Библиотека
Теология
КонфессииИностранные языкиДругие проекты |
Ваш комментарий о книге Брант С. Корабль дураковОГЛАВЛЕНИЕРади пользы и благого поучения, для увещевания и поощрения мудрости, здравомыслия и добрых нравов, а также ради искоренения глупости, слепоты и дурацких предрассудков и во имя исправления рода человеческого — с исключительным тщанием, серьезностью и рачительностью составлено в Базеле Себастианом Брантом, доктором обоих прав [2] ПРОТЕСТ [3]Когда с таким трудом, упорно Корабль я этот стихотворный Своими создавал руками, Его наполнив дураками, То не имел, конечно, цели Их всех купать в морской купели: Скреб каждый собственное тело. А впрочем, тут другое дело: Мне в книгу некие болваны (Они изрядно были пьяны) Подсыпали своих стишков. Но среди прочих дураков Они, того не сознавая, Под жарким солнцем изнывая, На корабле уже и сами Валялись все под парусами: Я им заранее, на суше, Ослиные наставил уши! Стихи могли быть лучше тут, Когда б не пострадал мой труд От строк чужих. Да, не прославил Себя отнюдь, кто мне их вставил, Мои повыстриг, не спросив И смысл местами исказив. Когда стихи сдаешь в печать, Приходится их сокращать, И ужимаются бедняги В зависимости от бумаги. Особенно мне неприятно, Обиднее тысячекратно, Что, так трудясь и так горя, Я столько сил потратил зря (Хотя вины моей тут нет), Чтоб эта книга вышла в свет С приписанной мне дребеденью, Что на меня ложится тенью... Ну, с богом! В путь пускайся, судно! Рожать глупцов довольно трудно — Особый нужен здесь талант! А я — дурак Себастиан Брант. ПРЕДИСЛОВИЕДушеспасительные книжки Пекут у нас теперь в излишке[4], Но, несмотря на их число, Не уменьшилось в людях зло: Писанья эти ничему Теперь не учат! В ночь и в тьму Мир погружен, отвергнут богом, Кишат глупцы по всем дорогам. Жить дураками им не стыдно, Но узнанными быть обидно «Что делать?» — думал я. И вот Решил создать дурацкий флот: Галеры, шхуны, галиоты, Баркасы, шлюпки, яхты, боты. А так как нет таких флотилий, Всех дураков чтоб захватили, Собрал я также экипажи, Фургоны, дроги, сани даже. Глупцам нет счета в наши дни: Как мухи, суетясь, они На корабли спешат, летят — Быть первыми и здесь хотят. Их всех, которые тут есть, Представить вам имею честь: Вот вам один — мой текст ему Не по душе, как я пойму. А этот не прочтет ни слова, Но на картинке, как живого, Заметит среди прочих рож: Себя и даже с кем он схож. В моем зерцале дураков Дурак узрит, что он таков, И, приглядясь к себе, увидит, Что из него мудрец не выйдет. Что не дано, то не дано! Не тщись быть мудрым, знай одно: Признавший сам себя глупцом Считаться вправе мудрецом, А кто твердит, что он мудрец, Тот именно и есть глупец. Глупцам, конечно, кум-приятель — И этой книги покупатель. Вот дураков предлинный ряд! Найти свое здесь каждый рад: Кто мудрости рудник алмазный, Кто вредной глупости соблазны. Да, книжка стоящая! В ней Узришь всей жизни ход ясней. Как говорится — смех и горе: Здесь дураки всех категорий! Мудрец найдет здесь мыслей клад, Глупец собратьям будет рад. А коль дурак поднимет бучу, Колпак я сразу нахлобучу. Сам не признается никто: По имени зовешь — и то Иной как будто удивлен, Прикинется, мол, он — не он. Но люди умные, бесспорно, Похвалят труд мой стихотворный И заключат вполне правдиво, Что автор судит справедливо. Пусть дураки на эти строчки Зловонной брани выльют бочки, — Будь это горько им иль сладко, Скажу я правду для порядка. Изрек Теренций ведь когда-то: «За правду — ненависть нам плата».[5] Да, кто сует повсюду нос, Бывает часто бит, как пес. Стремиться надо, как известно, Жить добродетельно и честно И, чтобы быть всегда в чести, Благоразумие блюсти. Пусть мой небезупречен стих, Но не щадил я сил своих, Ночей не спал я напролет, Дурацкий свой вербуя флот: Кто нужен мне, сам не придет — За картами и за вином Проводит ночь и дрыхнет днем. Обдумал я слова, манеры, Поступки, подобрал примеры И от усердия такого Лишился сна, даю вам слово. Мужчинам, женщинам пристало Глядеть в дурацкое зерцало: Оно в натуре, без личин Представит женщин и мужчин. Не меньше, чем глупцов, заметьте, И дур встречается на свете. Пусть прикрываются вуалью, Я колпаки на них напялю И потаскух не пощажу — В костюм дурацкий наряжу! Им любы шутовские моды — Соблазн, беда мужской породы: Игриво-остронос ботинок, Едва прикрыт молочный рынок. Упреки эти адресуя Не дамам честным, попрошу я Простить меня: о них ни слова Я б не дерзнул сказать худого Но многим, — их числа не счесть, И часть ничтожная лишь есть На «Корабле глупцов», — им молча Хлебнуть моей придется желчи. Итак, внимательней читай Ты эту книгу и считай, Что, коль не назван в ней пока, Избавлен ты от колпака Кто мнит, что он не мой герой, Примкни покуда к умным в строй И потерпи, будь малый скромный, — Колпак получишь преогромный! О БЕСПОЛЕЗНЫХ КНИГАХВот вам дурак библиофил: Он много ценных книг скопил, Хотя читать их не любил. На корабле, как посужу, Недаром первым я сижу. Скажите: «Ганс-дурак»[6], и вмиг Вам скажут: «А! Любитель книг!» — Хоть в них не смыслю ни аза, Пускаю людям пыль в глаза. Коль спросят: «Тема вам знакома?» — Скажу: «Пороюсь в книгах дома». Я взыскан тем уже судьбой, Что вижу книги пред собой. Царь Птолемей[7] собрал подряд Все книги мира, говорят. Весьма гордился Птолемей Сокровищницею своей, Но в грамоту не слишком вник — И мало почерпнул из книг. Я книги много лет коплю, Читать, однако, не люблю: Мозги наукой засорять — Здоровье попусту терять. Усердье к лишним знаньям — вздор, Кто жаждет их — тот фантазер! Хоть неуч я, а все ж могу В академическом кругу Блеснуть словечком «item»*. Да, Латынь, конечно, мне чужда, Родной язык доступней, но Я знаю: «vinum» есть «вино», «Cuculus» — олух, «sus» — свинья, «Dominus Doctor»** — это я. Но уши прячу, чтоб не счел Меня ослом наш мукомол. *Так же (лат) *Господин доктор (лат.). О СТЯЖАТЕЛЬСТВЕДурак пред вами — скопидом. Стяжать, стяжать любым путем Цель его жизни, счастье в том. Дурак — добро копящий скряга, Ему его добро не в благо. Кому богатства он откажет, Когда в свой час в могилу ляжет? Но тот еще глупей стократ, Кто промотать преступно рад Все, что на время во владенье Дано ему от провиденья. А призовет господь к отчету — Не будет снисхожденья моту. Родне все отписав именье, Глупец отверг души спасенье. Боишься прыщика, глупец, — Чесотку схватишь под конец! Коль ты нечисто стал богат, Ступай поджариваться в ад! Наследник разведет руками, И ни к чему надгробный камень И щедрый дар на храм тому, Кто в адскую низринут тьму. Велел господь: «Последний грош Отдай, покуда ты живешь!» Мудрец — не жадный раб мамоны, Его мечта — не миллионы: Он больше горд самопознаньем, Чем богатейшим состояньем. Был алчным златолюбцем Крас И золотом опился раз[8]. Но, деньги в бездну моря бросив, Кратет был истинный философ[9]. Кто бренных ценностей взалкал — Втоптал живую душу в кал! О НОВЫХ МОДАХКто вечно только модой занят – Лишь дураков к себе приманит И притчей во языцех станет. Что было встарь недопустимо, Теперь терпимо, даже чтимо. Считалось ведь не без причин, Что борода — краса мужчин. А ныне — кроме деревенщин, Не отличишь мужчин от женщин: На всех помада и румяна (Раб Моды — та же обезьяна!), И шея вся обнажена, В цепях и в обручах она. О, пленник Моды, до чего ж Он на невольника похож! Корзиной — волосы, кудряшки — Как на овечке иль барашке. Кто сушит голову в окне На солнышке, кто при огне. А вши — они не пропадут, — Напротив, обретут приют В несчетных складках сокровенных Одежд моднейших, современных! В кафтанах легких и в тяжелых, Широкофалдных, долгополых, В штанах, фуфайках и жилетах, В пантуфлях, сапогах, штиблетах Еврейский вкус царит опять! Да, Мода то вперед, то вспять Толкает нас неугомонно, Свидетельствуя, что мы склонны Всегда бродить туда-сюда Путем порока и стыда. Всесильна Мода, говорят. И вот на ней другой наряд — Кургузый, чуть не до пупа! Но модников толпа глупа. Позор вам, немцы! Прихоть Моды Противна замыслам природы: Что сокровенным быть должно, То Модою обнажено. Но есть всему пределы, сроки — Страданьем платят за пороки. Раб Моды иль ее раба, И вас не пощадит судьба! ДУРАЧКИ-СТАРИЧКИВот-вот я в гроб уже сойду Иль к живодеру попаду, Но с глупостью живу в ладу. Хоть стал я дряхлым стариком, Слыву, однако, дураком: Столетний глупенький младенчик, Показываю