Бальзак О. Брачный контракт

Посвящается Россини Дж.

Отец г-на де Манервиля был родовитым нормандским дворянином, его знавал
сам маршал де Ришелье, и старый герцог, в бытность свою губернатором
Гюйенны, женил его на одной из самых богатых невест Бордо. Нормандец продал
земли, которыми владел в Бессене, и стал гасконцем, плененный красотою замка
Ланстрак, прелестного уголка, принадлежавшего его жене. В последние годы
царствования Людовика XV он купил патент на должность майора дворцового
гренадерского полка и дожил до 1813 года; революция прошла для него
благополучно. Вот как это вышло: в конце 1790 года он уехал по делам жены на
Мартинику, а управление своими гасконскими поместьями поручил честному
письмоводителю нотариальной конторы по имени Матиас, который увлекался
новыми идеями. Когда граф де Манервиль вернулся, его имения были в полной
сохранности и даже давали немалый доход. Вот какие рождаются полезные плоды,
когда качества гасконца бывают привиты нормандцу. Г-жа де Манервиль умерла в
1810 году. В молодости расточительный, но именно благодаря этому научившийся
потом ценить блага жизни и, подобно всем старикам, придававший им чрезмерное
значение, г-н де Манервиль стал сначала бережливым, затем скупым и наконец
совсем скаредным. Не помышляя о том, что скупость отцов в будущем приводит к
мотовству сыновей, он почти ничего не давал своему сыну, хотя тот и был у
него единственным.
Поль де Манервиль, окончив зимой 1810 года Вандомский коллеж, еще в
течение трех лет оставался под отцовской опекой. Разумеется, самодурство
семидесятидевятилетнего старика не могло не повлиять на еще не сложившийся
характер и свойства души молодого человека. Поль не лишен был физической
храбрости, которою как бы напоен самый воздух Гаскони, однако, не решаясь
бороться с отцом, он не выработал в себе той способности давать отпор, без
которой нельзя преодолеть душевную робость. Он привык сдерживать свои
чувства, таить их в душе, не давая им проявляться; впоследствии, когда он
увидел, как сильно они расходятся с общепринятыми в свете воззрениями, он
при самых благих намерениях часто действовал себе во вред. Он готов был
из-за пустяков драться на дуэли - и вместе с тем его страшила необходимость
рассчитать слугу; застенчивость овладевала им всякий раз, когда требовалось
проявить твердую волю. Способный на многое, чтобы избежать неприятностей, он
не умел ни предотвращать их упорным сопротивлением, ни смело идти им
навстречу, напрягая душевные силы. Робкий в глубине души, хоть и готовый на
смелые поступки, он надолго сохранил ту наивность, из-за которой человек
добровольно становится жертвой и игрушкой обстоятельств, предпочитая
безропотно терпеть, лишь бы не вступать с ними в борьбу. Он жил в старом
отцовском доме точно в заключении, так как у него не было денег, чтобы
встречаться с молодыми людьми своего круга; ему оставалось только завидовать
их веселой жизни. Каждый вечер старый дворянин сажал его с собой в старую
карету; на старых лошадях в плохой упряжи, в сопровождении старых лакеев в
бедных ливреях они ехали куда-нибудь в гости. Они посещали только
роялистские круги, состоявшие из остатков судейской и военной знати.
Объединившись после революции, чтобы вместе бороться с императорской
властью, эти два вида дворянства превратились в местную аристократию.
Оттесненные, как это бывает в приморских городах, выскочками, разбогатевшими
на рискованных деловых операциях, представители "Сен-Жерменского предместья"
города Бордо презрительно смотрели на роскошь, которою блистали в те времена
торговые, чиновничьи и военные круги. Поль, еще слишком молодой, чтобы
разбираться в этих социальных отношениях и вдумываться в причины,
обострившие дворянскую спесь, попросту смертельно скучал среди этих обломков
прошлого; он не знал, что связи, приобретенные в молодости, впоследствии
обеспечат ему те преимущества, которые даются принадлежностью к
аристократии, а они и впредь будут, как-никак, высоко цениться во Франции.
За скучные вечера его несколько вознаграждали кое-какие развлечения,
поощряемые его отцом и не лишенные интереса для всякого юноши. По мнению
старого дворянина, чтобы стать безукоризненным светским человеком, нужно
было научиться владеть оружием, отлично ездить верхом, играть в мяч, хорошо
держаться в обществе - словом, получить то поверхностное воспитание, каким
отличались вельможи былых времен. Итак, Поль по утрам фехтовал, ездил верхом
в манеже и стрелял из пистолета. Остальное время он проводил за чтением
романов, ибо его отец был против занятий всякими отвлеченными вопросами,
завершающими образование в наши дни. Столь однообразное времяпрепровождение
вконец уморило бы юношу, если бы смерть отца не избавила его от деспотизма,
ставшего невыносимым. Благодаря отцовской скупости Полю досталось
значительное богатство; имения были в цветущем состоянии; но он терпеть не
мог Бордо, да не больше любви питал и к Ланстраку, где его отец обычно
проводил лето и чуть ли не каждый день заставлял сына сопровождать его на
охоту.
Покончив с утверждением в правах наследования и спеша насладиться
жизнью, молодой человек обратил свои капиталы в процентные бумаги и шесть
лет провел вдалеке от Бордо, поручив управление своими поместьями старому
Матиасу, отцовскому нотариусу. Сначала он был атташе посольства в Неаполе,
затем секретарем посольств в Мадриде и Лондоне, объездил всю Европу. Узнав
свет, испытав немало разочарований, прожив оставленные отцом наличные
деньги, Поль в один прекрасный день увидел, что ему надо изменить весь образ
жизни, а не то доходы с имений, накопленные для него нотариусом, тоже пойдут
прахом. В этот критический момент он принял благоразумное, казалось бы,
решение: уехать из Парижа, вернуться в Бордо, самому взяться за дела, зажить
помещиком в Ланстраке, заняться благоустройством имений, жениться и, рано
или поздно, стать депутатом. Поль был графом, знатность снова стала высоко
цениться при заключении брачных союзов, - он мог и должен был выгодно
жениться. Многие женщины мечтают о титулованном муже, но еще больше таких,
которые стремятся выйти замуж за настоящего светского человека. А Поль ценою
семисот тысяч франков, истраченных за шесть лет, приобрел это звание, хоть
оно и не продается за деньги. Стать светским человеком ничуть не легче, чем
стать биржевым маклером, - для этого также многое нужно: долго учиться,
пройти испытательный срок, выдержать экзамен, иметь знакомства, друзей,
врагов, обладать более или менее изящной наружностью, хорошими манерами,
эффектно и приятно звучащим именем, - и все это сопряжено с успехами у
женщин, дуэлями, пари, проигранными на скачках, разочарованиями, скукой,
делами и множеством сомнительных удовольствий. Поль стал так называемым
щеголем. Все же, несмотря на всю свою расточительность, он никак не мог
сделаться законодателем вкуса. Если сравнить причудливую толпу светских
людей с армией, то законодатель вкуса играет роль маршала Франции, а щеголь
соответствует генерал-лейтенанту.
Итак, у Поля была скромная репутация щеголя; он умел ее поддержать. Его
лакеи были прекрасно одеты, экипажи вызывали одобрение; ужины, которые он
давал, имели немалый успех; наконец его дом принадлежал к числу семи -
восьми холостых домов, не уступавших по роскоши обстановки лучшим семейным
домам Парижа. Но он еще не успел сделать несчастной ни одну женщину, он не
проигрывал в карты кучи денег, не блистал в свете, был слишком честен, чтобы
обмануть кого бы то ни было, даже девушку; получаемые им любовные письма не
валялись у него повсюду и не хранились в особой шкатулке, куда могли бы
заглядывать его друзья, пока он повязывал галстук или брился; он не
собирался распродавать свои земли в Гюйенне, не обладал смелостью,
необходимой для решительных поступков и привлекающей всеобщее внимание к
молодому человеку; наконец он ни у кого не занимал денег, а, напротив, сам
имел глупость давать взаймы друзьям, которые после этого исчезали и забывали
о его существовании. Он как будто сам сознавал всю нескладность своего
характера. Она объяснялась отцовским деспотизмом, сделавшим его каким-то
половинчатым существом.
И вот как-то утром он сказал одному из своих друзей по имени де Марсе,
который впоследствии приобрел большую известность:
- Мой друг, в жизни должен быть смысл!
- Неужели надо было дожить до двадцати семи лет, чтобы постичь это? -
насмешливо спросил де Марсе.
- Да, мне двадцать семь лет, и как раз поэтому я решил обосноваться в
Ланстраке и стать помещиком. Я поселюсь в Бордо, в старом отцовском
особняке, перевезу туда свою мебель из Парижа, но парижскую квартиру оставлю
за собой и буду ежегодно жить в ней три зимних месяца.
- И женишься?
- И женюсь.
- Я тебе друг, славный мой Поль, ты это знаешь, - сказал де Марсе, с
минуту подумав. - Ну что ж! Стань отцом семейства и примерным супругом; ты
будешь посмешищем до конца своих дней. Если бы ты мог быть не только смешон,
но и счастлив - еще куда ни шло; но ты не будешь счастлив. У тебя
недостаточно твердая рука, чтобы удержать бразды правления в семейной жизни.
Надо отдать тебе справедливость; ты прекрасно ездишь верхом, никто лучше
тебя не умеет вовремя натянуть или отпустить поводья, поднять лошадь на
дыбы, оставаясь точно приросшим к седлу. Но женитьба, дорогой мой, дело
другое. Я уже предвижу, как норовистая госпожа де Манервиль рысью, а больше
галопом, помчит тебя во весь опор, и вскоре ты будешь выбит из седла, да
так, что очутишься в канаве с переломанными ногами. Послушай! У тебя
остались поместья в департаменте Жиронды, приносящие сорок с чем-то тысяч
дохода. Прекрасно! Отошли в Бордо своих лошадей и лакеев, обставь там свой
особняк; ты станешь властителем бордоской моды, к твоему мнению будут
прислушиваться и в Париже, мы же будем сообщать тебе обо всех наших
чудачествах. Веселись в провинции, дурачься там - может быть, эти дурачества
тебя прославят, - только не женись! Кто женится в наше время? Коммерсанты -
ради денежных выгод или же для того, чтобы вместе с женой тянуть лямку;
крестьяне - чтобы народить побольше детей, потому что им нужны рабочие руки;
биржевые маклеры или нотариусы, которым надо платить за контору; злополучные
короли - для продолжения своих злополучных династий. Только мы одни свободны
от этой обузы, а ты хочешь подставить шею под ярмо! Ну зачем тебе жениться?
Поделись своими соображениями с лучшим другом. Допустим, что твоя жена будет
так же богата, как и ты; но восемьдесят тысяч ливров дохода для двоих -
далеко не то, что сорок тысяч для одного, потому что пойдут дети - и вот вас
уже не двое, а трое или четверо. Неужели ты возымел нелепое желание
продолжать род Манервилей? Это не принесет тебе ничего, кроме неприятностей.
Видно, ты не знаешь, что быть отцом или матерью - дело не легкое. Брак, друг
мой, - глупейшая жертва, которую мы приносим обществу; она идет на пользу
только нашим детям, да и то лишь тогда, когда их лошади уже щиплют траву на
наших могилах. Разве ты жалеешь об отце, этом деспоте, загубившем твою
молодость? И ты воображаешь, что тебе удастся завоевать любовь своих детей?
Твои заботы об их воспитании, попечение об их счастье, вынужденные строгости
лишь оттолкнут их от тебя. Дети любят только щедрого и слабовольного отца,
которого сами впоследствии будут презирать. Итак, тебя будут либо бояться,
либо презирать. Не всякому дано быть хорошим отцом. Посмотри на наших
друзей, о ком из них ты мог бы сказать:
"Вот бы мне такого сына!" Подобные отпрыски только покрыли бы позором
твое имя. С детьми, дорогой мой, не оберешься хлопот. Но пусть даже твои
дети будут ангелами. Имеешь ли ты представление о пропасти, отделяющей жизнь
холостяка от жизни женатого человека? Так слушай. Оставаясь холостым, ты
можешь решать:
"Я позволю себе быть смешным лишь до известного предела; публика будет
думать обо мне лишь то, что я захочу". Женившись, ты будешь смешон
беспредельно. Пока ты холост, счастье зависит от тебя самого: сегодня ты
наслаждаешься им, завтра обходишься без него; женившись, ты должен
довольствоваться тем, что есть, а когда тебе захочется счастья - ты его не
найдешь. Женившись, ты превратишься в тупицу, станешь присматривать невесток
с приданым, рассуждать о религии и морали, считать, что молодые люди
безнравственны, опасны; словом, станешь брюзгой - действительным членом
академии житейской мудрости. Мне жаль тебя. Старый холостяк, от которого
нетерпеливо ждут наследства, который до последнего вздоха воюет со своей
сиделкой, тщетно умоляя дать ему напиться, - счастливец по сравнению с
женатым человеком. Не стану говорить, как надоедливы, скучны, несносны,
мучительны, неприятны, стеснительны, глупы вечные стычки между двумя людьми,
которые вынуждены постоянно быть вместе, навсегда связаны между собою и сами
себя обманули, думая, что подходят друг к другу. Как эти стычки одуряют, как
парализуют волю! Говорить об этом - значит повторять сатиру Буало против
женщин, а мы и так знаем ее наизусть. Я простил бы тебе эту смешную затею,
если бы ты собирался жениться, как подобает настоящему вельможе: учредить
майорат, не упустить времени и в первые годы брака обзавестись парочкой
законных детей, а затем жить раздельно с женой, встречаясь с нею только на
людях, и возвращаться из путешествий не иначе, как заранее известив о своем
приезде. Для такого образа жизни требуются двести тысяч дохода; твое имя
позволит тебе легко осуществить мой план, женившись на какой-нибудь богатой
англичанке, - ведь они без ума от титулов. Только такая жизнь кажется мне
подлинно аристократической, благородной, достойной француза; только тогда мы
можем внушить женщине уважение и дружеские чувства; только этим путем можно
выделиться из общей массы - словом, только ради такой жизни молодому
человеку стоит расстаться с привычками холостяка. Создав себе подобное
положение, граф де Манервиль будет достоин своей эпохи, возвысится над общим
уровнем, станет по меньшей мере посланником или министром. Он никогда не
будет смешон, приобретет все преимущества, какие дает брак, сохранив в то же
время все привилегии холостяка.
- Но, дружище, ведь я не де Марсе, я просто-напросто Поль де Манервиль,
как ты сам сказал, будущий отец семейства, примерный супруг, депутат партии
центра и, быть может, пэр Франции, - судьба чрезвычайно скромная, но я
непритязателен и охотно с этим примирюсь.
- - А примирится ли твоя жена? - не унимался де Марсе.
- Моя жена, дорогой, будет делать то, что я захочу.
- Ах, бедный друг, ты все еще упорствуешь? Так прощай, Поль, я перестал
тебя уважать. Еще два слова, - ведь не могу же я равнодушно отнестись к
твоему отречению. Видишь ли, еще одно дает перевес нашему брату: холостяк,
даже если у него только шесть тысяч дохода, даже если от всего богатства у
него осталась лишь репутация щеголя, лишь воспоминания о былых успехах, -
этот холостяк еще не пропал: у него лишь тень прежней удачи, но эта тень
очень много значит. У этого поблекшего холостяка еще есть шансы кое-чего
добиться в жизни, он еще на многое может рассчитывать. Но жениться, Поль,
это значит сказать себе:
"Дальше идти некуда". Женившись, ты остановишься на том, чего уже
достиг, если только тобой не займется жена.
- Ах, не выношу твоих вечных преувеличений! - сказал Поль. - Я устал
жить для других, мне надоело держать лошадей только напоказ, надоело
руководиться во всех своих поступках мыслью: "А что скажут?" Мне надоело
разоряться лишь для того, чтобы не дать глупцам повод восклицать: "Вот тебе
на! У Поля все та же карета! Где же его состояние? Он его промотал? Проиграл
на бирже?" - "О нет, он миллионер. Госпожа N. N, без ума от него. Он выписал
из Англии упряжку, равной которой нет во всем Париже. На прогулке в Лоншане
особенно выделялись коляски господ де Марсе и де Манервиля; в каждую было
впряжено по две пары великолепных лошадей..." Одним словом, мне надоели
бесчисленные вздорные замечания, при помощи которых толпа дураков управляет
нами. Мне стало ясно, что такая жизнь, когда несешься куда-то, вместо того
чтобы спокойно идти своим путем, истощает и старит нас. Поверь, дорогой
Анри, я восхищаюсь тобой, но вовсе не завидую. Ты умеешь рассуждать обо
всем, твои мысли и поступки достойны государственного деятеля, ты выше
общепринятых законов, предвзятых идей, укоренившихся предрассудков,
общепризнанных условностей, короче, ты умеешь извлекать выгоду из таких
положений, которые мне не приносят ничего, кроме неприятностей. Твои
бесстрастные, логичные и, быть может, вполне верные умозаключения показались
бы толпе ужасно безнравственными. Я принадлежу к этой толпе. Играя, я должен
подчиняться законам игры, созданным той общественной средой, в которой мне
суждено жить. Поднявшись на вершины человеческой мысли, на недоступные
ледяные кручи, ты продолжаешь владеть своими силами; но я замерзну там. Есть
чувства, составляющие для большинства людей основу жизни, и я, тоже рядовой
человек, теперь испытываю в них потребность. Можно волочиться за десятком
женщин, но не иметь успеха ни у одной; как бы ты ни был ловок, умен, опытен,
бывают случаи, когда ничего не можешь добиться. В браке мне нравится
спокойный повседневный обмен мыслями, нравится мирная, бесхитростная жизнь,
когда постоянно чувствуешь присутствие женщины...
- Ну, не торопись с этим, Поль! - перебил его де Марсе.
Поль не смутился и продолжал:
- Смейся сколько угодно, но я буду счастлив лишь тогда, когда
камердинер будет входить и докладывать:
"Мадам ожидает месье к завтраку"; когда, возвращаясь вечером домой, я
буду знать, что меня ждет кто-то...
- А все-таки не торопись, Поль! Ты еще не созрел для женитьбы, особенно
в нравственном отношении.
- ..что меня ждет кто-то, кому я могу рассказать о своих делах,
доверить свои тайны. Я хочу быть настолько близок с женой, чтобы наша любовь
не зависела от случайно сказанных "да" или "нет", чтобы я не мог очутиться в
таком положении, когда, случается, даже самый обаятельный молодой человек
терпит в любви неудачу. Словом, у меня хватит духу, чтобы стать, как ты
выражаешься, отцом семейства, примерным супругом. Я чувствую, что создан для
радостей семейной жизни, и хочу подчиниться тем условиям, какие установило
общество: иметь жену, детей...
- Ты похож на муху, летящую на мед в мухоловку. Лети! Ты будешь
одурачен на всю жизнь. Вот как? Ты хочешь жениться? Хочешь, чтобы возле тебя
была жена? Так, значит, рассчитываешь благополучно и даже с выгодой для себя
разрешить труднейшую из всех проблем, выдвинутых буржуазными нравами, этим
порождением французской революции? И начинаешь с того, что хочешь поселиться
с женой уединенно! Уверен ли ты, что жена твоя не станет стремиться к той
самой жизни, которую ты так презираешь? Будет ли она питать такое же
отвращение к свету, как ты? Если ты не хочешь, чтобы тебя постигла судьба
всех мужей, судьба, которую только что во всей ее прелести описал тебе твой
старый друг де Марсе, выслушай мой последний совет. Оставайся холостяком еще
тринадцать лет, веселись напропалую; затем, когда тебе стукнет сорок, после
первого приступа подагры, женись на тридцатишестилетней вдове; ты еще
сможешь быть счастлив. Но если ты женишься на молоденькой девушке, твоя
песенка спета!
- Вот как! Почему же это? - спросил слегка задетый Поль.
- Дорогой мой, - ответил де Марсе, - сатира Буало о женщинах - лишь ряд
опоэтизированных пошлостей. К чему исправлять недостатки женщин? Зачем
лишать их естественного наследия всего человеческого рода? Да и проблема
брака, по-моему, уже не та, что во времена Буало. Неужели ты думаешь, что
брак имеет что-нибудь общее с любовью, что мужа должны любить лишь за то,
что он муж? Как видно, ты ничего не вынес из посещения дамских будуаров,
кроме счастливых воспоминаний. Наша холостяцкая жизнь такова, что любой из
нас, женившись, неизбежно впадает в роковое заблуждение, если только не
является знатоком человеческого сердца. Такова уж причудливость наших
нравов, что мужчина только в блаженные дни юности неизменно приносит счастье
женщинам, побеждает их, очарованных, покорных его воле. Созданные законом
препятствия, сила чувств, необходимость преодолевать свойственную женщинам
сдержанность способствуют взаимным наслаждениям, что и заставляет неопытного
молодожена заблуждаться насчет семейных отношений; когда препятствий больше
нет, женщина уже не отвечает на любовь, а лишь терпеливо сносит ее, уже не
жаждет любовных утех, а нередко отвергает их. Когда мы женимся, вся жизнь
меняется. Свободный, беспечный холостяк всегда готов идти в наступление,
даже неудача ему не страшна. А стоит жениться - тут уж положение
непоправимо. Если любовник в состоянии добиться любви женщины, которая
сначала его отвергла, то для мужа, дорогой мой, такая попытка - Ватерлоо.
Удел мужа - одерживать победы, подобные победам Наполеона: их
многочисленность не мешает ему быть низвергнутым при первом же поражении.
Женщине льстит настойчивость любовника, его ревность; но стоит мужу
обнаружить такие же качества, и его обвинят в грубости. Холостяк может сам
выбрать поле сражения, ему все позволено, а для мужа все под запретом, для
битвы ему отведены лишь одни пределы, раз навсегда. Вдобавок борьба
происходит на иных началах: жена склонна отказывать мужу даже в том, что
принадлежит ему по праву, тогда как любовнику разрешается то, на что он
никакого права не имеет.
Ты вот хочешь жениться, ты скоро женишься, а заглядывал ли ты хоть раз
в гражданский кодекс? Я никогда не переступал порога Школы права, этого
рассадника болтунов, этого грязного притона толкователей законов, я никогда
не раскрывал кодекса, но воочию вижу, как он применяется в жизни. Я поневоле
стал законоведом, точно так же, как управляющий больницей не может не стать
медиком. Болезни изучаются не по книгам, а на самих больных. Закон, дорогой
мой, рассматривает женщин как существа, подлежащие опеке, наравне с
малолетними, наравне с детьми. А ведь как воспитывают детей? Посредством
страха. Тут-то, Поль, и зарыта собака. Пощупай себе пульс! Ну, можешь ли ты
хотя бы притвориться деспотом, ты, такой мягкий, добродушный, искренний?
Раньше я смеялся над тобой, теперь же я так люблю тебя, что хочу поделиться
с тобой своим опытом. Он ведет начало от науки, названной немцами
антропологией. Если бы я не решил посвятить жизнь удовольствиям; если бы не
питал глубокой антипатии к тем, кто только размышляет, вместо того чтобы
действовать; если бы не презирал простофиль и глупцов, думающих, что книги
долговечны, в то время как пески африканских пустынь - это прах
бесчисленных, никому не ведомых, исчезнувших Лондонов, Венеции, Парижей и
Римов; если бы не все это, я написал бы книгу о современном браке, о влиянии
на него христианства и ярко осветил бы эту груду острых камней, на которых
спят последователи завета "Плодитесь и размножайтесь!" Но разве человечество
стоит того, чтобы я потратил на него хоть четверть часа? К тому же
единственно разумное применение чернил - это писание любовных писем, чтобы
приманивать легковерные сердца. Ну так что же, познакомишь ли ты нас с
графиней де Манервиль?
- Может быть, - ответил Поль.
- Мы останемся друзьями, - сказал де Марсе.
- Если только... - начал Поль.
- Успокойся, мы будем с тобой вежливы, как Мезон Руж с англичанами при
Фонтенуа.
Эта беседа несколько смутила графа де Манервиля, но все же он не
отказался от задуманного и зимой 1821 года вернулся в Бордо. Для того чтобы
отделать и обставить особняк, он вошел в большие расходы; это поддержало его
репутацию элегантного человека, которую молва утвердила за ним еще до его
приезда. Былые связи помогли ему вновь войти в роялистские круги города; он
принадлежал к этому обществу как по взглядам, так и в силу своего богатства
и титула. Поль стал признанным властителем моды: его знание светской жизни,
парижские манеры, воспитанность привели в восторг "Сен-Жерменское
предместье" города Бордо. Одна старая маркиза, говоря о Поле, употребила
выражение, бывшее некогда в ходу при дворе, когда шла речь о молодых
процветающих красавцах, франтах былых времен, чьи манеры и язык служили
законом для всех, - она назвала Поля "душистым горошком". Это выражение
подхватили и сделали из него прозвище; либералы вкладывали в него
насмешливый смысл, роялисты - одобрительный. Поль де Манервиль с гордостью
старался оправдать это прозвище. С ним произошло то же, что случается с
посредственными актерами: с того дня, как публика обратит на них внимание,
они начинают играть лучше. Чувствуя себя в своей среде, Поль обнаружил все
те достоинства, какие не совсем еще были вытеснены его недостатками. Его
шутки не были ни едки, ни язвительны, в манерах не было высокомерия;
разговаривая с женщинами, он проявлял почтительность, которая им так
нравится, но не был ни чересчур услужлив, ни слишком фамильярен. Его
щегольство было на самом деле лишь простой заботой о своей наружности и
только придавало ему приятность. С каждым он находил верный тон; молодым
людям позволял держаться с ним запросто, но, пользуясь своим парижским
опытом, умел, когда нужно, поставить собеседника на место. Прекрасный
стрелок и фехтовальщик, он в то же время отличался чисто женской мягкостью,
и это опять-таки нравилось. Он был среднего роста и несколько склонен к
полноте, хотя далеко не толст; обычно это мешает слыть образцом
элегантности, но Полю не воспрепятствовало играть роль Бреммеля города
Бордо. Белизна лица, оттененная здоровым румянцем, красивые руки и ноги,
синие глаза с длинными ресницами, черные волосы, изящество движений, грудной
голос, мягкий и обаятельный, - все в нем как нельзя более соответствовало
его прозвищу. Поль походил на нежный цветок, требующий заботливого ухода,
расцветающий только на влажной, подходящей для него почве; от плохого
обращения такой цветок хиреет, от слишком жарких солнечных лучей вянет, от
мороза гибнет. Поль принадлежал к числу мужчин, скорее способных
наслаждаться счастьем, чем приносить его другим; в них много женственного,
им хочется, чтобы их понимали, поощряли; брак для них - нечто
предопределенное. В семейной жизни подобный характер бывает иногда причиной
осложнений, зато в светской жизни он неотразимо привлекателен. Поэтому граф
де Манервиль пользовался успехом в узком кругу провинциального общества, где
его несколько робкий ум ценили больше, чем в Париже.
На приведение в порядок особняка, который он обставил с чисто
английской роскошью и комфортом, и перестройку замка в Ланстраке ушли все
доходы, скопленные нотариусом за шесть лет. Вынужденный ограничиваться
сорока с чем-то тысячами ливров в год, Поль благоразумно распорядился вести
хозяйство так, чтобы траты не превышали этой суммы. Когда он показал всем
свои экипажи, познакомился с наиболее изысканными молодыми людьми города,
съездил с ними в свой заново отстроенный замок, чтобы поохотиться, ему стало
ясно, что провинциальная жизнь немыслима без женитьбы. Поль был слишком
молод, чтобы заняться исключительно хозяйственными делами и свести все свои
интересы к корыстолюбию и расчетливости, в которых рано или поздно погрязают
провинциалы ввиду необходимости пристроить детей, и вскоре он ощутил
потребность изменить весь уклад своей жизни, - привычка к переменам
становится для парижанина как бы второй натурой. Однако главной причиной,
побудившей его жениться, было не желание продолжать свой род, иметь
наследников, чтобы впоследствии передать им свои поместья, не перспектива
приобрести влиятельные знакомства, принимая у себя знатнейшие местные семьи,
не отвращение к случайным связям. Дело в том, что с самого приезда в Бордо
он был тайно влюблен в царицу бордоских балов, прославленную красавицу
мадемуазель Эванхелиста.
В самом начале девятнадцатого века один богатый испанец, по имени
Эванхелиста, поселился в Бордо; имевшиеся у него рекомендательные письма и
крупное состояние открыли перед ним двери дворянских домов. Его жена немало
способствовала приобретению им безупречной репутации у местных аристократов,
которые, быть может, лишь затем и приняли его в свою среду, чтобы досадить
другому, второсортному светскому обществу города. Креолка, похожая на
рабовладелицу, г-жа Эванхелиста, происходившая, впрочем, из прославленного
испанского рода Каса-Реаль, жила, как знатная дама, не заботясь о деньгах,
привыкнув к тому, что все ее прихоти, даже самые разорительные, немедленно
исполнялись влюбленным в нее мужем, который считал излишним посвящать ее в
денежные дела. Испанец был очень доволен, что его жене понравился Бордо, где
ему пришлось обосноваться; он приобрел там особняк, зажил на широкую ногу,
стал устраивать пышные приемы, проявляя во всем изысканный вкус. Поэтому с
1800 по 1812 год в Бордо только и говорили, что о супругах Эванхелиста.
Испанец умер в 1813 году, оставив после себя вдову тридцати двух лет,
огромное состояние и прелестную одиннадцатилетнюю дочь, обещавшую стать и
действительно ставшую незаурядной красавицей. Как ни изворотлива была г-жа
Эванхелиста, Реставрация повредила ее положению в обществе; роялистские
круги стали более замкнуты, кое-какие семьи уехали из Бордо. Хотя на
денежных делах вдовы сказалась смерть мужа, отсутствие его ума и твердой
руки, она относилась к этим делам с беспечностью креолки, с безалаберностью
истой щеголихи и жила по-прежнему широко. К тому времени, когда Поль принял
решение вернуться в родной город, Натали Эванхелиста была самой красивой и,
по всей видимости, самой богатой невестой в Бордо; никто не знал, что
богатство ее матери постепенно таяло, так как г-жа Эванхелиста бросала на
ветер огромные деньги, чтобы по-прежнему царить в высшем свете. Блестящие
балы, пышный, как и прежде, образ жизни семьи Эванхелиста поддерживали в
обществе уверенность, что семья эта все так же богата. Натали исполнилось
девятнадцать лет, но еще никто не просил ее руки у матери. Не встречая
препятствий к удовлетворению любого из своих девических капризов,
мадемуазель Эванхелиста носила драгоценности, платья из кашемира и жила в
роскоши, пугавшей расчетливых молодых людей, - ведь во Франции в те времена
дети были ничуть не менее расчетливы, чем родители. В гостиных, в кругу
мужчин, неизменно повторялось: "На мадемуазель Эванхелиста может жениться
разве только какой-нибудь принц!" Маменьки и бабушки, стремившиеся выдать
замуж своих дочерей и внучек, девушки, завидовавшие Натали, ее
непревзойденному изяществу, ее царственной красоте, - все своими коварными
намеками дружно поддерживали сложившееся о ней мнение. Стоило на балу
кому-нибудь из числа возможных женихов при появлении Натали, залюбовавшись
ею, восторженно воскликнуть: "Боже, как она хороша!" - маменьки не упускали
случая заметить:
"Да, но как дорого стоит эта красота!" Если какой-нибудь новичок
находил, что мадемуазель Эванхелиста очаровательна и что лучшей невесты не
найти, ему возражали: "Кто же отважится взять в жены девушку, которая
привыкла получать от матери на наряды по тысяче франков в месяц, у которой
есть собственные лошади и горничная! А ее кружева! Ведь ее пеньюары отделаны
мехельнскими кружевами. На стирку ее тонкого белья уходит столько денег, что
на них могла бы прожить целая семья какого-нибудь служащего средней руки. По
утрам она надевает пелерины, одно глаженье которых обходится в шесть
франков".
Как бы ни хотелось кому-нибудь жениться на Натали, эти замечания и
множество других, часто замаскированных похвалой, быстро отбивали у него
всякую охоту. Блистая на всех балах, привыкнув, что каждый ее шаг
сопровождается льстивыми комплиментами и восхищенными улыбками, Натали
ничего не знала о жизни. Она жила так же беззаботно, как летают птицы, как
растут цветы; все вокруг были готовы исполнить любое ее желание. Она не
знала, сколько стоят вещи, которые ее окружают, откуда берутся деньги, как
они достаются и на что уходят. Быть может, она думала, что при каждом доме
полагается быть поварам, кучерам, горничным и лакеям, подобно тому как на
лугу полагается расти траве, а на деревьях - плодам. Ей не было дела до
нищеты и несчастья, так же как до поваленного бурей леса или неплодородной
почвы. Мать нежно лелеяла ее, оберегала от малейшей заботы, которая могла бы
испортить дочери удовольствие, и Натали легко носилась по балам, как носится
по степи вольный скакун, еще не знающий ни узды, ни подков.
Через полгода после приезда Поля царица балов и "душистый горошек"
впервые встретились в высшем обществе. Они обменялись, казалось бы,
равнодушными взглядами, но на самом деле очень понравились друг другу.
Внимательно следя за результатами этой заранее предусмотренной встречи, г-жа
Эванхелиста уловила в глазах Поля зародившееся чувство и подумала: "Он будет
моим зятем!" А Поль, увидев Натали, сказал себе:
"Она будет моей женой!" Представление о богатстве семьи Эванхелиста,
вошедшем у жителей Бордо в пословицу, создалось у Поля еще в детстве и, как
всегда в таких случаях бывает, прочно укоренилось в его сознании. Поэтому
денежная сторона вопроса разрешилась для него сразу, не требуя наведения
справок и расспросов, что одинаково неприятно как для робких, так и для
гордых людей.
Кое-кто попытался в разговоре с Полем, расхвалив, как обычно, красоту,
манеры, воспитанность Натали, закончить свою речь ядовитыми намеками на
широкий образ жизни семьи Эванхелиста, сулящий осложнения в будущем, но
"душистый горошек" отнесся к услышанному с тем пренебрежением, какого
заслуживали подобные глубоко провинциальные сплетни. Об этом вскоре все
узнали, и злословие прекратилось, так как Поль задавал тон во всем, что
