Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов

ОГЛАВЛЕНИЕ

Книга V. О доходах государя или государства

[651]

Глава I. О РАСХОДАХ ГОСУДАРЯ ИЛИ ГОСУДАРСТВА

Отдел I. О расходах на оборону

Первой обязанностью государя является защита общества от насилия и посягательства со стороны других независимых обществ; она может быть выполнена только посредством военной силы. Однако расходы как на подготовку военной силы в мирное время, так и на использование ее во время войны весьма различны в разных состояниях общества, в разные периоды его развития.

У охотничьих народов, находящихся на самой низкой ступени развития общества, — что мы видим у туземных племен Северной Америки, — каждый мужчина является настолько же воином, насколько и охотником. Когда он идет на войну, защищать свое общество или мстить за ущерб, нанесенный ему другими обществами, он поддерживает свое существование собственным трудом точно таким же способом, как и живя дома. Его общество — в этом состоянии, собственно говоря, еще нет ни государя, ни государства — не несет никаких расходов ни на подготовку его к походу, ни на содержание его в продолжение войны.

У пастушеских народов, находящихся на более высокой ступени развития, как, например, у татар или арабов, каждый мужчина точно так же есть воин. Такие народы обыкновенно не имеют постоянных жилищ, а живут в шатрах или крытых повозках, которые легко переносятся с места на место. Целое племя или народ меняет свое местоположение в зависимости от времен года и других случайных обстоятельств. Когда их табуны и стада уничтожают корм в одной части страны, они передвигаются в другую, а оттуда — в третью. В сухое время года они спускаются к берегам рек, а в дождливое — уходят на возвышенности. Когда такой народ идет на войну, воины не доверяют своих стад слабой защите стариков, женщин и детей; их женщин, стариков и детей нельзя оставить без защиты и средств к существованию. Кроме того, народ, привыкший к скитальческой жизни в мирное время, легко передвигается и во время войны. Выступают ли они в поход как армия, кочуют ли как пастухи, образ жизни их одинаков, хотя поставленные перед ними цели весьма различны. Они идут на войну все вместе, и каждый делает свое дело, как может. У татар часто даже [652] женщины вступают в бой. Если они побеждают, то все, принадлежащее побежденному племени, вознаграждает победителя; если они разбиты, то все теряют; не только их стада, но их женщины и дети становятся добычей победителя. Даже большая часть тех, кто пережил поражение, должна подчиниться победителю из-за отсутствия средств к существованию. Остальные обыкновенно рассеиваются в пустыне.

Повседневная жизнь, повседневные занятия подготовляют татарина или араба к войне. Бег, борьба, фехтование, метание дротика и стрельба из лука — обычное времяпровождение тех, кто живет на открытом воздухе, и все эти занятия копируют войну. Когда татарин или араб идет на войну, его существование поддерживается стадами, которые движутся вместе с ним, как и в мирное время. Его вождь или государь — ибо все эти народы имеют вождей или государей — не несет никаких расходов по подготовке его к походу, а в походе только возможность грабежа является платой, которую воин может ожидать или требовать.

Армия охотничьего племени редко превышает две-три сотни человек. Ненадежное добывание средств существования, которые доставляет охота, редко позволяет большему количеству людей собираться вместе на продолжительное время. Армия же пастухов, напротив, может иногда достигать двух или трех тысяч человек. Поскольку ничто не останавливает их продвижения, они переходят из одной области, где уничтожен фураж, в другую, еще не тронутую, и, по-видимому, трудно ограничить число их, которое может соединиться для похода. Охотничье племя не может внушать страха цивилизованному народу, живущему по соседству, а народ пастухов может. Ничто не может быть менее серьезным, чем индейские войны в Северной Америке. Напротив, ничего не может быть ужасней татарских нашествий, имевших место в Азии. Суждение Фукидида* [* Фукидид, том II], что ни Европа, ни Азия не могут сопротивляться объединенным скифам, было подтверждено опытом всех последующих эпох. Обитатели обширных и беззащитных степей Скифии и Татарии быстро объединились под владычеством вождя нескольких победоносных орд или племени; опустошение и разгром Азии всегда были следствием такого союза. Обитатели негостеприимной Аравийской пустыни — другой великий народ пастухов — объединились только однажды при Магомете и его ближайших преемниках. Их объединение, бывшее скорее результатом религиозного энтузиазма, чем победы, ознаменовалось точно такими же следствиями. Если бы охотничьи народы Америки сделались когда-нибудь пастухами, их соседство было бы много опасней для европейских колонистов, чем в настоящее время.

[653] На еще более высокой ступени развития общества у землевладельческих народов, имевших небольшую внешнюю торговлю и не обладавших никакой промышленностью, кроме грубой домашней, которой почти каждая отдельная семья занималась для удовлетворения собственных потребностей, точно так же каждый мужчина был воином или легко им становился. Те, кто живет земледелием, обыкновенно проводят целые дни на открытом воздухе, подвергаясь всем непогодам. Суровость их повседневной жизни подготовляет их к тяготам войны, со многими из которых их обычные занятия имеют большое сходство. Повседневная землекопная работа готовит их к рытью окопов, и они так же хорошо устраивают лагерь, как и огораживают свое поле. Обычные развлечения земледельца те же, что и пастуха, и точно так же напоминают о войне. Но земледельцы имеют меньше досуга, чем пастухи, и они не так часто предаются этим развлечениям. Они солдаты, но солдаты, не так мастерски усвоившие свои приемы. Но так как они все-таки воины, то государь или государство редко несет расходы по их подготовке к походу.

Земледелие даже на самой низкой ступени развития предполагает поселение, некоторый род постоянного обиталища, которое не может быть оставлено без большой потери. Когда народ, состоящий из одних только земледельцев, отправляется на войну, он не может выступить в поход весь целиком. По крайней мере старики, женщины и дети должны остаться дома, чтобы охранять жилища. Все мужчины военного возраста могут, разумеется, выступить в поход, и у малых земледельческих народов часто так и делается. Считается, что у каждого народа количество мужчин, способных носить оружие, ограничивается четвертой или пятой частью всего народа. Далее, если поход начинается после посева и кончается перед жатвой, то земледелец и его главные работники могут быть оторваны от хозяйства без больших потерь. Он знает, что работы, выполняемые в этот промежуток времени, могут быть довольно хорошо исполнены стариками, женщинами и детьми. Поэтому он согласен служить бесплатно в продолжение короткого похода и поэтому часто расходы государя или государства на его содержание в походе бывают так же малы, как и на его подготовку. Граждане всех государств Древней Греции, по-видимому, несли таким образом военную службу до конца второй Персидской войны, а жители Пелопоннеса — до конца Пелопоннесской войны. Последние, как замечает Фукидид, оставляли поле летом и возвращались домой к уборке хлеба. Римляне в эпоху царей и в первый период республики служили таким же образом. Только во время осады Вейи те, кто оставался дома, начали нести некоторые расходы на содержание ушедших на войну. В европейских монархиях, возникших на развалинах Римской империи до и в первое время после возникновения собственно феодального строя, сеньоры с непосредственно зависевшими от них вассалами должны были служить короне на свой собственный счет. [654] В походе, так же как и дома, они должны были содержать себя на свои собственные доходы, не получая от короля никакого жалованья или платы на удовлетворение их личных потребностей.

На более высокой ступени общественного развития две различные причины делают совершенно невозможным, чтобы отправившиеся в поход могли содержать себя на свой собственный счет. Эти две причины суть: прогресс мануфактурной промышленности и развитие военного искусства.

Если земледелец занят походом, то перерыв в его работах не всегда вызывает уменьшение его доходов, разумеется, если поход начинается после посева и кончается перед жатвой. Без его вмешательства природа сама делает большую часть работы, которая должна быть сделана. Но в тот момент, когда ремесленник — кузнец, плотник или ткач, например, — отрывается от своей мастерской, источник его доходов совершенно иссякает. Природа ничего не делает за него; он все делает сам. Когда он идет в поход защищать общество, его необходимо должно содержать общество, так как он не имеет доходов для того, чтобы самому содержать себя. В стране, большая часть населения которой ремесленники и мануфактуристы, те, кто идет на войну, должны быть набраны из этих классов и должны, пока служат, содержаться на счет общества.

Когда искусство войны мало-помалу развилось в очень запутанную и сложную науку, когда исход войны перестал решаться, как в первобытные эпохи, единственной случайной схваткой или битвой, когда борьба стала протекать в нескольких различных кампаниях, каждая из которых продолжалась большую часть года, тогда повсюду возникла необходимость для общества содержать тех, кто ему служит на войне, по крайней мере пока они заняты этой службой. Каково бы ни было обычное занятие людей, идущих на войну, в мирное время, такая продолжительная и разорительная служба легла бы на них слишком тяжелым бременем. В соответствии с этим после второй Персидской войны армия Афин была составлена из наемных войск: правда, они состояли отчасти из граждан и только отчасти из иностранцев, но все они одинаково нанимались и оплачивались за счет государства. Со времени осады Вейи армии Рима получали плату за свою службу, пока они оставались в походе. В феодальном строе военная служба сеньоров и их непосредственных вассалов по истечении некоторого периода повсеместно была заменена уплатой денег на содержание тех, кто служил вместо них.

Количество людей, могущих идти на войну, по отношению к общему числу народа необходимо должно быть значительно меньше в цивилизованном обществе, чем на низкой ступени общественного развития. Так как солдаты в цивилизованном обществе содержатся трудом несолдат, то количество первых не может превышать то, которое последние могут содержать сверх содержания самих себя и содержания [655] чиновников соответственно их положению. В маленьких аграрных государствах Древней Греции четвертая или пятая часть всего населения считала себя солдатами и, как говорят, иногда выступала в поход. Вычислено, что у цивилизованных народов новой Европы не больше чем одна сотая часть населения какой-либо страны может быть солдатами без разорения страны, оплачивающей расходы на их службу.

Расходы по подготовке армии к войне не были значительны до тех пор, пока содержание ее на войне не было окончательно передано государю или государству. Во всех республиках Древней Греции обучение военным упражнениям было необходимой частью воспитания, предписанного государством всем свободным гражданам. Кажется, что в каждом городе были общественные места, в которых под председательством магистрата молодые люди учились различным упражнениям под руководством учителей. Этим простым институтом ограничивались, как кажется, все расходы, которые греческое государство несло на подготовку своих граждан к войне. В Древнем Риме упражнения на Марсовом поле отвечали той же цели, что и упражнения в гимназиях Древней Греции. В феодальном обществе в некоторых областях было постановлено, чтобы граждане практиковались в стрельбе из лука и других военных упражнениях, чем намеревались достигнуть той же цели, но, кажется, она достигалась не так хорошо. От отсутствия ли интереса к этим постановлениям со стороны чиновников, которые должны были наблюдать за их исполнением, или по какимлибо другим причинам, но только военные упражнения мало-помалу вышли из употребления у большей части народов.

В республиках Древней Греции и Рима в продолжение всего их существования, а также при феодальном строе в продолжение значительного периода после его учреждения ремесло солдата не было отдельным, определенным ремеслом, которое составляло бы единственное или главное занятие особого класса граждан. Каждый член государства, каким бы ремеслом или занятием он ни добывал себе средства существования, при обыкновенных обстоятельствах считал себя способным к ремеслу солдата, а в чрезвычайных случаях считал себя обязанным стать солдатом.

Военное искусство, будучи благороднейшим из искусств, вместе с тем по мере прогресса культуры необходимо становится самым сложным среди них. Состояние механики, а также других искусств, с которыми военное искусство неразрывно связано, определяет степень его совершенства в данное время. Но для доведения его до этой степени совершенства необходимо, чтобы оно было единственным или главным занятием особого класса граждан; разделение труда так же необходимо для его развития, как и в каком-либо другом искусстве. В других искусствах разделение труда, естественно, вводится благоразумием отдельных лиц, понимающих, что они лучше достигнут удовлетворения своих личных интересов, занимаясь одним каким-нибудь [656] промыслом, чем несколькими. Но только благоразумие государства может сделать ремесло солдата отдельным ремеслом, отличным от всех других. Отдельный гражданин, который во время глубокого мира и без каких-либо поощрений со стороны общества был бы в состоянии проводить большую часть своего времени в военных упражнениях, без сомнения, мог бы очень хорошо как усовершенствоваться в них, так и получить от них удовольствие; но, конечно, этим он не удовлетворил бы своих интересов. Только мудрость государства может дать ему возможность в интересах последнего предаваться этому специальному занятию, но государства не всегда имеют эту мудрость, даже когда обстоятельства, в которых они находятся, требуют для сохранения их существования, чтобы они обладали этой мудростью.

Пастух имеет очень много досуга; земледелец на низкой ступени развития земледелия имеет тоже некоторое количество досуга; ремесленник или мануфактурист не имеют его вовсе. Первый может без какихлибо потерь занять большую часть своего времени военными упражнениями; второй может занять ими некоторую часть своего времени; но последний не может занять ими ни единого часа без некоторых потерь, и естественно, что внимание, направленное к собственным интересам, заставляет его пренебрегать ими. Усовершенствование земледелия, необходимо вызываемое развитием искусств и мануфактурной промышленности, оставляет земледельцу так же мало досуга, как и ремесленнику. Военные упражнения так же сильно пренебрегаются жителями деревни, как и городами, и весь народ становится невоинственным. В то же время богатство, которое всегда следует за улучшением земледелия и мануфактурной промышленности и которое в действительности является не чем иным, как накопленным продуктом этих улучшений, вызывает нападения соседних народов. Благодаря своей промышленности богатый народ является для других народов наиболее желанным объектом нападения; и если только государство не предпримет новых мер для общественной защиты, естественные привычки народа сделают его совсем неспособным к собственной защите.

При этих обстоятельствах, как кажется, есть только два способа, которыми государство может сделать возможной подготовку общественной обороны.

Это может быть выполнено или, во-первых, средствами очень строгой власти, которая, пренебрегая целым рядом интересов, склонностей и привычек населения, насильно заставляет его заниматься военными упражнениями, а в военное время обязывает всех граждан или некоторую часть их соединять их ремесло или профессию с ремеслом солдата.

Или, во-вторых, содержа и занимая постоянными упражнениями известную часть граждан, государство может сделать ремесло солдата особым ремеслом, отдельным и отличным от всех других ремесел.

[657] Если государство обращается к первому из этих двух способов, его военную силу, как говорится, составляет ополчение; если ко второму, то — регулярная армия. Практика военных упражнений есть единственное или главное занятие солдат регулярных войск, содержание которых, или плату, государство доставляет им как главный и повседневный источник их существования. Военная практика является только случайным занятием солдат ополчения, и главные источники своего существования они извлекают посредством других занятий. В ополчении характер рабочего, ремесленника или торговца преобладает над характером солдата; в регулярной армии характер солдата преобладает над всеми другими; это различие составляет существенную разницу между этими двумя разными родами военной силы.

Ополчения бывали различного типа. В некоторых странах граждане, предназначенные для обороны государства, подлежали, как кажется, только военному обучению, не будучи, если можно так выразиться, сформированы в полки, не будучи разделены на отдельные отряды, находящиеся под командой собственных постоянных офицеров. В республиках Древней Греции и римской каждый гражданин, пока он оставался дома, занимался упражнениями или отдельно и независимо от других, или с теми из равных ему по положению, которые ему нравились больше; он не был прикреплен к какому-либо отряду войск до тех пор, пока его не призывали в поход. В других странах ополчение не только занималось упражнениями, но было и сформировано. В Англии, в Швейцарии и, я думаю, также в других странах новейшей Европы, где была организована несовершенная военная сила подобного рода, каждый ополченец, даже в мирное время, прикреплен к особому отряду, который выполняет свои упражнения под руководством своих постоянных офицеров.

До изобретения огнестрельного оружия из двух армий превосходство было на стороне той, в которой каждый солдат в отдельности обладал большей ловкостью и искусством в употреблении своего оружия. Сила и ловкость человека имели величайшее значение и обыкновенно определяли судьбу сражений. Но эта ловкость и искусство в употреблении оружия приобретались таким же точно способом, как в фехтовании в настоящее время, не упражнениями больших отрядов, а упражнениями отдельных людей в специальных школах под руководством особых учителей или вместе с их товарищами и сверстниками. С изобретением огнестрельного оружия сила и ловкость человека и даже чрезвычайное искусство в употреблении оружия, хотя еще далеко не потеряли своего значения, все же имеют гораздо меньшее значение. Природа оружия, хотя и не уравнивает неуклюжего с ловким, делает разницу между ними гораздо меньшей, чем это было раньше. Полагают, что вся та ловкость и искусство, которые необходимы для употребления огнестрельного оружия, могут быть в достаточной степени приобретены посредством упражнений больших отрядов.

[658] Регулярность, порядок и быстрое исполнение приказаний — таковы свойства, которые в современных армиях имеют большее значение для определения судьбы боя, чем ловкость и искусство солдат в пользовании своим оружием. Но шум, производимый огнестрельным оружием, дым и невидимая смерть, которой в любое мгновение подвергается каждый, как только он вступает в зону орудийного огня, часто долгое ожидание боя создают большие трудности для поддержания на значительной высоте этой регулярности, порядка и быстрого исполнения приказаний даже в начале боя. В древнем сражении не было шума, который превосходил бы человеческий голос, не было дыма, не было невидимой причины ран и смерти. Каждый до тех пор, пока смертельное оружие не приближалось действительно к нему, видел ясно, что этого оружия близ него нет. При таких условиях в войсках, которые имеют некоторое доверие к своей ловкости и искусству в обращении с оружием, было значительно меньше трудностей в сохранении на некоторой высоте регулярности и порядка не только в начале, но и в течение всей древней битвы, пока одна из двух армий не бывала разбита. Но привычка к регулярности, к порядку и быстрому исполнению приказаний может быть приобретена только войсками, обучающимися в больших отрядах.

Во всяком случае ополчение, в какой бы степени оно ни было дисциплинировано и обучено, всегда должно быть более слабым в сравнении с хорошо дисциплинированной и хорошо обученной постоянной армией.

Солдаты, которые упражняются раз в неделю или раз в месяц, никогда не могут быть столь опытными в обращении с оружием, как войска, упражняющиеся ежедневно или через день; и хотя это обстоятельство не может иметь в новое время такого значения, какое оно имело в древности, однако признанное превосходство прусских войск, происходящее от их высокой опытности в упражнениях, показывает нам, что и в настоящее время, теперь, оно имеет очень большое значение.

Солдаты, которые обязаны повиноваться своему офицеру только раз в неделю или раз в месяц, а все остальное время могут устраивать свои собственные дела, как они хотят, без всякой ответственности перед ним, никогда не будут испытывать такого страха в его присутствии, никогда не будут иметь такой привычки к быстрому исполнению приказаний, как те, вся жизнь которых и поведение определяются им и которые каждый день встают и ложатся спать или по крайней мере расходятся по домам по его приказу. В том же, что называется дисциплиной, или в привычке быстро исполнять приказания, ополчение всегда должно еще более уступать постоянной армии, чем в упражнениях и умении пользоваться оружием. Но в современной войне привы чка немедленно исполнять приказания имеет гораздо большее значение, чем значительное превосходство в умении владеть оружием.

[659] Те ополчения, которые, подобно татарам или арабам, идут на войну под начальством тех же вождей, которым они привыкли повиноваться в мирное время, являются самыми лучшими. В почитании своих офицеров, в привычке к быстрому исполнению приказаний они подходят ближе всего к постоянным армиям. Ополчения шотландских горцев, когда они служат под начальством своих собственных вождей, имеют также некоторые преимущества того же самого рода. Но так как эти горцы не кочующие пастухи, а все живут оседло, в постоянных жилищах, и так как они не привыкли в мирное время следовать за своими вождями с места на место, то они менее расположены следовать за ними в походы на значительное расстояние и на долгое время. Когда они захватывали какую-нибудь добычу, они стремились возвратиться домой, и начальство редко было способно удержать их. В повиновении они стояли ниже того, что известно о татарах и арабах. Так как шотландские горцы при их оседлой жизни проводят меньше времени на открытом воздухе, они менее привычны к военным упражнениям и менее опытны во владении своим оружием, чем татары и арабы.

Однако нужно заметить, что ополчение, проделавшее несколько последовательных военных кампаний, становится во всех отношениях похожим на постоянную армию. Солдаты, упражняющиеся ежедневно со своим оружием и постоянно находящиеся под командой своих офицеров, привыкают к такому же быстрому исполнению приказаний, какое имеет место в постоянных армиях. То, чем они занимались до начала войны, теперь имеет мало значения. Они необходимо уподобляются во всех отношениях постоянной армии после того, как провели несколько кампаний. Если война в Америке протянется еще одну кампанию, американское ополчение во всех отношениях не будет уступать той постоянной армии, которая во время последней войны* обнаружила не меньшую храбрость, чем самые закаленные ветераны Франции и Испании.

Поняв это различие, в истории всех эпох можно найти доказательства непреодолимого превосходства хорошо обученной постоянной армии над ополчением.

Одна из первых постоянных армий, насчет которой мы имеем известия в хорошо засвидетельствованной истории, есть армия Филиппа Македонского. Его постоянные войны с фракийцами, иллирийцами, фессалийцами и греческими государствами по соседству с Македонией мало-помалу образовали из его войск, — вероятно, вначале представлявших собой ополчение, — хорошо дисциплинированную регулярную армию. Во время мира, который наступал очень редко и никогда не продолжался долго, он заботился о том, чтобы не распускать свою армию. Последняя победила и покорила — правда, после долгой [660] и жестокой борьбы — храбрые и хорошо обученные ополчения главных республик Древней Греции и, после очень небольших усилий, изнеженное и плохо обученное ополчение великой Персидской империи. Падение греческих республик и персидской монархии было следствием непреодолимого превосходства регулярной армии над разного рода ополчениями. Это была первая великая революция в делах челове чества, о которой история сохранила точное и обстоятельное известие.

Падение Карфагена и последующее возвышение Рима являются второй революцией. Изменения в судьбах этих двух знаменитых республик могут быть объяснены той же причиной.

От конца первой и до начала второй Пунической войны карфагенские армии были постоянно в походе под управлением трех великих военачальников, которые следовали в командовании один за другим: Гамилькара, его зятя Гасдрубала и его сына Ганнибала; сперва ими были усмирены восставшие рабы, затем покорены мятежные народы Африки и, наконец, завоевано великое государство Испания. Армия, которую Ганнибал повел из Испании в Италию, необходимо должна была в этих войнах обратиться в хорошо дисциплинированную регулярную армию. Между тем римляне хотя и не пользовались полным миром, однако в этот период не были втянуты в большие войны, и их военная дисциплина, как говорится, была в значительной степени ослаблена. Римские армии, с которыми Ганнибал сражался при Требии, Тразименском озере и Каннах, были ополчением, противопоставленным регулярной армии. Вероятно, это обстоятельство, больше чем какоелибо другое, определило судьбу этих сражений. Постоянная армия, которую Ганнибал оставил в Испании, имела подобное же превосходство над ополчением, посланным туда римлянами; в короткое время, под командой младшего Гасдрубала, брата Ганнибала, римляне были вытеснены почти из всей страны.

Ганнибалу плохо помогали из дому. Римское ополчение, находясь постоянно в походе, стало в течение войны хорошо дисциплинированной и хорошо обученной армией, и превосходство Ганнибала с каждым днем становилось меньше. Гасдрубал был поставлен в необходимость вести всю или почти всю армию, которой он командовал в Испании, на помощь брату в Италию. Говорят, что в этом походе он был сбит с пути своими проводниками; в незнакомой стране он был неожиданно атакован другой регулярной армией, во всех отношениях равной или даже превосходящей его армию, и был совершенно разбит.

Когда Гасдрубал оставил Испанию, Сципион Великий не нашел там никого, способного сопротивляться ему, кроме ополчения, более слабого, чем его собственное. Он разбил это ополчение, и в течение войны его собственное ополчение стало хорошо дисциплинированной и хорошо обученной регулярной армией. Эта регулярная армия была перевезена в Африку, где только ополчение могло противостоять ей. [661] Для спасения Карфагена необходимо было отозвать регулярную армию Ганнибала. Последняя была пополнена лишенным бодрости духа вследствие частых поражений африканским ополчением, составлявшим в сражении при Заме большую часть войск Ганнибала. События этого дня определили судьбу двух соперничавших республик.

От конца второй Пунической войны и до падения Римской республики армии Рима были во всех отношениях регулярными армиями. Регулярная армия Македонии оказала им значительное сопротивление. Риму, находившемуся на высочайшей ступени его величия, покорение этого небольшого государства стоило двух больших войн и трех великих сражений; завоевание, вероятно, было бы еще более трудным, если бы не малодушие последнего македонского царя. Ополчения всех цивилизованных народов древнего мира — Греции, Сирии и Египта — оказали только слабое сопротивление постоянным войскам Рима. Ополчение некоторых варварских народов защищалось гораздо лучше. Скифское и татарское ополчения, которые Митридат собрал в странах к северу от Черного и Каспийского морей, были самым страшным врагом, с которым сражались римляне со времен второй Пунической войны. Парфянское и германское ополчения также представляли собой внушительную силу, которая при случае одерживала верх над римскими армиями. Вообще же, когда римские армии были под командой хороших полководцев, они всегда имели большие преимущества; и если римляне не завоевали окончательно Парфии или Германии, то, вероятно, потому, что не считали их достаточно ценными, чтобы присоединить их к и без того уже слишком большой империи. Древние парфяне были, кажется, народом скифского или татарского происхождения и всегда в значительной степени сохраняли обычаи своих предков. Древние германцы, подобно скифам или татарам, были народом кочующих пастухов, отправлявшимся на войну под начальством тех же вождей, за которыми они привыкли следовать в мирное время. Их ополчение было точно такого же рода, как ополчения скифов или татар, от которых они, вероятно, и происходили.

Много различных причин содействовало упадку дисциплины в римской армии. Может быть, чрезмерная жестокость была одной из них. В дни величия Рима, когда не оказывалось врага, способного противиться ему, тяжелые латы вышли из употребления как излишняя тяжесть, трудными упражнениями пренебрегали как ненужным утомлением. С другой стороны, при римских императорах те воинские части, которые охраняли германскую и паннонскую границы, становились опасными для своих повелителей, против которых они часто восставали под командой своих военачальников. Чтобы сделать их менее опасными, по одним сведениям — Диоклетиан, а по другим — Константин сперва отозвал их с границ, где перед этим они всегда были соединены в большие отряды, обыкновенно по два или три легиона вместе, и затем разместил их маленькими отрядами по различным провинциаль- [662] ным городам, откуда их ни разу не перемещали, за исключением случаев, когда являлась необходимость отражать вторжение. Маленькие отряды солдат, квартирующие в торговых или ремесленных городах, редко передвигались из этих квартир, и солдаты превращались в торговцев, ремесленников и промышленников. Гражданский характер начал преобладать над военным; постоянные армии Рима мало-помалу превратились в развращенное, небрежное и недисциплинированное ополчение, неспособное сопротивляться нападению германского и скифского ополчений, нахлынувших вскоре после этого на Западную империю. Некоторое время императоры были еще способны защищаться только тем, что они нанимали ополчение одного из этих народов, чтобы бороться с другими. Падение Западной империи было третьей великой революцией в делах человечества, о которой древняя история сохранила точные обстоятельные указания. Она была закончена благодаря непреодолимому превосходству, которое варварские ополчения имеют над цивилизованными народами и которое ополчение пастушеского народа имеет над ополчением народа земледельцев, ремесленников и промышленников. Победы, выигранные ополчениями, обыкновенно были одержаны не над регулярной армией, а над другими ополчениями, менее обученными и дисциплинированными. Так было в победах, одержанных греками над ополчениями Персидской империи, так же было и в позднейшие времена, когда швейцарское ополчение одержало верх над австрийцами и бургундцами.

Военные силы германских и скифских народов, которые утвердились на развалинах Западной империи, продолжали быть некоторое время точно такими же в их новых поселениях, как и в их прежней стране. Это были ополчения пастухов и земледельцев, которые во время войны шли в поход под командой тех же вождей, каким они привыкли повиноваться в мирное время. Они были поэтому сносно обучены и сносно дисциплинированы. Однако с развитием искусства и промышленности влияние вождей мало-помалу пришло в упадок, и у большей части народа оставалось меньше времени для военных упражнений. Поэтому дисциплина и военное обучение феодальных ополчений постепенно приходили в упадок и их место постепенно заступали постоянные армии. При этом, когда один из цивилизованных народов вводил у себя постоянную армию, для всех его соседей становилось необходимым последовать его примеру. Они скоро увидели, что их безопасность зависит от этого и что ополчение совершенно неспособно сопротивляться такой армии.

Солдаты регулярной армии, хотя бы они никогда не видели неприятеля, часто обнаруживали всю храбрость старых войск и с первого момента похода способны были противостоять самым выносливым и опытнейшим ветеранам. В 1756 г., когда русская армия вступила в Польшу, смелость русских солдат оказалась не ниже, чем прусских, считавшихся в то время самыми выносливыми и опытнейшими ветера- [663] нами Европы. Между тем перед этим около 20 лет Русская империя пользовалась глубоким миром, и в это время она могла иметь очень мало солдат, когда-либо видевших неприятеля. Когда в 1739 г. разразилась испанская война, Англия пользовалась глубоким миром в течение 28 лет. Однако храбрость ее солдат далеко не была подорвана ее долгим миром и никогда не была столь отличной, как в попытке взятия Картагены — в этом первом несчастном подвиге этой несчастной войны. Генералы, может быть, и могут во время долгого мира иногда терять свое искусство, но там, где содержится хорошо устроенная постоянная армия, солдаты никогда не теряют своей храбрости.

Когда цивилизованный народ в деле обороны полагается на ополчение, он в любое время может оказаться побежденным варварским народом, случайно оказавшимся по соседству с ним. Частые завоевания татарами всех цивилизованных стран Азии достаточно показывают превосходство ополчения варваров над ополчениями цивилизованных народов. Хорошо обученная постоянная армия превосходит всякое ополчение. Такая армия может содержаться лучше всего богатым и цивилизованным народом, и в то же время только она может защищать его от вторжения бедного варварского соседа. Поэтому только посредством постоянной армии можно продолжать и сохранять цивилизацию в течение значительного времени. Подобно тому как только посредством хорошо обученной постоянной армии цивилизованная страна может быть защищена, так только при ее посредстве цивилизация может быстро проникнуть в варварскую страну. Постоянная армия с неодолимой силой утверждает закон государя в отдаленнейших провинциях империи и поддерживает до некоторой степени правильное управление в странах, которые в противном случае не допустили бы этого. Если кто-либо исследует со вниманием преобразования, проведенные Петром Великим в России, то увидит, что они почти все имели в виду учреждение хорошо обученной постоянной армии. Она — орудие, которое проводило и поддерживало все другие его мероприятия. Та степень порядка и внутреннего спокойствия, которой пользовалась с тех пор империя, всецело объясняется влиянием этой армии.

Люди республиканских убеждений относятся недоверчиво к постоянной армии как опасной для свободы. Конечно, она бывает такой там, где интересы генерала и главных офицеров не связаны неразрывно с поддержанием существующего государственного устройства. Постоянная армия Цезаря уничтожила Римскую республику. Постоянная армия Кромвеля разогнала Долгий парламент. Но там, где государь — сам генерал, где высшее и среднее дворянство страны составляет большую часть офицеров армии, где военная сила находится под командой тех, чей главный интерес в поддержании существующей власти, потому что они сами составляют большую часть этой власти, там постоянная армия не может быть опасной для свободы. Напротив, в некоторых случаях она может быть благоприятна для [664] свободы. Устойчивость, которую она дает государю, делает ненужной беспокойную недоверчивость, которая в некоторых новых республиках, по-видимому, следит за самыми мелкими делами и в любой момент готова нарушить спокойствие каждого гражданина. Где прочность гражданской власти, хотя бы и поддерживаемой большей частью населения страны, подвергается опасности в случае какого-либо народного недовольства, где небольшое волнение способно превратиться в несколько часов в большую революцию, вся власть правительства должна употребляться на подавление и наказание малейшего ропота и недовольства против нее. Напротив, государю, опирающемуся не только на прирожденную аристократию, но и на постоянную регулярную армию, самые грубые, неосновательные и своевольные выступления доставляют мало тревоги. Он спокойно может прощать их или пренебрегать ими, и его собственное превосходство, естественно, располагает его так и поступать. Такая степень свободы, доходящая до своеволия, может быть терпима только в стране, где государь охраняется постоянной армией. Только в таких странах общественная безопасность не требует, чтобы государь на самом деле стал неограниченным властелином для подавления нелепой распущенности такой своевольной свободы.

Итак, первая обязанность государя — защита общества от насилия других независимых обществ — постепенно требует все больше и больше расходов, по мере того как общество развивается и цивилизуется. Военная сила общества, которая первоначально не стоила ничего государю ни во время мира, ни во время войны, должна, по мере развития прогресса, содержаться им сперва во время войны, а потом и в мирное время.