свой бубенчик Мальчишкам несмышленым я (Сильна над ними власть моя!), Мое ученье — им в забаву, А я стяжать желаю славу. В рай с этим не войдешь, о нет! Пример мой плох, и плох совет. Чему учен, тому учу, Однако быть в чести хочу, Осмелюсь даже тем похвастать, Как посрамлен бывал я часто И уличался в странах дальних В делах не очень-то похвальных. Да, воду я люблю мутить И не перестаю чудить, А где не справлюсь я никак, Поможет сын мой — Ганс-дурак. Я за него не беспокоюсь — Меня сынок заткнет за пояс! Он дурью жив, он ею дышит, — Дай срок — весь мир о нем услышит. «Вот, скажут, истинный дурак: Отец в сравненье с ним — сопляк! Он так еще себя проявит, Что весь дурацкий флот прославит! Отцам утеха на том свете, Когда их тут сменяют дети! Так повелось: не может старый Быть мудрости законной парой. А сколь чиста у старцев совесть, Нам скажет о Сусанне повесть[10] И о ее клеветниках — Двух похотливых стариках. Старик-дурак себя погубит, Коль он порок и кривду любит. О ВОСПИТАНИИ ДЕТЕЙВсе те, кто озорства ребят Не замечают, словно спят, - Бед натерпевшись, возопят. Глупцов глупей, слепцов слепей Те, кто не воспитал детей В порядочности, в послушанье, Не проявив забот и тщанья, Чтоб, как без пастыря ягненок, С пути не сбился их ребенок, И пусть — в дурной игре повинный — Сам папенька с невинной миной Не говорит: «Всех создал бог, — Исправишь ли того, кто плох?» Неправда! Учится ребенок У мудрого отца с пеленок. (Кто думает не так — дурак, Ребенку и себе он враг!) Все на лету хватают дети, Соблазну попадая в сети. Гнуть деревце ты можешь смело, Пока оно не повзрослело, А взрослое пригнул — сломалось! Накажешь розгой... ну, хоть малость, И смотришь — дурь из шалуна Безбольно выгнала она. Лишь строгостью добьешься толка: Сорняк пророс — нужна прополка. Жил праведно библейский Илий, Но сыновья его грешили, За что, покаран богом строго, Он претерпел страданий много — И умер в горе безутешном, К сынам своим приравнен грешным[11]. Ах, дать бы юношам сегодня Учителей поблагородней, Как Феникс[12] — тот, кого Пелей Из сонмища учителей Избрал для сына, Ахиллеса, Дабы не вырастить балбеса! Обрыскал Грецию Филипп[13] — И к Аристотелю прилип, Чьим был учителем Платон, Кто сам Сократом был учен. Да, Аристотель, знанья солнце, Учил героя Македонца![14] Но современные отцы, Отцы-скупцы, глупцы, слепцы, Таких учителей находят, Что время только зря изводят. Готовя из учеников Невежд, повес и дураков. И то добро, коль неуч тот Не полный — только полу...скот! Тут, право, нечему дивиться: От дурака дурак родится! Но вы расплатитесь за это, Когда ваш сын, как муж совета, На столь почетном сидя месте Блюстителя морали, чести, Не раз почувствует в смущенье Свое дурное обученье. И поделом отец тогда Сгорит от позднего стыда И сожаленья: ведь не шутка — Признаться, что взрастил ублюдка. Посмотришь: этот — богохул, Другой ударился в разгул, Тот шляется по девкам, кутит, Нечистые делишки крутит, Четвертый, стыд забыв и страх, Гляди, продулся в пух и прах! Так с недорослями иными Бывает, пустопродувными, Которых с детства, на беду, Не учат знаньям и труду, Отдав учителям дешевым — Невежественным, бестолковым. А нравственность, влеченья, знанья Зависят лишь от воспитанья. Происхождению — почтенье, Но сам ты — что? Происхождение Тобой не риобретено. Богатство — тоже благо, но Что есть оно? Судьбы каприз: Прыжки мяча то вверх, то вниз! И в славе — сладость, но она Так ненадежна, неверна. Прельщает тела красота, Минула ночь — прощай, мечта! Здоровье — клад, но с древних пор Хворь начеку, как ловкий вор. И сила — драгоценный ларь, Но где она, когда ты стар?! Все преходяще, быстротечно, И лишь наука долговечна. Спросил Сократа Горгий[15] встарь: Был счастлив ли персидский царь, Что в мире слыл владык владыкой, Бессильем власти превеликой? Сократ сказал: «А был ли он В вопросах этики силен?» Да, ни в богатстве, ни во власти Нет без морали людям счастья. О ТЕХ, КТО СЕЕТ РАЗДОРЫПод жернов лег дурак, который Всех вовлекать привык в раздоры: Хлебнет он муки и позора! Того надежда обманула, Кто весть о гибели Саула[16] Принес Давиду, но на месте Царем казнен был за известье. Тем кончили и два злодея, Что умертвили Иевосфея[17]. Кто распри вспахивает поле, Под жернов ляжет поневоле. Почти всегда наверняка Мы узнаем клеветника, Хоть он коварен и хитер: Дымится шапка — значит, вор! Дурак — за дверью, но смотри: Он там, а уши тут, внутри! Известно, склочник был бы рад Весь мир вовлечь в раздор, в разлад, Чтобы шумела сплетня злая, Враждой неистовой пылая, Так не поранит острый нож, Как ранит подлой сплетни ложь, Причем лишь после обнаружишь, Что это сделал тот, с кем дружишь. А клеветник с ехидным смехом — Утешен, горд своим успехом — Злорадствует: «Кунштюк был тонкий: Все шито-крыто, — я в сторонке! » Мерзавец убежден, конечно, Что тайну сохранит навечно. Вот козырь-то его каков! Не счесть таких клеветников, Что разожгут коварной сплетней Пожары распри многолетней. К преступной цели напролом Шел так же и Авессалом[18]; До времени неуязвимы, Свои повсюду есть Алкимы[19], Что сеют распри меж друзьями, В ловушки попадая сами. О ДУРНЫХ МАНЕРАХТех, у кого манеры скверны, И тех, кто чересчур манерны, Зачислю я в свой флот галерный. По длиннополому наряду, По чванной поступи, по взгляду, По поворотам головы, Едва с ним встретились бы вы, — Пусть он торопится иль словно Вельможа, шествует сановно, Вы сразу бы решили: «Хват! И пустоват и нагловат, И быть подальше от него Благоразумнее всего». Но кто неглуп и кто воспитан, В сужденьях и в делах испытан, Того признает общий суд, В пример другим превознесут. Натура мудрая — стыдлива, Миролюбива, не криклива, Добра не занимать ей стать, И с нею — божья благодать. Благовоспитанность ценней, Чем все богатства жизни сей. Об истинно высоком нраве Судить мы по манерам вправе. Кто повседневно сам не очень Воспитанностью озабочен, К манерам скромным не привык Тот, значит, глуп и туп, как бык. Что может быть достойней, краше, Чем скромность, благонравье наше? Где сын понятлив, уговорчив, Воспитан, неподатлив порче, Там горд и счастлив там отец: Был милостив к нему творец. Кто себялюбью лишь послушен, А к пользе общей равнодушен, Тот — неразумная свинья: Есть в общей пользе и своя! Вы Каина везде встречали: Раз Авель счастлив — он в печали. Друзей, когда не станет денег, Две дюжины продашь за пфенниг, А если лучших соберешь, Уступишь семерых за грош! ОБ ИСТИННОЙ ДРУЖБЕКоль ты невинного избил, Несправедливо оскорбил, — Презренье ты себе купил! Кто так ведет себя с людьми, Дурак, дубина он, пойми: Все возликуют ведь, когда Придет и на него беда. Кто друга обобрать намерен, Который предан так, и верен, И прямодушен был весьма, Тот, видимо, сошел с ума. Священна дружба навсегда нам Царя Давида с Ионафаном;[20] Ахилл с Патроклом — образец Двух чистых дружеских сердец, И Сципион и Лелий... [21] Но — Друзей подобных нет давно! Раз денег нет — и дружбы нет: Стоит на этом нынче свет! И к ближним что-то незаметно Теперь любви ветхозаветной. Во всем корысти торжество, Кругом — свойство и кумовство: Ведь Моисей, кто нас учил Других любить, давно почил. ОБ ОПРОМЕТЧИВЫХ ДУРАКАХЕздок неопытный, к тому же Не подтянувший трок потуже, Очутится, всем на смех в луже. С кем дружит Глупость, ео ipso*, Всегда вам скажет: «Что ж, ошибся!» Коль ты верхом собрался в путь, Проверить сбрую не забудь: Кто, дело сделав, ждет совета, Тому не впрок ни то, ни это, А кто заране все обсудит, Тот в дураках потом не будет. Подумал бы вперед Адам, Не влекся бы он к тем плодам, И яблочком коль не прельстился б, То с райской жизнью не простился б. Когда бы понял Ионафан[22] Коварный Трифонов обман, Не верил речи лицемерной, Даров не взял бы, то, наверно, Вернулся б невредим и жив он, А в дураках остался б Трифон. На что был Юлий Цезарь гений И словопрений и сражений, Но, мир вкушая, гений сей Дал как-то маху, ротозей: Письмо не сразу прочитал, — И Брут в него вонзил кинжал[23]. И Никанор в просчете был — Дичь продал прежде, чем убил.