касалось не только манер и разных мелочей, но также мнений и толков. Он ввел
в обиход чисто британский индивидуализм, ледяную неприступность,
байроническую насмешку, презрительное отношение к жизни и к узам,
считающимся священными, а также английскую серебряную посуду и английские же
шутки, презрение к допотопным провинциальным обычаям и привычкам, ввел в
моду сигары, лакированную обувь, шотландских пони, желтые перчатки и езду
галопом. И Поль избежал общей участи: ни одна девушка, ни одна вдовствующая
бабушка не попытались отбить у него охоту жениться на Натали. Г-жа
Эванхелиста несколько раз приглашала его на парадные обеды. Разве мог он не
посещать балы, где бывал весь цвет городской молодежи? Поль старался
казаться равнодушным, но это не обманывало ни мать, ни дочь; дело
мало-помалу подвигалось к браку. Когда Поль выезжал на прогулку в тильбюри
или верхом на породистой лошади, многие молодые люди останавливались, и до
его слуха долетали слова: "Счастливец! Он богат, красив и женится, говорят,
на мадемуазель Эванхелиста. Да, есть же люди, которым все так и плывет в
руки!" При встрече с коляской г-жи Эванхелиста ему было лестно видеть, что
мать и дочь придают своему приветствию какой-то особый оттенок. Но даже если
бы Поль и не был в глубине души влюблен в Натали, общество, наверное, и
против его воли женило бы его на ней: внимание света никогда не приносит
добра, но часто бывает причиною многих бед. Когда несчастье, которое
общество старательно взращивает, распустится пышным цветом, все отрекаются
от его жертвы и преследуют ее своей враждой. Великосветские круги Бордо,
приписывая Натали миллионное приданое, прочили ее за Поля, как водится, не
спрашивая согласия сторон. Они подходили друг к другу еще и потому, что оба
были богаты. Поль привык к такому же изяществу, к такой же роскоши, в какой
жила Натали. Никто в Бордо не мог бы обставить для Натали дом так хорошо,
как Поль только что обставил свой особняк. Лишь тот, кто привык к парижской
расточительности и к причудам парижанок, мог бы избежать денежных
неприятностей, связанных с женитьбой на этой девушке, такой же креолке, как
и ее мать, обладавшей теми же замашками знатной дамы. Любой житель Бордо,
женившись на Натали, непременно разорился бы; но все почему-то считали, что
графу де Манервилю удастся избежать такой беды. Итак, свадьба была делом
решенным. Лица, принадлежавшие к роялистским кругам, толкуя об этом браке,
наговорили Полю много лестного для его тщеславия.
- Все здесь прочат за вас мадемуазель Эванхелиста; вы прекрасно
сделаете, женившись на ней; такой красавицы вы не найдете и в Париже: она
изящна, грациозна, ее мать в родстве с Каса-Реаль. Вы будете прелестнейшей
парой, ведь у вас одинаковые вкусы, вы одинаково относитесь к жизни, ваш дом
будет самым блестящим в Бордо. Переселяясь к вам, жене придется захватить с
собой разве лишь ночной чепчик. В подобных случаях хорошо обставленный дом -
целое богатство. Вам везет и в том отношении, что у вас будет такая теща,
как госпожа Эванхелиста. Эта умная, проницательная особа окажет вам немалую
помощь в политической деятельности, которая вам, вероятно, предстоит. К тому
же она все принесет в жертву ради обожаемой дочери; и Натали - прекрасная
дочь, - значит, будет прекрасной женой. А ведь вам пора уже устроить свою
жизнь.
- Так-то оно так, - отвечал Поль, хотя и влюбленный, а все же желавший
сохранить свободу суждения, - но хочется быть уверенным, что устроишь ее
счастливо.
Поль начал бывать у г-жи Эванхелиста: нужно же чем-нибудь заполнить
свободные часы, а для него это было труднее, чем для кого-либо другого.
Только в ее доме все дышало тем богатством, той пышностью, к каким он
привык. В сорок лет г-жа Эванхелиста была еще красива - красотой
великолепного заката солнца после безоблачного летнего дня. Ее безупречная
репутация служила темой для нескончаемых пересудов в светских кружках Бордо
и давала обильную пищу женскому любопытству, тем более что вдова проявляла
признаки пылкого темперамента, присущего испанкам, и особенно креолкам. Ее
волосы и глаза были черные, ножка - настоящей испанки, у нее была гибкая,
круто выгнутая талия, какою издавна славятся испанские женщины. Ее лицо, все
еще красивое, пленяло тем особенным румянцем, который увидишь только у
креолок, - его оттенок можно передать лишь путем сравнения с пурпуром,
просвечивающим сквозь кисейное покрывало, - так нежно проступал румянец
сквозь белизну ее лица. Она отличалась округленностью форм, особенно
заманчивых благодаря грации движений, сочетавшей в себе негу и живость,
непринужденность и силу. Г-жа Эванхелиста влекла к себе - и в то же время
внушала почтение; она пленяла, ничего не обещая. Высокий рост придавал ей
царственный вид; такой же царственной была ее поступь. Креолка завлекала
мужчин своим обращением, как птиц приманивают на клей, ибо ей от природы был
свойствен тот талант, которым обладают все интриганки: она добивалась одной
уступки за другой, пользовалась полученными уступками, чтобы потребовать еще
больше, а когда у нее просили что-нибудь взамен, умела вовремя отступить.
Она не получила никакого образования, зато была знакома со всей подноготной
испанского и неаполитанского дворов, знала наперечет знаменитых людей
Северной и Южной Америки, знатные семьи Англии и континента; как ни
поверхностны были ее познания, но благодаря их разносторонности они казались
весьма обширными. Она умела принять гостей; в ней было то чувство изящного,
та величественность, которым обучить нельзя: лишь у немногих есть особый дар
приобрести эти свойства, заимствуя повсюду все хорошее, что может
пригодиться. Трудно было понять, как могла она сохранить безупречную
репутацию, но г-жа Эванхелиста ее сохранила, и это придавало еще больше веса
ее поступкам и словам, помогало ей держаться с особенным достоинством Мать и
дочь были очень дружны; их связывало не только обычное родственное чувство,
у них был одинаковый характер, и постоянное общение никогда не приводило к
раздорам. Поэтому многие считали, что г-жа Эванхелиста все принесла в жертву
ради материнской любви. Но если Натали и являлась утешением матери в ее
упорном вдовстве, все же не дочь была его единственной причиной. Говорили,
что г-жа Эванхелиста некогда была страстно влюблена в одного дворянина,
которому вторая Реставрация вернула все титулы, вновь сделав его пэром. Этот
человек в 1814 году был не прочь жениться на г-же Эванхелиста, но в 1816
году весьма вежливо порвал с нею всякие отношения. Несмотря на то, что она
казалась доброй женщиной, в ее характере была ужасающая черта, которая лучше
всего выражается девизом Екатерины Медичи: "Odiate e aspettate" -
"Ненавидьте и ждите". Везде первая, привыкшая к повиновению, она отличалась
свойством, присущим царственным особам: приветливая, добрая, ласковая,
обходительная, она становилась грозной и неумолимой, когда была затронута ее
женская гордость, ее самолюбие испанки из рода Каса-Реаль. Она никогда не
прощала. Эта женщина верила во всемогущество своей ненависти, верила, что
злой рок будет неотступно преследовать ее врага. Она полагалась на свою
роковую власть и мечтала отомстить человеку, насмеявшемуся над ней. Ход
событий как будто подтвердил силу ее "джеттатуры" <Дурного глаза (итал.).> и
еще больше упрочил в ней эту суеверную убежденность в своей власти. Ее враг
оказался близок к разорению, несмотря на то, что был министром и пэром
Франции, а затем вконец разорился. Его имения, политическом влияние,
положение в обществе - все пошло прахом. Однажды г-жа Эванхелиста, гордо
проезжая в своем роскошном экипаже по Елисейским полям, встретила его,
идущего пешком, и окинула взглядом, в котором сквозило торжество. Эта
история, тянувшаяся свыше двух лет, помешала ей выйти вторично замуж. К тому
же она была разборчива и всегда сравнивала тех, кто искал ее руки, с горячо
и искренне любившим ее мужем. Так, мало-помалу, переходя от надежд к
разочарованиям, от ошибок к новым расчетам, она достигла того возраста,
когда женщине не остается другой роли в жизни, кроме роли матери, когда,
принося себя в жертву детям, забыв все личные интересы, она целиком
посвящает себя семье, этому последнему пристанищу человеческих страстей.
Г-жа Эванхелиста быстро разгадала характер Поля, а собственный характер
постаралась скрыть. Поль был как раз таким человеком, какого она хотела бы в
зятья, какого можно было бы сделать покорным исполнителем ее честолюбивых
замыслов. По материнской линии он был в родстве с Моленкурами; старая
баронесса де Моленкур, приятельница Видама Памье, принадлежала к самому
влиятельному кругу Сен-Жерменского предместья. Ее внук Огюст де Моленкур был
прекрасно принят в высшем свете. Таким образом, с помощью Поля семья
Эванхелиста могла легко попасть в парижское общество. Вдова знала только
Париж времен Империи, да и то бывала в нем лишь изредка; она хотела блистать
в Париже времен Реставрации. Только там ее зять мог бы сделать политическую
карьеру, единственную, которой светские женщины могут содействовать, не
нарушая приличий. Г-же Эванхелиста наскучил Бордо, где ей пришлось
поселиться из-за дел мужа; у нее был открытый дом, а ведь всем известно, как
много обязанностей ложится в этом случае на плечи женщины. Бордо ее больше
не интересовал, она исчерпала все, что этот город мог ей дать. Ей хотелось
выступить на более обширной сцене, подобно тому как заядлый игрок стремится
к более крупной игре. В ее собственных интересах было, чтобы Поль пошел
далеко. Она решила пустить в ход все свои способности, все свое знание
жизни, чтобы выдвинуть зятя и потом, прикрываясь его именем, вкусить
наслаждение властью. Очень многие мужчины служат ширмой для тайного женского
честолюбия.
Итак, г-же Эванхелиста было очень важно пленить будущего зятя. И она
пленила Поля с тем большей легкостью, что как будто вовсе и не стремилась
как-нибудь влиять на него. Но она приложила все усилия, чтобы возвысить в
его глазах как себя, так и дочь и заставить ценить их общество. Она
постаралась заранее подчинить себе человека, с помощью которого могла бы
продолжать великосветский образ жизни.
Поль поднялся в собственном мнении, когда увидел, как его ценят мать и
дочь. Он стал считать себя гораздо умнее, чем был на самом деле, с тех пор
как заметил, что Натали подхватывает все его мысли, повторяет каждую его
остроту, улыбаясь и покачивая головкой; ей вторила мать, причем лесть была
так искусно скрыта, что казалась искренней. Обе женщины держали себя с ним
так любезно, он был так уверен в том, что нравится им, они так легко
управляли им, дергая за ниточку самолюбия, что скоро он стал проводить в
особняке г-жи Эванхелиста все свое время.
Через год после приезда в Бордо граф Поль был уже завсегдатаем их дома,
и, хотя он еще не делал предложения, все считали его женихом Натали. Ни
мать, ни дочь как будто и не помышляли об этом браке. Мадемуазель
Эванхелиста вела себя весьма сдержанно, как истая аристократка, которая
умеет быть обворожительной, любезной в разговоре, но не позволяет в то же
время ни малейшей фамильярности. Полю очень нравилась эта сдержанность,
столь мало свойственная провинциалкам. Застенчивые люди пугливы, они
отступают перед предложениями, сделанными напрямик. Они бегут от счастья,
если оно слишком шумливо, и сами идут навстречу несчастью, если оно
предстает в скромном обличье и подернуто мягкой дымкой. Итак, видя, что г-жа
Эванхелиста не прилагает никаких усилий, чтобы заманить его в сети, Поль сам
в них попался. Испанка окончательно покорила его, сказав однажды вечером,
что в жизни всякой незаурядной женщины, как в жизни мужчины, наступает
момент, когда честолюбие вытесняет все остальные чувства.
"Эта женщина способна добиться того, что меня назначат посланником еще
прежде, чем выберут депутатом!" - думал Поль, возвращаясь домой.
Человек при любых обстоятельствах должен уметь подойти к делу так,
чтобы представить его себе с различных точек зрения, - иначе он бездарен,
слабохарактерен и может погибнуть. В ту пору Поль был оптимистом; ему
казалось, что все складывается в его пользу, и он не предполагал, что
честолюбивая теща может стать тираном. Поэтому, возвращаясь по вечерам
домой, он уже видел себя женатым, сам себя обольщал этой картиной, сам готов
был надеть мягкие туфли брака. Он слишком долго наслаждался свободой, чтобы
сожалеть о ней; холостая жизнь утомила его, уже не привлекала новизной, он
замечал теперь только ее неудобства и хотя иногда задумывался о трудностях
семейной жизни, но чаще мечтал о ее радостях. Все это было для него ново.
"Брак, - думал он, - сулит неприятности только беднякам, а для богатых
добрая половина этих бед устранима". Каждый день ему приходила в голову
какая-нибудь новая мысль в пользу женитьбы; перечень преимуществ брачной
жизни все возрастал. "Каких успехов я ни достигну, Натали всегда окажется на
высоте положения, - думал он, - это большое достоинство в женщине. Сколько
выдающихся людей Империи жестоко страдало на моих глазах от неудачного
брака! Моя избранница никогда не заставит страдать мое самолюбие, не нанесет
урона моей гордости, а это - важнейшее условие для счастья. Тот, кто женат
на хорошо воспитанной женщине, никогда не будет несчастен: она никогда не
сделает его посмешищем, всегда сумеет быть ему полезной. Натали будет просто
восхитительна во время наших приемов". Он припоминал самых изысканных дам
Сен-Жерменского предместья и все более убеждался, что Натали если не затмит
их всех, то по меньшей мере ни в чем им не уступит. Сравнение шло целиком в
ее пользу. Впрочем, все эти параллели, мысленно проводимые Полем, были
подсказаны его тайными желаниями. В Париже он ежедневно встречался с
красивыми девушками, разными и по внешности и по характеру, но именно
благодаря обилию впечатлений оставался равнодушен к ним; а у Натали в Бордо
не было соперниц, она была единственной в своем роде и появилась как раз в
тот момент, когда Поля преследовала мысль о браке, овладевающая рано или
поздно почти каждым мужчиной. Итак, эти сопоставления наряду с доводами
самолюбия и непритворной страстью, не имевшей другого исхода, кроме
законного брака, довели Поля до того, что он влюбился по уши, хотя даже
самому себе не решался признаться в этом, убеждая себя, что ему
просто-напросто хочется жениться. Он старался отнестись к Натали
беспристрастно, как человек, не желающий подвергать риску свое будущее;
дружеские предостережения де Марсе еще звучали у него в ушах. Но, во-первых,
женщины, привыкшие к роскоши, отличаются обманчивой простотой; они как будто
пренебрегают богатством, которое служит для них средством, а вовсе не целью.
Видя, что обе дамы ведут точно такой же образ жизни, как и он сам, Поль не
подозревал, что под этим кроется угроза разорения. К тому же, если
существуют кое-какие неписаные правила, как улаживать неприятности,
связанные с браком, то нет таких правил, которые помогли бы предугадать или
предотвратить эти неприятности. Несчастные браки между людьми, казалось бы,
поставившими себе целью облегчить Друг другу жизнь и сделать ее приятной,
объясняются постоянным общением друг с другом, которое раскрывает их
подлинные качества и которого не существует между молодыми людьми до брака и
не будет существовать до Тех пор, пока не изменятся французские законы и
нравы. Люди, готовящиеся вступить в брак, обманывают Друг друга, и это -
невольный, невинный обман: каждому непременно нужно выставить себя в
наиболее благоприятном свете; они состязаются в стремлении пленить один
другого и в результате представляются друг другу лучше, чем впоследствии
оказываются на самом деле. В жизни, как и в природе, бывает гораздо больше
пасмурных дней, когда небо покрыто тучами, чем безоблачных, когда солнце
ярким светом заливает поля. Молодежь замечает только ясные дни. Позже она
обвиняет брак во всех недостатках, присущих самой жизни; ведь люди склонны
искать причину всех зол в том, что находится в непосредственной близости к
ним.
Чтобы обнаружить по лицу, словам, манерам и движениям Натали, что она,
как и всякая другая, платит дань несовершенствам человеческой природы, Полю
нужно было бы не только владеть наукой Лафатера и Галля, но и тем, чего не
может дать никакая наука, - умением наблюдать, требующим большого житейского
опыта. Как у всех девушек, у Натали было непроницаемое лицо. Скульпторы
придают выражение глубокого, безмятежного спокойствия лицам мраморных дев,
воплощающих Справедливость, Невинность, - словом, божества, чуждые
человеческим страстям. В этой безмятежности - обаяние девушки, признак ее
чистоты. Еще ничто не волновало ее души; неразделенная страсть и обманутая
надежда еще не успели нарушить невозмутимость ее лица; если же это
спокойствие напускное, то в такой девушке нет ничего девического. Всегда
оставаясь под крылышком матери, Натали, как и всякая испанка, получила лишь
чисто религиозное воспитание да несколько материнских наставлений,
небесполезных для предстоящей ей роли. Спокойствие ее лица не было деланным.
Но это был всего лишь покров, под которым таилась женщина, как бабочка в
коконе. Человек, умеющий обращаться со скальпелем анализа, подметил бы в ее
характере кое-какие зачатки отрицательных качеств; они должны были
проявиться более отчетливо при ближайшем столкновении с жизнью, как
семейной, так и светской. Она отличалась дивной красотой, безупречно
правильные черты ее лица были в полной гармонии с пропорциями головы и тела.
Но такое совершенство несовместимо с совершенством души; исключений из этого
закона почти не бывает. У истинной красавицы непременно должен быть
какой-нибудь чуть заметный недостаток: он-то и придает ей неотразимую
привлекательность, это тот "огонек", который возникает из противоречия
чувств и приковывает взоры. Полная гармоничность свидетельствует о
холодности, свойственной ограниченным натурам.
У Натали был округлый стан - признак здоровья и вместе с тем
безошибочный признак твердой воли; а у людей, ум которых не отличается ни
гибкостью, ни широтой, твердость воли часто переходит в упрямство. Ее руки,
похожие на руки греческой статуи, свидетельствовали о том же, что и лицо и
стан, - о властности, чуждой логике, о самодовлеющей воле. У нее были
сросшиеся брови, а это, по мнению наблюдательных людей, признак
завистливости. Выдающегося человека зависть побуждает к соревнованию,
толкает на великие дела; у людей же незначительных зависть превращается в
ненависть. Девиз матери "Odiate e aspettate" - был заложен в самой натуре
Натали. Ее глаза, как будто черные, на самом же деле темно-карие, резко
отличались цветом от волос - белокурых, с рыжеватым отливом, который столь
ценился римлянами и нынче называется в Англии "auburn"; когда родители
черноволосы, подобно чете Эванхелиста, то у детей зачастую бывают именно
такие волосы. Белизна и нежность ее кожи придавали неописуемую тонкую
прелесть этому контрасту между цветом глаз и волос, - но только внешнюю
прелесть: если в чертах лица нет мягкости и округлости, то, как бы они ни
были тонки и изящны, не думайте, что теми же свойствами наделена и душа.
Обманчивые цветы молодости облетают, и спустя несколько лет вас поражает
сухость, жесткость того самого лица, красотой и благородством которого вы
когда-то восхищались. Хотя черты лица у Натали дышали величественностью, но
подбородок был, как говорят художники, несколько тяжелой лепки, это
позволяло предположить наличие чувств, которым предстояло обнаружиться со
всею силою лишь в зрелом возрасте. Ее губы, всегда сжатые, выражали крайнюю
гордость и вполне гармонировали с руками, подбородком, бровями и станом.
Наконец последний признак, - его одного было бы достаточно для суждения
опытного наблюдателя: в чистом голосе Натали, в ее столь пленительном голосе
слышались металлические нотки. Как искусно ни владела она им, как ни
мелодичны были интонации, все же его звуки заставляли вспомнить о характере
герцога Альбы, от которого Каса-Реаль происходили по боковой линии. Все эти
признаки указывали на бурную страстность, на способность непримиримо
ненавидеть, внезапно увлекаться, но не любить; они говорили об узости ее
ума, о стремлении к владычеству во что бы то ни стало, свойственном людям,
втайне сознающим свою ограниченность. Быть может, здоровая кровь несколько
сглаживала эти недостатки, коренившиеся в ее темпераменте и в физическом
складе; они были скрыты, точно золото в руднике, и должны были проявиться
лишь в результате потрясений и ударов, которые влияют на характер в течение
жизни. Но в то время юная грация и свежесть, благовоспитанность, девическая
наивность и миловидность окутывали ее истинный облик точно легкой вуалью,
обманывая неискушенных людей. Мать рано научила ее непринужденно болтать,
разыгрывая утонченную натуру, отвечая шутками на серьезные речи и пленяя
изящной непринужденностью, под которой женщины часто скрывают убожество
своего ума, подобно тому, как природа маскирует бесплодную почву зеленью
недолговечных растений. Натали была прелестным избалованным ребенком, не
знающим, что такое горе; она пленяла своей непосредственностью, у нее
никогда не было глупо-принужденного вида девушки на выданье, от которой не
дождешься ни словечка, ни жеста, не предусмотренных материнскими
наставлениями. Натали была весела и естественна, как всякая девица, которая
ничего не знает о браке, ждет от него только удовольствий, не помышляет ни о
каких бедах и думает, что замужем она будет вправе делать все, что
захочется. Разве мог Поль, страстно влюбленный в нее, разгадать характер
этой девушки, пленившей его своей красотой, и предвидеть, какой женщиной
станет она в тридцатилетнем возрасте? Ведь ее внешность могла бы обмануть
даже людей, умудренных опытом. Обрести счастье, женившись на этой девушке,
было трудно, но все-таки возможно. Все дурное в ее характере находилось еще
в зародыше; было немало и хороших задатков. А ведь нет такого хорошего
задатка, который не пересилил бы дурные наклонности, если его развивают
опытной рукой, в особенности когда дело идет о девушке, полюбившей впервые.
Но чтобы переделать столь неподатливый характер, как у Натали, нужна была
поистине железная рука, о какой Полю говорил де Марсе. Парижский денди был
прав. Страх, внушаемый любовью, - это незаменимое средство, чтобы держать в
повиновении женскую душу. Кто любит - тот боится; а кто боится - тот ближе к
привязанности, чем к вражде. Разве Поль обладал хладнокровием,
рассудительностью, твердостью опытного супруга, необходимыми для этой тайной
борьбы, которой жена не должна даже замечать? Да и любила ли Натали Поля?
Подобно большинству девушек, она приняла за любовь первое проявление
инстинкта, то приятное чувство, какое было в ней вызвано внешностью Поля; но
она ничего не знала ни о браке, ни о семейной жизни. Граф де Манервиль,
приобщившийся к дипломатии, знакомый с придворной жизнью всей Европы, один
из изящнейших молодых людей Парижа, не мог казаться ей тем, кем он был на
самом деле, - человеком заурядным, лишенным твердости духа, робким и в то же
время мужественным, быть может, энергичным в тяжелую минуту, но не умеющим
ограждать себя от тех неприятностей, которые отравляют счастье. Хватит ли у
нее в будущем ума и такта, чтобы, несмотря на присущие Полю недостатки,
оценить его, как он того заслуживает? Не станет ли она преувеличивать все
плохое и забывать все хорошее, как обычно поступают молодые женщины, ничего
не смыслящие в жизни? В известном возрасте, когда житейские невзгоды кажутся
женщине серьезным несчастьем, она готова все простить тому, кто избавляет ее
от них. Но где было взять ту примиряющую силу, ту опытность, которые могли
бы помочь молодым супругам, научить их искусству быть счастливыми? Поль и
его жена воображали бы, что любят друг друга, а между тем вся любовь
заключалась бы в подчеркнутой ласковости, какую не прочь проявлять на первых
порах всякая молодая жена, да в восторженных восклицаниях, какие расточают
мужья, вернувшись с бала и все еще находясь во власти вожделения. Разве при
таких обстоятельствах Поль не очутился бы под властью жены, вместо того
чтобы подчинить ее себе? Были ли основания с уверенностью сказать "нет"? На
что мог бы еще отважиться человек с сильным характером, то безвольному
человеку грозило гибелью.
Но мы не задавались целью описать превращение холостяка в женатого
человека, хотя эта картина, набросанная широкими мазками, была бы не лишена
заманчивости, какую придают скрытые бурные чувства самым обыкновенным
происшествиям нашей жизни. Рассказ о событиях и замыслах, приведших Поля к
браку с мадемуазель Эванхелиста, - не более как предисловие; основная же
цель произведения - изобразить комедию, предшествующую всякому браку. До сих
пор драматурги почему-то упускали из виду такие темы, хотя последние могли
бы послужить плодотворной почвой для их творчества.
Сцены этой комедии, навсегда определившей будущность Поля и с трепетом
ожидавшейся г-жой Эванхелиста, - сцены препирательств при составлении
брачного контракта, - происходят во всех дворянских и буржуазных семьях, ибо
человеческие страсти разжигаются одинаково сильно и крупными и мелкими
денежными расчетами. Все эти комедии с непременным участием нотариуса более
или менее похожи на комедию, которая описывается здесь и любопытна не
столько тем, что сказано на страницах нашей книги, сколько теми
воспоминаниями, какие она пробудит у женатых людей.
В начале зимы 1822 года Поль де Манервиль через свою двоюродную бабку,
баронессу де Моленкур, сделал Натали предложение. Хотя баронесса никогда не
проводила в Медоке больше двух месяцев, но на этот раз она осталась там до
конца октября, чтобы помочь внучатому племяннику и заменить ему мать.
После предварительных переговоров с г-жой Эванхелиста бабушка, весьма
опытная старая дама, сообщила Полю о результатах своих хлопот.
- Все устроено, мальчик! - сказала она. - Побеседовав о денежных делах,
я выяснила, что г-жа Эванхелиста от себя лично ничего не дает дочери, но
Натали, выходя замуж, сохраняет все свои права на наследство. Женись, мой
друг! Всякий молодой человек, если у него есть титул, имения, переходящие от
предков к потомкам, и желание продолжить свой род, рано или поздно должен
вступить в брак. Мне хотелось бы, чтобы мой Огюст пошел по тому же пути. Ты
можешь жениться и в мое отсутствие; моя обязанность - лишь благословить
тебя, а таким старухам, как я, нечего делать на свадьбе. Поэтому я завтра
уеду к себе, в Париж. Когда ты введешь свою жену в свет, мне будет гораздо
удобнее принимать ее у себя, чем здесь. Если тебе в Париже негде жить, то вы
всегда можете поселиться у меня; я охотно предоставлю вам третий этаж моего
особняка.
- Благодарю вас, бабушка, - сказал Поль. - Но как понимать ваши слова:
"Мать от себя лично ничего не дает дочери, но Натали, выходя замуж,
сохраняет все свои права на наследство"?
- Твоя будущая теща, мой мальчик, себе на уме; она пользуется красотой
дочери, чтобы диктовать свои условия и дать за Натали только ту часть
отцовского наследства, которой ее никак нельзя лишить. Мы, старые люди,
придаем большое значение вопросу: что у него есть? что есть у нее? Советую
тебе дать нотариусу точные инструкции. Подписание брачного контракта,
мальчик, - дело очень важное. Если бы твои родители не позаботились
своевременно тебя обеспечить, то, может быть, сейчас тебе негде было бы
приклонить голову. У тебя будут дети, без которых обычно не обходится брак,
значит, и о них надо подумать. Поговори с нашим старым нотариусом, мэтром
Матиасом.
Госпожа де Моленкур уехала, оставив Поля в большом смущении. Итак, его
будущая теща - себе на уме! Заключая брачный контракт, ему придется
заботиться о своих материальных интересах, нужно будет защищать их. Неужели
кто-нибудь собирается на них посягать? Он решил последовать совету бабушки и
поручить составление брачного контракта мэтру Матиасу. Предстоящие
переговоры внушали ему некоторое беспокойство. Поэтому, приехав к г-же
Эванхелиста и собираясь посвятить ее в свои планы, он сильно волновался.
Подобно всем застенчивым людям, он боялся чем-нибудь выдать свое недоверие,
пробужденное словами бабушки и казавшееся ему самому оскорбительным. Чтобы
избежать всяких трений со столь почтенной особой, какой была г-жа
Эванхелиста, он пустился в околичности, как все те, у кого недостает
характера прямо приступить к делу.
- Сударыня, - сказал он, улучив момент, когда Натали вышла, - как вам
известно, нотариус моей семьи ведет все мои дела. Он славный старик и будет
весьма огорчен, если я не поручу ему составить мой брачный...
- Но, дорогой мой, - прервала его г-жа Эванхелиста, - ведь брачные
контракты всегда заключаются с участием нотариуса и с той и с другой
стороны!
Поль замолк, а г-жа Эванхелиста между тем задала себе вопрос: "Что у
него на уме?" Ведь женщины обладают свойством прекрасно угадывать по
выражению лица самые сокровенные мысли. Смущенный взгляд, взволнованный
голос Поля выдавали происходящую в нем душевную борьбу, и она догадалась о
предостережениях его бабушки.
"Ну вот, - подумала она, - роковой день наступил, кризис начинается...
Что-то будет?"
- Мой нотариус - господин Солонэ, - сказала она после короткой паузы, -
а ваш - господин Матиас; я приглашу их завтра к обеду, и они потолкуют обо
всем. Ведь их роль и заключается в том, чтобы заботиться о наших денежных
делах, точно так же, как повара заботятся о тонких обедах для нас.
- Вы совершенно правы, - ответил Поль, подавив вздох облегчения.
Роли распределились так странно, что Поль, будучи совершенно чист
душою, смутился, а г-жа Эванхелиста была с виду совершенно спокойна, хотя на
сердце у нее скребли кошки. Вдова обязана была дать за дочерью третью часть
наследства, оставленного г-ном Эванхелиста, - миллион двести тысяч франков,
но не в состоянии была бы это сделать, даже распродав все свое имущество.
Она целиком зависела от великодушия будущего зятя. Сам по себе Поль не мог
бы перед ней устоять, но если в дело вмешается нотариус, - удовлетворится ли
Поль представленными счетами по опеке? А если он пойдет на попятный - весь
город узнает причину, и Натали невозможно будет выдать замуж. Эта мать,
пекущаяся о счастье дочери, эта женщина, всю жизнь слывшая безупречной,
подумала, что завтра ее, может быть, постигнет бесчестье. Подобно великим
полководцам, которым хотелось бы вычеркнуть из жизни тот день, когда они
втайне от всех проявили трусость, она желала бы, чтобы завтрашний день
никогда не наступал. Наверно, немало седых волос прибавилось у нее за эту
ночь, когда она, лицом к лицу с надвигавшейся опасностью, упрекала себя за
беспечность, чувствуя, как тягостно ее положение. С утра, как только она
встанет, ей предстояло во всем открыться своему нотариусу, которого она
просила прийти. Ей надо было признаться в своих тайных опасениях, а до сих
пор она не хотела признаваться в них даже себе самой и, приближаясь к
пропасти, не теряла надежды на счастливую случайность, хотя такие надежды
никогда не сбываются. Она испытывала к Полю чувство некоторой неприязни, -
это не была еще ненависть или вражда, или вообще что-либо злобное; но разве
он не являлся все-таки ее противником в предстоящей глухой борьбе? Разве он
не стал, сам того не ведая, ее врагом, которого нужно было победить? Кто
может любить жертву своего обмана? Вынужденная хитрить, испанка по-женски
решила добиться блестящей победы, ради которой только и стоило вступать в
эту позорную борьбу. В ночной тишине она пыталась при помощи доводов,
подсказанных гордостью, найти для себя смягчающие обстоятельства. Разве не
вместе с Натали вела она этот расточительный образ жизни? Разве она
руководилась в своем поведении какими-нибудь низкими, неблаговидными
мотивами, которые могли бы запятнать ее? Она не умела быть расчетливой, но
разве это - преступление, разве это - злодеяние? Разве любой мужчина не был
бы счастлив жениться на такой девушке, как Натали? Разве это сокровище,
сбереженное для Поля, не стоило расписки в получении приданого? Разве сплошь
да рядом мужчины не приносят огромные жертвы, чтобы завоевать любимую
женщину? Почему для законной жены нельзя сделать то, что делают для
куртизанок?
К тому же Поль - человек недалекий, без особых дарований. Она
постарается помочь ему своим умом и опытностью, выведет его на широкую
дорогу; он будет обязан ей светской карьерой. Разве это не значит, что она
полностью уплатит долг? Неужели он будет колебаться? Это было бы глупо с его
стороны. Колебаться из-за того, что он получит на несколько экю меньше! Да
это было бы просто подло!
"Если мне не удастся сразу же добиться успеха, - подумала она, - мы
уедем из Бордо, и я, во всяком случае, смогу обеспечить Натали богатую
жизнь, обратив в деньги то, что у меня осталось, - дом, бриллианты,
обстановку, - отдав ей все, а для себя сохранив только скромную пенсию".
Когда государственный муж, устраненный от дел, строит себе, как Ришелье
в Бруаже, роскошное пристанище, где собирается завершить свою жизнь, он
черпает в этом новые силы, чтобы с триумфом вернуться к деятельности.
Так ободрилась и г-жа Эванхелиста, найдя для себя выход на случай
неудачи, и заснула, полная надежды на победу в предстоящем бою. Она весьма
рассчитывала на содействие самого ловкого нотариуса Бордо - г-на Солона,
молодого человека лет двадцати семи, награжденного орденом Почетного легиона
за то, что он активно содействовал вторичному возвращению Бурбонов.
Счастливый и гордый тем, что его принимают у г-жи Эванхелиста не столько как
