Вершовский М. А другого глобуса у вас нет?

ОГЛАВЛЕНИЕ

От похренизма к коррупции и обратно

И, конечно, еще один фактор – не из последних – осветить полагается: "это сладкое слово коррупция". Оно, слово это, вообще у многих по ассоциации со словом "полиция" возникает мгновенно. А значит, уже плотно на уровне подсознания – да пожалуй что и коллективного – живет.
(Ассоциация в этом плане штука интересная. Сами себя проверить можете – несложная технология, что бы там господа–психологи с умным видом не плели. Тут главное, не задумываться, а с ходу лепить, что в связи с тем или иным понятием из глубин вдруг всплыло. Как вот в том анекдоте, когда психа одного врачи на ассоциации проверяют, подкидывая ему слова и требуя мгновенно возникающих ассоциативных образов. "Человек?" "Нога." "Дом?" "Окно." "Машина?" "Винт." "Грудь?" "Женская?" "Да." "Тогда – часы–ходики." "Ходики??? Это как?" "А вот так: чмок–чмок, чмок–чмок...")
Так что ассоциативная эта пара – "полиция–коррупция" – на уровне массового подсознания закрепилась прочно. Чему прекрасной иллюстрацией может быть история, которая в 1970 году многие газеты планеты обошла.

Случилась она в Южном Вьетнаме – была в те далекие годы такая страна. Одному молодому еще полицейскому (может, как раз в молодости его дело и было) как–то по какому–то случаю предложили взятку: в десять долларов. А он – и теперь внимание и барабанная дробь – ОН ЭТУ ВЗЯТКУ ОТВЕРГ.
Тут, конечно, и правительство того Южного Вьетнама аж заколобродилось. Как же это, дескать, какого херувима в рядах родной полиции обнаружили! Тут же интервью пошли ("Как я от взятки отказался"), фотографии в газетах. И кончилось дело тем, что наградили неподкупного стража МЕДАЛЬЮ. Которую и вручили – под духовой оркестр и при большом стечении народу.
И, как я уже сказал, многие газеты планеты на историю эту откликнулись. Кто говорит, чтобы подчеркнуть, какая страшная коррупция в этом их Южном Вьетнаме цвела – ежели за не взятый червонец аж медали на грудь взялись цеплять. А я так думаю, что вполне могла их эта история и в принципе поразить. Потому что у вас, скажем, при слове "полиция" каковская ассоциация возникает? То–то же.

Не стоит, конечно, коррупцию трактовать совсем уж узко. Как будто она только тогда проистекает, когда стражи порядка у мафии на жалованьи состоят или впрямую купюры из чем–то там провинившегося (а то и в доску невиновного) населения вынимают. Нет, оно и это, понятное дело, имеет быть. Но понятие "коррупция" на мой взгляд все–таки шире. Это когда я сам себе и власть, и закон. Потому что так и состою – при власти да при законе. При кокарде. При пистолете. При камере с решетками. Или хотя бы при комнате вещдоков. И, коли при всем этом состою – так всем этим же, понятно, и пользуюсь.
Поэтому только совсем уж Богом обиженный репортер или тотально чокнутый правдоискатель могут ладошками всплескивать и "как же так" восклицать. Как они, умники эти, ахали и охали, когда в Маниле, столице филиппинской, со склада вещдоков пропало кокаина и марихуаны на какие–то страшные и многие тысячи долларов. Ну и что?
А то, что вышел к ним шеф городской полиции, полковник Женерозо Несесито, улыбнулся очаровательно и сказал: сожрали. Крысы проклятые с тараканами. Вот на такие страшные многие тысячи и сожрали. И кокаин, и марихуану. Ползают теперь по всей Маниле – и балдеют, сволочи.
С чем пресс–конференция успешно и закрылась.

И тут ежели какой читатель из истерически–прозападных фыркать начнет насчет того, что, дескать, что ж вы хотите, Третий мир, Вьетнам там Южный с Филиппинами, вы бы, дескать, еще Россию сюда приплели, и все такое прочее – так я такого умника только и могу, что к началу сей книги отправить (а уже после этого – куда и подальше). Ибо еще в начале этой книги и написано было черным по белому: РАВНОМЕРНО. Все эти милые человеческие качества – начиная от стержневого идиотизма и кончая наималейшими от него производными – по планете нашей распределены равномерно. В отличие от прочих благ цивилизации, о распределении которых разговор совершенно особый.
И на каждую филиппино–вьетнамскую историю всегда сыщется очень даже аналогичная прямо под сенью храма богиньки Демократии – в самых, то есть, демократических палестинах. Всегда. Человеческий материал – кругом тот же. А посему выпей свою пилюлю и уймись.
И вот вам была Манила, допустим, 1993 год, склад вещдоков, наркотики попертые. А вот вам, допустим, Нью–Хейвен, штат Коннектикут, год 1997–й. Тоже, между прочим, склад вещдоков.
С которого как–то незаметно исчезли реквизованные в нелегальных игорных домах десятки тысяч долларов. По поводу чего с рапортом выступил не какой–то там полковник Женерозо Несесито с иезуитской своей ухмылочкой, а очень даже англосаксонского местного вида шеф городской полиции. Чья версия событий оказалась не менее изобретательной, чем предложенная в Маниле сеньором Несесито.
Похоже на то, сказал шеф, что деньги эти СЛУЧАЙНО выброшены были в мусорный бак (десятки, напоминаю, тысяч долларов). А уже баки эти – СЛУЧАЙНО же не проверив, что правилами предусматривается – опустошили в мусоросборочные машины. (И уже потом, надо думать, проклятые крысы, еще в далекой Маниле так набезобразничавшие, до них все–таки добрались.)

А вот вам еще пара зеркальная вполне. Сначала – Третий погрязший в коррупции мир. Страна под названием Перу – Южная, то есть, Америка. Уж куда вам круче.
Происходило там, в Перу этом, ограбление какое–то дерзкое. И вот полиция по вызову вылетела – и за негодяями–бандитами погналась. Гонялись они по тамошним горным дорогам довольно–таки долго, но все–таки наша взяла, и загнали бравые полицейские грабителей в какой–то уж там угол. Ну, сперва, конечно, "руки вверх", а уже потом принялись и торговаться.
В общем, сунули бандиты стражам толстенную жмень купюр. На чем обе стороны полюбовно и расстались. Но в деле этом оказались свидетели, которые обо всей некрасивой истории куда надо стукнули. После чего начальство, понятно, своей доли тоже потребовало.
Тут–то едва не плачущие от позора и гнева бессильного полицейские и вывалили на стол начальству всю ту жмень дензнаков. Красивых да хрустящих. Но до единой банкноты – фальшивых.
История, что и говорить, занятная. Полицию купить – коли нужда приперла – дело, понятно, святое. Но чтобы при этом фальшивыми деньгами рассчитаться – это уже, пардон, ни в какие ворота.

Вот такая, значит, взятка в коррумпированной стране Перу место поимела. И вот вам теперь другая ситуация. Не просто в цитадели демократии – в Соединенных, то есть, Штатах – происшедшая, а в самом даже Нью–Йорке. Который ежели не пуп всепланетной демократии – так пусть мне тогда укажут, где этот искомый пуп располагается.
Тут, правда, не о взятке будет речь – но о все тех же мошенниками нагретых полицейских. Изначальной целью которых – полицейских, то есть – было нагреть тот самый закон, на страже которого они и пребывали. Тот же по сути случай, что и в Перу.
Выяснили они там в Нью–Йорке в 1996 году, что аж пятнадцать служащих полиции уже годами не платят налогов. (Что–то около четырех лет такой лафы у них получалось.) И не платили они эти налоги – а небезопасное оно в тех краях дело, там ведь за убийство зачастую меньше дают – с полной уверенностью в собственной правоте. Поскольку обзавелись полицейские соответствующими бумагами, купленными у мошенников, на левых документах специализировавшихся. И в каждой из таких бумаг было прописано, что такой–то и такой–то (в нашем случае страж порядка) "официально не является жителем Соединенных Штатов, а равно и легальным иммигрантом". То есть, вообще никто – и неведомо как на американской земле очутившийся. С такого ж – как прикажете налоги брать?
Ну, конечно, когда вспыла история эта – все за голову похватались. Тут ведь уже был не просто идиотизм, а просто–таки клиническая его разновидность. Тем паче, что за липовые эти бумаженции (на которых слово "липа" разве что метровыми буквами по диагонали оттиснуто не было) заплатили работники полиции – в которой, как мы и прежде знали, с гениями напряженка – от тысячи до двух тысяч долларов каждый.
И это ведь еще не все. Юмор в том, что в городском отделе зарплаты, где и следят за отчислениями в федеральную казну, с бумажками этими ознакомившись, головой согласно покивали – да и перестали с предъявителей налог взимать. Как же его и взимать прикажете, когда их, получается, в стране вовсе и нет – даром что они тут же в полиции служат! Так вот такая славная волынка четыре года и тянулась. (И я так думаю, мошенники те, что полицейских нагрели, сперва хохотали себе до упаду, представляя, как идиотов–стражей тут же под микитки и загребут. Ну да в конце концов оно, правда, так и вышло – но не сразу, не сразу.)
И – последний аккорд. Это чтобы чуть–чуть ослабить давление на и так уже измордованную полицию. В том смысле, что не одни они там такие умные. И это еще мягко говоря. Потому что бумаженции эти липовые, как мы уже видели, прикупили пятнадцать нью–йоркских полицейских.
И СЕМЬСОТ прочих служащих городского муниципалитета.

Еще одно замечание тут по теме может следовать. Это сравнениями ежели заниматься. Между Третьим, допустим, миром – и тем, что безусловно под номером Один. Тут могут и те различия возникать, что именно бедностью одних и богатством других объясняются. Да вот вам для ясности еще пара историй.
Тормознули в 1995 году в Мексике трое полицейских автомобиль один. Из приличных автомобиль был, новенький Гранд Чероки – не каждому в той Мексике (а я так думаю, и в Америке) по карману. Ну, тормознули его, понятно, с целью потрясти. Потому что семьи у мексиканских полицейских обычно большие, а зарплаты, напротив, маленькие. И у них там получается так, что иногда, глядишь, какие разбойники и сами дадут – а из других, напротив, вытряхивать приходится. Как вот оно в данном случае и происходило.
Ну, они задержанному этому – молодому еще человеку, годочков эдак двадцати – не стали ничего втирать, что вот, мол, нарушить изволили и все такое прочее. То ли он и впрямь ничего не нарушал, то ли непроизводительным им такое занятие показалось. В общем, вынули они свои пушки служебные – и деньги на бочку потребовали.
Один лишь прокол тут получился, что не спросили они его прежде на предмет удостоверения личности. А то бы могли там прочитать, что звали молодого человека Эрнесто Зедильо Веласко. И по тем же документам получался он никем иным, как сыном... мексиканского президента Эрнесто Зедильо.
Ошибка эта очень быстро очевидной сделалась, когда из–за поворота с визгом тормозов вылетели две машины с охранниками президентского сыночка. Которые Робин Гудов в полицейской форме и скрутили скоренько.
Ну, это, понятно, крайне неудачный для бедолаг–полицейских расклад лег. Я же тут о том, что вот и такой у них в Мексике заработок имеет быть. (О чем знающие люди туристов из более зажиточных краев очень даже серьезно предупреждают – держаться от стражей подальше.)

