Аграновский В. Вторая Древнейшая. Беседы о журналистике

ОГЛАВЛЕНИЕ

Процесс письма

Диалог

Кто возразит против того, что специфика газетной полосы создает для журналистов дополнительные трудности в сравнении с беллетристами? В самом деле, на относительно малом пространстве им нужно «густо» писать: не зря многие ведущие журналисты занимаются тренажем — сочиняют стихи, отнюдь не предназначенные для публикации, а всего лишь приучающие к экономии слов. Кстати сказать, из весьма посредственных поэтов (тем более из хороших!) довольно часто получаются сносные публицисты.
Но вернемся к «чистым» газетчикам. К сожалению, достоверно и убедительно изложив ситуацию, они иногда разрушают все, что создали, каким-нибудь одним-единственным диалогом. Очень обидно!
Увы, не «живые» мы пишем диалоги, искусственно сконструированные. Построенные на «лобовом» принципе, которых в жизни никогда не услышишь. «Который час?» — спрашиваем мы героя, и герой отвечает нам: «Половина второго». Две строки в газете. Отдать больше места под диалог вроде бы жалко. Но если максимально приблизить его к истинно разговорному, если уйти от вынужденного лаконизма, надо бы написать так:
Который час? — спросил я имярек.
Вы разве торопитесь? — сказал он.
— Да нет, — смутился я, — всего лишь проголодался.
— Половина второго.
Четыре строки, но — правда. Читатель верит, что был именно этот разговор, что автор смутился, а герой едва не обиделся. По - моему, это чрезвычайно важно для нас, поэтому, работая над диалогом, мы не должны забывать: не только произносимые слова рождают у читателя ощущение достоверности происходящего, но и психологическое состояние говорящих: их настроение, их, если угодно, физическая возможность произносить те или иные фразы. Иногда мы позволяем себе или нашим собеседникам говорить без перебивки целый монолог, причем совершенно не учитывая, какие неприятные слова звучат в нашем и чужом исполнении, по характеру ли они нам и нашим собеседникам. А ну, как наш герой вспыльчив и несдержан, и об этом уже сказали читателю, а мы вдруг заставляем его, такого вспыльчивого, спокойно выслушивать чью - то длиннющую тираду, будто он каменный сфинкс, тем самым противореча собственным словам, характеризующим его образ.
Да, жаль тратить газетную площадь на «живой» диалог, но лучше, с моей точки зрения, тогда совсем за него не браться. Приведу несколько примеров. Вот диалог, взятый из одного очерка, опубликованного в «Комсомольской правде» и принадлежащего перу весьма опытного журналиста:
«Она жила в Минске, училась на первом курсе пединститута, а тут — призыв на целину. «Перехожу на заочное. И — еду! Решение окончательное, отмене не подлежит». Дом уже казался далеким прошлым. А впереди — «цветные мечты». Катя излагала Андрею Мурашову, рослому парню из-под Воронежа, свесившему голову с верхних нар:
— Мне представляется, что это будет за город. Точнее, агрогород, где городские удобства сплетутся с прелестью природы. Белые дома среди зелени, озеро в центре... А вокруг поля. Все пшеница, пшеница... Желтая. И разрезана она на квадраты лесными полосами.
Мурашов хотел сказать: «Картина с плаката». Но не решился обидеть соседку и согласился:
— Будет, конечно, город.
— И будет там школа с большими окнами. Я закончу институт и начну учить в ней детей.
— Так пацанов-то нету, — усмехнулся Мурашов.
— Сейчас нет, но со временем будут.
Она так и уснула, девчушка в брючках и пестреньких носках. Прикрыв ресницы, Мурашов смотрел на нее и тоже думал, как оно все будет...»
Диалог этот, возможно, необходимый, служебная задача нам ясна: едут люди на целину, мечтают о будущем, как-то представляют его себе, а потом очеркист, вероятно, либо подтвердит реальность этих представлений, либо опровергнет. Но как искусственно сконструирован разговор! Он происходит в поезде? Молодые люди лежат на полках? А если на «нарах», то где? Наверное, они шепчутся, чтобы не разбудить окружающих? Один этот факт может что-то добавить к беседе, окрасить ее задушевностью, доверительностью, Но где все это? Почему никто из соседей не скажет раздраженно: «Погромче не можете?» И почему Мурашов про себя думает, что представления девушки — «картина с плаката», почему стесняется сказать это вслух? Не потому ли, что его реплика потянет за собой то ли согласие собеседницы, то ли возражение, а на них нужно место в газете, а его нет? А может быть, автор очерка, прекрасно ощущая плакатность девушкиной мечты, с помощью размышлений Мурашова «про себя», дает понять читателю, что и он не дурак, и он заметил банальность, — однако дальше этого не пошел. И дело тут не в способностях автора, а, скорее, в технологии его работы. Если журналист «услышал» речь героев, запомнил ее или записал в блокнот, ему нет нужды потом искусственно конструировать диалог. Впрочем, все же лучше записывать, нежели запоминать: по памяти восстановленные диалоги обычно теряют достоверность в сравнении с «натуральными».