нотариуса, сколько как одного из представителей роялистских кругов Бордо,
Солонэ воспылал страстью к хозяйке дома, к этому еще красивому заходящему
светилу. Женщины, подобные г-же Эванхелиста, могут не поддаваться чарам
страсти, но все же она льстит им, и даже наиболее неприступные из них
никогда ее резко не отталкивают. Поэтому Солонэ не терял самоуверенности;
впрочем, он был безупречно почтителен и скромен.
С исполнительностью преданного слуги, нотариус явился в назначенное
время и был введен в спальню кокетливой вдовы, принявшей его в обдуманно
небрежном утреннем наряде.
- Могу ли я положиться на вашу скромность и преданность? - обратилась
она к нему. - Сегодня вечером мне предстоят важные деловые переговоры. Вы
догадываетесь, конечно, что дело идет о замужестве моей дочери.
Молодой человек рассыпался в учтивых заверениях.
- Итак, к делу! - сказала она.
- Я вас слушаю, - ответил он, принимая глубокомысленный вид.
Госпожа Эванхелиста напрямик объявила, в каком положении она находится.
- Ну, сударыня, все это не так уж важно, - самонадеянно заявил мэтр
Солонэ, когда г-жа Эванхелиста привела ему точные цифры. - В хороших ли вы
отношениях с господином де Манервилем? Этот вопрос существеннее, чем вопросы
юридические или финансовые.
Госпожа Эванхелиста постаралась изобразить все свое превосходство над
Полем. Молодой нотариус с живейшим удовольствием узнал, что до сих пор его
клиентка всегда держалась по отношению к графу де Манервилю с большим
достоинством, что из гордости, а может быть, из бессознательного расчета,
она поставила себя с ним так, словно он по своему положению гораздо ниже ее
и жениться на Натали - для него большая честь. Ни она сама, ни ее дочь не
могли быть заподозрены ни в каких корыстных видах на него; в своих чувствах
они были далеки от мелочного материализма; при малейшем недоразумении они
могли подняться на недосягаемую высоту; наконец она имела огромное влияние
на будущего зятя.
- Учитывая все это, на какие уступки вы согласны пойти? - спросил
Солонэ.
- Чем меньше уступок, тем лучше! - ответила вдова, смеясь.
- Чисто женский ответ! - воскликнул Солонэ. - Скажите, сударыня, вы
хотели бы выдать мадемуазель Натали замуж?
- Да.
- И получить расписку в том, что один миллион сто пятьдесят шесть тысяч
франков, числящиеся за вами как опекуншей, сполна уплачены будущему зятю?
- Да.
- А что вы хотели бы сохранить для себя?
- По меньшей мере тысяч тридцать дохода, - ответила она.
- Нужно одержать победу - иначе все пропало?
- Да.
- Ну что ж, я подумаю, как добиться цели; ведь это дело надо вести
искусно, придется затратить на него немало сил. Вечером я дам вам кой-какие
указания; исполняйте их в точности, и мы добьемся успеха, могу вас заверить.
Любит ли граф Поль вашу дочь? - спросил он, вставая.
- Он боготворит ее.
- Этого мало. Любит ли он ее настолько страстно, чтобы пренебречь
денежными помехами?
- Да.
- Вот что, по-моему, придает ей немалую ценность вдобавок к ее
имуществу! - воскликнул нотариус. - Постарайтесь, чтобы мадемуазель Натали
была особенно красива сегодня вечером, - добавил он с лукавой миной.
- У нее есть восхитительное платье.
- Туалет невесты при подписании брачного контракта может уже наполовину
заменить приданое, - заметил Солона.
Последний довод показался г-же Эванхелиста столь справедливым, что она
сочла необходимым присутствовать при одевании Натали, - и не только из-за
самого туалета, но и для того, чтобы вовлечь ее в заговор. В белом
кашемировом платье с розовыми бантами, причесанная а ля Севинье, Натали была
так красива, что мать не сомневалась в победе. Когда горничная вышла и г-жа
Эванхелиста убедилась, что никто не может их услышать, она, поправив
несколько локонов в прическе дочери, приступила к разговору.
- Скажи мне, девочка, ты очень любишь господина де Манервиля? -
спросила она, стараясь, чтобы голос не выдал ее волнения.
Мать и дочь обменялись испытующими взглядами.
- Почему, маменька, вы задаете этот вопрос именно сегодня? Ведь вы
ничего не имели против наших встреч?
- Если бы нам с тобой пришлось навсегда расстаться из-за этого брака -
настаивала бы ты на нем?
- Во всяком случае, я не умерла бы с тоски, если бы дело дошло до
разрыва с Полем.
- Значит, ты не любишь его, милочка, - сказала мать, целуя дочь в лоб.
- Почему, маменька, вы допрашиваете меня, точно Великий инквизитор?
- Мне нужно знать, влюблена ли ты до безумия или просто хочешь выйти
замуж.
- Я все-таки люблю Поля.
- Ты права, он - граф и с нашей помощью станет, надеюсь, пэром Франции,
но вашему браку могут помешать кое-какие препятствия.
- Препятствия, когда мы любим друг друга? О нет! Мой "душистый
горошек", мамочка, слишком прочно тут зацепился, - сказала дочь, изящным
жестом указывая на свое сердце, - чтобы хоть в чем-нибудь нам перечить. Я
уверена в этом.
- А что, если ты ошибаешься? - спросила г-жа Эванхелиста.
- Тогда я сумею забыть о нем, - промолвила Натали.
- Отлично, ты настоящая Каса-Реаль! Но если он и любит тебя до безумия,
все же могут возникнуть некоторые затруднения. Они будут исходить даже не от
него самого, но нужно, чтобы он их преодолел, - это необходимо как для тебя,
так и для меня, понимаешь, Натали? Если ты будешь с ним чуточку любезнее
(разумеется, не нарушая приличий) мы легче этого достигнем. Иногда бывает
достаточно какого-нибудь пустяка, даже одного слова, кинутого невзначай.
Таковы уж мужчины: они упрямятся, когда с ними спорят, но тают от ласкового
взгляда.
- Понимаю! Чтобы Фаворит перепрыгнул через забор, нужно его легонько
подхлестнуть, - заметила Натали, сделав рукой такое движение, как будто
ударяла лошадь хлыстом.
- Мой ангел, я вовсе не собираюсь просить тебя обольщать его. Наша
старая кастильская честь не позволяет нам переходить известные границы.
Вскоре граф Поль узнает, в каком положении мои дела.
- В каком же?
- Ты все равно не поймешь. Но если теперь, когда он увидит тебя во всем
блеске красоты, я замечу в его взгляде хоть малейшее колебание, я тотчас же
порву с ним, продам все, что у меня осталось, и мы уедем в Дуэ к Клаасам, -
ведь они, как-никак, в родстве с нами через Тэмнинков. Потом я выдам тебя
замуж за пэра Франции, и ты получишь все мое состояние, даже если мне
придется удалиться для этого в монастырь.
- О маменька! Что же нужно сделать, чтобы избежать такой беды? -
спросила Натали.
- Как ты сегодня красива, дитя мое! Будь немножко кокетливее, вот и
все.
Госпожа Эванхелиста ушла, оставив Натали в задумчивости, и занялась
своим туалетом, чтобы не отстать от дочери. Если роль Натали заключалась в
том, чтобы казаться обворожительной Полю, то матери нужно было вдохновить
Солона, защитника их интересов. Итак, когда Поль привез Натали букет, что он
имел обыкновение делать изо дня в день уже несколько месяцев, - и мать и
дочь находились во всеоружии. В ожидании прихода нотариусов они втроем
завязали разговор.
В этот день Полю пришлось выдержать первую стычку, которою началась
долгая и утомительная борьба, называемая женитьбой. Нужно было установить,
насколько велики силы каждой воюющей стороны, где они расположены и как
будут маневрировать. В этой борьбе, важность которой Поль даже не был в
состоянии постичь, его единственным соратником являлся старый нотариус
Матиас. Оба они были застигнуты врасплох неожиданным нападением: их теснил
враг, хорошо знавший, чего добивается, им приходилось принимать решения, не
имея даже времени обдумать их. Кто устоял бы тут, даже если бы на защиту
выступил сам Кюжас или Бартоле? Кто мог заподозрить обман там, где все
казалось естественным и простым? Что мог поделать один Матиас против" г-жи
Эванхелиста, Солонэ и Натали, в особенности если учесть, что его влюбленный
клиент был способен перейти на сторону врага при малейшем препятствии,
ставящем под угрозу его счастье? Поль и так уже причинил себе немалый вред,
расточая пылкие речи, обычные для влюбленных, но имевшие особый смысл для
г-жи Эванхелиста, которая ждала, чтобы он связал себя каким-нибудь
неосторожным словом.
В двух нотариусах, этих кондотьерах брака, от которых зависел исход
решительной схватки, готовых во имя интересов своих клиентов помериться
силами, олицетворялись старые и новые нравы, старый и новый тип законника.
Мэтр Матиас был добродушный старичок шестидесяти девяти лет; он
гордился своим двадцатилетним пребыванием на посту нотариуса. Его ноги с
выпирающими коленками и огромными подагрическими ступнями, обутыми в башмаки
с серебряными пряжками, были так тонки, что, когда он клал их друг на друга,
они смахивали на две скрещенные кости с какого-нибудь надгробия. Худые
ляжки, болтавшиеся в широких черных штанах с застежками у колен, казалось,
вот-вот подломятся под тяжестью объемистого живота и всего туловища,
чрезмерно грузного, как у всех, кто ведет комнатный образ жизни, и
втиснутого всегда в один и тот же зеленый сюртук с прямоугольными полами,
облекавший эти шарообразные формы с незапамятных времен. Его волосы,
тщательно прилизанные и напудренные, были собраны на затылке в крысиный
хвостик, всегда запрятанный между воротником сюртука и воротником белого с
цветочками жилета. Когда этот человечек появлялся где-нибудь в первый раз,
его круглая голова, его лицо, испещренное красными жилками, точно
виноградный листок, голубые глаза, вздернутый нос, толстые губы, двойной
подбородок возбуждали веселый смех, каким французы обычно встречают всякие
забавные создания, игру природы; это любимая пожива художников - что
называется, ходячая карикатура. Но дух мэтра Матиаса торжествовал над своей
оболочкой, а его внутренние достоинства - над нелепой внешностью.
Большинство жителей Бордо относилось к нему с дружеской почтительностью и
симпатией, полной уважения. Выразительный голос нотариуса, в котором,
казалось, звучала сама честность, подкупал слушателей. Мэтр Матиас шел
всегда прямо к делу, без обиняков, парируя коварные замыслы своими точными
вопросами. Острый взгляд и большой житейский опыт выработали в нем
проницательность, позволявшую ему заглядывать в тайники души и читать самые
сокровенные мысли. Всегда серьезный и важный при обсуждении дел, этот
патриарх, однако, не чуждался веселости наших предков. Он, вероятно, не
прочь был подхватить застольную песню, признавал и чтил семейные обычаи,
праздновал годовщины, именины бабушек и внуков, принимал участие в
погребении рождественского полена; он, должно быть, любил делать новогодние
подарки, сюрпризы, дарить пасхальные яйца, добросовестно выполнял все
обязанности крестного отца и не чурался тех обычаев, которые в старину так
скрашивали жизнь. Мэтр Матиас был благородным и почтенным представителем
исчезающего поколения нотариусов, незаметных, но честнейших людей, которые
не давали расписок, принимая на хранение миллионы, но возвращали деньги в
тех же самых мешках, перевязанных той же самой бечевкой; в точности
выполняли поручения завещателей, добросовестно составляли описи, по-отечески
заботились об интересах клиентов, порой даже позволяли себе противиться их
расточительности, были хранителями семейных тайн. Словом, он был одним из
тех нотариусов, которые сознают свою ответственность за малейшую ошибку в
документах и подолгу обдумывают содержание бумаг. Никогда за всю его долгую
деятельность никто из клиентов не мог пожаловаться на потерю отданных под
проценты денег, на невыгодность закладной для кредитора или для должника.
Его богатство, росшее медленно, но вполне законным путем, было плодом
тридцатилетнего труда и тридцатилетних сбережений. Четырнадцать своих писцов
он определил на хорошие места. Отличаясь набожностью и щедростью, Матиас,
сохраняя инкогнито, был одним из первых всюду, где нужна была бескорыстная
помощь. Деятельный член благотворительных обществ и комитетов призрения, он
подписывался на самую крупную сумму, когда собирались добровольные
пожертвования для помощи человеку, внезапно попавшему в беду, или для
основания какого-нибудь учреждения в пользу бедных. Ни у него самого, ни у
его жены не было собственной кареты, зато его слово было свято, зато в его
подвалах хранилось не меньше доверенных ему ценностей, чем в любом банке;
зато его звали "наш добрый господин Матиас"; и когда он умер, за его гробом
шло три тысячи человек.
Солона был одним из тех молодых нотариусов, которые входят в дом
клиента напевая, стараются сохранить непринужденный вид и утверждают, что
дела можно так же хорошо вести с веселой улыбкой, как и с серьезной миной. У
такого нотариуса обычно есть звание капитана национальной гвардии; ему
досадно, что все считают его только нотариусом; он усердно добивается ордена
Почетного легиона; у него своя карета; документы за него проверяют
письмоводители. Он посещает балы, спектакли, покупает картины, играет в
экарте; отданные ему на хранение бумаги он кладет в кассу, но сумму,
полученную золотом, возвращает банковыми билетами. Такой нотариус идет в
ногу с эпохой, пускается в рискованные денежные операции, играет на бирже и
надеется после десятилетней работы уйти на покой, имея тридцать тысяч
дохода. Он не столько опытен, сколько хитер, и многие боятся его - как
сообщника, владеющего их тайнами. Словом, такой нотариус рассчитывает, что,
по роду своей деятельности, дождется в конце концов счастливого случая
жениться на какой-нибудь богатой наследнице, пускай хоть на синем чулке.
Когда стройный белокурый Солонэ вошел в гостиную, завитой, надушенный,
щегольски обутый, точно актер из Водевиля в роли первого любовника, одетый,
как денди, для которого самое важное на свете - дуэль, а за ним появился его
старый коллега, шедший много медленнее из-за приступа подагры, - оба
нотариуса казались живым воплощением одной из тех карикатур под названием
"Прежде и теперь", что имели такой успех во времена Империи. При виде
вошедших Натали и ее мать, незнакомые с "добрым господином Матиасом", с
трудом удержали улыбку, но их подкупила учтивость, с какой он поздоровался с
ними. В словах старичка чувствовалось добродушие, присущее приветливым
старым людям и сквозящее в их мыслях и выражениях. Молодой нотариус,
несмотря на свою развязность, терял по сравнению с ним. Насколько лучше умел
себя держать Матиас, видно было уж по тому, как он сдержанно приветствовал
Поля, не унижая своих седин; он давал понять, что почтительно относится к
знатности молодого человека, но что старость также имеет право на почет, и
разное общественное положение не мешает уважать друг друга. Наоборот, поклон
и приветствие Солонэ показывали, что он считает себя на равной ноге со
всеми; это задевало самолюбие светских людей, а настоящим аристократам
казалось просто смешным. Молодой нотариус довольно фамильярным жестом
отозвал г-жу Эванхелиста в сторону, желая поговорить с ней наедине.
Некоторое время они шептались в оконной нише, обмениваясь улыбками, чтобы
ввести остальных в заблуждение насчет характера их разговора. Мэтр Солонэ
посвятил владычицу своего сердца в выработанный им план действий.
- Скажите, - спросил он под конец, - у вас в самом деле хватит духу
продать свой особняк?
- Разумеется, - ответила она.
Госпожа Эванхелиста не стала сообщать причин героического решения,
столь поразившего нотариуса; усердие Солонэ могло бы остыть, если бы он
узнал, что его клиентка собирается уехать из Бордо. Тем более она ничего не
сказала Полю, чтобы не испугать его обширностью тех фортификационных
сооружений, какие пришлось воздвигнуть при начале военных действий.
После обеда оба полномочных представителя оставили влюбленную парочку в
обществе матери и перешли в соседнюю гостиную, где и должны были состояться
переговоры. Итак, действие происходило одновременно в двух местах: у камина
в большой гостиной разыгрывалась любовная сценка, там жизнь казалась
радостной и веселой; в смежной комнате протекала серьезная и мрачная сцена,
на первый план там выступали голые материальные интересы, обычно
прикрываемые обманчивой беззаботностью.
- Дорогой мэтр, - сказал Солонэ Матиасу, - контракт будет храниться в
ваших делах, это право принадлежит вам по старшинству.
Матиас с важностью поклонился.
- Но, - продолжал Солонэ, разворачивая набросок контракта, составленный
для него письмоводителем, - так как я защищаю интересы слабой стороны,
интересы невесты, то я взял на себя труд самолично изложить условия. Они
таковы: представляемая мною особа выходит замуж с приданым на основе
общности владения имуществом; в случае смерти одного из супругов, при
отсутствии наследников, все имущество полностью переходит к супругу,
оставшемуся в живых; при наличии же наследников - четвертая часть остается в
пожизненном пользовании, а четвертая часть переходит в номинальное владение.
В общей собственности будет находиться четвертая часть личного имущества
каждого из супругов. Тот из них, кто переживет другого, получает всю
движимость, не будучи обязан делать ей опись. Словом, все ясно, как божий
день.
- Та-та-та-та, - сказал Матиас, - так дела не делаются, это вам не
песенку спеть. Что дают за невестой?
- А что имеется у жениха? - спросил, в свою очередь, Солонэ.
- Наше состояние, - сказал Матиас, - это, во-первых, поместье Ланстрак,
приносящее двадцать три тысячи ливров дохода чистоганом, не считая
поступлений натурой; засим - фермы Грассоль и Гюадэ, дающие каждая по три
тысячи шестьсот ливров; засим - имение Бельроз, приносящее в среднем
шестнадцать тысяч ливров; итого сорок шесть тысяч двести франков дохода.
Засим - родовой особняк в Бордо, за который взимается налог в девятьсот
франков. Засим - прекрасный дом с садом и двором, находящийся в Париже, на
улице Пепиньер, налог - полторы тысячи франков. Документы на перечисленную
недвижимость находятся у меня; все это перешло к графу де Манервилю по
наследству от родителей, за исключением дома в Париже, являющегося его
личным приобретением. Наконец обстановка двух особняков и замка в Ланстраке,
оцененная в четыреста пятьдесят тысяч франков. Вот вам стол, скатерть и
первое блюдо. Что вы нам дадите на второе и на десерт?
- Приданое, - сказал Солонэ.
- Перечислите его, дорогой мэтр, - возразил Матиас. - Что вы можете мне
предъявить? Где опись имущества, составленная после кончины господина
Эванхелиста? Покажите мне, как была проведена ликвидация его дел, куда были
помещены наличные деньги? Где ваши капиталы, если таковые существуют? Где
ваша недвижимость, если таковая имеется? Короче, покажите мне все дела по
опеке и разъясните, что получит от матери невеста сейчас и что унаследует
после нее.
- Любит ли граф де Манервиль мадемуазель Эванхелиста?
- Он готов жениться на ней, если условия брачного контракта окажутся
подходящими, - сказал старый нотариус. - Я не ребенок: мы говорим сейчас о
делах, а не о чувствах.
- Однако дело не выгорит, если вы не проявите великодушия, - возразил
Солонэ. - И вот почему. Мать невесты после смерти мужа не составила описи
имущества; она испанка, креолка и не знакома с французскими законами.
Потрясенная скорбью, она и не думала о пустых формальностях; их выполняют с
легким сердцем лишь люди черствые. Общеизвестно, что покойный муж обожал ее
и что она горько оплакивала его смерть. Если все же ликвидация
сопровождалась составлением краткой описи, на основании простого опроса, то
лишь благодаря второму опекуну: он настоял на том, чтобы положение было
приведено в ясность и за дочерью было закреплено право на капитал,
образовавшийся к тому времени, когда пришлось изъять из Лондонского банка
английские ценные бумаги на огромную сумму, каковую решено было отдать под
проценты в Париже, удвоив таким образом доходы...
- Не говорите вздора. Существуют способы все проверить. Какова была
сумма наследственных пошлин, уплаченная казне? Назовите ее, и мы установим
размеры наследства. Держитесь ближе к делу. Скажите прямо, что было получено
и что осталось. Если мой клиент очень влюблен, он будет снисходителен.
- Ну, если вы хотите жениться на деньгах, ничего не выйдет. Невеста,
собственно говоря, должна получить в приданое свыше миллиона. Но у матери
остались только этот особняк, движимое имущество и четыреста с лишним тысяч
франков, помещенные в тысяча восемьсот семнадцатом году из пяти процентов и
приносящие ныне сорок тысяч дохода.
- Как же можно при этом вести образ жизни, требующий ста тысяч в год? -
воскликнул пораженный Матиас.
- Что же делать, содержание дочери обходилось безумно дорого! К тому же
госпожа Эванхелиста в самом деле не знает счета деньгам. Впрочем, все ваши
сетования не вернут ей ни гроша.
- С пятьюдесятью тысячами дохода, принадлежавшими лично мадемуазель
Натали, ее можно было без всякого разорения вырастить в обстановке полного
достатка. Но если в девушках у нее такие аппетиты, то до чего же дойдет ее
расточительность, когда она выйдет замуж?
- Что ж, в таком случае не женитесь, - ответил он, - красивая женщина
всегда проживает больше, чем у нее есть.
- Мне нужно поговорить с моим клиентом, - сказал старик.
"Иди, иди, старый папаша Кассандр, доложи ему, что у нее нет ни гроша",
- подумал мэтр Солонэ в тиши кабинета, расположив свои доводы, по всем
правилам стратегии, сомкнутыми колоннами, построив эшелонами свои
предложения, воздвигнув баррикады из спорных вопросов и подготовив почву для
того, чтобы в тот момент, когда дело будет казаться окончательно
расстроенным, стороны могли благополучно начать мирные переговоры, в
которых, разумеется, одержит верх его клиентка.
Белое платье с розовыми бантами, локоны, завитые а ля Севинье, стройная
ножка Натали, кокетливые взгляды, хорошенькая ручка, беспрерывно
поправляющая прическу, хотя в этом не было ни малейшей надобности (обычная
уловка девушек, когда они, как павлин, выставляют напоказ свою красоту), -
все это привело Поля именно в такое состояние, в каком его хотела видеть
будущая теща: он был опьянен желанием, невеста возбуждала в нем не меньшее
вожделение, чем в лицеисте - куртизанка; по его взглядам, верному термометру
души, можно было заметить, что влюбленность его дошла до того предела, когда
мужчина способен натворить глупостей.
- Натали так красива, - шепнул Поль вдове, - что мне теперь понятно то
исступление любви, когда бывают готовы заплатить за счастье своею жизнью.
- Обычные слова влюбленного, - возразила г-жа Эванхелиста, пожимая
плечами. - А во г я никогда не слыхала от мужа таких речей; однако он
женился на мне, не взяв приданого, и в течение тринадцати лет ни разу не
огорчил меня.
- Это намек? - спросил Поль смеясь.
- Вы знаете, как я вас люблю, мой мальчик! - ответила она, взяв его за
руку. - Разве я могла бы отдать вам свою Натали, если бы не любила вас? -
Отдать меня, меня? - воскликнула молодая девушка, смеясь и обмахиваясь
веером из перьев тропических птиц. - О чем вы там шепчетесь?
- Я говорил о том, как я вас люблю, - ответил Поль. - Ведь общепринятые
условности не позволяют мне прямо высказать это вам.
- Почему?
- Я боюсь!
- О, вы достаточно умны и хорошо умеете вставлять в оправу драгоценные
камни комплиментов. Хотите, я скажу, что думаю о вас? По-моему, вы слишком
умны для влюбленного. Быть "душистым горошком" и вдобавок остроумным
человеком - не слишком ли это много? - добавила она, потупив глаза. - Нужно
выбрать что-нибудь одно. Я тоже боюсь...
- Чего?
- Не будем об этом говорить. Не кажется ли вам, маменька, что подобная
беседа опасна, раз брачный контракт еще не подписан?
- Но мы скоро подпишем его, - возразил Поль.
- Мне хотелось бы знать, о чем совещаются Ахилл и Нестор, - заметила
Натали, указывая на дверь гостиной; в ее взгляде светилось детское
любопытство.
- Они говорят о наших будущих детях, о нашей смерти и тому подобных
пустяках; они считают экю, чтобы решить, хватит ли у нас с вами денег
держать в конюшне пятерку лошадей, и обсуждают также, что должен дать каждый
из нас... Но я их опередил.
- Как? - спросила Натали.
- Разве я не отдал уже вам всего себя? - ответил он, взглянув на
девушку, а та стала еще красивее, вспыхнув румянцем при этом ответе, который
доставил ей видимое удовольствие.
- Маменька, чем я могу отблагодарить за такую щедрость?
- Дитя мое, в твоем распоряжении - вся жизнь. Повседневно приносить
мужу счастье - разве это не значит одаривать его неисчерпаемыми сокровищами?
В моем приданом не было других богатств.
- Нравится ли вам Ланстрак? - спросил Поль у Натали.
- Как мне может не нравиться что-нибудь, принадлежащее вам? - ответила
она. - Мне очень хотелось бы посмотреть ваш дом.
- Наш дом, - поправил ее Поль. - Вам хочется знать, угадал ли я ваш
вкус, будет ли там уютно. Матушка растила вас так, что мужу нелегко будет
вам угождать: ведь вы привыкли ни в чем не встречать отказа. Но когда любовь
безгранична - для нее нет ничего невозможного.
- Дети, - сказала г-жа Эванхелиста, - зачем вам оставаться в Бордо,
когда вы поженитесь? Хватит ли у вас духа жить на глазах у всех, в обществе,
где вас обоих знают, где будут следить за вами и стеснять вас?
Целомудренность вашего чувства не позволит ему изливаться при всех, - так не
лучше ли уехать в Париж, где жизнь молодой четы незаметна в общем бурном
потоке? Только там вы сможете любить друг друга, не боясь прослыть смешными.
- Вы правы, матушка, я не подумал об этом. Но еще можно успеть
приготовить мой дом к нашему приезду. Сегодня же вечером я напишу де Марсе,
моему другу, на которого можно вполне положиться; и работа закипит.
В то время как Поль, подобно всем молодым людям, привыкшим
удовлетворять все свои прихоти, неосмотрительно давал обещание переехать в
Париж, что требовало немалых расходов, мэтр Матиас вошел в гостиную и сделал
своему клиенту знак, что хочет с ним поговорить.
- В чем дело, мой друг? - спросил Поль, отойдя с ним в сторону.
- Граф, - сказал старик, - за ней не дают ни гроша. По-моему, следует
отложить переговоры, пока вы не примете надлежащего решения.
- Граф, - промолвила Натали, - я также хочу сказать вам кое-что, Хотя
г-жа Эванхелиста оставалась с виду спокойной, но даже средневековый еврей,
брошенный в котел с кипящим маслом, не испытывал таких мук, какие терзали ее
грудь под лиловым бархатом платья. Солонэ заверял ее, что брачный контракт
будет подписан, но она не знала, каким образом, на каких условиях нотариус
добьется успеха, и томилась неизвестностью, переходя от надежды к страху. И
вот, быть может, именно непослушание дочери обеспечило ей победу. Натали
по-своему истолковала слова матери; тревога, которую та испытывала, не
ускользнула от нее. Когда она увидела успех своего кокетства, в ее уме
зародились тысячи противоречивых мыслей. Хотя она не порицала мать, но ей
было немного стыдно за эти уловки, имевшие целью кое-что выиграть. Затем ее
охватило вполне понятное ревнивое любопытство: ей хотелось знать, настолько
ли ее любит Поль, чтобы преодолеть затруднения, предвиденные ее матерью, - о
них свидетельствовало и пасмурное лицо мэтра Матиаса. Все эти чувства
толкнули ее на прямодушный поступок, говоривший в ее пользу; но самое
коварное вероломство не принесло бы Полю столько вреда, как эта невинная
выходка.
- Поль, - сказала она шепотом, впервые называя его по имени, - если мы
должны расстаться из-за каких-нибудь материальных затруднений, то знайте,
что я освобождаю вас от данного мне слова и готова принять на себя всю
ответственность за наш разрыв.
Это великодушное предложение было сделано с большим достоинством; Поль
убедился, что Натали бескорыстна и ничего не знал о том, что сообщил
нотариус. Он поцеловал руку девушки, давая этим понять, что любовь для него
дороже денег. Натали вышла из комнаты.
- Тысяча чер.., нильниц! Господин граф, вы делаете глупости! -
промолвил старый нотариус, вновь подойдя к своему клиенту.
Поль задумался: он рассчитывал, что, когда к его состоянию
присоединится состояние Натали, у них будет около ста тысяч дохода; и как бы
ни был влюблен человек, ему нелегко освоиться с мыслью, что вместо ста тысяч
у него окажется только сорок шесть, а жена между тем привыкла жить в
роскоши.
- Теперь, когда моей дочери здесь нет, - сказала г-жа Эванхелиста, с
царственным видом подходя к Полю и нотариусу, - не сообщите ли вы мне, что
случилось?
- Сударыня, - ответил Матиас, испуганный молчанием Поля и стараясь
найти выход, - возникли кое-какие помехи, дело затягивается.
Тут мэтр Солонэ появился в гостиной и прервал своего коллегу. Его слова
показались Полю целебным бальзамом. Подавленный мыслью о только что данных
неосмотрительных обещаниях, связанный своей ролью влюбленного, Поль не знал,
ни как взять обратно свои слова, ни как изменить положение; ему было бы
легче броситься в пропасть.
- - Сударыня, вам представляется возможность выполнить свои
обязательства по отношению к дочери, - заявил молодой нотариус
непринужденным тоном. - У вас сорок тысяч ливров дохода, приносимого
пятипроцентными облигациями, которые вскоре будут котироваться по
нарицательной стоимости, если не дороже; значит, их можно оценить в
восемьсот тысяч франков. Этот особняк с садом стоит не менее двухсот тысяч.
Раз это так, то вы можете, сударыня, передать дочери по брачному контракту
номинальное право на владение этими ценностями - ведь в намерения графа не
входит, надеюсь, оставить свою тещу без всяких средств к жизни. Если вы и
прожили свое состояние, сударыня, то капитал, принадлежащий вашей дочери,
остался почти нетронутым.
- Какое несчастье, что женщины ничего не смыслят в делах! - воскликнула
г-жа Эванхелиста. - Номинальное право? Что это такое?
Поль пришел в восторг, услышав о возможности соглашения. Старый
нотариус, видя расставленную ловушку, в которую его клиент уже готов был
попасть, оцепенел от удивления, пробормотав:
- Да нас просто водят за нос!
- Последуйте моему совету, сударыня, и можете быть совершенно спокойны,
- продолжал молодой нотариус. - Хотя вы и приносите жертву, но по крайней
мере избавляетесь от дальнейших забот, могущих возникнуть, когда подрастут
будущие внуки. Ведь неизвестно, сколько кому остается жить. Итак, граф может
указать в контракте, что им получено все, что приходится на долю мадемуазель
Эванхелиста из наследства ее отца.
Матиас больше не в силах был сдерживать негодование; его глаза
сверкали, лицо побагровело.
- И этот капитал, - сказал он, дрожа от гнева, - равен...
- Одному миллиону ста пятидесяти шести тысячам франков, согласно
документам.
- Почему вы заодно не потребуете от графа, чтобы он тут же и
безотлагательно передал все свое состояние будущей супруге? - спросил
Матиас. - Это было бы куда откровеннее, чем то, что вы нам предлагаете. Я не
желаю, чтобы разорение графа де Манервиля происходило на моих глазах; я
ухожу.
Он сделал шаг к дверям, чтобы показать своему клиенту всю серьезность
сложившихся обстоятельств, но затем вернулся и добавил, обращаясь к г-же
Эванхелиста:
- Не думайте, сударыня, что я считаю вас сообщницей моего коллеги: вы
достойная женщина, знатная дама, но ничего не понимаете в делах.
- Спасибо, дорогой коллега, - сказал Солона.
- Вам известно, что мы с вами не можем оскорбить друг друга, - ответил
ему Матиас. - Сударыня, узнайте по крайней мере, к чему приведут эти
условия. Вы еще настолько молоды и красивы, что можете вновь выйти замуж.
Ах, боже мой, сударыня, - возразил старик в ответ на движение г-жи
Эванхелиста, - кто может поручиться за себя?
- Я не думала, сударь, - сказала г-жа Эванхелиста, - что после
семилетнего вдовства, после того как я из любви к дочери отвергла самые
блестящие партии, теперь, когда мне уже тридцать девять лет, меня могут
заподозрить в подобном сумасбродстве! Если бы мы не вели деловой разговор, я
назвала бы такое предположение дерзостью.
- Разве не было бы еще большей дерзостью считать, что вы не можете
выйти замуж?
- Иметь возможность и хотеть - вещи разные, - заметил любезно Солона.
- Хорошо, - сказал метр Матиас, - не будем говорить о вашем замужестве.
Но ведь вы можете (чего и мы все желаем) прожить еще лет сорок пять. А это
значит - так как вы сохраните право на пожизненное пользование наследством
господина Эванхелиста, - что вашей дочери и зятю придется положить зубы на
полку.
- Что вы хотите этим сказать? - спросила вдова. - Что значит
"пожизненное пользование" и "положить зубы на полку"?
Солонэ, человек со вкусом и любитель изящного, рассмеялся.
- Я объясню вам, - ответил старик. - Если вступающие в брак
благоразумны, они думают о будущем. А думать о будущем - значит откладывать
половину доходив, даже если предположить, что будет только двое детей,
которых надо как следует воспитать, а затем обеспечить. Значит ваша дочь и
ваш зять будут вынуждены жить на двадцать тысяч в год, в то время как
сейчас, не состоя в браке, каждый из них привык тратить по пятидесяти тысяч.
Но это еще не все. Наступит день, когда мой клиент должен будет дать своим
детям отчет в миллионе ста тысячах франков, принадлежавших их матери, но он
может их совсем не получить, если она тем временем умрет, а вы, сударыня,
будете еще здравствовать, что ведь может случиться. По совести говоря,
подписывать такой контракт - все равно, что броситься в Жиронду, заранее дав
связать себя по рукам и ногам. Вы хотите, чтобы ваша дочь была счастлива? Но
если она питает к мужу любовь - чувство, в котором нотариусы не должны
сомневаться, - она разделит с ним все невзгоды. Сударыня, этих невзгод будет
достаточно, чтобы умереть с горя, так как она будет терпеть нужду. Да,
сударыня, нужду, ибо для людей, которым требуется сто тысяч в год, иметь
только двадцать тысяч - равносильно нужде. Если граф пойдет во имя любви на
безрассудство и когда-нибудь стрясется беда - изъятие имущества супруги
