа легче обосновать, если кабельные операторы являются не средствами общественных коммуникаций, а всего лишь поставщиками каналов или магистралей. Одно из мнений о законе 1992 года заключается в том, что он был направлен на сохранение определенного ассортимента дискурса в режиме “бесплатной” доставки, то есть финансируемой за счет рекламодателей, а не за счет зрителей. Эти программы, передаваемые теперь эфирными вещателями, включают местные новости, несут важные элементы политической дискуссии и передают финансируемые на федеральном уровне общественные, культурные и образовательные представления. Правила “обязательной передачи” имеют побочный эффект, выражающийся в изменении восприятия коммерческими вещателями своих общественных обязательств. Верховный Суд США, подтвердив, что правила “обязательной передачи” могут быть конституционными, признал заинтересованность конгресса в сохранении “бесплатного” или эфирного телевидения как важного аспекта структуры речи. Суду, по-видимому, очень хотелось — опять-таки, отражая двусмысленность, характеризующую доступ и содержание, — показать, что “бесплатному” телевидению предпочтение отдается не из-за его содержания, не из-за точки зрения использующих его лиц, а вследствие присущего ему качества предоставлять универсальную услугу. Тем не менее требование того, чтобы с точки зрения ретрансляции вещательным каналам отдавалось предпочтение перед другими поставщиками программ, в конечном счете может быть оправдано только тогда, когда они служат задачам, связанным с обогащением общественной сферы.

Другие формы доступа, в широком смысле этого слова, относятся к дискурсу общественной сферы. В 1950-е годы Федеральная комиссия связи впервые составила свой Реестр распределения для выдачи телевизионных вещательных лицензий, в котором были зарезервированы каналы для образовательных целей. Эти правила предоставляли доступ к спектру, а не доступ к частотам, зарезервированным для других нужд. Система общественного вещания возникла именно из такого резервирования. Резервирование можно считать актом оптового предоставления доступа, сначала колледжам и муниципалитетам, желавшим воспользоваться новым средством для выполнения своих общественных обязанностей, а затем и гораздо более широкому кругу культурных учреждений. Резервирование было фундаментальным решением, касающимся создания электронной общественной сферы. Двадцать лет спустя многие местные правительства как одно из условий конкурса на получение местной кабельной франшизы требовали от кабельных операторов резервировать определенное количество времени на канале для правительственного, образовательного или общественного использования. В первых правилах о кабельном телевидении в 1970-е годы Федеральная комиссия связи обязала местные сети резервировать каналы для образовательных и правительственных целей, а в позднейшем законодательстве — законе о кабельном телевидении 1984 года — конгресс разрешил такое резервирование, хотя и не сделал его обязательным. Федеральная комиссия связи в прошлом требовала, чтобы сетевые станции предоставляли доступ к своим каналам продюсерам, не связанным с основными телесетями, отдавая особый приоритет производителям программ для детей. В течение короткого и незабываемого периода времени энергичная Комиссия, с неожиданной строгостью применяя “доктрину справедливости”, возложила на станции, предоставляющие время для рекламы сигарет, обязательство показывать также рекламные ролики против курения [34].

ДОСТУП И ОБЩЕСТВЕННАЯ СФЕРА

Теология “общественного транспорта” — наложение правил общественного транспорта на части СМИ — прибежище для тех, кто выступает против описанных мной положений о доступе. Идеи доступа присущи эстетике модели общественного транспорта. На “общественном транспорте” устанавливается порядок справедливого и беспристрастного использования механизма, необходимого для функционирования общества. Общественный транспорт обеспечивает, в определенных пределах, уверенность при путешествиях или перевозках. Общественный транспорт, предоставляющий перевозку по установленным расценкам и без всяких привилегий, с незапамятных времен был моделью паромной переправы через реки. В ХХ веке “общественным транспортом” сперва для голоса, а теперь и для Интернета и видеоматериалов стал телефон.