Теперь вот вам история ну совершенно иного событийного ряда. В пару однако с той, что выше, пристегнутая сознательно.
Снова мы с вами в Нью–Йорке оказываемся. В наши опять–таки девяностые годы. В 1996 году газета "Нью–Йорк Пост" поведала читателям, что интересные вещи происходят в городской полиции на предмет сдачи, пардон, мочи на анализ. Ну, они там эту мочу выборочно сдавать обязаны – для проверки, не хватанул ли кто из полицейских какого зелья во время рабочей смены, поскольку и наркоманов арестованных тьма, и склад вещдоков опять же тут, рядом.
Процесс, в общем–то, нехитрый. Стаканчик пластиковый в руки – и шуруй в сортир. Раз–два – и тащи теперь стаканчик куда положено. Но тут–то и заковыка, что на раз–два у них там почему–то никак не получалось. Из документов так оно следовало, что делалось таковское дело в конце ночной смены, когда утомленным стражам уже выходило время двигать домой. А тут их со стаканчиками давай по сортирам гонять. В такой ситуации не у каждого и не сразу продукт поступать начнет. Так что, может, и приходилось какое–то время впустую над стаканчиком постоять печально.
Я потому это все так детально расписываю, что для понимания ситуации надо вот это все в цветах и красках представить. Поскольку грустное такое стояние в сортире над сухим в доску стаканчиком – ну не идет, проклятая, и хоть ты тресни – выливалось в нью–йоркском полицейском департаменте в... сверхурочные. По причине "задержки мочеиспускания во время отбора проб на анализ". И сверхурочные по именно этой графе обошлись департаменту в ДВЕСТИ ШЕСТЬДЕСЯТ ТЫСЯЧ долларов.
Указывалось, конечно, и индивидуальное время, которое у каждого уходило на попытки отлить в стаканчик. Без этого кто ж сверхурочные и оплатит. Среднее время ожидания того, когда ОТТУДА закапает ТУДА составило по все тем же бумагам... ТРИ С ПОЛОВИНОЙ ЧАСА. И ведь – если арифметику кто не забыл – цифирь эта в отдельных случаях может и куда как круче оказаться. Если один простодушный идиот указывал, что он как только вынул, так и справил – то у другого по такой арифметике получалось аж семь часов тотально бесплодных усилий.
И вот я к чему все это веду. Ну не могут они себе в той Мексике, будучи как–никак в Третьем несчастном мире, полицейским за пописать аж такие тысячи платить. Потому и приходится дедовскими методами – с пушкой наперевес. А уж те, что из более ухоженных краев – те, случается, и с совсем другим инструментом в руках на дело ходят.

Вот вам и вопль упомянутого выше невротика насчет того, что "Америку не трожь". Как будто действительно такая уж разница принципиальная при левом–то заработке – пистолет у разбойника в руках или еще какая штуковина. Но, конечно, и то правда, что по–разному они там, в Америке, на своих глядят – и на всех прочих внизу. Тут, понятно, и гордость национальная (интересно, что вместо нее у российского невротика работает? хотя может, что и она же – это ведь как трактовать), и тот чисто защитный психологический механизм, по которому ребятам из сытых не очень про свои болячки да язвы распинаться хочется (в этом плане у них подход в целом куда здоровее нашего будет). Оно ведь насколько интереснее и пользительнее посмотреть, какие ужасы в других, более экзотических краях, происходят. С тем, чтобы поахав в свое удовольствие, задремать со сладкой мыслью, что и у них в цитадели тоже, конечно, не рай, но чтобы аж так...
Аж как "аж так"? Не такая уж тут банальная проблема вырисовывается. Ну вот вам хотя бы ситуация. Помните отечественную историю про приговоренного к смерти бандита – Сергея Мадуева? И влюбленную в него прокуроршу, Наталью Воронцову, которая ему на свидание пистолет притащила – а из пистолета этого Мадуев потом охрану и перестрелял?
Должны помнить. Трагическая история. И, если о Воронцовой говорить – трагическая и отвратительная. Потому что жизни ее же товарищей на кону оказалась. Которые для нее вышли дешевле, чем собственная ее пусть даже и в доску пламенная страсть. Ну да Бог ей судья – а я не о том.
О том я это пишу, что сняли англичане телефильм обо всей этой катавасии. Не скажу, что такой уж шедевр был, хотя и премий ему навешали по всей планете – ну да тут корреляции давным–давно не существует, что в случае, скажем, Нобелевских премий вкупе с Оскарами уже и крайне подслеповатому невооруженным глазом видно. Так вот, фильм этот в тутошних краях – что по канадским, что по американским каналам – уж десятки раз под охи и ахи телеведущих демонстрировали. Трагедия, конечно, мрак, достоевщина. Таинственная мрачная Россия.

И вот вам другая история. Из совсем даже ихних краев. Причем если тот фильм о Мадуеве и Воронцовой с 1992 года без передоху на телеэкранах крутится, то эта, происшедшая в 1994–м, на телеящики так и не прорвалась. Да и в газетах еще искать пришлось, ковыряться.
Сидел в городе Риверсайд, в Калифорнии, один негодяй в тюрьме. А негодяй этот Фрэнк Сиско Бриджес и был, поскольку висел на нем целый букет прежних сроков – с тем, что последний свой тянул он за ограбление. И вот, в тюрьме сидя, подал он заявление на бракосочетание с некоей гражданкой, что законом никак не возбраняется.
Ну, подошла, значит, дата брачной этой церемонии. Которая во всех подобных случаях там же, в тюряге, и происходит. Но тут случай был совершенно особый, поскольку невеста была не кто–нибудь, а офицерша полиции, работающая с дословно освобожденными преступниками. В общем, она в тюрьму эту явилась – да и вытащила его на денек (наверное уж под расписку какую–нибудь), чтобы все как у людей на ихней той свадьбе состоялось.
Опять–таки не о том я, что вот, дескать, пользуясь служебным положением, и так далее. То есть, и о том тоже – но истории пока еще не конец. А дальше оно так произошло, что женишок куда–то в разгар свадьбы улизнул. Потом, правда, вернулся быстренько – через полчаса всего. Но успел за это время изнасиловать СЕМИЛЕТНЮЮ девочку – и вдобавок заразить ее СПИДом, поскольку уж давненько болел этой страшной болезнью сам.
И вот она – "Оукленд Трибьюн" от 29 января 1994 года. Городская газета. За пределами калифорнийского города Оукленда не особо и читаемая. А вот телевизор. В котором на каждом втором канале – ужасающая история Мадуева и Воронцовой. А как же. Экая ведь достоевщина, в самом–то деле. Темная, мрачная Россия...
Ну ладно. Пусть они себе и дальше утешаются, коль уж оно ихнему здоровью на пользу идет. А мы лучше калейдоскоп свой крутить примемся.

Прежде, однако, чем в разговоре о коррупции точку поставить, хотелось бы объясниться. Почему, то есть, не затрагивали мы главную ее разновидность – мощную, ворочающую совсем уж бешеными миллиардами, разветвленную и пронизавшую властные структуры по вертикали до самого самого. Почему?
Да вот именно потому, что о ВЛАСТИ речь. О политике. О которой мы с вами уже вдосталь побеседовали (договорившись к тому же от крутой–то патологии подальше держаться – а в политике без нее как же?). И большие полицейские чины – они уже не столько полицейские, сколько политики. Посему мы здесь все больше о тех, что рангом куда как мельче. Они ведь, кстати, гораздо чаще и в газеты попадают. Поскольку им с газетами судиться сложнее (где ж им, бедолагам, на такого профессора–адвоката–Дершовица денег–то наскрести?) – да и газетам на них наезжать как–то спокойнее, чем, скажем, вон на того шефа полиции. Который – а вы не знали? – человечек как–никак губернатора, и с ним, губернатором, если не в теннис, так в гольф режется регулярно. И вам что, надо объяснять теперь, чей человечек сам губернатор?
Оттого и процессы о многомиллионной коррупции в коридорах власти – штука редчайшая. В отличие от, допустим, таких расследований, как дело детектива Майкла Д. Кернза, что в штате Вирджиния в 1997 году состоялось.
Судили этого детектива за то, что запустил он руку в склад все тех же вещдоков. Но тут даже не наркотики с крутыми тысячами на кону стояли. Обвиняли Кернза в том, что похитил он с упомянутого склада – страшно подумать! – приемник "Сони", лазерный фонарик, фотографию Мерилин Монро (в рамке!), а также пять пар очков и несколько десятков почтовых марок.
И, конечно, детектив Кернз на суде отбивался всячески, оправдывался и все такое – по рассеянности, дескать, дело вышло. Ну, такие, в общем, глупости. Но как уж он там не отбояривался, а всыпали ему по первое число – да еще и в газетах всесветно припечатали (я ведь эту историю тоже не в полицейских протоколах раскопал).
А для всех прочих урок и впрямь правильный получался. Ты же в конце–то концов страж порядка и закона – так, стало быть, не воруй! Ну а уж ежели воруешь, то так это делай, чтобы на всю братию – от прокурора с судьей до губернатора – хватить могло. И тогда – отчего бы и не в гольф, хоть с тем же губернатором?

Посему, конечно, с такой вот коррупцией они борются. Безжалостно и бескомпромисно. Да вот и в Англии тоже обрушились – в 1996 году – на одного такого же. Там, в городе Лидсе, офицер полиции Эндрю Уайтфилд по данным следствия уворовал... калькулятор. Я еще раз отдельно это напишу для любителей скорочтения, которые слово это могли как "компьютер" впопыхах прочитать. Вот оно вам это слово по буквам: К–А–Л–Ь–К–У–Л–Я–Т–О–Р. Стоимостью аж в ЧЕТЫРЕ доллара.
Ну, в общем, следствие, дознание – все как положено. А уж в конце – опять–таки как положено – суд. Присяжные, прокуратора, адвокаты, судья с молотком. Правда, присяжные Уайтфилда оправдали, поскольку, не взирая на мощное расследование, доказательства его вины показались им не такими уж железобетонными.
А расходы на два суда (первый почему–то уж там был отложен), да на все прочее (расходов на следствие, однако, не считая) составили – в пересчете на обязательные доллары – СТО ПЯТЬДЕСЯТ ВОСЕМЬ ТЫСЯЧ. При цене предположительно упертого калькулятора, если помните – в четыре монеты.

Так что тезис этот, конечно, самоочевидный. Насчет того, что куда как безопаснее плотвичку ловить, чем какую–нибудь большую белую или даже хотя бы и тигровую акулу. Но здесь и то мне однозначно заявить хочется, что без особого сочувствия к плотвичке я все это пишу. И не потому только, что заповедь "не укради" есть заповедь абсолютная.
Вот лет тридцать пять назад – посочувствовал бы. Именно тогда стал подниматься мутный вал презрения и даже ненависти к полиции (я в данном случае о странах победившей демократии), который ныне в такое цунами выхлестнул. И тогда крали ребята в мундирах, и тогда клевали там и сям по зернышку, и тогда гении в их рядах сотнями да тысячами не толклись. Но, как предупреждали в те еще годы наиболее дальновидные и наименее истеричные, полиция была единственной реальной силой, ограждавшей большинство населения (включая и визжавших либералов) от тех, кто не только на упомянутую заповедь, но и на все прочие девять чихал с высокой колокольни. Сделайте эту силу импотентной, предупреждали дальновидные, и на кону будут жизни. Ваши – и ваших детей.
Глаголы и причастия выше – в печальном прошедшем времени. В настоящем – разве что воплотившиеся в реальность пророчества. О чем могут свидетельствовать и родители, имеющие несчастье отправлять своих чад в публичные городские школы. И корейцы–магазинщики в Лос–Анджелесе, держащие под стойкой заряженные обрезы (поскольку, при всей их поразительной законопослушности по собственному горькому опыту калифорнийские корейцы знают, что никакая полиция от погромщиков их защитить не сможет и защищать не будет). И любой другой обычный гражданин, трижды задумающийся, прежде чем дать сдачи хулигану – который ведь может оказаться представителем расового, этнического или, не дай Бог, сексуального меньшинства.
А полиция, благодаря слаженным усилиям вождей либерализма, давно перестала быть хоть каким–то, пусть и не в доску надежным, но щитом, превратившись в еще одну структуру вездесущей партии неколебательных похренистов. Которые на работе, как известно, не сгорают. Не говоря уже про закрывание грудью каких бы то ни было амбразур.

