Монро П. Телевидение, телекоммуникации и переходный период: право, общество и национальная идентичность

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть II. Поднятие занавеса: освобождение слова в переходных обществах

5. Изобретение независимости

В строгом вестибюле киевской гостиницы жизнь замерла, женщины-служащие уходят из-за стойки и перестают отвечать на телефонные звонки. Группа солдат протискивается в простые двери гостиницы и располагается рядом. Четыре полные женщины в белых поварских колпаках спускаются вниз из кухни и тихо занимают свои места. Все образуют тесный полукруг вокруг телевизора. На экране вы не увидите ни народных героев, ни празднования независимости. Наступает час мыльной оперы — снятой в Мексике, дублированной на русский язык и транслируемой по спутнику из Москвы. Теперь ее смотрят на Украине. Это короткий период “нормального”, момент передышки во время, когда бурно изменяется вся амальгама жизни и представлений об общественном благе. После десятилетий советского господства, после столетий царской власти Украина так долго была рассказом о стране, а не самой страной, что задача поиска атрибутов государственности — флага, языка, внешних сношений, вещательной политики — становится предметом сложного и тщательного формулирования.

Это мгновение в Киеве, среди изогнутых стульев и бледно-эротического мерцания телевизионного экрана, — часть состязания за контроль над образами, состязания, в котором еще ясно не определились конкурирующие стороны. Мерцающие отблески мексиканской мыльной оперы, которую смотрят зачарованные украинские зрители, могут дать больше для понимания будущего, чем язык законов, парламентских дискуссий или претензий на представление национальной идентичности. В краткосрочной перспективе ведется интенсивное внутреннее соревнование за судьбу страны, но в более долгосрочной перспективе технология, глобальная политика и переориентация общественного вкуса будут иметь свои собственные императивы. Становясь частью большого рынка образов, Киев определяет свое отношение к сильному культурному влиянию Москвы, изображаемому теперь как “чужое”. Имеются попытки, хотя едва ли их можно назвать достаточно энергичными, создать чисто украинское культурное присутствие, прочно связанное с простым народом и служащее в качестве внутренней силы, конкурирующей с космополитическими образами. Это те вопросы, которые повторяются и будут повторяться не только в Киеве, но и в Тбилиси и Алма-Ате, Владивостоке и Санкт-Петербурге. Все эти пункты в бывшем Советском Союзе составляют зону прошлого всеобъемлющего влияния, от которого эти составляющие части теперь пытаются удалиться. Способность совершить такое культурное, отличное от политического, удаление и стратегия его осуществления являются предметом тщательного рассмотрения и сильной борьбы.

К весне 1994 года не только Украина, но и Эстония, Литва и другие государства бывшего Советского Союза выступали с угрозами ограничить передачи московского телевидения Останкино на своих территориях. Временами эти угрозы объяснялись большими расходами на трансляцию, временами тем, что Москва использует инструмент транснационального телевидения для представления новостей, подрывающих новые государства и укрепляющих позицию России по спорным вопросам. Для 25 миллионов русских в “ближнем зарубежье” урезание русского телевидения было не чем иным, как дискриминационным, ультранационалистическим актом. Аура телевидения, однако, была такова, что правительственные решения относительно того, следует ли и далее тратиться на поддержку российского телевидения, затрагивали воспоминания об империи и беспокойство о сферах влияния.

Положение, в котором оказались страны бывшего коммунистического блока из Центральной и Восточной Европы и из бывшего Советского Союза, делает их полезной испытательной площадкой для проверки возможностей и ограничений, с которыми сталкиваются правительства в период глобализации вещания. Они должны смоделировать свои собственные идентичности, решив при этом, насколько плюралистическими должны быть эти идентичности [1]. Часто они должны принимать решения относительно того, следует ли поощрять программы из России, особенно в свете большого числа русских в “ближнем зарубежье”, и как нужно регулировать объем программ из других стран (с Запада или, в Средней Азии, — из Турции и Китая). Это — государства, которые имеют осознанную потребность “сфабриковать себя”, построить лояльность и определить гражданство. Если гипотеза “рынка лояльности” полезна при описании изменений в законодательстве и регулировании СМИ, то переходные общества — Центральная и Восточная Европа и новые независимые государства бывшего Советского Союза — представляют собой замечательный испытательный полигон для апробирования этой гипотезы. В то время, когда из обломков командно-административной экономики собирают каркас либеральной демократии, вопросом первостепенной важности становится решительное преобразование их исторически монопольных вещательных систем.

Все государства постоянно вовлечены в процесс изобретения и взращивания традиций, в противном случае они обречены. В переходных обществах государственное строительство идет в явной форме, проблемы и подходы более очевидны, мотивы излагаются яснее, конфликты также гораздо острее. Этим государствам сразу же требуются новые мифологии, новые истории, новые повествования. Спонтанно или по команде осуществляется процесс фактической трансформации общественных настроений в сторону экономической жизни, в сторону политической жизни, в сторону гражданства и личности. Этот процесс неизбежно включает в себя решения относительно формы и содержания СМИ. Процессы преобразований включают пристегивание СМИ к участию в проекте изменений в соответствии с либеральными демократическими нормами. В обществе, где СМИ так глубоко использовались в целях идеологической обработки и воспитания, их использование для распространения нового повествования может показаться ироническим. Использование СМИ правительством в процессе государственного строительства слишком сильно напоминает о старом тоталитарном режиме и плохо согласуется с современными, по-видимому, демократическими устремлениями. В целях содействия сплочению эти новые государства сочетают риторику свободы с прославлением национальных культур в надежде поставить на свое предприятие печать национального характера. Переходные общества являются небольшим полем битвы для соперничающих внешних представлений о том, на какую иностранную модель должна походить трансформированная посттоталитарная система. На них оказывается сильное давление, с тем чтобы подчинить их западным порядкам. В то же время в них остается вялый импульс сохранить свои прежние обычаи.

ОПРЕДЕЛЕНИЕ НЕЗАВИСИМОСТИ

В этом контексте один из самых трудных вопросов — расширение “независимых” СМИ. В то время как повсюду в регионе наблюдался расцвет неправительственных газет, развитие независимого вещания шло куда медленнее. Озабоченность относительно российского телевидения в Киеве и всеобщий поиск новых мифологий заставляет сражающихся лидеров со смешанными чувствами терпеть существование эффективных, поистине самостоятельных и конкурирующих СМИ. “Независимость” СМИ — ключевое заклинание, определяющая надежда в переходный период. Однако совсем не очевидно, что именно составляет независимость — конечно же, не простое повторение фразы-заклинания и не пугающее осознание ее сложности.

В главах 6 и 7 независимость рассматривается с точки зрения составления законопроектов, формальных попыток установить правовую структуру, нацеленную на увеличение независимости через защиту вещателей от государства, небольших вещателей от могущественных изготовителей программ, слабых изготовителей программ от могущественных гигантов в сфере СМИ. Некоторые законы защищают редактора от издателя и даже журналиста от редактора. Взглянув подробно на ситуацию в России, можно выяснить связь между законодательством и насилием. Кроме того, глава 6 сосредоточивает внимание на Российской Федерации, а в главе 7 рассматривается переход в других странах и делается попытка определить, какие критерии следует применять при оценке реформ в законодательстве о СМИ как в бывшем Советском Союзе, так и в остальных государствах Центральной и Восточной Европы.