Великий переворот, произведенный в военном искусстве изобретением огнестрельного оружия, еще более увеличил расходы как по обучению известного количества солдат в мирное время, так и по употреблению их во время войны. И оружие, и снаряжение их стало много дороже. Ружье — более дорогое оружие, чем дротик, лук или стрелы; пушка или мортира дороже, чем баллиста или катапульта. Порох, который тратится во время смотров, теряется безвозвратно, что является весьма значительным расходом; брошенные дротики и выпущенные стрелы в древности можно было подобрать, и притом они стоили очень немного. Пушка или мортира не только много дороже, но и много тяжелее, чем катапульта или баллиста, и требуют больше расходов на изготовление и на перевозку их. Превосходство новой артиллерии над древней очень велико, и укрепить город так, чтобы он мог сопротивляться этой артиллерии хотя бы несколько недель, становится все более трудным и, следовательно, все более дорогим. В новое время много различных причин содействует тому, что защита общества стала более дорогой. В этом отношении неизбежным следствием переворота, произведенного в военном искусстве простой [665] случайностью — открытием пороха, было огромное увеличение расходов вместе с естественным прогрессом.

В современной войне большие расходы на огнестрельное оружие дают очевидное преимущество народу, который больше в состоянии нести эти расходы, а следовательно, народу богатому и цивилизованному над народом бедным и варварским. В древние времена народам богатым и цивилизованным было трудно защищаться от народов бедных и варварских. В новое время бедным и варварским народам трудно защищаться от народов богатых и цивилизованных. Изобретение огнестрельного оружия, сначала казавшееся столь вредным, на самом деле благоприятно для сохранения и распространения цивилизации.

Отдел II. О расходах на отправление правосудия

Вторая обязанность государя, а именно — защита, насколько это возможно, каждого члена общества от несправедливости и притеснения его другими членами общества, или обязанность установления точного отправления правосудия, также требует весьма различных расходов в разные периоды развития общества.

У охотничьих народов едва ли есть собственность или по крайней мере нет собственности, стоимость которой превосходила бы оплату двух-трех дней труда; поэтому у них редко встречаются судебные учреждения или правильное отправление правосудия. Люди, не имеющие собственности, могут наносить вред только личности или репутации друг друга. Но когда один человек убивает, ранит, бьет или позорит другого, то, хотя тот, кому нанесен вред, страдает, нанесший вред не получает от этого никакой выгоды. Иначе обстоит дело с нанесением вреда собственности. Выгода лица, наносящего вред, часто равна потерям того, кто этот вред терпит. Ненависть, злоба или месть являются чувствами, побуждающими одного человека наносить вред только личности или репутации другого. Но большая часть людей не очень часто подпадает под влияние этих чувств; даже очень плохие люди поддаются им только по временам. Далее, так как удовлетворение этих чувств, как бы оно ни было приятно некоторым характерам, не сопровождается какими-либо реальными или постоянными выгодами, то большая часть людей удерживается от этого соображениями благоразумия. Люди могут, живя вместе в одном обществе, пользоваться некоторой умеренной степенью безопасности, хотя бы не было судебного учреждения, защищающего их от посягательств, вызванных этими чувствами. Но скупость и честолюбие у богатых, а у бедных ненависть к работе и любовь к покою и удовольствиям — эти чувства побуждают посягать на собственность, чувства, гораздо более устойчивые [666] в своем действии и гораздо более всеобъемлющие в своем влиянии. Где есть большая собственность — там есть и большое неравенство. На одного очень богатого человека должно приходиться по меньшей мере пятьсот бедных, и богатство немногих предполагает нищету многих. Обилие богача возбуждает негодование бедняков, которые часто, гонимые нуждой и подгоняемые ненавистью, покушаются на его владения. Только под покровительством гражданских властей владелец ценной собственности, приобретенной трудами многих лет, а быть может, и многих поколений, может ночью спокойно спать. Он всегда окружен неизвестными врагами, которых, хотя он их никогда не возбуждал, он удовлетворить не может и от насилия которых он может быть защищен только мощной рукой гражданских властей, всегда готовых наказать их. Поэтому возникновение ценной и большой собственности необходимо требует учреждения гражданского правительства. Где нет собственности или где по крайней мере собственность не превышает стоимости двух-трех дней труда, там существование правительства не необходимо.

Гражданское правительство предполагает некоторое подчинение. Но подобно тому, как нужда в таком правительстве постепенно усиливается вместе с приобретением ценной собственности, так и главные причины, которые, естественно, вызывают подчинение, также постепенно усиливаются вместе с ростом этой ценной собственности.

Причин или обстоятельств, которые вызывают подчинение или которые, естественно, до установления гражданских учреждений ставят некоторых людей несколько выше большинства их собратьев, всего четыре.

Первая из этих причин или обстоятельств есть превосходство личных качеств, силы, красоты и ловкости тела, мудрости и добродетели, благоразумия, справедливости, мужества, воздержанности и ума. Превосходство тела, не поддержанное превосходством ума, во всяком периоде развития общества может дать лишь небольшую власть. Очень сильным человеком является уже тот, кто может принудить исклю чительно своей физической силой повиноваться себе двух слабых людей. Но только умственные способности могут дать очень большую власть. Они, разумеется, представляют собою невидимые качества; они всегда спорны и обыкновенно оспариваются. Ни одно общество, будь то варварское или цивилизованное, не находило удобным устанавливать правила, определяющие степень преимуществ и подчинения в соответствии с этими невидимыми качествами, но выделяло для этого признаки более простые и очевидные.

Вторая из этих причин или обстоятельств есть преимущество возраста. Старик, если только он не жил так долго, чтобы впасть в слабоумие, всегда более уважается, чем молодой человек одинакового с ним положения, состояния и способностей. У охотничьих народов, как, например, у туземных племен Северной Америки, возраст есть един- [667] ственное основание для положения и преимуществ. Среди них старшего называют отцом, равного — братом, а младшего — сыном. У самых богатых и цивилизованных народов возраст определяет ранг между теми людьми, которые во всех других отношениях равны друг другу и для которых поэтому ранг не может быть определен на основании какогонибудь другого признака. Между братьями и сестрами старший обыкновенно получает преимущество: при наследовании отцовского состояния то, что не может быть разделено, а должно перейти к одному из них, как, например, титул, в большинстве случаев отдается старшему. Возраст есть простое и очевидное, не допускающее споров качество.

Третья из этих причин или обстоятельств есть преимущество состояния. Однако, хотя власть богатства велика на разных ступенях развития общества, она, быть может, наиболее велика на низших ступенях его развития, которые только допускают более или менее значительное имущественное неравенство. Татарский вождь, который на прирост своих стад и табунов может содержать тысячи людей, не может употреблять своего дохода на что-либо другое, кроме содержания этих тысяч людей. Низкая ступень развития его общества не доставляет ему каких-либо промышленных продуктов или драгоценностей и предметов роскоши, на которые он мог бы обменять часть собственных сырых продуктов, которых производится во много раз больше, чем нужно для его собственного потребления. Тысячи людей, которых он таким образом содержит, всецело зависят от него в средствах к своему существованию, должны повиноваться его приказам на войне и подчиняться его юрисдикции в мирное время. Он непременно является их полководцем и судьей, и его власть есть необходимое следствие превосходства его состояния. В богатом и цивилизованном обществе человек может обладать гораздо большим состоянием и, однако, не быть в состоянии командовать и дюжиной людей. Хотя продуктов его поместья хватит для содержания более тысячи человек, — и возможно, что он их действительно содержит, — однако эти люди платят ему за то, что получают, и едва ли он дает что-нибудь кому бы то ни было, не получив в обмен чего-либо равноценного; поэтому едва ли кто-нибудь считает себя всецело зависящим от него, и его власть простирается только на несколько домашних слуг. Тем не менее власть богатства очень велика даже в богатом и цивилизованном обществе. То обстоятельство, что влияние богатства гораздо сильнее, чем влияние, зависящее от возраста или личных качеств, служит предметом постоянных жалоб во все периоды развития, характеризующиеся значительным имущественным неравенством. Первый период развития общества — охотничий — не допускает такого неравенства. Всеобщая бедность утверждает их всеобщее равенство; превосходство возраста или личных качеств является слабым, но единственным основанием власти и подчинения. Поэтому и нет ни большой власти, ни [668] большой подчиненности в этот период развития общества. Второй — пастушеский — период развития общества допускает очень большое неравенство состояний, и нет другого периода, в котором богатство давало бы большую власть тому, кто владеет им. Поэтому нет периода, в котором власть и подчинение были бы так полно установлены, как в этом. Власть арабского шейха очень велика; власть татарского хана совсем деспотична.

Четвертая из этих причин или обстоятельств есть преимущество рождения. Преимущество рождения предполагает старинное превосходство богатства в семье лица, которое претендует на него. Все семьи одинаково древни; предки князя, хотя они лучше известны, не могут быть более многочисленны, чем предки нищего. Древность фамилии предполагает древность или богатства, или величия, которое обыкновенно основывается на богатстве или сопровождается им. Внезапно возникшее величие везде уважается меньше, чем величие древней фамилии. Ненависть к узурпаторам и любовь к фамилии древних монархов в значительной степени основывается на пренебрежении, которое люди обыкновенно проявляют к первым, и уважении к последним. Как офицер охотно подчиняется власти старшего, который всегда ему приказывал, но не выносит, чтобы младший стал его начальником, так люди легко подчиняются семье, которой они и их предки всегда подчинялись, но загораются негодованием, когда какая-нибудь фамилия, превосходства которой они никогда не признавали, присваивает себе господство над ними.

Преимущества по рождению, поскольку они следуют за имущественным превосходством, не могут иметь места у охотничьих народов, у которых все люди, будучи равными в имущественном отношении, должны быть очень близки и к равенству в происхождении. Разумеется, сын умного и смелого человека даже и среди них более уважается, чем человек с такими же заслугами, но имеющий несчастье быть сыном дурака или труса. Тем не менее различие не будет очень велико, и я полагаю, что никогда в мире не было такой важной семьи, блеск которой проистекал бы из наследования мудрости или добродетели.

Преимущества по рождению не только могут быть, но всегда имеют место у пастушеских народов. Такие народы всегда бывают незнакомы с какой бы то ни было роскошью, и у них большое богатство едва ли может быть растрачено самой безрассудной расточительностью. Поэтому нет народов, у которых было бы большее обилие чтимых и уважаемых семейств, ведущих свое происхождение от длинного ряда великих и блестящих предков, потому что нет народов, у которых богатство оставалось бы так долго в одном и том же роду.

Очевидно, что происхождение и богатство представляют собою два обстоятельства, которые преимущественно ставят одного человека выше другого. Они — два великих источника личных преимуществ, и, следовательно, они — главные причины, естественно устанавливаю- [669] щие власть и подчинение между людьми. У пастушеских народов обе эти причины действуют с полной силой. Богатый пастух или стадовладелец, уважаемый за свое богатство, за большое количество людей, зависящих от него в средствах существования, за благородство своего происхождения, незапамятную древность своей блестящей фамилии, естественно, имеет власть над всеми младшими пастухами или стадовладельцами своей орды или племени. Он может командовать соединенной силой большего количества людей, чем они. Его военная мощь больше, чем у кого-либо из них. Во время войны они все скорее склонны собраться под его знаменем, чем под знаменем кого-либо другого; его происхождение и богатство, естественно, предоставляют ему своего рода исполнительную власть. Далее, командуя большим количеством людей, чем любой из них, он больше всех способен принудить того, кто нанес вред другому, исправить зло. Следовательно, он является тем лицом, к которому все те, кто чувствует себя слишком слабым, чтобы защищаться от насилия, обращаются за покровительством.

Естественно, что ему жалуются на причиненные обиды, и лицо, на которое жалуются, скорее подчинится его вмешательству, чем вмешательству какого-либо другого лица. Так происхождение и богатство предоставляют ему своего рода судебную власть.

В пастушескую эпоху, т. е. во второй период развития общества, впервые появляется неравенство состояний и вводит между людьми некоторую степень власти и подчинения, которая не могла существовать прежде. Вследствие этого вводится некоторая степень гражданского управления, которое необходимо нужно для сохранения общества, и, кажется, это делается естественно, даже независимо от соображений о необходимости этого. Соображения об этой необходимости, без сомнения, являются впоследствии и тогда содействуют и поддерживают укрепление власти и подчинения. В особенности богатые люди неизбежно заинтересованы в поддержании того порядка вещей, который один может укрепить за ними обладание их преимуществами. Люди менее богатые соединяются с богатыми, чтобы защищать их собственность, с условием, что богатые соединятся с ними для защиты также и их собственности. Все малоимущие пастухи и стадовладельцы чувствуют, что безопасность их стад и табунов зависит от безопасности стад богатого пастуха или стадовладельца; что сохранение их меньшей власти зависит от его большей власти; что от их подчинения его силе зависит удержание бедных в подчинении им самим. Они составляют род мелкого дворянства, которое заинтересовано в защите собственности и поддержании власти своего царька, чтобы он был в состоянии защищать их собственность и поддерживать их власть. Гражданское управление, поскольку оно учреждено для защиты собственности, на самом деле учреждено для защиты богатых от бедных или для защиты тех, кто имеет какую-либо собственность, от тех, которые совсем ее не имеют.

[670] Как бы то ни было, а судебная власть такого государя не только не была причиной расходов, но долгое время была источником его дохода. Лица, которые обращались к его правосудию, всегда были согласны платить за него, и подарок всегда сопровождал прошение. Затем, после того как власть государя была окончательно установлена, лицо, найденное виновным, сверх удовлетворения противной стороны принуждалось также к уплате пени государю. Он доставлял беспокойство, делал беспорядок, нарушал спокойствие своего господина и царя, и считали, что за это преступление с него причитается пеня. В татарских государствах Азии и европейских государствах, основанных германскими и скифскими народами, разрушившими Римскую империю, отправление правосудия было значительным источником доходов как для государя, так и для младших вождей или вельмож, которые имели особую юрисдикцию в отдельном племени или клане, в отдельной области или округе. Первоначально и государь, и младшие вожди производили судопроизводство лично. Позднее всюду они нашли более удобным посылать вместо себя заместителей — чиновников или судей. Такой заместитель должен был все еще давать отчет своему государю и доверителю в прибылях от отправления правосудия. Кто прочтет инструкции* [* Их можно найти в «Истории Англии» Тирреля: James Tyrrell. The General History of England. London, 1770], какие давались судьям, объезжавшим округа во времена Генриха II, ясно увидит, что они были чем-то вроде странствующих приказчиков, рассылаемых королем по стране для сбора некоторых из королевских доходов. В эти дни отправление правосудия не только доставляло некоторый доход государю, но, кажется, добывание этого дохода было одной из главных выгод, которые он рассчитывал получить от отправления правосудия.

Такая система отправления правосудия, служившая целям добывания доходов, вызывала много различных грубых злоупотреблений. Лицо, обращавшееся к правосудию с большим подарком, получало больше, чем ему полагалось по праву, а лицо, дававшее маленький подарок, получало меньше. Далее, осуществление правосудия часто откладывалось, чтобы подарок был поднесен еще раз. С другой стороны, пеня с лица, на которое приносилась жалоба, часто могла являться сильным соображением в пользу его обвинения, хотя бы в действительности оно было право. История каждой страны в Европе доказывает, что такие злоупотребления были далеко не редкостью.

Когда государь или вождь отправлял судебную власть лично, то, как бы много он ни допустил несправедливостей, едва ли было возможно исправить их, потому что редко можно было найти кого-нибудь, кто был бы достаточно силен, чтобы призвать его к ответу. Когда же он отправлял правосудие посредством чиновника, исправления несправедливости иногда можно было добиться. Если чиновник преступно допус- [671] кал какой-нибудь акт неправосудия только ради своей собственной выгоды, то государь мог иногда согласиться наказать его или принудить его загладить несправедливость. Но если это принудительное действие совершалось для выгоды государя или в угоду лицу, доставившему чиновнику место и могущему доставить ему повышение, то исправление его было так же невозможно, как если бы его причинил сам государь. Поэтому во всех варварских государствах, и в частности в тех государствах Европы, которые возникли на развалинах Римской империи, судебная администрация в течение долгого времени была чрезвычайно развращена — очень далека от справедливости и беспристрастия даже при лучших монархах и совершенно развращена при худших.

У пастушеских народов, где государь или вождь является только богатейшим пастухом — стадовладельцем племени или орды, он получает средства к существованию, как и любой из его подданных, от своих стад. У землевладельческих народов, которые только что вышли из пастушеского периода и еще недалеко отошли от него, — какими были греческие общины около времени Троянской войны или наши германские и скифские предки, когда они впервые поселились на развалинах Западной империи, — государь или вождь является только богатейшим землевладельцем страны и существует, подобно всем другим, на доходы, притекающие от его собственного личного имения, или от того, что в новой Европе называется владениями короны. Его подданные в обыкновенных случаях ничего не платят ему, исключая те случаи, когда вынуждены обращаться к его покровительству против притеснений их каким-либо другим подданным. Подарки, которые они делают в таких случаях, составляют весь его доход, всю выгоду, которую он получает от своего господства над ними, исключая, может быть, некоторые, совершенно чрезвычайные случаи. Когда у Гомера Агамемнон, чтобы приобрести дружбу Ахиллеса, обещает ему сеть греческих городов, единственная выгода, которую он обещает от владения ими, состоит в том, что граждане принесут ему дары. Пока такие подарки, доходы от отправления правосудия, или, как их можно назвать, судебные пошлины, составляли, таким образом, весь обыкновенный доход государя, извлекаемый им из своей власти, нельзя было ждать, даже неразумно было бы предположить, чтобы он совсем отказался от этого дохода. Можно было предлагать и часто предлагалось, чтобы он регулировал и устанавливал размер их. Но после того как они были регулированы и точно установлены, все-таки было очень трудно, если не сказать невозможно, воспрепятствовать всемогущему человеку увели чить их за определенные размеры. Поэтому, пока продолжалось такое положение вещей, едва ли можно было найти какое-либо действительное средство против развращенности правосудия, бывшей следствием произвольности и неопределенности этих подарков.

Но когда вследствие различных причин, главным образом вследствие постоянно растущих расходов на защиту народа от вторжения [672] других народов, личное имущество государя стало совершенно недостато чным для покрытия расходов государства и когда стало неизбежным, чтобы народ ради своей собственной безопасности уплачивал эти расходы посредством разного рода налогов, стало весьма обычным договариваться, чтобы за отправление правосудия ни государь, ни чиновники, замещавшие его в качестве судей, не получали никаких подарков. Кажется, полагали, что много легче эти подарки уничтожить совсем, чем их урегулировать и ограничить. Определенное жалованье было назначено судьям, которое, как предполагалось, вознаграждало их за потерю их доли в прежних доходах от судопроизводства, подобно тому как налоги более чем вознаграждали государя за его потери. Суд, как тогда говорилось, должен производиться бесплатно.

Тем не менее суд ни в одной стране в действительности не производился бесплатно. Адвокаты и стряпчие всегда оплачивались сторонами; если бы этого не было, они бы исполняли еще хуже свои обязанности, чем теперь. Ежегодные доходы стряпчих и адвокатов в каждой стране достигают большей суммы, чем жалованье судей. То обстоятельство, что жалованье последним уплачивается короной, нигде не может уменьшить неизбежных расходов процесса. Но этот порядок был введен не столько для уменьшения расходов, сколько для того, чтобы предупредить развращение суда, воспрепятствовав судьям полу чать подарки или взятки от тяжущихся сторон.

Должность судьи так почетна сама по себе, что люди склонны добиваться ее, хотя бы она доставляла очень малые доходы. Должность мирового судьи, хотя она сопряжена с большим беспокойством и в большинстве случаев не приносит никаких доходов, является предметом честолюбия большей части наших помещиков. Жалованье различных судей, высших и низших, вместе со всеми расходами на отправление правосудия и исполнение приговора составляет во всех цивилизованных странах, — даже тех, которые в своем управлении не соблюдают большой бережливости, — очень незначительную часть всех расходов государства.

Все расходы на отправление правосудия легко могут быть покрыты судебными пошлинами, и, не подвергая судебное управление какой бы то ни было опасности развращения, можно таким образом совершенно освободить общественный доход от этого, хотя бы и небольшого, расхода. Действительно, трудно упорядочить судебные пошлины там, где лицо, столь могущественное, как государь, имеет в них долю и извлекает из них некоторую значительную часть своих личных доходов. Но это легко сделать там, где главным лицом, могущим получать некоторую выгоду от судебных пошлин, является судья. Закон легко может заставить судью уважать известные постановления, но он не всегда может заставить государя уважать их. Там, где судебные пошлины точно установлены и ограничены, где они уплачиваются сразу в известный период процесса кассиру или сборщику, распределяюще- [673] му их в некоторой известной пропорции между различными судьями лишь после того, как процесс решен, там, кажется, не больше опасности развращения суда, чем при полном запрещении таких пошлин. Эти пошлины, не причиняя значительного увеличения расходов на ведение процесса, могут быть вполне достаточными для покрытия целиком расходов судопроизводства. Если судьям не платят до того момента, когда процесс закончен, эти пошлины могут быть некоторой побудительной причиной для усердия суда в решении его. В судах, состоящих из большого количества судей, можно при помощи пошлин, соразмеряя долю каждого судьи с количеством часов и дней, употребленных им на разрешение процесса, в самом ли суде или в следственной комиссии по предписанию суда, дать некоторое поощрение усердию каждого отдельного судьи. Общественная служба никогда не исполняется лучше, чем в тех случаях, когда награда является следствием исполнения и соразмерна усердию, употребленному на него. В разли чных парламентах Франции судебные пошлины (называемые йpices et vocations) составляют большую часть доходов судей. За всеми вычетами чистое жалованье, уплачиваемое короной советнику или судье Тулузского парламента — по месту и достоинству второго парламента в королевстве, — достигает только 150 ливров, т. е. около 6 ф. ст. 11 шилл. в год. Около семи лет тому назад такая же сумма в том же самом месте была обыкновенно годовым жалованьем простого лакея. Распределение этих йpices производится также соответственно усердию судей. Прилежный судья получает хороший, хотя и умеренный, доход от своей должности, а ленивый получает немного больше своего жалованья. Эти парламенты, может быть, не очень пригодные суды во многих отношениях, но они никогда не обвинялись, даже никогда не подозревались в подкупности.

Первоначально судебные пошлины были главным источником средств, на которые существовали различные судебные учреждения Англии. Каждый суд старался привлечь к себе так много дел, как только мог, и был склонен считать себе подсудными многие процессы, которые вначале не подлежали его юрисдикции. Так называемый Суд королевской скамьи, учрежденный только для разбора уголовных дел, присвоил себе подсудность и гражданских дел, ссылаясь на то, что ответ чик, причиняя несправедливость истцу, совершает некоторый проступок или преступление. Суд казначейства, учрежденный только для собирания королевских доходов и принуждения к уплате долгов королю, присвоил себе подсудность над всеми долговыми обязательствами на том основании, что, по словам истца, он не в состоянии платить долги королю, так как ему не платит долгов ответчик. Вследствие таких уловок стороны получали во многих случаях возможность выбирать разные суды для решения своих дел, и каждый суд старался [674] большей быстротой решения дела и беспристрастностью привлечь к себе как можно больше дел. Современное превосходное состояние судов в Англии получилось вначале, может быть, в значительной степени благодаря этому соревнованию, которое исстари имело место между различными судьями; каждый судья старался в своем суде дать самое скорое и действительное средство, какое только допускалось законом, против разного рода беззакония. Первоначально гражданские суды приговаривали к уплате причиненных убытков только за нарушение договоров. Суд канцелярии, как суд совести, первый принял на себя принуждение к выполнению обязательства. Когда нарушение договора состояло в неплатеже денег, причиненные убытки не могли компенсироваться иначе, как принуждением к платежу, что равносильно принуждению к точному исполнению обязательства. В таких случаях средство гражданского суда было достаточно. Но это было не так в других случаях. Когда арендатор обращался с жалобой в суд на своего лорда, несправедливо прогнавшего его с арендуемой земли, покрытие убытков было неравноценно владению землей. Поэтому такие дела на некоторое время перешли в суд канцелярии, к немалому ущербу для гражданских судов. Для того чтобы привлечь к себе обратно такие дела, гражданские суды изобрели искусственный и фиктивный указ об отказе во владении, самое действенное средство против несправедливого изгнания или лишения земли.

Гербовый сбор на бумаги судопроизводства в каждом отдельном суде, собираемый этим судом и употребляемый на содержание судей и других чиновников суда, может, таким образом, доставлять доход, достаточный для покрытия расходов на отправление правосудия, не обременяя собой общий доход государства. Правда, в этом случае у судьи может быть искушение ненужного увеличения количества бумаг по каждому делу ради возможного роста дохода от гербового сбора. В новейшей Европе был обычай платить поверенным и писцам суда по количеству страниц, какое нужно было написать; между тем суд требовал, чтобы каждая страница заключала в себе известное количество строк, а каждая строка известное количество слов. Ради увеличения платы поверенный и писцы без всякой нужды размножали слова и развращали судебный язык, я полагаю, во всех судах Европы. Такое же искушение развращения форм судопроизводства может иметь место и в этом случае.

Но будет ли придумано средство, чтобы суд сам покрывал свои расходы, или судьи будут получать определенное жалованье, которое будет выплачиваться из какого-либо другого источника, необходимо, чтобы лицу или лицам, связанным с исполнительной властью, было доверено заведование этим источником или уплата жалованья судьям. Таким источником может служить рента с земельных угодий, причем управление каждым угодьем предоставляется тому суду, который должен содержаться за его счет. Такой источник может заключаться [675] в процентах с капитала, которым точно так же распоряжается суд, содержащийся на эти средства. Часть, хотя и небольшая, жалованья судей в Шотландии составляется из процентов на капитал. Неизбежная неустойчивость такого источника делает его, однако, непригодным для содержания учреждения, которое должно существовать вечно.

Отделение власти судебной от исполнительной вначале произошло, по-видимому, от увеличения дел общества в результате его развития. Отправление правосудия стало делом настолько трудным и сложным, что требовало уже безраздельного внимания лица, которому оно было поручено. Так как лицо, которому вручалась исполнительная власть, не имело досуга заниматься разрешением частных дел, то вместо него назначался его заместитель, чтобы разрешать их. С ростом могущества Рима консул был слишком занят политическими делами государства, чтобы заниматься отправлением правосудия. Поэтому был назначен вместо него претор. При развитии европейских монархий, основанных на развалинах Римской империи, государи и феодалы везде стали считать отправление правосудия обязанностью и слишком трудной, и слишком неблагородной, чтобы исполнять ее лично. Поэтому они везде отказались от нее, назначая себе заместителей, управителей или судей.

Когда судебная и исполнительная власть соединены, представляется мало возможным, чтобы правосудие не приносилось часто в жертву тому, что обычно называют политикой. Лицо, обладающее исполнительной властью, может ради великих государственных интересов, даже не имея корыстных целей, иногда думать, что необходимо пожертвовать правами частного лица. Но от беспристрастного отправления правосудия зависят свобода каждого отдельного человека и его чувства собственной безопасности. Для того чтобы каждый отдельный человек чувствовал полную безопасность во владении всеми принадлежащими ему правами, не только необходимо отделение судебной власти от исполнительной, но необходимо судебную власть сделать насколько возможно независимой от власти исполнительной. Судья не должен быть увольняем от своей должности по капризу исполнительной власти. Регулярная уплата жалованья судье не должна зависеть от доброй воли или даже от бережливости исполнительной власти.

Отдел III. О расходах на общественные работы и общественные учреждения

Третьей и последней обязанностью государя или государства является основание и содержание таких общественных учреждений и таких общественных работ, которые, будучи, может быть, в самой вы- [676] сокой степени полезными для обширного общества в целом, не могут, однако, своей прибылью возместить расходы отдельного человека или небольшой группы людей; поэтому нельзя ожидать, чтобы частное лицо или небольшая группа частных лиц основывали и содержали их. Выполнение этих обязанностей также требует очень различных расходов в различные периоды развития общества.

После общественных учреждений и общественных работ, необходимых для защиты общества и для отправления правосудия, которые уже были упомянуты, главными являются общественные учреждения и работы для содействия торговле общества и поощрения народного образования. Учреждения для образования бывают двух родов: для воспитания юношества и для образования людей всех возрастов. Для рассмотрения наиболее соответствующего способа ведения расходов на эти общественные работы и учреждения третий отдел настоящей главы будет разделен на три статьи.

Статья I. Об общественных работах и учреждениях для содействия торговле общества

О тех, которые необходимы для содействия торговле вообще

Очевидно без всяких доказательств, что основание и содержание таких общественных работ для содействия торговле любой страны, как хорошие дороги, мосты, судоходные каналы, гавани и т. п., должны требовать различных расходов в разные периоды развития общества. Расходы на прокладку и содержание общественных дорог, очевидно, должны увеличиваться вместе с ростом годового продукта земли и труда данной страны или с количеством и весом товаров, которые должны быть перенесены или перевезены по этим дорогам. Крепость моста должна соразмеряться с количеством и весом подвод, которые должны переезжать через него. Глубина судоходного канала и снабжение его водой должны соответствовать количеству и грузоподъемности барж, которые провозят по нему товары; размеры гавани — коли честву судов, которые находят в ней убежище.

По-видимому, нет нужды, чтобы расходы на эти общественные работы покрывались из так называемых общественных доходов, собирание и употребление которых в большей части стран предоставлено исполнительной власти. Большую часть таких общественных работ легко можно вести так, чтобы получать специальный доход, достаточный для самостоятельного покрытия расходов на них, не отягощая общего дохода общества.

Например, шоссейная дорога, мост, судоходный канал могут в большинстве случаев и устраиваться, и содержаться за счет неболь- [677] шого сбора с подвод, пользующихся ими; гавань — умеренным портовым потонным сбором с судов, нагружаемых или разгружаемых в ней. Чеканка монеты — другое учреждение для содействия торговле — во многих странах не только покрывает свои собственные расходы, но еще доставляет небольшой доход государю. Почта — еще одно учреждение для той же самой цели — сверх покрытия своих собственных расходов почти во всех странах приносит очень значительный доход государю.

Когда подводы, проезжающие по шоссе или через мост, и баржи, плывущие по судоходному каналу, платят сбор пропорционально их весу или грузоподъемности, они платят на содержание этих общественных сооружений в точном соответствии тому изнашиванию и порче, которые они причиняют им. По-видимому, невозможно изобрести более справедливый способ содержания этих сооружений. Далее, хотя этот сбор или пошлина уплачивается подводчиком, в конечном счете он платится потребителем, на которого, в цене товаров, он всегда должен ложиться. Так как расходы по перевозке очень сильно сокращаются благодаря этим общественным сооружениям, то, несмотря на пошлину, товары обходятся потребителю дешевле, чем если бы эти сооружения не были устроены; цена товаров не настолько возрастает от взимания пошлин, насколько понижается благодаря дешевизне перевозки. Лицо, уплачивающее этот налог, в конечном итоге выигрывает от его введения и употребления собранных сумм больше, чем теряет от уплаты его. Его уплата точно соответствует его выигрышу. В действительности же этот налог не что иное, как та часть дохода, которую он должен уплатить, чтобы получить остальное. Трудно представить себе более справедливый способ взимания налога.

Когда пошлины на роскошные экипажи, кареты, почтовые кареты и т. п. устанавливаются в более высокой пропорции к их весу, чем на экипажи, перевозящие предметы необходимости, — телеги, фургоны и т. п., леность и тщеславие богатых должны участвовать в оплате расходов для облегчения бедных, удешевляя перевозку тяжелых товаров во все части страны.

Если шоссе, мосты, каналы и т. п., таким образом, сооружаются и поддерживаются торговлей, которая ведется при посредстве их, то они могут быть сооружены только там, где торговля требует их и, следовательно, есть в них надобность. Их расходы, величина и великолепие должны соответствовать тому, что может доставить торговля. Они, следовательно, должны быть сделаны так, как обычно принято их делать. Великолепная дорога не может быть сооружена в пустынной местности, где мало или совсем нет торговли, только потому, что она ведет к даче начальника провинции или к поместью вельможи, которому этот начальник хочет угодить. Большой мост не может быть переброшен через реку в том месте, где никому не нужно переправляться через нее, просто для украшения вида из окон соседнего замка; [678] такие вещи случаются в странах, где подобные работы производятся за счет других доходов, а не тех, которые они могут доставить сами.

В некоторых странах Европы пошлины, или шлюзные сборы на каналах, являются собственностью частных лиц, которых личный интерес заставляет поддерживать каналы в надлежащем состоянии. Если такое лицо не содержит канал в надлежащем порядке, то навигация по нему прекращается совсем, а с ней вместе и вся прибыль, которую доставляют пошлины. Если бы эти сборы были поставлены под управление лиц, не заинтересованных в них, они могли бы быть менее внимательны к производимым работам. Канал в Лангедоке стоил королю и провинции 13 млн. ливров, которые (при 28 ливрах — в марке серебра — такова была стоимость французских денег в конце прошлого столетия) в итоге равны сумме около 900 тыс. ф. ст. Когда это огромное сооружение было закончено, то самым лучшим способом содержать канал в постоянном порядке сочли передачу пошлины Рике, инженеру, который составил план и провел всю работу. В настоящее время эти пошлины приносят очень большой доход различным ветвям семьи этого господина, которые поэтому сильно заинтересованы содержать канал в исправности. Но если бы эти пошлины были под управлением незаинтересованных лиц, последние, может быть, растратили бы их на украшение и ненужные расходы, в то время как главные части работы были бы доведены до разрушения.

Пошлины для содержания шоссейных дорог не могут быть безопасно переданы в собственность частного лица. Шоссе, хотя бы совершенно запущенное, не становится от этого совсем непроходимым, как канал. Собственники пошлин на шоссе могут совершенно не исправлять дороги и тем не менее продолжать собирать почти такое же количество пошлин. Поэтому самым удобным было бы передать сбор пошлин для содержания шоссе заведованию комиссаров или чиновников.