Вот вам на эту тему одна очень показательная история. Двадцать седьмого ноября 1996 года в Сиэттле имело место ограбление банка. Ограбление суматошное, безобразное и весьма кровавое, поскольку дело кончилось перестрелкой грабителей с полицией, в результате чего несколько человек были ранены, а один из бандитов, Уильям Скарлок, от полученных ран скончался.
Ну, история не сказать, чтобы очень уж уникальная. Любой американский телеканал вас такими в любой отдельно взятый день накормить может. Но один поворот в ней оказался весьма интересным и новаторским.
Шестеро полицейских, участвовавших в той перестрелке, подали в суд на оставшихся в живых грабителей – Стива Майерса и Марка Биггинса. При том, что сидели эти гаврики и так в тюрьме – по уголовному положенному приговору. Но этот иск был сугубо гражданским. Полицейские домогались денежной компенсации... за "эмоциональный шок", полученный в результате возникшей с бандитами перестрелки. Назвав поведение грабителей "экстремистским и вызывающим", истцы требовали взыскать с виновных какие–то уж там деньги в их, истцов, пользу.
И если этого кому–то еще мало, то могу процитировать мистера Зилера, адвоката упомянутой полицейской шестерки. И процитирую я мэтра буквально.
"Они не пошли на это ради денег. Истцы хотели дать понять всем своим товарищам–полицейским, что они – полицейские – не обязаны иметь дела с подобными неприятностями."
Не спешите. Перечитайте последний абзац – речь мэтра Зилера – еще раз. Штука в том, что ведь ничего от себя мэтр и не добавил. Это и был "мессидж", послание, воззвание – ибо какие же такие миллионы можно надеяться получить с двух уголовников, что уже и так на нарах отдыхают? Именно воззвание это и было, суть которого действительно сводилась к тому, что полиция "не обязана иметь дела с подобными неприятностями".
С какими "неприятностями"? Ответ прост, да и сама эта история множественных толкований не допускает. С необходимостью лицом к лицу оказываться с вооруженными преступниками. С необходимостью вступать с ними в бой. С необходимостью рисковать здоровьем – а то и самой жизнью. Именно со всем этим – по мнению шестерки вкупе с адвокатом – они "не обязаны иметь дела".
Комментарии? Милые мои, да какие уж тут комментарии...

В чем–то похожий иск предъявил гражданке Джейн Либераторе сержант полиции Марк Байерс в городе Санрайз, штат Флорида. В начале 1996 года он вместе с товарищами был вызван в дом, где мадам Либераторе проживала, по поводу угрожающего шума, скандала и прочих малоприятных для соседей моментов.
Дым оказался не без огня, поскольку, как выяснилось, мистер Либераторе, законный муж Джейн, застукал подругу жизни прямо на священном супружеском ложе в компании с непрописанным субъектом мужского пола. И вдобавок голышом – в чем мать родила. Отчего и возник шум и гам, в результате которого муж любовничка порешил и кинулся разделываться с неверной Джейн – но тут–то полиция и ворвалась.
И вот на эту–то неверную Джейн сержант Марк Байерс в суд и подал. Требуя компенсации за вывихнутую кисть руки, которую он повредил, когда всей бригадой они входную дверь высаживали. В иске своем сержант Байерс указал, что аморальное поведение мадам Либераторе подвергло его жизнь опасности, а также причинило расстройство здоровью. И адвокат Байерса то же самое со всей убежденностью подчеркнул, сказавши, что "если ты изменяешь мужу и создаешь ситуацию для убийства человека, да еще и травмы полицейского, то за это надо отвечать".

Потому, думаю, уже не в диковинку читателю будет иск, выдвинутый полицейским Норманом Мартинесом против владельцев некоего бара в городе Санта Фе. Ему там, этому Мартинесу, в драчке – которая, как выяснилось, не совсем без его вины состоялась – своротили немного нос. Отчего иск и случился.
В котором Мартинес требовал компенсации именно за этот выведенный из строя нос, поскольку являлся сей орган едва ли не основным рабочим инструментом нашего полицейского (так оно, во всяком случае, из иска следовало). Ибо теперь, будучи дорожным полицейским – гаишником, то есть – он не в состоянии будет унюхать алкоголь в дыхании того или иного подозрительного водителя.

Ну, последний–то случай тут более для вящей калейдоскопичности да отдохновенности вставлен был. Но и так, думаю, понятно, что не настроена нынешняя полиция на какие бы то ни было неприятности да опасности. Да и с чего бы на них было настраиваться, когда у прочих похренистов жизнь эвон какая благополучная – и чем же это мы хуже получаемся?
Так что в бой, похоже, не рвутся. Оно ведь логично. Потому как в бою того – повредить могут.
Отчего поразительные порой истории происходят. Как, скажем, та, что в городе Батон Руж, штат Луизиана, имела место.

Хоронили там, в этом Батон Руже, некоего гражданина. Панихида – все честь по чести. Во время этой–то панихиды все и случилось. Когда говорил старенький – восьмидесяти одного года – пастор прощальное слово, кинулся на него некий маньяк, Фредди Армстронг. С ножом. И этим ножом пастора зарезал насмерть. А потом – уж прошу прощения за кровавые подробности, но они, уверяю вас, здесь существенны – тем же ножом ему, пастору, голову отрезал. В присутствии всех этой панихиды участников, среди которых было и НЕСКОЛЬКО ПОЛИЦЕЙСКИХ.
Ну, газеты, понятное дело, историю эту и так и сяк обсасывали – и впрямь леденящее ведь сердце событие. Более всего места посвятив обсуждению вопроса: подсуден убийца или нет. Адвокат Армстронга, Дэрил Блю, утверждал, что конечно же нет. Да вот вам и цитата из него, буквальная: "Какой нормальный человек в присутствии полиции будет кому–то голову отрезать!" Аргумент сильный, что и возразить. Так получается, что любому нормальному человеку любому другому нормальному человеку голову отпилить – раз плюнуть. При условии, конечно, что полиции рядом нет.
Ну, понеслась тут, конечно, дискуссия. Нормален – ненормален, судить – не судить. Но никто не задался вопросом хоть и несколько в сторону уводящим, но от того не менее важным.
Как оно вообще могло получиться, что все–таки отрезал – а ведь отрезал, и вчистую – этот Армстронг старику–пастору голову? Ну, зарезать – это еще можно себе представить. Вскочил, подлетел, ударил ножом. Но тем же ножом голову ОТПИЛИВАТЬ (я снова прошу прощения, но вовсе я тут не упиваюсь кровавыми сценами) – на это все–таки не одна–две секунды нужны. И опять–таки могу я представить, что вся прочая публика – к крови непривычная и за жизнь свою справедливо опасающаяся – в ужасе так и застыла во время всей этой операции. Но те–то НЕСКОЛЬКО полицейских? Их–то что в такой ситуации заморозило?
Только один вариант тут и получается. Тот, что заняты они были тем, что прикидывали: какую сумму иска к головорезу Фредди предъявить можно будет. За безусловно пережитый "эмоциональный шок".

Очень уж нежный и ранимый нынче полицейский пошел. Что эмоционально, что – или даже тем более – физически. Вот, например, какая драма с лейтенантом полиции Эдом Вагнером произошла.
Служил он в Уэст Палм Бич во Флориде – и не где–нибудь служил, а в группе спецзахвата, в тех, то есть, ребятах, что первыми в бронежилетах да в шлемах под бандитские пули кидаются. Ну, это уж без дураков – элита. И вот как–то один из товарищей его, Вагнера, шутя в захват – в двойной такой нельсон – взял. После чего у лейтенанта Вагнера шея несколько и разнылась. О чем он, как оно нынче водится, начальству и сообщил. Дескать, шея у меня чувствительная, и мне бы такую обстановку надо, чтобы ее впредь не перенапрягать. Чтобы, дескать, в самые первые ряды меня уже не совать.
А начальство к этому отнеслось очень даже бессердечно. Раз, сказали, шея нежная очень, то сиди тогда за бумагами. Пока все прочие под пули бегать будут. А то ведь в этой группе захвата шею натрудить запросто – не ломом кто врежет, так балка какая вполне рухнуть может.
Ну и, конечно, подал на них на всех лейтенант Эд Вагнер в суд. Чтобы, значит, признали ему инвалидность, но в группе захвата несмотря на такую ограничивающую запись в трудовой книжке чтобы держали (я уж не знаю, как он себе это видел – в качестве почетного члена, что ли). На первом–то слушании его судья послал куда дальше – но, говорят, не сдается Эдди и намерен дальше судиться. Да и то сказать, боец–то ведь – из элитных.

Да что уж шея растянутая – тут блоха–то за задницу укусит, и то ведь какая катавасия затевается. И насчет блохи я тут нимало не пошутил. Случилась такая история – не в Америке, правда, а в более близкой Голландии. И совсем недавно.
Так оно там получилось, что пришлось двум полицейским арестовывать одного типчика в амстердамских кварталах бедноты. (Могут, конечно, некоторые и усомниться – но уверяю вас, есть там и такие.) Ну, дальше тут не в типчике дело – а в том, что вернувшись в участок, приволокли эти два бойца с собой и целую армию блох. На себе и приволокли, нимало о том не подозревая.
Ну, оно вскоре и началось. То один заскребется вдруг, то другой вскрикнет, за упомянутую выше задницу хватаясь. И, конечно, в такой обстановке уже никому не до полицейских задач стало. Так тем у них там все кончилось, что участок целиком пришлось ЭВАКУИРОВАТЬ, экстерминаторов вызывать – и, пока те с блохой воевали, на сутки полицейское отделение из строя вышло полностью.
И почему–то не кажется мне, что в другой раз бравые полицейские в те же кварталы сунутся – хоть даже и за убийцей гоняясь.

Нежные. Легко ранимые (пусть даже и блохой за дважды упомянутое место). С чрезвычайно тонкой, как оказалось, психикой. Что яростно утверждают по этой психике специалисты из Портсмутского университета в Великобритании.
Как показали их исследования, руководил которыми доктор (а как же) Олдерт Вридж, на психику полицейских крайне отрицательно влияют сирены и мигалки, на их же полицейских машинах установленные. До такой даже степени, что, запустив всю эту видео–аудиоаппаратуру, приезжают они на место происшествия уже порядком заторможенные. И, что особо подчеркивалось в научном трактате, с резко пониженным желанием применять полагающееся по штату оружие.
Странно вообще–то оно получается. Так ведь думалось, что весь этот вой сирен, огни бегущие, скорость бешеная – что все это только адреналину в кровь вбрызгивает, да так, что к месту происшествия уже одни Ван Даммы с Чаками Норрисами подъезжать должны. А с другой стороны, вон оно что наука, с которой не поспоришь, утверждает (у них ведь в Портсмуте, если не забыли, аж доктор во главе). Стало быть, не просто нежные они там в полиции, а как–то уж особо нежные. До трогательной какой–то хрупкости...
Так что и в бой, и тем паче на амбразуру – это, пожалуй что, маловероятно. А логический ряд продолжая, оно ведь непохоже, чтобы и вообще к работе рвались. Чему и помимо логики доказательств в избытке.