Некоторые считают модель общественного транспорта или, как его еще называют, “всеобщего носителя” (common carrier) совершенным механизмом для рыночного общества, приверженного принципам свободы слова и доступа к способам распространения свободного слова. Многоканальные системы всеобщего носителя, deus ex machina новой технологии, избегают необходимости навязчивого вмешательства правительства. Однако всеобщие носители предоставляют равные возможности, а не равный доступ. Внедрение системы всеобщего носителя способно изменить общественные повествования, но оно не обязательно приведет к созданию более плюралистического собрания рассказов, отражающих исторически исключенные расовые и этнические группы. Разумеется, модель всеобщего носителя может содержать свойства, способствующие всеобщему доступу и большему разнообразию программ: субсидии привилегированным группам, специальные льготные тарифы для таких групп и другие аналогичные методы.

Модель всеобщего носителя для телевизионных и печатных СМИ представляет в своем полном воплощении структурное решение, при котором отдельные способы распространения, такие как кабель и оптическое волокно, должны стать чем-то вроде телефона, с опубликованными, равными для всех расценками и отделением прав собственности от контроля над содержанием. Доступ будет сильно упрощен; можно сказать, что не будет редакторов-смотрителей. Доступ ко всеобщему носителю выглядит привлекательно, потому что он имеет ауру устранения вмешательства правительства для отбора ораторов. Закон о связи 1934 года препятствовал Федеральной комиссии связи обращаться с вещателями как со всеобщими носителями, а законы о кабельном телевидении 1984 и 1992 годов значительно ограничили регулирование кабельных коммуникаций со стороны местных правительств и Федеральной комиссии связи. Кабельные операторы в ограниченной степени считаются всеобщими носителями: так, на них возлагается обязательство передавать существующие вещательные станции и определенные специализированные носители по приказанию местного органа лицензирования [35]. Кипящие в США интенсивные споры о том, следует ли разрешить телефонным компаниям конкурировать с кабельными телевизионными компаниями или поглощать их, в следующем поколении вещательного телевизионного распространения ведутся как раз о вопросах этого доступа. Расширение числа каналов теоретически должно сократить стоимость доступа (хотя всегда будут существовать предпочтительные каналы, а стоимость доступа будет низкой относительно стоимости производства). Дополнительный шаг, разрешающий полную коммутационную и цифровую компрессию, может привести к тому, что выйдет из употребления само понятие каналов, на смену которому придут новые стратегии маркетинга, хранения и ценообразования, дающие каждому человеку доступ к любому сообщению или программе, которую он хочет видеть и которая ему по карману (хотя это не обязательно приведет к праву всех производителей сообщений иметь автоматический доступ к интересующих им домам).

Внедрение модели всеобщего носителя может, однако, оказаться наиболее драматичной формой вмешательства. Компании кабельного телевидения и телефонные компании сопротивляются попыткам создать метод, при помощи которого они смогут определять, кто может пользоваться их услугами. Они возникли как новые ораторы и новые бароны прессы. Они утверждают, что их определение порядков рынка должно решить все вопросы доступа. Таким образом, технология создает новые, массивные структуры, которые подрывают старые, допотопные идеи доступа. Пока неясно, появятся ли в результате всего вышесказанного усовершенствованные методы доступа.

Под романтикой доктрин доступа скрываются аналитические моменты, наводящие на мысль, почему правительство в некоторых обстоятельствах имеет право воздействовать на инфраструктуру речи. Через судебные дела и решения красной нитью проходит идея, намек на которую встречается в обсужденном в главе 8 деле Pacifica: правила доступа основываются на таком видении речи в эпоху современных СМИ, когда ограниченный театр дискурса содержит могущественные, воздействующие на общество повествования. Вследствие узости и могущества этого театра необходимы определенные правила, обеспечивающие отдельным группам доступ к повествованию. Так как театр этой речи вездесущ и почти неизменен, нужны специальные правила — например, правила, касающиеся блокировочных устройств или непристойности, — отличные от стандартных конституционных норм неприкосновенности, защищающих речь от вмешательства правительства. Более частные речевые обычаи, условия которых обговариваются между поставщиком и потребителем, имеют иной статус; они в меньшей степени подвержены контролю со стороны правительства. Театр общественной речи — массовая речь, господствующая над политической системой, — именно то, что одухотворяет идеи доступа. Однако эти предположения изменяют новые технологии и новые обычаи, как показано в главе 11.