В Великобритании очень часто и очень справедливо жаловались на злоупотребления, какие допускались чиновниками в заведовании этими пошлинами. На многих заставах, как говорят, взимают пошлин больше чем вдвое сравнительно с тем, что необходимо для содержания дороги в полнейшем порядке, в то время как дороги очень часто исправляются чрезвычайно неряшливо, а иногда и вовсе не исправляются. Способ поддержания в порядке шоссе посредством взимания пошлин не очень старинный. Поэтому неудивительно, что он еще не доведен до возможной степени совершенства. Если для заведования дорогами назначаются маленькие и неподходящие люди, если надзор и отчетность для контроля их действий и для доведения пошлин до размера, достаточного для производства необходимых работ, все еще не учреждены, то объяснением и оправданием этих недостатков служит новизна учреждения; со временем большая часть этих недостатков мало-помалу будет исправлена парламентом.

[679] Полагают, что деньги, собираемые на разных заставах в Великобритании, достигают такой суммы, которая далеко превосходит необходимую для ремонта дорог и которая при надлежащей экономии, как это было замечено даже некоторыми министрами, могла бы быть в тех или иных случаях употреблена на нужды государства. Правительство, как указывали, взяв в свои руки заведование заставами и употребив солдат для работ с небольшой прибавкой к их жалованью, могло бы содержать дороги в хорошем состоянии и с гораздо меньшими расходами, чем частные лица, рабочие которых целиком содержат себя на свою заработную плату. Утверждают, что огромный доход — возможно, полмиллиона — может быть получен таким образом без какого-либо нового отягощения народа* [* Со времени опубликования двух первых изданий этой книги я получил твердое основание полагать, что пошлины с застав, собираемые в Великобритании, не достигают полумиллиона, т. е. суммы, которая при управлении правительства была бы недостаточна для поддержания в порядке пяти главных шоссейных дорог королевства] и что дорожные заставы могут покрывать обычные расходы государства так, как почта покрывает их в настоящее время.

Я не спорю, что значительный доход мог бы быть получен таким образом, хотя, вероятно, не такой большой, как полагают составители проекта. Тем не менее самый план вызывает несколько очень важных возражений.

Во-первых, если бы эти пошлины когда-либо стали считать одним из ресурсов для покрытия государственных нужд, то их, конечно, стали бы увеличивать, как только того потребовали бы эти нужды. Соответственно обычной политике Великобритании они, вероятно, очень скоро были бы увеличены. Легкость, с которой большой доход мог бы быть собран с них, вероятно, поощрила бы правительство очень часто обращаться к этому источнику. Хотя, может быть, и более чем сомнительно, чтобы при экономии можно было получить от этих пошлин полмиллиона при их настоящих размерах, но едва ли можно оспаривать, что можно собрать миллион, если их удвоить, или два миллиона, если их утроить* [* В настоящее время я имею твердые основания полагать, что эти предположительные суммы слишком преувеличены]. Затем этот доход мог бы собираться без назначения даже одного нового чиновника к прежнему количеству собиравших его; но заставные пошлины продолжали бы увеличиваться и, таким образом, вместо облегчения внутренней торговли страны очень скоро создали бы для нее большие затруднения. Расходы по перевозке тяжелых товаров из одной части страны в другую так возросли бы, следовательно, рынок для всех этих товаров был бы так сильно ограничен, что их производство в значительной мере сократилось бы и важнейшие отрасли отечественной промышленности были бы совсем уничтожены.

Во-вторых, налог на экипажи соответственно по весу, хотя и очень справедлив, когда взимается с целью ремонта дорог, очень не- [680] справедлив, когда направляется на другие цели или на удовлетворение общих нужд государства. Когда он обращен к единственной указанной выше цели, предполагается, что каждая повозка платит за ту порчу и изнашивание, которые она причиняет дороге. Когда же налог направляется к другим целям, то каждая повозка платит больше, чем за изнашивание и порчу дороги, и принуждается восполнять другие нужды государства. Но так как заставная пошлина повышает цену товаров пропорционально их весу, а не стоимости, то она оплачивается главным образом потребителями громоздких и простых товаров, а не дорогих и легких. Поэтому, какие бы нужды государства ни намеревались покрывать этими пошлинами, они будут оплачиваться главным образом бедными, а не богатыми за счет тех, кто наименее, а не тех, кто наиболее способен оплачивать их.

В-третьих, если бы правительство когда-нибудь стало пренебрегать исправлением шоссе, то его было бы еще труднее, чем в настоящее время, принудить к надлежащему употреблению для этого какойлибо части дорожных пошлин. Таким образом, большой доход собирался бы с народа без того, чтобы какая-либо часть его шла на удовлетворение той цели, ради которой этот налог собирается. Если благодаря бедности и низкому положению людей, заведующих дорогами, трудно заставить их починять дороги в настоящее время, то богатство и могущество правительства сделали бы это в 10 раз труднее.

Во Франции фонды, назначаемые для исправления шоссейных дорог, находятся под непосредственным управлением исполнительной власти. Эти фонды состоят отчасти из некоторого количества рабочих дней, которое обязано давать для исправления шоссе сельское население в большей части стран Европы, а отчасти из той доли общих доходов государства, которую король находит нужным уделить от других своих расходов.

По старому французскому закону, как и в других странах Европы, работа сельского населения находилась под управлением местных или провинциальных властей, которые не зависели непосредственно от королевского совета. Но при современной практике работа местного населения и средства, отпускаемые королем для исправления шоссе в отдельной провинции или округе, находятся целиком под управлением интенданта, чиновника, который назначается и увольняется королевским советом, получает от него приказания и постоянно переписывается с ним. При развитии деспотизма сила исполнительной власти постепенно поглощает всякую другую власть в государстве и принимает на себя управление всякой отраслью дохода, предназначенного для общественной цели. Большие почтовые дороги во Франции, по которым поддерживается сообщение между главными городами государства, обычно содержатся в большом порядке; в некоторых провинциях они даже значительно превосходят шоссейные дороги Англии. Но проселочные дороги, которые составляют большую часть дорог [681] страны, обыкновенно заброшены и во многих местах совершенно непроходимы для тяжелых повозок. В некоторых местах они даже опасны для путешествия верхом, и мул представляет собою единственное перевозочное средство, которому не опасно довериться. Гордый министр пышного двора может часто находить удовольствие в великолепном и блестящем труде, как сооружение шоссе, которое часто видит знать, чье одобрение не только льстит его тщеславию, но и доставляет ему поддержку при дворе. Но выполнение большого количества мелких работ, которые не имеют блестящего вида и не вызывают ни в малейшей степени восхищения путешественника, одним словом, которые отличаются только своей чрезвычайной полезностью, является делом слишком мелким и ничтожным, чтобы заслужить внимание столь высокой особы. Под таким управлением подобные работы, разумеется, почти всегда находятся в пренебрежении.

В Китае и в других государствах Азии исполнительная власть принимает на себя постройку больших дорог и содержание судоходных каналов. Как говорят, в инструкциях, которые даются начальнику провинции, постоянно предлагается следить за ними, и по вниманию, которое он обращает на эту часть своих инструкций, при дворе составляют себе суждение о его деятельности. Эта отрасль общественных дел, как говорят, пользуется большим вниманием во всех странах, но особенно в Китае, где большие дороги и еще более каналы превосходят все, что известно в этом роде в Европе. Сведения об этих трудах, однако, доставлялись в Европу обычно слабыми и пораженными удивлением путешественниками, а часто глупыми и лживыми миссионерами. Если бы эти сведения были проверены более трезвыми глазами и исходили от более надежных свидетелей, то они, вероятно, не представлялись бы столь удивительными. Описание сооружений такого рода в Индостане, даваемое Бернье* [* F. Bernier. Voyages de Francois Bernier, contenant la description des Etats du Grand Mogol. 2 vols. Amsterdam, 1699], гораздо скромнее того, что было рассказано другими, более склонными к чудесному путешественниками. Далее, в этих странах, может быть, имеет место то же самое, что и во Франции, где большие дороги являются предметом разговоров при дворе в столице и пользуются вниманием, тогда как остальные дороги заброшены. В Китае, Индостане и других государствах Азии доход государя получается почти исключительно от земельного налога или земельной ренты, которая увеличивается или уменьшается с увеличением или уменьшением продукта земли. Поэтому важные интересы государя, его доход неизбежно и непосредственно связаны с возделыванием земли, размерами ее продукта и с его стоимостью. Но чтобы возможно больше увеличить этот продукт и придать ему возможно большую стоимость, необходимо обеспечить ему возможно более обширный рынок и, следовательно, устроить сво- [682] бодные, самые легкие, самые дешевые пути сообщения между различными частями страны, что и достигается наилучшими дорогами и каналами. Доход государя в Европе ни в одной стране не получается главным образом от земельного налога или земельной ренты. Возможно, что в конечном счете доход во всех больших королевствах Европы тоже зависит от продукта земли, но эта зависимость не является ни непосредственной, ни очевидной. Поэтому в Европе государь не чувствует себя заинтересованным так непосредственно ростом количества и стоимости продукта земли или содержанием хороших дорог и каналов, доставляющих обширный рынок этому продукту. Поэтому если бы даже соответствовало истине, что, как я думаю, несколько сомнительно, что в Азии эта отрасль общественного дела превосходно управляется исполнительной властью, то нет ни малейшей вероятности при современном положении вещей, чтобы в какой-либо части Европы эта власть управляла бы ею сносно.

Даже те общественные сооружения, которые по природе своей не могут доставлять никакого дохода для их содержания, но выгоды которых ограничены некоторой отдельной местностью или округом, всегда лучше содержатся на местный или провинциальный доход под управлением местной и провинциальной администрации, чем на общий доход государства, которым всегда заведует исполнительная власть. Если бы лондонские улицы должны были освещаться и моститься за счет казначейства, была бы какая-либо вероятность, чтобы они были освещены и вымощены так хорошо и с такими небольшими расходами, как в настоящее время? С другой стороны, расход на них, вместо того чтобы пополняться местным налогом на жителей каждой отдельной улицы, прихода или округа Лондона, покрывался бы в этом случае общим доходом государства и, следовательно, происходил от налога на всех жителей королевства, которым по большей части нет никакой пользы от того, освещены ли и вымощены ли улицы Лондона или нет.

Злоупотребления, которые по временам вкрадываются в управление местными или провинциальными доходами, как бы огромны они иногда ни были, тем не менее почти всегда оказываются ничтожными в сравнении с теми, которые обыкновенно имеют место в управлении и тратах доходов большого государства. С другой стороны, они могут быть гораздо легче исправлены. При местном или провинциальном управлении мировых судей в Великобритании шестидневная работа, которую сельское население обязано отдавать на исправление шоссейных дорог, применялась, возможно, не всегда очень справедливо, но едва ли когданибудь вынуждалась с жестокостью или притеснениями. Во Франции под управлением интендантов применение ее не всегда было справедливое, а принуждение к ней — часто самое жестокое и стеснительное. Такие барщины, как они называются, являются одним из главных орудий тирании, которой эти чиновники подчиняют какой-либо приход или общину, имевшие несчастье подпасть под их немилость.

[683]

Об общественных работах и учреждениях, необходимых для поощрения отдельных отраслей торговли

Целью общественных работ и учреждений, о которых говорилось выше, было поощрение торговли вообще. Но для поощрения отдельных отраслей ее необходимы некоторые особые учреждения, которые, в свою очередь, требуют специальных и чрезвычайных расходов.

Некоторые отдельные отрасли торговли, которые ведутся с варварскими и нецивилизованными народами, требуют чрезвычайного покровительства. Обыкновенный склад или контора может давать малую безопасность товарам и купцам, торгующим на западном берегу Африки. Для ограждения их от варварских туземцев необходимо, чтобы места, где товары находятся на складе, были до известной степени укреплены. Беспорядки в управлении Индостана делают необходимой подобную предосторожность даже среди этого кроткого и мягкого народа; под предлогом защиты людей и товаров от насилия Английская и Французская ост-индские компании получили разрешение возвести первые форты, которыми они обладают в этой стране. У других народов, чье сильное правительство не потерпит, чтобы иностранцы обладали каким-либо укрепленным местом на их территории, может оказаться необходимым содержать посланника, консула или дипломати ческого агента, который благодаря своему официальному положению с большим авторитетом мог бы разрешать споры между своими земляками в согласии с их обычаями, а также вмешиваться в их споры с туземцами и давать им более могущественную защиту, чем какое-либо частное лицо. Интересы торговли часто заставляли содержать посланников в странах, где политические цели не требовали этого. Торговля Турецкой компании была первой причиной назначения постоянного посла в Константинополе. Первые английские посольства в Россию тоже вызывались только торговыми интересами. Постоянные столкновения интересов, неизбежно возникающие между подданными разли чных государств Европы, вероятно, ввели обычай содержания даже в мирное время постоянных посланников во всех соседних странах. Этот обычай, по-видимому, неизвестный в древние времена, — не старше конца пятнадцатого или начала шестнадцатого столетия, т.е. того времени, когда торговля впервые начала охватывать большую часть народов Европы и когда впервые ее интересы начали привлекать к себе внимание.

Кажется небезосновательным требование, чтобы чрезвычайный расход, причиняемый покровительством отдельной отрасли торговли, покрывался умеренным налогом на эту же отрасль, например умеренным взносом, уплачиваемым купцами, когда они вступают в нее, или, что более справедливо, пошлиной в размере определенного процента с товаров, ввозимых или вывозимых ими из стран, с которыми ведется эта торговля. Говорят, что защита торговли от пиратов и каперов была [684] причиной первоначального введения таможенных пошлин. Но хотя вполне правильно налагать на общую торговлю налог для покрытия расходов по общему ей покровительству, казалось бы также правильным облагать особым налогом отдельные ветви торговли для покрытия чрезвычайных расходов, вызванных покровительством этим отраслям.

Общее покровительство торговле всегда считалось крайне важным для защиты государства и составляло поэтому неотъемлемую часть обязанностей исполнительной власти. Поэтому собирание и расходование общих таможенных пошлин всегда было предоставлено этой власти. Но покровительство какой-либо отдельной отрасли торговли есть часть покровительства торговле вообще, а следовательно, также составляет часть обязанностей исполнительной власти, и если бы народы всегда поступали последовательно, то специальные пошлины, взимаемые для этого специального покровительства, тоже всегда оставались бы в ведении исполнительной власти. Но в этом отношении, как и во многих других, народы поступали не всегда последовательно, и в большей части торговых государств Европы отдельные компании купцов ухитрялись убедить законодательную власть доверить им выполнение этой части обязанностей государя вместе со всей той властью, которая с этим неизбежно связана.

Эти компании, хотя и могли быть полезными благодаря тому, что впервые вводили некоторые отрасли торговли и делали за свой счет опыты, которые государство не находило благоразумным делать, в конце концов везде доказали свою обременительность или бесполезность, везде расстроили или стеснили торговлю.

Когда эти компании торгуют не на акционерный капитал, но обязаны допускать после уплаты известного взноса любое лицо, удовлетворяющее определенным требованиям и согласное подчиняться правилам компании, причем каждый член торгует на свой собственный капитал и риск, то они называются привилегированными компаниями. Когда компании торгуют на акционерный капитал, причем каждый член ее участвует в прибылях или потерях пропорционально своей доле в этом капитале, они называются акционерными. Эти компании, привилегированные или акционерные, иногда имели исключительные привилегии, а иногда не имели их.

Привилегированные компании во многих отношениях сходны с ремесленными корпорациями, столь обычными в городах разных стран Европы, и представляют вид расширенной монополии того же рода. Как житель города не может заниматься ремеслом корпорации без вступления в нее, так во многих случаях подданный государства не может законно заниматься той отраслью торговли, для которой учреждена привилегированная компания, не вступив в члены последней. Монополия эта более или менее строго проводится соответственно большей или меньшей трудности вступления, большему или меньшему [685] влиянию директоров компании или большей или меньшей власти их управлять компанией таким образом, чтобы большая часть торговли сосредоточивалась в их руках или в руках их личных друзей. В самых старых привилегированных компаниях привилегии ученичества были те же, что и в других корпорациях, и давали право вступать в члены лицу, прослужившему установленное время у члена компании, без уплаты вступительного взноса или с уплатой гораздо меньшего взноса, чем тот, который взыскивался с посторонних людей. Обычный корпоративный дух там, где закон не сдерживает его, господствует в привилегированных компаниях. Когда им позволяли поступать согласно их естественным склонностям, они всегда ради ограничения соперничества возможно малым количеством лиц старались подчинять торговлю многим обременительным постановлениям. Когда же закон лишил их возможности делать это, они стали совсем бесполезными и бессильными.

Привилегированные компании для иностранной торговли, существующие в настоящее время в Великобритании, таковы: старинная компания купцов-авантюристов, теперь называемая обыкновенно Гамбургской компанией, Российская компания, Восточная компания, Турецкая компания и Африканская.

Утверждают, что теперь вступление в Гамбургскую компанию очень легко; директора ее не имеют права стеснять торговлю обременительными ограничениями и постановлениями или по крайней мере не пользуются в последнее время этим правом. Но не всегда было так. Около середины минувшего столетия вступительный взнос равнялся 50, а одно время 100 ф. ст., и управление компанией было чрезвычайно стеснительно. В 1643, в 1645 и 1661 гг. суконщики и свободные торговцы Западной Англии жаловались на компанию в парламент как на монополистов, которые ограничивают торговлю и притесняют мануфактуристов страны. Хотя эти жалобы не произвели никакого действия на парламент, но они, вероятно, испугали компанию так сильно, что принудили ее изменить свое поведение: с этого времени против нее не подавали жалоб. Законом, изданным в 10 и 11-й годы правления Вильгельма III, гл. 6, вступительный взнос в Российскую компанию был установлен в 5 ф., а законом 25-го года правления Карла II вступительный взнос в Восточную компанию установлен в 40 шилл.; одновременно с этим Швеция, Дания и Норвегия, все страны на северном берегу Балтийского моря, были выделены из их монопольного права на торговлю. Вероятно, поведение компании вызвало эти два парламентских акта. Перед этим сэр Джошуа Чайльд* [* J. Child. Discourse upon Trade. London, 1691. Chap. 3] изображал обе эти компании чрезвычайно стеснительными и плохое состояние их торговли со странами, входящими в их монополию, объяснял скверным управлением.

Но хотя такие компании не могут в настоящее время быть очень стес- [686] нительными, они, конечно, совершенно бесполезны. Быть только бесполезной — это, пожалуй, самая высокая похвала, какую когда-либо может справедливо заслужить привилегированная компания; и все три упомянутые выше компании в настоящее время заслуживают эту похвалу.

Вступительный взнос в Турецкую компанию сначала составлял 25 ф. для лиц моложе 26 лет, и 50 ф. для лиц старше этого возраста. Никто, кроме настоящих купцов, не мог быть принят; ограничение это исключало розничных и мелочных торговцев. Особым постановлением никакие британские промышленные изделия не могли вывозиться в Турцию иначе, как на кораблях компании; так как эти корабли всегда отплывали из Лондонского порта, то это постановление ограничивало торговлю с Турцией этим портом и купцами, живущими в Лондоне и по соседству с ним. По другому постановлению не могли быть приняты в компанию лица, живущие в 20 милях от Лондона и не состоявшие гражданами города; это второе ограничение вместе с предыдущим исклю чало всех, кроме граждан Лондона. Так как время погрузки и отплытия кораблей компании всецело зависело от директоров, они легко могли грузить корабли своими товарами и товарами своих личных друзей, исключая других, под предлогом, что они опоздали со своими заявлениями о погрузке. При таком положении вещей, разумеется, компания являлась очень стеснительной монополией. Эти злоупотребления дали повод издать закон (25-й год правления Георга III, гл. 18), понижавший вступительный взнос до 20 ф. для всех лиц без различия возраста и без ограничения их только купцами или гражданами Лондона; этот акт даровал всем этим лицам свободу вывоза из всех портов Великобритании в порты Турции всех британских товаров, вывоз которых не был запрещен, и свободу ввоза всех турецких товаров, ввоз которых не был запрещен, с уплатой обычных таможенных пошлин и особой пошлины на покрытие необходимых расходов компании; одновременно с этим он подчинял их законной власти британского посланника или консулов, находящихся в Турции, и надлежащим образом утвержденным постановлениями компании. Чтобы воспрепятствовать какимлибо стеснениям этих постановлений, тот же закон предписывал, что если семь членов компании сочтут себя стесненными каким-либо постановлением, утвержденным после издания закона, они могут обжаловать его в Совете торговли и колоний (замененный теперь комитетом при Тайном совете) при условии подачи этой жалобы до истечения 12 месяцев после утверждения постановления; далее, если семь членов сочтут себя стесненными каким-либо постановлением, изданным до этого закона, они также могут обжаловать его не позже 12 месяцев со дня издания закона. Однако опыт одного года не всегда может быть достаточным, чтобы показать всем членам вредное действие какоголибо отдельного постановления; и если некоторые из них откроют это вредное действие после установленного срока, то ни Совет тор- [687] говли, ни комитет Тайного совета не могут отменить постановления. С другой стороны, целью большей части правил всех привилегированных компаний, как и других корпораций, является не столько притеснение тех, кто уже вошел в их члены, сколько затруднение для вступления в их состав других лиц; это может быть достигнуто не только высоким вступительным взносом, но и многими другими способами. Постоянной целью таких компаний является елико возможное повышение своих прибылей; для этого на рынке поддерживается недостаток как ввозимых, так и вывозимых товаров, что может быть достигнуто только ограничением конкуренции или недопущением новых участников в торговлю. Кроме того, хотя вступительный взнос в 20 ф., возможно, и недостаточен для того, чтобы воспрепятствовать комулибо приступить к торговле с Турцией с намерением продолжать ее, он может быть достаточен для того, чтобы отбить смелость у какоголибо спекулянта рисковать в отдельной операции. Во всякой торговле крепко обосновавшиеся купцы, даже если они не объединены в корпорацию, естественно, соединяются, чтобы повысить свои прибыли; для понижения этих прибылей до их надлежащего уровня во все времена не было иного средства, как возникавшая время от времени случайная конкуренция спекулирующих купцов. Хотя торговля с Турцией до некоторой степени и была открыта для всех указанным парламентским актом, однако она многими все еще считается далеко не совершенно свободной. Турецкая компания вносит часть содержания посланника и двух или трех консулов, которые должны, подобно другим чиновникам, всецело содержаться за счет государства, а торговля должна быть открыта для всех подданных его величества. Различные сборы, производимые компанией для этой и других корпоративных целей, могли бы доставить более чем достаточный доход государству на содержание этих чиновников.

Привилегированные компании, как было замечено сэром Джошуа Чайльдом, хотя они часто и участвовали в содержании чиновников, никогда не содержали каких-либо укреплений или гарнизонов в странах, с которыми они торговали, тогда как акционерные компании часто это делали. Действительно, первые гораздо менее пригодны для подобного рода деятельности, чем последние. Во-первых, директора привилегированной компании не имеют личного интереса в процветании общей торговли компании, ради которой эти укрепления и гарнизоны содержатся. Упадок этой общей торговли часто даже приносит выгоду их собственной личной торговле; уменьшение числа их конкурентов дает им возможность покупать дешевле и продавать дороже. Наоборот, директора акционерной компании, имеющие только долю в прибылях, получаемых на общий капитал компании, находящийся под их управлением, не ведут собственной личной торговли, которая имела бы другие интересы, чем общая торговля компании. Их личные интересы связаны с процветанием общей торговли компании и с содер- [688] жанием укреплений и гарнизонов, необходимых для ее защиты. Поэтому они скорее будут проявлять постоянное и заботливое внимание, которого требует содержание гарнизонов и укреплений. Во-вторых, директора акционерных компаний всегда управляют большим капиталом — акционерным капиталом компании, часть которого они нередко могут употреблять на постройку, ремонт и содержание таких необходимых укреплений и гарнизонов. Директора же привилегированных компаний никогда не имеют в руках ни общего капитала, ни других фондов для этой цели, кроме случайных доходов вроде вступительных взносов и других сборов, взимаемых с торговых оборотов компании. Хотя бы они имели такой же интерес в содержании укреплений и гарнизонов, они редко имеют возможность проявить этот интерес на деле. Содержание чиновника, почти не требующее заботливости и связанное с умеренным и ограниченным расходом, является делом, более соответствующим характеру и возможностям привилегированных компаний.

Тем не менее спустя долгое время после сэра Джошуа Чайльда, а именно в 1750 г., была учреждена существующая до настоящего времени привилегированная компания купцов, торгующих с Африкой, которой вначале было вменено в обязанность содержать укрепления и гарнизоны между мысом Белым и мысом Доброй Надежды, а впоследствии — только между мысами Красным и Доброй Надежды. Акт, учреждавший эту компанию (23-й год правления Георга II, гл. 31), имел, по-видимому, в виду две различные цели: во-первых, действительно обуздать стеснительный и монополистический дух, присущий директорам привилегированных компаний, и, во-вторых, заставить их проявить несвойственную им вообще заботливость к содержанию укреплений и гарнизонов.

Для достижения первой цели вступительный взнос ограничен был 40 шилл. Компании запрещены: торговля на корпоративный или акционерный капитал, займы под общее поручительство, всякое препятствие торговле, которая может производиться в любом месте всеми британскими подданными, внесшими вступительный взнос. Правление состоит из девяти лиц и собирается в Лондоне; оно ежегодно избирается членами компании из Лондона, Бристоля и Ливерпуля, причем от каждого города выбирается по три члена правления. Член правления не может быть в этой должности больше трех лет сряду. Каждый член правления может быть смещен Советом торговли и земледелия (ныне комиссией Тайного совета) по выслушивании того, что он может сказать в свою защиту. Правлению запрещено вывозить негров из Африки и ввозить африканские товары в Великобританию; но так как оно обязано содержать укрепления и гарнизоны в Африке, то для этой цели оно может ввозить в Африку британские товары и разного рода провиант. Из денег, получаемых правлением от компании, ему разрешается тратить не свыше 800 ф. на жалованье конторщикам и агентам [689] в Лондоне, Бристоле и Ливерпуле, на наем дома для конторы в Лондоне и на все другие расходы: агентурные, комиссионные и по управлению делами компании в Англии. То, что остается от этой суммы после покрытия всех расходов, они могут делить между собой по своему усмотрению как вознаграждение за их труд. Можно было ожидать, что такое устройство действительно обуздает дух монополии и будет отвечать первой цели акта. Но на самом деле это, по-видимому, не имело места. Хотя законом 4-го года правления Георга III, гл. 20, форт Сенегал с прилегающими к нему окрестностями был передан компании купцов, торгующих с Африкой, однако в следующем году (5-й год правления Георга III, гл. 44) не только Сенегал с его окрестностями, но и весь берег Африки от Южной Берберии до Красного мыса был изъят из ведения компании, возвращен короне и торговля с ним объявлена свободной для всех подданных его величества. Компания была обвинена в том, что ограничила торговлю и установила нечто вроде ввозной монополии. Однако очень легко понять, как при действии закона 23-го года правления Георга II она могла это сделать. Как бы то ни было, я замечаю на основании печатных отчетов о прениях в Палате общин, которые не всегда отвечают действительности, что ее обвиняли в этом. Поскольку члены правления из девяти лиц все были купцами, а начальники и агенты различных фортов и поселений зависели от них, весьма возможно, что последние особенно старательно исполняли их распоряжения и поручения, устанавливающие настоящую монополию.

Для достижения второй из этих целей, содержания укреплений и гарнизонов, компании ежегодно отпускалась парламентом сумма около 13 тыс. ф. Отчет о надлежащем употреблении этой суммы правление обязано было представлять начальнику казначейства, а потом этот отчет вносился в парламент. Но парламент, так мало внимания уделяющий расходованию миллионов, вряд ли станет уделять много внимания расходованию этих 13 тыс. в год, а начальник казначейства по своей специальности и своему образованию не очень подготовлен к пониманию нужных расходов на укрепление и гарнизоны. Правда, капитаны кораблей его величества и другие офицеры, назначенные Советом адмиралтейства, могут быть осведомлены о состоянии укреплений и гарнизонов и докладывать свои наблюдения совету, но этот совет, по-видимому, не имеет прямого отношения к правлению компании и не имеет власти исправлять поступки, о которых он осведомлен; с другой стороны, нельзя предполагать глубокое знание фортификационной науки у капитанов кораблей его величества. Увольнение от должности, которую можно занимать только в течение трех лет и которая даже в течение этого срока доставляет ничтожное законное вознаграждение, является самым большим наказанием для провинившегося члена правления, исключая случаи взяточничества или растраты денег государства или компании; страх такого наказания никогда не может быть достаточно веским побуждением к постоянному и за- [690] ботливому вниманию к делам, не сопровождающимся никаким другим интересом. Правление компании обвинялось в том, что оно посылало кирпич и камень из Англии на берег Гвинеи для ремонта крепости Берегового мыса, на что парламент отпускал несколько раз специальные суммы. Кроме того, кирпич и камень, отправленные в столь длинное путешествие, оказались настолько скверного качества, что пришлось заново перестроить стены, которые были сделаны из них. Укрепления, лежащие к северу от Красного мыса, не только содержатся на средства государства, но и находятся под непосредственным управлением исполнительной власти, и не легко представить себе разумные основания, почему укрепления, находящиеся к югу от него и по крайней мере отчасти содержащиеся также на средства государства, должны быть под другим управлением. Покровительство средиземноморской торговле было первоначальной причиной или поводом для занятия гарнизоном Гибралтара и Минорки; однако содержание их и управление этими гарнизонами совершенно правильно было поручено не Турецкой компании, а исполнительной власти. В обширности господства исполнительной власти заключаются в значительной мере ее величие и достоинство, и трудно ожидать, чтобы она пренебрегала тем, что необходимо для защиты этого господства. И гарнизоны Гибралтара и Минорки никогда не были в пренебрежении; хотя Минорка два раза была отнята и теперь, вероятно, потеряна навсегда, но никогда это нес частье не приписывалось небрежности со стороны исполнительной власти. Я не хотел бы, чтобы меня поняли так, будто та или другая из этих дорогостоящих крепостей была когда-нибудь в малейшей степени нужна для достижения той цели, ради которой вначале они были оторваны от испанской монархии. Этот захват, может быть, никогда не служил на самом деле другой цели, кроме отчуждения от Англии ее естественного союзника, испанского короля, и соединения двух главных ветвей Бурбонского дома в более тесный и более постоянный союз, чем тот, который могли когда-нибудь установить узы крови.

Акционерные компании, утвержденные королевской хартией или парламентским актом, во многих отношениях отличаются не только от привилегированных компаний, но и от частных торговых товариществ.

Во-первых, в частных торговых товариществах ни один участник не может без разрешения компании передать свой пай другому лицу или ввести нового члена в товарищество. Однако каждый член может по надлежащем извещении выйти из товарищества и требовать выплаты ему его пая из общего капитала. Напротив, в акционерной компании член не может требовать от компании выплаты его пая, но каждый член может без согласия компании передать свой пай другому лицу и таким образом ввести нового члена. Стоимость акции акционерной компании всегда определяется ее ценой на рынке и может быть больше или меньше суммы, внесенной ее обладателем в капиталы компании.

[691] Во-вторых, в частном торговом товариществе каждый член отвечает по обязательствам и долгам товарищества всем своим имуществом. В акционерной компании, напротив, каждый член отвечает только в размере своего пая.

Торговые операции акционерной компании всегда ведутся советом директоров. Правда, этот совет часто подлежит во многих отношениях контролю общего собрания акционеров. Но это собрание редко претендует на понимание дел компании; и когда среди них не господствуют партийные раздоры, они не считают нужным интересоваться ими, довольствуясь получением такого полугодового или годового дивиденда, какой директора сочтут нужным выдать им. Это полное освобождение от забот и риска сверх определенной суммы привлекает в акционерные компании многих людей, которые не считали бы возможным рисковать всем состоянием в частном торговом товариществе. Поэтому такие компании обычно привлекают к себе гораздо большие капиталы, чем те, какими могут похвалиться частные торговые товарищества. Торговый капитал Южноокеанской компании в одно время превышал 33 800 тыс. ф. Приносящий дивиденд капитал Английского банка достигает в настоящее время 10 780 тыс. ф. Однако от директоров подобных компаний, которые заведуют в большей степени чужими деньгами, чем своими собственными, нельзя ожидать такой неусыпной осторожности, какую участники частного торгового товарищества проявляют в управлении своим капиталом. Подобно управляющему на службе у богатых людей, они склонны считать мелкие дела ниже достоинства своих хозяев и очень легко освобождают себя от заботы о них. Поэтому небрежность и расточительность должны всегда в большей или меньшей степени проявляться в управлении делами такой компании. Вследствие этого акционерные компании для внешней торговли редко обнаруживали способность выдерживать конкуренцию частных торговых товариществ. Они редко имели успех без исключительных привилегий; часто не имели успеха и с привилегиями. Без исключительных привилегий они обыкновенно расстраивали торговлю. При исключительных привилегиях они и расстраивали, и стесняли ее.