В этой главе с разных позиций рассматривается проблема определения независимости. Формальный язык законов и судебных решений невозможно понять без определенного проникновения в историческое происхождение слов и концепций. Эти переходные государства обладают особым наследием, в котором важнейшее влияние всегда имела сложная терминология и тщательно разработанная доктрина; для понимания перенесения мысли на новый набор правовых ожиданий необходимо хотя бы вкратце ознакомиться с этим наследием. Кроме того, бурная сторона обретения независимости является как человеческой, так и юридической функцией: важно получить определенное представление о стремлениях, мотивации и способностях тех, кого можно назвать первопроходцами независимости. Все изменения в сфере СМИ зависят не только от новаторов, но и от тех, кто ранее контролировал эту сферу, от существующих журналистов и от существующей журналистской традиции. Важный аспект этих процессов реформирования законодательства заключается в усилиях западных организаций — правительств, фондов, частных предпринимателей — потратить силы, деньги и творческие усилия для продвижения идеи независимости. Для лучшего понимания развития законодательства о СМИ в переходных обществах полезно получить общее представление о целях и усилиях этих апологетов свободы слова.

В республиках бывшего Советского Союза декларации о независимости СМИ множатся в то же самое время, когда государства ищут определение собственной силы в коренным образом изменившемся мире. Перед самым распадом Советского Союза 2-й канал Центрального телевидения, представляющий неистовую воинствующую Россию, провозгласил свою независимость от вышестоящей организации — Гостелерадио, но сразу же впал в зависимость от Российской Федерации. Летом 1992 года группа российских бизнесменов, руководимых Эдуардом Сагалаевым, объявила о создании совместного предприятия с компанией Turner Broadcasting System (TBS) (владельцем знаменитого канала Си-эн-эн ) по созданию первой частной независимой телевизионной станции в России. В том же самом году президент России Борис Ельцин появился на телевидении с группой редакторов, чтобы вновь заявить о своей приверженности свободе прессы и, в частности, о “независимости” Известий от государства, но газета осталась зависимой от государства в отношении газетной бумаги и полиграфических мощностей. Газета Правда заявила о своей не- зависимости от коммунистической партии, но через год ее выпуск был временно приостановлен правительством за поддержку насильственного свержения конституционного строя. Наиболее ожесточенный спор между президентом Ельциным и парламентом до его роспуска в 1993 году велся по вопросу о том, какой институт в большей степени поддерживает независимость прессы. Сильный коммерческий дебютант — телекомпания НТВ, финансируемая группой банков, стремившихся добиться широкого влияния в области СМИ, в 1993 году заявила о себе как первая поистине независимая организация с полномасштабными программами новостей. В январе 1994 года газеты совместно выступили с угрозой забастовки ради сохранения своей независимости, но в их требованиях сохранения субсидирования и других привилегий ясно звучала потребность в старых отношениях. Несмотря на многочисленные декларации, упорно сохранялось ощущение, что эликсир, дающий самостоятельность, еще не удалось открыть.

Эти изменяющиеся формулировки независимости служат показателем того, что абсолютная независимость, связанная с финансовой безопасностью, обычно оказывается всего лишь химерой. Большинство журналистов, даже не зависящих от государства, зависят от издателя или редактора. Большинство издателей и редакторов зависят от рекламодателей и своих банков или от других источников финансирования. Возможно, только намеренно бедные или вызывающе преуспевающие остаются упорно независимыми. Роберт Карл Манофф (Robert Karl Manoff) обратился к рассмотрению этих аспектов определения независимости, бросив вызов общепринятым формулировкам. СМИ в бывшем Советском Союзе, пишет он, могут достичь определенной степени политической независимости только ценой увеличения зависимости от негосударственных институтов. “Проще говоря, необходимо тщательно взвесить последствия изменения зависимости от правительства, партии, административных органов и государства на зависимость от промышленных магнатов и частных коммерческих предприятий”. Для Маноффа “независимость” СМИ даже в старых западных демократиях не является абсолютной. Везде, в том числе и в установившихся, действующих демократиях, отношения между СМИ, политиками и правительством довольно неоднозначны. Правительства контролируют и распределяют вещательный спектр, разрешают и аннулируют пониженные почтовые тарифы для печатных изданий, принимают и проводят в жизнь законы о государственной тайне, законы об иностранцах и об антиправительственной агитации, законодательство о национальной безопасности [2].

В самом простом виде сущность независимости заключается в независимости от чего-либо или кого-либо. В американском лексиконе независимость означает неприкосновенность от правительства, особенно от проводимого правительством насаждения национальной идентичности. В докладе Комиссии по политике в области радиовещания и телевидения — необычного консорциума, возглавляемого бывшим президентом Джимми Картером и занимающегося развитием вещательной политики в бывшем Советском Союзе, — была предпринята попытка установить цели и определить условия автономии вещания [3]. Эти цели включали поиск истины “без страха и пристрастий”; вовлечение рядовых членов общества в демократический процесс; приобретение доверия в целях уменьшения отчуждения граждан и поощрения их участия в демократическом процессе; контроль над злоупотреблением властью со стороны правительства через разоблачение преступлений и создание уравновешивающего центра власти; предоставление простым людям трибуны для реального выражения своих интересов и давления на властные институты, в том числе на правительство, и обеспечение доступа к средствам самовыражения.

Определения, подобные тем, которые изложены Комиссией Картера, сосредоточиваются на свободе от подотчетности правительству, свободе максимизировать экономические выгоды, свободе вещателей следовать “любым выбранным ими целям”, ограниченной только “давлением и стимулами конкурентоспособного экономического рынка”. Несмотря на похвальность такого подхода как превозносящего независимость и самостоятельность, он обладает врожденным недостатком: слишком не очевидна связь между декларируемыми целями общества и особой неприкосновенностью, требуемой от общественного регулирования. Проповедники независимости и защитники свободного телевидения предполагают, что общественные цели дискурса и индивидуального вовлечения будут реализованы через рост независимых вещателей. Однако совсем не очевидно, будут ли в действительности осуществлены эти предположения.

ОТ ПАРТИЙНОСТИ К ГЛАСНОСТИ

Процесс изучения “независимости” целесообразно начать с исторического контекста, в котором она возникает. Даже в наиболее просвещенных из новых освободившихся обществ переход к независимости сопряжен с препятствиями; сферу трудностей невозможно понять без осознания давней связи между СМИ и государством. В бывшем СССР телевидение и радиовещание были настолько естественным продолжением государства и партии, что для понимания постсоветских правовых структур необходимо выяснить, в чем именно заключалась их роль. С самого начала советской эры Ленин, а затем Сталин поставили искусство — и образы в целом — на службу государству. Для продвижения идеалов революции была создана эстетика социалистического реализма [4]. Среди первых декретов было распоряжение об установке общественных скульптур, прославляющих определенный ряд героев революции. Искусство 1920—30-х годов использовалось для донесения идей центральных властей до самых отдаленных окраин страны, проводя повсеместно миссию Партии.

Ленин рано и очень определенно заложил принципы, которыми должны были руководствоваться в своем творчестве художники, писатели и другие работники СМИ. Функцию журналистов можно сравнить с функцией других изготовителей образов. Картины усердно работающих крестьян, задумчивого вездесущего Ленина, а позднее бодрого отеческого Сталина должны были соответствовать набору подробных критериев, отличающих высокое искусство от низкого, приемлемое искусство от неприемлемого. Аналогично существовали манеры письма и формулы сюжетов, которым должны были следовать журналисты. Партийность/идейность, объективность/правдивость, народность/массовость и гласность/открытость — все эти принципы были установлены Лениным, и они закреплялись в книгах для обучения художников и творцов образов после 1917 года [5]. Для объяснения развития текущего перехода следует рассмотреть раннее, идеализированное понимание этих принципов. Они устанавливают лексикон прошлого — употребление слов, которое нужно иметь в виду при рассмотрении настоящего. Без подобной основы современное употребление таких слов, как “независимость” или “объективность”, может оказаться ловушкой.