В американской вещательной практике требования доступа не имеют достаточного теоретического обоснования. Доктрины доступа отражают поиск суррогатной политики плюрализма: поверхностной системы свободы слова, сочетающей внешние атрибуты невмешательства правительства с иллюзией того, что повествования — рассказы о хорошей жизни — справедливо распределяются среди их рассказчиков. Американская коммуникационная политика не создала идеальной общественной сферы. Усилия по созданию многообразия прав собственности или доступа к правам собственности в течение всей вещательной эры не привели к появлению значительного разнообразия содержания или к обязательному изменению путей доступа в сферу дискурса. Специальные меры по передаче лицензий представителям меньшинств воспринимались индустрией в целом как путь по предотвращению более жесткого давления, направленного на широкомасштабное изменение содержания программ. Есть что-то высокомерное в моделировании доктрины доступа — формировании, приручении и направлении в нужное русло массовых и непокорных сил общественных мнений и различий. Роскошь разговоров о свободном доступе могут позволить себе только такие общества, как Соединенные Штаты, в которых расхождение во взглядах больше не считается подстрекательством к мятежу. В переходных обществах, где само существование и структура суверенитета напоминает вооруженное противостояние, законы о телерадиовещании имеют тенденцию запрещать материалы, способные возбудить расовую или национальную вражду.

Поскольку на американском телевидении наблюдаются большое разнообразие программ и большая широта повествований, постольку правительственное вмешательство путем законотворчества не является приоритетом. Спутники позволили эффективно доставлять конкурирующие источники программ на наземные многоканальные источники распространения. Маркетинговый потенциал возросшего числа каналов привел к увеличению разнообразия по весьма простой причине: после того как их подписчиками стали все желающие, предприниматели в сфере кабельного телевидения и некоторые вещатели, зависящие от кабельного телевидения, получили стимул предлагать программы, способные привлечь дополнительных подписчиков и зрителей. В некоторых больших — и малых — городах теперь можно принимать канал Black Entertainment Network (“Развлекательная телесеть для черных”), несколько каналов на испанском языке, новости из России и Польши, программы из Италии, Тайваня, Индии, Кореи и многих других стран мира. Новые возможности системы оплаты “за просмотр” позволяют ранее игнорируемым аудиториям выражать через коллективные торги временем силу своего желания смотреть те или иные специализированные программы.

Поскольку многие элементы регулирования доступа все еще не определены, половинчаты или недостаточно детально разработаны, результат оказался относительно непродуктивным с точки зрения вклада в демократический диалог: то, чего мы добились в Соединенных Штатах, — это уже несуществующая “доктрина справедливости”, неуклюжая попытка согласовать рост кабельных систем с сосуществованием обычного вещания (через законы об “обязательной передаче”) и плохой и вредный набор правил, касающихся политического процесса (со множеством внутренних несуразностей). Важно заново определить, как структура телевидения соотносится с демократическими ценностями и гражданством — основными причинами для возможного общественного вмешательства.

Некоторые утверждают, что современное телевидение — не как инструмент новостей и информации, а как всеобъемлющий аспект культуры и образования — прямо противоположно гражданству и демократическим ценностям. Наиболее целостный подход к реформированию может привести к упразднению того телевидения, которое мы знаем. В то же время возрождение печати как доминирующего способа коммуникаций — всего лишь неисполнимая фантазия. Телевизионный бегемот, с его огромным воздействием, можно рассматривать как чудовище, умалившее высоко ценимые различия, искалечившее историю и ниспровергшее всю структуру убеждений. Предоставление меньшинствам доступа к своим избирателям или ко всему обществу, возможно, всего лишь фальшивый противовес этой всеобъемлющей тенденции. Можно сказать, что современное телевидение живет не по средствам. Оно постепенно разъедает качества гражданства, отбирает способность читать и анализировать, не заставляя своих потребителей платить его издержки обществу.