[24] Не повезло: остался вдруг И обезглавлен, и без рук, И вырван был потом, увы, Язык из мертвой головы! Успешен замысел, когда Он своевремен, господа! А торопыг с древнейших пор Ждут неудачи и позор. *В силу этого (лат ) О ВОЛОКИТСТВЕПленен Венерой, у плутовки Ты, как дергунчик, на веревке. Терпи, дурак, ее издевки! Я, жаркозадая богиня Венера, возвещаю ныне, В том присягая, что прямая Дочь Ганса-дурня и сама я. Кумир всесветный дураков, Я юношей и стариков Лишь захочу — и обольщу, И всех в болванов превращу, Перед собой повергнув ниц: Не знает власть моя границ! Тех, кто читали «Одиссею», Прошу припомнить я Цирцею, И Калипсо, и хор сирен. Таков и мой всесильный плен! Кто мнит, что он умен, хитер, С тем короток мой разговор: В котел безумья погружу И в дурачка преображу. А кто моим рубцом отмечен, Ничем не может быть излечен! Мой озорной сынок — дитя, По-детски он шалит, шутя, Но, на его проделки глядя, Иной сластолюбивый дядя, Закореневший в волокитстве, С ним соревнуется в бесстыдстве, И, как ребенок, несмышлен, Двух путных слов не скажет он. Сынок мой наг — ив этом знак, Что похоть скрыть нельзя никак! Спокон веков из града в град, Затем что мой сынок крылат, Любви влекущая беда Порхает всюду и всегда, И нет — от сотворенья мира — Капризней, чем она, кумира. Лук держит мой Амур-пострел, Полны его колчаны стрел, Всегда на тетиве рука, И, чуть заметит дурака, Стреляет он, — дурак сражен, Остатков разума лишен И, жертвой стать мне предназначен, Пожаром страсти весь охвачен. О, тот огонь неугасим! Погублена Дидона им, Медея, тем огнем объята, Сожгла своих детей и брата. Всех жертв любви мы не сочли б: От страсти Несс-кентавр погиб,[25] И Троя натерпелась горя;[26] С горы низверглась Сафо в море;[27] Сирены пением влекли К себе на гибель корабли; И взнуздан был, и был оседлан Мудрец один красоткой подлой;[28] На воздух воспарил Вергилий,[29] Хоть бог ему и не дал крылий. За курс искусства страсти пылкой Овидий поплатился ссылкой...[30] Кой-кто мог мудрым слыть, когда б Он не был блудодейства раб. Кто женский пол чрезмерно любит, В себе живую душу губит: Как богу богово воздать, Коль слишком дамам угождать? Хоть знатный будь, хоть низкий люд, Беда и срам — цена за блуд. Глупец отъявленный, кто мнит, Что в блуде меру сохранит: Распутникам, как говорят, Все нипочем, сам черт не брат Одно тебе, дурак, лекарство: Колпак! Носи и благодарствуй! БРАЖНИКИ-ГУЛЯКИБродягой, нищим тот умрет, Кто вечно кутит, пьет и жрет И лишь с гуляк пример берет. Колпак ты на того надень, Кто день и ночь, и ночь и день Рад брюхо поплотней набить И полной винной бочкой быть, Как будто жизнь он взял на откуп С единой целью: больше в глотку б! Он за день виноградных лоз Погубит больше, чем мороз. Дадим такому человечку На корабле глупцов местечко! С ума сведет его вино — Под старость скажется оно: Трясуч, дурашлив, голос пропит, — Свой смертный час он сам торопит. На свете нет порока гаже: Муж просвещенный, мудрый далее, Предавшись пьянству, до конца Лишится славы мудреца. Пьешь в меру — разговор иной. Не снес вина и старец Ной,[31] Хотя в ту пору в мире целом Был самым первым виноделом. Вино и мудрых в грязь повалит И колпаки на них напялит. Когда израильский народ Вливал, бывало, лишку в рот, Он, как заведено меж: пьяниц, Шумел, плясал безбожный танец Вкруг изваяния тельца[32] Языческого образца. Недаром бог во время оно Пить запретил сынам Аарона[33]. Но в наши дни какой священник Той заповеди не изменник?! Хлебнул и Олоферн беды, И головы и бороды Лишась, когда был пьян однажды[34]. И — жертва той же самой жажды — Бывал и Александр пьян[35], Свой унижая царский сан, И делал то, о чем потом Сам вспоминал с большим стыдом. Кто весел от вина сегодня, Заплачет завтра в преисподней. Когда б не пьянство, то вовек Не знал бы рабства человек! Чревоугодье, пьянство — страсти, Чьи спутники — нужда, несчастье. Отцам и сыновьям равно Страданьями грозит вино, Коль ты его хлебать привык С кем ни на есть, как воду — бык. Ах, мало ли таких гуляк, Кому как дом родной кабак: Пришли — кабатчик наготове, Две ляжки подал им коровьи, Миндаль, изюм и рис принес, А чем расплатятся — вопрос! Все стали бы мудрей вдвойне, Будь капля мудрости в вине, Что пьют сверх меры и сверх силы Обжоры, пьяницы-кутилы, Друг дружке наливая кружку И побуждая пить друг дружку: «Твое здоровье!.. Пей!..» — «Смотри,До дна, до капли!..» — «На пари!..» «Налить?» — «Налей!..» Пьют дуралеи, Себя нисколько не жалея: Раз — в кружку, два — ив глотку. Ловко! Намылить бы для них веревку! Поистине, ведь нет другой На свете глупости такой! Прочесть мы можем у Сенеки (Мыслитель, живший в первом веке): «Боюсь, что трезвых мир осудит, А уважать лишь пьяниц будет, И чтобы знаменитым быть, Вина придется больше пить». Но я в виду имею тут И тех, кто пива много пьют. Пьет умный в меру, а болван — Хоть бочку, хоть бродильный чан. Однако долговечней тот, Кто понемногу, с толком пьет. Приятно лишь во рту вино, — В утробе мучит нас оно, Всю кровь пропитывает ядом, Как василиск смертельным взглядом[36]. О СЛУГАХ ДВУХ ГОСПОДК двум господам слугой наняться За парой зайцев сразу гнаться: Полезно в глупости сознаться! Тот глуп, скажу без церемоний, Кто служит богу и мамоне. Слуга, служа двум господам, Ни тут не справится, ни там. Кто хочет жить с пяти ремесел, И об одном бы думать бросил. С одной собакой, хоть убейся, Поймать двух зайцев не надейся; Не то что двух — скорей всего, Не схватишь ты ни одного. Кто много должностей имеет — Ни на одной не преуспеет. И тех, кто служит там и тут, И там и тут напрасно ждут. Всем не услужишь никогда: Ты станешь путать «нет» и «да», Из всех отбросов есть окрошку И разбиваться весь в лепешку, Льстить, и пред каждым унижаться, И ни на что не обижаться. Нагреет руки, говорят, Кто лишнему местечку рад, Осел подох — изголодался: Хозяев многих навидался![37] А тот, кто соблазнен вином, He видит радости в ином. Хвала и честь слуге тому, Кто верно служит одному О БОЛТУНАХЯзык на привязи держать — Душе от страха не дрожать. Честь болтовнёю не стяжать. Несносен тот глупец, который Со всеми затевает споры, Хоть люди и молчат кругом, В душе смеясь над дураком Иль скрыть негодованье силясь: «Вновь диспутировать он вылез! » Тем, кто не к месту рад болтать, Им «Братство дураков» под стать. Хоть и не спрошен был, а сам Дурак спешит ответить вам, Как бы самодовольно бряк: «Любуйтесь, люди, я — дурак! » Болтун и болтовнёю сыт, Но горек будет поздний стыд! И документы, коль захочет, Болтун преступно опорочит: Болтать ему не трудно, — вот Когда на исповедь придет, Тут отнимается язык, Тут он заика из заик! Иной бы умным показался, Когда б, на грех, не разболтался. Забарабанил дятел в ствол — К своим птенцам тебя привел. Молчанье — щит от многих бед, А болтовня всегда во вред. Язык у человека мал, А сколько жизней он сломал. Свой проявляя низкий норов, — Виновник сплетен, склок, раздоров! Но вот чего не взять мне в толк: И хищников — будь лев иль волк — Всех можно укротить, и лишь Язык людской не укротишь: Он то лопочет, то стрекочет, Всех, кто нам дорог, опорочит, Предатель он и клеветник, Наш злой, издевчивый язык! Язык лишь тем вредить не в силе, Кто вечным сном уснул в могиле. Язык — хитрец и лжец исконный, Толкует вкривь и вкось законы, Добро он в зло преобразит, Любую правду исказит И из суда наверняка С сумою пустит бедняка. Грех не в опаску болтунам, А лжец — друг ненадежный нам. Кто имя божие хулит, Хулы своей не утаит, Куда б ему ни удалиться: Слова его подхватят птицы. Расплата будет так горька: Длинна у господа рука! Кто бревна тешет над собой, Исхлестан острою щепой. Разинутый не в меру рот Отвратнейшую дрянь сожрет. Дурак красно болтать желает, Мудрец молчит и размышляет. Дороже ценится молчанье, Чем празднословья недержанье. Молчанью — золота цена, А речь бесценна, коль умна! Что болтуну? Как хочет врет, Вранье щекочет сладко poт, И ради красного словца Предаст и мать он и отца. Напыщенного пустослова Толпа превозносить готова, А уж коль знатность налицо, На ком потоньше сукнецо, Наряд богатый, кольца блещут, Тех уж никто не оклевещет! Кафтан потертый не в чести — С ним власти не приобрести. Когда бы дожили до нас, Ораторствуя и сейчас, Два златоуста из Афин — Сам Демосфен и с ним Эсхин, И Цицерон, — их знаньям грош Была б цена, и пышно ложь В их красноречье б распускалась, Чтоб глупость ими увлекалась. ДРУГИХ ОБЛИЧАЮТ — СЕБЯ ПРОЩАЮТКто вас послал сухою тропкой, А сам пошел дорогой топкой, Не мозгом наделен, а пробкой. Дурак безмозглый, кто хулит Путь, что судьба ему сулит. Рука к столбу пригвождена — Указывает путь она, Но ей самой на том пути Вовек ни шага не пройти. Кому сучок попал в зрачок, Пусть раньше вытащит сучок, А другу говорит потом: «Соринка, мол, в глазу твоем». Куда как жалок тот учитель, Чужих пороков обличитель, Кто, зараженный ими сам, В себе не видит их! О, срам! Поистине, как говорится: «Врачу сначала б исцелиться!» Давать советы все не прочь, Не зная, как себе помочь. Сгубило именно сие И Жантиля и Мезюэ[38], Когда одну болезнь в те дни Пытались вывести они, Но, не достигнув этой цели, Оставить труд о ней успели. Постыдные дела видны Не лучше ли со стороны, Чем те, кто, совершивши их, Достигли степеней больших? Делами заработай право Других учить себе во славу. О БЕСПОЛЕЗНОМ УЧЕНИИКто плохо учится, тот, значит, Сам же себя и околпачит — И горько под конец заплачет. Я и студентам не потатчик, Которым без моих подачек, А как эмблема их ученья Колпак присвоен для ношенья. Не видя в книгах интереса, Рад лоботрясничать повеса. Науку истинную в грош Не ценит часто молодежь, А все, что дурно, бесполезно, То ветрогонам и любезно. Но этот же порок — о, срам! — Присущ иным профессорам, Чьи знанья куцые ничтожней Их болтовни пустопорожней. Ну, не глупцы ли, не болваны, Кто всякой чуши постоянно Своих студентов бедных учат, Да и себя напрасно мучат? Да, юноши обыкновенно Поныне едут в Лейпциг, в Вену, И в Майнц, и в Эрфурт, в Базель тоже[39] Гнилой трухой питаться. Более, И в Гейдельберге до сих пор Все тот же изучают вздор! О БЕРУЩИХ ВЗАЙМЫЗнай ты, живущий на долги: Как ни хитри и как ни лги, — Быстры платежных дней шаги! Глупцом первейшим тот слывет, Кто вечно займами живет, На ту присловицу плюя, Что поместил в эпиграф я. Заблудших душ на свете много, Не внемлющих заветам бога. Соблазн пороков побороть Не хочется им, но господь Следит за ними. Близок срок, А кредитор небесный строг. Свое всему есть время, цель И свой же путь: отсель — досель. Кто любит брать взаймы, уже Не думает о платеже: «Ах, поручитель похлопочет — Заимодавец долг отсрочит!» Но, в срок не уплатив опять, Придется на соломе спать. Распляшется осел, прохвост, — И не уймешь, хоть вырви хвост! А дома ждет тебя позор: В карманах пусто — хоть бы грош! Добро, коль службу ты найдешь, Как парень грамотный, в печатне, Но кой-кому в шинке приятней Пьянчугам подавать вино, А спился там — пошел на дно... Таких встречали вы и сами: Колпак на каждом с бубенцами! ЗАВТРА, ЗАВТРА — НЕ СЕГОДНЯКто, как ворона «кра, кра, кра», Твердит: «До завтра, до утра! » — Тому колпак надеть пора. Глупец, кто, внемля голос божий: «Спеши, чтоб не взыскал я строже, Исправься, грешный путь забудь!» - Сам не спешит на правый путь: Мол, нынче неохота, лень, Живу, мол, не последний день, — Исправлюсь завтра. Кра, кра, кра! А доживет ли до утра? Дурак себя же мучит тяжко, И все отсрочка, все оттяжка! А грех и глупость — тут как тут — С весельем рядышком идут. Клянется часто сын заблудший: «Уж завтра-то я стану лучше! » Но это «завтра» никогда Не наступает, вот беда! Как снег растаявший, как дым, Заветный день неуловим. И только одряхлев, глупец В то завтра вступит наконец, Расслаблен, немощен уже, С тоской раскаянья в душе. Спеши сегодня лучше стать — Не будешь завтра так страдать. Звучало нынче божье слово, А прозвучит ли завтра снова? Кто исправляться завтра любит И все грешит, тот душу губит. О КАРАУЛЬЩИКАХ СВОИХ ЖЕНКто охранять стрекоз возьмется Иль воду наливать в колодцы, Пусть за женой следить берется День-два хороших, сто плохих У глупых стражей жен своих. Коль истинно честна жена, За нею слежка не нужна, А коль жена блудлива, лжива, То своего добьется живо Какой ни учреди надзор, Возьми все двери на запор, Ставь караульных у ворот, — Она всех за нос проведет. И в башню заточи, иная Родит младенца, как Даная. А Пенелопу — без надзора — Хоть осаждали ухажеры, Но мужу двадцать лет она, В разлуке с ним, была верна! Кто знает, что наверняка Ни разу не бывал пока Женой обманут, что жена Заботлива, добра, неясна, И не боится он измены, Тот истинно супруг блаженный. Хоть будь красавицей жена, Но если дурой рождена, С ней, как с глухой кобылой, мука: Как ни причмокивай, ни нукай, — Пошел на ней пахать, — бог мой! — Бороздки ни одной прямой! Жена, что служит всем примером, К таким привержена манерам: Глаз на мужчину не поднимет, Словца любезного ни примет, Боясь, что льстивый хват-угодник — Злой волк в овечьей шубе — сводник. Париса некогда сама Елена не сведи с ума, Дидона[40] не прельстись Энеем, — Судьба была б добрей к обеим! О ПРЕЛЮБОДЕЯНИИГде смотрит муж сквозь пальцы, там Жену с чужим он сводит сам: Там кошке смех и плач мышам. Хоть любодействуй в наши дни, Хоть походя кого толкни, — Оно теперь и не грехом Считается, а пустяком! И в грешном Риме святость брака Не смели осквернять, однако — Что Цезаревы нам законы, Что Юлиевы нам препоны?![41] Дом, где хозяин Ганс-тюфяк, — Содом: «Ты дура! » — «Сам дурак! » «Ты начала! » — «Молчи! » — «Отстань! » Так день-деньской раздоры, брань, — Летит горшок, шумовка, тяпка, А муженек, растяпа, тряпка, Лицо — в ладонь и норовит Прикинуться, что крепко спит. Стар иль во цвете лет супруг, Все женам нынче сходит с рук, Все переварит муж-ублюдок, — Луженым стал мужской желудок! Мужья, подобные Катону[42], Который в Риме в годы оны По доброй воле был рогат, Жену свою сдав напрокат, — Не станут плакать, в драку лезть, Супружества спасая честь. Коль муж, уверясь, что жена Заведомо пред ним грешна, Жить продолжает с нею, он, Я полагаю, не умен: Он сам способствует жене И впредь блудить на стороне. Язвят соседи: — Не иначе, Как в доле он с женою падшей, И, с ней деля барыш развратный, Он любит слушать, вероятно, Кладя доходец в кошелек, Ее слова: «Мой муженек, Мой Гансик, знай, что из мужчин Мне всех желанней ты один!..» С ума все кошки сходят, лишь Отведают впервые мышь, А женщины, вкусив однажды Любви с другим, любовной жажды Не могут утолить: чем чаще, Тем грех прелюбодейства слаще! Что стыд, что честь, что мужа власть? С мужчиной новым жарче страсть! Поэтому мужьям и нужно Жить с женами в согласье, дружно, Чтоб повода не подавать им Ко внесупружеским объятьям. С женою обращайся ровно, Порадуй ласкою любовной, Не ссорься с ней по пустякам, Не доверяй клеветникам. Но, чтоб не каяться потом, Зови гостей пореже в дом! Знай: чем жена твоя пригожей, Тем осторожней будь и строже — Ведь мир коварством, ложью жив, И каждый скрытен и фальшив. В дом к Менелаю не вотрись, Прельщен Еленою, Парис, С женой остался б царь спартанский — И не было б войны Троянской. Когда б, уйдя на ту войну, И Агамемнон-царь жену Не оставлял бы на Эгиста, С ней бывшего в связи нечистой, С войны вернувшись, дома он, Конечно б, не был умерщвлен. Кандавл-царь, глупец другой, Супругой хвастался нагой[43]: Кто рай укромный ценит мало — Его разделит с кем попало. Спокойней в браке те живут, Кто реже в дом гостей зовут, Особенно льстецов, пройдох, Способных на любой подвох. Слыви скупее всех скупцов — Не высидишь чужих птенцов. Гость, что за пазухой приносит Гадюку, — он ее подбросит! Не медли — это враг твой злой: Такого — из дому метлой! ГЛУПЕЦ ОСТАНЕТСЯ ГЛУПЦОМУма набраться рад бы всяк, Но, если глуп ты, как гусак, Умней не станешь — так иль сяк! Тот, кто, внимая мудрецам, Ума не приумножит сам, — Дурак: все знать он хочет, но Все ему слишком мудрено. Глупцов легко распознавать: Что увидали — то и хвать! Известно испокон веков: Новинка — слабость дураков. Но и новинка старой станет — И вот уже другая манит. Куда б глупец ни ездил, он Все так же глуп, непросвещен. Так гусь иной через забор Перелетит в соседний двор — Сюда нога, туда нога, — Спроси, что видел: «Га-га-га! » Поехать в Павию, иль в Рим, Иль даже в Иерусалим[44], Скажу, — заслуга небольшая. А знания приумножая, Чужие посещать края Считаю делом добрым я. Но если даже привезешь И сотню крестиков[45], ты все ж Не будешь доблестью отмечен, Ибо тебе хвалиться нечем, Коль столько стран ты обошел, А глуп остался, как осел. Не изучил бы Моисей Египетской науки всей[46] И Даниил бы не был склонен Усвоить мудрость вавилонян[47], — О них не знал бы мир земной! Придет на исповедь иной Очиститься, — мол, совесть жжет, А сам хитрит, лукавит, лжет, И так уйдет с душою черной. Гляди — унес на шее жернов! О БЕЗРАССУДНОМ ГНЕВЕТого, кто шпорит то и дело Осла, горланя обалдело, Считать ослом ты можешь смело! Дурак осла или ослицу Намерен вскачь пустить и злится, И, трезвый будь или хмельной, Рычит на всех, как пес цепной: «Рр...