Аксаков И.С. О служебной деятельности в России (письмо к чиновнику)

ОГЛАВЛЕНИЕ

(Тексты приводятся по изданию И.С. Аксаков. Отчего так нелегко живется в России? М., РОССПЭН.2002.)Статья написана после освобождения Аксакова из-под ареста в 1849 г. Сам придавал ей большое значение и говорил, что в ней заключается вся его вера, все его убеждение.
Впервые: Человек. 1993. № 1. С.70-72.

С тех пор как возникло целое систематическое направление мыслей в пользу возрождения русской народности, не было, может быть, более блистательной и более благоприятной для него минуты. И в то же время никогда не было мне так грустно, как теперь; никогда не чувствовалось мне в такой степени наше безличие!
Происходит ли это от глубоко внедрившегося в меня скептицизма или оттого, что я плохой теоретик и, подобно всякому близорукому, слишком близко уставляю глаза свои в современную жизнь; как бы то ни было, но в душе моей возникает целый рой сомнений, недоумений и вопросов, которые мне хочется высказать Вам, как чиновнику "Quel est le cote pratique de la question?" - спросила недавно, говоря о нашем направлении, одна петербургская графиня одну нам знакомую даму. Дама поспешила выйти из затруднительного положения, указав ей на эмансипацию крестьян, и графиня удовлетворилась. Но ведь только графиня; для всех прочих же вопрос остается нерешенным. Люди, не смеющие явно отказать этому направлению в сочувствии, прикрываются щитом практичности и встревоженные сначала: "О да, еще мы беспечно можем жить прежним образом жизни, начала прекрасны, да неудобоприменимы, по крайней мере теперь, разве при внуках?" - А ближние их внуки уже теперь все старше меня! Все пропитывается тем же гнилым воздухом, от зловредного действия которого не избавиться потом никаким искусственным лечением.
В самом деле, нашли ли Вы ответ для предложенного вопроса? Не знаю, мерещится ли мне или оно действительно, мне кажется, что вопрос этот <рождается> теперь повсюду, мне кажется порою, что самое здание Министерства дразнит меня тем же вопросом и как будто говорит: "Действуйте, господа, и скажите, как, где и откуда начнете вы?" - думаю я и что, если бы Государь сказал нам: "Ну, господа, вот вам и вожжи в руки, действуйте!" - мы бы стали в тупик, за исключением, может быть, брата моего, Константина.
Брат Константин, который первый так смело и явно двинул вперед это направление, которое хранит его во всей строгой и отвлеченной чистоте, вопреки текущей современной жизни, и ни разу не уступал ей, брат мой, быть может, и не затруднился бы ответом. Он желал бы увидать вновь Боярскую Думу и прочее. Он
предложил бы такие меры, для которых, по моему мнению, действительность еще не наступила.
Но и вращаясь в среде самой жизни, я не ношу в душе своей трудной веры Константина, хотя и не могу предложить сам разрешения. Обратимся к служебной деятельности, тогда Вы легче уразумеете все мои сомнения!
Служебная деятельность в России лишена всякой жизненной почвы. Она есть высшее выражение формализма. К какой стороне жизни ни прикоснись, все формулирует она и, следовательно, все мертвит, ибо все живое боится формы и убегает. Оттого-то столько неискренности, столько холода в хлопотливом величии всей государственной машины. Это стремление к формулированию есть необходимое условие жизни всякой правительственной администрации уже по самому существу ее. В этом все ее значение! Как бы ни приурочивали формулу к живому быту, она никогда не будет иметь нужную для него эластичность, которая бы вместе с жизнью растягивалась, сокращалась, видоизменялась. Как скоро же этого нет, то, повторяю, она сделается мертвою и тягостною формою. Я сказал, что это общий характер отношений всякой администрации к жизни; у нас же в России к этому присоединяются и другие обстоятельства. Мы совершенно оторваны от живой жизни и народа. Мы утратили сокровище народного инстинкта и, как бы ни старались восполнить этот недостаток изучением, все же мы будем лишены творчества, которое дается только цельностью жизни. Мы будем всегда в положении иностранца, изучающего русский язык. Он может знать, по-видимому, очень хорошо, но всегда будет говорить и писать слишком правильно. Никогда не быть ему своим хозяином в языке, хозяином, который что бы ни делал в своем доме, всегда, так сказать, в своем праве. Посредством разных изучений мы наконец открыли в жизни народа некоторые начала, ухватившись за них, и хотим сделать их целью нашей практической деятельности. Но начала эти тогда хороши, когда, так сказать, не сознаны и не сформулированы. Да и способны ли они формулироваться?