Королевская африканская компания, предшествовавшая теперешней Африканской компании, получила исключительную привилегию на основании хартии, но так как она не была подтверждена парламентом, то торговля вследствие декларации прав, объявленной после революции, была открыта для всех подданных его величества. Компания Гудзонова залива, что касается ее законных прав, находится в таком же положении, как и Королевская африканская компания. Ее исключительная хартия не была подтверждена парламентом. Южноокеанская компания, пока она действовала как торговая компания, имела исключительную привилегию, подтвержденную парламентом, точно [692] так же как и существующая до настоящего времени объединенная компания купцов, торгующих с Ост-Индией.

Королевская африканская компания скоро оказалась неспособной выдержать конкуренцию частных торговцев, которых она, невзирая на декларацию прав, продолжала в течение некоторого времени называть контрабандистами и преследовать как таковых. Однако в 1698 г. частных торговцев заставили платить со всех почти предметов их торговли пошлину в десять процентов, которая употреблялась компанией на содержание своих укреплений и гарнизонов. Но, несмотря на этот тяжелый налог, компания все-таки была не способна выдержать конкуренцию. Ее капитал и кредит мало-помалу уменьшались. В 1712 г. долги компании так возросли, что понадобился парламентский акт для ее сохранения и для удовлетворения кредиторов. Было постановлено, что решение двух третей кредиторов по их количеству и суммам долга должно быть обязательным для остальных как в отношении сроков, даваемых компании для уплаты долгов, так и в отношении других соглашений, какие могут быть признаны целесообразными относительно этих долгов.

В 1730 г. дела компании пришли в такое расстройство, что она оказалась совсем не в состоянии содержать укрепления и гарнизоны, служить единственной цели, бывшей предлогом ее существования. С этого года до окончательного роспуска компании парламент решил отпускать ей для этой цели 10 тыс. ф. В 1732 г. после многолетних убытков в торговле по ввозу негров в Вест-Индию она, наконец, решила совсем от этой торговли отказаться, продавать частным торговцам Америки негров, приобретаемых на берегу, и устроить торговлю с внутренними частями Африки для вывоза золотого песка, слоновой кости, красящих веществ и т. п. Но ее успех в этой более ограниченной торговле был не больше, чем в прежней, более обширной. Дела компании продолжали постепенно приходить в упадок, пока, наконец, она не оказалась полным банкротом и не была распущена парламентским актом, а ее укрепления и гарнизоны были переданы теперешней привилегированной компании купцов, торгующих с Африкой. До организации Королевской африканской компании последовательно учреждались три другие акционерные компании для торговли с Африкой. Все они равным образом не имели успеха. Все они имели исключительные хартии, хотя не подтвержденные парламентом, но в то время действительно доставлявшие исключительную привилегию.

Компания Гудзонова залива до бедствий, постигших ее в последнюю войну, была гораздо счастливее, чем Королевская африканская компания. Ее обязательные расходы были гораздо меньше. Все количество людей, которых она содержала в различных поселениях и отдельных жилищах, гордо именуемых укреплениями, не превосходило, как передают, 120 человек. Этого количества людей, однако, было достато чно для заблаговременной заготовки груза пушнины и других то- [693] варов, нужных для погрузки на корабли компании, которые из-за льдов редко могли оставаться в этих морях больше шести или восьми недель. Этим преимуществом заблаговременной заготовки товаров без нескольких лет подготовительных работ не могли заручиться частные торговцы, а без этого, по-видимому, невозможна торговля в Гудзоновом заливе. Небольшой капитал компании, как говорят, не превышавший 110 тыс. ф., мог быть тем не менее достаточным для того, чтобы компания захватила в свои руки всю или почти всю торговлю и весь избыток продуктов бедной, хотя и обширной, страны, на которую простиралось действие ее хартии. Соответственно с этими условиями не было частных купцов, которые когда-либо пробовали бы конкурировать с компанией в торговле с этой страной. Поэтому компания всегда фактически обладала монополией торговли, хотя последняя и не была закреплена за ней законом. Помимо всего этого, небольшой капитал компании, как говорят, принадлежал очень небольшому числу купцов. Но акционерная компания, состоящая из малого количества владельцев акций и владеющая небольшим капиталом, по своей природе очень близко подходит к частному торговому товариществу и может оказаться способной к такой же степени бережливости и внимания к делам. Поэтому неудивительно, что вследствие этих преимуществ компания Гудзонова залива до последней войны могла вести свою торговлю со значительным успехом. Однако, по-видимому, невероятно, чтобы прибыли компании когда-либо приближались к тому, что говорил о них Доббс* [* Arthur Dobbs. An Account of the Countries adjoining the Hudson’s Bay]. Гораздо более серьезный и осторожный писатель Андерсон, автор «Исторического и хронологического обзора торговли», весьма справедливо замечает, что, рассмотрев отчеты вывоза и ввоза компании, данные за несколько лет самим Доббсом, и учтя надлежащим образом чрезвычайный риск и расходы компании, он обнаружил, что ее прибыли не заслуживают зависти или что они не могли намного превышать обыкновенную торговую прибыль.

Южноокеанской компании никогда не приходилось содержать ни укреплений, ни гарнизонов, и благодаря этому она была совершенно свободна от крупного расхода, который лежал на других акционерных компаниях. Но она имела огромный капитал, распределенный между огромным количеством акционеров. Поэтому естественно было ждать, что нерасчетливость, небрежность и расточительность господствуют во всем управлении делами компании. Мошенничество и сумасбродство ее биржевой игры достаточно известны, но рассмотрение их увело бы нас за пределы нашей темы. Торговые операции ее велись ненамного лучше. Первым торговым предприятием, которым занялась компания, было снабжение испанской Вест-Индии неграми, предос- [694] тавленное ей в исключительную монополию на основе так называемого договора «ассиенто», заключенного по Утрехтскому миру. Но так как нельзя было от этой торговли ожидать больших выгод, поскольку Португальская и Французская компании, занимавшиеся перед этим такой же торговлей и на тех же самых условиях, разорились на ней, то компании в возмещение было разрешено ежегодно посылать непосредственно в испанскую Вест-Индию один корабль с различным грузом. Из десяти рейсов этого ежегодного корабля, говорят, принес значительные выгоды только один, сделанный кораблем «Royal Caroline» в 1731 г.; почти все остальные были более или менее убыточны. Эти плохие результаты приписывались поверенными и агентами компании вымогательствам и притеснениям со стороны испанского правительства; но возможно, что это происходило главным образом от растрат и хищений самих этих поверенных и агентов; передают, что многие из них приобрели громадные состояния только в один год. В 1734 г. компания обратилась к королю с прошением, чтобы ей было позволено вследствие малой выгодности прекратить торговлю и отправку ежегодного корабля с грузом и взамен получить то, что удастся добиться от короля Испании.

В 1724 г. эта компания попробовала заняться китоловным промыслом. Правда, в этом промысле она не обладала монополией, но все время, пока она занималась им, ни один британский подданный не брался за него. Из восьми экспедиций, которые сделали ее корабли в Гренландию, прибыльной была одна, все остальные были убыточны. После восьмой, последней экспедиции, когда компания продала суда, запасы и орудия, потери, принесенные этим предприятием, включая сюда и проценты на капитал, превысили 237 тыс. ф.

В 1722 г. компания обратилась в парламент с прошением, чтобы ей разрешили разделить ее огромный капитал — более чем 33 800 тыс. ф., который весь был дан в долг правительству, на две равные части: одна половина, т. е. свыше 16 900 тыс. ф., ставилась в равное положение с другими государственными рентами и не должна была подвергаться взысканиям по долгам, заключенным директорами компаний, или по убыткам, понесенным ими при осуществлении их торговых проектов; другая часть оставалась, как и прежде, торговым капиталом и отвечала по долгам и убыткам. Просьба была слишком основательной, чтобы оставаться без удовлетворения. В 1733 г. компания снова обратилась с прошением, чтобы 3/4 ее торгового капитала были отданы в ссуду правительству и только 1/4 часть оставалась бы в виде торгового капитала и подвергалась бы риску, связанному с дурным управлением ее директоров. Как ссудный, так и торговый капитал компании был к этому времени уменьшен больше чем на 2 млн. каждый последовательными платежами правительства; таким образом, эта четвертая часть в [695] итоге равнялась 3 662 784 ф. 8 шилл. и 6 п. В 1748 г. все требования компании к испанскому королю, основанные на договоре «ассиенто», были по трактату в Аахене удовлетворены соответствующим образом. Таким образом был положен конец ее торговле с испанской Вест-Индией, ее торговый капитал был обращен в ссудный и компания прекратила существование как торговое предприятие.

Надо заметить, что в торговле, которую вела Южноокеанская компания посредством своего ежегодного снаряжаемого корабля и от которой она единственно ожидала получить сколько-нибудь значительный барыш, она встречала конкуренцию как на иностранном, так и на внутреннем рынке. В Картагене, Порто-Белло и Вера-Крузе компания сталкивалась с конкуренцией испанских купцов, привозивших из Кадиса на эти рынки те же европейские товары, которые вывозил корабль компании, а в Англии компания сталкивалась с конкуренцией английских купцов, ввозивших из Кадиса те же вест-индские товары. Правда, товары испанских и английских купцов облагались более высокими пошлинами. Но, по всей вероятности, потери, вызываемые небрежностью, растратами и хищениями служащих компании, были гораздо более тяжелым налогом, чем все эти пошлины. Всему опыту противоречит то, что акционерная компания может успешно вести какуюлибо отрасль внешней торговли, если отдельные торговцы могут вступать в открытую свободную конкуренцию с ней.

Старая Ост-Индская компания была учреждена в 1600 г. хартией королевы Елизаветы. В первые 12 экспедиций, снаряженных ею в Индию, она, по-видимому, являлась торговой привилегированной компанией с отдельными капиталами, торговавшей, однако, исключительно на общих кораблях компании. В 1612 г. члены объединились в акционерную компанию. Их хартия давала им привилегию, и хотя последняя не была утверждена парламентским актом, она в то время доставляла компании настоящую, исключительную привилегию. Поэтому в течение многих лет компанию не сильно тревожили конкуренты. Ни ее капитал, который никогда не превышал 744 тыс. ф., с акциями в 50 ф., не был настолько велик, ни ее торговля не была настолько обширна, чтобы они давали возможность большой небрежности и расточительности или больших хищений. Несмотря на несколько чрезвычайных потерь, причиненных отчасти недоброжелательством Голландской ост-индской компании, а отчасти другими обстоятельствами, компания в течение многих лет вела успешную торговлю. Но с течением времени, когда начали лучше понимать принципы свободы, становилось с каждым днем все более спорным, насколько королевская хартия, не утвержденная парламентским актом, может давать исключительную привилегию. Решения судов по этому вопросу не были одинаковы, но менялись со сменой правительства и духом времени. Количество конкурентов увеличивалось; к концу царствования Карла II, во все царствование Якова II и в продолжение части царствования Вильгельма III [696] они поставили компанию в крайне тяжелое положение. В 1689 г. парламенту было сделано предложение дать правительству 2 млн. из 8% на условии образования из подписчиков этого займа новой Ост-Индской компании с исключительными привилегиями. Старая Ост-Индская компания предложила 700 тыс. ф., почти весь свой капитал, из 4% и на тех же условиях. Но в это время состояние государственного кредита было таково, что правительству было выгоднее занять 2 млн. из 8%, чем 700 тыс. ф. из 4%. Предложение новых акционеров было принято, и вследствие этого учреждена новая Ост-Индская компания. Однако старая Ост-Индская компания получила право продолжать свою торговлю до 1701 г. В то же время она очень искусно приобрела на имя своего казначея акций новой компании на 315 тыс. ф. По небрежности в тексте парламентского акта, передавшего торговлю с Ост-Индией подписчикам этого двухмиллионного займа, осталось неясно, должны ли они вести свои торговые операции сообща и на соединенные средства. Некоторые отдельные торговцы, подписавшиеся в общей сложности на 7 тыс. 200 ф., настаивали на своем праве торговать отдельно на свой собственный капитал и свой собственный риск. Старая Ост-Индская компания сохранила право торговли на свой старый капитал до 1701 г.; точно так же до и после этого срока, подобно другим отдельным купцам, она имела право торговать самостоятельно на 315 тыс. ф., подписанных ею в капитал новой компании. Говорят, что конкуренция двух компаний с частными торговцами и между собой почти разорила их обеих. При следующем случае, когда в 1730 г. парламенту было сделано предложение передать ведение торговли привилегированной компании и этим сделать ее более свободной, Ост-Индская компания в противовес этому предложению изобразила в очень ярких красках несчастные последствия, вызванные к этому времени, по ее мнению, конкуренцией. В Индии, как она утверждала, эта последняя подняла цены на товары так высоко, что их не стоило покупать, а в Европе, переполнив рынок, она так понизила цены, что не было выгоды от продажи их. То, что более обильным ввозом она должна была сильно понизить на английском рынке цены на индийские товары, к великой выгоде и удобству потребителей, не может быть оспариваемо; но чтобы она повысила цены на них на индийском рынке, кажется маловероятным, так как весь чрезвычайный спрос, какой могла вызвать эта конкуренция, должен был являться только каплей среди необъятного океана индийской торговли. С другой стороны, хотя увеличение спроса вначале временно поднимает цены на товары, но всегда в конце концов понижает их. Спрос поощряет производство и поэтому вызывает конкуренцию между производителями, которые, ради того чтобы иметь возможность продавать дешевле других, вводят новое разделение труда и новые приемы в промысле, о которых в противном случае они никогда бы и не подумали. Печальные последствия, на которые жаловалась компания, были: дешевизна предметов [697] потребления и поощрение, данное производству, как раз два результата, являющиеся главной задачей политической экономии. Однако конкуренция, на которую компания так горько жаловалась, недолго просуществовала. В 1702 г. обе компании были до некоторой степени соединены тройственным договором, третьей стороной в котором была королева; в 1708 г. парламентским актом они были окончательно соединены в одну компанию под ее теперешним названием «Соединенной компании купцов, торгующих с Ост-Индией». В этот акт сочли нужным включить оговорку, разрешающую отдельным торговцам продолжать свои операции до Михайлова дня 1711 г.; в то же время директорам давалось полномочие с предупреждением за три года выкупить небольшой капитал этих торговцев в 7 тыс. 200 ф. и таким образом обратить весь капитал компании в акционерный. Тем же самым актом капитал компании вследствие нового займа правительству был увеличен с 2 млн. до 3 млн. 200 тыс. ф. В 1745 г. компания ссудила еще 1 млн. правительству; но так как этот миллион не был собран по подписке среди акционеров, а получился от продажи ренты и выпуска долговых обязательств, то от этого капитал, с которого акционеры могли требовать дивиденд, не увеличился. Однако это увеличило торговый капитал компании, который вместе с остальными 3 млн. 200 тыс. ф. нес ответственность по понесенным компанией в ее торговой деятельности потерям и заключенным ею долгам. С 1708 г. или по крайней мере с 1711 г. компания была избавлена от конкурентов и, установив полную монополию английской торговли с Ост-Индией, успешно торговала и из прибылей ежегодно выплачивала умеренный дивиденд своим акционерам. Во время французской войны, начавшейся в 1741 г., происки Дюпле, французского губернатора в Пондишери, вовлекли компанию в войны в Карнатике и в политические распри индийских князей. После многих замечательных успехов и одинаково замечательных потерь компания в конце концов потеряла Мадрас, в то время главное ее поселение в Индии. Мадрас был возвращен компании по трактату в Аахене; но около этого времени дух войны и завоеваний овладел, по-видимому, ее служащими и с тех пор никогда не оставлял их. Во время французской войны, которая началась в 1755 г., военные силы компании участвовали во всех успехах оружия Великобритании. Они отстояли Мадрас, взяли Пондишери, возвратили Калькутту и овладели доходами богатой и обширной страны, превышавшими, как тогда говорили, 3 млн. в год. Компания в течение нескольких лет спокойно овладела этими доходами; но в 1767 г. правительство предъявило претензию на ее территориальные приобретения и получающиеся от них доходы как принадлежащие по праву короне; компания в виде удовлетворения этого требования согласилась платить правительству 400 тыс. ф. в год. Перед этим компания постепенно повысила дивиденд с 6 до 10%, т. е. на ее капитал в 3 млн. 200 тыс. ф. дивиденд возрос на 128 тыс. ф., т. е. увеличился с 192 тыс. ф. до 320 тыс. ф. в год. Компа- [698] ния собиралась увеличить дивиденд еще больше, а именно до 12 1/2%, тогда ежегодная выплата акционерам была бы равна сумме, которую она согласилась платить правительству, т. е. 400 тыс. ф. в год. Но в течение двух лет, когда должно было выполняться соглашение компании с правительством, двумя последовательными актами парламента было ограничено дальнейшее увеличение дивидендов; целью этих актов было ускорение уплаты долгов компании, которые в это время определялись в 6 или 7 млн. ф. В 1769 г. компания возобновила соглашение с правительством еще на пять лет, причем добилась, чтобы в течение этого периода ей позволено было увеличить постепенно дивиденд до 12 1/2%, однако при условии, чтобы увеличение его ни в коем случае не превышало 1% в год. Поэтому увеличение дивиденда, когда он достиг своего максимального размера, могло увеличить ежегодные платежи компании акционерам и государству только на 608 тыс. ф. по сравнению с тем, что она выплачивала до своих последних территориальных приобретений. Каков, по предположениям, был валовой доход компании от этих территориальных приобретений, уже было упомянуто; по отчету, доставленному в 1768 г. судном Ост-Индской компании «Круттенден», чистый доход компании за всеми вычетами и военными издержками выражался в 2 048 747 ф. Помимо того, компания, как передавали, располагала еще другими доходами, отчасти с земель, а главным образом от пошлин, установленных ею в различных поселениях и достигающих в общем 439 тыс. ф. Прибыли компании от торговли, согласно показанию ее председателя в Палате общин, достигали в то время по меньшей мере 400 тыс. ф. в год, по свидетельству ее бухгалтера — по меньшей мере 500 тыс. ф.; по самому осторожному подсчету, она равнялась самому высокому дивиденду, какой мог выпла чиваться акционерам. Такой громадный доход компании мог, коне чно, выдержать увеличение на 608 тыс. ф. ее ежегодных платежей и в то же время составить большой фонд погашения долгов для быстрого сокращения их. Однако в 1773 г. ее долги вместо уменьшения увеличились невнесением в казначейство годового взноса в 400 тыс. ф., неплатежом пошлин в таможню, большим долгом банку по сделанным займам и, наконец, по векселям, выданным в Индии и неосторожно акцептованным, в общей сумме свыше 1 млн. 200 тыс. ф. Затруднения, обрушившиеся на компанию в результате этих скопившихся требований, принудили ее не только сократить сразу дивиденд до 6%, но и прибегнуть к милости правительства, умоляя его, во-первых, об освобождении от дальнейшей уплаты условленных 400 тыс. ф., а во-вторых, о займе в 1 млн. 400 тыс. ф. для того, чтобы спасти ее от неминуемого банкротства. Огромный рост капиталов компании послужил, по-видимому, для ее служащих только поводом для еще большей расто чительности и прикрытия огромных хищений, чем это соответствовало возрастанию ее средств. Поведение служащих компании в Индии и общее состояние ее дел и в Европе, и в Индии стали предметом пар- [699] ламентского расследования, вследствие которого было сделано несколько очень важных изменений в строении ее управления как в Англии, так и за границей. В Индии главные поселения компании — Мадрас, Бомбей и Калькутта, которые перед этим были совсем независимы одно от другого, были подчинены генерал-губернатору, при котором состоял совет из четырех членов, причем парламент оставил за собой первое назначение губернатора и совета; их резиденцией назначалась Калькутта; этот город стал в Индии тем, чем прежде был Мадрас, — главным английским поселением в Индии. Суд мэра Калькутты, вначале учрежденный для разбирательства торговых споров, возникавших в городе и по соседству его, мало-помалу расширил свою юрисдикцию вместе с расширением владений компании. Теперь он был ограничен и введен в свои первоначальные рамки. Вместо него был учрежден новый верховный суд, состоящий из главного судьи и трех судей, назначенных короной. В Европе ценз, дающий право голоса в общем собрании акционеров, первоначально равнявшийся 500 ф. — цене акций компании, — был повышен до тысячи фунтов. Кроме того, было установлено, что право голоса при покупке акции, а не получении ее в порядке наследования дается при условии владения ею по меньшей мере в течение года вместо шести месяцев, требовавшихся прежде. Совет из 24 директоров прежде избирался ежегодно; теперь было постановлено, чтобы каждый директор в будущем избирался на четыре года; однако шесть из них попеременно выбывали из должности каждый год и не имели права переизбираться при выборе шести новых директоров следующего года. Ожидали, что вследствие этих преобразований собрание акционеров и совет директоров окажутся способными действовать с большим достоинством и систематичностью, чем это обыкновенно имело место прежде. Но, по-видимому, представляется невозможным посредством каких-либо преобразований сделать их способными управлять и даже принимать участие в управлении огромной страной, потому что большая часть членов всегда слишком мало заинтересована в процветании этой страны, чтоб относиться со сколько-нибудь серьезным вниманием к тому, что может содействовать ему. Часто человек, обладающий большим, а иногда и маленьким состоянием, склонен купить тысячефунтовую акцию Индийской компании исключительно ради того влияния, которое он думает получить правом голоса в собрании акционеров. Она дает ему если не участие в грабеже, то участие в назначении грабителей Индии; хотя это назначение производится советом директоров, но последний неизбежно находится более или менее в зависимости от влияния акционеров, которые не только избирают директоров, но иногда распоряжаются назначением служащих в Индии. Если только акционер может в течение нескольких лет пользоваться таким влиянием и этим способом устроить некоторое число своих друзей, то часто его мало интересует дивиденд или даже цена акции, на которой основано его право голоса. [700] О преуспевании страны, в управлении которой его акция дает ему право голоса, он редко думает. Не было и по самой природе вещей не могло быть государей, до такой степени равнодушных к счастью или несчастью своих подданных, процветанию или запустению своих владений, славе или бесчестию своего правительства, какими должны быть вследствие непреодолимых моральных причин большинство акционеров такой торговой компании. Это безразличие скорее всего должно было возрасти, а не уменьшиться от некоторых новых постановлений, сделанных в результате парламентского расследования. Например, постановлением Палаты общин было объявлено, что акционеры могут получать 8% дивиденда на капитал не ранее того, как будет уплачен долг правительству в 1400 тыс. ф., а остальные долги доведены до 1500 тыс. ф., и что все остатки дохода и чистой прибыли должны делиться на четыре части, из которых три должны уплачиваться в казначейство для общественных надобностей, а четвертая обращаться в запасный капитал для дальнейшего погашения долгов или покрытия непредвиденных расходов компании. Но если компания была плохим управителем и плохим государем, когда весь ее чистый доход и прибыль принадлежали ей и находились в ее собственном распоряжении, она вряд ли могла стать лучше, если 3/4 их должны были принадлежать другим, а 1/4 хотя и должна была употребляться на нужды компании, но под чужим контролем и с чужого разрешения.

Компании было бы, наверное, приятнее, чтобы ее собственные служащие и агенты имели удовольствие извлекать выгоды от расхищения излишков, остающихся за уплатой положенных 8% дивиденда, чем если бы эти излишки попадали в руки других людей согласно указанному постановлению. Интересы этих служащих и их близких могли преобладать на собрании акционеров и побуждать его оказывать поддержку виновникам хищений, совершенных в прямое нарушение его собственных распоряжений. Для большинства акционеров поддержание авторитета своего собственного собрания может иногда представляться делом менее важным, чем поддержка подрывающих этот авторитет.

Постановления 1773 г., однако, не положили конца беспорядкам в управлении делами компании в Индии. Несмотря на то что в продолжение кратковременного хорошего ведения дел она собрала в Калькуттском казначействе более 3 млн. ф. ст., несмотря на то что в дальнейшем она распространила свое господство или свое грабительство, присоединив некоторые богатейшие и плодороднейшие области в Индии, все было расхищено и разрушено. Компания оказалась совершенно неподготовленной к тому, чтобы остановить или сопротивляться вторжению Гайдер-Али; вследствие этих беспорядков дела компании теперь (1784 г.) находятся в большем расстройстве, чем когда-либо; чтобы предупредить немедленное банкротство, она еще раз вынужде- [701] на просить помощи у правительства. Различные планы предлагались разными партиями в целях лучшего управления делами компании, и, по-видимому, все эти планы сходятся в предположении, которое в сущности всегда было достаточно очевидным, что она совсем непригодна для управления своими территориальными владениями. Даже сама компания, по-видимому, была вполне убеждена в своей неспособности и была готова передать их правительству.

С правом владения укреплениями и гарнизонами в отдаленных и варварских странах неизбежно соединено право объявления войны и заключения мира в этих странах. Акционерные компании, имевшие одно из этих прав, постоянно пользовались и другим, которое часто определенно предоставлялось им. Как несправедливо, как легкомысленно, как жестоко пользовались они им, слишком хорошо известно после недавнего опыта.

Когда компания купцов предпринимает на свой риск и за свой счет организацию новой торговли с каким-либо отдаленным и варварским народом, может быть, целесообразно соединить их в акционерную компанию и в случае успеха предоставить им монополию этой торговли в течение некоторого количества лет. Это — самый легкий и самый естественный способ, каким государство может вознаградить их за риск опасного и дорогостоящего опыта, из которого впоследствии общество извлечет пользу. Такого рода временная монополия может быть оправдана теми же соображениями, в силу которых монополия новой машины дается ее изобретателю или новой книги — автору. Но по исте чении срока монополия, конечно, должна быть уничтожена; укрепления и гарнизоны, если было найдено необходимым завести их, должны быть переданы правительству, их стоимость должна быть упла чена компании, а торговля открыта для всех подданных государства. При постоянной монополии все другие подданные государства очень нелепо облагаются двумя налогами: во-первых, более высокой ценой товаров, которые при свободной торговле они могли бы покупать гораздо дешевле, а во-вторых, полным исключением их из отрасли торговли, заняться которой было бы удобно и выгодно многим из них. И притом они облагаются таким образом для самой бесполезной и ненужной из всех целей. Это делается лишь для того, чтобы дать возможность компании сохранять небрежность, расточительность и хищничество ее служащих, чье беспорядочное ведение дел редко позволяет дивиденду компании превосходить обычную норму прибыли в отраслях торговли, совершенно свободных, а часто заставляет его падать намного ниже этого уровня. Однако без монополии акционерные компании, как это показывает опыт, не могут долго вести какую-либо отрасль внешней торговли. Покупать на одном рынке, чтобы продать с прибылью на другом, когда на обоих имеется много конкурентов, следить не только за случайными колебаниями спроса, но и за более значительными и более частыми колебаниями в конкуренции или в удов- [702] летворении этого спроса другими торговцами, приспособлять умело и с пониманием дела ко всем этим обстоятельствам количество и качество каждого ассортимента товаров — это своего рода ведение войны, операции которой беспрерывно меняются и которая едва ли может вестись успешно без таких неослабных усилий бдительности и внимания, каких нельзя ожидать от директоров акционерной компании.

Ост-Индская компания по погашении всех своих вкладов и по истечении срока своей привилегии имеет, согласно парламентскому акту, право продолжать торговлю с Ост-Индией, сохраняя корпоративное строение акционерной компании и на корпоративные средства, наравне с остальными британскими подданными. Но при таком положении большая расторопность и внимательность частных торговцев, по всей вероятности, скоро заставят ее бросить эту торговлю.

Выдающийся французский автор, большой знаток политической экономии аббат Морелле* [* Morellet. Rйfutation de l’ouvrage qui a pour titre «Dialogues sur le Commerce des Bleds». 1770] приводит список 55 акционерных компаний для внешней торговли, учрежденных в разных странах Европы с 1600 г., которые, по его словам, все потерпели неудачу благодаря плохому управлению, несмотря на то что обладали исключительными привилегиями. Морелле был неверно осведомлен относительно истории двух или трех из них, которые не были акционерными компаниями и не кончили крахом, но зато было несколько обанкротившихся акционерных компаний, пропущенных им.

Акционерные компании могут вести успешно, по-видимому, без исключительных привилегий только те предприятия, в которых все операции могут быть сведены к так называемой рутине или к такому единообразию методов, какое допускает немного или совсем не допускает изменений. К предприятиям такого рода относятся: во-первых, банки, во-вторых, предприятия по страхованию от огня, от морского риска и каперства во время войны, в-третьих, сооружение и содержание судоходных каналов и, в-четвертых, подобные им предприятия, снабжающие водой большие города.

Хотя принципы банковского дела могут казаться до некоторой степени темными, его практика может быть сведена к точным правилам. Отступление в каких бы то ни было случаях от этих правил ради чрезвы чайного барыша от заманчивых спекуляций почти всегда в высшей степени опасно и часто гибельно для банковской компании, рискнувшей на это. Но акционерные компании в силу своей структуры обычно более усердно соблюдают установленные правила, чем частные товарищества. Поэтому такие компании, по-видимому, чрезвычайно пригодны для этого дела. Главные банки в Европе поэтому являются акционерными компаниями, и многие из них занимаются своим делом очень успешно без каких-либо исключительных привилегий. Английский банк не имеет других привилегий, кроме той, что другие банковские компании в [703] Англии не могут состоять более чем из шести лиц. Два банка в Эдинбурге являются акционерными компаниями без всяких привилегий.

Хотя стоимость риска от огня, от потерь в море или от каперства и не может быть вычислена очень точно, однако она допускает такую приблизительную оценку, которая позволяет сводить риск до некоторой степени к твердым правилам и методам. Поэтому страховое предприятие может вестись акционерной компанией без исключительных привилегий. Ни Лондонская страховая, ни Королевская биржевая страховая компании не имеют таких привилегий.

Когда судоходный канал сооружен, управление им совсем просто и легко и подчиняется точным правилам и методам. Даже сооружение его таково, что может быть сдано подрядчику с расплатой поверстно или по количеству шлюзов. То же самое, что о канале, можно сказать и о водопроводе, снабжающем водой большой город. Поэтому такие предприятия могут вестись, а часто на самом деле ведутся очень успешно под управлением акционерных компаний без исключительных привилегий.

Однако учреждение акционерной компании для какого-либо предприятия только потому, что она может оказаться способной вести это предприятие успешно, или изъятие отдельной группы купцов от действия обычных законов, которые распространяются на всех их соседей, только потому, что при таком изъятии они могут преуспевать, коне чно, не является основательным. Для того чтобы такое учрежденье было вполне целесообразно, наряду с возможностью точных правил и методов налицо должны быть еще два других обстоятельства: во-первых, должно быть совершенно очевидно, что это предприятие приносит большую и более общую пользу, чем большая часть обыкновенных предприятий; во-вторых, что оно требует большего капитала, чем тот, какой может быть без труда собран частным товариществом. Если умеренный капитал достаточен, большая полезность предприятия не может служить достаточным основанием для учреждения акционерной компании, потому что в таком случае спрос на то, что она должна производить, может быть незамедлительно и легко удовлетворен отдельными предпринимателями. Во всех четырех отмеченных выше видах предприятия налицо имеются оба эти условия.

Большая и общая польза банковских предприятий, когда они благоразумно управляются, была обстоятельно выяснена во второй книге этого исследования. Но государственный банк, который поддерживает государственный кредит и в отдельных случаях авансирует правительству весь его доход от налогов, иногда достигающий, может быть, многих миллионов, за год или два до того, как налог будет собран, требует капитала большего, чем тот, какой может быть легко собран какой-либо частной компанией.

Страховые предприятия обеспечивают значительную устойчивость состояния отдельных лиц; распределяя между многими людьми те убытки, которые разорили бы отдельное лицо, они облегчают их для [704] всего общества. Однако для того, чтобы дать эту устойчивость, страхователи должны обладать очень большим капиталом. Говорят, что перед учреждением двух акционерных страховых компаний в Лондоне генеральному прокурору был представлен список 150 частных страхователей, обанкротившихся в течение пяти лет.

То, что судоходные каналы и сооружения, необходимые иногда для снабжения больших городов водой, очень полезны для общества и в то же время часто требуют больших расходов, чем это соответствует средствам частных лиц, достаточно ясно.

За исключением четырех видов предприятий, о которых выше упоминалось, я не мог представить себе какого-либо другого, где налицо имелись бы условия, требующиеся для того, чтобы было целесообразно учреждение акционерной компании. Английская медная компания в Лондоне, компания для выплавки свинца, компания для шлифовки зеркал не имеют целью какой-либо большой или особенной пользы, которую они бы преследовали; не требуется также, по-видимому, для выполнения их целей затрат, непосильных для состояния многих частных лиц. Мне неизвестно, возможно ли свести дело, какое ведут эти акционерные компании, к таким точным правилам и методам, которые делают его пригодным для акционерных компаний, или имеют ли они основание хвалиться чрезвычайными прибылями. Горно-промышленная торговая компания давно уже обанкротилась. Акции Британской полотняной компании в Эдинбурге продаются в настоящее время много ниже своей нарицательной стоимости, хотя и выше, чем несколько лет тому назад. Акционерные компании, учрежденные с патриотической целью поддержания некоторых отдельных видов мануфактурной промышленности, кроме принесения себе вреда и уменьшения капитала всего общества, вряд ли приносят больше пользы, чем вреда. Несмотря на самые честные намерения, неизбежное пристрастие директоров к отдельным отраслям промышленности, в которые разные предприниматели завлекают их и обманывают, задерживает фактически развитие остальной промышленности и неизбежно более или менее нарушает то естественное соотношение, какое в противном случае установилось бы между правильно ведущейся промышленностью и прибылями и какое для общей промышленности страны является большим и самым действительным поощрением.