ПАРТИЙНОСТЬ

В ленинском языковом арсенале партийность была доктриной, в соответствии с которой любая публикация суть заведомое тиражирование классового мировоззрения и потому должна служить прямой и открытой защите интересов рабочего класса. Партия — авангард, и дух партии должен проникать во все решения, все проявления деятельности правительства. Декрет о печати, принятый Советом Народных Комиссаров 27 октября 1917 года, в первый день работы правительства, дает ясное представление об отношении между официальной точкой зрения и свободой печати.

Буржуазная пресса — один из самых мощных видов оружия буржуазии. Особенно в этот критический момент, когда новое правительство рабочих и крестьян только закрепляет свое положение, было бы немыслимо оставлять это оружие в руках врага, когда оно не менее опасно, чем пуля или пулемет [6].

С точки зрения цензурных исключений, включенных в закон о СМИ 1991 года, интересны прежние основания для закрытия печатных изданий: “подстрекательство к открытому сопротивлению или неповиновению рабоче-крестьянскому правительству”, “сеяние разногласий посредством явно клеветнического извращения фактов” и “подстрекательство к явно преступным действиям”.

В современных либеральных демократиях провозглашается принцип “беспристрастности”, но западная идея беспристрастности не соответствует ленинскому взгляду, согласно которому “беспристрастная информация” является иллюзией [8]. После Декрета о печати и, уж конечно, к 1919 году лидеры упростили выполнение требований партийности запрещением частной собственности на прессу, печатные издания и вещание и передачей собственности на средства массовой информации исключительно в руки партийных организаций, правительственных органов и таких общественных организаций, как профсоюзы. Под покровительством этих “учредителей” задачей средств массовой информации стало, как сформулировал Брайан Макнейр (Brian McNair), выполнение роли “трибуны” или платформы для тех организаций, с которыми они связаны.

В первые годы после развала Советского Союза связь между “учредителями”, СМИ и представлениями о независимости оставалась неоднозначной, в чем повинна в значительной мере традиция партийности. Концепция “учредителя” сохранила сущность партийности, а именно то, что здравый смысл находится внутри правительства, а не в разнообразных частных руках. Как показано в главе 6, газеты должны были отказаться от своих официальных и партийных учредителей, и повсеместными стали проблемы прав собственности. Закон Российской Федерации “О средствах массовой информации” 1991 года (далее — российский закон о СМИ), например, строго регламентирует то, кто может быть “учредителем” средства массовой информации. Проблемы с учредителями доставили много беспокойства при переходе от более управляемой к свободной прессе. Без осознания ленинского прошлого, без концепции партийности было бы трудно перевести на язык западной терминологии значение статуса и функции “учредителя” изданий.

ОБЪЕКТИВНОСТЬ

Вторая концепция объективность/правдивость также подчеркивает контраст между марксистско-ленинскими определениями социалистической реалистической объективности и западными идеями беспристрастности и нейтральности. Эти различия в восприятии объективности являются важным фактором в понимании переходного периода. Сущность доктрины лежала в научном доверии к тем, кто преподавал ленинскую перспективу. Доверие к ленинской теории означало то, что чем больше объем информации и чем полнее репортажи, тем больше будет преданность политическим истинам. В советском учебнике для журналистов говорится, что “объективность — основное требование ленинской методологии” [9], где “объективность” основывается на предположении, что “исторический материализм... является научным мировоззрением”. В переходный период остаются требования объективности и правдивости со стороны журналистов; требования о том, что журналист должен быть объективным, содержатся в российском законе о СМИ 1991 года. Для тех, кто получил образование в советский период, для тех, у кого сохранилась память о прошлом, новая объективность может просто означать, что научным мировоззрением является новая теория — теория капитализма, и что объективность состоит в демонстрации ее правоты. Объективность может стать той картиной мира, которая подтверждает научный подход тогдашнего режима к конкретной проблеме.

НАРОДНОСТЬ

Большому риску во время перехода к рыночной экономике подвергается и другой принцип — народности или массовости. Народность налагала на средства массовой информации обязательство быть связанными с массами и увеличивать тираж не в целях повышения прибылей, а в идеологических целях. “Наша пресса... не может иметь задач или интересов, отличных от задач и интересов народа” [10]. Брайан Макнейр пишет об этом следующим образом: народность означает, что “СМИ должны быть открыты для взглядов и мнений масс” [11]. Но народность означает также поддержание связи с рабочими массами, избежание банальностей и обеспечение сильного укрепления, перевоспитания и преобразования людей. Народность и массовость подчеркивали желательность почти всеобщей доступности газет и телевидения и сознание того, что СМИ должны быть готовы помогать правительству воспитывать общественность в русле сформулированных государством целей.

Среди дискуссий переходного периода, сохранивших оттенок народности в постсоветский период, нужно отметить споры относительно цены газет, размера субсидий, доступности газетной бумаги и доступа к полиграфическим мощностям. Конечно, принципиальная боязнь свободной прессы, критической к правительству и достаточно безразличной к его точке зрения, — один из самых сильных пережитков марксистско-ленинских принципов. Ту же природу имеет беспокойство тенденцией резкого возрастания цены газет, ведущей к стремительному падению тиражей. Обеспечиваемое свободным рынком решение спроса и предложения информации не согласуется с принципами народности, если оно ведет к тому, что большие слои сообщества оказываются без доступа к информации. Продолжающееся субсидирование газет независимо от сложных дискуссий о том, кто должен получать такие субсидии, свидетельствует о желании общества обеспечить связь информации с максимально возможной аудиторией. Отголосками этих старых традиций звучат и предложения о том, чтобы газетная бумага и полиграфические мощности по льготным ценам были доступны всем в них нуждающимся. Как эти вопросы проявили себя в последние годы, подробно рассматривается в главе 6.

ГЛАСНОСТЬ

Существенное значение имеет понимание четвертого ленинского принципа — гласности, поскольку она явилась важнейшим обоснованием горбачевских реформ. Гласность, в ленинском понимании, заключается в широкой пропаганде позитивных сторон советского развития. Но она также имела значение, которое в чем-то можно сравнить с западными представлениями о свободе печати. Ленин писал, что газеты должны обнаруживать “недостатки в экономической жизни каждой рабочей коммуны, безжалостно клеймить эти недостатки, откровенно разоблачать все язвы нашей экономической жизни и таким образом взывать к общественному мнению трудящихся в целях излечения этих язв” [12]. “Критическая гласность” предполагала, что влияние пропаганды увеличится, если критическому анализу прессы подвергнутся также правящие элиты и функционирование экономики. Но в этом смысле критическая гласность способствовала властям: критика в разумных масштабах была полезна, поскольку она придавала прессе легитимность и, следовательно, создавала доверие к контролировавшему прессу правительству. К тому же эта доктрина была самоограничивающей; слишком много критики или критика высоких уровней партии и правительства могла подорвать партийность и народность. Концепция гласности включает в себя один аспект, помогающий понять постсоветское законодательство и полемику: доступ общественности к источникам информации. Понятие доступа к информации было отражено в законе о СМИ 1991 года, обязавшем должностных лиц быть открытыми для прессы, имитируя, словами Ленина, “открытую полемику между товарищами” [13].

ТРЕВОГИ ПРЕОБРАЗОВАНИЯ

Не только правительства, не только газеты и вещательные организации как институты, не только законодательство, не только правительственные органы, но и простые люди как личности были затронуты сложным переходом от старых образов мышления к новым. Факультетам журналистики пришлось подвергнуться мучительно сложному процессу изменения учебных планов, замены учебников, “перевоспитания” как самих преподавателей, так и студентов. Судьи, погруженные в примеры прежнего законодательства, должны были изменить образ своего мышления.