Возьмем, например, хоть принцип единогласия. Он существует в народе, но попробуйте его формулировать, выйдет - нелепость; введите его между нашими, и это будет смешно, искусственно, в тысячу раз искусственнее большинства голосов, этой искусственности нет в жизни и не может быть, в ней все свободно вырастает из почвы, принимает свободный, ему свойственный (нрзб.), но начините устраивать и как вашему устроению непременно нужны формы, хоть бы вы и старались сделать ее похожею на естественную - никогда ее не заменит.
Путешествуя по России, я часто с грустью замечал, что самые благие по началам своим меры правительства остаются без исполнения. Да хоть, и здесь, например, устраивали Общую Думу с выборами из всех сословий. Много хорошего в этой мысли! Но она формулирована, и этим самым правительством, и поэтому едва ли будет когда живым явлением. Я уверен, далее, что она не пойдет без коронных чиновников. Достойно замечания то, что во всех свободных учреждениях правительства, где, по-видимому, предоставлялось столько самостоятельной деятельности участвующим - оно вынуждено было посылать своих чиновников, чтобы двигать машину. Знаю, что многие готовы объяснить это иначе, каким-то сытым равнодушием, но об этом после, а теперь продолжаю. Я уверен даже, что если в селах, где введено было большинство голосов, где впущен (нрзб.) разрывающий цельность жизни, введете вы снова единогласие, оно уже не будет иметь прежнего характера, оно, так сказать, уже утратило свою девственную целомудренность. Знаете что? Грустно сознаться, а мне кажется, что вообще в народ наш уже вошло разрушающее начало. Я не выдам это за несомненный, положительный факт, но сколько я мог заметить, толкаясь между народом и странствуя по разным губерниям, гражданственность, внесенная Петром, уже много охватила народ и подавила силу жизни. Народ уже развращен сам собою. Разумеется, что я говорю здесь не о том разврате, который существовал и существует в нем независимо от Петра и западного влияния.
Вспомните, что целые губернии приходят на заработки в Москву и Петербург и, возвращаясь домой, приносят с собой гибельные начала.
И потому я думаю, что если бы устроилась в Москве Боярская Дума и т.п., это вышло бы весьма искусственно и не привилось бы к жизни. Человеку, испорченному анализом, нельзя сказать: будь прост и целен. Самая простота в нем искусственная. Приятель Ваш Хомяков слишком верит в жизнь, приятель Ваш Константин Сергеевич Аксаков, кажется мне, слишком верит в авторитет народа. Я уже объяснил, сколько мог, взгляд свой на администрацию. Мне думается, будто положительная служебная деятельность для нас невозможна, во-первых, потому, что начало формулирования ложно, а правительство не сможет не формулировать; во-вторых, потому, что мы в России утратили живую связь с народом. Но я не могу верить и в силу самой жизни; к чему привела эта вера в жизнь?... К современному положению, ибо жизнь, предоставленная сама себе, легко может быть подавлена и искажена всякою внешнею силой.
Это видим мы и в нашей истории. Где только есть правительство, оно действует, оно растет, оно не может поставить себе целью самоуничтожение, как это хотел бы втолковать ему Константин.
Спросите Константина, и он укажет Вам тысячу фактов, как не только с Петра, но и до Петра, государство завоевывало свободу земщины. В 1612 году народ вышел на сцену и привел дела в порядок, не оградив свободы своей жизни. Государство усилилось в тысячу раз более прежнего, изо всех щелей полезла страшная мерзость! После дыхания народного духа Михаил Федорович, "сын по плоти Его Благородия, по духу Ангела", не постыдился заговорить с этим благородием и ангелом-патриархом Филаретом таким языком, которому не знаешь, как дивиться! Во всех фактах, которые Константин собирает, правда, для другой цели, я, со своей стороны, вижу бессилие самой жизни. Разумеется, государство не может вполне завоевать ее, но обессилить и разделить ее может. Пожалуй, некоторые упрекнут меня в том, что во мне нет веры в нравственные начала... хотя по Апокалипсису вера в нравственные начала и не представляет большого утешения (так, кажется, только сто тысяч из всего человечества составляет Царство Правды), но вера в нравственные начала и вера в жизнь - две вещи совершенно разные, которые у нас беспрестанно смешиваются. Вот и образовала Вам жизнь явления, подобные крепостному праву (скажут: это не есть явление народной жизни, но я думаю, что правительство только формулировало это de jure, что существовало de facto в жизни), и быт, во многих своих сторонах представляющийся совершенно противно духу христианского учения.