Статья II. О расходах на учреждения для образования юношества

Учреждения для образования юношества точно так же могут приносить доход, достаточный для покрытия расходов по их содержанию. Плата, или гонорар, который студент уплачивает учителю, естественно, составляет доход этого рода.

[705] Даже в тех случаях, когда вознаграждение учителя получается не из этого естественного источника, все же не представляется необходимым, чтобы оно оплачивалось за счет общих государственных доходов, собирание и расходование которых в большинстве стран предоставлено исполнительной власти. Действительно, в большей части Европы содержание школ и университетов или совсем не ложится бременем на эти общие доходы государства, или ложится очень небольшим бременем. Они повсюду содержатся главным образом за счет каких-нибудь местных или провинциальных доходов, за счет ренты с какого-либо земельного владения или процентов с капитала, предоставленного специально для этой цели иногда самим государем, иногда каким-нибудь частным жертвователем и порученного управлению особых доверенных людей.

Содействовали ли в общем эти общественные пожертвования достижению той цели, ради которой они делались? Содействовали ли они поощрению старательности и улучшению способностей преподавателей? Направляли ли они обучение в сторону целей, более полезных как для отдельного лица, так и для всего общества, чем те, какие оно, естественно, преследовало бы, будучи предоставлено самому себе? Не представляется очень трудным дать более или менее точный ответ на каждый из этих вопросов.

В любой профессии старательность большинства тех, кто занимается ею, всегда соответствует необходимости для них проявлять ее. Эта необходимость сильнее всего ощущается теми, для которых вознаграждение их профессии составляет единственный источник, из которого они рассчитывают приобрести себе состояние или даже свой обычный доход и средства к существованию. Для того чтобы приобрести это состояние или даже только получать эти средства к существованию, они должны на протяжении года выполнить определенное коли чество работы установленной стоимости; и там, где конкуренция свободна, соперничество конкурентов, которые все стараются вытеснить друг друга, вынуждает каждого стараться выполнять свою работу с известной степенью точности. Величина благ, которые могут быть получены при успехе в некоторых профессиях, может, несомненно, возбуждать иногда усилия немногих людей, отличающихся чрезвычайным честолюбием и характером. Однако большие блага, очевидно, отнюдь не необходимы для того, чтобы вызывать величайшие усилия. Соперничество и борьба делают первенство и превосходство даже в маловажных профессиях целью честолюбия и часто вызывают величайшие усилия. Напротив того, одни большие блага при отсутствии необходимости добиваться их редко бывали достаточны для того, чтобы вызвать сколько-нибудь значительные усилия. В Англии успех в профессии юриста ведет к очень заманчивым для честолюбия благам, и, однако, как мало людей, рожденных в богатых семьях, выделились здесь в этой профессии!

[706] Капиталы школ и университетов неизбежно более или менее уменьшили необходимость прилежания для преподавателей. Их средства к существованию, поскольку их источником является их жалованье, получаются, очевидно, из фонда, совершенно независимого от их успеха и репутации в их специальной профессии.

В некоторых университетах жалованье составляет только часть, и притом часто только небольшую часть, вознаграждения преподавателя, большая его часть получается от гонорара или платы, вносимой его слушателями. Необходимость усердия, хотя всегда более или менее уменьшенная, в данном случае не совсем устранена. Репутация в своей профессии имеет для преподавателя еще некоторое значение, он еще зависит от симпатий, благодарности и благоприятных отзывов тех, кто слушал его лекции; и такое благоприятное отношение к себе он приобретет скорее всего только в том случае, если заслужит его, т.е. если проявит способности и старательность при выполнении всех своих обязанностей.

В других университетах преподавателям запрещено получать от слушателей какой-либо гонорар или плату и их жалованье составляет весь заработок, который они получают от своей должности. В данном случае интересы преподавателя поставлены в самую непосредственную и прямую противоположность его обязанностям. В интересах каждого человека жить так спокойно, как это только возможно, и если его заработок останется неизменным, будет ли он или не будет выполнять некоторые очень обременительные обязанности, то, конечно, в его интересах, по крайней мере как последние обычно понимаются, или совсем пренебрегать ими, или, если он подчинен некоторой власти, которая не потерпит этого с его стороны, выполнять их так небрежно и неаккуратно, как только это допустит указанная власть. Если он по природе деятелен и трудолюбив, в его интересе проявить эту активность таким образом, чтобы извлекать из этого некоторую выгоду, но не расходовать ее на выполнение своих обязанностей, которое не принесет ему ни малейшей выгоды.

Если власть, которой он подчинен, олицетворяется в корпорации — в колледже или университете, членом которой он состоит сам и большая часть других членов которой состоит из таких же преподавателей, как и он, или будущих преподавателей, то они скорее всего будут действовать согласно, будут все очень снисходительны друг к другу, причем каждый согласится, чтобы его сосед пренебрегал своими обязанностями при условии, чтобы ему самому также позволяли пренебрегать ими. В Оксфордском университете большинство профессоров в течение уже многих лет совсем отказалось даже от видимости преподавания.

Если власть, которой преподаватель подчинен, принадлежит не столько корпорации, членом которой он является, а каким-либо другим посторонним лицам, например епископу диоцеза, губернатору [707] провинции или, может быть, одному из министров государства, в таких случаях маловероятно, чтобы ему вообще было позволено пренебрегать своими обязанностями. Но такое начальство может самое большее заставить его посвящать своим ученикам определенное число часов, т.е. читать им определенное число лекций в неделю или в год. Содержание и характер этих лекций по-прежнему будут зависеть от старательности преподавателя, а эта старательность тоже, вероятно, будет соответствовать побуждениям, которые могут у него быть для проявления ее. Помимо того, подобного рода посторонняя власть легко может осуществляться невежественно и произвольно. По своей природе она произвольна и безапелляционна, и лица, осуществляющие ее, не присутствуя сами на лекциях преподавателя и не понимая, может быть, наук, которые он должен преподавать, редко способны осуществлять эту власть с надлежащим пониманием. Нередко высокомерие, обусловленное их положением, делает их индифферентными к отправлению обязанностей, и они проявляют большую склонность делать преподавателю выговоры или легкомысленно и без всякой основательной причины отрешать его от должности. Лицо, подчиненное такой власти, неизбежно принижается этим и вместо того, чтобы быть одним из наиболее уважаемых лиц в обществе, становится одним из наиболее жалких, презираемых. Только при помощи могущественного покровительства оно может оградить себя от плохого обращения, которому оно в любой момент может подвергнуться; а такое покровительство оно скорее всего приобретет не благодаря своим способностям или старательности, проявляемой им в сфере своей специальности, а посредством угодливости перед желаниями вышестоящих и постоянной готовности жертвовать правами, интересами и достоинством корпорации, членом которой оно состоит. Все, кому приходилось более или менее продолжительное время наблюдать управление какимнибудь французским университетом, должны были иметь случай заметить последствия, к каким, естественно, ведет произвольная и посторонняя власть подобного рода.

Все, что принуждает определенное количество студентов посещать какой-либо колледж или университет, независимо от достоинств или репутации преподавателей, в большей или меньшей степени ведет к уменьшению необходимости таких достоинств и репутации.

Права, даваемые ученой степенью в области искусства, юриспруденции, естественных наук и богословия, если она может быть получена только после пребывания в продолжение определенного числа лет в известных университетах, неизбежно заставляют определенное количество студентов поступать в эти университеты независимо от достоинств и репутации преподавателей. Особые права бакалавров представляют собой своего рода уставы об ученичестве, которые столь же содействовали улучшению образования, как последние содействовали улучшению ремесел и мануфактур.

[708] Благотворительные фонды для содержания кафедр, стипендии для учащихся и т. п. неизбежно привлекают известное количество студентов в определенные колледжи независимо от достоинств этих последних. Если бы студентам, пользующимся этими благотворительными фондами, была предоставлена свобода выбирать колледж по своему вкусу, то она, возможно, могла бы вести к возбуждению некоторого соревнования между различными колледжами. Напротив, правило, воспрещающее даже независимым членам колледжа покидать его и переходить в другой, не испросив и не получив предварительно разрешения у колледжа, который они намереваются оставить, много содействует уничтожению такого соревнования.

Если в каждом колледже учитель или преподаватель, который должен обучать каждого студента всем искусствам и наукам, не выбирается добровольно самим студентом, а назначается главою колледжа; если в случае его небрежного отношения к делу, неспособности и плохого поведения студенту не будет разрешено переменить его на другого, не испросив предварительно и не получив на это разрешения, то такое правило будет вести не только к уничтожению всякого соревнования между преподавателями одного и того же колледжа, но и к уменьшению необходимости для них проявлять усердие и внимание по отношению к своим ученикам. Такие преподаватели, хотя и очень хорошо оплачиваемые своими студентами, могут оказаться столь же расположенными пренебрегать ими, как и те, которые совсем не получают от них платы или не имеют другого вознаграждения, кроме своего жалованья.

Если преподаватель человек не глупый, для него должно быть неприятно сознание, что, преподавая своим студентам, он говорит или читает пустяки или нечто такое, что очень мало отличается от пустяков. Точно так же ему должно быть неприятно замечать, что большая часть студентов не посещает его лекций или, может быть, присутствует на них, достаточно ясно обнаруживая свое пренебрежение, презрение и насмешку. Поэтому, если он обязан прочесть определенное число лекций, одни эти мотивы, помимо всяких других соображений, могут побудить его дать себе труд читать сколько-нибудь сносные лекции. Впрочем, могут быть пущены в ход различные средства, освобождающие от необходимости проявлять такую старательность. Вместо того чтобы самостоятельно излагать своим ученикам науку, которую он хочет преподавать им, преподаватель может читать им какую-нибудь книгу на эту тему; а если она написана на иностранном и мертвом языке, то, переводя ее на их родной язык или, что причинит ему еще менее беспокойства, заставляя их переводить ее и время от времени вставляя замечание от себя, он может обольщать себя мыслью, что читает лекцию. Малейшая степень знания и усердия позволит ему делать это, не навлекая на себя насмешки или презрения и не говоря ничего такого, что было бы действительно глупо, нелепо или смешно. В то же самое [709] время дисциплина колледжа может позволить ему принудить всех своих учеников к самому аккуратному посещению его постыдных лекций и к сохранению самого приличного и почтительного поведения во время их чтения.

Дисциплина в колледжах и университетах, по общему правилу, установлена не ради блага студентов, а в интересах или, правильнее выражаясь, для удобства преподавателей. Ее цель во всех случаях — это поддержать авторитет учителя и, независимо от того, пренебрегает ли он своими обязанностями или выполняет их, принудить студентов во всех случаях относиться к нему так, как если бы он выполнял их с вели чайшей старательностью и талантом. Дисциплина как будто предполагает мудрость и добродетель у одних и величайшую слабость и неразумие у других. Везде, где учителя действительно выполняют свои обязанности, не бывает примеров, я уверен, чтобы большинство студентов пренебрегало своими обязанностями. Не требуется совсем никакой дисциплины для принуждения посещать лекции, которые действительно заслуживают этого, потому что хорошо известно, где такого рода лекции читаются. Принуждение и дисциплина могут быть, без сомнения, до известной степени необходимы для того, чтобы заставить детей или совсем маленьких мальчиков не пренебрегать теми предметами обучения, усвоение которых признается необходимым для них в этот ранний период жизни; но по достижении 12или 13-летнего возраста, если только учитель выполняет свои обязанности, принуждение или дисциплина вряд ли могут оказаться необходимыми для прохождения той или иной части образования. Таково великодушие и благородство большей части молодых людей, что, отнюдь не будучи склонны игнорировать или презирать наставления своего учителя, если только он обнаруживает хотя сколько-нибудь серьезное стремление быть полезным им, они обычно склонны прощать значительные упущения при исполнении им своих обязанностей и иногда даже скрывать от публики грубое пренебрежение ими.

Следует отметить, что наилучшие результаты получаются, по общему правилу, в тех отраслях обучения, для которых не существует общественных школ. Если молодой человек посещает фехтовальную или танцевальную школу, он, правда, не всегда научится очень хорошо фехтовать или танцевать, но редко он не научится вообще фехтованию или танцам. Хорошие результаты школ верховой езды обычно не столь заметны. Расходы на содержание школы верховой езды так велики, что в большинстве мест они являются учреждениями общественными. Три наиболее важные части общего образования — чтение, письмо и счет — все еще принято больше усваивать в частных школах, а не в общественных, и очень редко бывает, чтобы кто-либо не сумел усвоить их в той степени, в какой это необходимо.

В Англии общественные школы находятся в гораздо меньшем упадке, чем университеты. В школах юношество обучается или по крайней [710] мере может обучаться греческому и латинскому языкам, т. е. всему, чему учителя, согласно их заявлениям, учат или чему они должны, согласно ожиданиям, учить. В университетах же молодежь не обучается и не всегда находит надлежащие средства обучаться тем наукам, обучение которым составляет обязанность этих корпораций. Вознаграждение школьного учителя в большинстве случаев зависит главным образом, а в некоторых случаях почти целиком от платы, вносимой его учениками. Школы не обладают исключительными привилегиями. Для получения степени нет необходимости, чтобы данное лицо представило удостоверение о том, что училось определенное число лет в общественной школе. Если после экзамена оно оказывается знающим все то, что преподается в школе, его не спрашивают, где он учился.

Те отрасли знания, которые обычно преподаются в университетах, преподаются, можно сказать, не очень хорошо. Но если бы не было таких учреждений, то этим предметам обычно совсем не обучались бы, и как отдельные лица, так и общество в целом очень сильно чувствовало бы отсутствие этих важных отраслей образования.

Современные университеты Европы в своем большинстве были первоначально духовными корпорациями, учрежденными для образования священников. Они основывались властью папы и настолько находились под его непосредственным покровительством, что их члены, безразли чно — профессора или студенты, пользовались тем, что в ту эпоху называлось привилегией духовенства, т. е. были изъяты из гражданской юрисдикции тех стран, где находились их университеты, и были подсудны только церковным трибуналам. В большинстве этих университетов преподавалось то, что соответствовало цели их учреждения, — теология или предметы, служившие только подготовкой к теологии.

Когда христианство было впервые признано государственной религией, испорченный латинский язык сделался общим языком всех западных областей Европы. В соответствии с этим церковная служба велась на этом испорченном латинском языке и на него же была переведена Библия, читавшаяся в церквах, т.е. на общеупотребительный язык страны. После нашествия варварских народов, разрушивших Римскую империю, латинский язык постепенно вышел из употребления во всех странах Европы. Но благоволение народа, естественно, сохраняет установившиеся религиозные формы и церемонии долгое время после того, как исчезают обстоятельства, впервые вызвавшие их к жизни и делавшие их разумными. Поэтому, хотя масса народа нигде уже не понимала латинского языка, вся церковная служба по-прежнему отправлялась на этом языке. Таким образом, в Европе, как и в Древнем Египте, появились два языка: язык священников и язык народа. Но представлялось необходимым, чтобы священники хотя немного понимали тот священный и ученый язык, на котором они должны были отправлять церковную службу; поэтому изучение латинского [711] языка с самого начала составляло существенную часть университетского обучения.

Не так обстояло дело с языком греческим или европейским. Непогрешимые декреты церкви провозгласили латинский перевод Библии, обычно называемый латинской Вульгатой, продиктованным божественным вдохновением и потому равным по авторитету с греческим и европейским оригиналами. Поскольку в силу этого знание обоих языков не было абсолютно необходимо для церковника, изучение их долгое время не составляло обязательной части обычного курса университетского образования. Как меня уверяют, в Испании есть такие университеты, где изучение греческого языка никогда не входило в этот курс. Первые реформаторы нашли греческий текст Нового Завета и даже еврейский текст Древнего Завета более благоприятным для их взглядов, чем перевод Вульгаты, который, как это естественно можно было предположить, был постепенно приспособлен для подтверждения доктрин католической церкви. Они поэтому занялись разоблачением многочисленных ошибок этого перевода, который римско-католи ческое духовенство ввиду этого было поставлено в необходимость защищать или комментировать. Но это не могло быть надлежащим образом выполнено без некоторого знакомства с оригинальными языками, изучение которых было поэтому введено постепенно в большей части университетов, как в принявших учение реформации, так и в отвергавших его. Греческий язык входил во все области того классического образования, которое, хотя оно сперва культивировалось главным образом католиками и итальянцами, вошло в моду как раз около того времени, когда стали распространяться идеи реформации. Поэтому в большинстве университетов этот язык изучался до философии и сейчас же после того, как студент приобретал некоторые познания в латинском языке. Поскольку еврейский язык не стоит ни в какой связи с классическим образованием и, за исключением Священного Писания, на нем не написано ни одной книги, заслуживающей какого-либо внимания, постольку изучение его обычно начинается только после курса философии, когда студент уже приступил к изучению теологии. Первоначально зачатки греческого и латинского языков преподавались в университетах, а в некоторых из них это практикуется и по сию пору. В других предполагается, что студент приобрел уже предварительно хотя бы самые первые познания в одном или в обоих этих языках, изучение которых продолжает составлять повсюду весьма существенную часть университетского образования.

Древняя греческая философия подразделялась на три больших отдела: физика, или натуральная философия, этика, или моральная философия, и логика. Такое общее подразделение представляется вполне соответствующим самой природе вещей.

Великие явления природы, движение небесных тел, затмения, кометы, гром, молния и другие необычные метеорологические явления; [712] рождение, жизнь, рост и разложение растений и животных — все это такие предметы, которые, поскольку они неизбежно вызывают удивление, естественно, возбуждают любопытство и желание человечества дознаться их причин. Сперва суеверие пыталось удовлетворить это любопытство, объясняя все удивительные явления непосредственной деятельностью богов. Затем философия пыталась объяснить их более простыми причинами или такими, которые лучше известны человечеству, чем действия богов. Так как эти великие явления представляют собой первые объекты человеческого любопытства, то и наука, старавшаяся объяснить их, естественно, должна была явиться первой отраслью философии, которая разрабатывалась. И, действительно, первые философы, о которых история сохранила какие-либо сведения, были натурфилософами.

Во все эпохи и во всех странах мира люди должны были обращать внимание на характеры, стремления и действия друг друга: им приходилось устанавливать и одобрять с общего согласия многочисленные важные правила и обычаи человеческого поведения. Как только распространилось умение писать, мудрые люди или люди, воображавшие себя таковыми, естественно, пытались увеличить количество таких установленных и почитаемых правил и высказать свое собственное понимание того, что является надлежащим или ненадлежащим поведением, прибегая иногда к более искусственной форме иносказаний, подобно басням Эзопа, а иногда к более простой форме изречений, каковы притчи Соломона, стихи Феогниса или Фокилида и некоторые произведения Гезиода. Они могли, таким образом, продолжать долгое время свое творчество, умножая число таких правил благоразумия и нравственности, даже не пытаясь привести их в более или менее отчетливую и упорядоченную систему, не говоря уже об объединении их одним или несколькими общими принципами, из которых они все вытекали бы, как следствия вытекают из своих естественных причин. Прелесть систематического расположения различных наблюдений, объединенных немногими общими принципами, впервые заметна в грубых попытках этой древней эпохи создать натуральную философию. Нечто в том же роде пытались впоследствии создать и в области морали. Правила поведения в повседневной жизни были сгруппированы в известном методическом порядке и объединены немногими общими принципами, как раньше пытались сгруппировать и объединить явления природы. Наука, ставящая себе задачей исследование и объяснение этих объединяющих принципов, и есть то, что, собственно, называют моральной философией.

Различные авторы предлагают различные системы натуральной и моральной философии, но доводы, которые они приводили в обоснование этих систем, далеко не всегда будучи доказательными, часто представляли собой в лучшем случае малообоснованные предположения, а иногда просто софизмы, основывавшиеся исключительно на не- [713] точности и двусмысленности обиходного языка. Во все эпохи спекулятивные системы принимались на основе соображений столь неосновательных, что они никогда не могли бы определять суждение здравомыслящих людей в делах, связанных с малейшим денежным интересом. Грубая софистика вообще вряд ли когда-либо имела влияние на мнение человечества, за исключением вопросов философии и умозрения, причем в этих областях она часто пользовалась наибольшим влиянием. Сторонники каждой системы натуральной и моральной философии, естественно, старались разоблачить слабость доводов, приводимых в обоснование систем, противоположных их собственной. Исследуя эти доводы, они необходимо приходили к выяснению различия между доводами, основанными на вероятности, и доводами доказательными, между доводами ложными и убедительными; из наблюдений, вызванных исследованием этого рода, необходимо развилась логика, или наука об общих принципах правильного и неправильного мышления. Хотя она возникла после физики и этики, она обыкновенно преподавалась — не во всех, правда, но в большей части древних школ философии — до обеих этих наук. Полагали, по-видимому, что студент должен хорошо усвоить различие между правильным и неправильным мышлением прежде, чем приступить к обсуждению вопросов столь большого значения.

Такое старинное подразделение философии на три отдела в большинстве университетов Европы сменилось подразделением ее на пять отделов.

В древней философии все учения, касавшиеся природы человеческого духа или божества, составляли часть системы физики. В чем бы ни состояла, по предположению их, сущность, они являлись частями великой системы вселенной и притом такими частями, которые проявляли в высшей степени важное действие. Все, что человеческий разум мог заключать или предполагать относительно них, составляло как бы две главы, притом, без сомнения, две очень важные главы той науки, которая хотела объяснить происхождение и изменения великой системы вселенной. Но в университетах Европы, где философия преподавалась лишь в качестве вспомогательной науки для теологии, было естественно останавливаться на этих двух главах дольше, чем на какой-либо другой главе науки. Постепенно они все более и более расширялись и подразделялись на многие второстепенные главы, пока, наконец, учение о духе, о котором так мало может быть известно, не заняло в системе философии столько же места, сколько и учение о телах, о которых так много может быть известно. Учения об этих двух предметах были признаны составляющими две самостоятельные науки. Так называемая метафизика, или учение о духе (пневматика), была противопоставлена физике и разрабатывалась не только как более возвышенная, но и как более полезная для целей специальной профессии наука. Область знания, открытая для опыта и наблюдения, об- [714] ласть знания, в которой тщательное внимание способно приводить к столь многочисленным полезным открытиям, была оставлена почти в полном пренебрежении. Напротив, тщательно разрабатывалась та область, где, помимо весьма немногих простых и почти очевидных истин, самое тщательное исследование не может ничего открыть, кроме мрака и неизвестности, и поэтому способно породить только ненужные тонкости и софизмы.

Когда эти две науки были, таким образом, противопоставлены одна другой, сравнение между ними, естественно, привело к появлению третьей науки, так называемой онтологии, или науки, рассматривавшей качества и свойства, общие предметам двух других наук. Но если бессодержательные тонкости и софизмы составляли главную часть метафизики, или учения о духе, различных школ, то исключительно из них состояла вся эта паутина онтологии, которую точно так же называли иногда метафизикой.

Все то, что вело к счастью и совершенствованию человека, рассматриваемого не только как отдельная личность, но и членом семьи, государства или великого целого — человечества, составляло предмет исследования древней моральной философии. В этой философии обязанности человека признавались средствами для счастья и улучшения человеческой жизни. Когда же моральная философия и натурфилософия стали преподаваться как науки, подсобные для теологии, на обязанности человека стали смотреть главным образом как на средство для счастья в будущей жизни. В древней философии совершенная добродетель изображалась необходимо приносящей человеку, обладающему ею, совершенное счастье в этой жизни. В современной философии она часто изображалась как нечто по общему правилу или почти всегда несовместимое с какой бы то ни было степенью счастья в этой жизни; небесного блаженства, согласно ей, можно было достичь только путем покаяния и умерщвления плоти, смирения и суровой жизни монаха, а не свободным, великодушным и благородным поведением человека. Казуистика и аскетическая мораль составляли в большинстве случаев главное содержание школьной моральной философии. Наиболее важная из всех отраслей философии оказалась, таким образом, больше всего извращенной.

Ввиду изложенного обычный порядок философского обучения в большинстве европейских университетов был таков: в первую очередь преподавалась логика; на втором месте стояла онтология; третье место занимала пневматология, включая сюда учение о природе челове ческой души и божества; на четвертом месте следовала извращенная система моральной философии, которая признавалась непосредственно связанной с теориями пневматологии, с бессмертием человеческой души и наградами и наказаниями со стороны божественной справедливости, каких следовало ожидать в будущей жизни; краткая и поверхностная система физики обычно заключала курс обучения.

[715] Все изменения, какие европейские университеты ввели, таким образом, в древний курс философии, имели в виду образование духовенства и превращение этого курса в более подходящее введение к изучению теологии. Но добавочное количество тонкостей и софистики, казуистики и аскетической морали, введенное в него этими изменениями, безусловно, не сделало его более пригодным ни для воспитания светских людей, ни для развития умственных способностей или улучшения характера.

Этот курс философии и теперь еще преподается в большей части университетов Европы, преподается с большим или меньшим усердием в зависимости от того, насколько устройство каждого отдельного университета делает это усердие более или менее необходимым для преподавателей. В некоторых из наиболее богатых и лучше всего снабженных средствами университетах учителя ограничиваются преподаванием немногих, не связанных между собою отрывков и кусков этого извращенного курса, причем даже их они обычно преподают очень небрежно и поверхностно.

Успехи, сделанные в современную эпоху в различных областях философии, в большей своей части были сделаны не в университетах, хотя, без сомнения, некоторые из них были достигнуты в последних. Большинство университетов даже не очень спешило воспринять эти достижения после того, как они были сделаны, а некоторые из этих ученых обществ предпочитали оставаться в течение долгого времени святилищем, где отвергнутые системы и устарелые предрассудки находили убежище и защиту после того, как они были изгнаны из всех уголков мира. По общему правилу, наиболее богатые и лучше всего снабженные университеты проявляли наибольшую медлительность в принятии этих достижений и больше всего сопротивлялись сколько-нибудь значительным изменениям в установленном плане обучения. Эти нововведения находили более легкий доступ в некоторые из более бедных университетов, где преподаватели, самое существование которых зависело главным образом от их репутации, были вынуждены больше считаться с новыми течениями мысли.

Но, хотя общественные школы и университеты Европы первоначально устраивались только для образования определенной профессии духовенства и хотя они не всегда достаточно усердно обучали своих учеников даже тем наукам, которые считались необходимыми для этой профессии, они все же постепенно взяли на себя образование почти всех других людей, в частности почти всего дворянства и состоятельных лиц. Это, по-видимому, лучший способ затратить с пользой продолжительный промежуток между детством и тем периодом жизни, когда человек серьезно приступает к практической деятельности, к той работе, какой ему придется заниматься до конца своих дней. Однако большая часть того, чему обучают в школах и университетах, не является наиболее подходящей подготовкой к этой деятельности.

[716] В Англии с каждым днем все более входит в обычай посылать молодых людей путешествовать за границу сейчас же после окончания школы, не определяя их ни в какой университет. Как утверждают, наша молодежь обычно возвращается домой, много приобретя в своих путешествиях. Молодой человек, уезжающий за границу 17 или 18 лет и возвращающийся домой 21 года, возвращается старше на три или четыре года по сравнению с тем, каким уезжал за границу, в этом возрасте очень трудно не развиться и не приобрести значительных знаний за три или четыре года. За время своих путешествий он обыкновенно приобретает некоторые познания в одном или двух иностранных языках — познания, впрочем, редко достаточные для того, чтобы он мог как следует говорить или писать на них. Во всех остальных отношениях он обыкновенно возвращается более тщеславным, более безнравственным и более неспособным к какому бы то ни было занятию или делу, чем это могло бы быть, если бы он оставался дома. Благодаря странствованиям в столь юном возрасте и бесплодной затрате самых драгоценных лет жизни на самый легкомысленный разгул, вдали от надзора и контроля родителей и родственников, все полезные привы чки, какие могли в некоторой степени воспитать в нем прежние годы обучения, вместо того чтобы упрочиться, почти неизбежно утратили над ним силу или совсем исчезли. Только дурная репутация, до которой университеты позволили себе докатиться, могла сделать распространенным столь нелепый обычай, как путешествия в этот ранний период жизни. Отправляя своего сына за границу, отец избавляет себя, по крайней мере на некоторое время, от неприятности видеть своего сына шатающимся без дела, ни к чему не пристроенным и на его глазах идущим к гибели.

Таковы были результаты некоторых из современных образовательных учреждений.

В иные эпохи и у других народов существовали, по-видимому, другие программы и другие учреждения для образования.

В республиках Древней Греции каждый свободный гражданин обучался под контролем государственной власти гимнастическим упражнениям и музыке. Посредством гимнастических упражнений имелось в виду закалить его тело, развить в нем мужество и подготовить его к тяготам и опасностям войны; и так как греческое ополчение, согласно всем сообщениям, было одним из лучших, которые когда-либо существовали, то эта часть их общественного воспитания, надо думать, вполне отвечала цели, для которой она была установлена. Посредством другой его части — музыки — имелось в виду, по крайней мере по мнению философов и историков, которые описали нам эти учреждения, гуманизировать ум, смягчать характер и располагать его к выполнению всех социальных и нравственных обязанностей общественной жизни.

[717] В Древнем Риме упражнения на Марсовом поле служили той же цели, что и гимназии в Древней Греции, и, как кажется, служили ей столь же хорошо. Но у римлян не было ничего, что соответствовало бы музыкальному образованию греков. Однако нравственный уровень римлян как в частной, так и в общественной жизни, по-видимому, был не только не ниже, но, в общем, гораздо выше, чем у греков. То, что они в частной жизни стояли в этом отношении выше, свидетельствуют нам Полибий* [* Polybius. Hist. VI, 54] и Дионисий Галикарнасский, два писателя, хорошо знакомые с обоими народами; и весь характер греческой и римской истории свидетельствует нам о превосходстве общественных нравов римлян. Спокойный характер и умеренность борющихся партий представляются наиболее важными чертами в общественных нравах свободного народа. Между тем партии в Греции отличались почти всегда насильственными действиями и склонностью к кровопролитию, тогда как до эпохи Гракхов ни одна из римских партий не пролила никогда ни капли крови, а со времен Гракхов римскую республику можно считать фактически переставшей существовать. Вопреки, таким образом, весьма почтенному авторитету Платона, Аристотеля и Полибия и вопреки весьма остроумным соображениям, какими Монтескье пытается подкрепить этот авторитет, представляется вероятным, что музыкальное воспитание греков мало отразилось на улучшении их нравов, поскольку при отсутствии такого воспитания нравы римлян в общем были выше. Уважение этих древних мудрецов к учреждениям своих предков располагало их, вероятно, находить большую политическую мудрость в том, что было, быть может, только старинным обычаем, существовавшим без перерыва с самого раннего периода этих обществ до того времени, когда они достигли значительной степени цивилизации. Музыка и танцы служат большим развлечением почти у всех варварских народов и считаются большим талантом, делающим каждого человека способным развлекать общество. Это наблюдается в наше время у негров на Африканском побережье. То же имело место у древних кельтов, у древних скандинавов и, как мы можем видеть у Гомера, у древних греков в эпоху, предшествовавшую Троянской войне. Когда греческие племена сложились в небольшие республики, изучение этих искусств в течение долгого времени, естественно, составляло часть государственного и общего воспитания народа.

Учителя, которые обучали молодых людей музыке или военным упражнениям, по-видимому, не оплачивались и даже не назначались государством ни в Риме, ни даже в Афинах, той греческой республике, о законах и обычаях которой мы лучше всего осведомлены. Государство требовало, чтобы каждый свободный гражданин подготовил себя к защите его во время войны и с этой целью прошел курс военных уп- [718] ражнений, но оно предоставляло ему учиться у тех преподавателей, каких он найдет, и, как кажется, ничего не давало на эту цель, если не считать предоставления общественного поля или места для упражнений, где он мог практиковаться и выполнять последние.

В ранние периоды существования греческих и Римской республик другие части образования состояли, по-видимому, в обучении чтению, письму и счету согласно правилам арифметики того времени. Эти знания более богатые граждане, как кажется, приобретали часто у себя на дому с помощью домашних учителей, которые обыкновенно были рабами или вольноотпущенниками, а более бедные граждане — в школах таких учителей, которые делали себе ремесло из преподавания за плату. Эти отделы образования были целиком предоставлены заботам родителей и опекунов каждого отдельного лица. Нет данных, чтобы государство когда-либо брало на себя надзор или руководство ими. Впрочем, по законам Солона, дети освобождались от обязанности содержать в старости тех родителей, которые не обучили их какой-нибудь полезной профессии или ремеслу.