будет для него разорением. Я защищаю как их интересы, так и ваши, защищаю
интересы их будущих детей, интересы всего общества.
"Старичок палит изо всех пушек", - подумал мэтр Солонэ и взглянул на
свою клиентку, как бы желая сказать ей: "Ну же!"
- Эти интересы можно примирить, - спокойно ответила г-жа Эванхелиста. -
Я могу оставить себе лишь небольшую пенсию, необходимую для жизни в
монастыре, и вы тотчас же вступите во владение моим имуществом. Я готова
отказаться от светской жизни, если это обеспечит счастье дочери.
- Сударыня, - сказал старый нотариус, - нужно время, чтобы здраво
обдумать положение и найти выход, устраняющий все трудности.
- А, боже мой, сударь, - воскликнула г-жа Эванхелиста, для которой
промедление было гибельно, - ведь все и так ясно! Я не знала, как
заключаются браки во Франции, ведь я испанка и креолка. Мне не было
известно, что, прежде чем выдать дочь замуж, надо наперед знать, сколько
дней господь судил мне еще прожить; оказывается, я причиняю дочери ущерб
своим существованием, я виновата в том, что еще жива, что так зажилась на
свете. Когда я выходила замуж, у меня не было ничего, кроме имени; но оно
одно казалось моему мужу дороже, чем все богатства. Какие сокровища могут
сравниться со знатным происхождением? Моим приданым были красота,
добродетель, знатное имя, воспитание, способность принести мужу счастье.
Могут ли деньги заменить все это? Если бы отец Натали слышал наш разговор,
это глубоко уязвило бы его благородную душу, смутило бы его загробный покой.
Я истратила несколько миллионов, - хотя, возможно, и безрассудно, но никогда
не видела, чтобы он хмурился из-за этого. После его смерти я стала
бережливее, расчетливее, если сравнить с тем образом жизни, какой я вела
раньше по его собственному желанию. Итак - разрыв! Господин де Манервиль до
того расстроен, что я...
Нет возможности передать, какое замешательство и смятение были вызваны
среди собеседников словом "разрыв". Достаточно сказать, что все четверо,
невзирая на свою воспитанность, заговорили одновременно.
- В Испании можно заключать браки сообразно с испанскими обычаями, как
заблагорассудится; но во Франции это делается сообразно с французскими
обычаями, сообразно со здравым смыслом и с материальными возможностями! -
заявил Матиас.
- О сударыня, вы заблуждаетесь насчет моих истинных чувств! -
воскликнул Поль, выйдя наконец из оцепенения.
- Речь идет не о чувствах, - прервал его старый нотариус, желая
удержать своего клиента от опрометчивого поступка, - речь идет об интересах
всех трех поколений. Разве это мы промотали недостающие миллионы? Мы только
стараемся избежать трудностей, в возникновении которых ничуть не виноваты.
- Женитесь, не торгуясь! - воскликнул Солонэ.
- Мы торгуемся? По-вашему, защищать интересы будущих детей, интересы
отца и матери - значит торговаться? - возразил Матиас.
- Да, я глубоко сожалею, что в молодости был расточителен, - продолжал
Поль, обращаясь к вдове, - и не могу из-за этого одним словом покончить весь
спор. Вы также, должно быть, сожалеете о том, что не умели вести дела и были
невольной виновницей их расстройства. Бог свидетель - я не думаю сейчас о
себе; скромная жизнь в Ланстраке не страшит меня; но ведь Натали придется
отказаться от своих привычек, от своих вкусов... Мы будем вынуждены вести
очень скромный образ жизни.
- А откуда брались миллионы у моего мужа? - сказала вдова.
- Господин Эванхелиста вел коммерческие дела, - живо возразил старый
нотариус, - рисковал крупными суммами, как всякий негоциант; он снаряжал
корабли и в результате получал значительные барыши, а граф - только
обладатель капиталов, помещенных в дела, дающие один и тот же определенный
доход.
- Есть еще возможность примирить стороны, - заявил Солонэ. Его слова,
произнесенные фальцетом, принудили замолчать остальных собеседников и
привлекли к нему всеобщее внимание. Все взгляды обратились на него.
Этот молодой человек был похож на искусного кучера, который, держа в
руках вожжи, управляет четверкой лошадей и по своей прихоти погоняет или
сдерживает их. Он то давал волю страстям, то вновь их успокаивал, меж тем
как Поль задыхался в своей упряжи - ведь речь все время шла о его жизни и
счастье; а г-же Эванхелиста порой совсем застилало глаза вздымающимся вихрем
спора.
- Вы можете, сударыня, - продолжал Солонэ после краткой паузы, -
немедленно передать графу все пятипроцентные облигации и продать свой
особняк. Я могу выручить за него триста тысяч франков, пустив земельный
участок в продажу по частям. Из этой суммы вы вручите графу полтораста тысяч
франков. Итого, он тотчас же получит девятьсот пятьдесят тысяч; если это и
не составит всей суммы, которую вы должны дочери, то все же во Франции мало
найдется таких приданных!
- Прекрасно, - сказал мэтр Матиас, - а что останется у матери?
В этом вопросе уже чуялось согласие, и Солонэ подумал:
"Ага, попался, старый волк!"
- Что касается госпожи Эванхелиста, - продолжал молодой нотариус, - то
у нее останется пятьдесят тысяч экю из суммы, вырученной за особняк. Эти
деньги, вместе с полученными от продажи движимого имущества, могут быть
обращены в ценные бумаги, дающие пожизненный доход в размере двадцати тысяч
ливров. Жить она может у графа. Ланстрак - обширное поместье. У вас, -
сказал он, обращаясь к Полю, - имеется дом в Париже; значит, ваша теща может
и там жить вместе с вами. Не имея никаких расходов по дому и обладая
двадцатитысячным доходом, она будет даже богаче, чем в данное время, когда
пользуется всем своим состоянием. У г-жи Эванхелиста только одна дочь; граф
также одинок, если не считать дальней родни, - значит, нечего опасаться
столкновения интересов. Теща и зять при подобных условиях являются членами
одной и той же семьи. Недостающую сумму г-жа Эванхелиста возместит, внося из
двадцати тысяч своего пожизненного дохода известную плату за свое
содержание, что послужит подспорьем для молодых. Как нам известно, вы
слишком благородны, сударыня, слишком великодушны, чтобы быть в тягость
детям. Таким образом, вы будете жить все вместе, беззаботно, располагая ста
тысячами франков в год; не правда ли, граф, эта сумма вполне достаточна,
чтобы пользоваться в любой стране всеми благами существования и
удовлетворять все свои прихоти? Согласитесь, что новобрачные зачастую
испытывают потребность в присутствии третьего лица. Кто же, скажите, может
быть этим третьим лицом, как не любящая и добрая мать?
Полю казалось, что устами Солонэ говорит сам ангел небесный. Он
посмотрел на Матиаса, чтобы узнать, разделяет ли тот его восторг перед
пылким красноречием Солона; ведь Поль не знал, что под притворным
воодушевлением пламенных речей у нотариусов, как и у адвокатов, скрываются
хладнокровие и настороженность, свойственные дипломатам.
- Сущий рай, да и только! - воскликнул старик. Ошеломленный при виде
радости своего клиента, Матиас сел на оттоманку и, подперев голову рукой,
погрузился в угрюмое раздумье. Ему хорошо была знакома тяжеловесная
фразеология, с помощью которой деловые люди маскируют свои хитрости, и он
был не таков, чтоб попасться на эту удочку. Его коллега и г-жа Эванхелиста
продолжали беседовать с Полем, а Матиас украдкой наблюдал за ними, пытаясь
уловить признаки заговора: наличие коварных хитросплетений было уже для него
очевидно.
- Сударь, - сказал Поль молодому нотариусу, - благодарю вас за то
усердие, с каким вы стараетесь примирить наши интересы. Предлагаемый вами
компромисс разрешает все трудности более удачно, чем я мог надеяться, если
только, конечно, он устраивает и вас, сударыня, - продолжал он, обращаясь к
г-же Эванхелиста, - ибо я не хочу соглашаться на это предложение, если оно
не нравится вам.
- Все, что послужит для счастья моих детей, доставит радость и мне, -
отвечала она. - Можете не считаться с моим мнением.
- Нет, так нельзя! - с живостью сказал Поль. - Если ваша жизнь не будет
должным образом обеспечена, это огорчит меня и Натали больше, чем вас самих.
- Будьте спокойны, граф, - ответил Солонэ. "Ага, - подумал мэтр Матиас,
- прежде чем высечь его, они хотят, чтобы он поцеловал розги!"
- Не беспокойтесь, - сказал Солонэ, - ныне в Бордо спекуляции в большом
ходу, и нетрудно поместить деньги под выгодные проценты с тем, чтобы
получать пожизненный доход. Если вычесть из стоимости особняка и движимого
имущества пятьдесят тысяч экю, которые будут уплачены графу, то - могу
поручиться, сударыня, - у вас останется двести пятьдесят тысяч франков. Я
берусь поместить эту сумму под первую закладную на недвижимость, стоимостью
не менее миллиона, с тем, чтобы вы получали пожизненный доход в размере
двадцати пяти тысяч ливров, считая из десяти процентов. Таким образом,
стороны, сочетающиеся браком, располагают приблизительно равным состоянием.
В самом деле, к сорока шести тысячам дохода от земель графа прибавляются
сорок тысяч, ежегодно приносимые пятипроцентными ценными бумагами,
принадлежащими мадемуазель Натали, и вдобавок сто пятьдесят тысяч наличными,
могущие дать еще семь тысяч в год; итого сорок семь тысяч.
- Все это вполне очевидно, - сказал Поль. Закончив речь, мэтр Солонэ
кинул на свою клиентку быстрый взгляд, не ускользнувший от Матиаса и
означавший: "Пускайте в ход резервы!"
- Кроме того, - воскликнула г-жа Эванхелиста, казалось, с непритворной
радостью, - я могу отдать Натали свои бриллианты, они стоят по крайней мере
сто тысяч франков.
- Мы выясним их стоимость, - сказал молодой нотариус. - Это и вовсе
меняет дело. Теперь ничто не препятствует графу указать в брачном контракте,
что он полностью получил весь капитал, какой приходится на долю мадемуазель
Натали из наследства ее отца, и что будущие супруги считают дела по опеке
законченными. Если вы, сударыня, с чисто испанским великодушием хотите
лишить себя драгоценностей, увеличив тем самым приданое на сто тысяч
франков, то будет вполне справедливо выдать вам такую расписку.
- Совершенно верно, - сказал Поль вдове, - но я, право же, смущен таким
благородством с вашей стороны.
- Разве моя дочь и я не одно и то же? - возразила она.
Мэтр Матиас заметил радость, мелькнувшую на лице г-жи Эванхелиста,
когда она увидела, что препятствия почти преодолены; эта радость, а также то
обстоятельство, что вдова сначала и не поминала о бриллиантах, а теперь
ввела их в бой, точно свежие войска, укрепили его подозрения.
"Вся эта сцена была подготовлена заранее, как игроки готовят крапленые
карты, чтобы обыграть какого-нибудь желторотого птенца, - подумал старый
нотариус. - Неужели бедный мальчик, выросший на моих глазах, будет заживо
ощипан тещей, поджарен на огне своей любви и проглочен женою? Я так
заботился о благосостоянии его имений; неужели я увижу, как они будут пущены
по ветру в один вечер? И эти три с половиной миллиона приравниваются к
миллиону ста тысячам франков приданого, которые к тому же, с помощью обеих
женщин, будут скоро промотаны!"
Мэтр Матиас не стал предаваться скорби или благородному негодованию,
обнаружив в душе г-жи Эванхелиста замыслы, которые, хотя и не были прямым
злодеянием, преступлением, воровством, подлогом, мошенничеством, не
представляли собой ничего явно неблаговидного, явно достойного порицания, -
однако таили в себе зародыши всех этих беззаконий. Он не был Альцестом из
"Мизантропа", он был просто старым нотариусом и привык, в силу своей
профессии, к хитрости и изворотливости светских людей, к их интригам и
козням, приводящим к куда более роковым последствиям, чем убийство,
совершенное на большой дороге каким-нибудь бедняком, которого затем
торжественно гильотинируют. Подобные житейские дрязги, подобные
дипломатические препирательства происходят как бы на задворках
великосветского общества, куда неловко заглянуть, куда выкидывают всякий
сор. Жалея своего клиента, мэтр Матиас пытался представить себе его будущее,
но не видел впереди ничего хорошего.
"Ну что же, будем биться тем же оружием, - подумал он, - и разобьем
их!"
Полю, Солона и г-же Эванхелиста стало не по себе от молчания старика;
они понимали, как им важно получить от этого строгого цензора согласие на
компромисс, и все трое одновременно посмотрели на него.
- Ну, дорогой господин Матиас, что вы об этом думаете? - обратился к
нему Поль.
- Вот что я думаю, - ответил непреклонный и добросовестный нотариус. -
Вы недостаточно богаты, чтобы идти на такое безрассудство; оно под стать
разве королю. Поместье Ланстрак, если считать, что приносимый им доход равен
трем процентам его стоимости, нужно оценить вместе с обстановкой замка свыше
чем в миллион; фермы Грассоль и Гюадэ, имение Бельроз - вот вам второй
миллион, два дома и движимое имущество - третий миллион. Итого три миллиона,
приносящие сорок семь тысяч двести франков в год. Приданое же мадемуазель
Натали состоит из восьмисот тысяч франков в облигациях казначейства; затем
имеется драгоценностей, допустим, на сто тысяч (хотя мне это кажется
сомнительным) и наконец полтораста тысяч наличными; итого - миллион
пятьдесят тысяч франков И при таких-то обстоятельствах мой коллега имеет
смелость утверждать, что стороны, вступающие в брак, одинаково богаты! Он
находит допустимым возложить на графа де Манервиля свыше ста тысяч франков
долга будущим детям; ведь состояние невесты признается равным одному
миллиону ста пятидесяти шести тысячам, как указано в счетах по опеке, на
деле же будет получено не более миллиона пятидесяти тысяч. Вы, господин
граф, с восхищением слушаете весь этот вздор, потому что вы влюблены, и
думаете, что мэтр Матиас - а ведь он-то не влюблен! - забудет об арифметике
и не укажет вам на несоответствие между огромной, все время растущей
стоимостью имений и размером приданого, доходы с которого могут уменьшиться
и зависят от всяких случайностей. Я достаточно стар и знаю, что деньги
падают в цене, а цена на земли растет. Вы пригласили меня, граф, чтобы
отстаивать ваши интересы: дайте же мне защитить их или позвольте мне
удалиться!
- Если графу нужно, чтобы у невесты было такое же состояние, как и у
него, - сказал Солонэ, - то у нас, конечно, нет трех с половиной миллионов,
это неопровержимо. Мы можем противопоставить внушительным миллионам,
которыми вы обладаете, всего один жалкий миллион - сущую безделицу, только
втрое больше, чем приданое, получаемое австрийскими эрцгерцогинями. Ведь
Бонапарт, женившись на Марии-Луизе, взял за ней лишь двести пятьдесят тысяч.
- Мария-Луиза погубила Бонапарта, - проворчал мэтр Матиас.
Смысл этого замечания не ускользнул от матери Натали.
- Если принесенные мною жертвы ни к чему не послужили, - воскликнула
она, - то я не вижу цели в дальнейшем споре. Рассчитываю на вашу скромность,
сударь, и отклоняю честь, которую вы мне оказали, прося руки моей дочери.
После маневров молодого нотариуса борьба противоположных интересов
приняла такой оборот, что победа г-жи Эванхелиста была обеспечена. Вдова,
казалось, во всем шла навстречу, отдавала все свое имущество, погашала почти
весь свой долг. Будущему супругу приходилось принять условия, заранее
выработанные мэтром Солонэ и г-жой Эванхелиста, иначе ему грозила опасность
погрешить против требований благородства, изменить своей любви. Подобно
стрелке, движимой часовым механизмом, Поль послушно завершил намеченный для
него путь.
- Как, сударыня? - воскликнул он. - Неужели вы могли бы вот так, сразу
порвать со мной?
- Но, сударь, - возразила она, - кому я обязана уплатить свой долг?
Дочери. По достижении двадцати одного года она получит от меня полный отчет
и письменно утвердит его. У нее будет миллион франков, и она сможет, если
захочет, выйти замуж за сына любого пэра Франции. Разве она не Каса-Реаль?
- Вы совершенно правы, сударыня, - сказал Солонэ. - Остался только год
и два месяца до совершеннолетия вашей дочери. Зачем же вам причинять себе
такой ущерб? Неужели госпожа Эванхелиста недостойна другой награды за свои
материнские заботы?
- Матиас! - воскликнул Поль в отчаянии. - Ведь гибнет не состояние мое,
а счастье! И в такой момент вы не хотите мне помочь?
Он сделал к нему шаг, вероятно, собираясь потребовать, чтобы брачный
контракт был немедленно составлен. Старый нотариус предотвратил эту
оплошность, - он пристально посмотрел на графа, как бы говоря своим
взглядом: "Погодите!" Тут он заметил слезы на глазах Поля, вызванные стыдом
за весь этот тягостный спор и решительным заявлением г-жи Эванхелиста,
предвещавшим разрыв, и Матиас вдруг осушил эти слезы одним только жестом,
жестом Архимеда, восклицающего:
"Эврика!" Слова "пэра Франции" явились для него точно факелом,
осветившим тьму подземелья.
В это время вошла Натали, пленительная, как Аврора, и спросила с
детски-наивным видом:
- Я здесь не лишняя?
- Совсем лишняя, моя девочка! - ответила ей мать с горькой усмешкой.
- Идите сюда, Натали, дорогая, - сказал Поль, беря ее за руку и подводя
к креслу, стоявшему у камина, - все улажено!
Он не мог допустить крушения своих надежд.
- Да, еще все можно уладить! - с живостью подхватил Матиас.
Подобно полководцу, в один момент расстраивающему все военные хитрости
противника, старик-нотариус был внезапно осенен блестящей мыслью: пред ним
как бы предстал сам гений нотариальной изобретательности со свитком, на
копром был начертан план, позволяющий наизаконнейшим образом спасти будущее
Поля и его детей. Мэтр Солонэ не представлял себе другой возможности обойти
непреодолимые препятствия, кроме решения, подсказанного молодому человеку
любовью, решения, которое заставило бы стихнуть эту бурю противоречивых
чувств и интересов. Поэтому он был весьма удивлен восклицанием своего
коллеги. Любопытствуя, как мэтр Матиас мог найти выход из положения,
казалось бы, совершенно безнадежного, он спросил:
- Что же вы нам предлагаете?
- Натали, дитя мое, оставь нас на минутку! - сказала г-жа Эванхелиста.
- Присутствие мадемуазель Натали не помешает, - возразил с улыбкой мэтр
Матиас, - ведь то, что я скажу, - как в интересах графа, так равно и в
интересах мадемуазель Натали.
Воцарилось глубокое молчание, и все, волнуясь, с нетерпением ожидали,
что скажет старик.
- В наше время, - начал г-н Матиас после некоторой паузы, - профессия
нотариуса уже не та, что прежде. Теперь политические события оказывают
большое влияние на судьбу знатных семейств страны, чего раньше не случалось.
Когда-то условия жизни были определены заранее, общественный строй был
установлен раз навсегда...
- Но ведь мы собрались не слушать курс политической экономии, а
заключить брачный контракт, - прервал старика Солонэ, всем своим видом
выражая нетерпение.
- Прошу вас, дайте и мне теперь молвить слово! - возразил Матиас.
Солонэ уселся на оттоманку, заметив вполголоса г-же Эванхелиста:
- Вы сейчас узнаете, что такое мэтр Матиас и его галиматья-с!
- Итак, нотариусы вынуждены следить за ходом политических событий,
тесно связанных с делами частных лиц, - продолжал старый нотариус,
прибегнув, в свою очередь, к витиеватому красноречию, как истый
tabellionaris boaconstrictor (нотариус-удав). Вот пример: некогда
аристократические семейства владели состояниями, не подлежавшими отчуждению;
законодательство революции раздробило эти богатства, нынешний
государственный строй стремятся их восстановить. Титул, состояние,"
способности графа - все должно когда-нибудь обеспечить ему успех при выборах
в палату. Быть может, ему суждено подняться и выше - до той палаты, где
места передаются по наследству; есть основания надеяться на это. Разве вы не
разделяете моего мнения, сударыня? - спросил он вдову.
- Вы угадали мою заветную мечту, - ответила она. - Если граф Манервиль
не станет пэром Франции, я буду смертельно огорчена.
- Значит, все, что может способствовать достижению этой цели... -
сказал мэтр Матиас, обращаясь к хитрой вдове с самым простодушным видом.
- Вполне отвечает моим желаниям, - договорила она.
- Так вот, - продолжал Матиас, - не служит ли такой брак удобным
предлогом, чтобы учредить майорат? Это даст нынешнему правительству лишний
повод для присвоения моему клиенту звания пэра при очередной раздаче титулов
и наград. Очевидно, графу придется предназначить для этой цели поместье
Ланстрак, стоимость коего равна миллиону. Я не требую, чтобы невеста внесла
такую же сумму, это было бы несправедливо; но мы вправе истратить восемьсот
тысяч франков из ее приданого. Насколько я знаю, сейчас продаются два
смежных с Ланстраком имения; если употребить восемьсот тысяч на приобретение
земель, деньги эти скоро будут приносить четыре с половиной процента.
Особняк в Париже также должен войти в состав майората. Прочего имущества
обеих сторон при разумном ведении хозяйства вполне хватит, чтобы обеспечить
младших детей. Если договаривающиеся стороны согласны на такие условия, то
граф может признать удовлетворительным отчет по опеке и взять на себя
остаток задолженности. Я ничего не имею против!
- Questa coda non е di questo gatto! <Это хвост - уж не того кота!
(итал.)> - воскликнула г-жа Эванхелиста, взглядом указывая на Матиаса своему
наставнику Солонэ.
- Да, пошаришь не зря - нашаришь угря! - шепнул ей Солона, отвечая
французской поговоркой на итальянскую.
- Зачем так запутывать дело? - спросил Поль у Матиаса, выйдя с ним в
другую комнату.
- Чтобы воспрепятствовать вашему разорению, - вполголоса ответил
старик. - Вы непременно хотите жениться на девушке, которая за семь лет
промотала вместе с матерью около двух миллионов; вы принимаете на себя долг
в размере свыше ста тысяч франков: ведь когда-нибудь вам придется отсчитать
своим детям миллион сто пятьдесят шесть тысяч франков, якобы принадлежавших
их матери, в то время как вам сейчас не дают и миллиона. Вам грозит
опасность, что все ваше состояние будет прожито в пять лет и вы останетесь
голы, как Иоанн Креститель, задолжав вдобавок огромные суммы своей жене или
наследникам. Если вам угодно пуститься в плавание на таком корабле, - что ж,
отчаливайте, граф. Но позвольте по крайней мере вашему старому Другу
попытаться спасти род де Манервилей.
- Как же вы его спасете? - спросил Поль.
- Послушайте, граф, ведь вы влюблены?
- Да.
- Ну, так я вам ничего не скажу: влюбленные болтливы, как сороки. Если
вы проговоритесь, это может расстроить ваш брак. Нет, я не дам вам никаких
объяснений, но зато обеспечу ваше счастье. Вы верите в мою преданность?
- Что за вопрос!
- Ну, так знайте: госпожа Эванхелиста, ее дочь и нотариус ловко нас
обошли. Их хитрость беспредельна. Ей-богу, искусная игра!
- Как! И Натали с ними? - вскричал Поль.
- Ну, руку на отсечение не дам, - сказал старик. - Раз вы ее любите -
женитесь. Но ради вас самих мне хотелось бы, чтобы свадьба не состоялась, и
в этом случае вас никто не мог бы обвинить!
- Почему?
- Эта девушка способна промотать все богатства Перу. К тому же она
ездит верхом, как цирковая наездница, и, по-видимому, своенравна. Из такой
девушки хорошей жены не выйдет.
Поль пожал руку мэтра Матиаса и самоуверенно сказал:
- Будьте спокойны. Но что я должен делать сейчас?
- Настаивайте на этих условиях, они не наносят ущерба ничьим интересам.
Госпожа Эванхелиста согласится на них, так как ей очень хочется выдать дочку
замуж. Я заглянул в ее карты, берегитесь ее!
Граф де Манервиль вернулся в гостиную, где его будущая теща вполголоса
совещалась с Солонэ, точно так же как Поль только что совещался с Матиасом.
Натали, отстраненная от участия в этих таинственных переговорах,
обмахивалась веером. Она думала в замешательстве:
"Что за странность! Почему меня не хотят посвятить в мои собственные
дела?"
Молодой нотариус лишь смутно представлял себе, к чему клонились эти
условия, основанные на самолюбии обеих сторон, условия, на которые его
клиентка готова была опрометчиво согласиться. Если Матиас был только
нотариусом, то Солонэ был вдобавок молодым человеком и вел дела со
свойственным молодости задором. Частенько случалось, что из-за личного
тщеславия он забывал об интересах клиента. При данном стечении обстоятельств
мэтр Солонэ больше всего боялся, как бы вдова не заметила, что Ахилл был
побежден Нестором, а потому посоветовал ей немедленно дать согласие на
предложенные условия. Ему было мало дела до того, как рассчитаются между
собой будущие наследники. Лишь бы г-жа Эванхелиста освободилась от долговых
обязательств и обеспечила себе безбедное существование, а дочь ее вышла
замуж, - это уже было для него победой.
- Всему Бордо будет известно, что вы даете за Натали около миллиона ста
тысяч франков и что у вас еще остается двадцать пять тысяч дохода, - сказал
Солонэ на ухо г-же Эванхелиста. - Я не надеялся на такой успех.
- Но объясните мне, - спросила она, - почему буря сразу улеглась, как
только придумали учредить майорат?
- Вам и вашей дочери не доверяют. Майорат нельзя отчуждать, ни один из
супругов не имеет на это права.
- Но ведь это просто оскорбительно!
- Нет. Это называется у нас, нотариусов, предусмотрительностью.
Старичок поймал вас в ловушку. Если вы не захотите основать майорат, он
скажет: "Значит, вы собирались промотать состояние моего клиента и видите
помеху в майорате, при котором невозможны подобные посягательства, как и в
тех случаях, когда оговорено раздельное пользование имуществом".
Солонэ оправдывался перед самим собою: "Пока дойдет дело до
окончательных расчетов, вдовушку успеют уже похоронить".
Госпожа Эванхелиста удовлетворялась покамест объяснениями Солонэ, к
которому питала полнейшее доверие. К тому же она не знала законов; раз дочь
выходила замуж, пока больше ничего не требовалось; важно было сделать первый
шаг, и она ликовала, добившись успеха. Таким образом, как и полагал Матиас,
ни Солона, ни г-жа Эванхелиста не представляли себе всей глубины его
замысла, основанного на безошибочном расчете.
- Итак, господин Матиас, - сказала вдова, - все обстоит благополучно.
- Сударыня, если и вы и граф согласны на такое предложение, вам нужно
подтвердить это в моем присутствии. Итак, мы решили, - продолжал он,
поглядывая на них обоих, - что брак будет заключен при условии учреждения
майората, в который войдут поместье Ланстрак и особняк на улице Пепиньер,
принадлежащие будущему супругу, а затем восемьсот тысяч франков, лично
принадлежащие будущей супруге, на каковую сумму приобретается недвижимость.
Простите, сударыня, что я это повторяю, но здесь необходимо вполне
определенное, с надлежащей ясностью выраженное согласие. Для учреждения
майората придется выполнить ряд формальностей: снестись с министерством
юстиции, добиться королевского указа; нужно немедленно совершить купчие на
приобретаемые земли, чтобы таковые были включены в перечень тех
недвижимостей, которые в силу королевского указа станут неотчуждаемыми. В
какой-нибудь другой семье понадобилось бы письменное обязательство, но
здесь, я думаю, достаточно простого согласия сторон. Итак, согласны вы?
- Да, - сказала г-жа Эванхелиста.
- Да, - сказал Поль.
- А я? - воскликнула Натали, смеясь. - Вы несовершеннолетняя,
мадемуазель, - ответил ей Солонэ, - и, право же, это не так плохо.
Было решено, что мэтр Матиас составит контракт, а мэтр Солонэ приведет
в порядок счета по опеке и что все документы будут подписаны за несколько
дней до бракосочетания, как это требуется законом. Оба нотариуса поднялись и
откланялись.
- Идет дождь. Не угодно ли, Матиас, я вас подвезу? - спросил Солонэ. -
Мой кабриолет у ворот.
- Моя карета к вашим услугам, - сказал Поль, которому, очевидно,
хотелось лично проводить старика.
- Я не хочу, чтобы вы теряли из-за меня время, - ответил Матиас, - и
воспользуюсь любезностью коллеги.
- Ну-с, - сказал Ахилл Нестору, когда экипаж уже катил по мостовой, -
вы поступили, право, как настоящий патриарх. В самом деле, молодые люди
разорились бы.
- Меня испугало предстоящее им будущее, - сказал Матиас, не
распространяясь по поводу истинной подоплеки своего предложения.
Нотариусы походили сейчас на двух актеров, обменивающихся за кулисами
рукопожатием, после того как на сцене они только что бросили друг другу
гневный вызов.
- Так, значит, - сказал Солонэ, думавший, между тем, о юридической
стороне дела, - на меня возлагается покупка имений, о которых вы говорили?
Ведь приданое предназначено именно для этой цели?
- А как же иначе собственность мадемуазель Эванхелиста может войти в
майорат, учреждаемый графом де Манервилем? - спросил Матиас.
- Этот вопрос может разрешить министерство юстиции, - ответил Солонэ.
- Но ведь я являюсь нотариусом обеих сторон, - возразил Матиас. - А
впрочем, господин де Манервиль может купить земли на свое имя. Составляя
купчие, мы упомянем, что имения приобретаются на капитал, полученный в
приданое.
- У вас на все есть ответ, старина! - сказал Солона, смеясь. - Вы нынче
были бесподобны, вы разбили вас в пух и прах.
- Для старика, не подозревавшего о ваших пушках, заряженных картечью,
это не так уж плохо, а?
- Ха-ха-ха! - рассмеялся Солонэ.
Жестокая борьба, поставившая на карту все благосостояние семьи, была
для них лишь поводом для юридических споров.
- Сорок лет практики - это не безделица! - заметил Матиас. -
Послушайте-ка, Солонэ, я человек покладистый: вы можете вместе со мной
составить купчие на земли, которые будут присоединены к майорату.
- Благодарю вас, дорогой Матиас. В любое время я к вашим услугам.
Пока оба нотариуса ехали домой, мирно беседуя и ощущая лишь некоторое
жжение в глотке, Поль и г-жа Эванхелиста чувствовали нервную дрожь, сосание
под Ложечкой и легкое головокружение, какое после напряженного разговора
испытывают люди с горячим характером под наплывом взбаламученных чувств и
желаний. Когда уже готовы были утихнуть последние отголоски бури, г-же
Эванхелиста пришла в голову ужасная мысль, блеснувшая, как молния, и
вселившая в нее тревогу. "Уж не разрушил ли мэтр Матиас в несколько минут
все, над чем я трудилась целых полгода? - всполошилась она. - Не помог ли он
Полю выйти из-под моего влияния, пробудив в нем подозрительность, пока они
беседовали в соседней гостиной?"
Госпожа Эванхелиста стояла перед камином, в задумчивости облокотившись
на мраморную доску. Когда затворились ворота за каретой, увозившей
нотариусов, она повернулась к Полю, нетерпеливо желая разрешить свои
сомнения.
- Это самый ужасный день в моей жизни! - воскликнул Поль, в восторге,
что спор кончился. - До чего, однако, несговорчив старина Матиас! Да услышит
бог его пожелания, чтобы я стал пэром Франции! Милая Натали, мне хочется
этого не столько для себя, сколько для вас. Вы - все мое честолюбие. Я живу
только вами!
Велика была радость г-жи Эванхелиста, когда она услышала слова Поля,
сказанные от всего сердца, и заглянула в прозрачную лазурь его глаз, - ни в
его взгляде, ни в выражении его лица нельзя было заметить никакой задней
мысли. Она упрекала себя за те колючие слова, какими позволила себе
пришпорить Поля; упиваясь победой, она решила в будущем установить мир и
согласие. Обычным своим спокойным тоном, придав своим глазам обаятельное
выражение мягкого дружелюбия, она обратилась к Полю:
- Я могла бы сказать то же самое. Я погорячилась, мой мальчик, но ведь
это не со зла. Что поделаешь - испанская кровь! Оставайтесь всегда таким,
как сейчас, - добрым, как ангел; забудьте мои необдуманные слова и дайте мне
руку.
Поль был смущен, чувствовал себя бесконечно виноватым; он обнял г-жу
Эванхелиста.
- Милый Поль, - сказала она растроганно, - почему эти крючкотворы не
уладили дело без нас, раз все можно было так хорошо уладить!
- Зато я увидел, - ответил Поль, - как вы великодушны и благородны.
- О да, Поль! - воскликнула Натали, пожимая ему руку.
- Нам нужно еще, мой мальчик, поговорить о кое-каких мелочах, - сказала
г-жа Эванхелиста. - Многие придают большое значение пустякам, но мы с
дочерью стоим выше их. Натали не нуждается в бриллиантах, я отдаю ей свои.
- Ах, маменька, неужели вы думаете, что я возьму их? - воскликнула
Натали.
- Да, дитя мое, ведь это - одно из условий контракта.
- Но я не хочу, не согласна тогда выходить замуж! - возмутилась Натали.
- Пусть эти драгоценности останутся у вас; ведь для отца было таким
удовольствием дарить их вам. Как может Поль требовать...
- Помолчи, девочка, - сказала мать, глаза которой наполнились слезами.
- За свое неумение вести дела мне придется поплатиться еще большим...
- Чем же?
- Придется продать наш особняк, чтобы уплатить тебе свой долг.
- Разве вы что-нибудь должны мне? Ведь я обязана вам всей жизнью! Я
ваша вечная должница! Если ради моего замужества вам придется принести в
жертву хоть самую малость, - я замуж не выйду, так и знайте!
- Дитя!
- Милая Натали, - сказал Поль, - поймите, что никто из нас не требует
никаких жертв ни я, ни вы, ни ваша мать; они нужны нашим будущим детям...
- А если я не пойду за вас? - перебила она.
- Значит, вы не любите меня? - воскликнул Поль.
- Перестань, глупенькая! Ты думаешь, что брачный контракт - все равно
что карточный домик, на который стоит только дунуть - и конец? Глупышка, ты
даже не знаешь, каких трудов стоило уладить вопрос о майорате для твоего
первенца! Так не создавай же для нас новых помех.
- Но зачем разорять маменьку? - спросила Натали, взглянув на Поля.
- А зачем вы так богаты? - возразил он, улыбаясь.
- Перестаньте спорить, дети, ведь вы еще не поженились, - сказала г-жа
Эванхелиста. - Слушайте, Поль, Натали не нуждается ни в свадебных подарках,
ни в нарядах, ни в драгоценностях. У нее и так всего довольно. Чем тратиться
на подношения, лучше приберечь деньги на кое-какие роскошества в домашней
жизни. Какая глупость, какое мещанство - выбрасывать сотню тысяч франков на
подарки, от которых вскоре не останется ничего, кроме шкатулки, подбитой
белым атласом! Напротив, пять тысяч франков в год на наряды избавят молодую