рррр! » Он, по-собачьи злобен, Людей встречать лишь так способен И думает, что страшен всем: «Прррочь!Рррррастеррзаю! » А меж тем Прохожий, размышляя здраво, Махнет рукой. «Взбесился, право! Судьба ли нас карает злая, Таких болванов насылая, Забыв, что видывали многих И раньше мы скотов двуногих?! » Лишает гнев рассудка нас — Не знаем, что творим подчас. Быть должен сдержан человек. Архит[48], ученый, мудрый грек, Лишь доведет его, бывало, Слуга до белого накала, Кричал «Не будь я в гневе яром, Уж это не сошло бы даром! » Так и Платон, так и Сократ Собой владели, говорят. Кто прав, становится не прав, Терпенье в гневе потеряв. Впадает в грех, кто был несдержан, Кто гневу быстрому подвержен. И благочестью гнев вредит: Что за молитва, коль сердит? Лишась тигрят своих, тигрица Не так, пожалуй, разъярится, Как вспыльчивые дураки, Что на внезапный гнев легки! Ум и в седле уравновешен, Гнев на осле несется, взбешен. САМОВОЛЬСТВО И САМОНАДЕЯННОСТЬКоль мы, упорствуя, проказим И дерзко в гнезда птичьи лазим, То часто шлепаемся наземь. Кого изранит куст колючий, Кто мнит, что он всегда всех лучше, Что стал во всем он знатоком И не нуждается ни в ком. Однако на прямом пути Не будет знать, куда идти, А в месте новом, незнакомом Заблудится он рядом с домом. В беде таким зазнайкам худо: Нет помощи им ниоткуда! Пожалуй, может впасть и в ересь Глупец, в себе одном уверясь: «Я, мол, в делах житейских дока, — Всех благ добьюсь, взлечу высоко! » Дурак, взобравшийся повыше На дерево или на крышу, Мечтал о славе, остолоп, Но с высоты вдруг наземь шлеп! Для корабля страшнее бурь Самоуверенность и дурь. Всем, кто к советам глух, — Не преуспеют никогда! Не верил Ною мир, и вот — Потоп унес людей и скот! За то, что жил беспутно очень, Корей землею был проглочен[49]. Владея не умом — умишком, Кто так самонадеян слишком, Охотно распороть готов Никем не шитый плащ Христов![50] О НЕПОСЛУШНЫХ БОЛЬНЫХБольной, твердящий слово «нет! » На каждый докторский совет, Спешит, как видно, на тот свет. Больной — глупец, когда совету Врача не внемлет и диету Блюсти не хочет. Плачь не плачь, Тут не поможет лучший врач! Кто воду пьет, а не вино, Хоть нужно именно оно, И прочего не соблюдает, Притом упрямо утверждает, Что чувствует себя бодрей, Тот в гроб уляжется скорей, Дабы забыть свои болезни, Начать лечение полезней, Едва еще недуг опознан. А если начинают поздно, То от лекарства меньший прок И больший тут потребен срок. Сказав. «Здоровым быть хочу», Ты язву покажи врачу И хоть зубами сам скрипи, А боль от скальпеля терпи, Промыть дай рану, и зашить, И с перевязкой поспешить. Не душу твою вырвать хочет — О жизни твоей врач хлопочет! Пусть жизнь в больном уж еле тлеет, Отчаиваться врач не смеет, И пациент, покуда дышит, Пусть бодрый глас надежды слышит. Больной, что лжет врачу, — глупец: Себя же губит он, как лжец, Что лгать на исповедь приходит Иль адвоката за нос водит. Лжецы глупцам всегда сродни: Во вред себе же лгут они! Глуп, кто врача позвал, но сразу, Врачебному не вняв наказу, Идет, поверив ложным слухам, К невеждам — знахаркам-старухам, А те травой, и наговором, И прочим ворожейным вздором Его отправят прямо в ад, В чем сам он будет виноват. Всему готов поверить тот, Кто исцеленья страстно ждет, А глупых суеверий зло Чрезмерно ныне возросло. Я б описал их, но облыжно Признают книгу чернокнижной. Больным избавиться б от хвори, — Не ищут, где недуга корень. И черту душеньку заложит Иной больной — авось поможет. А где вмешалась чертовщина, Бессильна часто медицина. О СОБЛАЗНАХ ГЛУПОСТИДурак упал. Над ним смеясь, Колпак надеть поторопясь, Ты сам упал, разиня, в грязь Что падают глупцы — не чудо, Над этим все смеются всюду, И «умники» язвят: «Дурак! » — А на самих сидит колпак. «Дурак» — излюбленное слово. Когда дурак честит другого, Но между ними ни на грош Ни в чем различья не найдешь: Споткнулся этот на дороге — Другой ломает тут же ноги. Хоть строгой Аталанты меч Срубил голов немало с плеч У Гиппомена на глазах, Но он, чудак, презревши страх, Судьбу испытывать решился — И сам чуть жизни не лишился![51] Слепцу корить слепца нелепо: Ведь оба в равной мере слепы! Бранил однажды рака рак «Ты что назад ползешь, дурак!» [52] Но сам за другом полз он вспять, Чтобы мораль ему читать. Пониже бы летел Икар, И Фаэтон, как на пожар, Не стал бы в отчей колеснице Так лихо по небу носиться, Забыв родительский запрет, — Не умерли б во цвете лет1.. Тот к умным должен быть причислен, Кто в корень зрит и здравомыслен. Воистину, мудра лисица: Войти в пещеру побоится (Какой бы там ни ждал обед), Когда следов оттуда нет.[53] МАЛО ЛИ ЧТО БОЛТАЮТОт лисьего хвоста греметь Не будет колокола медь. Ушам от сплетен не болеть! Кто хочет с миром ладить, тот Немало горечи испьет, Выслушивая, как о нем Под собственным его окном Такое говорят, что гаже Придумать невозможно даже. Поэтому блаженны те, Кто, равнодушны к суете, Покоя мудрого взыскуя, Отвергли маету мирскую — И, в горы, в долы удалясь, Мирских грехов отмыли грязь. Но мир, однако, и таких Не любит, не щадит он их, О них злословя, им не веря, Всех лишь своим аршином меря. Кто жить по совести решит И против чести не грешит, Что ему сплетни дураков, Что языки клеветников! Когда бы в оны дни пророки Боялись обличать пороки, Дабы не знать хулы, клевет, — О них давно забыл бы свет. Нет, да и не было от века Такого в мире человека, Чтоб угодил во всем любому Болвану злому и тупому Родился б человек такой, Каким он чудным был слугой: Старался б до свету вставать И вообще забыть кровать1 Заткнуть бы глотки болтунам — Увы, не хватит кляпов нам! Нельзя предусмотреть никак Того, что сочинит дурак. Так в мире повелось оно — Избегнуть сплетен не дано: Кто любит петь, кто кукарекать, Баран-дурак привык бебекать. ШУМ В ЦЕРКВИПришедший в храм с собакой, с птицей, Перед глупцами похвалиться, Мешает остальным молиться. У тех, кто ходит в церковь с псами, Бубенчики обычно сами На колпаках звенят, бренчат, Чуть псы залают, заворчат И сокол дерзкого повесы Так крыльями во время мессы Захлопает, что смолкнет пенье — И хоть кончай богослуженье. Тут остается с ловчей птицы Снять клобучок, и — что стыдиться! Теперь болтай и хохочи, И подбашмачными стучи Ты деревяшками, бесчинствуй И совершай любое свинство! С какой-нибудь Кримгильдой здесь Перемигнись, поклон отвесь, — Красотка улыбнется — значит, Не сомневайся: одурачит! Не лучше ль было бы, однако, Чтоб сторожила дом собака, Покуда в церкви ты, и вор Не мог бы в твой проникнуть двор? Не лучше ль было бы, чтоб твой Пугач, твой кречет боевой Был дома, на привычном месте, В чулане темном, на насесте? Чтоб обувь не просила кашки, На улице бы деревяшки Привязывал ты к башмакам — И грязь не липла бы к ногам. Когда бы в церкви болтуны Не нарушали тишины, Не говорили б мы, что бог Плодить глупцов поменьше б мог. Но дураки такой народ: Шумят и норовят вперед! Всем нам пример — Христос: из храма Гнал торгашей он взашей прямо, И тех стегал веревкой далее, Кто голубей держал в продаже. Разгневайся он так сегодня, Заглохли бы дома господни. Он, от попов очистив храм, Добрался б и к пономарям! Священен дом церковный: тут Господь свой основал приют. О ДУРАКАХ, ОБЛЕЧЕННЫХ ВЛАСТЬЮУ глупости шатер просторный — Весь мир тут суетный и вздорный, Мошны и силы раб покорный. Глупцов кругом так много... но Оно ведь и немудрено: Кто сам себя средь мудрых числит, Тот дураком себя не мыслит, Хоть он-то именно кругом Слывет примерным дураком. Но дураком назвать попробуй Властносановную особу! Казаться умными им нужно, Чтобы глупцы хвалили дружно, А не похвалят — каждый сам Себе воскурит фимиам. Но мудрый хвастуна узнает: Ложь самохвальная воняет! Кто чересчур самонадеян, Тот глуп, посмешище людей он! А тот, кто истинно умен, Молвой всеобщей восхвален... Блаженны страны, в коих славят Князей за то, что мудро правят, И где в совете нет мздоимства, Где не в почете подхалимство И нет распутства кутежей Средь власть имеющих мужей. Но горе странам, чей правитель Глупец и правды не ревнитель: С утра совет там кутит, пьет, Не ведая других забот. Иной бедняга, рыцарь чести, На скромном, незавидном месте Счастливей, чем