Следует пересмотреть понятие доступа как способа нащупывания общественной сферы, стремления не к представлению этносов или меньшинств, а к гарантиям существования необходимых современной демократии условий надзора, вовлечения и дискурса. Если элементы основной программы доступа станут строительными блоками общественной сферы, то нужно пересмотреть механизмы, лежащие за традиционными методами политического доступа. Комбинация телефонии, новых коммуникационных технологий, таких как факс, форм совместного вещания, таких как интерактивные опросы зрителей и звонки в студию, и новых предприятий — все в совокупности является частью новой электронной зоны дискурса.

Доктрины современного доступа нужно принимать, толковать и оценивать как преемников исторических событий XVIII столетия. Как пишет Майкл Уорнер (Michael Warner), то время было периодом Литературной Республики, новых путей применения печати для осуществления взаимосвязи между гражданами и ростом общественной сферы. Нельзя сказать, что современная демократия стала возможной только благодаря свободе слова или только благодаря существованию печатной технологии. В центре новых демократических возможностей было некоторое магическое сочетание изменившихся индустриальных обычаев и технологий. Изучение организации телевидения на фоне организации печати в XVIII веке дает нам другой способ исследования отношений технологии и культуры. Мы можем вернуться к литературе, связывающей историю печати (и ее технологию и организацию) с демократией, и перевести это изучение в русло исследования телевизионного капитализма [36].

Мы едва ли можем воссоздать восемнадцатое столетие и, конечно же, не можем привить его обычаи веку двадцатому. Вопрос заключается в том, какие элементы возникающих в отношении телевидения процессов создают тип общественной сферы Литературной Республики. Обсуждать в данном контексте радиовещание и телевидение было бы неверно, поскольку эти инструменты коммуникаций — позднейшие изобретения демократических обществ. Радио не обязательно было потомком газет, а не водевиля или мюзик-холла, хотя теперь оно претендует на такую преемственность. Действительно, в возникновении радиовещания и его истории (а позднее телевидения) есть нечто прямо противоположное идеализированному понятию общественной сферы. Почти с самого начала радиовещание было средством развлечения, игрушкой, утешителем и организатором масс, а не местом межличностного рационального дискурса индивидуумов, преданных идее общественного благосостояния. Слишком во многих местах в 1930-е годы радиовещание, а вслед за ним и телевидение, становилось инструментом перестройки лояльности, а не более совершенным орудием обсуждения общественного блага. Эти технологии оказались слишком удобным инструментом для продажи товаров (или идей), поэтому их автоматически стали считать нейтральным форумом общественного дискурса.

Общественную сферу в ХХ веке невозможно описать без осмысления роли радиовещания и телевидения и последовательных перемен в коммуникационных технологиях. Со временем электронные СМИ стали настолько всепроникающими, настолько связанными с политическими институтами, настолько важными, что без них просто невозможно вообразить себе общественную сферу. На ум немедленно приходит мысль о том, что в центре здоровой общественной сферы в современном обществе должны быть реформированные электронные СМИ. Но просто утверждать это значит избегать анализа, способного пролить свет на методы ведения дискуссии. Нам еще предстоит увидеть, является ли новое вещание, по крайней мере в отношении общественной сферы, чем-то большим, нежели очередная дешевая технологическая иллюзия.

Примечания

1. См.: Vince Blasi, ‘The Checking Value in First Amendment Theory’, American Bar Foundation Research Journal 1977 (1977), 521.

2. До недавнего времена это делалось через ограничение числа каналов. Современные положения ограничивают охват любой общей группы вещателей 25 процентами всех американских семей, имеющих телевизор.

3. 436 US 775 (1978).