женщину от целой кучи забот; тогда этих ста тысяч хватит на всю жизнь.
Наконец деньги, сбереженные на свадебных подарках, пригодятся вам, чтоб
заново отделать ваш парижский дом. А весной мы переедем в Ланстрак, так как
за зиму Солона ликвидирует мои дела.
- Все складывается как нельзя лучше, - сказал Поль, чувствуя себя на
верху блаженства.
- Значит, я поеду в Париж! - обрадовалась Натали, да так, что если бы
де Марсе мог ее слышать, он бы не на шутку испугался.
- Что ж, - сказал Поль, - тогда я напишу де Марсе, чтобы он взял на всю
зиму ложу у Итальянцев и ложу в Опере.
- Какой вы милый! Я не решалась просить вас об этом! - воскликнула
Натали - Право же, быть замужем очень приятно, если мужья умеют угадывать
желания своих жен.
- А как же иначе? - сказал Поль. - Однако уже полночь, пора домой.
- Что так рано? Посидите еще! - сказала г-жа Эванхелиста тем ласковым
тоном, к которому мужчины столь чувствительны.
Расстались они в наилучших отношениях, соблюдая самую утонченную
предупредительность; однако спор, возникший из-за материальных интересов,
посеял в душе у будущих зятя и тещи семена недоверия и враждебности, готовые
прорасти под влиянием пылкого гнева или разгоряченного самолюбия. Подобные
препирательства при заключении брачного контракта, связанные С приданым и
дарственными записями, уже зарождают неприязнь почти во всех семьях; здесь
действуют и самолюбие, и оскорбленные чувства, и досада, что приходится идти
на жертвы, и стремление по возможности их уменьшить. Во всяком споре одна из
сторон неизбежно одерживает победу, другая - терпит поражение. Родители как
жениха, так и невесты стремятся заключить сделку с выгодой для себя; с их
точки зрения, это чисто коммерческий вопрос, где налицо те же хитрости,
барыши и убытки, что и во всякой торговле. По большей части в такие споры
посвящен только муж; новобрачная же, подобно Натали, остается непричастной к
этим соглашениям, от которых, однако, зависит, будет ли она богата или
бедна.
По дороге домой Поль думал о том, что благодаря опытному нотариусу
почти все его состояние вне всякой опасности. Если г-жа Эванхелиста будет
жить вместе С дочерью, можно будет расходовать свыше ста тысяч франков в
год; таким образом, его надежды на беззаботную жизнь были близки к
осуществлению.
"Моя будущая теща, по-видимому, очень добрая женщина, - думал он, все
еще находясь под впечатлением притворной ласковости, посредством которой
г-жа Эванхелиста старалась рассеять облачко, навеянное спором. - Матиас
ошибается. Странный, однако, народ нотариусы, они все истолковывают в дурную
сторону. Всему виной этот вздорный Солонэ, хоть он и корчит из себя умника".
Меж тем как Поль, ложась спать, перебирал в уме все победы, одержанные
им, как ему казалось в этот вечер, г-жа Эванхелиста, в свою очередь,
чувствовала себя победительницей.
- Ну что, маменька, ты довольна? - спросила Натали, провожая мать в
спальню.
- Да, душенька, - ответила ей мать, - все вышло так, как мне хотелось,
и у меня с души свалилась тяжесть, которая так томила меня сегодня утром.
Поль, в сущности, добряк. Милый мальчик! Конечно, мы постараемся, чтобы ему
хорошо жилось. Ты дашь ему счастье, а я займусь его политической карьерой...
Я хорошо знаю испанского посланника, могу возобновить и другие свои
знакомства. О, скоро мы установим связи с самыми влиятельными людьми, все
будет к нашим услугам. Вы станете веселиться, милые дети, а мой удел -
честолюбие, которое скрашивает остаток жизни. Итак, не пугайся, что я хочу
продать наш дом; неужели ты думаешь, что мы еще вернемся в Бордо? В Ланстрак
- пожалуйста! Но зиму будем каждый год проводить в Париже, где отныне
сосредоточены наши истинные интересы. Ну что, Натали, ведь нетрудно было
исполнить то, о чем я тебя просила?
- Было как-то стыдно, маменька.
- Солонэ советует мне обратить в пожизненную ренту деньги, вырученные
за дом, - сказала г-жа Эванхелиста, - но я поступлю иначе, потому что хочу,
чтобы все мое состояние, до последнего гроша, досталось тебе.
- Я видела, что вы все очень рассержены, - заметила Натали. - Каким же
образом буря утихла?
- Я предложила им свои бриллианты, - ответила мать. - Солонэ был прав!
Как искусно провел он все дело! Принеси мой ларчик, Натали. Я никогда не
задумывалась над тем, сколько стоят мои драгоценности. Как глупо, что я
оценила их всего в сто тысяч франков! Разве госпожа де Жиас не говорила, что
одни только серьги и ожерелье, подаренные мне в день свадьбы твоим отцом,
стоят по крайней мере сто тысяч? Твой отец был так щедр! А наш семейный
алмаз "Дискрето" <"Дискрето" (Discrete) - "Скромный" (испанск.).>,
подаренный Филиппом II герцогу Альбе и завещанный мне теткою, был когда-то
оценен, насколько я помню, в четыре тысячи квадруплей.
Натали подала матери ее жемчужные ожерелья, бриллиантовые уборы,
золотые браслеты, всевозможные драгоценности и разложила их на туалетном
столике, любуясь ими с безотчетным влечением, охватывающим многих женщин при
виде сокровищ, посредством которых, как утверждают талмудисты, проклятые
богом ангелы соблазнили дочерей человеческих, исторгнув для них из недр
земли эти цветы небесного пламени.
- Конечно, я умею только принимать драгоценности в подарок и носить их,
- сказала г-жа Эванхелиста, - но думаю, что не ошибаюсь, - их тут на
изрядную сумму. А кроме того, раз мы будем жить одним домом, я могу продать
свое серебро, оно только на вес стоит тысяч тридцать. Помнится, когда мы
приехали из Лимы, таможня оценила его именно в эту сумму. Солонэ прав! Надо
послать за Эли Магюсом. Пусть еврей произведет оценку. Может быть, и не
придется обращать в пожизненную ренту остаток состояния.
- Как прелестно это жемчужное ожерелье! - воскликнула Натали.
- Надеюсь, Поль оставит его для тебя, если так тебя любит. По правде
говоря, он должен был бы заказать новую оправу для этих драгоценных камней,
которые он получит от меня, и подарить их тебе. А бриллианты - твои, так и в
контракте будет сказано. Ну, спокойной ночи, мой ангел. После такого
трудного дня и тебе и мне нужно отдохнуть.
Итак, креолка, щеголиха, знатная дама, не умеющая разобраться в
условиях контракта, к тому же еще не изложенного письменно, заснула в
радужном настроении, заранее рисуя себе, как ее дочь выйдет замуж за
человека, которого легко водить за нос, как обе они будут распоряжаться у
него в доме и смогут вести прежний образ жизни, присоединив к своим
богатствам состояние зятя. Предъявив отчет по опеке и получив подтверждение,
что полностью рассчиталась с дочерью, она все еще будет располагать
достаточными средствами, чтобы жить в свое удовольствие.
"Глупо было так беспокоиться, - подумала она. - Поскорее бы только
покончить со свадьбой!"
Таким образом, и г-жа Эванхелиста, и Поль, и Натали, и оба нотариуса
были очень довольны результатами переговоров; как в том, так и в другом
лагере возносили хвалу господу, - опасное положение! Ведь когда-нибудь
наступит момент, и у побежденного откроются глаза. По мнению вдовы,
побежденным был ее будущий зять.
На другое утро Эли Магюс явился к г-же Эванхелиста; так как всюду
ходили слухи о предстоящем браке Поля с Натали, то он думал, что дело идет о
покупке драгоценностей для невесты. Поэтому еврей был очень удивлен, узнав,
что нужно произвести как бы официальную оценку бриллиантов тещи. Благодаря
нюху, свойственному евреям, и кое-каким осторожным расспросам он догадался,
что стоимость драгоценностей будет, возможно, учтена в брачном контракте.
Поскольку бриллианты не продавались, он оценил их высоко, как если бы
кто-нибудь покупал их у ювелира. Только ювелиры умеют отличить азиатские
алмазы от бразильских. Камни из Голконды и Визапура распознаются по чистоте
воды, по игре, которых недостает другим алмазам, имеющим слегка желтоватый
оттенок, из-за чего они, при одинаковом весе с азиатскими, ценятся ниже.
Серьги и ожерелье г-жи Эванхелиста, целиком из азиатских бриллиантов, были
оценены Эли Магюсом в двести пятьдесят тысяч франков. Что касается
"Дискрете", то это был, по его мнению, один из лучших алмазов, находившихся
во владении частных лиц; он был известен ювелирам и один стоил сто тысяч.
Узнав о цене камней, показывавшей, как щедр был ее муж, г-жа Эванхелиста
осведомилась, может ли она немедленно получить за драгоценности эту сумму.
- Нет, сударыня, - ответил еврей, - если вы хотите их продать, то я
могу предложить только семьдесят пять тысяч за алмаз и полтораста - за
ожерелье и серьги.
- Почему же такая разница? - с удивлением спросила г-жа Эванхелиста.
- Сударыня, - сказал еврей, - чем бриллианты красивее, тем дольше они у
нас лежат. Чем дороже камни, тем реже представляется случай их сбыть. Но так
как торговец не должен терять проценты с капитала, то ему надо их как-нибудь
возместить, а также покрыть возможные убытки от резкого колебания в цене,
которым подвержен такого рода товар, - этим и объясняется разница между
покупной и продажной ценой. Вы уже потеряли проценты с трехсот пятидесяти
тысяч франков за двадцать лет. Даже если вы надевали свои бриллианты десять
раз в году - это обходилось вам по тысяче экю за каждый вечер. А сколько
платьев можно сшить на тысячу экю! Значит, те, кто хранит бриллианты у себя,
поступают безрассудно; к счастью для нас, женщины не хотят входить в эти
расчеты.
- Благодарю вас за разъяснения, они мне пригодятся.
- Значит, вы хотите продать камни? - с жадностью спросил еврей.
- А сколько стоит все остальное? - осведомилась г-жа Эванхелиста.
Еврей прикинул, сколько может весить золото оправ, посмотрел жемчужины
на свет, тщательно перебрал рубины, диадемы, аграфы, браслеты, фермуары,
цепочки и пробормотал:
- Здесь немало бразильских бриллиантов, купленных в Португалии! Я бы
мог дать за все это не больше ста тысяч франков. Но если продавать из рук в
руки, - добавил он, - можно было бы взять за них и свыше пятидесяти тысяч
экю.
- Я оставлю эти камни у себя, - сказала г-жа Эванхелиста.
- И сделаете ошибку, - заметил Эли Магюс. - На одни только проценты с
той суммы, какую они представляют собой, вы через пять лет купили бы такие
же прекрасные бриллианты и вдобавок сохранили бы весь капитал.
Об этой необычной беседе все узнали, и тем самым дана была новая пища
слухам, вызванным пререканиями по поводу брачного контракта. В провинции все
быстро становится известным. Слуги г-жи Эванхелиста, услыхав несколько
громких возгласов, вообразили, что спор зашел дальше, чем это было на самом
деле; их пересуды с другими лакеями мало-помалу распространились далее и
наконец из людских перешли в гостиные. К тому же внимание всего города и
светского общества давно было привлечено браком этих молодых людей,
одинаково богатых. Всех, от мала до велика, это так интересовало, что через
неделю по Бордо ходили самые причудливые слухи. "Г-жа Эванхелиста продает
свой особняк! Неужели она разорилась? Она предлагала свои бриллианты Эли
Магюсу. Из переговоров между нею и графом де Манервилем ничего не вышло!"
Будет ли заключен этот брак? Одни утверждали, что будет, другие - что нет.
Оба нотариуса, когда у них допытывались об этом, опровергали сплетни и
ссылались на чисто юридические трудности, сопряженные с учреждением
майората. Но когда слухи начинают расти, их нелегко искоренить. Несмотря на
уверения обоих нотариусов, несмотря на то, что Поль продолжал ежедневно
бывать у г-жи Эванхелиста, сплетники не унимались. Кое-какие девицы, их
маменьки и тетки, раздосадованные этим браком, о котором мечтали сами
невесты или их семьи, не могли простить г-же Эванхелиста ее удачу, точно так
же, как иной писатель не может простить собрату его успехи. Кое-кто мстил
испанке за ее роскошный образ жизни и высокомерие, целых двадцать лет
задевавшие чужое самолюбие. Видный чиновник префектуры утверждал, что и в
случае разрыва оба нотариуса и члены обеих семей все равно вели бы себя
точно так же и говорили бы то же самое. То обстоятельство, что учреждение
майората сопряжено было с длительными хлопотами, еще более укрепляло
подозрения доморощенных мудрецов города Бордо.
- Они будут всю зиму морочить нас; весной поедут на воды и только через
год объявят, что свадьба расстроилась.
- Разве вам не ясно, - говорили одни, - чтобы не подавать повода к
неблагоприятным толкам ни о той, ни о другой стороне, дело представят так,
будто разногласия тут ни при чем, а всему виною министерство юстиции,
которое якобы отказало в учреждении майората из-за каких-то формальных
придирок.
- Госпожа Эванхелиста, - говорили другие, - жила на такую широкую ногу,
как будто к ее услугам были по меньшей мере рудники Валенсианы. Ну, а пошло
дело начистоту - у нее ни гроша не оказалось в кармане!
Какой удобный случай для каждого, кому не лень, подсчитать, сколько
тратила все эти годы прекрасная вдовушка, и категорически заявить, что она
разорена! Слухи были так упорны, что заключались пари, состоится или нет
этот брак. Законы светского общества таковы что об этих сплетнях знали все,
кроме непосредственно заинтересованных лиц. У Поля де Манервиля и у г-жи
Эванхелиста не было ни отъявленных врагов, ни преданных друзей, которые
только и могли бы поставить их в известность об этих пересудах. У Поля были
дела в Ланстраке, и он заодно решил устроить там охоту с участием нескольких
знакомых молодых людей - своего рода мальчишник. Все нашли, что эта поездка
как нельзя лучше подтверждает общие подозрения. При таких обстоятельствах
г-жа де Жиас, у которой была дочь на выданье, сочла уместным, чтобы
удостовериться во всем самолично, навестить г-жу Эванхелиста и с тайным
злорадством выразить ей соболезнование по поводу постигшей ее неудачи.
Натали и ее мать никак не могли взять в толк, чем было вызвано плохо
скрываемое волнение маркизы, и спросили, уж не произошла ли с нею
какая-нибудь неприятность.
- Как! - ответила та. - Разве вы ничего не знаете о слухах, которыми
полон весь город? Я не придаю им никакой веры, но все же приехала узнать
правду, чтобы пресечь их, если не повсюду, то по крайней мере в кругу моих
знакомых. Как ваш друг, я не могу ни сама прислушиваться к подобным нелепым
сплетням, ни допускать, чтобы они распространялись.
- Но что случилось? - воскликнули мать и дочь. Госпожа де Жиас с
видимым удовольствием пересказала своим слушательницам ходившие о них толки,
не упуская ни одной подробности и не скупясь на булавочные уколы. Натали и
ее мать с улыбкой переглянулись: они прекрасно поняли и смысл рассказа и
побуждения их приятельницы. Испанка отомстила ей, как Селимена - Арсиное.
- Разве вы не знаете, дорогая, - ведь вам так хорошо известны
провинциальные нравы! - разве вы не знаете, на что способна мать, когда ей
нужно сбыть дочку с рук и это никак не удается сделать из-за отсутствия
приданого, или женихов, или потому, что дочь недостаточно красива,
недостаточно умна, иногда - и то и другое вместе? Такая мать готова
останавливать почтовые кареты, убивать людей, подстерегать прохожих на
перекрестке; она заложила бы сама себя, если бы представляла хоть
какую-нибудь ценность. В Бордо немало матерей в таком положении; они думают,
вероятно, что мы рассуждаем и действуем на их лад. Естествоиспытатели
описали нам нравы хищных зверей; но они упустили из виду мать и дочь,
которые ловят женихов. Это гиены, которые, по словам псалмопевца, ищут, кого
поглотить; но, кроме свойств, присущих этим животным, они обладают мужским
умом и женской хитростью. Все эти бордоские паучихи, мадемуазель де Белор,
мадемуазель де Транс и некоторые другие, долго ткали свои тенета, но
напрасно - не попалась ни одна муха, даже не прожужжала где-нибудь
поблизости; теперь они взбешены, - я понимаю их и прощаю все их ядовитые
речи. Но вы! Ведь вы можете выдать свою дочь замуж, стоит лишь вам захотеть;
вы богаты, у вас есть титул, вы далеки от всякой провинциальности; ваша дочь
так умна, одарена, красива, имеет возможность выбирать; вы так отличаетесь
от всех своими парижскими манерами, - как же вы могли придать этим слухам
хоть какое-нибудь значение? Вот что нас больше всего удивляет. В жизни моего
зятя политика будет играть важную роль; поэтому юристы, в связи с
заключением брака, сочли необходимым выполнить кое-какие формальности. Но
неужели я обязана всем отдавать в них отчет? Неужели мания все публично
обсуждать распространяется и на частную, семейную жизнь? Уж не разослать ли
мне письменные приглашения всем отцам и матерям вашей провинции, чтобы они
обсудили с нами пункт за пунктом весь брачный контракт?
И на жителей Бордо полился поток эпиграмм. Г-жа Эванхелиста уезжала из
города, она могла произвести смотр всем своим друзьям и недругам, вышутить
их, вволю поиздеваться над ними, ничего не опасаясь. Поэтому, разбирая,
почему такой-то или такой-то особе было выгодно наводить тень на ясный день,
она дала полный простор язвительным замечаниям, прибереженным ею до поры до
времени.
- Но, дорогая моя, - возразила маркиза де Жиас, - эта поездка господина
де Манервиля в Ланстрак, эти увеселения с участием молодых людей, -
согласитесь сами, при подобных обстоятельствах...
- Ах, дорогая моя, - прервала ее наша знатная дама, - неужели вы
думаете, что мы отличаемся мелочной мещанской церемонностью? Разве графа
Поля надо держать на привязи, точно он может убежать? Или, по-вашему, нам
нужно удерживать его с помощью жандармов? Уж не боимся ли мы, что его
похитят у нас какие-нибудь бордоские заговорщики?
- Ах, дорогой друг, вы не поверите, как я рада, что.., что...
Маркиза осеклась, - слуга доложил о приходе Поля. Как истый влюбленный,
Поль не остановился перед тем, чтобы проскакать четыре лье, покинув своих
товарищей по охоте, лишь бы провести часок с Натали; он был в сапогах со
шпорами, с хлыстом в руке.
- Милый Поль, - сказала Натали, - вы даже не подозреваете, каким
красноречивым ответом маркизе служит ваш приезд.
Узнав о сплетнях, ходивших по Бордо, Поль даже не рассердился, а просто
рассмеялся.
- Может быть, эти господа догадываются, что у нас не будет ни шумной
свадьбы, ни празднества на провинциальный манер, ни торжественного венчания
в полдень, - вот они и злятся. Ну что ж, дорогая теща, - сказал он, целуя
руку г-же Эванхелиста, - дадим им бал в день подписания брачного контракта,
наподобие того, как для простонародья устраивают гулянье на большой площади
Елисейских полей; потешим наших друзей горьким удовольствием - поставить
свои подписи под таким брачным контрактом, какой в провинции уж поистине
редкость!
Это происшествие привело к очень важным последствиям. Г-жа Эванхелиста
решила пригласить к себе в день подписания контракта весь город, с явным
намерением поразить всех напоследок роскошью приема и тем самым блестяще
опровергнуть глупые и лживые слухи.
Поль и Натали должны были торжественно обручиться в присутствии всего
общества. Приготовления к этому вечеру, названному "праздником белых
камелий", длились сорок дней. Вестибюль, лестница и зал, где сервировали
ужин, были уставлены огромным количеством этих цветов.
За то время, пока в доме готовились к балу, были выполнены все
формальности, предшествующие свадьбе, успешно закончились и хлопоты в
Париже, связанные с учреждением майората. Купчие на смежные с Ланстраком
земли были подписаны, состоялось церковное оглашение, все сомнения
рассеялись. Как друзья, так и недруги озабочены были теперь нарядами к
предстоящему балу. А время текло, сглаживая разногласия, возникшие в начале
переговоров, унося с собою память о резких словах, вырвавшихся во время
бурных препирательств по поводу брачного контракта. Ни Поль, ни его теща
больше не думали о нем. Это была забота нотариусов, как выразилась г-жа
Эванхелиста. Но с кем не случалось, что в суете быстротекущей жизни вдруг
возникает мысль, иногда запоздалая, о каком-нибудь важном обстоятельстве,
таящем угрозу? Утром того дня, когда Поль и Натали должны были подписать
свой брачный контракт, такая внезапная мысль озарила г-жу Эванхелиста в тот
момент, когда она уже проснулась, но еще не успела согнать с себя дремоту.
Слова "Questa coda поп е di questo gatto!", сказанные ею, когда Матиас
согласился на условия Солонэ, вновь прозвучали в ее сознании. Несмотря на
свою неопытность в делах, г-жа Эванхелиста сообразила: если хитрый мэтр
Матиас так легко успокоился - значит, он нашел способ все устроить за счет
невесты. Очевидно, ущерб грозил не интересам Поля, как она сначала
надеялась. Неужели все военные издержки должна уплатить ее дочь? Еще не
думая, что именно сделать в случае, если ее интересам будет нанесен слишком
серьезный урон, она решила потребовать, чтобы ей подробно объяснили
содержание контракта. Этот день имел такие последствия для супружеской жизни
Поля, что следует рассказать о нем подробно: ведь часто люди принимают то
или иное решение под влиянием окружающей обстановки.
Готовясь продать свой дом, теща графа де Манервиля, тем не менее, не
пожалела денег на приготовления к балу. Двор был посыпан песком и, несмотря
на зимнее время, украшен цветами; над ним был устроен навес в виде турецкого
шатра. Камелии, о которых уже шла молва от Ангулема до Дакса, обильно
украшали вестибюль и лестницу. Внутренние стены были разобраны, чтобы
увеличить размеры столовой и бального зала. В Бордо не в диковинку роскошь,
блестящая спутница скороспелых богачей, вернувшихся из колоний, - и однако
все с нетерпением ждали готовящегося волшебного праздника. К восьми часам,
когда должны были приступить к выполнению последних формальностей, по обе
стороны ворот шпалерами выстроились зеваки, желавшие увидеть, как
разряженные дамы будут выходить из карет. Эта торжественная атмосфера не
могла остаться без влияния на тех, кому предстояло подписать контракт.
Наступал решительный момент, празднично горели плошки, со двора доносился
стук колес первых подъехавших карет. Оба нотариуса обедали с женихом,
невестой и ее матерью. К столу был приглашен также старший письмоводитель
Матиаса, которому было поручено собрать свидетельские подписи присутствующих
на вечере, но при этом проследить, чтобы контракт не был прочтен
любопытными.
Ни одна женщина, сколько ни перебирать воспоминаний, не могла затмить
Натали, ни один туалет не мог превзойти изяществом ее платье. В кружевах и
атласе, кокетливо причесанная, со множеством локонов, ниспадавших на
открытую шейку, она казалась цветком, выглядывающим из листвы. Г-жа
Эванхелиста, в бархатном платье вишневого цвета, предусмотрительно
выбранного, чтобы придать наибольшую эффектность ее румянцу, черным волосам
и глазам, была во всем блеске красоты сорокалетней женщины; на шее у нее
сверкало бриллиантовое ожерелье с "Дискрете" в застежке, что должно было
окончательно опровергнуть все клеветнические слухи.
Чтобы читатель мог яснее представить себе происходившую сцену, нужно
указать, что Поль и Натали расположились на диванчике у камина, даже не
давая себе труда слушать отчет по делам опеки и пропуская мимо ушей пункт за
пунктом. Сидя рядышком, они тихонько перешептывались, оба беспечные, как
дети, радостно возбужденные: он - своею страстью, она - девичьим
любопытством, оба богатые, молодые, влюбленные, уверенные, что их ждет
безоблачное счастье. Поль, предвосхищая права законного мужа, то и дело
разрешал себе целовать пальчики Натали, дотрагиваться, как бы невзначай, до
ее белоснежных плеч, касаться ее волос, скрывая эти вольности от посторонних
взоров. Натали играла веером из перьев тропических птиц, - это был подарок
Поля, но если придавать значение поверьям некоторых народов, подарок, не
менее зловещий для любви, чем ножницы и всякие другие острые предметы,
напоминающие, очевидно, о мифологических парках.
Сидя рядом с обоими нотариусами, г-жа Эванхелиста слушала чтение всех
документов с напряженным вниманием. После того, как был оглашен отчет по
делам опеки, умело написанный Солонэ и сводивший три с лишним миллиона,
оставленные г-ном Эванхелиста своей дочери, к пресловутому миллиону ста
пятидесяти шести тысячам франков, она сказала молодой чете:
- Слушайте же, дети, ведь сейчас будет читаться ваш брачный контракт!
Письмоводитель выпил стакан подсахаренной воды, Солона и Матиас
высморкались. Поль и Натали мельком взглянули на собравшихся, выслушали
вступительные строки контракта и возобновили свою болтовню. Без всяких
замечаний были прочтены первые пункты: о личном имуществе каждого из
супругов; о том, что в случае бездетности все состояние умершего супруга
полностью переходит к оставшемуся в живых, при наличии же детей, независимо
от их числа, четвертая часть остается в пожизненном пользовании этого
супруга, и еще четвертая часть переходит в его номинальное владение,
предусмотренное существующими законами; о размерах общей собственности
супругов, о передаче новобрачной бриллиантов, а новобрачному - библиотеки и
лошадей; и наконец в последнем пункте говорилось об учреждении майората.
Когда все было прочтено и оставалось только поставить подписи, г-жа
Эванхелиста осведомилась, к чему поведет учреждение майората.
- Майорат, сударыня, - ответил мэтр Солонэ, - есть неотчуждаемое
имение, обособленное от имущества обоих супругов. В каждом поколении
майоратные владения переходят к старшему в роде, не исключая при этом его
обычных наследственных прав.
- Но что это даст моей дочери? - спросила она.. Мэтр Матиас, не находя
нужным скрывать правду, объяснил;
- Сударыня! Так как майорат - имение, изъятое из собственности обоих
супругов, то в случае, если ваша дочь умрет раньше своего супруга, оставив
одного или нескольких детей, в том числе сына, - граф де Манервиль будет
обязан передать детям лишь триста пятьдесят шесть тысяч франков состояния их
матери за вычетом своей доли, то есть четвертой части, остающейся в его
пожизненном пользовании, и еще четвертой части, остающейся в его номинальном
владении. Таким образом, его долг детям сведется приблизительно к ста
шестидесяти тысячам, если принять во внимание затраты на имущество,
находящееся в совместном пользовании, его долю из общего имущества и прочее.
В том же случае, если он умрет первым, оставив детей мужского пола, госпожа
де Манервиль, равным образом, будет иметь право лишь на триста пятьдесят
шесть тысяч франков, то есть на часть своего приданого, не входящую в
майорат, а также бриллианты и долю графа в общей собственности супругов.
Только теперь плоды дальновидной политики мэтра Матиаса предстали перед
г-жой Эванхелиста в их истинном свете.
- Моя дочь разорена! - прошептала она. Оба нотариуса, старый и молодой,
услышали эти слова.
- Разве обеспечить благосостояние семьи - значит разориться? - возразил
мэтр Матиас также вполголоса.
Видя выражение лица клиентки, молодой нотариус не счел возможным
скрывать размеры понесенных потерь.
- Мы хотели надуть их на триста тысяч, - сказал он ей, - вместо этого
они, по-видимому, надули нас на восемьсот. Подписание договора зависит от
того, согласимся мы или нет на уступку четырехсот тысяч франков в пользу
будущих детей. Придется либо порвать, либо уступить.
Трудно описать воцарившееся в эту минуту молчание. Мэтр Матиас с видом
победителя ожидал, чтобы два человека, намеревавшиеся обобрать его клиента,
поставили свою подпись под контрактом. Натали, не догадываясь, что она
теряла половину своего состояния, и Поль, не зная, что род Манервилей на эту
же сумму остается в выигрыше, продолжали смеяться и болтать. Солонэ и г-жа
Эванхелиста смотрели друг на друга: один - скрывая свое безразличие, другая
- с трудом сдерживая нахлынувшее раздражение. Еще недавно, пережив
мучительные угрызения совести, но переложив на Поля всю вину за свое
вынужденное криводушие, вдова решила пойти на бесчестные уловки, чтобы
заставить его расплатиться за ошибки, допущенные ею в бытность опекуншей;
она заранее смотрела на Поля, как на свою жертву, и вдруг обнаружила, что
вместо победы ее ждет поражение, а жертвой оказалась ее собственная дочь!
Не сумев даже извлечь выгоды из своих козней и уловок, она оказалась в
дураках перед почтенным стариком, который, вероятно, глубоко ее презирал.
Разве условия, поставленные мэтром Матиасом, не свидетельствовали о том, что
он проник в ее тайные замыслы? Ужасная догадка: Матиас посвятил Поля во все!
И если даже он еще ничего ему не говорил, то после подписания контракта этот
старый волк, наверно, расскажет своему клиенту, какие тому угрожали
опасности и как удалось их избежать. Он сделает это хотя бы из желания
стяжать похвалу, к которой ведь никто не равнодушен. Разве он не
предостережет Поля против женщины, настолько коварной, что она не отступила
даже перед таким постыдным заговором? Разве он не постарается свести на нет
влияние на зятя, которое она успела приобрести? Если безвольные люди
потеряют к кому-нибудь доверие, то уж их ничем не собьешь. Значит, все
пропало! В тот день, когда спор начался, она рассчитывала на
бесхарактерность Поля, на невозможность для него порвать отношения, зашедшие
так далеко. А сейчас она сама была связана по рукам и ногам. Три месяца
назад отказ Поля от брака не сопряжен был с большими осложнениями, а сейчас
весь город знал, что за последние два месяца нотариусы устранили возникшие
помехи. Церковное оглашение состоялось, через два дня должны были
праздновать свадьбу. Пышно разряженное общество уже съезжалось на вечер,
прибывали друзья и знакомые жениха и невесты. Как объявить им, что свадьба
откладывается? Причина отсрочки стала бы всем известна; безукоризненная
честность мэтра Матиаса пользовалась всеобщим признанием, к его словам
всегда прислушивались с доверием. Насмешки обрушились бы на семью
Эванхелиста, у которой не было недостатка в завистниках. Значит, нужно было
уступить. Эти беспощадно верные мысли вихрем налетели на г-жу Эванхелиста,
они жгли ее мозг. Хотя она сохраняла невозмутимость не хуже любого
дипломата, подбородок ее передернуло непроизвольной апоплексической
судорогой, как у разгневанной Екатерины II, когда, почти при подобных же
обстоятельствах, молодой шведский король дерзко обошелся с нею в присутствии
толпы придворных, окружавших ее трон. Один лишь Солонэ заметил эту игру
мускулов, которая исказила черты лица г-жи Эванхелиста и возвещала о жгучей
ненависти, подобной буре без грома и молнии. Действительно, в эту минуту
вдова поклялась в вечной вражде к своему зятю, в той ничем не утолимой
вражде, семя которой было занесено арабами на почву обеих Испании.
- Послушайте, сударь, - сказала она, наклонившись к уху нотариуса, - вы
называли это галиматьей, а мне кажется, что умнее нельзя было и придумать.
- Позвольте, сударыня...
- Позвольте, сударь, - продолжала вдова, не слушая Солонэ, - если во
время деловой беседы вы не сообразили, к чему должны привести все эти
условия, то чрезвычайно странно, что вы не удосужились обдумать их хотя бы
впоследствии, в своем кабинете. Я не могу объяснить это одним неумением...
Молодой нотариус увел свою клиентку в соседнюю комнату, мысленно
рассуждая: "Я должен получить более тысячи экю за ведение счетов по опеке,
столько же - за брачный контракт, шесть тысяч франков я заработаю на продаже
дома, - итого тысяч пятнадцать, если все подсчитать; не надо с ней
ссориться". Догадываясь о чувствах, волновавших г-жу Эванхелиста, он закрыл
за собою дверь и, холодно взглянув на вдову, как умеют глядеть лишь деловые
люди, произнес:
- Так-то, сударыня, вы вознаграждаете мою преданность? А между тем я
проявил величайшую проницательность, чтобы оградить ваши интересы!
- Но, сударь...
- Я действительно не принял в расчет, к чему клонятся эти условия; но
кто принуждает вас соглашаться, чтобы граф Поль стал вашим зятем? Ведь
контракт еще не подписан. Устраивайте бал, а подписание контракта отложим.
Лучше обмануть ожидания всего Бордо, чем самим обмануться в своих расчетах.
- Но как объяснить всему обществу, и без того Предубежденному против
нас, почему контракт не будет подписан?
- Недоразумением, допущенным в Париже, отсутствием некоторых нужных
документов.
- А что делать с купчими?
- Господин де Манервиль легко найдет другую невесту с приданым...
- Да, он ничего не потеряет, но мы-то теряем все!
- Если титул - главная причина, из-за которой вы стремились к этому
браку, - возразил своей клиентке Солона, - то вам нетрудно будет найти
какого-нибудь другого графа, подешевле.
- Нет, нет, мы не можем рисковать своей честью! Я попалась в ловушку,
сударь! Завтра весь город заговорит об этом Ведь обручение уже состоялось.
- Хочется ли вам, чтобы мадемуазель Натали была счастлива? - спросил
Солонэ.
- Да, это самое главное!
- Чтобы быть счастливой у нас, во Франции, - сказал нотариус, - женщине
нужно прежде всего быть полной хозяйкой в доме. Она обведет вокруг пальца
этого простака Манервиля; он такое ничтожество, что даже ничего не заметил.
Если вам сейчас он и не доверяет, то жене он во всем будет верить. А ведь
ваша дочь - это вы сами. Судьба графа Поля, так или иначе, в ваших руках.
- Если это верно, сударь, то, право, я не знаю, как отблагодарить вас!
- порывисто воскликнула вдова, сверкнув глазами.
- Нас ждут, сударыня, пора возвращаться, - закончил мэтр Солонэ,
отлично понимавший, что за чувства обуревали г-жу Эванхелиста. - Итак,
прежде всего - слушайтесь меня! Потом, если вам угодно, можете говорить, что
я не умею вести дела.
- Дорогой коллега, - заявил молодой нотариус мэтру Матиасу, вернувшись
в гостиную, - несмотря на всю вашу опытность, вы кое-чего не предусмотрели:
господин де Манервиль может умереть, не оставив детей, или же у него будут
только дочери. И в том, и в другом случае из-за майората возникнут тяжбы с
другими Манервилями, ибо:

Они появятся, не сомневайтесь в том!

Поэтому я считаю необходимым оговорить, что в первом случае майорат,
как и все прочее имущество, переходит в собственность оставшегося в живых
супруга, а во втором случае указ об учреждении майората теряет силу.
Оговорка имеет в виду интересы будущей супруги.
- Эта оговорка, по-моему, вполне справедлива, - заметил мэтр Матиас. -
Для того, чтобы ее утвердили, графу нужно лишь похлопотать в министерстве
юстиции.
Молодой нотариус взял перо и прибавил в контракте это роковое условие,
на которое Поль и Натали не обратили никакого внимания. Г-жа Эванхелиста
опустила глаза, пока мэтр Матиас перечитывал текст условия.
- Подпишем! - воскликнула она. Голос ее выдавал глубокое волнение, как
она ни старалась его скрыть. Она подумала: "Если кто-нибудь разорится, то не
моя дочь, а только он! Дочь моя будет титулованной, знатной и состоятельной.
Если в один прекрасный день она обнаружит, что разлюбила мужа, если ее
охватит непреоборимое чувство к другому - мы добьемся, чтобы Поль уехал из
Франции, а моя Натали будет свободна, счастлива и богата".
Мэтр Матиас хорошо разбирался в делах, но плохо - в чувствах; вместо
того чтобы увидеть в этой поправке объявление войны, - он объяснил ее
добросовестным стремлением к точности. Пока Солонэ и его письмоводитель
помогали Натали подписать все документы, на что требовалось известное время,
Матиас отозвал Поля в сторону и объяснил ему, в чем заключалась уловка,
придуманная им, чтобы спасти своего клиента от верного разорения.
- Вам принадлежит теперь закладная на этот особняк, оцененный в
полтораста тысяч франков, - сказал он под конец. - Она будет получена завтра
же. Облигации казначейства, которые я приобрел на имя вашей жены, будут
храниться у меня. Следовательно, все в полном порядке. Но в контракте
имеется также пункт, удостоверяющий получение вами суммы, равной стоимости
бриллиантов; затребуйте же их. Дела - делами. Алмазы сейчас в цене, но могут
и подешеветь. Покупка имений Озак и Сен-Фру дает вам повод обратить в деньги
все, чтобы оставить в неприкосновенности доходы, приносимые капиталом вашей
супруги. Поэтому не будьте излишне щепетильны, граф. При подписании купчих
вам нужно будет уплатить двести тысяч наличными; воспользуйтесь бриллиантами
для этой цели. Для второго платежа у нас есть закладная на особняк г-жи
Эванхелиста, а доходы с майората помогут нам выплатить остальное. Если вы
будете благоразумны и в течение трех лет станете тратить не свыше пятидесяти
тысяч франков ежегодно, то вернете себе эти двести тысяч, которых сейчас
лишаетесь. Разведите виноградники на склонах Сен-Фру, это принесет вам
двадцать шесть тысяч в год. Значит, из вашего майората, не считая дома в
Париже, можно будет извлекать до пятидесяти тысяч дохода; это будет один из
лучших майоратов, какие мне известны. Ваш брак окажется чрезвычайно удачным.
Поль с чувством признательности пожал руку своего старого друга. Это
движение не могло ускользнуть от г-жи Эванхелиста, которая подошла к ним,
чтобы передать Полю перо. Ее подозрения подтверждались; она решила, что Поль
и Матиас заранее сговорились между собою. К ее сердцу волной прихлынули гнев
и ненависть. Эта минута решила все.
Удостоверившись, что поправки подтверждены пометами на полях и что
каждый лист подписан с лицевой стороны всеми тремя договаривающимися
особами, мэтр Матиас взглянул на Поля, а затем на его тещу и, видя, что
клиент не заговаривает о бриллиантах, сказал сам:
- Не думаю, чтобы передача бриллиантов потребовала каких-либо
формальностей, ведь вы отныне члены одной семьи.
- Однако лучше было бы отдать их господину де Манервилю теперь же, ведь
он взял на себя всю недостачу по счетам опеки. В жизни и смерти никто не
волен, - сказал мэтр Солонэ, не упуская случая восстановить тещу против
зятя.
- О матушка, - воскликнул Поль, - это было бы оскорбительно для всех
нас. Summum jus, summa injuria <Высшая законность - высшее беззаконие
(лат.).>, сударь, - сказал он, обращаясь к Солонэ.
- Нет, вы должны взять бриллианты, иначе я расторгну контракт, -
воскликнула г-жа Эванхелиста, совсем уже разъяренная намеком Матиаса,
воспринятым ею как смертельная обида.
Она вышла, не в силах подавить той неистовой злобы, когда человеку
хочется рвать и метать, злобы, которую чувство собственного бессилия доводит
чуть ли не до бешенства.
- Ради бога, возьмите их, Поль, - сказала шепотом Натали. - Маменька
сердится. Я потом узнаю - из-за чего, и расскажу вам, мы успокоим ее.
Госпожа Эванхелиста была все же удовлетворена результатом своей
хитрости: ей удалось сберечь серьги и ожерелье. Она велела принести только
те бриллианты, которые Эли Магюс оценил в полтораста тысяч франков. Мэтр
Матиас и Солонэ привыкли иметь дело с семейными драгоценностями,
переходящими по наследству: они внимательно рассмотрели содержимое ларца и
восхитились красотой бриллиантов.
- Вы ничего не потеряли на приданом, граф, - сказал Солонэ, заставив
Поля покраснеть.
- Да, - заметил Матиас, - этих бриллиантов хватит для первого платежа
за приобретенные имения.
- И для покрытия издержек по заключению контракта, - прибавил Солонэ.
Ненависть, как и любовь, питается каждой мелочью, все идет ей на
потребу. Как любимого человека считают не способным ни на что плохое, так от
человека, которого ненавидят, не ждут ничего хорошего. Поэтому г-жа
Эванхелиста сочла поведение Поля притворством, хотя оно было вызвано вполне
понятной застенчивостью: не желая оставить бриллианты у себя, он в то же
время не знал, куда их девать, и готов был выбросить их в окошко. Вдова,
видя его замешательство, понукала его взглядом, как будто говорившим:
"Унесите же их отсюда!"
- Натали, дорогая, - сказал Поль своей будущей жене, - спрячьте сами
эти бриллианты; они ваши, я дарю их вам.
Натали положила бриллианты в ящик стола. К этому времени стук колес
настолько участился и гул голосов, доносившийся из соседних комнат, стал так
громок, что Натали с матерью вынуждены были выйти к приехавшим гостям. Залы
были полны; вечер начался.
- Продайте бриллианты в течение медового месяца, - уходя, посоветовал
Полю старый нотариус.
В ожидании начала танцев все шептались Друг с другом по поводу свадьбы.
Кое-кто выражал сомнения насчет судьбы, предстоявшей жениху и невесте.
- Покончили вы с делами? - спросила г-жу Эванхелиста одна из наиболее
важных персон города.
- Нам пришлось прочесть и выслушать столько бумаг, что мы немного
задержались, - ответила она, - вы должны нас извинить.
- А я ровно ничего не слышала, - сказала Натали, подавая руку Полю,
чтобы открыть бал.
- Оба они транжиры, - заметила одна вдова. - А уж мать, во всяком
случае, не станет их удерживать.
- Но я слышал, что они учредили майорат, приносящий пятьдесят тысяч
дохода.
- Да что вы?
- Как видно, дело не обошлось без господина Матиаса, - сказал один
судья. - Если это верно, то старик, без сомнения, постарался спасти
будущность этой семьи.
- Натали слишком красива, чтобы не быть ужасно кокетливой, - заметила
одна молодая женщина. - Не пройдет и двух лет со дня свадьбы, как Манервиль
будет самым несчастным человеком. Могу поручиться, что его семейная жизнь
сложится неудачно.
- Придется, значит, подпереть "душистый горошек" жердочкой? - подхватил
мэтр Солонэ, - Эта долговязая Натали вполне может служить жердью! - сказала
какая-то девушка, - Не кажется ли вам, что госпожа Эванхелиста чем-то
недовольна?
- Но, дорогая, мне только что сказали, будто у нее не остается и
двадцати пяти тысяч дохода. А что для нее значит такая сумма?
- Сущая безделица, моя милая.
- Да, она отказалась в пользу дочери от своего богатства. Господин де
Манервиль был так требователен...
- Чрезвычайно! - подтвердил мэтр Солонэ. - Но зато он будет пэром
Франции. Ему покровительствуют Моленкуры и видам Памье; он свой человек в
Сен-Жерменском предместье.
- Просто его принимают там, вот и все, - возразила дама, надеявшаяся,
что Поль станет ее зятем. - Мадемуазель Эванхелиста - дочь торговца; вряд ли
она откроет ему доступ к Кельнскому капитулу.
- Однако она внучатая племянница герцога Каса-Реаль.
- По женской линии!
Но вскоре толки прекратились. Игроки принялись за карты, молодые люди и
девицы - за танцы, затем подали ужин, и гул празднества утих лишь к утру,
когда в окна заглянули первые лучи рассвета. Простившись с Полем, который
уехал последним, г-жа Эванхелиста поднялась к дочери, так как ее собственная
комната была использована архитектором, чтобы увеличить размеры зала. Хотя и
Натали и ее мать одолевал сон, но, оставшись наедине, они все же обменялись
несколькими словами.
- Что с тобой, маменька?
- Мой ангел, лишь сегодня я поняла, как велика материнская любовь. Ты
ничего не смыслишь в делах и не знаешь, каким испытаниям была подвергнута
моя честь. Мне пришлось поступиться своей гордостью, так как дело шло о
твоем счастье и о нашем добром имени.
- Ты говоришь об этих бриллиантах? Поль чуть не плакал, бедный мальчик.
Он отказался их взять и подарил их мне.
- Спи, дитя мое, мы потолкуем о делах завтра. Ведь теперь у нас
завелись дела, - сказала мать со вздохом. - Между нами встал третий.
- О маменька, Поль никогда не будет помехой нашему счастью, - сказала
Натали уже сквозь сон.
- Бедная девочка, она не знает, что этот человек только что разорил ее!
На г-жу Эванхелиста напал первый приступ скупости, во власть которой в
конце концов попадают все пожилые люди. Ее охватило желание вернуть своей
дочери все богатства, оставленные г-ном Эванхелиста.:
Это было вопросом чести. Из любви к Натали она вдруг стала настолько же
расчетлива в денежных вопросах, насколько ранее была расточительна и
беззаботна. Она размышляла, как бы извлечь побольше дохода из своего
капитала, часть которого была помещена в государственную ренту, ходившую в
то время по восьмидесяти франков. Страсть, охватившая душу, может мгновенно
изменить характер человека: болтун становится сдержанным, трус - храбрецом.
Г-жу Эванхелиста, бывшую когда-то мотовкой, ненависть превратила в скрягу.
Богатство должно было послужить ее мстительным замыслам, еще смутным, не
вполне определенным, но уже созревавшим. Она заснула с мыслью: "Итак,
завтра!" Явление необъяснимое, но хорошо знакомое всем мыслителям: во сне ее
ум продолжал трудиться над теми же вопросами, придал им ясность, привел в
соответствие друг с другом, решил задачу, как обеспечить господство над
Полем, составил план, за осуществление которого она взялась на следующий же
день.
Веселье бала рассеяло тревожные мысли, порой осаждавшие Поля, но, когда
он остался один и лег в постель, они снова стали мучить его.
"Похоже на то, - думал он, - что, не будь моего доброго Матиаса, теща
ловко провела бы меня. Нет, это невероятно! Какой ей расчет меня обманывать?
Разве наши богатства не соединяются, разве мы не будем жить вместе? Впрочем,
зачем мне беспокоиться? Через несколько дней Натали станет моей женой, мы
будем жить общими интересами, ничто не сможет поссорить нас. Итак, - была не
была! Тем не менее я буду настороже. Но даже если Матиас прав - что ж
такого? В конце концов я женюсь не на теще!"
Думая о своем будущем, Поль и не подозревал, что после этого второго
сражения дело приняло совершенно иной оборот. Наиболее хитрая и умная из
двух женщин, совместно с которыми он собирался жить, стала его смертельным
врагом и думала только о том, как бы оградить свои личные интересы. Не
будучи в состоянии заметить, что его теща благодаря особенностям характера
креолок значительно отличалась от других женщин, Поль еще менее был способен
догадаться, до чего она хитра. У креолок своеобразная натура: умом они
похожи на жительниц Европы, бурной и безрассудной страстью - на уроженок
тропиков и напоминают индианок апатичным равнодушием, с каким они переносят
горе и радость или доставляют их другим. Это привлекательные, но опасные
натуры; так бывает опасен ребенок, когда за ним нет присмотра. Такой
женщине, как ребенку, подай немедленно все, чего ей хочется; подобно
ребенку, она способна поджечь дом, чтобы сварить яйцо. Вялая в обычной
жизни, она не думает ни о чем, но, будучи возбуждена страстью, обдумывает
каждую мелочь. В ней было чисто негритянское лукавство, - ведь негры
окружали ее с самой колыбели, - но вместе с тем она была по-негритянски
наивна. Как негры и дети, она умела мечтать о чем-нибудь со все возрастающим
пылом желания, умела лелеять свою мечту и добиваться ее осуществления.
Словом, характер г-жи Эванхелиста представлял собою причудливую смесь
достоинств и недостатков; насквозь испанский по внутреннему своему существу,
он был покрыт некоторым лоском французской учтивости. Эта душа, дремавшая в
течение шестнадцати лет безоблачного счастья, а потом всецело поглощенная
мелочными заботами светской жизни, в прошлом уже познавшая однажды свою силу
при вспышке ненависти, теперь была охвачена как бы внезапным пожаром, и это
случилось как раз в ту пору жизни, когда женщина утрачивает все, к чему
раньше была привязана, и для снедающей ее страсти к деятельности нужна новая
пища. Натали должна была оставаться под крылышком матери еще трое суток.
Итак, в распоряжении побежденной г-жи Эванхелиста было еще три дня,
последние из тех, что дочь проводит вместе с матерью. А так как Натали слепо
верила ей во всем, то одним своим словом креолка могла оказать решающее
влияние на судьбу двух человек, которым отныне предстояло идти рука об руку
по путям и перепутьям парижской жизни. Какое огромное значение приобретает в
подобных условиях каждый совет, особенно если он упадет на подготовленную
почву! Все будущее молодой четы зависело от одной только фразы. Никакие
законы, никакие меры, придуманные людьми, не могут предотвратить
нравственное убийство, убийство словом. В этом - слабое место правосудия,
которое вершится обществом. В этом сказывается основное различие между
нравами простого народа и нравами высшего света: там - искренность, здесь -
притворство; те пользуются ножом, эти - ядовитыми словами или мыслями; тем -
смертная казнь, этим - безнаказанность.
На другой день, проснувшись около полудня, г-жа Эванхелиста подошла к
постели Натали. Целый час они обменивались ласками и нежными словами,
вспоминая счастливые дни совместной жизни, которую ни разу на нарушали
раздоры: чувства обеих были всегда едиными, мысли - одинаковыми,
удовольствия - общими.
- Бедная моя малютка! - сказала мать, плача неподдельными слезами. -
Разве может не волновать меня мысль о том, что ты, привыкшая все делать по
своей прихоти, завтра вечером будешь принадлежать человеку, которому тебе
придется повиноваться!
- О мамочка, повиноваться?! - возразила Натали, покачав головкой с
грациозным упрямством. - Ты шутишь? Разве отец не исполнял малейшее твое
желание? А почему? Потому что любил тебя. Ну, а разве Поль не любит меня?
- Да, Поль тебя любит; но если замужняя женщина не будет
предусмотрительна, любовь мужа быстро улетучится. Влияние жены на мужа
целиком зависит от того, как началась семейная жизнь. Тебе нужно несколько
добрых советов.
- Но ведь ты будешь жить вместе с нами! - Не знаю, право, дитя мое.
Вчера, во время бала, я много думала о том, что такая совместная жизнь таит
в себе опасности. Если мое присутствие повредит тебе, если поступки, с
помощью которых ты должна будешь постепенно упрочить свой авторитет,
припишут моему влиянию, твоя семейная жизнь превратится в ад. Ты знаешь мою
гордость: лишь только твой муж начнет хмуриться, я тотчас же покину ваш дом.
А уж если я когда-нибудь покину его, то с твердой решимостью больше не
возвращаться. Я не прощу твоему мужу, если он посеет между нами разлад. Но
если ты будешь господствовать в семье, если Поль станет относиться к тебе
так, как относился ко мне твой отец, - мы избежим этой беды. Хотя твоему
юному и нежному сердцу и нелегко будет вести подобную политику, но в
интересах своего счастья ты должна добиться неограниченной власти в семье.
- Почему же, маменька, ты сказала, что мне придется повиноваться ему?
- Милая девочка, если женщина хочет повелевать, она должна делать вид,
будто выполняет волю мужа. Не зная этого, ты могла бы несвоевременным
противодействием испортить всю свою будущность. Поль - человек
слабохарактерный, он легко может подпасть под влияние приятеля, а то и под
влияние другой женщины, и тогда тебе придется немало терпеть от их происков.
Предотврати эти неприятности, утверди собственное влияние. Ведь лучше, чтобы
вертела им ты, а не кто-нибудь другой.
- Конечно, - сказала Натали, - ведь я буду заботиться о его счастье.
- Позволь мне, дитя мое, думать только о твоем счастье. Мне не хотелось
бы, чтобы ты осталась без компаса в столь опасный момент, когда твоему
кораблю грозит встреча со множеством подводных камней.
- Но, дорогая маменька, ведь мы с тобой достаточно уверены в себе и
прекрасно можем жить вместе с ним, не опасаясь, что он станет хмуриться.
Неужели ты этого боишься? Поль любит тебя, маменька.
- О нет, он боится меня, а не любит. Обрати внимание на выражение его
лица, когда я сегодня скажу ему, что не поеду с вами в Париж; ты увидишь,
что в глуби не души он будет очень рад, как бы он ни старался это скрыть.
- Что ты! - воскликнула Натали.
- А вот посмотришь! Я обличу его в твоем присутствии красноречивее
Иоанна Златоуста.
- А если я поставлю условием своего замужества - не разлучаться с
тобой? - спросила Натали.
- Нам придется расстаться, - возразила г-жа Эванхелиста. - Этого
требует целый ряд соображений. Мои виды на будущее изменились, я разорена.
Вам предстоит блестящая жизнь в Париже; чтобы вести такой образ жизни, мне
пришлось бы истратить и то немногое, что у меня осталось; живя же в
Ланстраке я буду заботиться о ваших интересах и в то же время поправлю свои
дела, буду бережливой...
- Как, маменька, ты будешь бережливой? - рассмеялась Натали. - Полно,
не зачисляй себя раньше времени в бабушки. Неужели ты хочешь расстаться со
мной только по этой причине? Нет, маменька, Поль может тебе показаться
чуточку глуповатым, но уж о деньгах он думает меньше всего на свете.
- Увы, - возразила г-жа Эванхелиста гробовым тоном (Натали даже
вздрогнула), - я стала недоверчивой после этих препирательств при заключении
контракта; они вселили в меня сомнения. Но не беспокойся, дитя мое, -
продолжала она, обнимая дочь за шею и привлекая к себе, чтобы поцеловать, -
я не оставлю тебя надолго. Когда мое присутствие перестанет внушать
недоверие, когда Поль оценит меня по справедливости, мы снова заживем
по-хорошему, будем болтать по вечерам...
- Как, маменька, неужели ты можешь жить без своей Нини?
- Да, мой ангел, но ведь я буду жить для тебя. Разве мое материнское
сердце не будет испытывать непрестанного удовлетворения при мысли, что я
исполняю свой долг, способствую вашему счастью?
- Но, обожаемая моя маменька, ведь сейчас я останусь совсем одна с
Полем! Что со мной будет? Как я обойдусь без тебя? Что я должна делать и
чего не должна?
- Бедная моя малютка, неужели ты думаешь, что я брошу тебя в первом же
бою? Мы будем писать друг другу три раза в неделю, точно двое влюбленных;
сердца наши будут всегда открыты друг для друга. Все, что с тобой ни
случится, тотчас же станет мне известно; я буду оберегать тебя от бед. Не
думай, что я совсем не собираюсь навещать вас, это показалось бы странным и
повредило бы твоему мужу в общем мнении: месяц или два я все-таки проведу с
вами в Париже.
- А потом я останусь одна, совсем одна с ним! - испуганно прервала
Натали.
- Но ведь должна же ты быть его женой!
- Я ничего не имею против, но научи меня по крайней мере, как мне себя
вести? Ты это хорошо знаешь, недаром папенька исполнял все твои желания. Я
во всем буду слушаться тебя.
Госпожа Эванхелиста поцеловала Натали в лоб. Она ждала этой просьбы и
хотела ее услышать.
- Дитя мое, советы даются сообразно с обстоятельствами. Мужчины не
похожи друг на друга. Если сравнивать их душевные свойства, то у двух мужчин
меньше сходства между собою, чем у льва и лягушки. Разве мне известно, что с
тобой случится завтра? Я могу дать тебе лишь общие указания, как нужно себя
вести.
- Ну, так скажи мне, маменька, поскорее все, что ты знаешь.
- Во-первых, детка, запомни причину, из-за которой обычно терпит
неудачу женщина, пытающаяся сохранить любовь своего мужа. А сохранять его
любовь и господствовать над ним - это, в сущности, одно и то же, - прибавила
она как бы в скобках. - Итак, главная причина семейных неурядиц коренится в
излишней близости; раньше ее не существовало, она появилась в этой стране
вместе с пристрастием к семейной жизни. После революции, происшедшей во
Франции, аристократические семьи усвоили буржуазные нравы. Мы обязаны этим
несчастьем одному писателю, по имени Руссо, гнусному еретику, все идеи
которого были антиобщественными; не знаю, каким образом он доказывал разные
нелепости. Он утверждал, что у всех женщин одни и те же права, одни и те же
свойства; что люди, составляющие общество, должны во всем следовать природе;
как будто у супруги испанского гранда или у нас с тобой есть что-нибудь
общее с женщиной из простонародья! И с тех пор порядочные женщины сами
кормят грудью своих детей, воспитывают дочерей и сидят дома. От этого жизнь
до такой степени усложнилась, что счастье стало большой редкостью, ибо
сходство характеров, подобное нашему, сходство, благодаря которому мы живем
в такой дружбе, встречается лишь в исключительных случаях. Постоянная
близость между родителями и детьми не менее опасна, чем близость между
супругами. Вряд ли кто-нибудь способен сохранить любовь к тому, кто вечно на
глазах, - это было бы настоящим чудом. Итак, пусть между тобою и Полем
встанут преграды светской жизни; посещай балы. Оперу, по утрам выезжай на
прогулки, по вечерам обедай в гостях, делай побольше визитов, а Полю уделяй
поменьше времени. Поступая так, ты ничего не потеряешь, - он будет еще
больше ценить тебя. Если двое людей связаны только нежным чувством и хотят
жить им до самой могилы, сила этого чувства скоро иссякнет, и они изведают
равнодушие, пресыщение, скуку. Если чувство угасло - что тогда? Знай, что на
смену былой привязанности приходит либо безразличие, либо презрение. Будь же
всегда молодой, всегда по-новому привлекательной для мужа. Может статься, он
тебе иногда и наскучит, но берегись наскучить ему. Умение не наскучить -
одно из главных условий, нужных, чтобы сохранить любую власть. Ваше счастье
будет слишком однообразно, тут вам не помогут ни домашние дела, ни
всевозможные заботы. Итак, если ты не заставишь мужа вести вместе с тобой
светский образ жизни, не будешь развлекать его, ваше чувство угаснет, для
вас наступит сплин любви. Но тех, кто нас развлекает, от кого зависит, чтобы
мы были счастливы, невозможно разлюбить. Приносить мужчине счастье или же
самой ждать от него счастья - вот два разных пути для женщины; между ними
лежит пропасть.
- Я слушаю, маменька, но не понимаю.
- Если ты так любишь Поля, что не будешь ни в чем ему отказывать, и
если он в самом деле будет доставлять тебе счастье - тогда не о чем
говорить, ты никогда не будешь господствовать над ним, и самые лучшие советы
тебе не помогут.
- Это более ясно, но я усваиваю правило, не применяя его на деле, -
сказала Натали, смеясь. - Ну что ж, ты объяснила теорию, а практика будет
потом.
- Бедная моя Нини, - сказала мать, уронив искреннюю слезу при мысли о
браке дочери и крепко прижав ее к сердцу, - тебе придется испытать многое, и
многое тебе врежется в память. Словом, - продолжала она после короткой
паузы, в течение которой мать и дочь нежно обнимали друг друга, - знай,
Натали, что у женщин, как и у мужчин, есть свое призвание. Предназначение
мужчины - быть военачальником или поэтом, а женщины - быть светской дамой
или обаятельной хозяйкой дома. Твое призвание - нравиться. Ты воспитана для
светской жизни. Раньше женщин воспитывали для гинекея, а теперь - для
гостиных. Ты создана не для того, чтобы стать матерью семейства или
домоправительницей. Если у тебя все-таки будут дети, то надеюсь, по крайней
мере, что они не испортят твоей талии вскоре после замужества; забеременеть
через месяц после свадьбы - мещанство, к тому же это доказывает, что муж
недостаточно любит жену. Если же через два - три года после брака у тебя
родятся дети, - пусть их воспитывают гувернантки и учителя. Будь знатной
дамой, пусть у тебя в доме царят роскошь и удовольствия; но нужно, чтобы
твое превосходство было заметно лишь в тех мелочах, что льстят мужскому
самолюбию; если же ты сумеешь сохранить преобладание и в более важном -
постарайся это скрыть.
- Ты пугаешь меня, маменька! - воскликнула Натали. - Как мне запомнить
все эти советы? Как я смогу все заранее рассчитывать, обдумывать каждый свой
шаг, ведь я так ветрена и ребячлива!
- Да, моя девочка, но все, что я говорю тебе сейчас, ты узнала бы
впоследствии сама на горьком опыте собственных ошибок и промахов, ценою
поздних сожалений и жизненных тягот.
- С чего же начать? - наивно спросила Натали.
- Тебе укажет дорогу инстинкт, - ответила мать. - Сейчас Полем владеет
не столько любовь, сколько страсть; любовь, подсказанная голосом страсти, -
лишь мечта; настоящая любовь возникает после того, как желания уже утолены.
В этом, дорогая моя, коренится твоя власть, здесь - разрешение всего
вопроса. Мало ли каких женщин любят накануне свадьбы! Сумей быть любимой и
на другой день, и ты будешь любима всегда. Поль - бесхарактерный человек,
его легко приучить к чему-нибудь. Если он уступит тебе в первый раз, то
будет уступать и в дальнейшем. Женщина, внушающая страстное желание, может
требовать всего. Не будь же безрассудной, как большинство жен; не зная всей
важности первых часов совместной жизни, когда наша власть беспредельна, они
тратят их на всякий вздор, на бесполезные глупости. Воспользуйся тем, что
страстно влюбленный в тебя муж подпадет под твое влияние, и приучи его
повиноваться тебе. Заставь его уступать во всем, даже в тех случаях, когда
это противно здравому смыслу; тогда ты сможешь измерить силу своей власти
важностью сделанных тебе уступок. Что толку, если он послушает тебя, когда
ты потребуешь чего-нибудь дельного? Ведь он будет в этом случае повиноваться
не тебе, а голосу рассудка. Идешь на быка - хватай за рога, говорит
кастильская пословица. Раз он увидит тщетность своих попыток защититься,
увидит свое бессилие - он побежден. Если муж сделает ради тебя глупость -
твоя власть над ним обеспечена.
- Господи, да зачем все это?
- Затем, дитя мое, что брак длится всю жизнь и нельзя равнять мужа с
остальными людьми. Поэтому никогда не открывай ему своей души: это было бы
безумием с твоей стороны. Будь всегда сдержанной и в разговорах и в
поступках; ты можешь безбоязненно быть с ним даже холодной как лед, ибо эту
холодность всегда можно при желании смягчить, между тем как безрассудная
любовь не знает удержу в своих проявлениях. Муж, дорогая моя, - единственный
мужчина, с которым женщина никогда не должна быть безрассудной. Да и нет
ничего легче, как хранить свое достоинство. "Ваша жена не должна, вашей жене
не приличествует говорить или делать то-то и то-то" - в этих словах скрыт
великий талисман. Вся жизнь женщины - в возгласе: "Я этого не хочу!" или же:
"Я этого не могу!". "Я не могу" - неопровержимый довод слабого существа,
которое кидается на постель, плачет и пленяет своей беспомощностью. "Я не
хочу" - это последний довод. В нем проявляется сила женщины; поэтому к нему
нужно прибегать лишь в крайних случаях. Успешность этих доводов зависит от
того, как женщина пользуется ими, как она их применяет и разнообразит. Но
есть и другой способ добиться господства; он еще лучше, чем первый, который
все-таки иногда не устраняет разногласий. Знай, дорогая моя, что я царила
лишь благодаря полному доверию мужа ко мне. Если муж доверяет тебе - ты
всемогуща. А для того, чтобы внушить ему эту благоговейную веру, надо
убедить его, что ты его понимаешь. Это вовсе не так легко, как ты думаешь;
нетрудно доказать мужу, что ты его любишь, но гораздо труднее уверить его в
том, что ты его понимаешь. Я должна сказать тебе все это, дитя мое, потому
что завтра для тебя начинается совсем новая, сложная жизнь, требующая умения
ладить с мужем. Задумывалась ли ты над тем, как это трудно? Если ты хочешь
жить с мужем в ладу, нужно устроить так, чтобы все делалось по-твоему.
Некоторые считают, что женщина, изменяя своей обычной роли, навлекает на
свою голову беды; зато, дорогая моя, только тогда женщина и вольна
распоряжаться своей судьбой, вместо того чтобы быть ее игрушкой; одно это
преимущество вознаграждает за все могущие возникнуть неприятности.
Натали со слезами благодарности поцеловала руку матери. У таких
девушек, как она, страстное влечение не вызывает потребности в духовной
близости с любимым человеком, - вот почему она сразу оценила эту
дальновидную, чисто женскую политику; но, подобно избалованным детям,
продолжающим упрямо лелеять свои желания, не поддаваясь самым веским
резонам, Натали вернулась к прежней теме, руководствуясь своей по-детски
прямолинейной логикой.
- Маменька, - сказала она, - несколько дней назад ты собиралась помочь
Полю сделать карьеру, а ведь без тебя ничего не выйдет, - почему же теперь
ты переменила решение и оставляешь нас одних?
- Я не знала тогда, как велики мои обязательства по отношению к тебе,
не знала, какой суммы достигают мои долги, - ответила мать, отнюдь не
желавшая открывать свою тайну. - Через год или два мы к этому вернемся. Но
скоро придет Поль, пора одеваться. Будь с ним ласкова и мила, как в тот
вечер, помнишь, когда возникли разногласия из-за этого злосчастного
контракта, - сегодня дело идет о спасении того, что у нас осталось; я хочу
подарить тебе одну вещь, к которой питаю суеверную привязанность.
- А что такое?
- "Дискрете".
К четырем часам дня приехал Поль. Хоть он и старался, здороваясь с
тещей, быть приветливым, она все же заметила, что на его лицо набежало
какое-то облачко, и поняла, о чем он раздумывал перед тем, как заснуть, и
чем он был озабочен, проснувшись поутру. "Матиас беседовал с ним!" -
подумала она и тут же решила разрушить все, над чем потрудился
старик-нотариус.
- Милый мой мальчик, - сказала она, - вы оставили свои бриллианты в
столе; признаюсь, мне не хотелось бы больше их видеть, ведь из-за них между
нами чуть было не возникли недоразумения. К тому же, как справедливо заметил
Матиас, вам следует их продать, чтобы сделать первый взнос за приобретенные
вами земли.
- Бриллианты эти больше мне не принадлежат, я подарил их Натали, чтобы,
видя на ней эти драгоценности, вы забыли о вызванных ими неприятностях.
Госпожа Эванхелиста сердечно пожала руку Полю, растроганная чуть ли не
до слез.
- Слушайте, дети, - сказала она, взглянув на Натали и Поля, - раз так,
я предложу вам кое-что. Мне нужно продать жемчужное ожерелье и серьги. Да,
Поль, я не хочу помещать ни одного су в пожизненную ренту; я не забыла, что
осталась вам должна. Но признаюсь вам в одной слабости: продажа "Дискрете"
была бы для меня тяжким ударом. Продать бриллиант, получивший свое имя от
Филиппа II, продать бриллиант, украшавший его августейшую руку, продать
исторический алмаз, к которому целое десятилетие прикасалась рука герцога
Альбы, - ведь алмаз был вделан в эфес его шпаги! Нет, этого не будет! Эли
Магюс оценил мои серьги и ожерелье во сто тысяч с лишним; давайте обменяем
их на те драгоценности, которые я отдала вам, чтобы выполнить свои
обязательства по отношению к дочери. Вы от этого только выиграете, но что ж
из того? Ведь я иду на это не ради материальной выгоды. Если вы будете
бережливы, Поль, вам не составит большого труда со временем заказать для
Натали новую диадему из бриллиантов или пучок алмазных колосьев. Вместо
старомодных побрякушек - их носят нынче только люди низкого звания - у вашей
жены будут великолепные украшения, которые доставят ей истинную радость. Раз
уж нужно продавать, то лучше освободиться от мелочей, а настоящие
драгоценности сохранить в семье.
- Но как же вы, матушка? - спросил Поль.
- Мне больше ничего не нужно, - ответила г-жа Эванхелиста. - Я буду
жить в Ланстраке, как простая фермерша. С моей стороны было бы
безрассудством ехать в Париж как раз в то время, когда я должна заняться
ликвидацией своих дел. Я чувствую, что становлюсь скрягой в интересах моих
будущих внучат.
- О матушка, - сказал растроганный Поль, - могу ли я согласиться на
такой обмен без всякой доплаты?
- Господи, да разве мои интересы не совпадают с вашими? Разве я не буду
счастлива, сидя у камина и думая;
"Сейчас Натали приехала на блестящий бал к герцогине Беррийской; она
видит себя в зеркале с моим алмазом на шейке, с моими серьгами в ушках, и
это так приятно щекочет ее самолюбие!" Ведь эти безделушки приносят женщине
столько счастья, благодаря им она становится и веселой и привлекательной. С
другой стороны, ни от чего женщина так не страдает, как от мук оскорбленного
самолюбия; я никогда не видела, чтобы плохо одетая женщина была оживленной и
любезной. Согласитесь, Поль, что счастье любимого человека приносит нам
гораздо больше радости, чем наше собственное.
"Бог ты мой! А что мне наговорил Матиас!" - подумал Поль.
- Хорошо, матушка, - сказал он вполголоса, - я принимаю ваше
предложение.
- Мне, право, совестно! - заметила Натали. В это время явился Солонэ,
принесший своей клиентке хорошую новость: среди его знакомых коммерсантов
нашлось двое дельцов, желавших приобрести особняк - их прельстил обширный
сад, на месте которого можно было построить еще несколько зданий.
Они предлагают двести пятьдесят тысяч, - сказал он. - Но, если,
конечно, вы не возражаете, я мог бы покончить с ними на трехстах. Ведь
площадь сада равна двум арпанам.
- Моему мужу этот участок обошелся в двести тысяч, поэтому я согласна и
на двести пятьдесят, - сказала вдова. - Но пусть у меня останутся мебель,
зеркала...
- О, да вы знаете толк в делах! - воскликнул Солонэ, смеясь.
- Увы, пришлось научиться! - ответила она, вздыхая.
- Я слышала, что многие любопытствуют видеть церемонию бракосочетания,
несмотря на то, что она назначена на полночь, - заметил Солона и откланялся,
почувствовав, что пришел не вовремя.
Госпожа Эванхелиста проводила его до дверей последней гостиной и
шепнула:
- У меня наберется теперь ценностей тысяч на двести пятьдесят; если от
продажи дома мне достанется двести тысяч, то у меня будет капитал в
четыреста пятьдесят тысяч франков. Мне хотелось бы, чтобы он приносил как
можно больше дохода, и я рассчитываю в этом отношении на вас. Я, вероятно,
останусь жить в Ланстраке.
Молодой нотариус с чувством признательности поцеловал руку своей
клиентки. Тон, каким вдова произнесла эти слова, внушил Солонэ надежду, что
союз, продиктованный корыстью, зайдет, быть может, несколько дальше.
- Положитесь на меня, - ответил он. - Я помещу ваш капитал в такие
торговые предприятия, что вы, ничем не рискуя, будете получать значительный
доход.
- До завтра, - сказала она, - ведь вы являетесь свидетелем с нашей
стороны, вместе с маркизом де Жиас.
- Почему же, матушка, вы не хотите поехать с нами в Париж? - спросил
Поль. - Натали дуется на меня, как будто я причина вашего решения.
- Я много думала об этом, дети, и решила, что помешала бы вам. Вы сочли
бы своей обязанностью всюду бывать вместе со мною, а ведь у молодых людей
чаете возникают собственные планы, которые я могла бы невольно нарушать.
Поезжайте в Париж одни. Я не хочу оказывать на графиню де Манервиль такое же
влияние, какое оказывала на свою дочь, и целиком отдаю На" тали вам. Видите
ли, Поль, у нас с нею сложились привычные отношения, от которых приходится
отказаться. Мое влияние должно уступить место вашему. Я хочу, чтобы вы оба
любили меня, и, поверьте, я в данном случае больше забочусь о ваших
интересах, чем вы думаете. Молодой муж рано или поздно начинает ревновать
жену к ее матери, если жена слишком к ней привязана. Быть может, это
справедливо. Когда вы будете все время вместе, когда любовь сольет ваши души
в одну - тогда, мой мальчик, вы перестанете бояться, что мое присутствие
окажет на Натали нежелательное для вас действие. Я достаточно знаю свет,
людей и жизнь; я видела немало семейств, где мир был нарушен из-за
чрезмерной материнской любви, которая становилась невыносима и для дочерей и
для зятьев. Привязанность пожилых людей зачастую надоедлива и придирчива.
Может быть, я не сумела бы оставаться в тени. У меня есть слабость: я считаю
себя еще довольно красивой, кое-какие льстецы говорят, что я еще нравлюсь; у
меня оказались бы стеснительные для вас притязания. Позвольте мне принести
еще одну жертву ради вашего счастья; я отдала вам свое богатство, теперь
хочу пожертвовать последним, что у меня осталось, - моим женским тщеславием.
Папаша Матиас уже стар и не может как следует заботиться о ваших имениях; я
буду вашим управителем и займусь делами; все пожилые" люди кончают этим. В
дальнейшем, если понадобится, я приеду в Париж, чтобы помочь вам осуществить
ваши честолюбивые планы. Ну, Поль, будьте откровенны: ведь мое решение вам
по сердцу, не правда ли?
Поль никогда не признался бы в этом, но в душе он был чрезвычайно рад,
что его свобода обеспечена. Подозрения относительно характера тещи,
внушенные ему старым Матиасом, сразу рассеялись после этого разговора,
который г-жа Эванхелиста продолжала в том же духе.
"Маменька была права, - подумала Натали, следившая за выражением лица
Поля, - он очень доволен, что мы расстаемся. Почему бы это?" ото "почему"
было первым вопросом, посеявшим в ней недоверие к Полю, и с этой минуты
советы матери приобрели в ее глазах особую ценность.
Бывают легковерные люди: довольно сказать им несколько теплых слов, как
они уже верят в вашу дружбу. У таких людей северный ветер столь же быстро
разгоняет тучи, как южный их нагоняет: замечая какое-нибудь явление, они не
вдумываются в его причины. Поль принадлежал к числу таких крайне доверчивых
натур, лишенных предвзятости, но вместе с тем и догадливости. Его
слабохарактерность была обусловлена не столько безволием, сколько добротой и
верой в чужую доброту.
Натали была задумчива и печальна, не представляя себе, как она будет
жить без матери. Поль, которому любовь придала самоуверенность, подсмеивался
над грустью своей нареченной, надеясь, что замужество и бурная парижская
жизнь скоро рассеют эту грусть. Г-же Эванхелиста доверчивость Поля
доставляла немалое удовольствие: ведь чтобы месть удалась, она должна быть
скрытой. Ненависть, обнаружившая себя, бессильна.
Креолке удалось одержать две крупных победы. Во-первых, ее дочь
обладала теперь роскошными драгоценностями, уже обошедшимися Полю в двести
тысяч; он, наверно, прибавит к ним и другие. Во-вторых, эти неопытные дети
будут отныне предоставлены самим себе; ими будет руководить лишь их
безрассудная любовь. Ее месть зрела без ведома дочери, которая рано или
поздно должна была стать ее соучастницей. Любила ли Натали Поля? Это было
для матери еще неясно; утвердительный ответ на этот вопрос мог изменить все
ее планы, так как она была слишком привязана к дочери, чтобы противиться ее
счастью. Итак, будущее Поля зависело от него самого. Если бы он сумел
внушить Натали любовь - он был бы спасен.
На следующий день, после заключения гражданского брака в мэрии в
присутствии четырех свидетелей, после торжественного семейного обеда, на
который эти свидетели также была приглашены, в полночь, при факелах, был
совершен обряд бракосочетания; на нем присутствовало около сотни любопытных.
Свадьба, происходящая ночью, всегда томит душу мрачными предчувствиями; ей
не хватает света, этого символа и предвестника жизни и наслаждения. Спросите
самого бесстрашного человека, почему темнота леденит его душу? Почему
холодный мрак, окутывающий своды, так тревожит? Почему звук шагов во тьме
так пугает? Почему так отдается в душе крик филина и уханье совы? Хоть нет
ни малейшего повода бояться, каждый чего-то боится, и потемки, прообраз
смерти, наводят тоску. Натали плакала, думая о разлуке с матерью. Девушку
томил неясный страх, обычно охватывающий сердце на пороге новой жизни, когда
женщина, даже будучи уверена в предстоящем счастье, все-таки боится
опасностей, подстерегающих ее на каждом шагу. Ей стало холодно, она
закуталась в мантилью. Грустный вид новобрачных и г-жи Эванхелиста вызвал
всевозможные толки среди изысканно одетой толпы, окружавшей алтарь.
- Солонэ только что сказал мне, что завтра утром молодые уезжают в
Париж одни.
- Но ведь госпожа Эванхелиста собиралась жить вместе с ними?
- Граф Поль сумел отделаться от нее.
- Какая ошибка! - воскликнула маркиза де Жиас. - Захлопнуть перед тещей
дверь своего дома - все равно, что распахнуть ее перед любовником. Неужели
он не понимает, как много значит присутствие матери?
- Он очень жестоко поступил с госпожой Эванхелиста. Бедняжка вынуждена
продать свой дом, она будет жить в Ланстраке.
- Натали очень опечалена.
- Кому же приятно пускаться в путь-дорогу на другое утро после свадьбы?
- Да, это довольно неприятно.
- Я очень рада, что побывала здесь, - сказала одна дама. - Лишний раз я
убедилась, что необходимо справлять свадьбу как можно торжественнее,
соблюдая все общепринятые условности. Какой тут у всех унылый и невеселый
вид! Хотите знать мое мнение? - прибавила она, наклонясь к уху соседа:
- Вся эта свадьба кажется мне просто неприличной.
Госпожа Эванхелиста взяла Натали в свою карету к сама отвезла дочь к
Полю.
- Итак, маменька, возврата нет...
- Не забывай, дитя, о моих наставлениях, и ты будешь счастлива.
Когда Натали была уже в постели, мать разыграла небольшую комедию, с
плачем кинувшись в объятия зятя. Это, не в пример прочему, вышло несколько
по-провинциальному, но у вдовы были свои соображения. С помощью слез и
бессвязных возгласов, симулировавших глубокое горе, она добилась от Поля
уступок, на какие обычно идут мужья. Утром она усадила молодых в карету и
сама проводила их до другого берега Жиронды, переправившись вместе с ними на
пароме. Шепнув матери несколько слов, Натали дала ей понять, что если Поль и
одержал победу при заключении брачного контракта, то теперь настал ее черед.
Она уже добилась от мужа полной покорности.