Среди тех, кто ощущает на себя влияние прошлых привычек, — журналисты со стажем, которые чувствовали себя спокойно и безопасно при старом порядке. У этих журналистов — как и журналистов в других странах мира — есть свои любимые места отдыха и бесед. Бар Ассоциации иностранных журналистов в Москве в период сразу после распада Советского Союза являл собой напоминание лучших времен. Он был тогда одним из мест сбора опечаленных авторов прошлых десятилетий, бывших репортеров организаций, разорванных в клочья комбинацией идеологического сдвига, смерти империи и увольнений, вызванных сокращением государственного бюджета. Разговоры идут о цене спиртных напитков во времена Брежнева. Настроение участников напоминает драму Юджина О’Нила “Разносчик льда грядет” — состояние людей, тоскующих по прежним временам, старым ценностям. Бесспорно, журналистика находилась на службе государства, в подчинении у партии. Но те, кто принял на себя эти узы, кто говорил то, что от него ожидали, были приучены думать, что они не менее независимы, чем их западные коллеги. По их мнению, они просто находились под иным, возможно, даже более благородным давлением — правительственным, а не частным, идеологическим, а не коммерческим.

Ставшие теперь безработными, они испытали на себе страдания переходного периода, оскорбления, связанные с их прежним местом службы, экономические тяготы нового экономического порядка. Часто с насмешкой отзывались они о новой независимости, усматривая в своих более успешных собратьях по перу тех, кто, выучив новые фокусы, смог танцевать под музыку более безвкусных, но более удачливых музыкантов. Беседа в баре велась о трансформации газет, ранее контролировавшихся государством и партией, а теперь ищущих другие формы собственности. Для них сравнительная независимость — американская по сравнению с советской — вращалась вокруг той странности советской журналистики, факте, что большинство изданий были инструментами правительственных или партийных органов. Можно сказать, что решение о том, что должно быть в газетах, которое во всем мире принимается издателями, в советской системе принималось учредителем — организацией, связанной с государством. Большинство журналистов старого порядка заканчивали разговор о мифе независимости утверждением, что все писатели подчиняются прихотям начальника. Так было в прошлом и так будет в будущем.

Типичным завсегдатаем был мужчина, пять лет проживший в Праге, работая на финансируемую Советским Союзом международную организацию журналистов; его задача в течение этого периода заключалась в демонстрации того, насколько свободными в действительности ощущают себя журналисты за “железным занавесом”. Теперь он сидел в Ассоциации иностранных журналистов и спрашивал, почему так дорого стоит виски, что случилось со старыми истинами и выживет ли новый порядок. Вокруг него, заполняя помещение, находились человеческие примеры трансформации. Они и организации, для которых они работают — газеты, агентства печати, вещательные организации, — в течение нескольких последующих лет столкнутся с мучительной болью — потерей связей с бывшими спонсорами, потерей гарантии государственной поддержки, потерей предсказуемости установившейся ситуации, в которой они пишут и редактируют.

Эти журналисты и редакторы столкнутся с рыночной системой, в которую устремятся вкладывать средства иностранные издатели и в которой чужие организации — американские и европейские фонды — будут спонсировать чтение лекций о свободе, а старые правительственные органы сохранят свою власть через вновь установленные финансовые рычаги. Это будет рынок, на котором новое правительство станет поддерживать одних участников и препятствовать деятельности других, иногда даже запрещая их. Многие из этих мужчин и женщин смогут приспособиться и даже обнаружат, что выработанные при старом режиме навыки так же полезны и при новом режиме. Но для многих собравшихся у стойки бара переменить прошлые привычки окажется чрезвычайно трудно, как бы много времени они ни потратили на тренировку и переобучение.

ПЕРВОПРОХОДЦЫ НЕЗАВИСИМОСТИ

Другая система “независимости”, другой источник энергии для преобразований исходили от первопроходцев, многие из которых были новичками в области СМИ, зачастую сочетающих цели свободного предпринимательства и получения прибыли с надеждами на позитивные перемены в обществе. Почти каждое событие в бывшем Советском Союзе, связанное с призывами к независимости, отражало дух перехода от старого к новому. Осенью 1991 года 200 новых журналистов, продюсеров, директоров агентств новостей и телевизионных предпринимателей из различных точек страны, все еще называвшейся Советским Союзом, встретились со своими американскими коллегами. Они пытались найти свой путь в прекрасном новом мире, выработать его новый язык, основать новые институты, такие, например, как организация независимых вещателей. Встреча проходила в Новгороде, и выбор города не случаен: встреча должна была состояться не в Москве или Санкт-Петербурге — этих центрах постсоветской власти.

Для многих присутствующих на встрече новых журналистов частью идеи “независимости” были освобождение от Москвы как господствующей культурной силы и независимость от партии и государства. Поперек главного проспекта была натянута большая красная растяжка, напоминающая те полотнища с золотыми буквами, которые обычно оповещали о начале работы очередного партийного съезда. Этот плакат, однако, с гордостью возвещал о новом виде съезда — форуме свободы выражения под располагающим девизом: “Независимое телевидение в посттоталитарном обществе”.

На три дня Новгород стал домом для странного скопления руководителей фондов, инвестиционных банкиров, финансовых специалистов и общественных адвокатов; американские идеалисты встречались с “новыми русскими”, телевизионными магнатами, организаторами совместных предприятий, современными продюсерами, мечтателями прошлого века, работающими с технологиями века нынешнего. В известном смысле девиз говорит сам за себя. Это была группа людей, пытавшихся определить значение независимого телевидения в новых республиках, в мире после горбачевской гласности. Делегаты собирались на заседания в недавно опустевший Дом политпросвещения коммунистической партии, так недавно освобожденный от его прежнего предназначения, что на дверях все еще виднелись печати, которыми его опечатали местные власти. Одно из заседаний проходило в комнате, обшитой светлыми панелями, с инкрустацией в контрастных тонах на одной из стен. Большой зал был построен в иерархической архитектуре старого порядка — изогнутая арка структуры власти на сцене, парящая над находящейся снизу аудиторией.

Как и на любой конференции, большая часть напряженных бесед проходила в перерывах и в коридорах. Специалист из частной коммерческой станции в Харькове, украинском городе с почти двухмиллионным населением, рассказал следующую историю: он работал на молодого украинца, который увидел возможность создать свою собственную телевизионную станцию и сотворил в Харькове маленькое чудо, отремонтировав старый транслятор, где-то заняв денег и выпросив у кого-то несколько телевизионных камер. Показывая полученные сомнительным путем американские фильмы, он создал коммерческую станцию, которая в течение короткого времени стала одной из самых популярных на Украине. Чтобы добыть больше денег, талантливый юный предприниматель появился на экране и сообщил зрителям, что они должны приобрести специальные декодеры, поскольку сигнал отныне будет зашифрованным. Почти 200 тысяч зрителей прислали по 200 рублей каждый (значительную по тем временам сумму). Это был программный эквивалент политических изменений, поддержка определенного типа независимых программ, не зависящих от развлекательной политики государственного предприятия. Сигнал так и остался незашифрованным, а возможное надувательство так и не стало предметом общественного сожаления. Как и в политике, это были всего лишь планы, которые так и остались планами — планами разумного использования денег. Во времена надежды и перехода этого было достаточно.