король-дурак, Кому беспечность — злейший враг. Как мудрецы скорбеть должны, Когда глупцы вознесены! Но там, где глупость не в фаворе, Там власть и благо не в раздоре. В чести и силе та держава, Где правят здравый ум и право, А где дурак стоит у власти, Там людям горе и несчастье. Угодник мерзок нам везде, И тем презреннее в суде: Он может истину продать — За грош тебя оклеветать. Бесспорно, лавры судей ждут, Чей нелицеприятен суд, Однако ж и поныне люди Страдают от неправых судей, Подобных тем, что молодой Сусанне мстили клеветой. Заржавели, лишились блеска И папский меч, и королевский[54] И не секут, где надо сечь, Чтоб беззакония пресечь. Подвластно все на свете злату. О Риме так сказал когда-то Югурта-царь[55]: «О город блудный! Тебя купить ничуть не трудно, Лишь был бы кто купить готов!..» А ныне мало ль городов, Где и советы и суды — Бессовестные слуги мзды? Так рушат правые порядки Власть, кумовство, корысть и взятки! Бывало, мудр был государь, Ученые, бывало, встарь В совет старейшин избирались, А преступления карались; В довольстве люди жили, мирно. Но глупость полог свой обширный Простерла над землею всей, Вербуя в рать свою князей, Чтоб здравомудрость угнетать, Любостяжанью волю дать И чтоб неопытный совет Гнездовьем был народных бед, Которых множится число. Вот глупости всесветной зло! И дольше б княжил князь иной, Когда б не стал на путь дурной, А защищал бы справедливость И льстивость бы карал и лживость Советников, которых надо Еще задабривать наградой! Кто взял подачку — прихлебатель, Кто принял взятку — тот предатель. КОРАБЛЬ РЕМЕСЛЕННИКОВПод скрип снастей, под всплески весел С мастеровыми всех ремесел Корабль от берега плывет По вольному простору вод. Мастеровые эти люди Везут своих цехов орудья. Но нет респекта в наши дни К ремеслам Портачи одни И проходимцы-шарлатаны Все — хоть ни два ни полтора — Преуспевают, как ни странно. Сегодня лезут в мастера: Ремесел много — и теперь им Житье, невеждам-подмастерьям, И даже тем, кто и недели Учиться делу не хотели' Работают того лишь ради, Чтобы соседу быть внакладе. Чуть цену сбавил — хоть беги: Все в городе тебе враги! А не уступишь — большинство Тебя поддержит для того, Чтоб цены сохранить А все ж Цена дрянной работе — грош! Но эти самые строптивцы Сбивают цену, нерадивцы, Плохой работой. Так у всех: Тот назову иль этот цех, — Свои изделья сбыть готовы Все нынче по цене дешевой. Но вещь плохая не нужна, Как дешева ни будь она. Теперь ведь каждый норовит Придать вещам лишь внешний вид, А для любого ремесла, Воистину, нет хуже зла! Я вам признаюсь кое в чем: Немало с этим дурачьем Я сам якшался, чтоб о них Поведал мой правдивый стих. Но многого я не сказал: За два-три дня все написал, А то, что делается спешно, Никак не может быть успешно. Принес один мазила раз Свою картину напоказ К прославленному Апеллесу[56]. Придать себе желая веса, Похвастал он: «С такой картиной Я справился за день единый! » Но Апеллес в ответ: «Да ну? За целый день — всего одну?! По этой судя, я считал, Что за день ты штук шесть создал!» Мазиле так сказал художник... Теперь представьте, что сапожник Стачал сапог пар двадцать в день: Рассыпались бы, чуть надень! Сколь было бы для всех плачевно, Коль оружейник ежедневно Ковал бы дюжину клинков, Снабжая ими простаков? От них не прок, а лишь помеха: С плохим оружьем не до смеха! А если плотник без смекалки Бревно для потолочной балки Начнет тесать — так от бревна Щепа останется одна! И каменщиков есть немало, Кирпич кладущих как попало. Есть у портных свои грешки: Длиннее делают стежки — Скорей заказ готов. Увы, недолговечны эти швы! А те, кто при печатном деле, — Весь заработок за неделю Беспечно в день один пропьют! И то сказать, не сладкий труд — И утомительный, и грязный: Иль с мелочью разнообразной Возись, иль книгу набирай, И корректируй, и сверяй, И краску черную вари В такой жарище, хоть умри! Иному, впрочем, на работу Не жаль ни времени, ни пота, А сделал — все не так, как надо! Но он из Обезьянограда[57], И не было такого чуда, Чтоб мастер дельный был оттуда! На том же судне дураков Немало есть учеников, С которых шкуру-то дерут, А платят им гроши за труд. Но эти пустят все равно Свой заработок на вино. О завтра думать — есть ли толк: Все пропил — лезь, как в петлю, в долг. Так они едут — с цехом цех, Но я собрал еще не всех! О ДУРНОМ РОДИТЕЛЬСКОМ ПРИМЕРЕРебенок учится тому, Что видит у себя в дому: Родители пример ему. Кто при жене и детях груб, Кому язык распутства люб, Пусть помнит, что с лихвой получит От них все то, чему их учит. Теперь вести себя прилично Не в моде стало, и обычно И женский пол, себя позоря, Стал срамословить в разговоре. Мужья — пример для жен своих, А дети учатся у них: Там, где аббат не враг вина, Вся братия пьяным-пьяна! Что говорить, — спокон веков Полно на свете дураков! Не волк воспитывал овец, Походку раку дал отец. Когда родители умны И добродетельно скромны, То благонравны и сыны. Попался как-то Диогену[58] Какой-то пьяный совершенно, Впервые встреченный юнец «Сынок, — сказал ему мудрец, — Ты, вижу, весь в отца родного: Бьюсь об заклад — он раб хмельного!) Коль видят нас и слышат дети, Мы за дела свои в ответе И за слова: легко толкнуть Детей на нехороший путь Держи в приличии свой дом, Чтобы не каяться потом. О НАСЛАЖДЕНИЯХКто похоти покорный раб, Тот нищ умом и духом слаб, — Он плохо кончит, жертва баб! Грех похоти, мужской тем паче, Сравнить могу я с девкой падшей, Что, у порога сидя, в дом Зовет прохожего: «Зайдем! » — И ложе по цене дешевой Со всяким разделить готова, Суля обманчивое счастье Поддельной, всем доступной страсти. Дурак в ее объятья вмиг Бросается, как дурень бык Под тяжкий молот скотобойный Иль как овечка, что спокойно, Резвясь, вдруг в петлю попадет, — А кто-то в сердце нож воткнет. Смотри, глупец, не будь так рад — Ты ввергнешь душу в темный ад, Распутной девкой соблазнясь. Но, похоти не покорясь, Иного причастишься счастья. Прочь от соблазнов сладострастья, Чтоб в грех язычества не впал, Как древний царь Сарданапал[59], Кто мнил, что радости иной Нам не дано, кроме земной, А смерть всему кладет конец! Себя же обличил глупец: За мимолетным счастьем гнался, А сам впоследствии признался: «Кто наслажденья слишком любит Навеки сам себя погубит». Нет радости, чтоб не минулась И горечью не отрыгнулась, Хоть, наслаждений трубадур, Пел по-иному Эпикур![60] О ТЕХ, КТО ЖЕНИТСЯ НА ДЕНЬГАХТот, кто, прельстясь деньгами, в брак Вступить готовится, — дурак: Дождется ссор, скандалов, драк! Брак современный, между прочим, Власть Асмодееву упрочил[61]. Где Вооз[62], кто на чужестранке, Пришелице-моавитянке, Женился, хоть была она Совсем бедна и незнатна, И жил в согласье с ней, любовно? А нам помеха — ранг сословный И златолюбье! Потому Нет мира и любви в дому: Бранятся врозь, бранятся хором: Тот uprecorum, та — vsbessorum. Кто добровольно стал ослом, Тому и мука поделом! Женясь на старой, но богатой, Заплачешь ты: «О, день проклятый! » Жить будешь, как в тюрьме, во мраке, В своем бесплодном, стыдном браке С тем денежным своим мешком, Который был твоим божком И чьей начинкою приманен, Ты одурачен, оболванен. Столь неразумный шаг свершив, Никто не может быть счастлив. Да, кто вступает в брак такой, Забудь про счастье и покой! Уж лучше жить в пустыне голой, Чем этой жизнью невеселой Со злой женой, в плену таком, Став денег ради дураком! Коль нет свиньи, любитель сала Зарежет и осла, пожалуй. И что же? Сала — черта с два, Скотинка бедная мертва, Хозяину же, кроме слез, Грязь остается и навоз. ПРИМЕЧАНИЯ[1] «Корабль дураков» Себастиана Бранта («Narrenschiff oder das Schiff von Narragonia») впервые был напечатан в Базеле в 1494 году. Сатирико-дидактическая поэма Бранта сразу приобрела огромную популярность, неоднократно переиздавалась еще при жизни автора, была переведена на латынь (перевод Якоба Лохера, Базель, 1499) и на ряд европейских языков. Произведение Бранта было написано на народном немецком языке конца ХV века, на котором говорили в те годы в Эльзасе, в частности в Страсбурге. Идея «корабля дураков» была популярна во времена Бранта; в целом ряде назидательных сочинений всевозможные пороки рассматривались как разновидности глупости, глупцы выступали как олицетворение пороков (см., например,Vindlers «Blumeder Tugend», Augsburg, 1486), фигурировал и образ «поездки» или «плаванья» дураков. Брант в своей сатире сделал попытку собрать все мыслимые пороки и слабости воедино и представить их в виде разнообразных «глупостей» («Narrheiten»). При этом Брант не всегда последователен в построении своей книги: так, у него идет речь то о «корабле дураков», то о целом «дурацком флоте». Настоящий перевод сделан по классическому изданию текста, осуществленному Фридрихом Царнке (Leipzig, 1854). Использовался также перевод сатиры Себастиана Вранта на современный немецкий язык Маргот Рихтер (Seb. Brant «Das Narrenscbiff», Verlag Riitten und Loening, 1958). Русский текст дан в сокращениях — опущены отдельные сатирические главы, а также некоторые длинноты внутри глав. Трехстишие, открывающее каждую главку, по замыслу Бранта, служило подписью под гравюрой, из которых многие были выполнены Альбрехтом Дюрером. Русский перевод Льва Пеньковского был впервые напечатан в 1965 году (изд-во «Художественная литература», М. 1965) и является первым опытом перевода сатиры Бранта в таком объеме (до этого публиковались только отдельные отрывки в хрестоматиях). Здесь и далее примечания Е.