Заключение

Пять лет спустя, в ноябре месяце, на исходе дня, граф Поль де
Манервиль, закутавшись в плащ и низко опустив голову, чтобы кто-нибудь его
не узнал, постучался в дом г-на Матиаса в Бордо. Слишком старый уже, чтобы
вести дела, нотариус продал контору и доживал остаток дней на покое, в одном
из своих домов. В день приезда Поля он отлучился по неотложному делу; но
старая ключница, заранее предупрежденная, провела Поля в комнату покойной
г-жи Матиас, скончавшейся за год до того. Утомленный быстрой ездой, Поль
проспал до самого вечера. Вернувшись, старик тотчас же зашел к своему
бывшему клиенту и долго смотрел на спящего, точно мать на ребенка. Ключница
Жозетта, вошедшая с хозяином, молча стояла перед постелью, упершись руками в
бока.
- Нынче год, Жозетта, как моя жена испустила здесь последний вздох; кто
бы мог подумать, что мне придется увидеть тут графа... Он тоже напоминает
мертвеца.
- Бедненький! Он стонет во сне, - заметила Жозетта.
- Дело плохо, тысяча чер...нильниц! - пробурчал старик-нотариус. Это
было его обычное присловье, говорившее о досаде делового человека, которому
встретились непреодолимые затруднения.
- Все-таки, - сказал он, - благодаря мне он сохранил свои права на
Ланстрак, Озак, Сен-Фру и на свой дом в Париже.
Сосчитав по пальцам, Матиас воскликнул:
- Пять лет! Как раз в этом месяце исполнится пять лет с того дня, когда
его почтенная бабушка, покойная госпожа де Моленкур, просила для него руки
этого молоденького крокодила в юбке, окончательно его разорившего, как я и
предполагал...
Вдоволь наглядевшись на молодого человека, добрый старый подагрик
вышел, опираясь на трость, и долго прогуливался по садику медленным шагом. К
девяти часам, как обычно, был подан ужин. Матиас немало удивился, не заметив
на лице Поля никаких следов волнения: оно сохраняло спокойствие, хотя сильно
изменилось. Правда, граф де Манервиль, которому было теперь тридцать три
года, казался сорокалетним, но эта перемена в чертах лица объяснялась
исключительно душевными переживаниями; физически он был здоров. Не дав
старику встать, Поль взял его за обе руки и сердечно пожал их.
- Добрый мэтр Матиас, и вас постигла утрата!
- Моя утрата - в порядке вещей, граф; но ваша...
- Мы поговорим об этом за ужином.
- Если б у меня не было сына, служащего в судебном ведомстве, да еще
замужней дочери, - сказал добряк, - то вы нашли бы, граф, у старого Матиаса
не только гостеприимство, но и кое-что более существенное. Зачем вы приехали
в Бордо именно в те дни, когда прохожие читают расклеенные на стенах
объявления о запрете, наложенном на ваши фермы в Грассоле и Гюадэ, на
поместье Бельроз и особняк? Вы не можете себе представить, как мне тяжело
повсюду видеть эти огромные афиши: ведь я целых сорок лет заботился о ваших
имениях, как о своих собственных! Ведь я был еще только третьим писцом в
конторе почтенного господина Шено, моего предшественника, в то время, когда
ваша матушка поручила ему купить их! Ведь я сам переписывал купчие на
веленевой бумаге красивым круглым почерком, каким щеголяют третьи писцы. А
ведь потом все документы на право владения этими поместьями хранились Г моей
конторе, перешедшей ныне к моему преемнику! Ведь я сам вел все счета! Ведь я
знал вас еще вот таким! - продолжал нотариус, показывая рукой на два фута от
земли. - Нужно сорок один год с половиной проработать нотариусом, чтобы
понять, как больно мне видеть свое имя, напечатанное четко, на всеобщее
позорище, в объявлениях о запрете, оспаривающих право вашей собственности на
эти земли! Когда я прохожу по улице и вижу зевак, читающих эти ужасные
желтые афиши, мне почти так же стыдно, как если б дело шло о моем
собственном разорении и бесчестии. Встречаются глупцы, громко читающие все
это вслух, как будто нарочно для того, чтобы привлечь любопытных; затем они
все вместе начинают судить и рядить об этом. Разве вы не хозяин своего
добра? Ваш отец промотал два наследства, прежде чем поправить свои дела и
оставить вам столь значительное состояние. Вы не были бы де Манервилем, если
бы не последовали его примеру. Притом, запрещения, накладываемые на
недвижимость, - предмет специальной главы гражданского кодекса, они
предусмотрены законом, ничего особенного тут нет. Но, не будь я седой
старик, которого легко спихнуть в могилу одним толчком, я избил бы тех, кто
глазеет на эти отвратительные строки: "Поиску г-жи Натали Эванхелиста,
супруги графа Поля-Франсуа-Жозефа де Манервиля, имущество которой выделено
из общей собственности постановлением трибунала первой инстанции
департамента Сены..." и так далее.
- Да, - сказал Поль, - а теперь мы расстались совсем...
- Неужели? - воскликнул старик.
- Натали этого не хотела, - с живостью возразил Поль. - Мне пришлось ее
обмануть, она даже не знает, что я уезжаю за границу.
- Как! Вы уезжаете?
- Да, я уже и билет купил и отправляюсь в Калькутту на "Прекрасной
Амели".
- Через два дня? Итак, мы больше никогда не увидимся с вами, граф.
- Вам всего семьдесят три года, дорогой Матиас, и вы страдаете
подагрой, а это - гарантия долголетия. Вернувшись из Индии, я еще найду вас
в добром здравии. Ваш ум, ваше сердце к тому времени еще не утратят своей
бодрости, и вы поможете мне восстановить здание, фундамент которого
расшатан. В течение семи лет я хочу сызнова разбогатеть. Когда я вернусь,
мне будет всего только сорок лет. В этом возрасте можно еще многое сделать.
- Как! - воскликнул Матиас, не скрывая удивления. - Неужели вы
займетесь коммерцией - вы, граф де Манервиль? Вы серьезно об этом думаете?
- Я не буду графом, дорогой Матиас. Я решил уехать под именем господина
Камилла (мою мать, как вам известно, звали Камиллой). К тому же у меня есть
кое-какие знакомства, дающие мне возможность нажить состояние и другим
путем. Коммерция будет моей последней ставкой. Словом, я еду, имея в кармане
достаточную сумму денег. Это позволит мне попытать счастья, сразу затеяв
какое-нибудь крупное дело.
- Откуда же эти деньги?
- Их пришлет один друг.
Услышав слово "друг", старик уронил вилку; на его лице отразилось не
столько удивление или насмешка, сколько грусть: ему было больно, что Поль
все еще находится во власти обманчивых иллюзий. Там, где граф предполагал
твердую почву под ногами, взор Матиаса видел зияющую пропасть.
- Я проработал в нотариате около пятидесяти лет, но еще никогда не
видел, чтобы друзья разорившихся людей давали им деньги взаймы.
- Вы не знаете де Марсе! Я совершенно уверен, что в эту самую минуту он
продает свои ценные бумаги, если у него не нашлось свободных денег, и завтра
же вы получите вексель на пятьдесят тысяч экю.
- Будем надеяться, что это так. Почему же ваш друг не помог вам раньше
уладить дела? Вы могли бы спокойно жить в Ланстраке шесть - семь лет,
пользуясь доходами, получаемыми графиней.
- Разве из этих доходов можно уплатить полтора миллиона франков долгов,
в том числе пятьсот пятьдесят тысяч - моей жене?
- За четыре года полтора миллиона долгу?!
- Ничего удивительного. Разве я не подарил жене все бриллианты? Разве
не израсходовал на обстановку для парижского дома полтораста тысяч,
полученных за проданный госпожой Эванхелиста особняк? Разве не пришлось
платить за купленные имения и нести другие расходы в связи с заключением
брачного контракта? Наконец, чтобы расплатиться за Озак и Сен-Фру, нам
пришлось продать ценные бумаги, принадлежавшие Натали и приносившие сорок
тысяч дохода. Мы продали их по восемьдесят семь франков; таким образом, не
прошло и месяца со дня свадьбы, как у меня уже было двести тысяч долгу... У
нас оставалось шестьдесят семь тысяч годового дохода, а мы сверх того
тратили ежегодно по двести тысяч. Учтя, что девятьсот тысяч франков пришлось
взять под ростовщические проценты, вы без труда получите миллион.
- О черт! - воскликнул старый нотариус. - Дальше?
- Ну, мне захотелось дополнить бриллиантовый убор моей жены, начало
которому было положено серьгами ее матери и жемчужным ожерельем с фамильным
алмазом "Дискрето" в застежке. Я заплатил сто тысяч за веночек из алмазных
колосьев. Итак, вот уже миллион сто тысяч. И наконец я должен вернуть жене
ее приданое, то есть триста пятьдесят шесть тысяч франков.
- Однако, - возразил Матиас, - если бы графиня заложила свои
бриллианты, а вы сделали бы заем под будущие доходы со своих имений, то это
дало бы вам, по-моему, еще тысяч триста, с помощью которых вы могли бы
утолить аппетиты кредиторов.
- Ничем нельзя помочь делу, Матиас, когда человек попал в беду, когда
имения заложены и перезаложены, когда, прежде чем удовлетворить кредиторов,
надо выделить имущество жены, когда наконец грозит протест векселей на сто
тысяч франков... Надеюсь, мне удастся заплатить по ним, если земли мои не
будут проданы за бесценок. А расходы по их отчуждению!
- Ужасно! - воскликнул старый нотариус.
- К счастью, удалось отменить наложенный запрет; имения можно продать,
и разгоревшийся пожар удастся потушить.
- Продать Бельроз, - воскликнул Матиас, - когда вино тысяча восемьсот
двадцать пятого года еще в погребах?
- Ничего не поделаешь. - Ведь одно Бельроз стоит шестьсот тысяч!
- Натали купит его по моему совету.
- Оно обычно дает шестнадцать тысяч дохода, не говоря о таких удачных
годах, как тысяча восемьсот двадцать пятый год! Да я сам берусь продать
Бельроз за семьсот тысяч, а фермы - по сто двадцать тысяч.
- Тем лучше! Я расплачусь со всеми кредиторами, если вдобавок удастся
продать мой дом в Бордо за двести тысяч.
- Солонэ заплатит и больше, ведь он давно на него зарится. Он уходит от
дел, располагая доходом в сто тысяч с лишним, нажитым махинациями с
низкосортным вином. Он продал свою контору за триста тысяч и женится на
богатой мулатке. Ее богатства взялись бог весть откуда, но, говорят, у нее
миллионы. Нотариус занимается коммерческими операциями! Нотариус женится на
мулатке! Ну и времена! Говорят, он разжился, пустив в оборот деньги вашей
тещи.
- Она очень заботилась о благоустройстве Ланстрака и хорошо вела
хозяйство; этим она с лихвой заплатила за предоставленное ей пристанище.
- Я никогда не думал, что она способна вести себя так примерно!
- Она очень добра и предана мне; она платила долги Натали, когда
проводила с нами в Париже три месяца в году.
- А почему бы и нет, ведь она жила на доходы, приносимые Ланстраком, -
возразил Матиас. - Она стала бережливой! Вот чудеса-то! Она только что
купила имение Гренруж, между Ланстраком и Грассблем, и если аллею, ведущую
из Ланстрака, продолжат до большой дороги, то на протяжении полутора лье
будут тянуться только ваши земли. Она заплатила за Гренруж сто тысяч франков
наличными, а приносит он чистоганом тысячу экю в год.
- Госпожа Эванхелиста все еще красива, - заметил Поль. - Благодаря
жизни в деревне она прекрасно сохранилась. Я не поеду прощаться с нею; она
захочет пожертвовать для меня последним, что у нее есть.
- Да вы понапрасну и съездили бы в Ланстрак, она сейчас в Париже. Быть
может, она приехала в столицу в то самое время, когда вы уезжали.
- Она, должно быть, узнала о продаже моих имений и поспешила ко мне на
помощь. В сущности, мне не на что жаловаться. Ведь меня горячо любят -
сильнее нельзя любить в этом бренном мире! Меня любят обе женщины,
соперничая друг с другом; одна ревнует к другой: дочь упрекает мать за то,
что последняя слишком любит меня, мать упрекает дочь за расточительность. Их
привязанность и погубила меня. Ну, как не стараться исполнить малейшие
прихоти любимой женщины? Как ей отказать? И опять-таки, как же согласиться,
чтобы она всем пожертвовала ради меня? Да, конечно, мы могли бы расплатиться
со всеми долгами и переехать в Ланстрак; но я предпочитаю отправиться в
Индию за новым богатством, только бы не лишать Натали привычной роскоши,
которую она так любит. Поэтому я сам предложил выделить ее имущество.
Женщины - ангелы, житейские заботы не должны их касаться.
Старый Матиас слушал Поля с явным недоверием и удивлением.
- Есть ли у вас дети? - спросил он.
- К счастью, нет, - ответил Поль.
- Я иначе представляю себе смысл брака, - откровенно заявил старый
нотариус. - По-моему, жена должна делить с мужем все - и радость и горе. Я
слыхал, что у новобрачных, страстно любящих друг друга, не бывает детей. Но
разве наслаждение - единственная цель брака? Разве его целью не является
скорее семейное счастье и продолжение рода? Правда, вам было всего двадцать
восемь лет, а графине - лишь двадцать; вполне естественно, что вы думали
только о любви. Тем не менее и ваше имя и условия вашего брачного договора -
скажу это как истый нотариус - все это обязывало вас поскорее произвести на
свет здорового мальчугана. Да, граф, даже в том случае, если бы у вас стали
рождаться дочери, не следовало бы останавливаться до тех пор, пока не
появится ребенок мужского пола; иначе зачем было основывать майорат? Ведь
графиня вполне здорова, ей нечего бояться материнства. Вы скажете, что это
устаревшие взгляды наших предков; но в знатных семействах, граф, законная
супруга обязана рожать и воспитывать детей. Назначение женщины, как говорила
герцогиня Сюлли, жена великого Сюлли, - отнюдь не в том, чтобы доставлять
наслаждения: жена олицетворяет честь и доброе имя семьи.
- Вы не знаете женщин, добрый мой Матиас, - сказал Поль. - Чтобы быть
счастливым, нужно любить их так, как им этого хочется. Разве не жестоко
сразу же лишать свою молодую жену ее преимуществ, наносить ущерб ее красоте,
не дав насладиться жизнью?
- Если бы у вас появились дети, в ней заговорила бы мать, она не была
бы так расточительна, чаще оставалась бы дома.
- Если бы вам удалось убедить меня в справедливости ваших слов, -
сказал Поль, нахмурившись, - то я был бы несчастнейшим человеком на свете.
Не усугубляйте же моего горя, не читайте мне нравоучений задним числом;
дайте мне уехать без горького осадка в душе.
На другой день Матиас получил вексель на полтораста тысяч франков, с
уплатой по предъявлении, посланный графом Анри де Марсе.
- Вот видите, - сказал Поль, - оказывая мне неоценимую услугу, он даже
не пишет при этом ни слова. У Анри самый непоследовательный и в то же время
самый чудесный характер, какой я только знаю. Если бы вы видели, с каким
чувством собственного превосходства этот еще совсем молодой человек
рассуждает о любви, об общественных делах, о политике, - вы удивились бы не
меньше моего, что он способен проявлять такую сердечность.
Матиас попытался было повлиять на Поля, чтобы тот переменил свое
решение, но оно было непреклонно и опиралось на столь веские доводы, что
старый нотариус оставил попытки отговорить своего клиента.
Редко случается, чтобы ставшие под погрузку суда отплывали в точно
назначенный срок; но по роковому для Поля стечению обстоятельств ветер был
благоприятный, и на другое утро "Прекрасная Амели" была готова распустить
паруса. Ко времени отплытия корабля на пристани, как обычно, теснились
родственники и друзья уезжающих и просто любопытные. Многие в этой толпе
хорошо знали Манервиля. Если раньше он славился своим богатством, то теперь
прославился своим разорением. Всех охватило живейшее любопытство, каждый
спешил вставить словечко. Матиас провожал Поля, и ему было очень тяжело
слышать долетавшие до него замечания.
- Взгляните-ка на человека, что стоит вон там, рядом со старым
Матиасом, - кто бы мог узнать в нем того самого денди, который был прозван
"душистым горошком" и пять лет назад задавал тон всему Бордо!
- Как, этот толстяк небольшого роста, в люстриновом сюртуке,
смахивающий на кучера, - граф Поль де Манервиль?
- Да, душенька, тот самый, что женился на мадемуазель Эванхелиста. А
теперь, разорившись, без гроша в кармане, он отправляется в Индию искать
ветра в поле.
- Но как он мог разориться? Ведь он был так богат!
- О! Париж, женщины, игра на бирже, карты, привычка к роскоши...
- К тому же, - заметил кто-то, - Манервиль всегда был ничтожным
человеком. Умом он недалек, характером мягок, как воск. Его ощипывали все,
кому не лень; способностей у него нет никаких; право же, он рожден, чтобы
разориться.
Поль пожал старику руку и поспешил на корабль, подальше от толпы.
Матиас остался на пристани, провожая взглядом своего прежнего клиента,
который, облокотившись на перила, стал презрительно разглядывать зевак.
Когда матросы уже поднимали якоря, он вдруг заметил, что Матиас подавал ему
знаки, размахивая носовым платком. Старик, по-видимому, был взволнован
каким-то важным известием, которое сообщила подбежавшая к нему впопыхах
ключница. Поль попросил капитана задержаться на несколько минут, послать
шлюпку и узнать, что нужно старику нотариусу, который энергичными знаками
призывал его сойти на берег. Чувствуя, что у него не хватит сил самому
взойти на палубу, Матиас передал одному из матросов, приехавших со шлюпкой,
два письма.
- Этот пакет, голубчик, - сказал бывший нотариус, указывая на одно из
вручаемых писем, - вот этот, не спутай, только что доставлен нарочным,
проскакавшим весь путь от Парижа до Бордо за тридцать пять часов.
Скажи это графу; возможно, что тогда он переменит решение.
- И придется высадить его на берег? - спросил матрос.
- Да, братец, - неосторожно ответил нотариус. Матросы, к какой бы нации
они ни принадлежали, народ особенный, питающий глубочайшее презрение к людям
сухопутным. А уж с каким-нибудь буржуа у них совсем нет общего языка; буржуа
им совершенно чужд, они издеваются над ним, обкрадывают его при первом
удобном случае, отнюдь не считая, что поступают бесчестно. Этот матрос, по
воле случая, был из Нижней Бретани; из всего, что сказал ему старый Матиас,
он понял только одно.
- Вот еще! - проворчал он, гребя обратно. - Высадить его на берег! А
капитан-то потеряет пассажира! Коли слушать всех этих господ, так всю жизнь
только и придется, что отвозить их на судно и снова высаживать на берег.
Попросту старикан боится, как бы сынок не схватил насморк!
И матрос отдал Полю письма, ничего не передав на словах. Узнав почерк
жены и де Марсе и догадываясь, о чем они могли ему писать, Поль решил не
поддаваться искушению и не принимать жертв, внушенных великодушием. И с
напускной беззаботностью он сунул письма в карман.
- Вот зачем отрывают нас от дела! По разным пустякам! - сказал матрос
капитану на своем нижнебретонском наречии. - Если бы тут в самом деле было
что-нибудь важное, как говорил тот старый хрыч, разве граф опустил бы пакет
в свой люк?
Полный грустной задумчивости, которая в такие минуты овладевает даже
сильными людьми, Поль махал рукой старому другу, со стесненным сердцем глядя
на быстро удаляющиеся здания Бордо и прощаясь с Францией. Он сел на
свернутые в круг канаты. Ночь застала его на том же месте, погруженным в
думы. Когда наступили сумерки, в его душу нахлынули сомнения, он пытался
заглянуть в будущее, но там не было ничего, кроме опасностей и
неизвестности. Он спрашивал себя, хватит ли у него мужества для предстоящей
борьбы. Его томила смутная тревога при мысли, что Натали предоставлена
отныне самой себе; он начинал раскаиваться в принятом решении, ему было жаль
Парижа, жаль прожитых дней. Вскоре он почувствовал приступ морской болезни.
Всем известно ее действие; но самое ужасное из причиняемых ею, хоть и не
опасных для жизни страданий - полная атрофия воли. Необъяснимое расстройство
ослабляет все жизненные силы; душа как бы мертвеет, больной становится
равнодушен ко всему на свете: мать забывает о ребенке, любовник перестает
думать о возлюбленной, самый энергичный человек лежит безжизненным телом.
Полю помогли спуститься в каюту, где он оставался трое суток, лежа пластом;
его мучила рвота, матросы поили его грогом, он ни о чем не думал,
погруженный в забытье. Затем он начал поправляться, здоровье вернулось к
нему. Почувствовав себя лучше, он вышел на палубу погулять и подышать
морским воздухом новых широт. Засунув руки в карманы и обнаружив там письма,
он поспешил вынуть и прочитать их, начав с письма Натали. Для того, чтобы по
достоинству оценить письмо графини де Манервиль, следует сначала привести
здесь письмо, оставленное Полем жене при отъезде из Парижа. Вот оно.

Письмо Поля де Манервиля своей жене

"Моя дорогая, когда ты прочтешь эти строки, я буду уже далеко от тебя.
Быть может, я буду уже на корабле, плывущем в Индию, где я собираюсь
поправить наши дела, пришедшие в расстройство. Я не в силах был сказать тебе
о своем отъезде. Я обманул тебя, но не мог поступить иначе. Зачем было
понапрасну причинять тебе беспокойство? Ведь ты захотела бы пожертвовать
ради меня своим состоянием.
Милая Натали, твоя совесть может быть вполне спокойна, я ни о чем не
жалею. Вернувшись к тебе с миллионами, я последую примеру твоего отца: я
сложу их к твоим ногам, как он сложил свои богатства к ногам твоей матери, и
скажу: "Все это - твое". Я безумно люблю тебя, Натали; говоря это, я не
боюсь, что ты воспользуешься моим признанием, чтобы упрочить свою власть
надо мной. Этого страшатся только люди бесхарактерные. К тому же твоя власть
надо мной была безгранична с первого же дня нашей встречи. Любовь к тебе -
вот единственная причина моего разорения. По мере того как я разорялся, я
испытывал исступленную радость игрока. Чем меньше у меня оставалось денег,
тем ярче было мое счастье. Высшим наслаждением для меня было тратить свое
богатство, чтобы доставлять тебе удовольствия. Мне хотелось, чтобы у тебя
было еще больше причуд. Я знал, что иду к пропасти, но шел с сияющим от
радости лицом. Заурядные люди не в силах понять таких чувств. Я поступал,
как те влюбленные, что поселяются вдвоем на год или на два в домике на
берегу озера, с твердым намерением покончить с собой, переплыв океан
наслаждений, умереть, когда их чудесный сон, их любовь достигнет апогея. Я
всегда находил, что такие люди поступают чрезвычайно разумно.
Ты ничего не знала ни о моих радостях, ни о моих жертвах. Разве
скрывать от любимой женщины, во что обошлась ее прихоть, не высшее
блаженство? Теперь я могу открыть тебе эти маленькие тайны. Ведь я буду
далеко от тебя, когда ты прочтешь эти строки, дышащие любовью. Хоть я и
лишен радости услышать твою благодарность, зато мое сердце не сжимается, как
сжалось бы оно при разговоре с тобой обо всем этом. И потом, любимая,
открыть тебе глаза, когда все уже в прошлом, - для меня прямая выгода: это
упрочит нашу любовь в будущем. Но разве она нуждается в этом? Разве мы не
любим друг друга истинной любовью, которая не ищет доказательств, не боится
ни времени, ни расстояния, - любовью самодовлеющей?
О Натали! Я встал из-за стола, за которым пишу у камина эти строки, и
подошел взглянуть, как ты спишь, ни о чем не подозревая, спишь по-детски,
свесив одну руку с постели. Я уронил слезу на подушку, свидетельницу наших
восторгов.
Созерцая твой мирный сон, я почувствовал прилив бодрости и уезжаю
безбоязненно, уезжаю в надежде добиться душевного спокойствия, добиться
богатства, достаточного, чтобы никакие тревоги не омрачали нашего счастья,
чтобы ты могла удовлетворять все свои прихоти. Ведь ни я, ни ты не в
состоянии отказаться от той жизни, какую мы ведем, от удовольствий, ставших
привычными. Я - мужчина, у меня хватит твердости, на мне одном лежит
обязанность достать необходимые средства. Быть может, ты вздумаешь
последовать за мной, поэтому умолчу о названии судна, месте и времени
отплытия. Один из моих друзей расскажет тебе все, когда уже будет поздно
что-нибудь предпринять.
Натали, моя любовь к тебе безгранична; я люблю тебя, как мать - свое
дитя, как любовник - свою возлюбленную, самоотверженно и бескорыстно. Я буду
трудиться, чтобы тебе весело жилось; пусть моим уделом будут страдания, а
твоим - счастливая жизнь. Развлекайся, ни в чем себя не стесняй, посещай
Итальянский театр, Опару, балы, почаще бывай в свете, я все это разрешаю.
Но, возвращаясь в гнездышко, где мы целых пять лет вкушали дивные плоды
нашей любви, - вспоминай обо мне, мой ангел, вспоминай на короткий миг о
своем друге и засыпай с мыслью о нем. Вот все, о чем я тебя прошу.
Я же буду мечтать о тебе всегда, моя ненаглядная! Буду ли я под
палящими лучами солнца трудиться для нашего общего счастья, побеждая
препятствия, или же, усталый, позволю себе отдохнуть, мечтая о возвращении,
- мои думы всегда будут с тобой; ведь в тебе - вся моя жизнь. Я постараюсь
мыслями переноситься к тебе, буду утешаться тем, что ты беззаботна и
счастлива. Ночью люди живут иной, особенной жизнью; во сне все иначе, чем
наяву; вот и у меня будет две жизни: одна, полная неизъяснимой прелести, - в
Париже; другая, полная трудов, - в Индии. Тяжелый сон и чудесная явь; ибо я
так сроднюсь с твоей жизнью, что действительность станет для меня сном.
И потом, у меня есть воспоминания. Я буду перечитывать, песнь за
песнью, дивную поэму нашей любви" длившуюся пять лет, будут вспоминать эти
дни, когда ты блистала в свете, когда очаровывала меня всегда по-новому, то
в каком-нибудь восхитительном наряде, то полураздетая. Мои губы будут
вспоминать вкус твоих поцелуев.
Да, мой ангел, я уезжаю, как влюбленный отправляется на подвиг, от
которого зависит счастье с любимой женщиной. Прошлое будет для меня
страстной мечтой, предшествующей обладанию; обычно обладание рассеивает эти
грезы, но ты сумела придать им еще большую прелесть. Вернувшись, я найду
новую женщину; разлука придаст тебе новое очарование. О моя возлюбленная,
моя Натали, свято чти нашу любовь. Сохрани ту детскую чистоту, которой веет
от тебя сейчас, в эту минуту.
Если даже ты обманешь мое слепое доверие - тебе нечего страшиться моего
гнева: знай, я просто умру, ни словом не упрекнув тебя. Но женщина не
обманывает того, кто предоставил ей полную свободу, ибо женщина неспособна
на подлость; она водит за нос мужа-тирана, но никогда не обманет человека,
для которого ее измена равносильна смерти. Нет, это немыслимо! Прости за то,
что сейчас вырвалось у меня, - ведь это так естественно для влюбленного.
Мой ангел, повидайся с де Марсе; я сдал ему внаймы наш особняк, но ты
останешься в нем жить. Это - фиктивный договор, заключенный во избежание
напрасных убытков. Кредиторы, не зная, что уплата мною долгов - лишь вопрос
времени, могли бы наложить арест на обстановку и лишить тебя права
пользоваться нашим домом. Будь ласкова с де Марсе, я целиком доверяю его
порядочности и умению вести дела. Пользуйся его советами, пусть он будет
твоим защитником и покровителем. Как бы он ни был занят, у него всегда
найдется время, чтобы оказать тебе услугу. Я поручил ему провести ликвидацию
моих дел.
Если ему придется заплатить некоторые мои долги и впоследствии ему
потребуются деньги - надеюсь, что ты вернешь их ему. Но не думай, что я
отдаю тебя под наблюдение де Марсе; нет, я вверяю тебя тебе самой. Советуя
обращаться к нему, я не хочу насильно навязывать его тебе. Увы! Я не в силах
говорить сейчас о делах, ведь мне осталось провести возле тебя какой-нибудь
час. Я ловлю твое дыхание, пытаюсь угадать, что тебе снится, и каждый твой
вздох напоминает мне о счастливых часах нашей любви. В ответ на каждое
биение твоего сердца я открываю тебе сокровищницу своей любви, и я осыпаю
тебя розами моей души, подобно тому как дети рассыпают розы перед алтарем в
день праздника Тела господня.
Пусть тебя охраняют наши общие воспоминания, ведь их так много! Мне
хотелось бы перелить в твои жилы свою кровь, чтобы ты целиком была моею,
чтобы твои мысли стали моими мыслями, твое сердце - моим сердцем, чтобы я
мог перевоплотиться в тебя. Словно в ответ, ты что-то прошептала во сне.
Будь всегда так же чудно хороша и безмятежна, как сейчас! О, до чего мне
хочется обладать волшебной властью, о которой говорится в сказках! Я наслал
бы на тебя сон на все время нашей разлуки, чтобы, вернувшись, разбудить тебя
поцелуем. Какая нужна сильная воля, как горячо нужно тебя любить, чтобы
решиться расстаться с тобой в такую минуту! Ты религиозна, ты испанка и
будешь свято чтить обет, данный во сне тому, кто и без слов сумел его
расслышать.
Прощай же, родная! Твой "душистый горошек" уносит буря, но он вернется
к тебе на крыльях счастья. Нет, моя Нини, я не прощаюсь с тобой, потому что
я с тобой не расстаюсь. Разве не ты вдохновишь меня во всем, что я
предприму? Мечта о предстоящем нам незыблемом счастье воодушевит меня,
направит к верной цели мои шаги. Ты везде останешься со мной, и светить мне
будет не тропическое солнце, а твой пламенный взор. Будь же счастлива,
насколько может быть счастлива женщина в разлуке с любимым.
Мне хотелось бы, чтобы ты не во сне, не бессознательно ответила на мой
прощальный поцелуй; но я не должен будить тебя, моя Нини, мой обожаемый
ангел! Проснувшись, ты почувствуешь у себя на лбу слезинку; пусть она будет
твоим талисманом! Всегда думай о том, кто, быть может, умрет за тебя, вдали
от тебя; думай не столько о муже, сколько о возлюбленном, который поручает
тебя всевышнему".

Ответ графини де Манервиль своему мужу

"О мой любимый, в какое глубокое горе повергло меня твое письмо! Имел
ли ты право, не посоветовавшись со мной, принять решение, одинаково тяжкое
для нас обоих? Разве ты свободен? Разве ты не принадлежишь мне? Ведь я
наполовину креолка и могла бы поехать вместе с тобой! Я вижу из твоих строк,
что ты не нуждаешься в моем присутствии. За что, Поль, ты посягаешь на мои
права? Что я стану делать в Париже одна?
Мой ангел, ты берешь на себя всю мою вину. Ведь и я виновата в нашем
разорении! Ведь мои наряды тоже были грузом, который перетянул чашу весов.
Ты заставил меня проклясть беззаботную, счастливую жизнь, которую мы с тобой
вели последние четыре года Как мучительно сознание, что ты уехал на целых
шесть лет! Можно ли разбогатеть за это время? Вернешься ли ты?
Предчувствия не обманули меня; недаром я с безотчетным упрямством
отказывалась от раздела имущества, хотя ты настойчиво требован этого вместе
с маменькой. Вспомни, что я говорила тогда! Ведь это значило бросить на тебя
тень, поколебать твою кредитоспособность. Тебе пришлось рассердиться, чтобы
я наконец уступила.
Мой дорогой Поль, никогда еще ты не стоял в моих глазах так высоко! Ты
не поддался отчаянию, ты вновь отправился искать счастья... Нужно обладать
твоим характером, твоей силой воли, чтобы так поступить. Мне хочется упасть
к твоим ногам. Когда человек так искренне признается в своих слабостях,
когда он старается поправить свои дела ради того же, из-за чего он
разорился, - ради любви, ради непреодолимой страсти, - он достоин
восхищения, Поль! Иди же вперед без боязни, преодолевай препятствия, не
сомневайся в своей Натали: это значило бы сомневаться в себе самом. Бедняжка
мой, ты хотел бы воплотиться во мне; но разве и я не буду жить одной жизнью
с тобой? Душой я буду не здесь, в Париже, а там, куда закинет тебя судьба
Хотя твое письмо и причинило мне жгучую боль, но в то же время преисполнило
меня радости; ты заставил меня испытать эти противоречивые чувства, потому
что, видя, как ты любишь меня, я с гордостью убедилась, что ты постиг всю
силу моей любви. Раньше мне иногда казалось, что я люблю тебя больше, чем ты
меня; но теперь я признаю себя побежденной, и ты можешь присоединить эту
сладостную победу к победам, ранее одержанным тобою; от этого я буду только
больше тебя любить. Пока мы в разлуке, я все время буду носить на груди,
возле самого сердца, твое чудесное письмо, где ты изливаешь передо мной
душу. Это письмо доказало мне, что все между нами осталось по-старому; оно
моя гордость, ведь в нем вся твоя душа. Я поселюсь вместе с маменькой в
Ланстраке, похороню себя для светской жизни и буду как можно бережливее,
чтобы полностью уплатить все твои долги.
С нынешнего дня, Поль, я стала другой женщиной; я бесповоротно
простилась со светом, я не хочу удовольствий, если ты не можешь разделять их
со мною. К тому же я все равно должна уехать из Парижа и жить замкнуто. Мой
мальчик, узнай, что теперь ты вдвойне должен стремиться разбогатеть. Если бы
твое мужество нуждалось в поощрении, ты ощутил бы прилив новых сил. Ты
догадываешься, мой друг? У нас будет ребенок. Ваши заветные мечты сбылись,
сударь! Мне не хотелось внушать тебе пустую надежду, - нам и так уже
пришлось испытать из-за этого немало разочарований, - мне не хотелось, чтобы
радостное известие оказалось впоследствии ложным Но теперь я могу сообщить
его с полной уверенностью; я счастлива, что могу доставить тебе это утешение
и облегчить твою скорбь.
Сегодня утром, ничего не подозревая, думая, что ты отправился по делам
в город, я пошла в церковь Успения возблагодарить бога. Могла ли я
предвидеть несчастье? Все улыбалось мне этим утром. Выходя из церкви, я
встретила маменьку; узнав, что тебе грозит беда, она приехала на почтовых,
захватив все свои сбережения, около тридцати тысяч франков, надеясь, что с
их помощью тебе удастся поправить дела. Какое у нее доброе сердце, Поль! Я
обрадовалась и поспешила домой, чтобы за завтраком, в нашей оранжерее,
угощая тебя твоими любимыми лакомствами, сообщить сразу две радостных
новости.
Вдруг Огюстина подает мне письмо от тебя... От тебя, когда мы только
что провели ночь вместе, - разве это само по себе не говорит о какой-то
драме? Меня охватил смертельный страх. Потом я стала читать... Я прочла твое
письмо рыдая, и маменька тоже залилась слезами. Чтобы так плакать из-за
кого-нибудь, надо горячо любить этого человека, ведь от слез женщина
дурнеет. Я была чуть жива. Столько любви, столько мужества! Столько счастья
и столько горя! Обладать такими сокровищами души и так внезапно разориться!
И нет возможности прижать любимого человека к сердцу в ту минуту, когда так
восхищаешься его благородством! Какая женщина могла бы устоять перед этой
бурей чувств?
О, как мучительно знать, что ты далеко от меня, когда так хочется
прижать твою руку к сердцу и тем успокоить его! Ты не можешь устремить на
меня ласковый взгляд, который я так люблю! Не можешь вместе со мной
радоваться, что наши надежды осуществились. И меня нет с тобой! Натали не
может облегчить твои муки ласками, которые тебе так дороги, что из-за них ты
забываешь обо всем на свете... Я хотела тотчас же поехать, полететь вслед за
тобой, но маменька сказала мне, что "Прекрасная Амели" отплывает завтра
утром, поспеть вовремя можно только на почтовых и что в моем положении было
бы чистейшим безумием рисковать всем нашим будущим, подвергая себя тряске в
карете.
И все-таки я потребовала лошадей, хоть и знала, что это угрожает жизни
ребенка. Маменька обманула меня, уверив, что лошадей сейчас подадут. Она
поступила благоразумно, ибо я сразу почувствовала первые недомогания,
связанные с беременностью. Я не выдержала стольких волнений, и мне стало
дурно. Пишу тебе в постели, врачи предписали мне полнейший покой в течение
первых месяцев. До сих пор я была легкомысленной женщиной; теперь же я
готовлюсь стать матерью. Провидение сжалилось надо мной: ведь только
ребенок, которого надо кормить, растить, воспитывать, может смягчить для
меня горе, какое причиняет разлука с тобой. Он заменит мне тебя, мое чувство
к тебе найдет выход в заботах о нашем ребенке. Я смогу смело проявлять ту
любовь, которую мы так тщательно скрывали ото всех.
Не хочу ничего от тебя таить. Маменьке уже пришлось опровергать
клеветнические слухи, распространившиеся о тебе. Оба Ванденеса, Шарль и
Феликс, горячо тебя защищали; но твой друг де Марсе все обращает в шутку: он
издевается над твоими недоброжелателями, вместо того чтобы дать им достойный
отпор. Мне не нравится эта манера легкомысленно отвечать на серьезные
нападки. Не ошибаешься ли ты в нем? Тем не менее я послушаюсь тебя и буду
относиться к нему по-дружески. Будь спокоен, обожаемый мой Поль, по поводу
всего, что касается твоей чести. Ведь твоя честь - моя честь. Я заложу свои
бриллианты. Мы с маменькой сделаем все, что будет нам по средствам, чтобы
полностью уплатить твои долги, и постараемся выкупить Бельроз.
Маменька упрекает тебя, зачем ты все от нее скрывал: ведь она
разбирается в делах не хуже любого стряпчего. Тогда она не стала бы
покупать, рассчитывая доставить тебе удовольствие, имение Гренруж, вдающееся
клином в твои земли, и могла бы одолжить тебе сто тридцать тысяч франков.
Твое решение уехать привело ее в отчаяние. Она беспокоится, как отзовется на
тебе пребывание в Индии, умоляет тебя быть воздержанным, не увлекаться
женщинами... Я даже расхохоталась Ведь я уверена в тебе, как в себе самой.
Ты добудешь богатство, ты сохранишь мне верность. Лишь я одна знаю твою
чисто женскую нежность, все твои затаенные чувства, превращающие тебя в
восхитительный цветок, которому место на небесах.
Бордосцы не без основания прозвали тебя "душистый горошек"! Кто же
теперь будет заботиться о моем прелестном цветке? Меня терзают тяжелые
мысли. Твоя Натали, твоя женушка, осталась здесь, в то время как ты, может
быть, уже страдаешь! Я, привыкшая жить с тобой душа в душу, не могу
разделять твоих забот, бед, опасностей! С кем же ты будешь теперь всем
делиться? Как сможешь обойтись без ушка, в которое ты привык шептать все без
утайки? Моя мимоза, унесенная бурей, зачем ты покинула ту почву, где только
и могла источать свое благоухание? Мне кажется, будто я уже целую вечность в
разлуке с тобой. Париж обдает меня холодом. Я много плакала. Быть причиной
твоего разорения! Какая ужасная мысль для любящей жены! Ты относился ко мне,
как к ребенку, которому дают все, чего он ни потребует, как к куртизанке,
ради которой какой-нибудь вертопрах проматывает все свое состояние.
Твоя ложная деликатность обидна для меня. Неужели ты думаешь, что я не
могла обойтись без нарядов, балов, Оперы, успехов в обществе? Неужели я так
ветрена? Неужели, по-твоему, я не в состоянии думать ни о чем серьезном,
заботиться о твоих интересах и способна только доставлять наслаждения? Если
бы вы, сударь, не были так далеко от меня, страдая и томясь, - вам досталось
бы за такую дерзость! Быть столь низкого мнения о своей жене! Господи, для
чего же я вела светскую жизнь, как не для того, чтобы польстить твоему
тщеславию? И наряжалась я только для тебя, ты это знаешь. Если я провинилась
в чем-нибудь, то теперь жестоко наказана: разлука с тобой - тяжкое
искупление нашего счастья. Оно было слишком огромно, мы должны были рано или
поздно заплатить за него большим горем, и вот наступила расплата. После
часов блаженства, столь ревниво скрываемого от любопытных глаз, после
бесконечной смены празднеств и тайных безумств нашей любви возможно только
одно - жизнь в полном уединении.
В уединении, дорогой друг, растут глубокие чувства, и я стремлюсь быть
одна. Что мне делать в обществе? Кого радовать своими успехами? О, жить в
Ланстраке, поместье, благоустроенном твоим отцом, в доме, заново отделанном
тобой с такой роскошью, жить там с нашим ребенком, ожидая твоего
возвращения, молиться за тебя каждое утро, каждый вечер - разве уже не
счастье? Эти молитвы будут исходить от матери и от ребенка, от женщины и от
ангелочка. Увидишь ли ты мысленным взором эти ручонки, которые я буду
складывать для молитвы? Будешь ли ты, как и я, вспоминать по вечерам
счастливое прошлое, о котором ты с та кой нежностью говоришь в своем чудном
письме? О, конечно, мы одинаково любим друг друга. Эта уверенность -
талисман против всякого несчастья. Я так ж? мало сомневаюсь в тебе, как и ты
- во мне. Но чем я могу утешить тебя? Ведь я сама расстроена, убита, для
меня эти шесть лет - точно пустыня, которую нужно перейти. Нет, я не так уж
несчастна: ведь я буду в этой пустыне не одна, а с нашим малюткой. Я хочу
подарить тебе сына, ведь он нужен нам, не правда ли? Прощай же, любимый мой!
Наши молитвы, наша любовь всюду сопровождают тебя. Следы слез на этом листке
скажут тебе все то, чего я не могу выразить словами. Прими поцелуй, который
запечатлела здесь, в этой рамочке |_______|
Твоя Натали".

***

Читая письмо, Поль предался думам, навеянным этими упоительными
любовными уверениями и воспоминаниями о ласках, которые он перебирал в уме,
чтобы объяснить себе, как это случилось, что его жена будет матерью. Чем
счастливее человек, тем больше он трепещет за свое счастье. Если он
мягкосердечен (а мягкосердечию всегда сопутствует некоторое слабоволие), то
чем больше его счастье, тем сильнее его тревога и ревность. Люди с твердым
характером не знают ни ревности, ни страха: ведь ревность - это сомнение, а
страх - малодушие. Безграничная доверчивость - отличительная черта души
великих людей. Если их обманули - а ведь и сильные и слабые люди равно могут
стать жертвой обмана, - тогда их презрение становится секирой, - оно
уничтожает. Но такие натуры встречаются редко. Кому не случалось, вместо
того чтобы слушаться голоса рассудка, опоры нашего бренного тела, внимать
неведомому, но мощному голосу, подвергающему сомнению решительно все?
Поль, недоумевая перед некоторыми противоречивыми фактами, не знал, что
и подумать. Заблудившись в путанице мыслей, весь во власти ужасного
сомнения, овладевшего им помимо его воли, он дважды прочел длинное письмо
Натали и не мог сделать какой-нибудь вывод ни в пользу жены, ни против нее.
Но мало-помалу он стал поддаваться вере в ее чистоту, чему способствовал
залог любви, полученный им. Любовь многоречивая может быть столь же
убедительна, как и любовь немногословная.
Для того чтобы понять, что вслед за этим предстояло пережить Полю,
нужно помнить, что он плыл среди океана, такого же безбрежного, как и широко
раскинувшееся перед ним прошлое. Жизнь вновь казалась ему похожей на
безоблачное небо, и после мучительных сомнений он вновь обрел беспредельную,
чистую, искреннюю веру христианина и влюбленного, веру, подсказанную голосом
сердца. Необходимо также привести здесь предварительно письмо Поля, на
которое отвечал ему Анри де Марсе.
Письмо графа Поля де Манервиля маркизу Анри де Марсе.
"Анри, мне придется поделиться с тобой самой тягостной вестью, какую
можно сообщить другу: я разорен. Когда ты прочтешь эти строки, я буду уже в
Бордо, готовясь отплыть в Калькутту на "Прекрасной Амели". Ты найдешь у
своего нотариуса договор, нуждающийся только в твоей подписи, чтобы войти в
законную силу, - фиктивный договор, согласно которому я сдаю тебе в аренду
свой особняк сроком на шесть лет; подтверди фиктивность этого договора
письмом на имя моей жены. Я был вынужден прибегнуть к этой предосторожности,
чтобы Натали могла оставаться в нашем доме, не боясь, что его отберут. Затем
я уступаю тебе права на все доходы с моего майората за ближайшие четыре года
и взамен этого прошу тебя одолжить мне полтораста тысяч франков, послав
вексель на эту сумму через какой-либо бордоский банк на имя Матиаса. Моя
жена даст тебе поручительство, оно послужит добавочным обеспечением. Если же
доходы с майората возместят эту сумму раньше, чем я предполагаю, то мы
сочтемся, когда я вернусь Деньги, которые я прошу тебя мне ссудить, нужны
мне для того, чтобы попытать счастья Хорошо тебя зная, я уверен, что без
лишних слов получу их от тебя накануне своего отъезда из Бордо. Я поступил
точно так же, как ты сам поступил бы на моем месте. Я крепился до последней
минуты, и никто не подозревал о моем разорении. Затем, когда по Парижу
распространился слух об аресте, наложенном на мою недвижимость, я достал под
вексель сто тысяч и решил попробовать счастья в игре. Случай мог бы меня
спасти, но я проиграл. Каким образом я разорился? По доброй воле, дорогой
Анри. С первого же дня я видел, что мы живем не по средствам; я заранее
знал, к чему это приведет, и закрывал глаза, так как не в силах был сказать
жене;
"Уедем из Парижа, поселимся в Ланстраке!"
Я разорился из-за нее, как разоряются из-за любовницы, и вполне
сознательно. Скажу прямо, я не глупец и не безвольный человек. Глупец
поддается власти любви не с открытыми глазами, и у человека, который, вместо
того чтобы пустить себе пулю в лоб, едет в Индию с намерением поправить
дела, есть мужество. Я вернусь богатым или не вернусь совсем. Но, друг мой,
богатство нужно мне только для Натали; я не хочу оказаться в глупом
положении, а между тем мне предстоит пробыть в отсутствии шесть лет; поэтому
я отдаю жену на твое попечение. Ты пользуешься достаточным успехом у женщин,
чтобы не волочиться за нею и тем самым доказать мне всю силу связывающей нас
дружбы. Я не мог бы найти для Натали лучшей охраны. Если бы у нас были дети,
это спасло бы ее от опасности увлечься кем-нибудь, но детей у нас нет.
Знай, голубчик, что я люблю Натали до безумия, до самозабвения, до
самоуничижения. Мне кажется, я простил бы ей даже измену, не потому, что
всегда мог бы отомстить своему оскорбителю хотя бы ценою жизни но потому,
что готов покончить с собой, лишь бы она была счастлива, раз моя любовь ей
счастья не приносит. Но мне нечего бояться. Натали питает ко мне чувство
искренней дружбы; оно возникает помимо любви, но укрепляет ее. Я обращался с
женой, как с избалованным ребенком, и с такой радостью приносил ей жертвы,
одну за другой, что она была бы чудовищем, если бы обманула меня. Любовь за
любовь... Увы, признаюсь тебе во всем, дорогой мой Анри! Я только что
написал ей письмо, написал, что уезжаю со спокойным сердцем, полным надежд,
что меня не терзают ни сомнения, ни страх, ни ревность.., словом, письмо в
таком же духе, как пишет сын, намереваясь скрыть от матери, что идет на
смерть. Боже мой, де Марсе, ведь у меня в душе - ад, ведь я - самый
несчастный человек на свете! Но ты один услышишь горестные возгласы, скрежет
зубовный и рыдания отчаявшегося влюбленного. Признаюсь, я предпочел бы, если
бы это было возможно, шесть лет подметать улицу под ее окнами, чем вернуться
миллионером ценою шестилетней разлуки.
Мною овладела жестокая тоска, я буду невыносимо страдать, пока ты не
напишешь о своем согласии принять мое поручение, которое один только ты
можешь взять на себя и выполнить. О дорогой мой де Марсе, я не могу жить без
этой женщины, она нужна мне, как воздух, как свет. Оберегай же ее, чтобы она
осталась мне верна, хотя бы поневоле. Тогда я буду все-таки хоть чуточку
счастлив. Стань ее покровителем, я всецело тебе доверяю. Докажи ей, что
изменить мне было бы вульгарно, ведь это значило бы походить на Других
женщин; докажи ей, что, оставшись мне верной, она поступит умно У нее
достаточно денег, чтобы продолжать вести праздную и беззаботную жизнь; но
если она в чем-нибудь станет нуждаться, если у нее появится какая-нибудь
прихоть - будь ее банкиром, не бойся ничего, ведь я вернусь богачом Впрочем,
мои страхи, разумеется, неосновательны. Натали - ангел, воплощенная
добродетель. Когда Феликс де Ванденес, страстно влюбившись в нее, стал за
ней ухаживать, мне стоило лишь намекнуть моей Натали на опасность,
угрожающую ей, и она так горячо меня благодарила, что я был тронут до слез.
Она сказала, что если Феликс внезапно перестанет у нас бывать, то это
повредит ее репутации, но она сумеет постепенно отдалить его от нашего дома.
И в самом деле, она стала обращаться с ним очень холодно, и все окончилось
как нельзя лучше. За все четыре года у нас больше не было ни одной
размолвки, если только можно назвать размолвкой этот дружеский разговор.
Итак, дружище Анри, прощаюсь с тобой, как подобает мужчине. Несчастье
обрушилось на меня. По какой бы то ни было причине, но оно совершилось, я
разорился дотла. А нужда и Натали несовместимы. Впрочем, мой актив в
точности соответствует пассиву и никто не останется в претензии. Но если,
вопреки ожиданию, будет поставлена под угрозу моя честь - рассчитываю на
тебя.
Если случится что-либо серьезное, ты можешь писать мне в Калькутту, на
имя губернатора; я в дружеских отношениях с его семьей, и мне будут
передавать письма, полученные для меня из Европы. Надеюсь, дорогой Друг,
что, вернувшись, я увижу тебя все тем же: любящим насмехаться надо всем на
свете и, тем не менее, способным понять чувства другого, когда они созвучны
твоей благородной душе.
Ты остаешься в Париже! А я в тот момент, когда т" будешь читать эти
строки, воскликну: "Вперед, на Карфаген!"