На заседании, посвященном коммерческому финансированию, журналисты выслушали Леонида Колнакова, у которого имелась лицензия на частную коммерческую станцию в Санкт-Петербурге. Он был одним из людей новой породы, почти преуспевающий бизнесмен, ратующий за независимость СМИ не по политическим, а по коммерческим мотивам. Он говорил очень уверенно и имел все предпосылки для успеха. У него был четкий план: начать вещание с 4 часов в сутки, в течение 6 месяцев постепенно довести время вещания до 8 часов в сутки и продолжать увеличивать его в дальнейшем. Часть его программ будет нацелена на проживающих в Санкт-Петербурге иностранных граждан. Это была независимость предпринимателя, свобода не следовать некоторому продиктованному идеалу “правильности” тех или других программ, а отвечать на запросы рынка. Предприниматель мог позволить себе ждать, и он не планировал получение прибыли в течение ближайших двух лет. Пример изменившихся тенденций заключается в том, что его партнером являлся богатый калифорниец, который был инвестором со своей собственной комбинаций идеалистических и финансовых планов. В качестве демонстрации своей проницательности Колнаков показал лицензию — документ с нужными подписями и печатями в бархатном футляре. Лицензии нужны для любой деятельности, но редко когда они являются полностью правильными документами. Эта лицензия была выдана всесоюзным министром незадолго до распада Советского Союза, и в воздухе уже носилась мысль о том, что потребуется новый дополнительный документ, а значит, и новый визит к уже другому ряду бюрократов.

Американцы на этих конференциях так же важны для нашего рассказа, как русские или украинцы. Некоторые из них представляли свои личные взгляды на американскую демократию — популистские и в то же время сильно капиталистические, и напоминали энтузиастов—пропагандистов кабельного телевидения в начале его триумфального шествия по Соединенным Штатам. Они были идеалистами, стремившимися показать, что свободная пресса может возникнуть сама собой из среды неряшливых самостоятельных журналистов без вмешательства существенных экономических интересов или защитного вмешательства государства. Под влиянием американцев происходило очевидное постижение сущности демократии, напоминавшее затухающий уже калифорнийский оптимизм и ностальгическую веру в усилия сообщества и волюнтаризм. Эта надежда была очаровательна, хотя неясно было, насколько длительной может оказаться независимость. Одним из самых популярных американцев был инвестиционный банкир из Сан-Франциско, самоотверженно прилетевший в Санкт-Петербург, чтобы помочь участникам конференции разобраться в алхимии бухгалтерских балансов. Его осаждали те, кто находился под наивным очарованием денег и еще не раскрытых отношений между быстрым ростом “совместных предприятий” и стремлением к ничем не ограниченной свободе слова.

Другим примером первых необдуманных шагов в направлении независимости была трансформация находящейся поблизости от Новгорода телевизионной станции. Размещенное в старом здании и внутри напоминающее американское кабельное телевидение на начальном этапе его развития (одна обшарпанная студия, весь в грязных пятнах обитый материей стул и кушетка, слегка прогнувшиеся книжные полки и пластиковые цветы для интерьера неизбежных “говорящих голов”), телевидение Новгорода пыталось утвердиться в новом мире. Возможности его были ограничены: в то время оно готовило по 45 минут видеоматериалов примерно 20 раз в месяц, которые передавались на 2-м российском канале в качестве витрины региональной идентичности. Кроме того, в традициях нового предпринимательства оно завладело местным дециметровым каналом. На нем оно экспериментировало с новой возможностью продажи рекламного времени, показывая по вечерам в течение 4 часов фильмы со взятых напрокат видеокассет без каких бы то ни было лицензионных платежей иностранным производителям фильмов.

Говорили, что телевидение Новгорода будет частным и должно быть приватизировано, однако структура его собственности во многом говорила о сложности независимости. Оказалось, что новая станция находится в собственности акционерной компании, 10 процентов акций которой в конце 1991 года принадлежало горисполкому, около 10 процентов — местной профсоюзной организации и приблизительно 80 процентов — частным лицам (в том числе бывшим высоким чиновникам эпохи государственной собственности). Этот ранний случай приватизации дает ключ к пониманию последовавших проблем: находящиеся у власти лица, собравшись за одним столом, решали, что именно они (часто журналисты и редакторы) являются самыми подходящими собственниками ценного СМИ. Как выбирались обладатели привилегий, проводилась ли приватизация действительно на конкурентной и справедливой основе, получила ли общественность адекватное вознаграждение — все эти вопросы, как правило, никем не ставились.

Учитывая подавляющую роль государства в прошлом, одно было совершенно ясно в это раннее время распада: механизм независимости был в равной степени создан как чиновничеством, так и новым классом “независимых”. На конференции в Новгороде высокопоставленный правительственный специалист, занимающийся в российском министерстве связи вещанием и спутниками, рассказал о роли правительства в формировании более совершенных инструментов будущей конкуренции. Подобно многим амбициозным российским чиновникам, одной ногой он еще стоял в правительстве, а другой — уже в новом величественном частном предприятии, сулившем светлое будущее. В правительстве он входил в состав высокопоставленной группы, подготавливавшей новую спутниковую службу программ, которая должна была использовать транспондер. Как и многие другие проекты раннего постсоветского периода, осуществление этого проекта должно было начаться “в самом ближайшем будущем”.

Проект был широкомасштабной, монументальной мечтой. И конечно же, если бы началось его осуществление, технократ ушел бы из министерства и стал заниматься проектом. Была бы проведена приватизация с благоприятными возможностями для устроителей, и все это во имя независимости. Зона охвата спутника должна была простираться от Восточной Франции далеко в глубь России и с Севера страны до Северной Африки. Текущими “собственниками” проекта были два министерства, Всероссийское государственное телевидение и радиовещание и ряд других учреждений. Программная служба должна была стать полностью коммерческой; в будущем она могла бы приниматься системами кабельного телевидения и телевизионными службами, такими как телевидение Новгорода, т.е. независимым телевидением с ретрансляторами, но без собственных программ. Это был период смелых идей, в которых будущее представлялось в виде западного процветания, с множеством новых СМИ, каждое из которых находилось в поиске своей ниши и своего способа финансирования.

Трудности борьбы за независимость были отмечены двумя энергичными чиновниками информационного агентства ТАСС Владимиром Зарецким и Виктором Литанко. Они осознали, что, подобно большинству других бюрократических организаций, их агентство станет сражаться за свое существование, пытаясь найти средства для зарплаты своим сотрудникам и новые источники доходов. Зарецкий и Литанко подали заявку на получение новой лицензии на радиовещание, однако, принимая во внимание туманную процедуру получения прав на использование частот, их усилия оказались тщетными. За три недели до начала новгородской конференции они узнали, что правительство Российской Федерации предоставило фактически существующей монополии — Всероссийскому государственному телевидению и радиовещанию — право выдавать временные разрешения для получения новых лицензий на радиовещание. Правдивой или нет была эта информация, было неизвестно, но молодых предпринимателей сильно беспокоила такая передача полномочий, поскольку государственный вещатель вряд ли будет заинтересован в выдаче лицензий своим конкурентам. Как и их коллеги на Западе, Зарецкий и Литанко постарались воспользоваться не доводами разума, а своими связями, заискивая перед парламентом и надеясь, что президент самолично вступится в защиту их интересов. Оказалось, что, как и в старые времена, независимость приходит через личные контакты и политические связи.