4. Associate Press v. United States, 326 US 1, 20 (1945).

5. Действие политики налоговых льгот и аналогичных попыток прослежено в следующих статьях: Andrea L. Johnson, ‘Redefining Diversity in Telecommunications: Uniform Regulatory Framework for Mass Communications’, University of California at Davis Law Review 26 (1992), 87; Bruce R. Wilde, ‘FCC Tax Certificates for Minority Ownership of Broadcast Facilities: A Critical Re-Examination of Policy’, University of Pennsylvania Law Review 138 (1990), 979.

6. Metro Broadcasting v. FCC, 497 US 547 (1990), повторные слушания отклонены, 497 US 1050 (1990). В 1995 г. налоговые стимулы были заморожены конгрессом.

7. “Федеральная комиссия связи установила, что рост участия меньшинств в вещании способствует разнообразию программ” (497 US at 569). Более того, “совершенно очевидно, что принадлежность владельца к меньшинству влияет на выбор тем новостей и на представление редакционной точки зрения, особенно по вопросам, представляющим особый интерес для меньшинств” (ibid. 549). Большинство также приняло выводы нескольких исследований, цитируемых Федеральной комиссией связи, о том, что “владелец, принадлежащий к меньшинству, с большей вероятностью будет нанимать членов меньшинств на управленческие и другие важные должности, где они могут оказывать влияние на политику станции” (ibid. 581—2).

8. R. Randall Rainey, ‘The Public’s Interest in Public Affairs Discourse, Democratic Governance, and Fairness in Broadcasting’, Georgetown Law Journal 82 (1993), 269.

9. Я уже упоминал историческую антипатию к насильственному изменению Федеральной комиссией связи или конгрессом общественных повествований путем принуждения сетей, станций и кабельных операторов передавать работы только на основании того, что они произведены представителями тех или иных расовых или этнических групп. Однако в разделе 9(c)(1) Закона о кабельном телевидении 1992 года конгресс предусмотрел для кабельных операторов стимул выделять мощности каналов, иначе предназначенные для арендованного доступа, “источникам квалифицированных программ меньшинства”, определяемым как источники программ, которые “все свои программы посвящают в основном освещению точек зрения меньшинств, или программам, предназначенным для членов групп меньшинств”, и которые более чем на 50 % находятся в собственности меньшинств. Это — чрезвычайно интересное правило доступа, так как оно касается как прав собственности, так и содержания.

10. Технология выкидывает порой довольно странные фокусы. Кабельное телевидение, которое считается предвестником разнообразия, близко к тому, чтобы стать благодетельным монополистом. Хотя каждой семье доступно гораздо большее число каналов — 50, 70 или 500, — кабельный оператор в большей или меньшей степени контролирует всю систему. Разнообразие содержания становится стратегией, направленной на увеличение числа абонентов системы. В течение долгого времени существовали быстро исчезающие теперь правила, препятствующие владельцам кабельных систем быть собственниками газет, телефонных систем или обладателями телевизионных лицензий на одном и том же рынке; однако только в Законе о защите потребителей кабельного телевидения 1992 г. конгресс поддержал конкуренцию путем гарантирования источников программ для многоканальных телевизионных дистрибьюторов.

11. Были процитированы некоторые исследования, показывающие, что находящиеся в собственности меньшинств СМИ уделяют намного большее внимание рассказам о меньшинствах и показывают больше постановок и иных программ, в которых важные роли играют представители меньшинств. См.: Metro Broadcasting, 497 US at 583.

12. Загадочный жанр регулирования доступа ставит “независимых” производителей (тех, которые не связаны с основными сетями) в привилегированное положение при получении доступа к вещательному времени в периоды максимальной зрительской активности. Эта форма доступа является отражением обеспокоенности малой конкуренцией среди изготовителей программ и могуществом телевизионных сетей. Хотя цель правила доступа к лучшему времени заключалась в том, чтобы сделать общедоступным более широкий набор перспектив, это правило в наибольшей степени было использовано такими шоу-программами, как Jeopardy (Опасность) или Wheel of Fortune (Колесо фортуны, аналог “Поля чудес”). Доступ привел, пожалуй, к снижению вкуса, а вовсе не к его развитию. См.: Review of the Prime Time Access Rule, Notice of Proposed Rule Making, MM Docket No. 94—123 (1994).