Марковича. [2] ...доктором обоих прав.— Брант был ученым юристом и имел степень доктора гражданского (имперского) и канонического (церковного) права. Некоторое время Брант преподавал право в Базельском университете. [3] «Протест» — В первом издании «Корабля дураков» (1494 г., Базель) этой части не было. Она была добавлена к третьему изданию книги (1499 г., Базель), и в ней Брант резко протестует против дополнений и переделок, которым подверглась его книга во втором, страсбургском издании (1494), осуществленном без ведома и разрешения автора вскоре после выхода первого издания. [4] Душеспасительные книжки пекут у нас теперь в излишке...— В эпоху Бранта печатни существовали во всех крупных и средних городах Европы, и книги перестали быть редкостью, доступной только дворянам и богачам, как это было всего еще два-три десятилетия тому назад. [5] Теренций Публий Афр (ок. 185—159 гг. до н. э.)— знаменитый римский комедиограф. Брант цитирует здесь слова Теренция из комедии «Девушка с Андроса»: «Правда родит ненависть» (акт первый, сцена первая). [6] Ганс-дурак (Hans Narr) — выражение, в известной мере аналогичное русскому Иванушка-дурачок. Неоднократно встречается в тексте «Корабля дураков». [7] Птолемей — египетский царь Птолемей II Филадельф (285—246 гг. до н. э.), собрал в тогдашней столице Египта Александрии самую богатую для того времени библиотеку. [8] Марк Лициний Крас (ок. 115—53 гг. до н. э.) — римский политический деятель и полководец периода кризиса республики в Риме. Прославился своим огромным богатством, которое нажил во время проскрипций диктатора Суллы (82—79 гг. до н. э.) и впоследствии увеличил путем различных спекуляций. В 53 г. до н. э., будучи римским наместником в Сирии, Красе возглавил поход против парфян, но потерпел жестокое поражение, попал в плен и был убит. По преданию, парфянский царь Ород влил мертвецу в глотку расплавленное золото. На это и намекает Брант. [9] Кратет из Фив (IV — III вв. до н. э.) — древнегреческий философ-киник, ревностный приверженец учения Диогена. О нем рассказывали, что он отказался от своего имущества и вел бродячую жизнь. [10] А сколь чиста у старцев совесть, нам скажет о Сусанне повесть...— намек на библейское предание о прекрасной и добродетельной Сусанне. В доме мужа Сусанны постоянно бывали двое судей-старейтшш, которые воспылали к ней нечистой любовью. Старцы подстерегли Сусанну возле водоема в ее саду, где она купалась, и, когда она отвергла их домогательства, обвинили ее в прелюбодеянии («Книга пророка Даниила», XIV по греческому тексту Библии). [11] Илий — первосвященник и судья Израилев. Согласно Библии, бог через своих пророков предупреждал Илия, что беспощадно покарает его нечестивых сыновей. Эти пророчества исполнились во время неожиданного нападения филистимлян. В решающей битве они разгромили иудеев, убили обоих сыновей Илия и захватили святыню — ковчег завета. Пораженный горестными известиями, Илий умер в тот же день («Первая книга Царств», II—III). [12] Феникс — в греческой мифологии фессалийский старец, обучавший знаменитого героя Троянской войны Ахиллеса (Ахилла) красноречию и военному делу. [13] Филипп II Македонский (ок. 382—336 гг. до н. э.) — царь Македонии, отец Александра Македонского. [14] Македонец.— Имеется в виду Александр Македонский (356—323 гг. до н. э.). [15] Горгий (ок. 483—375 гг. до н. э.) — древнегреческий философ и ритор. [16] Саул — первый царь Израиля (XI в. до н. э.). В Библии сообщается, что, потерпев поражение в битве с филистимлянами и потеряв в ней трех своих сыновей, Саул в отчаянии бросился на меч. Случайно присутствовавший при этом юноша поспешил с вестью о смерти Саула к сопернику и врагу Саула Давиду. Рассчитывая получить награду, вестник сказал, что сам помог смерти царя, но Давид оплакал смерть Саула и казнил вестника. [17] Иевосфей — один из сыновей Саула. Согласно Библии, он царствовал над Израилем в течение двух лет после смерти отца, несмотря на постоянные междоусобные войны; был убит во время сна двумя своими людьми, которые принесли его голову Давиду. Последний казнил его убийц. [18] Авессалом — один из сыновей древнееврейского царя Давида (X в. до н. э.). Честолюбивый юноша, не надеясь унаследовать царский венец, поднял мятеж против отца. Сначала ему удалось захватить власть и изгнать Давида из Иерусалима, но в последующем сражении он потерпел поражение и погиб. [19] Алким — иудейский первосвященник (первая половина II в. до н.э.), захвативший это высшее в Древней Иудее достоинство с помощью интриг и предательства: он привел в Иерусалим сирийцев и помогал врагу бороться с освободительным движением, возглавлявшимся братьями Маккавеями. Угождая своим хозяевам, он приступил к разрушению Иерусалимского храма, как повествует Библия («Первая книга Маккавейская»), был внезапно разбит параличом и умер в тяжких мучениях. [20] В Библии рассказывается, что Давид, будущий царь Израиля, много лет упорно преследуемый царем Саулом, находился в трогательной дружбе с его старшим сыном Ионафаном. Ионафан не раз открывал другу враждебные замыслы своего отца против него и тем спасал ему жизнь. [21] Публий Корнелий Сципион Африканский Старший (ок. 235—183 гг. до н. э.), знаменитый римский полководец и государственный деятель, был на протяжении всей своей жизни очень дружен с Гаем Лелием (умер после 160 г. до н. э.). [22] Ионафан Маккавей — иудейский первосвященник, возглавлявший освободительную борьбу евреев в 161 —144 гг. до н. э. Военачальник сирийского царя Антиоха VI, Трифон, усыпил осторожность Ионафана лестью и дарами и уговорил его распустить войско. Ионафан оставил при себе лишь тысячу человек, и все вместе они были коварно убиты сирийцами. [23] Гай Юлий Цезарь был убит 15 марта 44 г. до н. э. участниками республиканского заговора, руководителями которого были Марк Юний Брут и Гай Кассий Лонгин. Известно, что при входе Цезаря в здание, где совершилось убийство, ему подали письмо с предостережением, но он оставил его нераспечатанным. [24] Полководец Никанор был послан сирийским царем Деметрием Сотером для подавления восстания евреев. В решающем сражении он был разбит наголову и погиб (161 г. до н. э.). Вождь повстанцев Иуда Маккавей приказал, чтобы «отсекли голову Никанора и руку с плечом и отнесли в Иерусалим». Затем, уже в Иерусалиме, он распорядился «вырезать язык у нечестивого Никанора и, раздробив его, разбросать птицам, руку же безумца повесить против храма» («Вторая книга Макка-вейская», XV, 30, 33). Существовало предание, будто Никанор еще до начала боевых действий продал работорговцам своих будущих пленников. [25] От страсти Несс-кентавр погиб...— Согласно греческому мифу, кентавр Несс почувствовал любовь к Деянире, жене могучего героя Геракла. Переправляя Деяниру через реку на своей спине, он попытался ее похитить, но был убит стрелой Геракла. [26] Имеется в виду легендарная Троянская война, причиной которой, согласно греческим мифам, было похищение Парисом, сыном троянского царя, прекрасной Елены, жены спартанского царя Менелая. [27] Сафо (Сапфо; конец VII — первая половина VI в. до н. э.) — древнегреческая поэтесса. По преданию, она бросилась со скалы в море из-за безнадежной любви к красавцу Фаону. [28] И взнуздан был, и был оседлан мудрец один красоткой подлой...