Радикально решил это дело – насчет того, чтобы сократить затраты драгоценной физической и особенно интеллектуальной энергии – полицейский инспектор в Бронксе (район Нью–Йорка) Энтони Киссик в 1995 году. Он в своем 50–м отделении полиции разработал инструкции по принятию жалоб у населения. И так по его инструкциям выходило, что ежели жалобщика просто отметелили, ничего такого не сломав, то никаких бумаг заводиться и не должно.
Так оно в инструкциях и было перечислено: ни кровь из носа или даже ушей, ни фонарь под глазом, ни губа расквашенная. Только и единственно переломанные кости – или уж такие раны, что наложения множественных швов настоятельно требуют.
Ну, а помимо экономии трудовых резервов – вы представляете, насколько преступность в целом в 50–м отделении снизилась? Хотя и то заметить надо, что не все еще сделано. Простор для творчества еще даже у инспектора Киссика ого–го. Кость кости ведь тоже рознь.

Симпатичный случай выдающейся полицейской лени имел место в 1997 году в городе Ленекса, штат Канзас. Шефиня тамошней полиции (ну не шефом же мне женщину называть) мадам Элен Хансон должна была лететь на какую–то солидную и представительную полицейскую конференцию. Приобрела заранее авиабилет, вещи намерилась складывать – а тут какие–то обстоятельства семейные вмешались. Да так, что лететь ей уже не получалось.
В такой ситуации решила шефиня полиции отправить вместо себя сотрудницу, Дон Лейман. И тут возникала необходимость один авиабилет сдать, а другой приобрести. И переправить удостоверение командировочное. Невелик труд, конечно – но полицейская шефиня Элен Хансон придумала, как и к этому делу с наукой эргономикой подойти.
Вместо того, чтобы вожжаться аж с тремя–четырьмя бумагами, выправила она новое удостоверение для мисс Лейман. Где фотография была ее, этой сотрудницы – а фамилия и все прочее самой шефини Хансон. Так что прочих бумажек переделывать уже не пришлось.
Просочилась, однако, история. Пофыркала мадам Хансон, конечно, запустила пару истерик – но все ж извинилась потом. Перед... авиакомпанией. Хотя на мой непросвещенный взгляд не только с авиаторами проблемы здесь возникали.

А то вот еще случай, ради которого завернем снова в старую добрую Европу. Задержали там в аэропорту столичного города Осло – в Норвегии, как самые образованные догадались – некую особу. И тут неважно, за что задержали. Суть истории в том, что раздевали особу эту и в аэропорту, и уже позднее обследовали голышом – так оно по бумагам полицейским выходило – в КПЗ. Где и сунули в женское отделение – на целых две недели.
И только по прошествии этих двух недель выяснилось, что особа, мирно сидевшая среди представительниц прекрасного пола, была... мужчиной. Но никакой это не был сложный медицинский случай, когда определить кто есть кто получалось бы нелегко. Нет, самый что ни на есть обычный мужик – арестованный, правда, в женском платье.
Но ведь и в аэропорту, и в КПЗ шмонали его уже в чем мать родила. Получился некоторый неприятный казус, после чего затеялось и обязательное полицейское расследование. А уже по результатам его инспектор столичной полиции Лейф Оле Топнес поведал прессе, что, к сожалению, "наша техника обыска и осмотра задержанных пока еще недостаточно развита". Красиво сказал так. Грустно – и красиво. Не в пример изящнее, чем, скажем, просто: "пардон, обгадились".

Так что – оставляя даже в стороне все амбразуры и пули свистящие – не сказать, чтобы сгорали на работе. Иногда, конечно, на эту тему шум затевается – но это когда совсем уж особый жалобщик попадется. Такой, как судья Строб.
Судействуя в своей родной Айове, поехал как–то Джозеф Строб в гости – в город Омаха, что в штате Небраска. Где у него в первый же день пребывания свиснули автомобиль. Ну, тут, во–первых, вор мог и не знать, что автомобиль этот судейский. А во–вторых, это ведь он у себя в Айове судья – а в штате Небраска визитер, и ни на копейку не более того. Но так ли, иначе ли – а машину угнали.
Дело было вечером – и тем же вечером отправился судья Строб с заявлением в полицию. Добрел уж как–то до участка и принялся в дверной звонок названивать, поскольку двери были закрыты наглухо. Звонил он так с минут пяток (и, как рассказал позднее газетам, видел за стеклом полицейских, которые неспешно прогуливались туда–сюда, на звонок никак не реагируя). Тогда судья Строб избрал другую тактику и решил позвонить в то же отделение из автомата, стоявшего тут же у здания.
Дежурный должным образом снял трубку, но дверь судье все равно открыли не раньше, чем через десять минут. Еще через десять минут появился полицейский, который не возражал принять у Джозефа Строба заявление насчет кражи его автомобиля. Не возражал – но временно исчез. Сменил его сержант, который тоже возражений, вроде, не имел, но исчез с той же пугающей закономерностью. И только когда к зданию подъехала одна из дежурных машин, вылезший из нее полицейский, выслушав Строба, усадил его за стол и записал все необходимые данные.
Ну, конечно, судья Строб раскипятился на весь белый свет. И то сказать, виданное ли дело судью – в Америке должность, как выразился бы великий стилист Ульянов, архипочетная – эдак–то мурыжить. Отчего, конечно, история эта в газетах прогремела, попав, соответственно, и на эти страницы.

Но это, как мы уже заметили, судья. А вот вам и случай с гражданами из попроще. В марте 1996 года некая Эми Хоу была сбита автомашиной в самой столице Соединенных Штатов. Сбита, слава Богу, не насмерть – но перелом ноги все–таки случился. Виновный водитель с места происшествия удрал, но свидетелей было море. И трое из них успели записать номер негодяйского автомобиля.
Тут, казалось бы, для полиции уже и тесто замесили, и сковородку разогрели. Только и осталось, что блинчик испечь. Ан дело как стояло, так и продолжало пребывать в таком вертикальном положении.
Тогда муж Эми Хоу сделал и следующий шаг. По номеру автомобиля он каким–то уж там образом выяснил фамилию и имя владельца, а равно его, владельца, домашний адрес и даже телефон. С каковыми данными и явился в полицию.
И только в сентябре – почти семь месяцев спустя после происшествия – полиция наконец раскачалась. Полицейский спикер, выступая перед прессой – а мистер Хоу поднял–таки некоторый шум, оказавшись из нетерпеливых – сказал, что теперь, когда полиция располагает необходимыми данными, она готова начать расследование.

Что ведь, как вы понимаете, тоже ни черта еще не значит. Здесь речь не о том даже, что расследовать этим столичным полицейским было практически нечего, поскольку пострадавшие и сам–то блинчик за них уже испекли. Речь о том, что ведь взявшись – неизвестно еще чего и нарасследуют.
Этот момент в их полицейской работе для окружающих – однозначно один из самых небезопасных. Что вам хотя бы и Кевин Экерман, студент Бостонского университета, мог бы поведать. В июне 1997 года арестовали его по обвинению в поджоге. После чего расследование на всю катушку и раскрутили.
В оправдание полиции – очень уж относительное и натянутое оправдание –то лишь сказать можно, что типом лица Кевин и впрямь злоумышленника–поджигателя (которого один свидетель вроде бы засек) несколько напоминал. И, хотя был он на ПЯТНАДЦАТЬ сантиметров выше того (что свидетель все–таки отметил), закрывать дело полиции было невтерпеж, отчего бедного Кевина и поволокли на скамью подсудимых.
А уже на судебном слушании выяснилось, что полиция никаких доказательств причастности Экермана к преступлению не собрала и собирать, похоже, не намеревалась. За исключением, конечно, упомянутого физиономического сходства. Никаких следов – ни бензина, ни золы там с пеплом – не было обнаружено ни на его одежде, ни на коже. Не имел он и никакого мотива поджигать что бы то ни было. И еще: ПЯТНАДЦАТЬ свидетелей показали, что в момент совершения преступления Кевин Экерман был с ними на развеселой студенческой вечеринке, никуда ни на минуту с нее не отлучаясь.
А это совсем уж на сладкое. Единственный свидетель, на показаниях которого все это дело полицией и было выстроено, сам сиживал не единожды. К тому же более чем раз–другой именно за дачу ложных показаний.
Конечно, какое уж тут обвинение может быть. Отпустили парня с Богом. Всего–то и отделался тем, что с июня до февраля на нарах отлежаться пришлось.

Расти Стриклэнду, жителю Рима (есть такой в штате Джорджия), полицейское расследование стоило чуть больше крови и нервов. В 1991 году полиция – по какому–то уж там сигналу – ворвалась в его дом, учинив обыск, в ходе которого были найдены десятки пластиковых мешочков с белым порошком. Арестованный Стриклэнд, что удивительно, не особо и нервничал, а всего лишь просил полицию сделать анализ содержимого найденных мешочков. А вот когда полиция положила на стол результаты анализа, согласно которым белый порошок был самым отборным кокаином – у Расти задрожали и руки, и ноги, и все остальное. Братцы, сказал он, да за что ж вы меня так–то под монастырь, какой кокаин?!
Так вот и продолжал орать, даже и на суде, где ему впаяли весомых двенадцать лет. Сидит себе Расти Стриклэнд – в не самой, понятно, для него симпатичной компании. Но и не просто сидит, а строчит слезные письма – начальнику полиции, судье, губернатору. Не с просьбой о помиловании, нет – с просьбой сделать ЕЩЕ РАЗ анализ проклятого порошка.
В общем, через полгода кто–то сверху приказал: черт с ним, порошком, просейте уж там его да засыпьте в положенную колбу, чтобы этому писателю раз и навсегда кислород перекрыть. После чего был сделан анализ.
Который показал, что белый порошок, стоивший Расти двенадцатилетнего срока есть не что иное, как... порошковое мыло. И что мешочки эти криминальные даже следов кокаина не содержали. После чего и получился наш Расти свободным человеком, всего–то год без какой–то малости в тюряге протрубив.
А с первым анализом дело было очень даже просто. Не было там никакого такого злого умысла. И судмедэксперт никаким таким личным врагом Расти Стриклэнду тоже не был. Просто шло у него дело к концу рабочего дня, когда порошок злополучный ему на анализ приперли. Спросил, конечно: на что тут подозрение имеется. Ему говорят: на кокаин. Что он, никаких колб не пачкая, в формуляр анализа и записал.
А уж дальше любой понимает: за подпись данную человек должен даже ценой жизни держаться. Тем более если эта жизнь – чужая. Так что эксперт свой анализ и на суде под присягой отстаивал. Ну, конечно, не вкатили ему, химику, двенадцати годов – как оно по справедливости полагалось бы. Уволили, правда – это уж на всю катушку. Но опять же не единственный же это Рим на планете. Уже химик тот где–нибудь еще химичит...