Вопрос о развитии конкуренции был также подчеркнут Сергеем Дувановым, тридцатилетним человеком азиатского типа, приехавшим в Новгород из Алма-Аты, тогдашней столицы среднеазиатской Республики Казахстан. Как и многие другие новые “продюсеры”, Дуванов пытался определить, как можно получать, изготавливать или продавать телевизионные продукты для альтернативной передачи. Социолог и продюсер, Дуванов продемонстрировал, как упал в Казахстане зрительский интерес к казахскому центральному телевидению после того, как независимые пиратские передатчики начали показывать американские фильмы. Читая от руки исписанный листок с весенними и осенними показателями зрительской аудитории для каждой из станций, которые можно смотреть в столице Казахстана, он заявил, что зарождающиеся коммерческие станции серьезно посягают на традиционно правительственный телевизионный рынок. Очень большая доля зрителей — более 50 процентов — в ходе опроса сказали, что они регулярно смотрят передачи новых станций (которые часто существуют за счет пиратского показа американских фильмов).

В его докладе о триумфе новых станций затаились, однако, потенциальные опасности. Если независимое телевидение станет слишком явно угрожать своим официальным конкурентам, на горизонте возникнут очертания языковых и других проблем. Зрительская аудитория официальной станции, вещающей на казахском языке, уменьшается в Алма-Ате по двум причинам: 1) высокая доля русского населения; 2) многие казахи сами плохо знают казахский язык и предпочитают смотреть передачи на русском языке. Независимость в данном случае может оказаться несовместимой с устремлениями республики, сражающейся за свою идентичность. Поскольку “независимые” использовали правительственный передатчик и предоставляемые правительством офисные помещения, слишком явный успех или неверные действия по отношению к правительству в любой момент могли привести к их гибели.

Серьезный конфликт на новгородском форуме привел к напряженности между французами и американцами. На форуме было около дюжины человек, связанных с французским радио и телевидением, и, как предзнаменование будущей мягкой конкуренции, конференция стала ареной стычки в подсознательной борьбе западных интересов за умы и души русских людей. Французские представители не хотели, чтобы конференция выглядела слишком американизированной или чтобы американцы руководили всеми основными организационными форумами, а американцы почти бессознательно с подозрительностью относились к европейскому влиянию. Когда большинство участников конференции захотели выслушать рассказ американского инвестиционного банкира о стандартном бизнес-плане, почти все французы покинули зал заседаний. Американцы планировали амбициозный ряд семинаров для обучения независимых журналистов искусству составления репортажей, французы же планировали открыть франко-советский институт по менеджменту вещания для подготовки высококлассных администраторов. Никто из западных участников конференции не представлял правительства своих стран. Но все они в своих действиях руководствовались невысказанными внутренними стратегиями своих государств.

Напряженность франко-американского соперничества сочеталась с другими видами соперничества в спорах о формировании независимой вещательной ассоциации. Организаторы новгородского форума надеялись создать такую ассоциацию на форуме, однако еще до начала конференции энергичный директор радиостанции “Эхо Москвы” Сергей Корзун самостоятельно основал подобную ассоциацию со словом “российская” в названии. На конференции русские из Санкт-Петербурга высказали свое негодование по поводу того, что Москва украла идею, а представители других республик выразили свое возмущение тем, что организация, как и многое другое в прошлом, оказалась российско- и московско-ориентированной.

Корзун, чья крошечная станция стала знаменитой благодаря своим выпускам новостей (частично через передатчик, установленный на воздушном шаре) во время попытки государственного переворота в августе 1991 года, сидел на деревянном стуле в окружении толпы возбужденных молодых продюсеров и обсуждал с ними планы создаваемой вещательной ассоциации. Место действия сильно напоминало старые, 1930-х годов, картины революционных времен: сильный лидер и возбужденные участники дискуссии на заднем плане. На этот раз на герое были голубые джинсы, а рядом с ним лежали ротапринтные копии предлагаемых им целей и уставных документов.

НЕЗАВИСИМОСТЬ И ЗАПАД

Новгородская конференция была лишь предвкушением вовлечения в процесс западных правительств, фондов и предпринимателей. К середине 1990-х годов на поле западных воинов за независимость прессы стало уже тесно. Международный фонд СМИ, учрежденный с помощью гранта конгресса, ликовал в связи с перспективой запустить СМИ американского стиля в суровой пустыне правительственной прессы; его кадры, состоящие из питомцев американских газет и вещательных организаций, разъезжали по Центральной и Восточной Европе и бывшему Советскому Союзу, учреждая аванпосты подготовки специалистов и технической помощи. Фонд “Форум свободы”, хорошо финансируемый наследник издательской империи Ганнета (издателя газеты Ю-Эс-Эй тудей), отправил в бывший Советский Союз “послов независимости” и пригласил в Соединенные Штаты деканов журналистских факультетов, журналистов и специалистов в области СМИ. Финансовый менеджер-миллиардер Джордж Сорос, энтузиаст идей Карла Поппера, основал повсюду в регионе свыше десятка активных фондов, приступивших к сражению за создание гражданского общества. Агентство Соединенных Штатов по международному развитию (USAID) летом 1994 года объявило об американо-российской программе партнерства в области СМИ, в которой приблизительно 10 миллионов долларов предполагалось потратить на помощь отобранным станциям, газетам и агентствам новостей, с тем чтобы они стали сильнее в финансовом отношении и в отсутствие ограничений, налагаемых государственным сектором, могли изготавливать высококачественные программы как с профессиональной, так и с этической точки зрения. Комиссия Картера по политике в области радиовещания и телевидения издавала доклады об освещении выборов, межнациональных конфликтов и об экономике функционирования независимых СМИ.

Одним из наиболее агрессивных проводников американских идей независимости была организация Интерньюс (Internews), крупнейший получатель финансовой помощи агентства USAID, направленной на содействие демократии в бывшем Советском Союзе. В Киеве с помощью 7,7 миллиона долларов, полученных от правительства США, организация Интерньюс учредила Международный центр СМИ и таким образом получила прямое и глубокое влияние в хрупком мире независимой тележурналистики на Украине. С точки зрения финансирования и деятельности киевский проект был равносилен построению главного военного аванпоста, хотя в данном случае битва велась за изменение характера СМИ. Другим индикатором амбиций Интерньюс — не только на Украине, но и повсюду в регионе — было объявление этой организацией спутникового обмена программ “Открытые небеса”, который должен был связать независимые станции и центры СМИ на всей территории бывшего Советского Союза и Восточной и Центральной Европы в целях обмена программами новостей. Эта программа — результат гранта в размере 2,2 миллиона долларов для содействия развитию независимого телевидения в бывшем Советском Союзе — была направлена на создание независимой системы распространения новостей и основ, пусть импровизированных, телесети. В мечтах было создание конкурента системе государственной доставки телевизионных новостей, однако до осуществления этих грандиозных планов лежала огромная дистанция.

Аналогично этому проекту и в противоположность темному и гнетущему настроению в старых местах времяпровождения журналистов Российско-американский информационный пресс-центр (РАИПЦ) — недавно покрашенный и отремонтированный особняк XVIII века рядом с бурлящим московским Новым Арбатом — был символом и воплощением как всего нового, так и влияния Запада. Финансируемый американскими фондами и Агентством США по международному развитию, пресс-центр предназначался для усиления российской журналистики и особенно журналистской независимости. Центр стал кладезем информации: стоящие в небольших комнатах компьютеры должны были служить воротами к огромным банкам данных, доступных большинству западных журналистов, но совсем не обычных для российской действительности. Центр должен был стать местом частых посещений американских журналистов и издателей, осознающих, что привнесение в Россию “независимости” американского стиля будет способствовать сохранению там политической демократии.