— Имеется в виду Аристотель, который, по преданию, однажды позволил своей возлюбленной оседлать себя и катал ее на своей спине. [29] На воздух воспарил Вергилий...— Публий Вергилий Марон (70— 19 гг. до н. э.) — крупнейший римский поэт, широко популярный в Европе в средние века и в эпоху Возрождения. Брант неоднократно цитирует его и называет «своим другом Вергилием». Здесь Брант намекает на анекдот из жизни Вергилия: женщина, которую поэт хотел посетить, предложила ему сесть в корзину, спущенную из окна на веревке, обещая поднять его к себе, но затем оставила висеть между небом и землей. [30] За курс искусства страсти пылкой Овидий поплатился ссылкой.— Великий римский поэт Овидий (43 г. до н. э. —17 г. н. э.) в 8 году н. э. был сослан императором Августом из Рима в далекую ссылку (местечко Томы в устье Дуная). Поэту вменялась в вину безнравственность его произведения «Искусство любви». [31] Не снес вина и старец Ной...— По библейскому мифу, спасшийся от потопа Ной насадил виноградник. Отведав вина, Ной опьянел и заснул нагой в своем шатре. Один из его сыновей, Хам, увидел наготу отца и рассказал об этом братьям, которые, пятясь задом, вошли в шатер и, не глядя, прикрыли наготу Ноя. Проснувшись, Ной проклял Хама и его потомков. [32] Телец — упоминаемый в Библии идол, которого, по требованию народа, отлил из золота первосвященник Аарон, в то время как Моисей беседовал с богом на горе Синай. [33] Сыны Аарона.— Потомкам Аарона было отведено высшее место в священнической иерархии древних иудеев. [34] Хлебнул и Олоферн беды...— Военачальник Олоферн, посланный царем Навуходоносором для завоевания всех земель на западе, был обезглавлен еврейкой Иудифью во время сна после вечерней трапезы, за которою «пил вина весьма много, сколько не пил никогда, ни в один день от рождения» («Книга Иудифь», XII, 20). [35] Бывал и Александр пьян...— Имеется в виду Александр Македонский, убивший на пиру своего лучшего друга Клита. [36] Василиск — сказочное существо древних восточных сказаний, которое часто представляли в виде огромной птицы с короной на голове и хвостом змеи. Согласно мифам, василиск убивает своим взглядом. [37] Осел подох — изголодался, хозяев многих навидался! — Намек на старинную немецкую басню «Недовольный осел». [38] Жантилй и Мезюэ — средневековые врачи, писавшие о лихорадке. Брант упоминает, что оба они погибли от этой болезни, но неизвестно, из какого источника он почерпнул эти сведения. [39] Здесь Брант перечисляет крупнейшие университетские города Германии того времени [40] Дидона — легендарная царица Карфагена, героиня «Энеиды» Вергилия. Покинутая троянцем Энеем, в которого она влюбилась, Дидона добровольно взошла на костер. [41] Что Цезаревы нам законы, что Юлиевы нам препоны?! — Брант имеет в виду законы от 18 года до н.э. римского императора Октавиана Августа, направленные против разврата и сурово каравшие за нарушение супружеской верности. Название «Цезаревы» и «Юлиевы» объясняется тем, что, будучи внучатым племянником и наследником Юлия Цезаря, будущий император принял после его смерти имя Гай Юлий Цезарь Октавиан, а после установления империи стал именоваться Цезарь Август. [42] Марк Порций Катон Младший (95— 46 гг. до н. э.)— римский государственный деятель, стойкий защитник республики. Римский консул и оратор Квинт Гортензий Гортал (114— 50 гг. до н. э.) посватался сначала к дочери Катона, а затем, получив отказ, попросил в супруги его жену Марцию. После смерти Гортензия Марция вернулась к Катону. [43] Кандавл — упоминаемый в «Истории» Геродота легендарный царь Лидии. Желая похвастаться красотой своей жены, Кандавл показал ее своему приближенному и любимцу Гигу обнаженной. Оскорбленная женщина предложила Гигу либо умереть самому, либо убить Кандавла и жениться на ней. Гиг предпочел последнее. [44] Поехать в Павию, иль в Рим, иль даже в Иерусалим...— Павия (город в Северной Италии), упоминающаяся здесь наряду с Римом и Иерусалимом, привлекала паломников и путешественников находившимся в ней собором с гробницей святого Августина и знаменитым старинным университетом. [45] Но если даже привезешь и сотню крестиков...— Речь идет о крестах, которые паломники, в качестве своеобразных сувениров, обычно привозили из своих странствий. [46] Не изучил бы Моисей египетской науки всей...— Моисей, согласно библейскому преданию, воспитывался при дворе египетского фараона и вызывал удивление своей ученостью. [47] Даниил — иудейский пророк. В Библии рассказывается, что отроком Даниил был взят ко двору вавилонского царя Навуходоносора, где усвоил язык и науки вавилонян. [48] Архит Тарентский (ок. 440—360 гг. до н. э.)— греческий математик и астроном, полководец и государственный деятель, современник Платона. [49] Корей землею был проглочен.— Во время исхода евреев из Египта Корей, согласно Библии, поднял бунт против власти Моисея и первосвященника Аарона, завидуя их славе и воздаваемым им почестям. Бог жестоко покарал за это Корея и его приспешников: земля разверзлась у них под ногами и поглотила их. [50] Никем не шитый плащ Христов.— В «Евангелии от Иоанна» рассказывается, что римские воины, распяв Иисуса, разделили его платье на четыре части, и только хитон, который «был не сшитый, а весь тканный сверху», раздирать на части не стали, а бросили о нем жребий. «Нешвенный хитон Иисусов» был в средние века символом единства церкви. [51] Аталанта — быстроногая дева-охотница из греческой мифологии. Так как оракул предостерег ее против брака, она предлагала юношам, желавшим жениться на ней, состязаться с нею в боге и пронзала их копьем, когда обгоняла. Только Гиппомену с помощью богини Афродиты удалось хитростью победить Аталанту. [52] Бранил однажды рака рак...— Здесь Брант пересказывает сюжет старинной немецкой басни «Два рака». [53] Воистину, мудра лисица...— Намек на старинную немецкую басню «Лев и хитрые лисицы». В басне рассказывается, как старый лев, неспособный более добывать пропитание охотой, притворился больным и стал пожирать зверей, которые приходили к нему выразить сочувствие. Только лисицы, подошедшие к пещере, не последовали приглашению хищника, так как заметили, что в пещеру ведет много следов, а оттуда — ни одного. [54] И папский меч, и королевский...— С XIII века два меча считались у католиков символами духовной и светской судебной власти. [55] Югурта (ок. 160— 104 гг. до н. э.), царь Нумидии, хорошо знал римские нравы и неоднократно прибегал к подкупу римских сенаторов и полководцев. При по мощи подкупа ему удалось сохранить свою власть над всей Нумидией, захваченную им в результате узурпации престола, и значительно отсрочить войну с Римом, так называемую Югуртинскую войну (111 — 105 гг. до н. э.) [56] Апеллес (356—308 гг. до п. э.) — знаменитый древнегреческий художник. [57] … он из Обезъянограда...— то есть из страны дураков. Слово «обезьяна» (Affe) в немецком языке — один из синонимов слова «дурак», «глупец», как, например, «осел» в русском языке. [58] Диоген из Синопа (ок. 404—323 гг. до н. э.) — древнегреческий философ-киник; по мнению киников, высшей нравственной задачей является подавление страстей, сведение потребностей к минимуму. [59] Сарданапал.— Согласно преданиям и сообщениям некоторых древних авторов, так звали последнего царя Ассирии, который отличался необыкновенной изнеженностью и любовью к роскоши и проводил время в наслаждениях. У римских авторов имя Сарданапал было нарицательным. [60] ...наслаждений трубадур, пел по-иному Эпикур! — Древнегреческий философ-материалист Эпикур (341—270 гг. до н. э.) отрицал бессмертие души и считал началом и концом счастливой жизни удовольствие, подразумевая под ним отсутствие душевных и телесных страданий. [61] Власть Асмодееву упрочил.— В библейской «Книге Товита» повествуется о некоей Сарре, которую семикратно выдавали замуж, но всякий раз злой дух Асмодей умерщвлял новобрачного, прежде чем тот успеет «побыть с Саррою, как с женой». Асмодей считался демоном похоти и нечистых помыслов. [62] Вооз — герой библейской «Книги Руфь», богатый и почтенный человек, который женился на неимущей чужестранке — пришелице Руфи, собиравшей по бедности колосья на его поле.
Ваш комментарий о книге |
|