С развитием культуры и просвещения, когда вошли в моду философия и риторика, люди богатые и состоятельные стали посылать своих детей в школы философов и риторов для обучения этим модным наукам; школы эти, однако, не содержались на государственные средства; оно долгое время лишь терпело их. Спрос на философию и риторику в течение долгого времени был так незначителен, что первые учителя, сделавшие себе профессию из той или другой, не могли найти постоянного занятия в каком-нибудь одном городе, а были принуждены странствовать из одного места в другое. Так жили Зенон Элейский, Протагор, Горгий, Гиппий и многие другие. С усилением спроса школы философии и риторики сделались постоянными сперва в Афинах, а потом в ряде других городов. Тем не менее государство, как кажется, никогда в своем поощрении их не шло дальше предоставления некоторым из них специального помещения для занятий, которое нередко отводилось также и частными жертвователями. Государство, по-видимому, предоставило Академию Платону, Лицей — Аристотелю и Портик — Зенону из Цитты, основателю стоической школы. Эпикур завещал свои сады своей собственной школе. Однако, насколько известно, до времени Марка Антония ни один учитель не получал никакого жалованья от государства и вообще не имел иного вознаграждения, кроме гонорара или платы за учение от своих учеников. Пенсия, пожалованная этим императором-философом, как нам сообщает Лукиан* [* Lucian. Eunuchus. С ad. 3], одному из учителей философии, вероятно, выдавалась только при его жизни. В ту пору не существовало ничего, соответствующего ученой степени, и для занятия какой-либо профессией или ремеслом не было необходимости прослушать курс одной из этих школ. Если бы учени- [719] ков не привлекало к ним сознание их полезности, закон все равно не принуждал никого посещать эти школы и не давал никому вознаграждения за посещение их. Учителя не обладали никакими правами и никакой властью над своими учениками, если не считать того естественного авторитета, каким в глазах юношества всегда пользуются те, кому поручена та или иная часть их образования, кто отличается высшей добродетелью и способностями.

В Риме изучение гражданского права составляло часть образования не большинства граждан, а лишь некоторых семей. Но молодые люди, желавшие изучать право, не имели к своим услугам общественных школ, которые они могли бы посещать, и не обладали другими способами ознакомиться с ним, кроме более частого общения с теми из своих родственников и друзей, которые считались сведущими в праве. Не лишним будет, пожалуй, заметить, что, хотя часть законов Двенадцати таблиц была заимствована из законов некоторых древних греческих республик, ни в одной из них в Древней Греции право, по-видимому, не развилось до степени науки. В Риме оно очень рано превратилось в науку, и там граждане, считавшиеся сведущими в ней, пользовались большой известностью. В республиках Древней Греции, в особенности в Афинах, обыкновенные суды состояли из многочисленных, а потому и беспорядочных народных коллегий, которые часто выносили свои приговоры наудачу или так, как то внушалось криками и партийным духом. Позор несправедливого решения дела, когда он делится между 500, 1000 и 1500 людей (ибо некоторые их суды были столь многочисленны), не мог ложиться очень большой тяжестью на отдельное лицо. В Риме, напротив, главные суды состояли из одного судьи или очень малого числа судей, на репутации которых, поскольку они всегда обсуждали дела публично, должно было сильно отражаться всякое несправедливое или опрометчивое решение. В сомнительных случаях такие суды в стремлении избегнуть порицания естественно стремились прикрыться примером или прецедентом, установленным судьями, заседавшими раньше в этом же или в другом каком-нибудь суде. Этот интерес к практике и прецедентам необходимо придал римскому праву ту прочную и последовательную систему, в которой оно дошло до нас; такое же влияние он оказывал на право всякой другой страны. Превосходство римского характера над греческим, которое отмечают Полибий и Дионисий Галикарнасский, скорее всего объясняется лучшим устройством их судов, а не одной из тех причин, которые выдвигают эти авторы. Как передают, римляне особенно отличались своим высоким уважением к присяге, а люди, привыкшие приносить присягу только перед внимательным и хорошо осведомленным судом, естественно, будут относиться с большей осторожностью к тому, что они показывают под присягой, чем люди, привыкшие присягать перед шумными и беспорядочными собраниями.

[720] Следует, бесспорно, признать, что как гражданские, так и военные способности греков и римлян по меньшей мере не уступали способностям любой из современных наций. Наши предрассудки, пожалуй, даже располагают нас скорее переоценивать способности первых. Но, за исключением военного дела, государство, по-видимому, не проявляло особых забот для развития этих способностей; в самом деле, я не могу поверить, чтобы музыкальное образование греков имело большое значение в этом отношении. Однако находились учителя для обучения богатых людей этих народов всем тем искусствам и наукам, обучение которым в данном обществе считалось для них необходимым или приличествующим. Спрос на такое преподавание порождал, как всегда, соответствующие способности и умение; и соревнование, которое всегда неизбежно вызывает неограниченная конкуренция, довело эти способности до высшей степени совершенства. Судя по тому вниманию, которое возбуждали древние философы, по влиянию, какое они приобретали над мнениями и убеждениями своих слушателей, по их способности придавать определенную окраску и характер поведению и разговору последних, они, по-видимому, значительно превосходили современных учителей. В новейшее время старательность общественных преподавателей более или менее ослабляется ввиду условий, делающих их более или менее независимыми от успеха и репутации в специальности. То обстоятельство, что они получают жалованье, ставит также частного учителя, который пожелал бы конкурировать с ними, в такое же положение, в каком находится купец, желающий торговать при отсутствии премии, конкурируя с купцами, получающими значительную премию. Если он продает свои товары приблизительно по той же цене, он не может иметь такую же прибыль, и его неизбежно ожидает печальная участь — по меньшей мере бедность и нищета, если не полное разорение и гибель. Если же он попробует продавать их дороже, то у него будет так мало покупателей, что обстоятельства его значительно не улучшатся. Помимо того, во многих странах ученая степень необходима или по крайней мере чрезвычайно важна для людей ученых профессий, т. е. для преобладающей части тех, кто хочет заняться учеными профессиями. Но эту степень можно получить, только посещая лекции общественных преподавателей. Самые серьезные занятия под руководством самого способного частного учителя не всегда могут дать право на соискание степени. Эти различные причины привели к тому, что в новейшее время частные преподаватели тех наук, какие обычно преподаются в университете, обычно считаются самым низшим разрядом людей свободных профессий. Человек действительно способный едва ли может найти более унизительное и более невыгодное занятие, чем сделаться частным учителем. Таким-то образом стипендии и оклады школ и колледжей не только уменьшили старательность общественных преподавателей, [721] но и сделали почти невозможным иметь сколько-нибудь хороших частных преподавателей.

Если бы не существовало никаких общественных образовательных учреждений, то не преподавались бы науки, на которые отсутствует спрос или изучение которых по условиям времени не было бы необходимым, желательным или по меньшей мере не требовалось бы модой. Частный учитель при таких условиях никогда не мог бы с выгодой обучать всеми отвергнутой и устаревшей научной системе или науке, признаваемой всеми совершенно бесполезной и педантической смесью софизмов и нелепостей. Такие системы и науки могут уцелеть только в таких образовательных корпорациях, благосостояние и доход которых в значительной степени не зависят от репутации и совсем не зависят от их деятельности. Если бы не существовало общественных образовательных учреждений, молодой человек благородного происхождения, старательный и способный, прошедший самый полный курс образования, какой только можно было бы пройти по условиям его времени, не мог бы вступить в жизнь, оставаясь совершенно невежественным во всем том, что составляет содержание обычных разговоров воспитанных и светских людей.

Не существует общественных заведений для образования женщин, и в результате этого в обычном курсе их обучения нет ничего бесполезного, нелепого или фантастического. Их обучают тому, что родители или опекуны считают нужным или полезным для них изучить, и ничему иному их не учат. Все части образования явно направлены к какой-нибудь полезной цели: или к развитию естественной привлекательности их личности, или к воспитанию в них сдержанности, скромности, целомудрия и бережливости, к подготавливанию их к роли хозяйки семьи и к умению вести себя в качестве таковой. Во все периоды своей жизни женщина чувствует какие-либо удобства или преимущества от полученного ею образования. Напротив, редко бывает, чтобы мужчина в какой-либо период своей жизни извлекал какие-либо удобства или преимущества из наиболее трудных и обременительных частей своего образования.

Могут спросить, не должно ли общество в силу этих оснований совсем игнорировать народное образование? Или если оно должно уделять известное внимание, то каковы должны быть различные виды образования, которым оно должно содействовать в отношении различных классов народа? Каким образом оно должно содействовать им? В некоторых случаях общее состояние общества необходимо ставит большинство отдельных личностей в такое положение, которое, естественно, развивает в них без всякого содействия правительства почти все способности и качества, которые это состояние общества требует или может допускать. В других случаях общее состояние общества не ставит большинство отдельных лиц в такое положение, и тогда становится необходимым некоторое вмешательство правитель- [722] ства, чтобы предотвратить почти полное развращение и упадок нравственности широких масс народа.

C развитием разделения труда занятие подавляющего большинства тех, кто живет своим трудом, т. е. главной массы народа, сводится к очень небольшому числу простых операций, чаще всего к одной или двум. Но умственные способности и развитие большей части людей необходимо складываются в соответствии с их обычными занятиями. Человек, вся жизнь которого проходит в выполнении немногих простых операций, причем и результаты их, возможно, всегда одни и те же или почти одни и те же, не имеет случая и необходимости изощрять свои умственные способности или упражнять свою сообразительность для придумывания способов устранять трудности, которые никогда ему не встречаются. Он поэтому, естественно, утрачивает привычку к такому упражнению и обыкновенно становится таким тупым и невежественным, каким только может стать человеческое существо. Его умственная тупость делает его не только неспособным находить удовольствие или участвовать в сколько-нибудь разумной беседе, но и понимать какое бы то ни было благородное, великодушное или нежное чувство, а следовательно, и составлять сколько-нибудь правильное суждение относительно многих даже обычных обязанностей частной жизни. О великих и общих интересах своей страны он вообще не способен судить, и, если не прилагаются чрезвычайные усилия, чтобы повлиять на него, он оказывается столь же неспособным защищать свою страну во время войны. Однообразие неподвижной жизни, естественно, подрывает мужество его характера и заставляет его с ужасом взирать на беспорядочную, неверную и полную случайностей жизнь солдата. Оно ослабляет даже деятельность его тела и делает его неспособным напрягать свои силы сколько-нибудь продолжительное время для иного какого-либо занятия, кроме того, к которому он приу чен. Его ловкость и умение в его специальной профессии представляются, таким образом, приобретенными за счет его умственных, социальных и военных качеств. Но в каждом развитом цивилизованном обществе в такое именно состояние должны неизбежно впадать трудящиеся бедняки, т. е. главная масса народа, если только правительство не прилагает усилий для предотвращения этого.

Иначе обстоит дело в варварских обществах, как они обычно называются, в обществах охотничьих, пастушеских и даже земледельческих на той низкой ступени земледелия, которая предшествует успехам мануфактурной промышленности и расширению внешней торговли. В таких обществах разнообразие занятий каждого человека вынуждает его развивать свои способности и придумывать средства для устранения постоянно возникающих затруднений. Все время дается пища изобретательности, и ум не может впасть в ту тупую сонливость, которая в цивилизованном обществе притупляет умственные способности почти всех членов низших классов народа. В этих так на- [723] зываемых варварских обществах каждый человек, как уже указано, является воином. Каждый человек вместе с тем является в некоторой степени государственным деятелем и может составить себе более или менее правильное суждение относительно интересов общества и образа действий тех, кто управляет им. Наблюдению почти каждого из них совершенно ясно, насколько их вожди являются хорошими судьями в мирное время или хорошими предводителями на войне. Конечно, в таком обществе ни один человек не может приобрести то высокое и утонченное умственное развитие, каким нередко обладают немногие люди в более цивилизованном обществе. Хотя на низкой ступени развития общества существует большое разнообразие в занятиях каждого отдельного его члена, во всем обществе в целом занятий совсем не так уже много. Каждый человек выполняет или способен выполнять почти все то, что выполняет или способен выполнять всякий другой человек. Каждый обладает значительным запасом знаний, сообразительности и изобретательности, но вряд ли хотя бы у одного из них запас этот очень велик. И все же тот запас, какой имеется налицо, является обычно достаточным для ведения простых дел общества. Напротив, хотя в цивилизованном обществе существует мало разнообразия в занятиях большей части отдельных его членов, имеется налицо почти бесконечное разнообразие занятий общества в целом. Эти разнообразные занятия представляют почти бесконечное разнообразие предметов для размышления тех немногих, которые, не занимаясь сами каким-нибудь определенным делом, имеют досуг и проявляют склонность исследовать и наблюдать занятия других людей. Наблюдение над столь разнообразными предметами необходимо изощряет ум в бесконечных сравнениях и сопоставлениях и делает их умственные способности в чрезвычайной степени развитыми и восприимчивыми. Однако, если эти немногие не ставятся в совершенно особое положение, их большие способности, хотя и лестные для них самих, могут очень мало содействовать хорошему управлению или счастью их общества. Несмотря на большие способности этих немногих, все более благородные стороны человеческого характера могут быть в значительной мере подавлены и уничтожены в главной массе народа.

Образование простого народа в цивилизованном и торговом обществе требует, пожалуй, большего внимания и содействия государства, чем образование людей знатных и состоятельных. Люди знатные и состоятельные обычно только в восемнадцатиили девятнадцатилетнем возрасте приступают к тому специальному делу, профессии или промыслу, посредством которого предполагают приобрести себе положение в свете. До этой поры у них вполне достаточно времени для приобретения или по крайней мере для подготовки себя к приобретению впоследствии всех тех данных и сведений, которые могут обеспечить им общественное уважение или сделать их достойными его. Их родители или опекуны обычно проявляют достаточно забот, чтобы они [724] приобрели такую подготовку, и в большинстве случаев довольно охотно производят расходы, необходимые для этой цели. И если они не всегда получают должное образование, то это редко происходит от недостаточности расходов, произведенных на эту цель, а вызывается ненадлежащим употреблением расходуемых средств; это редко бывает от недостатка учителей, а происходит от небрежности и неспособности тех учителей, каких можно найти, или, вернее, от невозможности при современном положении вещей найти сколько-нибудь лучших. Вместе с тем занятия, в которых люди знатные и состоятельные проводят большую часть своей жизни, в отличие от занятий простого народа не отличаются простотой и единообразием; почти все они чрезвы чайно сложны и такого характера, что требуют больше работы головы, а не рук. Умственные способности тех, кто участвует в этих занятиях, редко могут отупеть от недостатка упражнения. Помимо того, занятия людей знатных и состоятельных редко бывают таковы, чтобы изнурять их с утра до ночи. Они обычно располагают немалым досугом, в течение которого могут совершенствоваться в любой отрасли полезного знания или искусства, первоначальное ознакомление с которой или интерес к которой они приобрели в более ранний период своей жизни.

Иначе обстоит дело с простым народом. Он мало времени может уделять на образование. Родители людей из простонародья едва даже могут содержать их в детстве. Как только они становятся способными к труду, они вынуждены заняться каким-нибудь промыслом, при помощи которого могли бы зарабатывать себе средства к существованию. Притом профессия их, очевидно, так проста и однообразна, что дает мало упражнения уму, тогда как одновременно с этим их труд так непрерывен и так утомителен, что оставляет им мало досуга и пробуждает мало охоты заняться или даже подумать о чем-нибудь другом.

Но, хотя люди из простонародья не могут в цивилизованном обществе получать такое хорошее образование, как люди знатные и состоятельные, однако умение читать, писать и считать может быть приобретено в столь ранний период жизни, что большинство даже тех, кто воспитывается для более простых занятий, имеет время приобрести эти познания еще до того, как они могут быть приставлены к этим занятиям. С весьма небольшими издержками государство может облег чить, поощрять и даже сделать обязательным почти для всего народа приобретение этих наиболее существенных элементов образования.

Общество может облегчать приобретение этих знаний учреждением в каждом приходе или округе небольшой школы, где дети могли бы обучаться за столь умеренную плату, которая была бы посильна даже для рядового поденщика; учитель должен был бы частью, но не целиком, оплачиваться из общественных средств, потому что при оплате его целиком или главным образом за счет общества он скоро научился [725] бы небрежно относиться к своему делу. В Шотландии учреждение таких приходских школ привело к обучению почти всего простонародья чтению и весьма значительной части его — письму и счету. В Англии учреждение благотворительных школ произвело такого же рода действие, хотя и не в столь широких размерах, поскольку учреждались они не повсеместно. Если бы в этих первоначальных школах учебники, по которым дети обучаются читать, были несколько более содержательны, чем это обычно теперь бывает, и если бы вместо поверхностного ознакомления с латинским языком, которому иногда обучают в этих школах детей из простого народа и который вряд ли когда-нибудь может пригодиться им, их обучали бы элементарным отделам геометрии и физики, то общее образование этого класса народа было бы, пожалуй, так полно, как только может быть. Нет почти такого ремесла или профессии, где не представляется случая прилагать принципы геометрии и физики и где поэтому простой народ не упражнялся бы и не знакомился бы глубже с этими принципами, которые служат необходимым введением к самым возвышенным, а также и самым полезным наукам.

Общество может поощрять приобретение этих наиболее существенных знаний путем выдачи небольших премий и отличий детям из простонародья, которые отличились в этой области.

Государство может сделать необходимым почти для всего населения приобретение этих наиболее существенных знаний, сделав обязательным экзамен или испытание в них для каждого, желающего сделаться членом какой-либо корпорации или намеревающегося заняться каким-нибудь промыслом в деревне или городе.

Именно таким путем, облегчая занятие военными и гимнастическими упражнениями, поощряя его и даже делая обязательным для всего народа, греческие и римская республики поддерживали военный дух своих граждан. Они облегчали занятие этими упражнениями тем, что отводили определенное место для них и предоставляли определенным учителям право преподавать в этом месте. Эти учителя, по-видимому, не получали совсем жалованья и не пользовались никакими особыми правами. Все их вознаграждение состояло в том, что они полу чали от своих учеников; и гражданин, обучавшийся упражнениям в общественной гимназии, не имел никаких законных преимуществ сравнительно с тем, кто обучался им частным образом, при условии, конечно, что последний обучался им так же хорошо. Эти республики поощряли занятие этими упражнениями тем, что давали небольшие премии и знаки отличия тем, кто выделялся своими успехами в них. Получение приза на Олимпийских, Истмийских или Немейских играх давало известность не только лицу, взявшему его, но и всему его семейству и родственникам. Обязанность каждого гражданина прослужить известное число лет в армиях республики являлась достаточным [726] побуждением к занятию этими упражнениями, без чего он оказался бы непригодным для этой службы.

Пример современной Европы достаточно убедительно свидетельствует о том, что с развитием цивилизации практика военных упражнений, если правительство не прилагает надлежащих усилий к сохранению ее, постепенно приходит в упадок, а вместе с ней и военный дух широкой народной массы. Но безопасность каждого общества должна всегда в большей или меньшей степени зависеть от военного духа широкой народной массы. Правда, в современную эпоху одного военного духа, не подкрепляемого хорошо дисциплинированной постоянной армией, пожалуй, недостаточно для защиты и безопасности общества. Но в тех странах, где каждый гражданин обладает военным духом, для этого понадобится, без сомнения, постоянная армия меньших размеров. Этот дух, кроме того, обязательно уменьшит весьма значительно опасения, действительные или воображаемые, угрозы свободе со стороны постоянной армии. Подобно тому как наличность такого духа будет очень существенно облегчать операции этой армии против чужеземного вторжения, она в такой же мере будет затруднять их, если, к несчастью, они когда-нибудь будут направлены против конституции государства.

Древние учреждения Греции и Рима, кажется, гораздо лучше достигали цели поддержания военного духа основной массы народа, чем современное учреждение так называемой милиции или ополчения. Они были гораздо проще. Будучи однажды учреждены, они действовали самостоятельно, а от правительства требовалось мало или совсем не требовалось внимания для того, чтобы поддерживать их в полной силе. Напротив, поддержание хотя бы сносного выполнения сложных правил любой из современных милиций требует постоянных и обременительных забот со стороны правительства, при отсутствии которых они постоянно оказываются в полном пренебрежении и перестают существовать. Помимо того, влияние древних учреждений имело гораздо более общий характер. Благодаря им весь народ был вполне обучен употреблению оружия, тогда как совсем ничтожная часть его может быть обучена этому при действии правил современных милиций, за исклю чением, может быть, швейцарской. Трус, человек, неспособный защищать себя или отомстить за себя, очевидно, страдает отсутствием одной из главнейших черт характера человека. Его дух так же искалечен и обезображен, как и тело человека, лишившегося какого-либо важного члена или утратившего способность владеть им. Из этих двух человек первый, очевидно, более несчастен и жалок, потому что счастье и несчастье, представляющие собою исключительно состояние духа, должны зависеть больше от здорового или нездорового, искалеченного или нормального состояния духа, чем от состояния тела. Если бы даже военный дух народа был бесполезен для защиты государства, все же в интересах предотвращения распространения в массе народа [727] того рода моральной искалеченности, обезображенности и несчастья, к каким неизбежно ведет трусость, он заслуживает самого серьезного внимания правительства, как самого серьезного внимания заслуживало бы с его стороны предотвращение распространения в народе проказы или другой какой-нибудь заразной и мучительной болезни, хотя не смертельной и не опасной, если бы даже такое внимание не принесло, может быть, иной пользы обществу, кроме предупреждения столь большого общественного бедствия.

То же самое можно сказать и относительно грубого невежества и тупости, в которых в цивилизованном обществе так часто цепенеет ум всех низших классов народа. Человек, лишенный умственных способностей, представляется еще более жалким, чем трус, и кажется искале ченным и изуродованным в еще более важном свойстве характера человека. Если бы даже государство не могло получить никакой выгоды от образования низших классов народа, оно все же должно было бы заботиться о том, чтобы они не оставались совсем необразованными. Чем более они образованны, тем менее они подвержены заблуждениям экстаза и суеверия, которые у непросвещенных наций часто вызывают самые ужасные беспорядки. Помимо того, образованный и просвещенный народ всегда более воспитан и более склонен к порядку, чем народ невежественный и тупой. Каждый человек в отдельности чувствует себя более достойным уважения и способным встречать уважение со стороны выше его стоящих и потому сам бывает более расположен уважать их. Такой народ более склонен критически относиться и более способен устанавливать истинный смысл корыстных претензий партий и мятежных элементов: ввиду этого его не так легко увлечь в легкомысленную или ненужную оппозицию мероприятиям правительства. В свободных странах, где устойчивость правительства очень сильно зависит от благоприятной оценки его образа действия народом, должно быть, без сомнения, чрезвычайно важно, чтобы последний не был склонен судить о правительстве слишком быстро и опромет чиво.

Статья III. О расходах на учреждения для образования людей всех возрастов

Учреждения для образования лиц всех возрастов состоят главным образом из учреждений для религиозного обучения. Целью этого вида обучения является не столько превращение людей в хороших граждан в этом мире, сколько подготовка их к иному и лучшему миру в будущей жизни. Преподаватели доктрин, входящих в это обучение, подобно другим учителям, могут или зависеть в своих средствах к существованию от добровольных взносов своих слушателей, или получать их из [728] каких-либо иных фондов, предоставляемых им законом страны, каковы земельные владения, десятина или поземельный налог, установленное жалованье или стипендия. Их старательность, усердие и прилежание точно так же будут гораздо больше в первом случае, чем в последнем. В этом отношении наставники новых религий всегда обладали значительным преимуществом, поскольку нападали на давние и утвердившиеся системы, духовенство которых, спокойно пользуясь своими бенефициями, пренебрегало поддержанием в массе народа ревности к вере и благочестия и, предавшись лености и бездействию, сделалось вообще неспособным к сколько-нибудь серьезным усилиям для защиты даже своего собственного института. Представители духовенства официально признанной и хорошо снабженной средствами религии часто становятся людьми учеными и светскими, обладающими всеми качествами знати или такими чертами, которые вызывают уважение со стороны ее, но вместе с тем они легко утрачивают постепенно те качества, хорошие и дурные, которые давали им авторитет и влияние среди низших классов народа и были, наверное, первоначальной причиной успеха и распространения их религии. Такое духовенство, когда на него нападает кучка популярных и смелых, хотя, может быть, глупых и невежественных энтузиастов, чувствует себя столь же беззащитным, как ленивые, изнеженные и сытые народы южных частей Азии, когда на них нападали стремительные, смелые и голодные татары с севера. Такое духовенство в подобной крайности не знает обычно иного выхода, как призыв к гражданской власти преследовать, уничтожать или изгонять его противников как нарушителей общественного мира и спокойствия. Именно так было, когда римско-католическое духовенство добивалось от гражданских властей преследования протестантов, а англиканская церковь — преследования диссентеров, и вообще всякая религиозная секта, после того как она в течение столетия или двух пользовалась обеспеченностью признанного законом учреждения, оказывалась неспособной сколько-нибудь решительно защищаться против всякой новой секты, нападавшей на ее учение или правила. В таких случаях преимущество в отношении учености и умения хорошо писать может быть иногда на стороне признанной церкви. Но умение приобретать популярность, умение и способность привлекать новых сторонников всегда оказываются на стороне ее противников. В Англии эти навыки и способность давно уже находятся в пренебрежении у хорошо оплачиваемого духовенства признанной церкви и в настоящее время воспитываются главным образом у диссентеров и методистов. Однако независимые доходы, которые во многих местах были установлены для диссентерских проповедников посредством добровольных пожертвований, завещаний и других обходов закона, кажется, очень сильно уменьшили ревность и активность этих проповедников. Многие из них сделались очень учеными и почтенными людьми, но по общему правилу перестали быть очень популярными [729] проповедниками. Методисты, не обладая и половинной долей учености диссентеров, пользуются гораздо большим успехом.

В римской церкви старательность и рвение низшего духовенства гораздо больше поддерживаются могущественным мотивом заинтересованности, чем в какой-либо признанной протестантской церкви. Многие представители приходского духовенства получают весьма значительную часть своих средств к существованию от добровольных приношений народа — источник дохода, который исповедь дает им много возможностей сделать более обильным. Нищенствующие монашеские ордены все свои средства к существованию получают от таких приношений. К ним применимо то же, что к гусарам и легкой пехоте некоторых армий: не пограбишь, ничего не получишь. Это приходское духовенство находится в таком же положении, как и те учителя, вознаграждение которых зависит отчасти от их жалованья и отчасти от платы, или гонорара, получаемого ими от своих учеников; они всегда должны зависеть в большей или меньшей степени от своего усердия и репутации. Нищенствующие монахи подобны тем учителям, заработок которых всецело зависит от их старательности. Они поэтому вынуждены прибегать к всевозможным ухищрениям, которые могут возбуждать благочестие простого народа. Учреждение двух больших нищенствующих орденов, св. Доминика и св. Франциска, как это заметил Макиавелли, оживило в XIII и XIV вв. потухавшие веру и благочестие католической церкви. В римско-католических странах дух благочестия поддерживается вообще монахами и более бедным приходским духовенством. Высшие сановники церкви, при всех своих блестящих качествах знати и людей светских, а иногда и ученых, достаточно заботятся о поддержании необходимой дисциплины среди своих подчиненных, но редко дают себе труд делать что-нибудь для просвещения народа.

«Большинство ремесел и профессий в государстве, — говорит самый замечательный философ и историк нашего века, — таковы по своей природе, что, служа интересам общества, они вместе с тем полезны или приятны некоторым отдельным лицам; и, поскольку это так, неизбежным правилом государственной власти, за исключением, может быть, первоначального введения какого-нибудь ремесла, должно быть предоставление профессии самой себе и ожидание ее поощрения и развития от усилий тех лиц, которые получают выгоду от нее. Ремесленники, видя, что их прибыль увеличивается при благоприятном отношении к ним заказчиков и покупателей, стараются по возможности увеличить свое искусство и старательность; и так как в промысел не вносится никакого расстройства нецелесообразным вмеша- [730] тельством, то всегда есть уверенность, что количество сработанного товара постоянно будет приблизительно соответствовать спросу».

«Но существуют и такие занятия, которые, хотя и полезны и даже необходимы в государстве, не приносят никакой выгоды или удовольствия ни одному человеку; верховная власть обязана изменить свой образ действий по отношению к представителям этих профессий. Она обязана оказывать им государственное поощрение, чтобы они могли существовать; против пренебрежения, в каком эти профессии, естественно, окажутся, она должна принимать меры, связывая с этими профессиями особые почести и знаки отличия, устанавливая целую цепь рангов и строгую зависимость одного от другого или прибегая к какимлибо иным средствам. Лица, занятые в финансовом ведомстве, во флоте и судебном ведомстве, представляют собою пример этого класса людей».

«С первого взгляда можно подумать, что духовенство принадлежит к первому роду профессий и что поощрение его, равно как юристов и врачей, можно смело предоставить щедрости отдельных лиц, которые следуют его учениям и получают пользу или утешение от его духовной деятельности и помощи. Его старательность и усердие, без сомнения, будут только подхлестываться этим добавочным побуждением, а его искусство в своей профессии, а также умение управлять умами народа должны будут ежедневно возрастать в результате увели чения его практики, прилежания и внимания к делу».

«Но при более близком рассмотрении дела мы найдем, что каждое мудрое правительство должно стараться как раз не допускать этого заинтересованного усердия духовенства, потому что во всякой религии, исключая истинной, оно в высшей степени опасно, оно имеет даже естественную тенденцию искажать истинную религию, пропитывая ее значительной примесью суеверий, нелепостей и заблуждений. Любой духовный деятель, стремясь стать в глазах своих последователей более нужным и священным, готов внушать им самое резкое возмущение против всех остальных сект и постоянно пытаться возбуждать какой-нибудь новой выдумкой ослабевающее благочестие своей аудитории. В проповедуемых доктринах не будет обращаться ни малейшего внимания на истину, нравственность или приличие. Будет приниматься любое положение, какое лучше всего соответствует беспорядо чным страстям человеческой натуры. Каждая община будет привлекать к себе приверженцев все новыми усилиями и ловкостью в воздействии на страсти и легковерие черни; и в конце концов гражданская власть увидит, что она дорого заплатила за преследуемую ею бережливость, экономя на постоянном жалованье священникам, и что на деле ей выгоднее и удобнее всего в ее отношениях к духовным пастырям просто купить их пассивность, установив для этой профессии определенное жалованье и сделав для них излишним проявлять большее усердие и активность, чем это необходимо для того, чтобы не дать [731] своему духовному стаду рассеяться в поисках новых пастырей. Такимто образом церковные учреждения, хотя и возникавшие обычно первоначально в силу религиозных побуждений, в конце концов оказываются выгодными для политических интересов общества».

Но были ли хороши или дурны результаты установления независимых доходов для духовенства, это очень редко делалось для достижения этих результатов. Эпохи, отличавшиеся ожесточенными религиозными распрями, были обычно и эпохами столь же ожесточенной полити ческой борьбы. В такой обстановке каждая политическая партия считала для себя выгодным заключать союз с той или другой из борющихся между собой религиозных сект. Но это было осуществимо лишь при условии принятия или по крайней мере покровительственного отношения к основным догматам этой отдельной секты. Секта, которой удалось заключить союз с победившей партией, неизбежно приобщалась к победе своего союзника, при помощи которого вскоре полу чала возможность до известной степени привести к молчанию и подчинению всех своих противников. Эти последние обычно объединялись с врагами победившей партии, а потому и становились ее врагами. Духовенство отдельной секты, одержав полную победу и приобретя величайшее влияние и авторитет в массе народа, оказывалось достаточно могущественным, для того чтобы держать в руках вождей и руководителей своей собственной партии и вынуждать гражданскую власть считаться с его взглядами и стремлениями. Обыкновенно первое требование этого духовенства состояло в том, чтобы гражданская власть принуждала к молчанию и обуздывала всех его противников, а второе его требование сводилось к предоставлению ему этой властью независимых доходов. Так как духовенство обычно немало содействовало победе, то казалось справедливым, чтобы оно получило некоторую долю в добыче. Помимо того, для него стала неприятной и обременительной необходимость приспособляться к народу и зависеть в своих средствах к существованию от его настроений. Таким образом, предъявляя это требование, духовенство считалось со своими удобствами и выгодой, не задумываясь о последствиях, какие это может иметь в будущем для влияния и авторитета его сословия. Гражданская власть, которая могла удовлетворить это требование только передачей духовенству части того, что она предпочла бы взять сама или удержать в свою пользу, редко проявляла большую готовность уступить этому требованию. Однако необходимость всегда заставляла ее в конце концов подчиниться, хотя часто это происходило только после продолжительных оттяжек, уклончивости и неискренних оправданий.

Но если бы политика никогда не призывалась на помощь религии, если бы победившая партия никогда не поддерживала учения одной секты в ущерб учениям другой, то она, вероятно, относилась бы одинаково и беспристрастно ко всем существующим сектам и предоставляла бы каждому человеку выбирать себе священника и религию со- [732] гласно его убеждению. В таком случае, без сомнения, налицо оказалось бы большое множество религиозных сект. Почти каждая отдельная община, вероятно, составляла бы своего рода самостоятельную маленькую секту или исповедовала свои особые учения. Каждый проповедник, вне всякого сомнения, чувствовал бы себя вынужденным прилагать чрезвычайные усилия и пускать в ход всевозможные уловки, чтобы сохранить за собой и увеличить наличное количество своих последователей. Но так как все другие проповедники чувствовали бы себя вынужденными к тому же самому, то ни один проповедник или секта проповедников не могли бы пользоваться очень большим успехом. Заинтересованное и деятельное рвение религиозных проповедников может быть опасно и может иметь неприятные последствия только там, где в обществе допущена только одна секта или где все общество в целом разделяется на две или три большие секты, причем проповедники каждой из них действуют согласованно и подчиняясь установленной дисциплине и иерархии. Но это рвение безопасно там, где общество делится на 200, или 300, или, может быть, на много тысяч маленьких сект, из которых ни одна не может быть достаточно значительна, чтобы нарушать общественное спокойствие. Проповедники каждой секты, видя себя окруженными со всех сторон большим количеством противников, чем друзей, были бы вынуждены учить тому чистосердечию и умеренности, которые так редко возможно встретить среди проповедников больших сект, учения которых, поддерживаемые гражданской властью, почитаются почти всеми жителями обширных королевств или империй и которые знают только последователей, учеников и смиренных почитателей. Проповедники каждой маленькой секты, видя себя почти одинокими, были бы вынуждены с уважением относиться к проповедникам других сект, и уступки, которые они признали бы удобным и приятным делать друг другу, с течением времени могли бы превратить учения большинства их в ту чистую и рациональную религию, свободную от всякой примеси нелепостей, обманов или фанатизма, которую мудрые люди во все эпохи желали видеть утвердившейся, но которая еще, пожалуй, никогда не была установлена положительным законом и, вероятно, никогда не будет установлена им ни в одной стране, потому что в вопросах религии на положительный закон всегда оказывали и, наверное, всегда будут оказывать большее или меньшее влияние народные предрассудки и предпочтения. Такого рода церковное управление, или, точнее говоря, отсутствие всякого церковного управления, предлагала установить в Англии в конце гражданской войны секта так называемых индепендентов, секта, без сомнения, совершенно необузданных фанатиков. Если бы оно было установлено, то, хотя в его основу совсем не были положены философские принципы, то, вероятно, к нашему времени имело бы своим последствием в высшей степени философскую терпимость и умеренность в отношении к религиозным принципам. [733] Оно было установлено в Пенсильвании, где, несмотря на то что квакеры там наиболее многочисленны, закон фактически не благоприятствует одной секте больше, чем другой, и где оно, как утверждают, привело к указанной философской умеренности и терпимости.