Вот и вышли мы с вами, как и обещано было, на экспертов – народ даже в полиции совершенно особый. Которому запросто одним росчерком пера – в результате минутной лени (а это у них, похоже, состояние перманентное) – невинного человека на десяток лет в зону сосватать, а то и на вышку определить. Хотя, конечно, случается и с точностью до наоборот – когда из–за той же лени преступник спокойненько продолжает по улицам ошиваться.
В конце восьмидесятых годов ушел с почетом на пенсию некий судмедэксперт, Джозеф Судимак, до того ответственно трудившийся в штате Огайо. А в 1995 году возбудила прокуратура дело уголовное по поводу состоявшегося едва ли не двадцать лет до того убийства. Которое – не взирая на явные признаки насилия – тем самым судмедэкспертом Судимаком было определено как самоубийство. Отчего никакое "висячее" дело никому больше глаз не мозолило (до, конечно, того самого девяносто пятого года).
Стали тогда и дальше бумаги славного эксперта Судимака ковырять. И наковыряли – гору. Среди прочего несколько очень интересных случаев.
В одном из них покойник был в двух местах продырявлен пулями, а затем переехан – кровавая до чего голливудщина – бульдозером. Заключение Судимака – "самоубийство".
Второй – наличие у покойника в крови моноокиси углерода, угарного, то есть, газа. Судимак решает, что траванулся несчастный, вдыхая выхлоп... собственной газонокосилки, которая, как выяснила полиция, уж пару лет как пребывала в тотально нерабочем состоянии. Заключение Судимака – "самоубийство".
Третий – задушенная жертва найдена на коленях, с веревкой на шее, связанными за спиной руками и напиханной в рот туалетной бумагой. Проверка на сообразительность: каково в данном случае было заключение судмедэксперта Судимака?
В десятку, братцы. "Самоубийство".
Так что разгребают они бумаги славного судмедэксперта. И, если особо упорных на это дело поставили – даст Бог, разгребут. А при особом везении, глядишь, и повыловят кого из тех, кто этих "самоубийц" настрогал. С той, однако, оговоркой, что за все прошедшие годы такой тотально безнаказанной лафы они ведь могли на стол Джозефу Судимаку не одно и не два тела сверх плана поставить.

И как оно славно было бы, будь Джо Судимак тем самым исключением, которое. Увы и ах. Их, таких Судимаков гораздо больше, чем оно для здоровья любой нации полезно было бы. Вот вам хотя бы вариант из гораздо более свежих.
В городе Ньютон, штат Массачусетс, пришлось прокуратуре расследовать обстоятельства смерти некоего гражданина пятидесяти двух лет. Нашли этого гражданина плывущим вниз по течению реки Чарлз. Ну, тут еще пара, конечно, моментов была. Плыл он не то, чтобы брассом, а так, дрейфовал потихоньку, поскольку был абсолютно мертв. Руки у покойника были связаны за спиной, а рот заклеен широкой изолентой. Такая, в общем, картина.
И вот выступил перед журналистами пресс–секретарь (кому больше нравится "спикер" – милости прошу подставить) прокуратуры, который сказал, что расследование ведется самым полным ходом. И, сказал пресс–секретарь, никаких усилий в плане дорыться до истины мы не пожалеем. Так что работа еще впереди – но, сказал пресс–секретарь, пока следствие склоняется к версии... Ага. Самоубийства. (Оно, как видите, с особой элегантностью происходит, когда судмедэксперты с пресс–секретарями усилия объединяют.)

И, что интересно, такая же до йоты картина и в тех расследованиях, что военные проводят, обнаруживается. В 1994 году газета "Филадельфия Инкуайрер" задалась целью – видимо, с подачи родственников – проверить обстоятельства смертей, случившихся в армии за самые последние месяцы. С первых же моментов газету несколько озадачило, что более сорока из них были проведены по графе "самоубийство".
В качестве примера одного такого "самоубийства" газета привела случай, когда военнослужащий был найден с огнестрельной раной головы – что само по себе самоубийства действительно не исключает. Озадачивали другие детали: пилотка, запиханная в рот, наручники, защелкнутые на запястьях – и провод, затянутый на шее.
Причем ни газета, ни те из военных следователей, что уже в отставке пребывали и согласились с журналистами информацией поделиться, даже и не пытались искать никакого злого умысла в такого рода "расследованиях". По общему мнению, все объяснялось гораздо проще – желанием поскорее закрыть дело. Иначе говоря, все той же вездесущей – ленью.

Вот такое, стало быть, трудовое рвение в целом и обнаруживается. Но ведь, с другой–то стороны, тотально отсидеться тоже не получается. Какую–то активность симулировать надо – а иначе какой же народ свои кровные народные денежки на ни хрена не делающую полицию выложит. Даже если этот народ – как оно обычно происходит – никто и не спрашивает. Видимость все–таки какая–то должна быть. Потому что кругом свободное как бы волеизъявление.
Так что некоторым образом чувствует полиция свою перед налогоплательщиком как бы ответственность. А будучи полицией, хотя бы в теории должна она яростно с преступностью бороться. При том, что – как мы уже наблюдали – никто ни на какие амбразуры не рвется. Не говоря о том, чтобы очередной эмоциональный стресс при встрече с матерым вооруженным преступником зарабатывать.
Но дилемму эту славные стражи порядка решают совершенно спокойно. Слава богу, хватает же и прочих граждан в стране – помимо тех, что с масками на физиономии да автоматами Узи или АКМ в руках. И их, этих прочих, арестовывать удается как правило с гораздо меньшими потрясениями – тут, конечно, речь опять–таки о полиции, потому как эмоции противоположной стороны есть ее, противоположной стороны, проблема.
Ну вот, например, достаточно приятно работа с детьми – школьного и едва школьного возраста – протекает. И тут, конечно, речь не о тех чадах, что время от времени в школах американских стрельбу затевают с летальным для окружающих исходом. Такие, ясное дело, в предыдущую забракованную категорию попадают, будучи несомненными источниками серьезных эмоциональных стрессов.
Нет, речь, конечно, о тех, что особых хлопот полиции доставить не должны. Да вот хотя бы – что далеко ходить – вполне недавняя и в доску нашумевшая история. О которой по всей планете – Россию включая – пропечатали во всех газетах с немалым изумлением. Да, та самая, что в Лексингтоне, штат Северная Каролина, произошла. Где в начальной школе поимело место ужасающее сексуальное преступление: потерявший всякое человеческое подобие развратник (он же – малыш–первоклассник) смачно, звонко и прилюдно ПОЦЕЛОВАЛ жертву (свою одноклассницу – малышку–первоклашку). После чего школьные власти, придя в состояние тотального ступора, вызвали власти полицейские. Которые и предъявили шестилетнему половому маньяку вполне официальное обвинение – в сексуальном домогательстве.
Но это я не рассказывал – так, напоминал. Потому как быть того не может, чтобы кто не слышал. Иное дело, что пресса так эту историю расписала, что каким–то совсем уж уникальным пятном в общей картине она смотрелась. Что истине, уверяю вас, никоим образом не соответствует. Если что в той истории наверняка не ночевало, так это уникальность, поскольку преступников такого возраста бесстрашная полиция отлавливала и отлавливает регулярно.

Пара случаев из последних – причем в одной только Флориде происшедших в начале 1998 года. В Пенсаколе полиция арестовала преступницу, Чакиту Домен. Но и то сказать – наворотила эта уголовная особа делов. В один отдельно взятый день (когда ее, собственно, и повязали) поцарапала двух учителей в своей школе, а одного – слабонервных просят это место быстренько пролистнуть – даже укусила. Скрутили, конечно, в участок доставили. А там уж по полной форме: в книгу арестов занесли, фотографии в фас и профиль сделали, отпечатки пальцев для пожизненного досье взяли – все как полагается. Ну и что, что бандитке этой пять годочков от роду всего? В повальном торжестве демократии перед законом все равны. (Не считая, конечно, некоторых скотов, всегда более равных, чем другие.)
Вторая схватка состоялась у полиции в Лейкленде. И тоже в школе. Правда, преступник был старше – и потому, я полагаю, опаснее. Будучи вдобавок особью мужского пола, а они, как известно, в статистике насильственных преступлений угрожающе лидируют.
Шестилетний Джастин Ресендес был арестован за то, что пытался драться с двумя учителями, директором школы, а также прибывшим к месту преступления полицейским. Опять–таки не обошлось и без телесных повреждений, поскольку кто–то и здесь оказался поцарапанным, а кто–то даже и укушенным. Ну, процедура известная – вплоть до фотографий в участке и отпечатков пальцев.
Но этот Джастин как–то совсем уж закоренело выглядел. После того, как из КПЗ его выпустили, бандюга этот никакого раскаяния не продемонстрировал, а гордо заявил поджидавшим его репортерам: "Пинков в ж... я им все–таки надавал". Так что сами видите – хоть и не грабитель с пулеметом, но тоже элемент злокозненный и небезопасный.

Хотя ситуации, подобные банковским налетам, с детишками тоже еще как возникают. В 1996 году в том же Лейкленде, где двумя годами позже бандита Джастина взяли, имела полиция вооруженное противостояние с другим уголовником – десятилетним Тимоти Бектоном. Окружному шерифу позвонили из школы, сообщив, что упомянутый Тимоти откровенно и регулярно школьными занятиями манкирует. После чего шериф и распорядился проверить, в чем там у этих Бектонов дело.
Выехал помощник шерифа по выданному ему адресу, где и обнаружил искомого злоумышленника. Который, на вопрос почему он не на занятиях, среагировал самым неожиданным образом. Схватив небольшое ружьецо, Тимоти взвел курки и направил его на полицейского – а другой рукой тут же сгреб свою трехлетнюю племянницу и прикрылся ею, как щитом. Как оно, собственно, на экранах ТВ ежедневно и многократно изображается. Хоть один урок малец, выходит, усвоил основательно.
Да еще и то сказал, что раньше он всех безжалостно перестреляет, чем они его в осточертевшую школу отправят.
Через семь минут, однако – так оно по рапорту выходило – решил этот Тимоти отчего–то сдаться. Я так думаю, тяжело мальцу было ружье в одной руке держать – другая–то племянницей занята была. Повязали, в общем. И на сей раз уже не одними фотографиями да отпечатками пальцев дело кончилось, поскольку предъявили ему – как взрослому – обвинение в киднэппинге (та самая то хихикающая, то хнычущая малышка–племяшка) и в вооруженном нападении на представителя закона.
Что так и осталось для меня неизвестным – подавал ли помощник шерифа на негодяя в суд с отдельным гражданским иском или нет. Вполне ведь мог эмоциональный стресс – и немалый – в такой ситуации состояться.

Но зря на полицию – со всеми этими школьными арестами – наговаривать я тут тоже не хочу. Не одних же они первоклашек в участок под белы ручки тягают. Приходится иметь дело с материалом и постарше. А, стало быть, и гораздо большей опасности. Пусть даже и в потенции.
В городе Порт Вашингтон, штат Висконсин, в 1996 году арестовали стражи порядка – и ведь мастерски все провернули, без малейших со своей стороны потерь – довольно–таки великовозрастного злодея. Шестнадцатилетний Джейкоб Каллас был арестован прямо в школе, где полицейские отважно на него набросились, надели наручники и препроводили в КПЗ. Там он на нарах и отночевал, горестно размышляя о преступной своей жизни.
А размышлять было о чем. Несмотря на неоднократные напоминания и даже повестки из суда (!), Джейкоб Каллас так и не представил в школу требуемые справки о том, что ему были сделаны необходимые прививки против кори, краснухи и свинки. Сами–то прививки ему вкатили честь по чести, о чем и Джейкоб, и его мама клятвенно школу заверяли – но закон есть закон, а для него, закона, бумажка завсегда важнее любого двуногого. Что семейству Каллас вполне наглядно и продемонстрировали – образом, надо сказать, весьма устрашающим.
Мама потом, конечно, глаза закатывала и всхлипывала на предмет того, что как же так, из–за клочка бумаги школьника в наручниках в тюрягу укатать, и все такое прочее. Сказавши даже: "Я не подозревала, в каком полицейском государстве мы живем". (Ну, тут мне этой маме кроме как "с добрым утром" сказать особо и нечего.)