Но вот еще один диалог из того же очерка.
«Рядом с Иваном Рудским, тоже в почете, сидел дядя Яков. И, как водится в застолье, после третьей рюмки переводил разговор на дела:
— Мы, Иванович, в старину так сплошняком степь не пахали.
— Еще бы, на быках много не наработаешь.
— Слов нету, не наработаешь... Однако тут гвоздь в другом месте забитый. Ты слухай, что я скажу, да мотай на ус.
— Так, можно, — закусывал Иван. — Трехполка теперь в моде. Другие времена... Давай еще по одной.
Несли и несли подносы с графинами, рвали мехи гармонисты, плясала молодежь...»
Тоже служебный разговор, очень важный для автора, тоже работающий на главную мысль очерка, но сделан куда основательней, реалистичней, приближенней к действительности. Степень достоверности его неизмеримо выше первого процитированного диалога.
Я всегда стремился к натуральности в разговорах, из-за этого обычно расходовал непростительно много газетной площади, пока не сообразил, что в целях экономии места иные диалоги можно писать «в строку», не с абзаца, но все же сохраняя их жизненность.
Теперь вот о чем. Довольно часто, интригуя читателя, мы начинаем повествование с прямой речи, например:
«— Нет-нет, не спрашивайте, все равно не отвечу! Он долгим взглядом посмотрел за окно, на низкие облака, проплывающие вдали. Я проследил его взгляд и тихо произнес:
— Мне трудно настаивать, но войдите и вы в мое положение.
Он неожиданно хитро улыбнулся...»
Вроде бы ничего, правда? Но в том-то и беда, что диалог сам по себе обезличен, он пригоден для всего на свете, драматургия его липовая, рассчитана на простачка. В результате ничего не понятно: кто кого спрашивает? Почему один не хочет отвечать другому? Почему у задающего вопрос какое-то «положение», в которое надо входить? И что там за окном, кроме облаков, — город, или поле, или — семнадцатый век?
Известно, что некоторые крупные литераторы давно забраковали диалог, поставленный в начало повествования, считая его невыгодным, поскольку он почти не действует на воображение читателя. «...Всегда лучше начинать картиной — описанием места, времени, фигур, сразу ввести читателя в определенную обста-новку» — советовал М. Горький . А если все же начинать диалогом, то таким, который способен дать какую-то информацию, приковать внимание читателя необычностью, оригинальностью или мыслью. Быть может, «нет-нет, не спрашивайте, все равно не отвечу!» — и есть такое начало, которое своей оригинальностью способно приковать внимание читателя к очерку? Лично я не нахожу. В этой фразе чувствуется искусственное стремление автора взять читателя за уши и притянуть к повествованию. Она скорее вызывает раздражение, чем внимание, потому что формально не несет никакой общественно значимой информации, никакой мысли. Давайте-ка попробуем на ходу, элементарными средствами, несколько изменить диалог:
Нет-нет, не спрашивайте, вы напрасно теряете время, все равно не отвечу!
— Что значит напрасно? — сказал я. — Одно и то же время, слава Богу, нельзя потерять дважды.
— Как, впрочем, дважды приобрести, — добавил он, хитро улыбнувшись.
Кажется, намечался контакт...
Это тоже далеко от совершенства, но все же лучше, потому что есть пусть крохотная, но мысль, хотя многие наши сомнения, адресованные первому варианту, находят себе место и здесь. А хотелось бы ясности, простоты, безыскусственности.
Существует и другая крайность: иногда, решительно отказавшись от «пустых» интриг, мы пытаемся первой же фразой полностью ввести читателя в «обстановку». И получается так:
« — Привет! — громко воскликнул Мартын Иванович Коломеец, заместитель начальника отдела технического контроля управления газификации Н-ско-го горсовета, входя в кабинет Анатолия Георгиевича Спирина, своего бывшего однокурсника по институту, а ныне председателя горисполкома, и бросая шапку с документами в пустое кресло, предназначенное, вероятно, для значительных посетителей...»
Хоть стой, как говорится, хоть падай в это самое пустое и «значительное» кресло!