Но если бы даже это одинаковое отношение ко всем религиозным сектам какой-либо страны не порождало такой терпимости и умеренности у всех или у большей части их, то все же при том условии, что эти секты достаточно многочисленны и каждая из них вследствие этого слишком незначительна, чтобы нарушать общественное спокойствие, чрезмерная ревность каждой из них по отношению к своему учению не могла бы приводить к каким-либо очень вредным последствиям, а, напротив, была бы в состоянии вызывать некоторые хорошие результаты; и если бы правительство твердо решило не вмешиваться в их жизнь и заставить их не вмешиваться в жизнь друг друга, то маловероятно, что они и по собственному почину не раздробились бы достато чно быстро и не стали бы скоро довольно многочисленны.

В любом цивилизованном обществе, в любом обществе, где уже вполне установилось разделение на классы, всегда существовали одновременно две схемы или системы нравственности, из которых одну можно назвать строгой, или суровой, а другую — свободной, или, если хотите, распущенной. Первая обычно принимается и почитается простонародьем, вторая — так называемым обществом, людьми воспитанными и светскими. Та степень осуждения, с какою мы должны относиться к порокам легкомыслия, порокам, легко порождаемым богатством и избытком веселости и хорошего настроения, служит, по-видимому, главным признаком, отличающим эти две противоположные системы. Свободная, или распущенная, система нравственности обычно относится с большой снисходительностью к роскоши, расто чительности и даже беспорядочным развлечениям, к доведению удовольствий до некоторой степени невоздержанности, к нарушению целомудрия по крайней мере одним из двух полов и т. п. при условии, если все это не сопровождается грубым неприличием и не ведет к лживости или несправедливости; она легко извиняет и даже прощает все это. Напротив, суровая система нравственности относится к подобным излишествам и крайностям с крайним отвращением и презрением. Пороки легкомыслия всегда гибельны для простого народа; беззаботности и разгула в течение одной только недели часто бывает достато чно, чтобы погубить навсегда бедного работника и толкнуть его в отчаянии к совершению самых чудовищных преступлений. Поэтому более благоразумные и лучшие люди из простонародья всегда питают отвращение к подобным эксцессам, которые, как говорит им опыт, столь непосредственно губительны для людей их положения. Напротив, беспорядочный образ жизни и расточительность в течение нескольких лет не всегда разоряют и губят человека светского, и люди этого класса весьма склонны считать возможность предаваться до из- [734] вестной степени подобным эксцессам одним из преимуществ своего богатства, а свободу поступать так, не навлекая на себя порицания или упреков, — одной из привилегий, связанных с их общественным положением. Ввиду этого к подобным эксцессам со стороны представителей своего класса они относятся лишь с незначительным неодобрением и порицают их очень слабо, а то и совсем не делают этого.

Почти все религиозные секты зарождались среди простого народа, из рядов которого они обыкновенно привлекали своих первых, впоследствии наиболее многочисленных приверженцев. В соответствии с этим указанные секты почти всегда или за очень немногими исклю чениями усваивали систему строгой нравственности. Именно такой нравственностью они могли лучше всего зарекомендовать себя в глазах того класса, кому они в первую очередь предлагали свой проект реформирования существующих учреждений. Многие из них, даже, пожалуй, большинство, старались приобрести доверие усилением строгости этой системы нравственности и доведением ее до нелепости и чрезмерности; и эта чрезмерная суровость часто привлекала к ним больше, чем что-либо другое, уважение и преклонение простого народа.

В силу своего положения человек знатный и состоятельный является заметным и выдающимся членом большого общества, которое следит за каждым его шагом и таким образом вынуждает его самого следить за собственным поведением. Его влияние и вес очень сильно зависят от уважения, с каким относится к нему общество. Он не решится делать ничего такого, что может опорочить или навлечь на него дурную славу в глазах общества, и вынужден очень строго соблюдать тот вид нравственности, снисходительной или суровой, какую общее мнение общества предписывает людям его положения и богатства. Человек низших классов, напротив, отнюдь не является заметным членом какого-либо большого общества. Пока он живет в деревне, за его поведением могут следить и он сам, может быть, вынужден следить за собственным поведением. В таком положении, и только в таком, он может утратить так называемое доброе имя. Но стоит ему поселиться в большом городе, и он погружается в неизвестность и мрак. Никто уже не наблюдает за его поведением, поэтому весьма вероятно, что он перестанет сам следить за ним и предастся всем видам низменной распущенности и порока. Только став членом небольшой религиозной секты, он фактически выходит из своей неизвестности, а его поведение делается предметом большого внимания общества почтенных людей. С этого момента он приобретает некоторую репутацию и вес, какими до сих пор никогда не обладал. Все его братья — члены секты — в интересах репутации секты заинтересованы в наблюдении за его поведением, и, если он служит причиной какого-либо скандала или слишком резко отклоняется от той суровой нравственности, какую они почти всегда требуют друг от друга, в их интересах подвергнуть его тому наказанию, которое всегда является очень суровым, хотя и не связано [735] ни с какими скверными последствиями, а именно — исключению или отлучению его от секты. В соответствии с этим в небольших религиозных сектах нравственность простонародья отличалась почти всегда замечательной устойчивостью и чистотой, обычно оставляя далеко позади себя нравственность членов официально признанной церкви. Нравственность таких небольших сект была часто даже в известной степени неприятно сурова и антиобщественна.

Однако существуют два весьма простых и действенных средства, при помощи которых государство могло, не прибегая к насилию, смягчить то, что представлялось антиобщественным или неприятно суровым в нравственности всех маленьких сект, на которые делилось население страны.

Первое из этих средств заключается в изучении науки и философии, которое государство может сделать почти общераспространенным среди всех лиц среднего и выше среднего положения и состояния; сделать это оно может не выдачей жалованья учителям, что вызовет со стороны последних небрежность и нерадивость, а установлением определенного экзамена даже по высшим и более трудным наукам, которому должно подвергаться всякое лицо для получения разрешения заниматься какой-либо либеральной профессией или для назначения его на какую-либо почтенную должность, ответственную или доходную. Если государство создает для этого класса людей необходимость учиться, ему не приходится заботиться о том, чтобы снабдить их надлежащими учителями. Они скоро найдут для себя сами учителей лучших, чем это могло бы сделать для них государство. Наука является великим противоядием против отравы суеверия и фанатизма, а там, где высшие классы застрахованы от нее, низшие классы тоже уже не так сильно подвергаются этой опасности.

Вторым средством служит частое устройство и веселый характер общественных развлечений. Государство, поощряя, т. е. предоставляя полную свободу всем тем, кто в собственных интересах старается без скандала или бесстыдства развлекать и забавлять народ живописью, поэзией, музыкой, танцами, всякого рода драматическими представлениями и зрелищами, легко рассеет в большинстве народа то мрачное настроение и меланхолию, которые почти всегда питают общественное суеверие и фанатизм. Общественные развлечения всегда были предметом ужаса и ненависти для всех фанатических сеятелей и возбудителей этого народного безумия. Веселое и радостное настроение, внушаемое такими развлечениями, вообще несовместимо с тем умонастроением, какое наиболее соответствует их целям или на какое им легче всего воздействовать. Кроме того, драматические представления, часто разоблачающие и подвергающие общественному осмеянию их уловки, а иногда вызывающие общественное возмущение, навлекали на себя ввиду этого более, чем всякие другие развлечения, их особенную ненависть и отвращение.

[736] В стране, где закон не покровительствует проповедникам одной религии больше, чем проповедникам другой, не окажется необходимым, чтобы кто-либо из них находился в особой или непосредственной зависимости от государя или исполнительной власти или чтобы государь имел какое-либо отношение к назначению или смещению их с должности. При таких условиях ему не будет никакой нужды вмешиваться в их дела больше, чем это требуется для поддержания мира между ними (как он делает это по отношению ко всем другим своим подданным), т. е. для воспрепятствования им преследовать, позорить или угнетать друг друга. Совершенно иначе обстоит дело в странах, где существует официально признанная или господствующая религия. В таких странах государь никогда не может чувствовать себя достато чно прочно, если он не располагает средствами для воздействия в значительной степени на большинство проповедников этой религии.

Духовенство всякой официально признанной церкви образует многочисленную корпорацию. Оно может действовать согласованно и преследовать свои интересы по общему плану и объединенное одним духом, как будто бы оно руководилось все одним человеком; и часто, действительно, оно и находится под таким руководством. Его интересы, как особой корпорации, никогда не совпадают с интересами государя, а иногда прямо противоположны им. Главный интерес духовенства состоит в сохранении своего авторитета и влияния на народ, а эти последние зависят от предполагаемой достоверности и важности всего учения, проповедуемого им, и от предполагаемой необходимости принимать его во всех его подробностях, целиком, с полной верой, чтобы избежать вечных мук. И если государь будет иметь неосторожность показаться отступающим или сомневающимся в самом пустячном вопросе их учения или из чувства человечности захочет заступиться за тех, кто провинился в том или другом из этих прегрешений, то щепетильная часть духовенства совершенно независимо от государя сейчас же провозгласит его нечестивцем и пустит в ход все страхи религии, чтобы вынудить народ перейти в подданство к более правоверному и послушному государю. А если он воспротивится каким-либо из претензий для узурпации духовенства, опасность не менее велика. Государи, осмелившиеся таким образом восстать против церкви, обычно навлекали на себя обвинение не только в этом преступлении, но и в добавочном преступлении — ереси, несмотря на их торжественные заверения о своей вере и на смиренное подчинение всем догматам, какие она считала нужным предписать им. Но авторитет религии выше всякого другого авторитета. Страх, внушаемый ею, превозмогает всякий другой страх. Когда признанные проповедники религии распространяют в массе народа учения, подрывающие авторитет и власть государя, последний может поддержать свой авторитет и власть только насильственными действиями или силой постоянной армии. Даже постоянная армия не может в таком случае служить для него прочной [737] опорой, потому что если солдаты не чужеземцы — что редко бывает, — а рекрутируются из массы народа — что должно быть почти всегда, — то и они скоро окажутся зараженными этими самыми учениями. Революции, которые постоянно вызывали интриги греческого духовенства в Константинополе во все время существования Западной империи, смуты и потрясения, которые в течение нескольких столетий постоянно порождались интригами римско-католического духовенства повсеместно в Европе, достаточно свидетельствуют о том, как непро чно и ненадежно всегда положение государя, не обладающего надлежащими средствами воздействовать на духовенство признанной и господствующей в его стране религии.

Символ веры, равно как и все другие духовные вопросы, само собой разумеется, не входит в сферу деятельности светского государя, который, правда, может в полной мере обладать качествами, необходимыми для защиты народа, но редко предполагается способным наставлять и просвещать его. Поэтому в отношении этих вопросов его авторитет редко может быть достаточен для того, чтобы перевесить объединенный авторитет духовенства официально признанной церкви. Между тем общественное спокойствие и его собственная безопасность часто могут зависеть от учений, которые духовенство находит нужным распространять относительно этих вопросов. И так как он редко может с надлежащим весом и авторитетом открыто противиться решению духовенства, то необходимо, чтобы он мог воздействовать на него, а это возможно только внушением страха отрешения от должности или надежд на повышение большинству членов этого сословия.

Во всех христианских церквах бенефиции духовных лиц представляют собой владения, которыми они пользуются не по усмотрению государя, а пожизненно или до тех пор, пока не совершат какого-нибудь проступка. Если бы обладание этими бенефициями было менее надежно и духовенство могло бы лишаться их при малейшем неудовольствии государя или его министров, оно было бы, вероятно, не в состоянии сохранять свой авторитет в глазах народа, который в таком случае считал бы его представителей наемниками, зависящими от двора, и не питал бы никакого доверия к искренности их проповеди и наставлений. Но если государь попытается незаконно или насильственно лишить некоторое количество священников их бенефиций хотя бы на том основании, что они проповедовали с чрезмерным усердием то или иное мятежное учение, то таким преследованием он только сделает их и их учение в десять раз более популярным, а потому и в десять раз более докучным и опасным. Страх почти во всех случаях оказывается плохим оружием управления, и к нему в особенности никогда не следует прибегать против такого класса людей, который проявляет хотя бы малейшее притязание на независимость. Попытка застращать их ведет только к их озлоблению и усиливает их противодействие, тогда [738] как более мягкое обращение с ними, может быть, легко побудило бы их умерить свою оппозицию или совсем отказаться от нее. Насилие, которое французское правительство обычно употребляло, чтобы заставить все свои парламенты или высшие судебные места зарегистрировать тот или иной непопулярный указ, очень редко приводило к успешным результатам. А между тем средство, употреблявшееся обычно в таких случаях, а именно заключение в тюрьму всех строптивых членов, следует признать достаточно решительным. Государи из дома Стюартов иногда прибегали к такому же средству, чтобы воздействовать на некоторых членов английского парламента, которые обыкновенно оставались столь же непреклонными. Обращение с английским парламентом теперь иное, и небольшой опыт, который проделал двенадцать лет тому назад герцог Шуазель с парижским парламентом, убедительно показал, что таким путем еще легче поладить со всеми парламентами Франции. Но опыт этот не был продолжен, потому что, хотя уступчивость и убеждение всегда представляют собою самое легкое и самое надежное средство управления, между тем как принуждение и насилие являются самым худшим и наиболее опасным средством, все же таково, по-видимому, естественное самомнение человека, что он почти всегда пренебрегает хорошими средствами, за исключением тех случаев, когда не может или не смеет пользоваться дурными. Французское правительство могло и имело смелость прибегнуть к силе и потому не считало нужным прибегать к уговорам и убеждению. Но не существует, по-видимому, такого сословия, как об этом говорит опыт всех веков, по отношению к которому было бы опаснее или даже губительнее применять принуждение или насилие, чем по отношению к уважаемому духовенству признанной церкви. Особые права, преимущества и личная свобода каждого отдельного представителя духовенства, который ладит со своим собственным сословием, больше уважаются даже в самых деспотических государствах, чем права, преимущества и личная свобода любого другого лица приблизительно одинакового общественного положения и состояния. Так бывает при всех степенях деспотизма, начиная с мягкого и снисходительного правительства в Париже и кончая насильственным и необузданным правительством в Константинополе. Но если это сословие трудно принудить к чему-нибудь силой, то поладить с ним столь же легко, как и со всяким другим, и безопасность государя, равно как и общественное спокойствие, сильно зависит, по-видимому, от средств, какие у него имеются для воздействия на духовных лиц; эти средства, по-видимому, выражаются вообще в повышении, каким он может награждать их.

При древнем устройстве христианской церкви епископ каждого диоцеза избирался соединенным голосованием духовенства и жителей епархиального города. Народ недолго сохранял свое право на участие в выборах, а пока пользовался им, почти всегда действовал под влиянием духовенства, которое в подобного рода духовных вопросах каза- [739] лось его естественным руководителем. Но духовенству скоро, однако, надоело затруднять себя хлопотами, необходимыми для воздействия на народ, и оно сочло более удобным и простым самому избирать своих епископов. Точно так же и настоятель избирался монахами монастыря, по крайней мере в большей части аббатств. Все низшие церковные бенефиции, входящие в состав диоцеза, жаловались епископом, который раздавал их тем членам духовенства, кому считал нужным. Таким образом, все церковные должности и чины находились в распоряжении самой церкви. И хотя государь мог пользоваться некоторым косвенным влиянием на эти выборы — иногда было принято спрашивать его согласия на производство выборов и утверждение избранных лиц, — все же он не располагал прямыми или достаточными средствами воздействия на духовенство. Честолюбие каждого церковника, естественно, побуждало его заботиться о благоволении не столько государя, сколько своего собственного сословия, от которого только он мог ожидать повышения.

В большей части Европы папа постепенно присвоил себе сперва раздачу почти всех епископств и аббатств, или так называемых консисторских бенефиций, а потом посредством различных махинаций и предлогов — большей части низших бенефиций, входящих в состав каждого диоцеза, причем епископу было оставлено немногим больше того, что представлялось абсолютно необходимым для обеспечения ему хотя бы минимального авторитета в глазах подчиненного ему духовенства. Благодаря такому порядку положение государя еще ухудшилось сравнительно с тем, что было прежде. Духовенство всех стран Европы сложилось, таким образом, в своего рода духовную армию, правда, рассеянную по различным местам, но которая могла теперь во всех своих движениях и действиях направляться одним главой и руководиться по одному единообразному плану. Духовенство каждой отдельной страны можно было рассматривать как особый отряд этой армии, действия которого легко могли быть поддержаны и подкреплены всеми другими отрядами, размещенными в соседних странах. Каждый отряд являлся не только независимым от государя той страны, в которой он находился и которая содержала его, но и зависимым от чужестранного государя, который мог в любой момент обратить свое оружие против государя данной страны и поддержать свой отряд оружием всех других отрядов.

Это оружие было страшнее и сильнее всего, что только можно себе представить. В древней Европе до развития ремесел и мануфактур богатство духовенства давало ему такое же влияние на простой народ, какое богатство баронов обеспечивало им власть над вассалами, арендаторами и крепостными. В громадных поместьях, которые жертвовало церкви ошибочно направленное благочестие государей и частных лиц, устанавливалась юрисдикция такого же рода, как и в поместьях крупных баронов, и по тем же причинам. В этих больших по- [740] местьях духовенство или его управители легко могли охранять мир, не обращаясь к поддержке и помощи короля или кого бы то ни было другого, и ни король, ни какое-либо другое лицо не могли бы охранять там мир без поддержки и помощи духовенства. Поэтому юрисдикция духовенства в принадлежащих ему баронствах или поместьях была столь же независима и столь же не подчинена власти королевских судов, как и юрисдикция крупных светских владетелей. Держатели земли духовенства были почти все, как и держатели земли крупных баронов, свободными арендаторами, целиком зависимыми от своих непосредственных господ и потому подлежащими в любой момент призыву для участия в военных действиях, в какие духовенство считало нужным вовлечь их. Помимо доходов с этих поместий духовенство обладало в виде десятины весьма значительной долей доходов со всех других поместий во всех королевствах Европы. Доходы эти в своей большей части поступали натурой, т.е. уплачивались хлебом, вином, скотом, птицей и т. п. Количество, собираемое таким образом духовенством, значительно превышало то, что оно само могло потребить, а в то время еще не существовало ремесел и мануфактур, на продукты которых оно могло бы выменять этот излишек. Духовенство могло не иначе употреблять эти громадные излишки, как расходуя их, подобно крупным баронам, на самое широкое гостеприимство и на самую щедрую благотворительность. В соответствии с этим как гостеприимство, так и благотворительность духовенства были, как передают, очень велики. Оно не только поддерживало бедных почти во всех королевствах, но и многие рыцари и дворяне не имели часто другой возможности существовать, как странствуя из монастыря в монастырь под предлогом благочестия, а на самом деле с целью воспользоваться гостеприимством духовенства. Свита и приближенные у некоторых прелатов были иногда столь же многочисленны, как и у самых могущественных светских лордов, а если взять все духовенство в целом, то, пожалуй, и более многочисленны, чем у всех светских лордов, взятых вместе. Духовенство отличалось всегда гораздо большей объединенностью и единодушием, чем светские лорды. Оно было связано постоянной дисциплиной и подчинением папской власти. Лорды, напротив, были свободны от всякой дисциплины и подчинения и почти всегда соперни чали друг с другом и враждовали с королем. Поэтому хотя у духовенства было меньше держателей и челяди, взятых вместе, чем у могущественных лордов (а число их держателей само по себе, вероятно, было еще гораздо меньше), однако его согласие и единодушие делали его более сильным. Равным образом гостеприимство и благотворительность духовенства не только позволяли ему распоряжаться большой светской силой, но и значительно увеличивали вес его духовного оружия. Эти добродетели доставляли ему величайшее уважение и почитание со стороны всех низших классов народа, из которых множество людей постоянно, а почти все по временам получали от него про- [741] питание. Решительно все принадлежавшее или имевшее отношение к столь популярному сословию — его владения, его привилегии, его учения необходимо являлось священным в глазах простого народа, и всякое посягательство на него, действительное или предполагаемое, казалось актом святотатственного безумия и нечестия. При таком положении вещей нас не должно удивлять, что если государь часто находил трудным сопротивляться объединению немногих представителей высшего дворянства, то еще более трудным оказывалось для него противиться объединенной силе духовенства его собственных владений, поддерживаемого силой духовенства всех соседних владений. В таких условиях приходится удивляться не тому, что он иногда бывал вынужден уступать, а тому, что он вообще когда-либо оказывался в состоянии сопротивляться.

Привилегии духовенства в те давно минувшие времена (представляющиеся нам, живущим ныне, в высшей степени нелепыми), его полное изъятие из светской подсудности, или так называемое в Англии право духовенства, являлись естественным, или, вернее, неизбежным, последствием такого положения вещей. Как опасно должно было быть для государя пытаться наказать духовное лицо за какое-либо преступление, если его собственное сословие было склонно защищать его и объявлять улики недостаточными для осуждения столь святого человека или наказание слишком суровым для наложения его на человека, личность которого освящена религией. При таких условиях государю не оставалось ничего другого, как предоставить рассмотрение его дела церковным судам, которые ради доброго имени и достоинства своего сословия были заинтересованы в удержании насколько возможно всех его членов от совершения тяжких преступлений или даже от создания поводов к громким скандалам, могущим вызвать возмущение народа.

При том положении вещей, какое существовало в большей части Европы в течение X, XI, XII и XIII столетий и в течение некоторого времени до и после этого периода, устройство римской церкви можно считать самой страшной силой, которая когда-либо была объединена и сосредоточена против власти и прочности гражданского правительства, а также против свободы, разума и счастья человечества, которые могут процветать только там, где гражданское правительство в состоянии оказывать им защиту. При этом устройстве самые грубые заблуждения суеверия питались и поддерживались частными интересами столь большого числа людей, что это ограждало их от всех нападений человеческого разума: в самом деле, хотя человеческий разум мог бы иногда разоблачить даже в глазах простого народа некоторые из заблуждений суеверия, он никогда не мог разорвать узы частного интереса. Если бы на это учреждение не нападал никакой другой враг, кроме человеческого разума с его слабыми усилиями, то оно сохранилось бы на вечные времена. Но этот громадный и тщательно построен- [742] ный организм, потрясти который, а еще меньше свалить не могла вся мудрость и добродетель человека, был в силу естественного хода вещей сперва ослаблен, а потом и частично разрушен, теперь же в течение ближайших столетий, наверное, и совсем распадется.

Постепенное развитие ремесел, мануфактур и торговли — та самая причина, которая уничтожила власть крупных баронов, уничтожила точно так же в большей части Европы всю светскую власть духовенства. В продуктах, доставляемых ремеслом, мануфактурами и торговлей, духовенство, как и крупные бароны, находило нечто такое, на что оно могло обменивать свои сырые продукты; таким путем оно открыло способ расходовать все свои доходы на самого себя, не отдавая сколько-нибудь значительной доли их другим людям. Его благотворительность постепенно стала менее широкой, его гостеприимство — менее щедрым или менее расточительным. В результате этого уменьшилось число зависящих от него лиц, постепенно свита и челядь духовенства совсем исчезли. Подобно крупным баронам, духовенство тоже стремилось получать более высокую ренту со своих поместий, чтобы расходовать ее точно таким же образом на удовлетворение своего личного тщеславия и прихотей. Но такое увеличение ренты можно было обеспечить только предоставлением земельных участков в аренду своим крестьянам, которые благодаря этому становились в значительной мере независимыми. Таким образом постепенно были ослаблены и совсем разорваны те узы заинтересованности, которые привязывали низшие классы народа к духовенству. Они даже были ослаблены и разорваны раньше, чем такие же узы, связывавшие эти же классы народа с крупными баронами, потому что, поскольку бенефиции духовенства большей частью были гораздо меньше земельных владений крупных баронов, обладатели отдельных бенефиций могли гораздо легче израсходовать весь свой доход на свою собственную персону. На протяжении большей части XIV и XV столетий могущество крупных баронов в большей части Европы было еще в полной силе, тогда как светская власть духовенства, абсолютная власть, какою оно некогда обладало над широкой массой народа, пришла в значительный упадок. Власть церкви к этому времени в большей части Европы свелась почти исключительно к тому, что вытекало из ее духовного авторитета, и даже этот духовный авторитет был значительно ослаблен, когда его уже перестали поддерживать благотворительность и гостеприимство духовенства. Низшие классы народа перестали смотреть на это сословие, как делали это до сих пор, как на помощника и целителя в своей нужде и болезнях. Напротив того, их возмущали суетность, роскошь и расточительность более богатого духовенства, которое казалось теперь расходующим на свои собственные удовольствия то, что всегда рассматривалось как достояние бедных.

При таком положении вещей государи различных государств Европы стали делать попытки вернуть себе то влияние, которым они не- [743] когда обладали в деле распоряжения крупными бенефициями церкви, и с этой целью восстанавливали старинное право настоятелей и капитулов каждого диоцеза выбирать своего епископа и право монахов каждого аббатства выбирать своего аббата. Восстановление этого старинного порядка было целью ряда законов, изданных в Англии на протяжении XIV столетия, в частности так называемого статута о провизорах и прагматической санкции, установленной в XV столетии во Франции. Для действительности избрания было необходимо, чтобы государь согласился предварительно на самое производство выборов и утвердил потом избранное лицо; и хотя выборы по-прежнему предполагались свободными, однако государь располагал всеми косвенными средствами воздействия на духовенство своих владений, какие, естественно, давало его положение. В остальных частях Европы вводились другие правила, преследовавшие подобные же цели. Но власть папы в деле раздачи крупных бенефиций церкви нигде, кажется, не была до реформации так действительно и так всемерно ограничена, как во Франции и в Англии. В дальнейшем, в XVI столетии, конкордат предоставил королям Франции неограниченное право раздачи всех больших, или так называемых консисторских, бенефиций галликанской церкви.

Со времени установления прагматической санкции и конкордата духовенство Франции стало в общем проявлять меньше уважения к распоряжениям папской курии, чем духовенство всех других католических стран. Во всех спорах и столкновениях своего государя с папой оно почти постоянно становилось на сторону первого. Такая независимость духовенства Франции от римской курии основывается, по-видимому, главным образом на прагматической санкции и конкордате. В более ранние периоды существования монархии духовенство Франции представляется не менее преданным и послушным папе, чем духовенство всякой другой страны. Когда Роберт, второй государь капетингской династии, самым незаслуженным образом был отлучен от церкви римской курией, его собственные слуги, как рассказывают, выбрасывали приносимую с его стола пищу собакам и отказывались вкушать что-либо, оскверненное прикосновением такого человека. Можно почти с уверенностью предполагать, что делать это им внушило духовенство его собственных владений.

Притязание на право раздачи крупных церковных бенефиций, притязание, в защиту которого римская курия часто колебала, а иногда и опрокидывала троны некоторых из величайших государей христианского мира, было, таким образом, ограничено, или видоизменено, или даже совсем отменено в различных частях Европы еще до эпохи реформации. И если духовенство пользовалось теперь меньшим [744] влиянием на народ, то государство обладало большим влиянием на духовенство. И потому последнее имело меньше силы и проявляло менее склонности противодействовать государству.

В таком упадке находились авторитет и влияние римской церкви, когда в Германии начались споры, породившие реформацию и скоро распространившиеся по всей Европе. Новые учения всюду встречались народом с большим восторгом. Они пропагандировались со всем тем восторженным рвением, какое обычно воодушевляет всякую группу, когда она нападает на установленную власть. Проповедники этих учений, которые в других отношениях не отличались, пожалуй, большей ученостью, чем многие из священников, защищавших официальную церковь, в общем, по-видимому, были лучше ознакомлены с церковной историей, происхождением и развитием той системы идей, на которой покоится авторитет церкви. Поэтому почти во всех диспутах они оказывались победителями. Строгость нравов давала им авторитет в глазах народа, который сопоставлял их строгий образ жизни с беспорядочной жизнью большей части его собственного духовенства. Помимо того, они обладали в гораздо большей степени, чем их противники, умением приобретать популярность и привлекать новых сторонников, чем давно уже пренебрегали надменные и важные сыны церкви как в значительной мере бесполезным для них. Содержание и смысл новых учений располагали к ним некоторых, их новизна — многих, а ненависть и презрение к официальному духовенству привлекали к ним еще большее число сторонников; горячее, страстное и фанатическое, хотя нередко грубоватое и примитивное, красноречие, с каким они почти везде проповедовались, располагало к ним еще больше массы.

Успех новых учений был почти повсеместно так велик, что государи, которые в ту пору оказались в плохих отношениях с римской курией, легко смогли, опираясь на них, ниспровергнуть в своих владениях церковь, которая, утратив уважение и почитание со стороны низших классов народа, почти не могла оказать сопротивления. Римская курия задела и обидела некоторых из второстепенных государей в северной части Германии, которых она, вероятно, считала слишком незна чительными, чтобы стоило с ними церемониться. Они поэтому повсюду ввели реформацию в своих владениях.

Тирания Христиана II и Тролля, архиепископа Упсальского, позволила Густаву Вазе изгнать их из Швеции. Папа покровительствовал тирану и архиепископу, поэтому Густав Ваза не встретил никаких затруднений при введении реформации в Швеции. Христиан II был потом низложен с трона Дании, где его поведение сделало его столь же ненавистным, как и в Швеции. Папа, однако, все еще был склонен поддерживать его, и Фридрих Гольштейнский, занявший трон вместо него, отомстил тем, что последовал примеру Густава Вазы. Магистры Берна и Цюриха, не имевшие особых столкновений с папой, легко ввели реформацию в своих кантонах, где как раз перед тем некоторые из [745] духовенства благодаря несколько более грубому, чем обычно, обману сделали все свое сословие предметом сильной ненависти и презрения.

При таком критическом положении своих дел папская курия не щадила усилий для поддержания и укрепления дружественных отношений с могущественными государями Франции и Испании, из которых последний был в это время императором германским. С их помощью ей удалось, хотя и не без большого труда и с большим кровопролитием, или совсем подавить, или значительно задержать развитие реформации в их владениях. Она также проявляла готовность ладить и идти навстречу королю Англии, но в силу сложившихся обстоятельств не могла сделать это, не оскорбив еще более могущественного государя Карла V, короля испанского и императора германского. Ввиду этого Генрих VIII, хотя он сам не разделял большей части учений реформации, мог все же благодаря их всеобщему распространению закрыть все монастыри и уничтожить власть римской церкви в своих владениях. То обстоятельство, что он сделал это, хотя и не пошел дальше, дало некоторое удовлетворение сторонникам реформации, которые, завладев правительством в правление его сына и преемника, без всякого труда завершили дело, начатое Генрихом VIII.

В некоторых странах, как, например, в Шотландии, где правительство было слабо, непопулярно и непрочно, реформация оказалась достаточно сильной для того, чтобы ниспровергнуть не только церковь, но и государственную власть, пытавшуюся поддержать ее.

У последователей реформации, рассеянных по всем странам Европы, не было общего трибунала, который, подобно трибуналу римской курии или вселенскому собору, мог бы улаживать все споры между ними и с непреодолимым авторитетом предписывать всем им точные границы правоверия. Поэтому, если последователям реформации в одной стране случалось расходиться во взглядах с их братьями в другой, они не имели общепризнанного судьи, к которому можно было бы обратиться, и спор никогда не мог быть разрешен, а таких споров и разногласий среди них возникало множество. Разногласия относительно церковного управления и права раздачи церковных бенефиций были, пожалуй, наиболее важны для мира и благоденствия гражданского общества. Ввиду этого они породили две главные партии, или секты, среди сторонников реформации — лютеранскую и кальвинистскую — единственные секты среди них, учения и организации которых были установлены до сих пор законом в странах Европы.