Нет, не спускает полиция со школ бдительного своего ока (понять бы еще, как в такой ситуации все едва ли не ежедневные убийства в тех школах происходят). И, конечно, в поле зрения полиции не одни лишь ученики оказываются.
В 1995 году в Минеоле, штат Нью–Йорк, арестовали двух типчиков. Водителя школьного автобуса Роберта Хортона и дружка его, на том же автобусе частенько катавшегося. Причем если бы не провернула полиция расследование свое, так бы ничего и не подозревали ни учителя, ни родители. А ведь ситуация была из самых тревожных.
Нет, дело было вовсе не в сексуальных домогательствах двух арестованных типчиков – педофилами они не были. Преступление Хортона и дружка его состояло в том, что во время поездок рассказывали они своим пассажирам – в большинстве своем пяти–шести лет от роду – сказки. И самое возмутительное – СТРАШНЫЕ сказки. С сюжетами а–ля братья Гримм и тому подобное.
Братцы, честное слово даю, не шучу. Никому тут на этом берегу с такими вариантами уже давно не смешно. Если, конечно, кто–то очень жаждет самолично убедиться – так милости прошу, газета "Вашингтон Таймс" от 25 сентября 1995 года. Но тут дело в том, что это арест – все–таки не шутка, человеку на всю жизнь штамп во все личные дела – какую–то реакцию прессы вызвал. А сама–то тенденция не со вчерашнего дня на дворе.
Поскольку лютующая дамочка по фамилии Политическая Корректность давно уже и на братьев Гримм обрушилась, и на сказки в целом, и на Марка Твена с Шекспиром. Требуя – а рычаги для воздействия на тех, кто недопонимает, у этой дамочки имеются, да еще и какие – убрать весь этот ядовитый мусор (а с ним вкупе много чего еще, вплоть до Фолкнера с Хэмингуэем) из школьных программ, из планов издательств и вообще из всей новой ослепительно правильной реальности. И если с Твеном, Фолкнером да Шекспиром оно больше по части отдельных их творческих проколов происходит (неоднократно употребленное двумя первыми смертельно опасное нынче слово "ниггер" – "черномазый", и, конечно, "Венецианский купец" мэтра из Стаффорда), то со старой – и по новой раскладке НЕДОБРОЙ – сказкой бой во всей тотальности идет.
Мало, что с младых ногтей не тем вещам сказочка учит (ну, там, верность влюбленных друг другу, семейные всякие ценности, а то еще не дай Бог и патриотизм – ну и весь прочий хлам, что с корабля современности почти что уже и поскидывали). Она ведь, проклятая, и подсознание формирует. Коллективное. Что апологеты Политкорректности, хотя и будучи в большинстве закваски фрейдовской, а никак не юнговской, понимают все–таки хорошо.
Оно ведь куда как полезнее для них, апологетов, если подсознание это формируется обязательным телеящиком – в котором прежние сказочки ежели и появляются, то в таком виде, что у старшего поколения все оставшиеся волосы дыбом встают. Ну и, конечно, опять–таки книжками – но в которых новые уже сказочки пропечатаны. Вроде той, что я недавно с ужасом пролистывал.
Где мышка–мама выгоняет папу–мыша за грубость и нечувствительность к ее феминистски сформулированным принципам. А когда мышата говорят, что они теперь детки из разбитой семьи, мама снисходительно поясняет, что такого понятия в природе больше нет, поскольку участие папы в процессе создания и функционирования семьи совершенно необязательно. И тут–то все они начинают жить радостно и гармонично (я так думаю, на мышиное пособие по безработице, хотя мадам сказочница ни словечка о том не написала).
Но это я, конечно, отвлекся – до богиньки Политкорректности у нас еще отдельным образом очередь как–нибудь, да и дойдет. Здесь же суть в том, что повязали двух злодеев–сказочников, и очень своевременно повязали. Что в несомненную заслугу полиции поставить следует.

Так что работают, конечно. Трудятся. Но и не только на фронте искоренения преступности среди – и вокруг – молодого поколения. Фронтов–то еще – ого–го, помимо того молодчика с пушкой, что в банке стрессами угрожает.
Как вот в том же нью–йоркском метро, о котором мы уже писали (в связи с официально разрешенной нынче – до пупа – голотелесностью для особ обоего пола). Поскольку с обнаженкой бороться уже не дозволялось, кинула метрополитеновская полиция лучшие свои силы на борьбу со злоупотреблением иного рода. Как оказалось, в правилах нью–йоркской подземки есть пункт, согласно которому пассажиру запрещается занимать более одного места в вагоне. То есть, разваливаться как–то там по диагонали, ставить вещи рядом на сиденье, и все такое в том же роде. Даже – и это оговорено абсолютно однозначно – если в вагоне кроме этого зловредного пассажира–нарушителя никого больше и нет.
И понеслись бесстрашные полицейские штрафы горстями выписывать – каждый по полтинничку. В пятьдесят, то есть, полновесных долларов. (С тем, что потом обилеченный штрафной квитанцией нарушитель должен сам эти деньги туда–то и туда–то перевести – а в противном случае, понятно, суд и плюс еще судебные расходы.)
Ну и постарались же – действительно на славу. За один 1996 год выписав ТРИДЦАТЬ ОДНУ ТЫСЯЧУ таких квитков. Так что уж где–где – а в городе Нью–Йорке налогоплательщик может спать спокойно, поскольку зарплату свою тамошняя полиция не просто отрабатывает, а отрабатывает яростно.

Вот вам и фронты для бурной активности. Которые – да вы ведь и сами понимаете – при желании завсегда сыщутся.
Как сыскали их в далекой Новой Зеландии, где постановили самым серьезным образом бороться с собачьим, извините, дерьмом. Самое как бы естественное полицейское дело. Там, конечно, с собачками по улицам да паркам гулять не воспрещается – чего нет, того нет. Но вот, пардон, дерьмо за ними подбирать хозяева обязаны. Тут же и сразу же – требование, на мой взгляд, разумное и законное вполне. Иной вопрос, что лично я к наипервейшим приоритетам полицейской работы такую проблему причислить затруднился бы.
Они там, правда, в той Новой Зеландии полицейских не стали с других постов снимать для решения такой–то насущной задачи. Но видеокамеры поразвесили – большей частью в тех местах, что осквернению чаще всего подвергаются.

Израильские их коллеги тоже решили на этот счет не отставать. Но у них там то ли видеокамер было меньше, то ли, наоборот, полицейских больше – в общем, постановили они это дело без видеотехники делать. Для чего и создали в том же самом 1998 году в Тель–Авиве отдельное подразделение из прикинутых в штатское детективов с фотоаппаратами. Такой, то есть, дерьмовый патруль.
И вот они себе, значит, с видом самым отсутствующим по улицам да паркам тамошним бродят – и как чья собачка на газон какнула, тут же это дело фотоаппаратом: щелк. И тут уже, конечно, никакой крик не проходит, что, дескать, как же так, я же Рабинович, а это небось Хаймовича собака такие мерзости вытворяла. Поскольку есть железобетонный вещдок: фотография этого самого Рабиновича. С какающей собачкой, которая к Хаймовичу, естественно, никакого отношения не имеет.

Вот вам, пожалуйста, и еще фронт. А к самим животным – это полиция не только с полным расположением, но и не жалея никаких оставшихся от борьбы с бандитами–первоклассниками сил. Ежели вдруг животинка в какой сложной ситуации окажется.
Как вот, скажем, в центре города Белвиль, штат Иллинойс, давеча произошло. И оперативно ведь полиция отреагировала – опять–таки не зря народные денежки проедаем. Там, в этом Белвиле, постановили две собачки – Зевс и Челси (газеты даже клички сообщили – уж не знаю, кто там бродяжкам этим клички раздавал) – предаться одной, но пламенной страсти. Любви, то есть. Прямиком на проезжей части.
Что, как вы понимаете, для здоровья и жизни влюбленной пары было совсем небезопасно. И вот полиция местная в считанные минуты на месте оказалась, перекрыв движение по этой полосе вчистую и с умильными физиономиями дожидаясь, когда же у собачек в страстной их активности перекур наступит. А чуть позже приехала и машина из спецприемника для бездомных животных, чтобы им более подходящее помещение на случай будущей аналогичной нужды предоставить.
Так вот и замерло движение в самом центре Белвиля, пока собачья свадьба полным ходом катила. В десять утра. ПЕРВОГО АПРЕЛЯ 1998 года. (Который в Америке совсем, видимо, не случайно "Днем дурака" зовется.)

Вот такие в основном получаются полицейские будни. Не сказать, чтобы в точности как на киноэкране. Где сплошная пальба, визг тормозов и напряженные интеллектуальные схватки с монстрами преступного мира (которые на экране опять–таки куда как мозговитее выведены, чем оно в натуре имеет быть). Нет, будни, если разобраться, тоже не менее героические – со всеми этими арестами детишек и сказочников, судебными исками по поводу эмоциональных потрясений, да с жестким контролем над собачьей любовью и собачьим же дерьмом. Что на экран не попадает, видимо, в силу малой киногеничности. Хотя это уж как на чей вкус.
Но по правде сказать, случается пальба и в реальной полицейской жизни. И не так уж редко. Тут только и остается, что сказать "увы", потому что лучше бы уж ей не случаться вовсе. Пусть бы себе так и воняло порохом только с экранов. Там–то героические стражи закона всаживают в цель пулю за пулей без промаха – и, главное, сугубо по делу. Тогда как у настоящей, реальной полиции насчет "по делу" сплошь и рядом весьма проблематично получается. А ежели по поводу "без промаха" – так на эту тему лучше и вообще не говорить.

В городе Полсон, штат Монтана, некий преступник по имени Рич Логан затеял было от полиции удирать. Ну, честно говоря, "преступник" – оно, может, и крутовато заявлено. Все его преступление на тот октябрьский день 1997 года в том состояло, что, будучи в крепком подпитии, вознамерился он на своем автомобиле ехать в голубую даль. Чему полицейская леди по имени Тина Шлейл всячески пыталась воспрепятствовать.
Да и насчет "удирать" тоже не без преувеличения вышло, поскольку Логан в своем автомобиле с места тронулся, но двигался все–таки ползком. Видимо, считая невежливым на полном газу срываться, когда дама, пусть даже и полицейская, к нему в окошко стучится так страстно.
Так вот они с вполне пешеходной скоростью и продвигались – в поисках приемлемого для обоих компромисса. Но тут и вылетел на сцену героический коллега Тины, помощник шерифа Грант Хол.
Приблизившись к преступному автомобилю на расстояние, позволяющее вести более чем уверенную стрельбу – иначе говоря, в упор – Грант Хол произвел ВОСЕМЬ выстрелов, метя в покрышки негодяйского Логана. Как выяснилось, ни один из выстрелов в цель не попал, хотя две пули смачно шмякнулись в бампер. Тут встрепенулась и Тина Шлейл, то ли вспомнив о своей форме и прилагавшемся к ней пистолете, то ли воскресив в памяти все виденное на телеэкране. Вынув свою пушку, Тина тоже стала поливать пулями двигавшуюся все тем же гусиным шагом машину, за рулем которой медленно, но верно трезвел насмерть перепуганный Логан.
Тина Шлейл выпустила по шинам злоумышленника шесть пуль, но мимо пролетели ВСЕ. (Иной читатель–мужчина может тут за своего представителя и погордиться маленько – тот все–таки хоть в бампер–то дважды влепил. Но тут и то во внимание принять следует, что дама сделала на те же два выстрела меньше. А при полностью равных обстоятельствах – оно ведь кто его еще и знает.)
Тут Логан этот на десяток метров отъехал – и заметил, даже и крепко под градусом будучи, что пушек своих полицейские ковбои перезаряжать не стали. Тогда и решил бедный пьянчуга, что самое теперь прекрасное время сдаться. Поскольку неровен час, и, хоть целят они в покрышки, попадание может и в совсем другое место произойти. Тормознул свой ползущий автомобиль, руки дрожащие вверх задрал – и сдался. Благодаря чему жив по сей день.