Перед такой организацией стоят сложные задачи. Для создания ощущения совместного управления и подчеркивания своей независимости от Соединенных Штатов руководство номинально являлось двусторонним — российским и американским. “Повестка дня” Центра со временем должна включить в себя идеи независимости, связанные с достижением более совершенной общественной сферы: критический взгляд на правительство, что имеет решающее влияние на углубление демократических изменений. Здание “заселено” восторженными американцами, одни из которых недавно закончили университеты, другие являются учеными, занимающимися изучением России. Тесное пространство было отведено Комитету защиты журналистов — группе, отслеживающей продолжающиеся случаи лишения свободы и издевательств в постсоветскую эру. Наверху проводятся пресс-конференции с участием приезжих американских сановников, уважаемых журналистов и издателей, российских должностных лиц или более буйных и эмоциональных людей, протестующих против жестокого обращения милиции с репортерами и в целом против цензуры.

Характерным с точки зрения беспорядочной смеси разных видов деятельности был проведенный там семинар с участием двух десятков юношей и девушек из разных уголков Содружества Независимых Государств, стремящихся стать независимыми телевизионными репортерами. Этих молодых людей собрали из Казахстана, с Украины и других республик ради нескольких дней интенсивных семинаров, проводимых профессором журналистики из университетского города Беркли. Это было западным обучением независимости. Слушатели обсуждали материал, снятый на основании случившейся в Ташкенте истории. Ветераны афганской войны захватили квартиры в только что построенном доме, и правительство пыталось выселить их оттуда. История была чрезвычайно наглядной и эмоционально неотразимой: ветераны, считавшие, что они не получили достойного вознаграждения, отстаивали свои права перед властями. Это был один из появляющихся тогда телевизионных материалов о неспособности правительства выполнять свои задачи; они должны были иметь определенный ритм, знакомое повествование, ауру критической независимости. Но в результате журналистского расследования возникло следующее продолжение: афганские ветераны, сочувствующие бездомным людям в Ташкенте, решили освободить для них дополнительные квартиры. Теперь история стала более сложной — простой сценарий критики правительства уступил место таким вопросам, как способы распределения нового жилья и роль силы в этой схеме. Способность заниматься длительной критикой, знание того, когда критиковать, а когда воздержаться от критики — навыки, которые непросто приобрести на практике, — оказалось так же сложно передать в процессе обучения.

На одном из учебных семинаров в РАИПЦ один из самых влиятельных деятелей радиовещания рассказал историю, иллюстрирующую развитие нового журналиста. Каким было приветствие журналиста чиновнику во время коммунистической власти? Жестко протянутая рука, напоминающее нацистское приветствие. Каким было приветствие журналиста в первые годы посткоммунистической эры, когда все еще существовало иго прошлого и не были еще усвоены новые черты? Бледный и слабый взмах рукой. А каким будет приветствие журналиста во время зрелой независимости? Насмешливое, непочтительно резкое поднятие предплечья с невежливым ударом другой рукой по согнутому локтю. Этот остроумный самодовольный рассказ напомнил молодым журналистам о смелости, необходимой в их профессии. Для любого зрителя вечерних новостей было ясно, что эта предвозвещенная третья стадия независимости еще не наступила и вряд ли скоро наступит. А тогда, когда она наступит, как во время рассматриваемой в главе 6 избирательной кампании 1993 года, реакция правительства окажется отнюдь не приветственной.

ЦЕНТР И ПЕРИФЕРИЯ

Независимость, как уже было сказано, в переходный период означала нечто большее, чем независимость от правительства, независимость от старых канонов репортажей или даже независимость от западного влияния. В возникающей борьбе за идентичности независимостью для Украины или Казахстана, Эстонии или Азербайджана была прежде всего свобода от образов из России, а не от образов, поощряемых их собственными правительствами. В столице недавно обретшей независимость Украины конца 1992 года главным вопросом была автономия от имперского центра, от культурных сил, господствовавших на протяжении семидесяти, если не нескольких сотен лет. Телевизионная башня в Москве сама по себе была памятником, стальным пилоном с громадным бетонным фундаментом и массивными пропорциями, как у египетских пирамид. Она олицетворяла собой власть посылать сигнал на широкие пространства не только России, но и метафорически через спутник на всю территорию бывшего Советского Союза. Этот передатчик символизировал власть партии и государства и являлся физическим проявлением желания утвердить за собой монополию на общественную мысль. Сейчас передатчик стал напоминанием прошлого, а также, через передаваемые им сигналы, показателем сложности определения независимости в будущем.

В Киеве, например, не украинский, а русский язык превалировал в качестве национального языка, а также основного языка СМИ. Удивленная внезапно появившейся независимостью, Украина теперь должна была определить, какое внимание следует уделять культурному элементу идентичности. Вопрос касался не только проводившейся тогда повсеместно смены названий улиц или поиска нового применения роскошному Музею Ленина, стоявшему тогда пустым. На повестке дня стояла гораздо более сложная задача — задача создания самого образного ряда государственности.

Тем не менее у обычной украинской семьи обычным вечером телевизор был “обращен” к Москве, к блеску и профессионализму Останкино — 1-му каналу, а не к менее профессиональным и опытным местным станциям. Москва стала теперь родиной постсоветской подростковой музыкальной культуры: в ней производились короткие видеоклипы с быстрой чехардой сюжетов, компьютерной графикой и западными картинками. Огни вспыхивали и гасли, а электронные эффекты очаровывали своим технологическим обаянием. Украинские народные песни и пляски не могли составить им конкуренцию. А требование молодого парламента выделять ему эфирное время для показа заседаний только усугубило проблему выработки украинской альтернативы московскому рациону.

В достопамятные времена СССР Гостелерадио являлось верховным голосом государства и партии. В те времена не существовало конкуренции, и бесстрастная подача материалов была данью теории монопольного поведения. Телевидение в республиках было организовано с некоторым, очень небольшим допущением независимости, однако организация в Киеве подчинялась руководству в Москве. Все руководители и дикторы новостей осознавали, что означает участие в административно-командном обществе и каких опасностей следует избегать. На них была возложена обязанность использовать телевидение не для подчеркивания различий, которые могут разделять, а для укрепления солидарности и в конечном итоге — культурного и политического превосходства Центра.

Последствия такой практики культурного преобладания можно было увидеть не только в жилых домах украинских семей. В офисах Укртелерадио — украинской государственной радиовещательной и телевизионной монополии — фактически признавали сохранение сильной власти московского телевидения. Дома чиновники Укртелерадио вместе со своими соотечественниками наблюдали за тем, как в период правления Горбачева удивительно помолодело и приобрело западный облик московское телевидение. Программы стали более суматошными, видеоклипы рок-групп стали появляться среди передач о культуре и новостей. Многие передачи и их ведущие стали оригинальными и легко узнаваемыми. Появились обаятельные телеведущие, модные и вызывающие наряды, привлекательные, слегка эротичные кадры 15-летних рок-звезд. Москва определилась с решением того, какую проводить культуру в ее новом региональном качестве, — она решила стать глобальной.

Московские преобразования имели важное значение и нашли свое отражение повсюду в империи. В начале 1992 года с закатом Советского Союза 1-й канал — бывший флагман Горбачева и всех стоявших за ним руководителей — оказался под угрозой закрытия. Жемчужина Советского Союза, это предприятие нуждалось теперь в клиенте. Главным кандидатом была сама Россия, но имелась и другая интригующая альтернатива — превращение в канал всего Содружества, посвященный сохранению неформального чувства региона и стремящийся стать рупором, признающим новые суверенные государства, но не забывающим и старые связи. Такая роль могла бы стать чрезвычайно важной, если бы бюджет 1-го канала зависел от отчислений каждой из республик. И действительно, Совет президентов всех республик первоначально посчитал, что такое соглашение может быть достигнуто.