Я разделяю мнение тех, которые не верят в гарантию, в правду, чем-либо формулированную, но не верю вполне и самой жизни, почему и приходила мне в голову мысль, что роль правительства - быть регулятором движения жизни, хранителем общих начал в чистоте их, которые легко устраиваются самою жизнию. Поэтому, мне казалось, что главою общины должно быть духовное лицо. Но, разумеется, я в это же время вижу, что это значило бы придавать духовному лицу такой характер, который подорвал бы его нравственный смысл. Обратимся к Константину. Мне кажется, он слишком безусловно верит в авторитет народа. Я готов был бы признать этот авторитет, но для этого необходима оценка народных явлений, которых именно нам недостает. Между тем в народных явлениях есть такие, которые, несмотря на давность, внесены были искусственно и вошли в жизнь, насиловав ее; такие, которые произошли от влияния татарского и польского, такие, которые, хотя и народны, однако ложны и противны христианину, такие наконец, которые отжили свое время. Эта оценка трудна и едва ли <выяснена> вполне. Между тем без этой оценки и при этой вере в авторитет народный, можно дойти до того, что будешь ревновать к современности, если она выставит вопрос, о котором не думала старина, будешь всеми силами, вопреки собственной душе, оправдывать явление ложное, потому только, что оно есть древнее явление народной жизни. Как бы это объяснить Вам примером? Возьмем хоть опять освобождение крестьян. Вопрос этот многими встречается равнодушно, потому что крепостное состояние - явление древней жизни, потому что, мне кажется, и народ равнодушен к нему. Для меня же достаточно одно: несовместимость его с понятиями христианскими, о которых можно пробовать законность явлений народной жизни: что совместимо с христианством,
Дружное служение русской народности то хорошо и должно быть народно, что нет, то ложно, хотя и народно. Общинное начало, принцип единогласия, существовавшие у нас, вероятно, еще во времена язычества, к счастью, не противоречат христианству, но многие его стороны противны религии. Чистота самого учения, конечно же, исказилась и находила себе убежище в монастырях и пустынях, но ведь не для монастырей и пустыней явилось христианство, должно входить в жизнь вовсе не тем путем, которым его хотят вводить на Западе.
Славянофильское (если уж его так называют) направление давно (нрзб.) получило. Вспомните весь ход его и Вы увидите, что оно с забытых <знакомых?> (нрзб.) подмостков съехало, если (нрзб.) на православие. Но все-таки, мне кажется, что оно недовольно ясно себя высказало и многие почитают православие почти тождественным с нашим народным бытом.
Брат мой Константин любит, сам того не зная, может быть, не старую, не современную Русь, а Русь идеальную. Что и говорить, я считаю русский народ лучшею почвою для взращения семени, Христом брошенного; но грешны мы, грешен и народ! Поэтому как мы, так и народ должен возродиться не к прежним началам (ибо многие из них противны учению Христа), а к новой жизни. Наше стремление к народности должно быть стремлением к бытовому, жизненному христианству, и любовь к народным явлениям должна проходить через христианскую оценку. Вы, может быть, найдете, что я не сказал ничего нового. Да я и не имел этой претензии! Сказанное мною я подметил в естественном бессознательном виде, так сказать, ходе самого нашего направления, и считаю, что никто до сих пор не высказал этого полно ни в одной статье. Между тем, высказав себе этот взгляд, я, признаюсь, лишился многих сладких верований, наприм<ер>, в безусловную разумность народа. Разделяли ли Вы когда-нибудь это верование?
Но христианство вводится в жизнь личным усовершенствованием каждого, скажете Вы. Согласен! Однако, покуда Вы будете заняты личным усовершенствованием, которое до сих пор находит себе место только в монастырях и пустынях, зло, лежащее в быте, готово усилиться, и искатель его делает совершенствование более затруднительным. Например, иной человек был бы лучше, если бы не родился помещиком и не имел надобности освобождать себя от влияния этого гнилого, на выгоде и своекорыстии основанного элемента. Если Вы сами обязаны безропотно и терпеливо сносить причиняемое Вам зло, то это еще не значит, чтобы Вы оставляли сирот и вдовиц без защиты сильного и давали в обиду правого.
Берегитесь принимать апатию и преступное равнодушие за искание Царства Божия! Но, скажете Вы, я все же не решил вопроса, от которого отправился с самого начала. Предстоит ли нам одно смиренное изучение России, воспитание юношества, личное перевоспитание, проповедь и в службе одна отрицательная деятельность? Решайте сами, хотя для меня задача, как является мне, как-то шире, а вместе с нею и самая деятельность. Если Вы поставите себе целью не одно возрождение собственно народных начал, то Вам будет и легче действовать, ибо все христианское должно быть в то же время и народным. Между тем, как при одной любви к народу мы будем стараться ловить признаки и явления народной жизни и можем жестоко ошибиться! Но и... И опять но! - я уже показал трудность действий в служебной сфере, их невольную неискренность, неизбежную опасность формы и проч<ее>... А между тем государственная машина скоро, может быть, приготовляет Вас к действию, и если Вы не примете в нем участия, то оно, пожалуй, натворит таких чудес, от вреда которых долго не освободиться!...
Вы видите, я ничего не разрешил, разрешите же мои недоумения!

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел художественная литература