Меньше повезло в том же году Бобби Уиплу – в довольно–таки схожей ситуации. Жив он, слава Богу, тоже остался, но не сказать, чтобы совсем уж цел и невредим. Возился этот Уипл со своим автомобилем и, поскольку надо было откручивать всякие там пробки во всяких горячих местах, натянул себе на руку носок. Чтобы, понятно, не обжечься.
По газетам мне установить не удалось, кто этот носок за какое–то страшное оружие принял да в полицию стукнул. Но главное тут в том, что внезапно подлетели к Уиплу и машине его несколько полицейских "крейсеров", из которых выскочили ЧЕТЫРНАДЦАТЬ вооруженных стражей порядка и, наставив пушки на Уипла, стали орать, чтобы он немедленно бросил оружие.
Приказ он их выполнить, естественно, не мог, поскольку бросать в его ситуации получалось нечего. А грозный носок продолжал красоваться на его правой руке, которой он как–то неосторожно и повел.
После чего пятеро из прибывших четырнадцати полицейских немедленно открыли огонь на поражение – за, как они написали в рапорте, "отказ разоружиться". Так вот и приземлился Бобби Уипл – не в морге, нет – в больнице. С парой огнестрельных ран, жизни, к счастью, не угрожавших.
И тут, конечно, не знаешь, чему дивиться более. То ли тому, что стоявшие в нескольких метрах от Уипла полицейские не в состоянии были всем коллективом отличить носок на руке бедолаги от какого–то вдруг привидевшегося всем пистолета. То ли все–таки тому, что с тех же нескольких метров ПЯТЕРО ПРОФЕССИОНАЛЬНО ПОДГОТОВЛЕННЫХ ЛЮДЕЙ (остальные девять отчего–то замешкались на курок нажать) всего–то парой пуль его и зацепили. Но я так думаю, Бобби Уипл на эту их профессиональную несостоятельность сетовать особо не стал.

В отличие от Майкла Ф. Шмитца, который самым решительным образом упомянутому непрофессионализму дал бой. И бой серьезный – весом почти в два миллиона долларов.
Полиция была вызвана к Шмитцу соседями, поскольку данный Майкл Ф. был крепко нетрезв, буен и вооружен. Когда стражи порядка прибыли на место, Шмитц своим автоматом уже не размахивал, но зато вовсю махал кулаками и выражался самым нецензурным образом.
Ну, дальше все по заведенному плану шло. Почти. Поскольку пьяницу и буяна скрутили, и теперь оставалось только СКС его с двадцатью семью патронами разрядить. Чего никто из прибывших полицейских сделать, как ни старался, не сумел. Тогда–то хором они и вручили грозное оружие самому Шмитцу, приказав отстегнуть рожок и вынуть патрон из ствола, куда он уже был заслан. Шмитц, не взирая даже на весьма приличную поддатость, проделал это в считанные секунды и с блеском (насчет аплодисментов присутствующих не знаю, но могли бы и расщедриться).
А уже в КПЗ сидя, подумал Шмитц, что непорядок все–таки получился – и ведь немалый. Отчего и затеял серьезный и суровый судебный иск против арестовавшей его полиции.
Где указал, что, вручая ему заряженный автомат, полицейские тем самым подвергали опасности жизни ни в чем не повинных людей. Поскольку будучи пьян и буен, он вполне мог огнестрельной этой машиной воспользоваться по самому прямому ее назначению. Полиция, писал Шмитц, призвана охранять общество от таких как он. А если она этого не делает, писал Шмитц, то кто–то должен преподать этой полиции урок. Что он и делает, вчиняя иск на один миллион и девятьсот тысяч долларов.
И они там себе до сих пор судятся, но я так думаю, не одна хуцпа тут на кону. Поскольку ситуация была уж беспредельно бредовая – и вовсе не по вине совестливого пьянчуги.

А с оружием – ну что уж тут греха таить, погано дела в рядах блюстителей обстоят. До того погано, что так до конца и неясно, чья пуля опаснее выходит – бандитская или же законом дураку в пушку вставленная.
И опасность такая не только окружающим – вроде Бобби Уипла или Рича Логана – грозит, но и самим этого оружия обладателям. В Рок–Айленде, штат Иллинойс, полицейский один на стрельбище пистолет крутил чего–то – да и докрутился, вогнав себе пулю в голову с однозначным исходом. А три дня спустя другой его коллега взялся товарищу объяснять, как дело было. Вот так, сказал, дурак тот пистолет–то крутил. Ну и крутнул для демонстрации точно так же. Вогнав такую же пулю – в голову такого же качества.
Я так думаю, жители этого Рок–Айленда очень даже счастливы, что полицейским все–таки форма полагается. Потому что его, полицейского, еще на безопасном расстоянии засечь можно. И быстренько исчезнуть – подальше от греха. Поскольку при той форме синей – еще ведь и пистолет.

А в штате Миссури затеялась целая облава на дерзкого и злоумышленного преступника, в упор ранившего помощника шерифа Тони Доу. Этот благородный Тони, так получалось, подъехал к какому–то там заглохшему грузовичку – исключительно с целью помочь. А когда он, так опять же получалось, в кузов захотел глянуть, этот "нечесаный тип" (как его Тони Доу потом описывал) в него пальнул из пистолета и тут же удрал в неизвестном направлении.
Облава действительно по всему штату покатила. С вертолетами, полицией, дорожными патрулями. Пока ведшееся расследование не установило, что ранен был героический Тони Доу... из своего же пистолета. (Что ведь рано или поздно баллистическая экспертиза обязана была показать – ну да на предмет интеллектуальных способностей наших героев дискуссий у нас, вроде, не возникало.) В общем, на самом деле швырял себе этот Тони свою пушку в воздух, как некоторые камикадзе в кино проделывают, пока она не грохнула. Поразив жонглера точнехонько в руку. И, поскольку история получалась вполне идиотская и от того постыдная, изобрел он ту кровавую легенду со страшным злоумышленником.
Пришлось заводить на героя дело. И облаву затеянную прекращать. А жаль, потому что все прочие на нее уже от души настроились. Где ж и пострелять–то, как не там.

Опасная, конечно, штука – пистолет. И особенно, как видим, именно в полицейских руках. Хотя с другой стороны не особо и получается в них, бедолаг, булыжниками кидаться по этому поводу. Не сразу же их в полицейскую жизнь с Магнумом наперевес запускают. Сперва ведь подучить должны, проинструктировать. По логике там существо проблемы и коренится.
Да оно и без всякой логики – более негде. Поскольку количество случаев, когда от огнестрельных ранений страдают ИНСТРУКТОРЫ – причем именно в ходе занятий на предмет безопасного обращения с оружием – ежегодно считается НА ДЕСЯТКИ. И в Америке, и даже в гораздо менее вооруженной Канаде. Где давеча инструктор Рэнди Янгмен в провинции Альберта себе обрез разрядил прямо в ногу – аккурат на занятиях по технике безопасности.

Так что, может, дело в количестве и качестве таковских занятий (в том числе и для тех, кто их проводить призван). Хотя откуда ж бедной полиции время на те занятия выкраивать? И я тут не о том только, что эвон какие тьмы первоклашек преступных да сказочников всяких по вверенной ей территории ошиваются. Но и о том, что ведь прочих занятий у них, полицейских, тоже тьма–тьмущая.
Тут тебе и инструктажи по "расовой чувствительности", где им, стражам, вдалбливают до состояния полной подсознательной усвоенности новые истины о новой реальности. В которой существует гигантская пропасть между грабителем–темнокожим, который есть жертва вековой эксплуатации, безжалостного общества и проклятого наследия белого расизма – и, скажем, белым хулиганом, который уже по определению в лучшем случае тот самый расист, а в худшем так и просто нацистское чудовище, которое спит и видит, как бы Белый Дом подлой атакой из–за угла захватить и со всеми достижениями демократии безжалостно покончить.
А еще ведь занятия по "мультикультурализму", по правам сексуальных и этнических меньшинств, по борьбе с "пропагандой ненависти". (Интересно, что почему–то сплошь и рядом именно борцы с ненавистью от самой этой ненависти буквально захлебываются – взять хотя бы бурную радость по поводу сожженых в Уэйко политически некорректных мужчин, женщин и детей, массовые требования в газетах обязательной вышки для белого, убившего негра, и максимальной снисходительности при ситуации наоборот, вопли о нацистах, уже как бы победно марширующих по полям Алабамщины и Оклахомщины. Хотя оно и так может быть, что ненависть такая – в их собственных хотя бы глазах – получается вполне положительной эмоцией. Ежели сугубо арифметически к этому делу подходить, поскольку минус на минус при умножении дает плюс. Это я, конечно, не утверждаю наверняка – а так, случайно вот вдруг в голову пришло. Надо будет у социологов поспрашивать, так ли оно на самом деле – действительно только арифметика тут, или другие какие механизмы в работе.)
А помимо всех прочих занятий еще и о тех уроках – самого практического характера – помянуть надо, что в судах да офисах прокурорских происходят. И на которых раз за разом наблюдают бедолаги–полицейские, как арестованный ими матерый и закоренелый преступник, скалясь во весь рот, проходит мимо них, презрительно сплевывая на запыленный полицейский башмак, после чего уверенным шагом направляется к широко распахнутым дверям на свободу.
И не потому, что невиновен аки херувим. А потому, что вопросом его виновности или, наоборот, принадлежности к ангельскому чину никто не собирается заниматься ввиду нарушения очередной процессуальной запятой. И запятых таких в полицейском кондуите многие сотни.
Ну и что, что операция два года готовилась? Ну и что, что с риском для жизни? И даже вон подстрелили сержанта? Который – печально, конечно, но все мы смертны – не выжил? Все это смятой кучей летит в канализацию, поскольку не отыграли всю положенную партитуру до запятой. И бандит отправляется на свободу, а полицейские – на похороны своего товарища.
Как я и сказал – запятых таких сотни, так что поди их все учти. Как, скажем, "недостаточные основания для произведенного персонального обыска". Ну да, нашли. И кокаина полкило в кармане, и пистолет, из которого до того двух полицейских и шестерых гражданских на тот свет отправили, и все оно так и есть, всеми даже экспертизами подтвержденное.
Но почему обыскали? Бандит–то вон, говорит, шел себе по улице, да насвистывал. Мало ли, что он вам всем хорошо известен с самой плохой стороны. Но права его суду не то, что менее важны, чем права его жертв – а и гораздо более, особенно учитывая его социальное или тем более расовое происхождение. И посему суд даже предметы, однозначно являвшиеся орудиями убийства, в такой ситуации к рассмотрению принимать не будет.
И – не принимает. Поскольку хоть и добыт абсолютно инкриминирующий вещдок, но "без достаточных для обыска оснований". А случаи такие не на десятки и сотни на прогрессивном Североамериканском континенте исчисляются – но десятками и сотнями ТЫСЯЧ.
Или, опять же, головорезу "миранду" не прочитали. А если прочитали, то либо не полностью, либо – не дай Бог – слова какие–то переставив (он–то, головорез, эту "миранду" тоже наизусть знает, так что с ним такая вольность не проходит никак).
Что за "миранда"? Вот, сразу видно человека, с американской действительностью знакомого поверхностно. Там, в Америке, "миранда" каждому дитяти известна, поскольку в любом полицейском фильме или сериале при аресте – даже если производящий арест полицейский в десятке мест продырявлен и едва языком ворочает – плохиша обязательно вслух информируют: "Вы имеете право хранить молчание... Все, что вы скажете, может быть использовано против вас в суде..." Ну и все такое в том же духе.
Вот это она и есть – "миранда". Такое вот обязательное юридическое заклинание. Чтобы, значит, преступник, не дай Бог, по дурости не сознался. Потому что уже после "миранды" это получается его свободное волеизъявление. И ежели ему "миранду" не прочитать или как–то уж там порядок слов переколбасить – труба дело. Потом на любом суде негодяй этот, ухмыляясь, заявит, что имело место вопиющее нарушение его гражданских свобод и прочих прав человека – а, стало быть, все его данные на допросах показания есть самооговор, и где тут ближайший от суда ресторанчик, чтобы обретенную свободу со вкусом отпраздновать?