Однако это намерение поставило новые суверенные государства, такие как Украина, в необычное положение. В первый год своей независимости украинские должностные лица очень чувствительно реагировали на каждое проявление неуважения. Подчеркивая на всех фронтах свою особую позицию (от военной до языковой политики), пытаясь выглядеть самостоятельными и своеобразными, они верили, что московское телевидение освещает украинско-российские отношения тенденциозно и оскорбительно для Украины. Ежедневные новости, интервью и шоу пристально отслеживались в поисках пророссийской, антиукраинской направленности. Более того, для властителей СМИ в Киеве предметом беспокойства и даже замешательства было то, что хотя они добились политического отделения от России, господство российского телевидения все еще продолжалось. Министры новой Украины рассматривали различные альтернативы: давление, направленное на закрытие московского 1-го канала и раздел его имущества, глушение его сигнала или навязывание через Совет президентов руководящей структуры, которая сделала бы этот канал менее тенденциозным, по крайней мере с украинской или нероссийской точки зрения. Вместо этого был принят достаточно малопонятный временный компромисс. По нему Украина и другие республики не должны были больше финансировать производство программ на 1-м канале. Россия становилась гарантом этой значительной суммы. С другой стороны, Украина не должна была требовать плату за передачу сигнала жителям своего государства. Последствием этого компромисса стал курьезный, неустойчивый, промежуточный культурный империализм, который признавал исторические связи и остающееся в “ближнем зарубежье” значительное количество русского населения. Сила этого, теперь внешнего источника программ была столь всепроникающей, что никакое правительство, особенно во времена экономических лишений, не могло отважиться на его уничтожение. Борьба за “независимость” приняла многие формы — гуманитарные, исторические, географические, финансовые. Цитадель старого, контролируемого Москвой государственного телевидения искала себе новое будущее и право находить и распространять национальную идентичность, которая будет поддерживать новое положение вещей. В последнее десятилетие советской империи в Киеве для нужд Украины, тогда еще находившейся под контролем Москвы, был спроектирован и построен большой современный комплекс — целый вещательный город. Теперь вместо того, чтобы рассматривать новое сооружение неуместным символом роли прессы в посттоталитарном государстве, старая бюрократия решила посвятить этот монумент храброму новому миру государственного вещания, в котором нужно оказать поддержку новому чиновничеству и новой национальной идентичности. Может быть, архитектура будет таким же хорошим ориентиром будущего, как и образы, бесконечно мелькающие на “реформированном” телевизионном экране.

Спустя три года вопросы образов и географической независимости от Центра обострились вместе с нарастанием противоречий в отношениях Украины и России (впрочем, то же верно и для отношений России со многими другими бывшими союзными республиками). Весной 1994 года натянутые отношения между Украиной и Российской Федерацией еще более обострились в связи с вопросом о праве российских корреспондентов, называемых теперь “иностранными”, на аккредитацию в Киеве и Харькове. Тогдашний президент Украины Леонид Кравчук заявил, что освещение каналом Останкино и другими российскими СМИ вопросов, касающихся Украины, носит тенденциозный характер, результатом чего является ослабление внешней поддержки его государства. Журналистам из Останкино, работающим в Харькове и Одессе, было отказано в аккредитации. Встал вопрос о том, была ли эта акция возмездием за проявленное неуважение, знаменующим начало “информационной войны”, или она имела какое-то иное основание. Советник посольства Украины в Москве Вадим Долганов заявил, что данная акция касается только конкретных журналистов и вызвана исключительно их “необъективными репортажами”. Он сказал, что его правительство действовало в соответствии с новым украинским законодательством о СМИ.

Появлялось “независимое” вещание, которое, однако, не обязательно служило целям, вдохновлявшим его защитников. Центральная вещательная империя государства была ослаблена. Это не вызывало сомнений. Но было совсем не очевидно, что образовавшуюся брешь заполнили местные, независимые от государства вещатели, использующие эту независимость (применяя формулировку Комиссии Картера) для выяснения истины, вовлечения рядовых граждан в демократический процесс и предоставления им средств самовыражения. Действительно, поколение издателей, редакторов и журналистов обучалось и наставлялось из-за границы. Действительно, полным ходом шел процесс адаптации. Однако вакуум, созданный приходящим в упадок государственным сектором, все более заполнялся зарубежными сетями. Приверженность к гораздо более полному телевизионному освещению новостей и общественному вещанию почти не нашла понимания в обществе, веянием времени в котором стала тяга к рекламе и дерегулированию.

Именно с этой точки зрения следует оценивать попытки создания законодательства и установления юридических структур. Почти с самого начала переходного периода, в начале 1990-х годов, повсюду в бывшей советской империи существовали проекты пересмотра законов о СМИ. Эти законопроекты пытались указать, каким образом старые государственные вещатели и многочисленные возникающие независимые структуры могут способствовать идеям национальной идентичности, общественной сфере и перестройке структуры рынка лояльности. Эти статутные подходы, их эволюция, конструкция и воздействие являются темой следующих двух глав.

Примечания

1. Philip R. Schlesinger, ‘Europe’s Contradictory Communicative Space’, Daedalus 123 (Mar. 1994), 25.

2. Robert K. Manoff, ‘Independence and Mass Media in Transition’, unpublished paper, Conference on Mass Media in Transition, American University, Washington, DC, 1994.

3. Commission on Radio and Television Policy, ‘Report of the Working Group on Broadcaster Autonomy and the State’, Prepared for the Aspen Institute Communications and Society Program, Queenstown, Md., 1994.

4. См. Matthew Cullerne Bown, Art under Stalin (Oxford: Phaidon Press, 1991).

5. Декрет о печати перепечатан в: John Murray, The Russian Press from Brezhnev to Yeltsin: Behind the Paper Curtain (Aldershot: Edward Edgar Publishing Company, 1994), 2. Дата, принятая по новому календарю после большевистской революции — 9 ноября 1917 года.

6. Ленин цитируется в: Brian McNair, Glasnost, Perestroika and the Soviet Media (New York: Routledge, 1991).

7. Большая часть этого раздела основывается на: McNair, Glasnost, Perestroika and the Soviet Media. Хотя эта книга написана до распада Советского Союза, она очень полезна для объяснения трудностей приспособления вслед за Горбачевым и проблем позднесоветской гласности. См. также: Murray, The Russian Press from Brezhnev to Yeltsin; Ellen Propper Mickiewicz, Split Signals: Television and Politics in the Soviet Union (New York: Oxford University Press, 1988); Frances H. Foster, ‘Izvestiia as a Mirror of Russian Legal Reform: Press, Law, and Crisis in the Post-Soviet Era’, Vanderbilt Journal of Transnational Law 26 (1993), 675; и Jamey Gambrell, ‘Moscow: The Front Page’, New York Review of Books 39/16 (8 Oct. 1992), 56.

8. См.: Н. Н. Липовченко, Очерк теории журналистики (Москва, Мысль, 1985), 41, цитируется в: McNair, Glasnost, Perestroika and the Soviet Media, 23.

9. Н. Н. Липовченко, Очерк теории журналистики, 56, цитируется в: McNair, Glasnost, Perestroika and the Soviet Media, 23.

10. В. И. Ленин, Ленин в печати (Москва, Политиздат, 1958), 16, цитируется в: McNair, Glasnost, Perestroika and the Soviet Media, 24.

11. McNair, Glasnost, Perestroika and the Soviet Media, 24.

12. В. И. Ленин. Ленин о печати, цитируется в: McNair, Glasnost, Perestroika and the Soviet Media, 29.

13. McNair, Glasnost, Perestroika and the Soviet Media, 90.