13. Например, общепринятая форма доступа изготовителей в Европе — национальные квоты — могут быть оправданы не только исходя из соображений экономической защиты, но и на основании теории, что для поддержания здоровой общественной сферы необходимо поощрять объединение творцов, способных использовать телевидение. Европейская телевизионная директива требует, чтобы все большее число программ изготавливалось “независимыми” производителями.

14. См.: 47 USC sect. 315 (1994).

15. См.: Miami Herald Pub. Co. v. Tornillo, 418, US 21(1974).

16. См.: sect. 315 of the Communications Act of 1934.

17. Постановления относительно дебатов включают: Henry Geller et al., 54 Rad. Reg. 2d (P & P) 1246 (1983) и Chisholm v. Federal Communications Commission, 538 F. 2d 349 (DC Cir. 1976). См.: Thomas Blaisdell Smith, ‘Reexamining the Reasonable Access and Equal Time Provisions of the Federal Communications Act: Can These Provisions Stand if the Fairness Doctrine Pails?’, Georgia Law Review 74 (1986), 1491.

18. Columbia Broadcasting System, 14 Rad. Reg. (P & F) 720 (1956).

19. Статут был поддержан в CBS, Inc. v. FCC, 453 US 367 (1981).

20. Rhonda Brown, ‘Ad Hoc Access: The Regulation of Editorial Advertising on Television and Radio’, Yale Law and Policy Review 6 (1988), 449.

21. Это цитаты из других мнений, которые использовал судья Бергер в CBS, Inc. v. Federal Communications Commission, 453 US 367 (1981).

22. Ibid. 396—7.

23. Buckley v. Valeo, 424 US 1(1976) (было принято решение, что положения, ограничивающие расходы кандидатов за свой собственный счет, нарушают права кандидатов на свободу слова).

24. 395 US 367 (1969).

25. 438 US 726 (1978).

26. В целом см.: Steven J. Simmons, The Fairness Doctrine and the Media (Berkeley and Los Angeles: University of California Press, 1978), 189—228.

27. Ibid. 319.

28. См.: Richard R. Zaragoza, Richard J. Bodorff, and Jonathan W. Emord, ‘The Public Interest Concept Transformed: The Trusteeship Model Gives Way to a Marketplace Approach’, в: Jon T. Powell and Wally Gair (eds.), Public Interest and the Business of Broadcasting (New York: Quorum Books, 1988), 27—50.

29. Cable Communications Policy Act of 1984, 47 USC sect. 521(4).

30. Missouri Knights of the Ku Klux Klan v. Kansas City, Missouri, 723 F. Supp. 1347 (WD Mo. 1989).

31. Sect. 10(a) of the Act amended 47 USC sect. 532(h) of the 1984 law.

32. The Cable Television Consumer Protection and Competition Act, sect. 10(a).

33. Среди важных судебных дел — Alliance for Community Media v. Federal Communications Commission, 10 F. 3d 812 (DC Cir. 1993), vacated on granting of suggestion for rehearing en banc, 16 Feb. 1994, reported at 1994 US App. LEXIS 6440. См. также: Altmann v. Television Signal Corp., 849 F. Supp. 1335 (ND Cal. 1994).

34. Федеральная комиссия связи начала проводить эту политику в 1967 году. См.: Banzhaf v. FCC, 405 F. 2d 1082 (DC Cir. 1968) (было поддержано требование Федеральной комиссии связи о том, чтобы вещатели рекламы сигарет выделяли приемлемое количество времени для контррекламы).

35. Они ограничиваются каналами общественного доступа и правительственными и образовательными каналами (т.н. каналами PEG).

36. Michael Warner, The Letters of the Republic: Publication and the Public Sphere in Eighteenth-Century America (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1990).