Ответ маркиза Анри де Марсе графу Полю де Манервилю

"Итак, граф, тебя постигло фиаско, будущий посланник потерпел
крушение... Нечего сказать, хороши твои дела! Зачем, Поль, ты все от меня
скрывал? Если бы ты молвил мне хоть словечко, бедняга, я живо вывел бы тебя
из заблуждения. Твоя жена отказалась за тебя поручиться... Уж это одно
должно открыть тебе глаза. А если этого недостаточно, то узнай, что векселя
твои были опротестованы по требованию некоего Лекюйе, бывшего письмоводителя
бордоского нотариуса Солонэ. Этот подающий надежды ростовщик, приехавший из
Гаскони обделывать свои грязные делишки, - подставное лицо твоей
почтеннейшей тещи: ведь в действительности именно ей ты выдал вексель на сто
тысяч франков, хотя добрая женщина отсчитала, говорят, лишь семьдесят тысяч
По сравнению с г-жой Эванхелиста папаша Гобсек - добрый дядюшка из
мелодрамы, ванильное пирожное, болеутоляющее питье, бархат, пух! Имением
Бельроз завладеет твоя супруга; маменька дает ей денег для оплаты разницы
между той ценой, по какой оно пошло с торгов, и ее долей во владении. Сама
г-жа Эванхелиста прибрала к рукам и Грассоль, и Гюадэ, да и закладными на
твой дом в Бордо завладела она же - через подставных лиц, найденных все тем
же Солонэ. Таким образом, эти очаровательные создания будут получать вдвоем
сто двадцать тысяч дохода - именно такую сумму приносили твои имения;
прибавь к этому тридцать с чем-то тысяч дохода с принадлежащих этим кошечкам
облигаций казначейства. К чему мне было поручительство твоей жены?
Вышеупомянутый Лекюйе сегодня утром явился ко мне, предлагая вернуть все,
что я тебе одолжил, с тем, разумеется, чтобы я перевел на его имя твои
долговые обязательства. Ведь твоя теща располагает вином 1825 года,
хранящимся в твоих же погребах в Ланстраке; его вполне достаточно, чтобы
уплатить мне. Обе женщины действуют с тем расчетом, что ты уже находишься в
открытом море; но я посылаю это письмо с нарочным, чтобы ты успел
последовать моим советам.
Я кое-что выпытал у этого Лекюйе. В его речах, даже в том, как он врал
и как отмалчивался, я уловив именно те нити, которых мне не хватало, чтобы
обнаружить все хитросплетения заговора, составленного против тебя в твоем
собственном доме. Сегодня вечером в испанском посольстве я наговорю
комплиментов твоей теще к жене. Я приволокнусь за г-жой Эванхелиста, изменю
тебе самым низким образом, буду искусно злословить на твой счет, - слишком
грубые нападки вызвали бы подозрения у этого несравненного Маскариля в юбке.
Чем ты так восстановил ее против себя? Вот что мне хотелось бы узнать. Если
б у тебя хватило ума стать поклонником этой женщины, прежде чем жениться на
ее дочери, - ты был бы сейчас пэром Франции, герцогом, послом в Мадриде.
Если б ты призвал меня к себе, когда собирался жениться, я помог бы
тебе распознать характеры обеих женщин, с которыми ты связывал свою судьбу;
быть может, из наших общих наблюдений ты извлек бы что-нибудь полезное для
себя. Ведь я был единственным ид твоих друзей, кто не стал бы посягать на
твое семейное счастье. Разве я был опасен? Но, познакомившись со мною, обе
эти женщины испугались меня и постарались отдалить нас друг от друга. Если
бы ты не дулся на меня без всякой причины, им не удалось бы разорить тебя.
Твоя жена немало способствовала тому, чтобы охладить наши отношения; ее
подстрекала мать, которой она писала два раза в неделю, - а ты ни на что не
обращал внимания! Узнав об этом обстоятельстве, я подумал, Поль, что ты
верен себе. Через месяц я буду в достаточно хороших отношениях с твоей
тещей, чтобы узнать причину ярой, поистине испано-итальянской ненависти,
которую она питает к тебе, добрейшему в мире человеку. Ненавидела ли она
тебя и до того, как ее дочь влюбилась в Феликса де Ванденеса, или же она
захотел? угнать тебя в Индию, чтобы ее дочь получила свобод), какой
пользуется во Франции женщина, живущая отдельно от мужа и добившаяся раздела
имущества? Во в чем вопрос.
Вижу, как ты вскакиваешь и рычишь, узнав, что твоя жена без ума от
Феликса де Ванденеса. Если бы мне не пришло в голову отправиться в поездку
на Восток вместе с Монриво, Ронкеролем и еще кое-какими бездельниками из
наших знакомых, я мог бы подробнее рассказать тебе об этом романе, который
завязывался, когда я уезжал; твое несчастье зародилось на моих глазах. Но
кто из светских людей настолько испорчен, чтобы вмешиваться в такие дела без
основательного повода? Кто осмелился бы нанести ущерб репутации женщины? Кто
решился бы разбить зеркало иллюзий, куда с таким удовольствием глядел один
из моих друзей, теша себя волшебной сказкой так называемого счастливого
брака? Ведь в иллюзии - все счастье любви.
Твоя жена, голубчик, была светской женщиной в полном смысле этого
слова. Она думала только о своих успехах, туалетах, ездила то на бал, то в
Итальянский театр, то в Оперу; вставала поздно, каталась в Булонском лесу,
обедала в гостях или принимала гостей сама. По-моему, такая жизнь для
женщины - все равно что для нас, мужчин, война: общество помнит только
победителей, павших быстро забывают. Женщины слабые становятся жертвой такой
жизни, а те, что устояли, должны обладать железным здоровьем: сердца у них
нет, но зато желудок в полном порядке. Вот где причина бесчувственности и
холода, царящих в наших гостиных.
Те, у кого возвышенная душа, предпочитают одиночество; слабые и
чувствительные натуры сходят со сцены, остаются лишь крепкие, как валуны,
способные выдержать напор житейского моря, которое бьет их друг о друга,
обтачивает, но уничтожить не может. Такая жизнь как нельзя более подходила
для твоей жены и, казалось, стала для нее привычной: у нее всегда был свежий
и бодрый вид. Мне нетрудно было сделать вывод: она тебя не любила, а ты
любил ее до безумия. Чтобы высечь огонек любви из этой женщины-кремня, нужен
был мужчина с характером твердым, как сталь.
Феликс, сумевший оправиться от неудачной любви к леди Дэдлей, жене
моего настоящего отца, был именно тем человеком, какой нужен Натали.
Нетрудно было догадаться, что твоя жена к тебе равнодушна; а от равнодушия
до отвращения - один шаг. Рано или поздно, из-за какого-нибудь пустяка,
размолвки, нечаянно сорвавшегося слова, неуступчивости с твоей стороны, твоя
жена должна была броситься в объятия Феликса.
Я без труда мог бы рассказать тебе, что за сцены происходили между вами
по вечерам в спальне. У вас не было детей, мой милый. Это обстоятельство
многое разъясняет опытному наблюдателю. Будучи влюблен, ты вряд ли мог
заметить ее холодность, весьма естественную у молодой женщины, которую ты
сам выпестовал для Феликса де Ванденеса. А если даже ты замечал, что она
холодна с тобою, то прибегал к глупейшей казуистике женатых людей и склонен
был все объяснять ее целомудрием.
Подобно всем мужьям, ты воображал, что можешь сохранить ее добродетель
в мирке, где женщины передают друг другу на ухо такие вещи, о которых не
решаются говорить и мужчины, где, прикрываясь веером, смеясь, шутя по поводу
какого-нибудь процесса или приключения, они обсуждают до тонкостей все то,
чего им не станут сообщать мужья. Твоей жене хотелось насладиться всеми
выгодами брака, но связанные с ним повинности она находила чересчур
тяжелыми. Видеть тебя рядом с собой - вот в чем была эта повинность, эта
обуза. Ничего не замечая, ты сам вырыл перед собой пропасть да еще прикрыл
ее цветами, как любят говорить ораторы. Ты беспрекословно подчинился закону,
которому повинуется большинство мужей, - закону, от которого я хотел тебя
уберечь.
Дитя мое, чтобы стать окончательно похожим на глупца-буржуа,
удивленного, испуганного или рассерженного изменой жены, только одного тебе
недоставало: говорить мне о принесенных тобою жертвах, о твоей любви к
Натали, твердить: "С ее стороны было бы черной неблагодарностью изменять
мне; ведь я сделал для нее то-то и то-то; сделаю еще больше, поеду для нее в
Индию..." и т.д., и т.д.
Милый Поль, ведь ты жил в Париже, ты имеешь честь быть близким другом
Анри де Марсе; как же ты До сих пор не знаешь самых простых вещей, главных
пружин, приводящих в движение механизм женской души, не знаешь азбуки
женского сердца? Ты можешь покончить с собой, попасть в Сент-Пелажн ради
той, которую любишь, совершить десятки убийств, бросить семерых девушек,
служить Лавану, перейти пустыню, не страшась каторги, совершить
преступление, добиться славы, покрыть себя позором; можешь уподобиться
Нельсону, отказавшемуся от битвы ради поцелуя леди Гамильтон; уподобиться
Бонапарту, разбившему наголову старого Вюрмсера; ринуться в бой на
Аркольском мосту; быть неистовым, как Роланд, вторично сломать еще не
зажившую ногу, чтобы повальсировать со своей красавицей пять минут, - но,
право же, дорогой мой, все это не имеет никакого значения для любви. Если бы
любовь в самом деле зависела от таких испытаний, то обрести счастье было бы
чересчур легко: стоило бы только совершить несколько подвигов под влиянием
страсти, и любимая женщина была бы завоевана.
Любовь, дружище Поль, - нечто вроде непорочного зачатия; как она
возникает - неизвестно. Ни потоки пролитой крови, ни Потозские рудники, ни
слава не могут возбудить это чувство, которое зарождается непроизвольно,
необъяснимо. Люди вроде тебя, требующие, чтобы на их любовь отвечали такой
же любовью, кажутся мне бессовестными ростовщиками. Законная жена обязана
рожать тебе детей, блюсти твое доброе имя, но вовсе не обязана тебя любить.
Любовь, Поль, есть сознание счастья, которое ты даешь и которым сам
наслаждаешься; уверенность в том, что это счастье взаимно; желание,
непрестанно возобновляющееся, непрестанно удовлетворяемое и все же
ненасытимое. С того дня, как Ванденес затронул в сердце твоей жены струнку
желания, струнку, не тронутую тобой, - все твои любовные серенады, все
измышления твоего ума, все, что могли дать твои деньги, - все перестало
существовать для нее.
Твое усыпанное розами брачное ложе - это дым, развеянный ветром! Твою
преданность ставят тебе же в упрек; ты жертва, подлежащая закланию. Прошлое
- во мраке забвения; вспышка новой любви обесценила все сокровища твоей
страсти, они превратились в ничего не стоящий хлам. Теперь в глазах твоей
жены лишь Феликс наделен красотой и доблестью - быть может, незаслуженно, но
в любви воображение заменяет действительность. Твоя теща, разумеется, стала
на сторону любовника, против мужа; втайне или явно она закрыла на все глаза
или, наоборот, проявила зоркость в нужный момент, - уж не знаю, что именно
она сделала, - знаю только, что она была заодно с дочерью, против тебя Я уже
пятнадцать лет изучаю общество, но еще ни разу не встречал матери, которая
при таких обстоятельствах не поддержала бы дочь. Эта снисходительность
передается по наследству от женщины к женщине. Кто из мужчин может упрекнуть
их за это? Лишь какой-нибудь законник, не видящий за своими формулами
человеческих чувств. Расточительность, в которую вовлек тебя светский образ
жизни твоей жены, природная мягкость твоего характера и, быть может, твое
тщеславие - все вместе помогло им отделаться от тебя, искусно подготовить
твое разорение.
Из всего этого ты можешь заключить, дорогой мой, что полученные мною от
тебя полномочия, которыми я охотно воспользовался бы, так как это меня
позабавило бы, оказываются недействительными. Несчастье, которое я должен
был предупредить, уже свалилось на твою голову, consummatum est <Свершилось
(лат.).>. Прости, дружище, что я пишу в свойственном мне тоне (а ля де
Марсе, как ты говаривал) о том, к чему ты относишься серьезно. Я далек от
мысли плясать на могиле Друга, как наследник на могиле дядюшки. Но ты
написал мне, что стал настоящим мужчиной; я верю этому и говорю с тобой не
как с влюбленным, а как с дальновидным политиком.
Для тебя этот случай - то же самое, что клеймо на плече каторжника,
клеймо, которое побуждает его вечно сопротивляться обществу, вечно быть с
ним в борьбе. Но ты уже избавился от самой тяжелой заботы: брак порабощал
тебя, теперь ты вырвался из-под его власти.
Поль, я твой друг в полном смысле этого слова. Если б ты обладал
железной настойчивостью, если б энергия не проснулась в тебе так поздно, - я
доказал бы тебе свою дружбу, поделившись с тобой некоторыми планами; тогда
ты стал бы смотреть на людей, как на ковер под ногами. Но напрасно я делился
с тобой соображениями, благодаря которым я получил возможность буйствовать с
несколькими друзьями в просвещенном парижском обществе, точно бык в посудной
лавке. Когда под видом вымышленных историй я описывал тебе свои похождения в
юности, ты и в самом деле принимал мои слова за вымысел, не понимая всего их
значения. Поэтому мне пришлось относиться к тебе как к жертве несчастной
страсти, и только.
Но сейчас ты, честное слово, держишься молодцом и ничего не потерял в
моих глазах, как, может быть, предполагаешь. Я восхищаюсь талантливыми
мошенниками, но в то же время люблю и уважаю обманутых ими людей. Помнишь,
по поводу врача, весьма печально кончившего, расплатившегося на эшафоте за
свою любовь, я рассказал тебе другого рода историю, ничуть не хуже первой, -
о том, как один бедняга-адвокат совершил подлог (за что и был сослан на
каторгу) с той целью, чтобы жена, которую он обожал, как и ты - свою, могла
получать тридцать тысяч ливров дохода, а та сама донесла на мужа, чтобы
отделаться от него и выйти за любовника. Ты возмущался тогда до глубины
души, точно так же, как и несколько глупцов, ужинавших вместе с нами.
Дорогой мой, ты сам очутился ныне в положении этого адвоката, разве только
что не сослан на каторгу. Друзья поспешили тебя опорочить, а это в наше
время равносильно обвинительному приговору.
Маркиза де Листомэр, сестра Ванденесов, ее кружок (к нему примкнул
маленький Растиньяк, плут, который уже выбивается в люди), госпожа
д'Эглемон, все завсегдатаи ее гостиной, где царит Шарль де Ванденес,
Ленонкуры, графиня Ферро, г-жа д'Эспар, Нусингены, господа из испанского
посольства - словом, весь этот чванливый мирок весьма искусно обдает тебя
грязью. Ты для них - шалопай, картежник, кутила, промотавший, как дурак, все
свое состояние. По их словам, твоя жена, эта воплощенная добродетель,
несколько раз платила за тебя долги; она и сейчас будто бы выкупила,
несмотря на раздел имущества, твои векселя на сто тысяч франков. К счастью,
говорят они, ты догадался вовремя исчезнуть; если б ты продолжал вести такую
жизнь, то довел бы жену до нищеты, она стала бы жертвой своей любви к
мужу...
Когда человек достигает вершины власти, ему приписывают все
добродетели, какие только можно перечислить в эпитафиях; когда же он
попадает в беду - у него оказывается больше пороков, чем у блудного сына. Ты
и представить себе не можешь, каким донжуаном тебя считают в светском
обществе Ты якобы играл на бирже, у тебя были порочные наклонности,
удовлетворять которые стоило огромных денег; ходят всякие толки и шутки по
поводу того, что здесь не обошлось без женщин. Ты-де платил ростовщикам
бешеные проценты. Братья Ванденесы рассказывают, смеясь, что Жигонне продал
тебе за шесть тысяч франков фрегат из слоновой кости и за сто экю купил его
обратно у твоего камердинера, чтобы вторично продать его тебе же, и как ты
торжественно уничтожил эту вещицу, когда обнаружил, что на истраченные на
нее деньги можно было приобрести настоящий бриг, Эта история случилась с
Максимом де Трай лет девять тому назад; но она так к тебе подходит, что
Максим навсегда потерял командование фрегатом. Словом, не могу перечислить
всего, что о тебе говорят, ибо ты поставляешь материал для целой
энциклопедии сплетен, все время растущей благодаря деятельному участию
женщин.
При таком положении вещей даже самые неприступные особы имеют законное
право утешиться с графом Феликсом де Ванденесом (его папенька наконец вчера
умер). Твоя жена пользуется огромным успехом.
Вечером в Итальянской опере г-жа де Кан начала было повторять мне все
эти россказни. "Полноте, - воскликнул я, - ведь вы еще ничего не знаете!
Поль обокрал банки и надул казну. Ведь не кто иной, как он, убил Эццелина,
зарезал трех Медор с улицы Сен-Дени и, по-видимому (между нами будь
сказано), является участником шайки, известной под названием "Десять тысяч".
Его сообщником был знаменитый Жак Коллен, которого полиция никак не может
поймать с тех пор, как он бежал последний раз с каторги. Поль укрывал его в
своем доме. Как видите, он способен на все: он обманывал даже правительство.
Сейчас они уехали вдвоем, чтобы вместе подвизаться в Индии и похитить
"Великого Могола". Г-жа де Кан, кажется, поняла, что светской женщине не
следует превращать свои прелестный ротик в венецианскую бронзовую пасть.
Многие не допускают мысли о возможности таких трагикомедий и
утверждают, что это выдумки, - они слишком верят в человечество и добрые
чувства! Но ведь Талейран, мой милый, проронил как-то замечательные слова:
"Чего на свете не бывает?".
Конечно, нам случалось видеть и более поразительные вещи, чем этот
заговор родственников против тебя, но светское общество прилагает все
усилия, чтобы скрыть их и доказать, что на него возводят напраслину. К тому
же эти блестящие драмы разыгрываются так непринужденно, с таким вкусом, что
даже мне приходится порой протирать стекла лорнета, чтобы доискаться до сути
дела.
Но, повторяю, ты мой друг, мы вместе приняли крещение шампанским,
вместе причащались перед алтарем Венеры Доступной, нас обоих благословил
крючковатыми пальцами Азарт, - и если ты очутился в ложном положении, я
сокрушу двадцать семейств, но обелю тебя. Видишь, как я тебя люблю: разве я
кому-нибудь писал столь длинные письма? Прочти же внимательно то, что мне
осталось тебе сообщить.
Увы, Поль, мне все равно приходится заняться бумагомаранием, чтобы
научиться составлять деловые письма: видишь ли, я решил окунуться в
политику. Через пять лет я намерен получить портфель министра или же
должность посла, чтобы иметь возможность ворочать государственными делами по
своему усмотрению. В известном возрасте самой желанной возлюбленной для
мужчины является его страна. Я вступаю в ряды тех, кто может ниспровергнуть
весь наш общественный строй, а не только нынешний кабинет. Словом, я
принадлежу к числу сторонников одного князя, который хоть и припадает на
ногу, но к цели идет твердой поступью и является, по-моему, гениальным
политиком, чье имя войдет в историю; он правитель по призванию, как бывают
артисты по призванию. Все мы: Ронкероли, Монриво, Гранлье, Ла-Рош-Югон,
Серизи, Ферро и Гранвиль - объединились против "партии попов", как остроумно
выражается партия простаков, представляемая газетой "Конститюсьонель". Мы
хотим свалить обоих Ванденесов, герцогов Ленонкуров, Наварренов, де Ланжс и
сторонников архиепископа. Чтобы одержать верх, мы готовы заключить союз с
Лафайетом, орлеанистами, левыми - короче, с людьми, которых придется убрать
на другой же день после победы, ибо править страной, придерживаясь их
принципов, совершенно невозможно. Мы на все готовы ради блага родины и
своего собственного блага. Вопросы, касающиеся личностей, вроде того, кто у
нас будет королем, стали нынче сентиментальными глупостями, - политика
должна быть выше их. В этом отношении англичане с их королем-дожем ушли
значительно дальше нас. Политика уже не в этом, Дружище. Политика - в том,
чтобы дать нации толчок, создав олигархию, олицетворяющую твердую власть и
направляющую государственные дела по определенному пути, вместо того чтобы
дергать страну то туда, то сюда, как это происходит уже сорок лет в нашей
прекрасной Франции, столь разумной и в то же время столь глупой, столь
мудрой и все-таки безрассудной. Наша страна нуждается не в людях, а в
порядке. Не все ли равно, кто осуществит этот славный замысел? Если
осуществляется великая цель, если народ счастлив и не волнуется, что ему за
дело до выгод, приносимых нам властью, до наших привилегий, богатств и
удовольствий?
Мои средства сейчас довольно ограничены. Я получаю полтораста тысяч
дохода от трехпроцентной государственной ренты, сверх того имеется и
запасной капитал, тысяч двести, для покрытия возможных убытков. Но это,
по-моему, маловато для человека, который вот-вот достигнет власти.
Счастливый случай способствовал тому, что я решился наконец вступить на
это поприще, мало мне улыбающееся, - ведь ты знаешь, что я предпочитаю
по-восточному ленивый образ жизни. Моя уважаемая матушка внезапно проснулась
после тридцатипятилетнего сна и вспомнила, что у нее есть сын, делающий
честь ее имени. Если вырывают с корнем виноградную лозу - через несколько
лет снова появляются ростки ее; так вот, мой друг, хотя матушка изгнала меня
из своего сердца, я все-таки засел у нее в мозгу. Ей стукнуло уже пятьдесят
восемь, и она наконец настолько постарела, что единственный мужчина, о
котором она может теперь думать, - ее сын. Недавно она встретила где-то на
водах восхитительную старую деву, англичанку, обладательницу двухсот сорока
тысяч дохода, и, как полагается заботливой матери, внушила ей честолюбивое
желание стать моей женой. Сей деве тридцать шесть лет - честное слово! - и
она воспитана, как истая пуританка. Это настоящая наседка, убежденная, что
женщин, виновных в прелюбодеянии, следовало бы публично сжигать на кострах.
"Откуда же взять столько дров?" - спросил я ее.
Я охотно послал бы ее ко всем чертям, ведь свобода и будущее для меня
дороже двухсот сорока тысяч в год; как физически, так и морально я стою
гораздо больше. Но она единственная наследница одного лондонского пивовара,
старого подагрика, который в более или менее непродолжительном времени
оставит ей в наследство капитал, по крайней мере равный тому, каким уже
обладает эта прелестная особа.
Богатство - ее единственное преимущество: нос у нее лиловый, глаза -
как у дохлой козы, фигура такая, что я опасаюсь, как бы эта мисс не
разбилась вдребезги, если упадет. Она похожа на плохо раскрашенную куклу.
Зато она бережлива; зато она будет боготворить мужа, несмотря ни на что;
зато у нее чисто английский характер; она будет лучше всякого управляющего
следить, чтобы мой дом, мои конюшни, мои имения содержались в полном
порядке. Она донельзя добродетельна и держится прямо, словно играет
наперсницу на сцене Французской комедии. Никак не могу отделаться от мысли,
что она когда-то проглотила палку, которая так в ней и застряла. Впрочем,
кожа мисс Стивенс довольно бела, и жениться на ней в случае необходимости
будет не слишком противно.
Меня огорчает лишь то, что у нее красные руки, каким и положено быть у
девы, целомудренной, как мадонна; они до того красны, что я не представляю
себе, как, не разорясь вконец, сделать их побелее, а пальцы, похожие на
сосиски, чуточку Потоньше. По своим рукам она дочь пивовара, по своему
богатству - аристократка; подобно всем богатым англичанкам, желающим, чтобы
их принимали за леди, она усвоила чересчур претенциозные манеры и не умеет
прятать свои рачьи клешни. К счастью, ума у нее не больше, чем я требую его
от женщины, на которой хотел бы жениться. Если бы можно было найти еще
глупее - я готов пуститься на поиски.
Никогда эта особа - зовут ее Диной - не будет критиковать мое
поведение, никогда не станет мне прекословить; я буду ее господином, палатой
лордов, палатой общин. Словом, Поль, она является неоспоримым
доказательством величия английского духа; это - произведение британской
промышленности, доведенной до высшей степени совершенства; ее, наверное,
сфабриковали в Манчестере, где-нибудь между фабрикой перьев Перри и заводом
паровых машин. Этот механизм ест, пьет, ходит, может производить на свет
детей, ухаживать за ними, прекрасно их воспитывать - и так похож на женщину,
что можно подумать, уж не женщина ли это в самом деле?
Прежде чем познакомить меня с этой машиной, моя мать хорошенько ее
завела, приладила все болтики, смазала все колесики, чтобы ничего не
скрипело; затем, увидев, что я не проявляю особого отвращения, она нажала на
потайную пружинку, и машина заговорила. Наконец мать не умолчала и о самом
главном: мисс Дина Стивенс тратит не больше тридцати тысяч в год и лет семь
уже путешествует - из экономии! Стало быть, у нее припрятана еще малая
толика в звонкой монете.
Дело настолько подвинулось вперед, что на днях состоится оглашение
нашего брака в церкви. Мы зовем друг друга my dear love <Моя любовь
(англ.).>, и она бросает на меня взгляды, которые сбили бы с ног и
носильщика. Сделка заключена; о том, насколько я богат, - даже не заикались.
Мисс Стивенс предназначает часть своего капитала для приобретения
недвижимости; будет учрежден майорат, приносящий двести сорок тысяч в год, и
в придачу к нему будет куплен особняк. Общая сумма приданого, получаемая
мною согласно брачному контракту, достигает миллиона. Ей нечего жаловаться,
так как я целиком предоставляю ей дядюшку. Добрый пивовар, внесший и свою
долю при учреждении майората, был вне себя от радости, узнав, что его
племянница сделается маркизой. Он способен все принести в жертву ради моего
будущего первенца.
Как только государственная рента начнет котироваться по восьмидесяти
франков, я продам все свои ценные бумаги и помещу деньги в недвижимую
собственность. Через два года поместья начнут приносить мне четыреста тысяч
дохода, а когда пивовар окочурится, можно рассчитывать и на шестьсот тысяч.
Видишь, Поль, я советую друзьям только то, что и сам готов исполнить,
Послушайся ты меня - ты был бы сейчас женат на англичанке, дочери
какого-нибудь набоба, оставался бы независим, как холостяк, и имел бы полную
возможность играть в вист честолюбия, Я уступил бы тебе свою нареченную, не
будь ты уже женат. Но что сделано - то сделано. Я не собираюсь пилить тебя
за прошлые ошибки.
Это предисловие понадобилось для того, чтобы объяснить тебе следующее:
я буду обладать богатством, нужным для всякого, кто хочет вести крупную
игру.., в бирюльки. Я всегда к твоим услугам, дружок. Вместо того чтобы
увязнуть в Индии, было бы гораздо лучше пуститься со мной в совместное
плавание по Сене. Поверь, Париж - одно из тех мест, где особенно обильно
бьет источник удачи.
Потозские рудники находятся на улице Вивьен, на улице Мира, на
Вандомской площади, на улице Риволи. Во всякой другой стране, чтобы
разбогатеть, нужно трудиться до седьмого пота, тратить массу усилий, бегать
высунув язык; а здесь достаточно одной пришедшей в голову блестящей мысли.
Здесь человек хоть сколько-нибудь изобретательный может открыть золотую
жилу, надевая домашние туфли, ковыряя после обеда в зубах зубочисткой,
ложась спать или же вставая с постели. Укажи мне другое место на свете, где
удачная мысль, как бы глупа она ни была сама по себе, быстрее подхватывается
и приносит больше дохода!
Неужели ты думаешь, что я, достигнув вершины лестницы, откажусь
протянуть тебе руку помощи, замолвить за тебя словечко, дать свою подпись?
Разве повесы вроде меня тоже не нуждаются в друзьях, на которых можно
положиться, хотя бы для того, чтобы скомпрометировать их вместо себя,
использовать как простых солдат, посылаемых на смерть, лишь бы спасти
генерала? Невозможно быть политиком, не имея возле себя честного человека,
которому можно все рассказать и все поручить. Итак, вот что я тебе
посоветую: пусть "Прекрасная Амели" отплывает без тебя; вернись сюда
неожиданно, как удар грома. Я устрою тебе дуэль с Феликсом де Ванденесом, ты
будешь стрелять первый и ухлопаешь его, как куропатку.
Во Франции оскорбленный муж, убивший соперника, сразу приобретает
всеобщее уважение. Никто больше не издевается над ним. Страх, мой милый, -
одна из основ общества и отличное средство добиться успеха, особенно для
тех, кто ни перед кем не опускает взгляда. Я никогда не испытывал страха и
дорожу жизнью не больше, чем чашкой ослиного молока; но я заметил, милый
мой, поразительное влияние этого чувства на современные нравы. Одни боятся
утратить удовольствия, ставшие для них привычными, других страшит
перспектива расстаться с любимой женщиной. Смелые нравы былых времен, когда
жизнь швыряли, как стоптанный башмак, давно исчезли. Храбрость большинства
людей - не более как тонкий расчет, основанный на том, что их противников
охватит страх. В нынешней Европе одни лишь поляки дерутся из удовольствия
драться; у них еще сохранилось чистое искусство, не знающее расчета. Убей
Ванденеса, и все будут трепетать перед тобой: и жена, и теща, и публика; ты
реабилитируешь себя, всенародно докажешь свою безумную любовь к жене, - и
все тебе поверят, ты станешь героем. Такова уж Франция. Я дам тебе взаймы не
одну сотню тысяч, ты заплатишь часть долгов, предотвратишь банкротство,
продав свои земли с правом обратного выкупа. В самом скором времени ты
займешь видное положение и сможешь досрочно расплатиться со всеми
кредиторами. Теперь, когда ты знаешь истинный характер своей жены, она будет
беспрекословно повиноваться тебе. Пока ты любил ее, ты не мог с нею
бороться; разлюбив ее, ты приобретешь безграничную власть над нею.
Постараюсь, чтобы твоя теща стала послушной, как овечка; ведь нужно же
вернуть тебе полтораста тысяч годового дохода, которым завладели эти
женщины.
Итак, брось мысль о добровольном изгнании, умные люди так не поступают.
Бежать - не значит ли дать сплетням одержать верх? Игрок, кинувшийся за
деньгами, чтобы продолжать игру, проиграет наверняка. Деньги должны быть у
него в кармане. Ты же, друг мой, спешишь за подкреплением в Индию. Глупо! Мы
с тобой - два игрока, кидающие ставки на зеленое сукно политики; помогать
друг другу - наш закон. Так вот, закажи лошадей, вернись в Париж и вновь
начни игру; с таким партнером, как Анри де Марсе, ты выиграешь, потому что у
Анри де Марсе верная рука и твердая воля. Вот как обстоит дело: мой отец
пользуется немалым влиянием в английском правительстве; мы найдем
единомышленников и в Испании, с помощью г-жи Эванхелиста, ибо, однажды,
показав друг другу когти, мы с твоей тещей сочтем бесполезной взаимную
борьбу: ведь ворон ворону глаз не выклюет. Монриво, милый мой, уже сейчас
генерал-лейтенант; когда-нибудь он, наверное, станет военным министром, так
как благодаря своему красноречию приобрел большую популярность в палате.
Ронкероль уже назначен министром, а также членом тайного совета, Марсиаль де
Ла-Рош-Югон - посол в Германии и пэр Франции; вместе с ним мы заполучили
маршала герцога Карильяно, а также весь хвостик, оставшийся от Империи и так
нелепо приросший к позвоночнику Реставрации. Серизи орудует в
государственном совете, где он незаменим;
Гранвиль - в суде, вместе с обоими сыновьями; Гранлье при дворе в
большой чести; Ферро стал душой кружка Гондревиля, низких интриганов,
которые почему-то пошли в гору. Чего нам бояться, имея такую поддержку?
У нас есть свои люди во всех столицах мира, во всех правительствах, мы
незаметно захватываем власть. Что значат деньги по сравнению с нашими
великими замыслами? Сущие пустяки, безделица! Что значит женщина? Неужели ты
навсегда останешься школьником? Во что превращается жизнь, дорогой мой, если
все сосредоточено в женщине? В никем не управляемое, отданное на волю всех
ветров судно, послушное магнитной стрелке, устремленной к полюсу безумия, в
настоящую галеру, на которой мужчина отбывает каторгу, повинуясь не только
законам общества, но и безнаказанному произволу надсмотрщика. Тьфу!
Повиноваться страстно любимой женщине, испытывать наслаждение, передав
свою власть в белые ручки, - это я еще понимаю. Но повиноваться Медору! В
таком случае - к чертям Анжелику!
Весь секрет социальной алхимии, дружище, в том, чтобы брать от жизни
как можно больше, в каком бы возрасте мы ни находились, срывать весною всю
зелень, летом - все цветы, осенью - все плоды Целых двенадцать лет компания
весельчаков, к которой принадлежал и я, прожигала жизнь не хуже черных,
серых и красных мушкетеров, ни в чем себе не отказывая, позволяя себе порою
даже пиратские налеты. Теперь же, умудренные опытом, мы собираемся трясти с
деревьев спелые сливы. Присоединись к нам! На твою долю достанется кусок
пудинга, который мы состряпаем. Приезжай, и ты найдешь преданного друга в
лице Анри де Марсе".

***

Когда Поль де Манервиль окончил чтение этого письма, каждая фраза
которого, точно ударом молота, крушила воздушные замки его надежд, иллюзий и
любви, - корабль был уже далеко за Азорскими островами. Его охватил приступ
холодного бешенства и бессильного гнева "Что я им сделал?" - подумал он.
Обычные слова неудачников, слова людей слабохарактерных,
недальновидных, не умеющих заглянуть в будущее.
"Анри! Анри!" - воскликнул он мысленно, обращаясь к своему верному
другу.
Многие на месте Поля сошли бы с ума; он же бросился на койку и заснул
тем тяжелым сном, какой овладевает людьми, потерпевшими полное поражение.
Таким сном заснул Наполеон после битвы при Ватерлоо.

Париж, сентябрь - октябрь 1835 г.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел художественная литература