Интересна, кстати, и сама история этого слова – "миранда", употребляющегося ныне и как существительное, и даже как глагол (в смысле "арестовать ты его арестовал – а ты его отмирандил?"). А ведь было это слово просто–напросто – фамилией.
В 1964 году в штате Аризона был арестован некий Эрнесто Миранда, подозревавшийся в изнасиловании молодой женщины. Когда его с несколькими другими персонажами выстроили в обязательный для опознания "лайн–ап", потерпевшая без малейших колебаний ткнула в него пальцем. Потом он, конечно, немного покорячился – но подписал свое полное и поначалу чистосердечное признание.
Но праздновать победу стражам порядка не довелось, потому как в дело вступили жаждущие признания и политических дивидендов либеральные адвокаты (речь, понятно, шла не о милионных гонорарах – их с безработного Миранды было не взять, но политический капитал на этом деле нажить можно было ого–го). И адвокаты эти – не случайно наряду с прессой самый любимый полицейскими народ – так дело повернули, что выходил Миранда не преступником, а очень даже жертвой. Жертвой нарушения его гражданских и общечеловеческих прав.
Полиция, утверждали адвокаты, нарушила в данном случае Пятую поправку к конституции, дающую любому индивиду право на молчание, если он не желает давать показаний против самого себя. Но иной индивид – да вот как тот же Миранда – может и не знать такой своей конституционной свободы. А посему полиция обязана была его о том проинформировать – и еще до того, как он вообще откроет рот.
Доехало это дело – "Миранда против штата Аризона" – до самого Верховного суда Соединенных Штатов Америки. Где верховный судья – тогдашнее светило набиравшего силу либерализма – Эрл Уоррен постановил, что любой подозреваемый в совершении преступления должен быть четко информирован о том, что он имеет право на молчание – а также право на адвоката, который его уже научит, когда и на какую тему ему акустический аппарат распахивать. В противном случае арестовавшим его полицейским рекомендуется подтереться их собственным рапортом, а защищенного теперь по всем параметрам вора, грабителя, насильника или убийцу следует немедленно выпустить. Как выпустили и самого Эрнесто Миранду, чье имя стало нарицательным для тогда же разработанной обязательной формулы.
Тут, кстати – в этом совершенно отдельном случае – интересный поворот событий произошел. Вскоре после освобождения херувима из–под стражи в полицию явилась его собственная родная супруга. Которая и показала – без всякого на то принуждения – как муженек ее хвастался тем, что и дело сделал, и полиции нос утер. Посвятив жену – нет, воля ваша, никак не тянет у меня этот мерзавец Миранда на херувима – во все детали действительно имевшего место изнасилования.
При таком раскладе, конечно, заарестовали его снова – по всей уже форме. Судили – и даже впаяли срок. "От десяти до двадцати лет" – гибкая такая формулировка, которая на самом деле еще гибче, чем кажется, ибо отсидел Миранда всего пятерик, после чего и был комиссией по условному освобождению признан достойным индивидом, более обществу не угрожающим.
Что опять–таки оказалось не совсем правдой. Через пару лет этот достойный индивид спровоцировал драчку в каком–то баре в Фениксе, выхватил нож – и был двумя не менее достойными, но более подвижными индивидами зарезан насмерть. А вот тут – ах, какая же великолепная космическая ирония! – приехавшие полицейские, надевая на убийц наручники, честь по чести прочитали им "миранду", прежде чем волочь в каталажку.
И если учтем мы тот факт, что каждый арест, после которого негодяя приходится освобождать, пятном в личное дело полицейского ложится – то нетрудно понять, что очень уж страстного порыва выкорчевывать вредные элементы из общества у стражей порядка может и не быть. Такой вот глобальный урок из этой ситуации получается.

А к чисто профессиональным занятиям возвращаясь, так помимо общегосударственных и стратегических уроков местные полицейские власти там и сям свои занятия еще присовокупят – тоже из архинасущных (стилистический поклон Владимиру Ильичу). Как вот, скажем, в Нью–Хейвене, где шеф городской полиции Николас Пасторе обязал всех слушателей полицейской школы проходить подготовку по части изящных искусств. С классами, включавшими в себя историю живописи, уроки акварели и... балет.
Потом, правда, господина Пасторе из полиции поперли – за связь с проституткой (и что поразительно, с проституткой ЖЕНСКОГО пола – через призму всех этих изящных искусств и особенно балета мне, честно говоря, как–то иной вариант представлялся). Но не слышал я, чтобы одновременно и схему занятий они там перекроили. Так что, может, и продолжают скакать бравые курсанты в пачках да на пуантах...
И когда ж тут во всем этом раскладе получается до пистолета? Никак тут не до него выходит. Может, оно у них так предполагается, что пистолет – или там револьвер – штука все–таки нехитрая, что при нужде какой ты его только вынь, а он уж себе сам как–нибудь выстрелит? Если такая теория в их талантливых недрах родилась, так это я сразу скажу – работает. Его только вынь. А уж дальше он, пистолет, свое дело знает.

В отличие от полицейского, у которого этот пистолет на боку болтается. Вот такой вот неутешительный суммарный портрет стража порядка у нас и нарисовался. Излишком интеллекта не отягощен. Профессиональные навыки в состоянии эмбриональном. Приватизировать не принадлежащую ему собственность готов без особых угрызений совести. Отношение к работе самое неприязненное, где негативная эмоция варьируется от принципиальной настроенности на неколебательный похренизм до откровенно агрессивной по отношению к той же работе ненависти, доходящей до сутяжнических исков. Склонность со все возрастающим мастерством подменять нормальную работу видимостью яростной, но абсолютно пустопорожней активности. И постоянный риторический вопрос, в глазах читающийся: "Мне что, больше всех надо?"
Смотри, о читатель, внимательно. Да не сюда смотри – книжка эта уже к концу своему подрулила, и ничему новому ты из нее больше не научишься, даже если бы такой процесс в теории был и возможен. Ты в зеркало гляди. Понимаю, что неприятно, особенно со вчерашнего. Но уж сделай над собой необходимое усилие.
И скажи, что из всего, изложенного выше, исключительно к бездельнику–полицейскому относится – а не к тому типу, что из–под опухших век на тебя пялится. Себе скажи. Мне не надо, поскольку я сейчас с таким же точно сам разбираюсь. И не пытайся на деталях в свою пользу чего передернуть. Дескать, и по живым людям с носком на руке тот тип в зеркале из пушки не палил, и у собачек трахающихся на страже не стоял в полном обмундировании, и даже с конторой родной на миллион–другой долларов не судился. Поскольку все это может быть наикристальнейшей правдой – но суть от того не поменяется ни на йоту.
А по сути – все тот же набор мелодий получается, чего ни коснись. Скажем, на ту же амбразуру этот хмурый индивид бросаться особо не настроен. (Откуда я знаю? Да оттуда, что амбразур не только не уменьшилось, но очень даже наоборот – а упомянутый индивид не просто жив, но еще слегка и с похмелья. Значит, ежели где какая амбразура и затыкалась, то явно не его утомленным телом.) И на более бескровный героизм трудовых свершений настрой вряд ли чтобы таким уж ключом бил – а иначе не пришлось бы все, от телевизора до презерватива, в Новой Гвинее закупать. И талант к подмене работы ее же, работы, видимостью в нас во всех еще с древних доперестроечных времен не просто развит, но даже и гипертрофирован. А уж если под теми же опухшими веками в зеркале не читается вечный вопрос "Мне что, больше всех надо?" – то я уж тогда и не знаю, к какому биологическому виду тебя отнести.
И по части интеллекта ни хрена из твоих возражений путного не получается. Ну и что, что кандидат наук? И даже без пяти минут доктор? Во–первых, от остепененных идиотов планета уже воем воет, поскольку именно они, остепененные, к такому ее невиданному расцвету в основном и приложились. А во–вторых, если на более конкретные рельсы это дело ставить, ты мне лучше вот что насчет своего гигантского интеллекта поведай. Ведь это ж ты был – и не надо так–то руками махать возмущенно – не на том собрании, так, значит, на том вот еще митинге. Где радостно – с тысячами таких же, автора этих строк включая – вопил, что вот, дескать, сперва все порушим, а потом уж так заживем, так заживем...
Вот тебе и оценка нашего с тобой суммарного гигантского интеллекта. Потому как это ж действительно гением надо быть, чтобы предположить, что разрушением макаронной фабрики можно добиться невиданного увеличения количества и качества вермишели в торговой сети. (Каковой тезис мы с гениальным же блеском экстраполировали на все – от космоса до уже упомянутых презервативов.) Так что ты себе, конечно, можешь и дальше с книжкой тестов имени профессора Айзенка утешаться. Но лучше уж за закрытыми дверями. Поскольку предаваясь онанизму – хоть даже и интеллектуальному – двери закрывать рекомендуется.
Посему и по поводу собственных выдающихся умственных способностей не получается на бедолагу–полицейского с такого уж занебесного высока взирать. Так вот и глядим друг на друга – глаза в глаза. Интересуясь вежливо: а вы, извините, из какой палаты?
Только и остается, что удивляться – как этот тип из зеркала всюду поспевает. Он тебе и в полиции, и в кабинете врача, и в тоге судьи или адвоката, и с маской на небритой физиономии в банке или магазине, и за учительским столом, и в редакторском кресле, и на телеэкране, и у телеэкрана. И даже – ежели в полной алкогольной отключке или в приступе маниакального психоза, не говоря об этих двух факторах сочетании – в политике.

– учителей и школьников,
– врачей и ученых,
– судей и адвокатов,
– художников и киношников,
– банкиров и миллионеров,
– звезд спорта, поп–культуры и даже культуры как таковой,

и так далее, и тому подобное. Встретимся неспешно, рассмотрим неторопливо, посмеемся снисходительно (до первого к зеркалу похода).
Когда? Да вот как только вы хором эту вот самую книженцию раскупите (включая, конечно, дополнительный тираж). Поскольку заготовки для всех последующих уже на тот самый верстак помещены – и ваш покорный слуга только и ждет одобрительного свистка из издательства, чтобы с безотказным рефлексом собаки имени Павлова и со скоростью венгерского виртуоза по фамилии Лист тут же на клавиатуру своего компьютера наброситься. С целью создания второго, третьего – и всех последующих – бессмертных томов.

Пока же – давайте все–таки попробуем, как и договорились. По дню за раз. Чтобы не только без глупостей вроде тех, что в данном томе представлены, но и вообще. Чтобы даже в будничном нашем существовании того же элемента не множить. В принципе. По дню за раз. Да вот вам такого моего тезиса невеликая иллюстрация.

Это когда муж приходит домой и застает жену в постели с абсолютно голым и абсолютно посторонним мужчиной. Которого он, муж, протирая запотевшие мгновенно очки, и спрашивает:
– А вы, извините, что тут делаете?
И жена, лениво поворачиваясь к любовнику:
– Ну, видишь? Я же тебе говорила – идиот.

Так вот, чтобы и это – не про нас. Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел художественная литература