Последователи Лютера вместе с так называемой англиканской церковью сохранили более или менее епископское управление, установили субординацию среди духовенства, предоставили государю распоряжение всеми епископствами и другими консисторскими бенефициями в его владениях и этим сделали его фактическим главой церкви; и, не лишая епископа права раздавать менее значительные бенефиции [746] в пределах его диоцеза, они даже в отношении этих бенефиций не только допускали, но и высказывались за право государя и других светских патронов предлагать своих кандидатов. Эта система церковного управления с самого начала благоприятствовала миру, нормальному порядку и подчинению светскому государю. И действительно, она никогда не служила поводом и не вызывала каких-либо смут или гражданских потрясений в странах, в которых была введена. В частности, англиканская церковь всегда гордилась, и не без основания, исклю чительной лояльностью своих принципов. При такой системе управления духовенство, естественно, старается снискать расположение государя, двора, знати и дворянства страны, от влияния которых оно главным образом ожидает повышений и движения вперед. Без сомнения, оно нередко ухаживает за этими покровителями при помощи самой низкой лести и угодливости, но часто также старается совершенствоваться в тех искусствах, которые больше всего заслуживают, а потому и скорее всего могут приобрести им уважение людей с положением и состоятельных; оно старается выделяться своими познаниями во всех областях полезных и приятных знаний приличной непринужденностью своего обращения, остроумием и добродушием своего разговора и явным презрением к тем нелепым и лицемерным строгостям нравов и суровости, каких требуют фанатики и каких они будто бы придерживаются, чтобы обеспечить себе уважение простонародья и вызвать возмущение последнего против большей части людей состоятельных и знатных, признающих, что они не придерживаются их. Однако такое духовенство, ухаживающее за высшими классами, очень склонно пренебрегать вообще средствами, служащими сохранению его влияния и авторитета среди низших классов. К нему прислушиваются, его уважают высшие, но перед низшими оно часто бывает неспособно успешно и убедительно для слушателей защищать свои собственные трезвые и умеренные взгляды против самого невежественного фанатика, нападающего на последние.

Напротив, последователи Цвингли, или, точнее, последователи Кальвина, передали населению каждого прихода, где свободно место церковного священника, право избрания своего пастыря и одновременно с этим установили самое полное равенство среди духовенства. Что касается первого, то это право, пока оно оставалось в силе, порождало, по-видимому, только беспорядок и смуты и вело к развращению одинаково как духовенства, так и народа. Что касается второго, то, по-видимому, учреждение это имело только вполне хорошие последствия.

До тех пор пока жители каждого прихода сохраняли право избирать своего священника, они почти всегда действовали под влиянием духовенства и притом обычно под влиянием наиболее мятежных и фанати чных членов этого сословия. Стремясь сохранить свое влияние на этих народных выборах, духовенство в лице своих многих представи- [747] телей становилось или делало вид, что становится фанатичным, поощряло фанатичность среди народа и почти всегда отдавало предпо чтение самому фанатичному кандидату. Столь маловажное дело, как назначение приходского священника, вызывало почти всегда ожесточенную борьбу не только в одном приходе, но и во всех соседних приходах, которые редко упускали случай принять участие в кампании. Если приход находился в большом городе, это делило всех его жителей на две партии, а когда этот город составлял сам по себе маленькую республику или был столицей небольшой республики, как это имело место со многими значительными городами Швейцарии и Голландии, то всякий незначительный спор этого рода, помимо того что обострял вражду всех их партий, грозил повести к новому расколу в церкви и к новым смутам в государстве. Поэтому в таких небольших республиках гражданские власти очень скоро сочли необходимым в целях сохранения общественного спокойствия присвоить себе право замещения всех освобождающихся бенефиций. В Шотландии, самой обширной стране из тех, где когда-либо была установлена эта пресвитерианская форма церковного управления, права патрона были отменены законом, установившим в начале правления Вильгельма III пресвитерианство. Этот закон предоставил по крайней мере возможность определенным группам граждан в каждом приходе покупать за совсем незначительную сумму право выбирать своего пастора. Порядок, установленный этим законом, существовал 22 года, а затем был отменен законом, изданным в 10-й год правления королевы Анны (гл. 12) ввиду тех смут и беспорядков, которые почти везде вызывал этот наиболее популярный способ избрания. Но в столь большой стране, как Шотландия, смуты в каком-нибудь отдаленном приходе вряд ли могли в такой же мере затруднить правительство, как в государстве меньших размеров. Закон 10-го года правления королевы Анны восстановил право патроната. Но хотя в Шотландии закон предоставляет бенефиций каждому лицу, указываемому патроном, все же церковь иногда требует (ибо в этом отношении ее решения не всегда были единообразны) известного участия народа, прежде чем предоставить кандидату так называемое врачевание душ или церковную юрисдикцию в приходе. Иногда даже, будто бы заботясь о мире в данном приходе, она откладывает окончательное назначение, пока не добьется этого участия народа. Частные происки и усилия некоторых из членов окрестного духовенства, чтобы добиться или, еще чаще, предотвратить это участие, а также и средства, употребляемые ими для достижения этой цели, являются, надо думать, главной причиной сохранения до сих пор остатков старого фанатического духа среди духовенства и народа Шотландии.

Равенство, которое пресвитерианская форма церковного управления устанавливает среди духовенства, выражается, во-первых, в равенстве власти или церковной юрисдикции и, во-вторых, в равенстве [748] бенефиций. Во всех пресвитерианских церквах равенство власти проведено в полной мере; не так обстоит дело с равенством бенефиций. Однако разница между бенефициями редко бывает столь значительна, чтобы побуждать обладателя даже маленького бенефиция стараться угождать своему патрону низкой лестью и попустительством в целях получения лучшего. Во всех пресвитерианских церквах, где полностью проведено право патроната, духовенство по общему правилу старается приобрести благоволение высших более благородными и лучшими средствами: своей ученостью, безупречной честностью своей жизни, добросовестным и старательным выполнением своих обязанностей. Их патроны часто даже жалуются на независимость образа мыслей и действий пресвитерианских священников, которую они склонны объявлять неблагодарностью за прежние милости, но которая в худшем случае редко представляет собою что-либо большее, чем безразличие, которое, естественно, порождается сознанием, что не приходится больше ожидать дальнейших милостей этого рода. Вряд ли где бы то ни было в Европе можно встретить более ученую, более приличную, независимую и почтенную корпорацию людей, чем большая часть пресвитерианского духовенства Голландии, Женевы, Швейцарии и Шотландии.

Там, где церковные бенефиции все почти одинаковы, ни один из них не может быть очень велик, и такие скромные размеры бенефиций, хотя, без сомнения, и могут быть чрезмерно малы, имеют все же некоторые положительные результаты. Ничто, кроме самой примерной нравственности, не может придать достоинства человеку, не имеющему состояния. Пороки легкомыслия и суетности неизбежно делают его смешным и, помимо того, почти так же губительны для него, как и для людей из простонародья. Поэтому в своем поведении он вынужден следовать тем правилам нравственности, которые больше всего почитает простой народ. Он приобретает уважение и любовь последнего благодаря тому образу жизни, какой побуждают его вести собственный интерес и положение. Простой народ смотрит на него с той доброжелательностью, с какой мы, естественно, относимся к тем, кто несколько приближается к нашему собственному положению, но кто, по нашему мнению, должен был бы стоять более высоко. Его доброжелательность, естественно, вызывает доброжелательность со стороны священника. Он проявляет старания просвещать народ и усердно помогает ему. Он даже не проявляет презрения к предрассудкам людей, столь расположенных к нему, и никогда не относится к ним с таким презрением и высокомерием, какое мы столь часто встречаем у гордых сановников могущественных и богатых церквей. Вследствие этого пресвитерианское духовенство пользовалось большим влиянием на умы простого народа, чем, пожалуй, духовенство любой другой официально признанной церкви. Поэтому также только в пресвитери- [749] анских странах мы видим, что простой народ без всяких преследований целиком и почти поголовно принадлежит к официальной церкви.

В странах, где церковные бенефиции в большинстве своем очень скромны, университетская кафедра обычно дает лучшее положение, чем церковный бенефиций. Университеты в таком случае выискивали и избирали своих членов из среды всего духовенства страны, составляющего везде самый значительный класс ученых людей. Напротив, там, где церковные бенефиции в своем большинстве очень значительны, церковь, естественно, привлекает к себе из университетов большую часть их выдающихся ученых, которые обыкновенно находят покровителя, гордого возможностью добыть для них церковное назначение. В первом случае мы найдем университеты, заполненными самыми выдающимися учеными, какие имеются в стране; во втором случае найдем в них мало выдающихся людей, причем эти немногие окажутся среди самых молодых членов университетской корпорации; и они тоже, вероятно, перейдут на церковные должности, прежде чем успеют приобрести достаточно опыта и знаний, чтобы приносить много пользы университету. Вольтер заметил, что отец Порэ, иезуит, не выделявшийся особенно в мире ученых, был единственным профессором из французских иезуитов, сочинения которого стоило читать. Должно казаться несколько странным, что в стране, породившей так много выдающихся ученых, почти ни один из них не был профессором университета. Знаменитый Гассенди был в начале своей деятельности профессором в университете в Э. Но когда проявились первые проблески его гения, ему было указано, что, перейдя в церковь, он сможет легко найти для себя более спокойную и комфортабельную жизнь, а также обеспечить себе лучшие условия для продолжения своих научных работ, и он немедленно последовал этому совету. Замечание Вольтера, как мне кажется, может быть применено не только к Франции, но и ко всем другим римско-католическим странам. Мы очень редко можем встретить в любой из них выдающегося ученого, состоящего профессором в университете, за исключением, может быть, таких областей, как юридические науки и медицина, от которых церковь не так легко может отвлекать их. После римской церкви наиболее богатой и лучше всего обеспеченной в христианском мире является церковь англиканская. Ввиду этого в Англии церковь постоянно отнимает у университетов всех их лучших и способнейших членов, и здесь столь же редко можно найти, как и в любой римско-католической стране, старого университетского преподавателя, который был бы известен в Европе как выдающийся ученый. Напротив того, в Женеве, в протестантских кантонах Швейцарии, в протестантских государствах Германии, в Голландии, Шотландии, Швеции и Дании самые выдающиеся ученые, каких породили эти страны, если и не все без исключения, то в громадном большинстве своем, были профессорами в университетах. [750] В этих странах университеты постоянно отвлекают от церкви всех ее самых выдающихся ученых.

Не излишним будет, пожалуй, заметить, что если исключить поэтов, немногих ораторов и историков, то значительно большая часть остальных выдающихся ученых и писателей как в Греции, так и в Риме были, как оказывается, частными или общественными учителями, обычно философии или риторики. Это замечание справедливо начиная с Лизия и Сократа, Платона и Аристотеля до дней Плутарха и Эпиктета, Светония и Квинтилиана. Заставить человека преподавать из года в год определенную отрасль науки представляется в самом деле наиболее действительным средством для того, чтобы он сам вполне овладел ею. Будучи обязан ежегодно обозревать один и тот же предмет, он неизбежно, если вообще пригоден на что-нибудь, должен через несколько лет вполне ознакомиться со всеми его подробностями; и если по какому-либо частному вопросу он в один год составит себе скороспелое мнение, то, когда на следующий год ему придется в ходе своих лекций снова подумать об этом вопросе, он, наверное, исправит свое ошибочное суждение. Преподавание, являясь, несомненно, естественным занятием человека науки, вместе с тем представляет собой лучшее средство сделать его человеком солидных знаний и учености. Небольшие размеры церковных бенефиций, естественно, ведут в стране, где это имеет место, к отвлечению большей части ученых к тому занятию, в котором они могут быть наиболее полезны обществу, и в то же время к обеспечению им наилучшей научной подготовки, какую только они могут получить. Они делают их ученость возможно более солидной и возможно более полезной.

Нужно заметить, что доход всякой государственной церкви (за исклю чением тех его частей, которые могут получаться от специальных земель и поместий) представляет собой часть общего дохода государства, которая, таким образом, затрачивается на цель, не имеющую ничего общего с защитой государства. Десятина, например, является настоящим поземельным налогом, который лишает землевладельцев возможности так широко содействовать своими взносами защите государства, как они могли бы делать это при отсутствии десятины. А между тем земельная рента представляет собой, согласно мнению одних, единственный, а согласно мнению других, главный фонд, из которого во всех обширных монархиях должны в конечном счете покрываться все расходы государства. Чем больше из этого фонда отдается церкви, тем меньше, очевидно, может остаться для государства. Можно установить в качестве несомненного положения, что при прочих равных условиях чем богаче церковь, тем беднее должен быть или государь, или народ, и во всех случаях тем менее способно должно быть государство защищать себя. В некоторых протестантских странах, в частности во всех протестантских кантонах Швейцарии, доходы, раньше принадлежавшие римско-католической церкви, десятины и [751] церковные земли оказались фондом, достаточным не только для оплаты приличного содержания духовенству, но и для покрытия с небольшой добавкой или совсем без нее всех остальных расходов государства. Власти богатого Бернского кантона, в частности, накопили из излишков этого фонда очень большую сумму, достигающую, как предполагают, нескольких миллионов, причем часть ее вложена на хранение в государственное казначейство, а другая часть вложена под проценты в так называемые государственные фонды различных обремененных долгами народов Европы, главным образом Франции и Великобритании. Я точно не знаю, каковы могут быть размеры общего расхода государства, вызываемого церковью Бернского или какого-либо другого протестантского кантона. Согласно вполне точным данным, явствует, что в 1755 г. весь доход духовенства шотландской церкви, включая церковные земли и ренту с его жилых домов, оценивался, по осторожной оценке, всего только в 68 514 ф. 1 ш. и 5 1/12 п. Этот очень скромный доход доставляет приличное содержание 944 священникам. Весь расход церкви, включая единовременные издержки на постройку и ремонт храмов и домов для священников, не может, по предположениям, превышать 80 или 85 тыс. ф. в год. Самая богатая церковь в христианстве не поддерживает лучше единообразие веры, религиозную ревность, дух порядка, честности и строгой нравственности в массе народа, чем эта очень бедно обставленная церковь Шотландии. Все благотворные результаты, как гражданские, так и религиозные, которые может, по предположению, порождать государственная церковь, порождаются шотландской церковью в такой же полной мере, как и всякой другой. Большинство протестантских церквей Швейцарии, по общему правилу обладающих не большими средствами, чем шотландская церковь, дают такие же результаты в еще гораздо большей степени. В большей части протестантских кантонов нельзя встретить ни одного человека, который не принадлежал бы к государственной церкви. Правда, если он принадлежит к какой-либо другой церкви, закон обязывает его покинуть кантон. Но такой суровый, или, вернее, такой притеснительный, закон никогда не мог бы проводиться в жизнь в столь свободных странах, если бы усердие духовенства не привлекло к этой церкви заранее всю массу народа, за исключением, может быть, немногих отдельных лиц. Действительно, в некоторых частях Швейцарии, где благодаря случайному соединению протестантских и римско-католических местностей обращение было не столь полное, обе религии не только терпятся, но и признаны государственными.

Надлежащее выполнение всякой услуги предполагает, по-видимому, чтобы оплата за нее или вознаграждение по возможности точно соответствовало характеру самой услуги. Если за какую-нибудь услугу платят значительно меньше того, что следует, на ее выполнении отразится неспособность и негодность большей части тех, кто занят [752] этим делом. Если за нее платят слишком много, ее выполнение еще больше может страдать от их небрежности и лености. Человек, обладающий большим доходом независимо от своей профессии, склонен думать, что ему следует жить подобно другим людям, получающим большие доходы, и проводить значительную часть своего времени в увеселениях, в суетных развлечениях и мотовстве. Но у священнослужителя такой образ жизни не только отнимает время, которое должно было бы затрачиваться на выполнение его обязанностей, но и почти полностью уничтожает в глазах народа святость его профессии, которая одна дает ему возможность с надлежащим весом и авторитетом выполнять эти обязанности.

Отдел IV О расходах на поддержание достоинства государя

Помимо расходов, необходимых для того, чтобы позволить государю выполнять разнообразные его обязанности, некоторая сумма требуется еще для поддержания его величия и достоинства. Размеры этого расхода колеблются в зависимости от различных периодов развития и от различных форм управления.

В богатом и развитом обществе, где все классы народа с каждым днем производят все большие расходы на свои дома, свою обстановку, на свой стол и одежду, трудно ожидать, чтобы один только государь устоял против этого обычая. Поэтому он естественно или, вернее, по необходимости, тоже начинает тратить большие суммы на все эти предметы. Его достоинство, по-видимому, даже требует от него этого.

Так как в смысле величия и достоинства монарх гораздо больше возвышается над своими подданными, чем высшее должностное лицо в республике, то и больший расход оказывается необходимым для поддержания этого большего достоинства. Мы, естественно, ожидаем встретить больше блеска при дворе короля, чем в резиденции дожа или бургомистра.

Заключение. Расход для защиты общества и расход на поддержание достоинства главы государства производятся в интересах общей пользы всего общества. Справедливо поэтому, чтобы они покрывались за счет общего обложения всего общества, причем различные его члены платят соответственно своим возможностям.

Расход на отправление правосудия тоже может, без сомнения, рассматриваться как производимый в интересах всего общества. Поэтому вполне уместно, чтобы он покрывался за счет общего обложения всего общества. Однако лица, вызывающие этот расход, своей несправедливостью в том или ином отношении делают необходимым ис- [753] кать возмещения или защиты у судов. С другой стороны, наиболее непосредственно получают выгоду от этого расхода те лица, которых суды восстанавливают в их правах или утверждают в них. Поэтому расход на отправление правосудия вполне справедливо мог бы покрываться за счет специального обложения той или другой или обеих этих категорий лиц в зависимости от обстоятельств, т. е. в виде судебных пошлин. Не может быть необходимости прибегать к всеобщему обложению всего общества, за исключением случаев суда над теми преступниками, которые не обладают собственным имуществом или средствами, достаточными для оплаты этих пошлин.

Те местные или областные расходы, которые имеют местное или областное значение (например, издержки на полицию в отдельном городе или округе), должны покрываться из местных или областных доходов и не должны обременять собой общий доход общества. Несправедливо, чтобы общество в целом доставляло средства на оплату расходов, производимых в пользу одной лишь части общества.

Расход на содержание в порядке дорог и путей сообщения, без сомнения, полезен для всего общества и может поэтому покрываться без всякой несправедливости путем общего обложения всего общества. Однако он наиболее непосредственным образом полезен для тех, кто путешествует или перевозит товары из одного места в другое, и для тех, кто потребляет эти товары. Заставные пошлины в Англии и так называемые дорожные сборы в других странах перекладывают этот расход на обе вышеуказанные группы лиц и этим освобождают общий доход общества от очень значительного бремени.

Расходы на учреждения для образования и религиозного обучения точно так же, без сомнения, полезны для всех и потому без несправедливости могут покрываться за счет общего обложения всего общества. Однако расход этот, пожалуй, мог бы оплачиваться с одинаковым удобством и даже с некоторой выгодой теми, кто получает непосредственную пользу от этого образования и обучения, или посредством добровольных взносов тех, кто считает себя заинтересованным в том или другом.

Когда учреждения или общественные сооружения, полезные для всего общества, оказывается невозможным содержать целиком или когда они не содержатся целиком за счет обложения тех именно членов общества, которые наиболее непосредственно пользуются ими, то недостающая сумма в большинстве случаев должна быть собрана посредством общего обложения всего общества. Общий доход общества после покрытия расходов на его защиту и на поддержание престижа главы государства должен покрывать то, чего недостает во многих специальных отделах дохода. В следующей главе я постараюсь выяснить источники этого общего, или государственного, дохода.

[754]

Глава II. ОБ ИСТОЧНИКАХ ОБЩЕГО, ИЛИ ГОСУДАРСТВЕННОГО, ДОХОДА ОБЩЕСТВА

Доход, за счет которого должны покрываться не только расходы по защите общества и на поддержание престижа главы государства, но и все другие необходимые расходы правительства, для которых конституцией государства не предусмотрено какого-либо специального дохода, может получаться, во-первых, или из какогонибудь фонда, принадлежащего государю или государству и не зависящего от народного дохода, или, во-вторых, из народного дохода.

Отдел I. О фондах, или источниках дохода, которые могут принадлежать специально государю или государству

Фонды, или источники дохода, которые могут принадлежать специально государю или государству, должны состоять в капиталах или в земле.

Государь, подобно всякому другому владельцу капитала, может получать от него доход, или пользуясь им сам, или ссужая его. Его доход в первом случае составляет прибыль, во втором — проценты.

Доход татарского или арабского вождя состоит в прибыли. Он полу чается главным образом от молока и приплода принадлежащих ему стад, за которыми он сам наблюдает и является главным пастухом или скотоводом своего племени. Однако только на этой ранней и самой примитивной ступени гражданского управления прибыль составляла когда-либо главную часть дохода монархического государства.

Небольшие республики иногда извлекали значительный доход от прибыли с торговых предприятий. Как сообщают, Гамбург получает доход с прибыли от принадлежащего ему винного погреба и аптекарского магазина* [* «Mйmoires concernant les Droits et Impositions en Europe». Tome 1, p. 73. Это сочинение было составлено по распоряжению двора для нужд комиссии, учрежденной несколько лет тому назад для изучения лучших способов преобразования финансов Франции. Описание французских налогов, занимающее три тома in 4°, может считаться вполне точным. Описание же налогов в других европейских странах было составлено на основании сведений, доставленных французскими послами при различных дворах; оно значительно короче и, вероятно, не отличается такой точностью, как описание французских налогов]. Не может быть очень обширным государство, госу- [755] дарь которого имеет достаточно свободного времени, чтобы заниматься делом виноторговли или аптекаря. Доход с государственного банка был источником дохода более значительных государств. Он был таковым не только в Гамбурге, но и в Венеции и Амстердаме. Некоторые люди полагали даже, что доход такого рода заслуживает внимания столь большого государства, как Великобритания. Считая обычный дивиденд Английского банка в 5 1/2%, а его капитал в 10 млн. 780 тыс. ф., чистая годовая прибыль после покрытия расходов по управлению должна достигать, как указывают, 592 900 ф. Правительство, как предполагают, может занять этот капитал с уплатой 3% и, взяв управление банком в свои собственные руки, может получать чистую прибыль в 269 500 ф. в год. Честная, бдительная и бережливая администрация таких аристократий, как Венеция и Амстердам, в высшей степени пригодна, как об этом свидетельствует опыт, для ведения коммерческих предприятий подобного рода. Но представляется во всяком случае гораздо более сомнительным, возможно ли спокойно доверить осуществление подобного проекта такому правительству, как английское, которое при всех его достоинствах никогда не славилось бережливостью и которое в мирное время обычно проявляло нерадивое и небрежное мотовство, естественное, пожалуй, для монархий, а во время войны постоянно действовало со всей той необдуманной расточительностью, в которую так легко впадают демократии.

Почтовое дело — превосходное коммерческое предприятие. Правительство затрачивает средства на устройство различных контор и на покупку или наем необходимых лошадей или экипажей и покрывает свои расходы со значительной прибылью платой, взимаемой за перевозку. Это, пожалуй, единственное коммерческое предприятие, которое, как мне кажется, успешно велось правительствами всех видов. Капитал, который приходится вкладывать в дело, не очень значителен. Дело не представляет собой ничего сложного. Доход не только обеспе чен, но и получается немедленно.

Однако государи часто пускались во многие другие коммерческие предприятия и стремились, как и частные лица, поправить свои имущественные дела, занявшись какой-либо из обычных отраслей торговли. Почти никогда они не имели успеха: расточительность, с какой обычно ведутся дела государей, делает успех почти невозможным. Агенты государя считают состояние своего господина неисчерпаемым; они не придают значения тому, по какой цене покупают и продают, не придают значения тому, во сколько обходится им перевозка товаров из одного места в другое. Эти агенты часто живут столь же широко, как и государи, и иногда, несмотря на эту расточительность, при помощи умелого составления своих отчетов приобретают состояние, [756] не уступающее состоянию государя. Именно так, по рассказу Макиавелли* [* Machiavelli. Delle Istorie Fiorentine. 1532. Liber VIII], вели торговлю агенты Лоренцо Медичи, государя не малых способностей. Флорентийская республика несколько раз оказывалась вынужденной уплачивать долги, в которые втягивали ее их небрежность и расточительность. Ввиду этого Медичи счел целесообразным отказаться от профессии купца, от той профессии, которой его семья первоначально была обязана своим богатством, и в позднейшую пору своей жизни употреблял то, что осталось еще от этого богатства, и ту часть государственного дохода, какой мог распоряжаться, на проекты и расходы, более соответствующие его положению.

Нет ничего более несовместимого, чем занятие торговлей и положение государя. Если торговый дух английской Ост-Индской компании делает ее очень плохим правителем, то сознание своей верховной власти сделало ее, как кажется, одинаково плохим торговцем. Когда она была только купцом, она вела свою торговлю успешно и была в состоянии выплачивать из своих прибылей умеренный дивиденд собственникам своего капитала. С того момента, когда она получила права государя с доходом, превышавшим, как сообщают, первоначально 3 млн. ф., она оказалась вынужденной просить чрезвычайной помощи у правительства, чтобы избежать неминуемого банкротства. При прежнем положении ее служащие в Индии считали себя приказчиками купцов, а при современном — чиновниками государя.

Государство может иногда извлекать часть своего дохода из процентов на капитал, равно как и их прибыли от него. Если оно накопило сокровища, оно может ссужать часть их другим государствам или своим собственным подданным.

Бернский кантон получает значительный доход, ссужая часть своей казны другим государствам, т. е. помещая ее в государственные фонды различных обремененных долгами наций Европы, главным образом Франции и Англии. Надежность этого дохода должна зависеть, во-первых, от надежности займов, в которые помещены деньги, или от добросовестности правительства, ведающего ими, и, во-вторых, от прочности или вероятности сохранения мира с нацией-должником. В случае войны первый акт враждебных действий со стороны нациидолжника может выразиться в конфискации фондов ее кредитора. Такая политика ссуды денег другим государствам, насколько мне известно, является особенностью Бернского кантона.

Город Гамбург* [* «Mйmoires concernant les Droits et Impositions en Europe». Tome I. P. 73] учредил своего рода общественную кассу ссуд, которая ссужает деньги подданным государства под залог*, взимая 6%. Эта ссудная касса, или ломбард, как она называется, приносит госу- [757] дарству доход, согласно сообщениям, в 150 тыс. крон, что при курсе в 4 шилл. 6 п. за крону составляет 33 750 ф. ст.

Правительство Пенсильвании придумало способ, не накопляя сокровищ, ссужать своим подданным если не деньги, то нечто эквивалентное им. Выдавая частным лицам под проценты и под обеспечение землей на двойную стоимость бумажные кредитные деньги, которые выкупаются через 15 лет после выпуска и в течение этого срока могут переходить из рук в руки, подобно банкнотам, обладая на основе акта законодательного собрания силой законного средства при всех платежах, производимых жителями провинции друг другу, оно получило скромный доход, который значительно содействовал покрытию ежегодного расхода в 4500 ф., т. е. всей суммы обыкновенного расхода этого бережливого правительства. Успех мероприятия подобного рода должен был зависеть от трех различных обстоятельств: во-первых, от потребности в каком-либо ином орудии торговли, кроме золотой и серебряной монеты, или от спроса на такое количество предметов потребления, которое нельзя было получить, не послав за границу для их покупки большую часть имеющихся золотых и серебряных денег; во-вторых, от прочности кредита правительства, прибегнувшего к такому средству; и, в-третьих, от осторожности, с которой пользовались им, имея в виду, чтобы вся стоимость бумажных кредитных билетов никогда не превышала общую стоимость золотых и серебряных денег, которые были бы необходимы для обращения, если бы не было бумажных кредитных билетов. К этому средству в различных случаях прибегали некоторые другие американские колонии, но ввиду отсутствия указанной осторожности оно в большей части их порождало гораздо больше расстройства, чем удобств.

Однако неустойчивый и непрочный характер капитала и кредита делает их непригодным для того, чтобы полагаться на них как на главный фонд того верного, устойчивого и постоянного дохода, который один может обеспечить правительству прочность и достоинство. И, по-видимому, ни одно правительство большой нации, вышедшей из пастушеского состояния, никогда не извлекало большую часть своего государственного дохода из таких источников.

Земля представляет собою фонд более устойчивого и неизменного характера, и рента с государственных земель была вследствие этого главным источником государственного дохода многих больших наций, оставивших далеко позади себя пастушескую ступень развития. От продукта, или ренты с государственных земель, древние республики Греции и Италии получали в течение долгого времени большую часть того дохода, который покрывал необходимые расходы государства. Рента с коронных земель в течение долгого времени составляла большую часть дохода древних государей Европы.

Война и подготовка на случай войны вызывают в новейшее время большую часть необходимых расходов всех больших государств. [758] В древних республиках Греции и Италии каждый гражданин был солдатом, причем он служил и подготовлялся к военной службе за собственный счет. Поэтому оба эти обстоятельства не могли тогда вызвать сколько-нибудь значительных издержек государства. Ренты с очень небольших земельных владений могло вполне хватать для покрытия всех других необходимых расходов государства.

В древних европейских монархиях нравы и привычки того времени достаточно хорошо подготовляли главную массу народа к войне, и когда народные массы выступали в поход, они должны были содержаться согласно условиям своего феодального владения землей или на свой собственный счет, или за счет своих лордов, не вызывая никаких новых расходов для государя. Большая часть других расходов правительства была очень невелика. Отправление правосудия, как было уже указано, вместо того чтобы вызывать издержки, являлось источником дохода. Обязательный труд сельского населения в течение трех дней до жатвы и трех дней после нее признавался достаточным для поддержания в исправности мостов, шоссе и других общественных сооружений, в которых нуждалась торговля страны. В ту эпоху главный расход государя состоял, по-видимому, в содержании его собственного семейства и домашнего хозяйства. Ввиду этого служащие его двора являлись главными должностными лицами государства. Главный казна чей собирал его ренты. Главный дворецкий и камергер следили за расходами его семьи. Забота о его конюшнях была поручена главному констеблю и главному маршалу. Его дома строились все в виде замков и, по-видимому, представляли собою главные крепости, какими он обладал. Управителей этих домов, или замков, можно считать своего рода военными губернаторами. Они, очевидно, являлись единственными военными должностными лицами, которых представлялось необходимым содержать во время мира. При таких условиях рента с обширных земельных владений могла в обычных обстоятельствах вполне хорошо покрывать все необходимые расходы правительства.

При современном состоянии большей части цивилизованных монархий Европы рента со всех земель страны при управлении ими так, как это, вероятно, было бы, если бы они все принадлежали одному владельцу, едва ли достигала бы размеров обычного дохода, какой эти монархии взимают с народа даже в мирное время. Обыкновенный доход Великобритании, например, включая суммы, необходимые не только для покрытия текущих ежегодных расходов, но и для уплаты процентов по государственным долгам и для погашения части капитальной суммы этих долгов, достигает 10 млн. с лишним в год. Но поземельный налог, взимаемый в размере 4 шилл. с фунта, дает менее 2 млн. в год. А между тем этот так называемый поземельный налог предполагается равным 1/5 не только ренты со всей земли, но и дохода со всех домов и процентов со всех капиталов Великобритании, за исключением только той части последних, какая отдана в ссуду госу- [759] дарству или вложена в виде фермерского капитала в обработку земли. Весьма значительная часть поступлений этого налога получается от дохода с домов и процентов на капитал. Поземельный налог города Лондона, например, в размере 4 шилл. с фунта достигает 123 399 ф. 6 шилл. 7 п., поземельный налог города Вестминстера — 63 092 ф. 1 шилл. 5 п., с дворцов Уайтхолл и Сент-Джемс — 30 754 ф. 6 шилл. 3 п. Известная доля поземельного налога таким же образом распределена по всем другим городам и торговым местечкам и почти целиком получается от дохода с домов и от предполагаемого процента с торгового или производительного капитала. Следовательно, согласно оценке, какая положена в основу обложения Великобритании поземельным налогом, вся масса дохода, получаемого от ренты со всех земель, от ренты со всех домов и от процентов на все капиталы, за исключением только той части последних, которая отдана в ссуду государству или употреблена на возделывание земли, не превышает 10 млн. ф. ст. в год, т. е. того обыкновенного дохода, который правительство взимает с народа даже в мирное время. Оценка, положенная в основу обложения Великобритании поземельным налогом, без сомнения, значительно ниже действительной стоимости, если взять все королевство в среднем, хотя в некоторых отдельных графствах и округах она, как утверждают, почти равняется ей. Рента с одних только земель, исклю чая доход с домов и процент на капиталы, оценивалась многими в 20 млн. — оценка, которая в значительной мере произвольна и, как мне кажется, с одинаковой вероятностью превышает или не достигает действительной цифры. Но если земли Великобритании при современном состоянии их возделывания не дают более 20 млн. ренты в год, то они не могли бы дать половины, а вероятно, даже и четвертой части этой ренты, если бы все они принадлежали одному владельцу и находились под небрежным, расточительным и притеснительным управлением его управителей и служащих. Коронные земли Великобритании не приносят в настоящее время четвертой части той ренты, которая могла бы, вероятно, получаться с них, если бы они принадлежали частным лицам, если бы коронных земель было еще больше, то управление ими, вероятно, было бы еще хуже.

Доход, который масса населения получает с земли, определяется не рентой, а продуктом земли. Весь годовой продукт земли каждой страны за исключением той части, которая идет на семена, потребляется в течение года массой населения или обменивается на другие продукты, потребляемые ею. Все то, что понижает продукцию земли ниже того уровня, до какого она нормально могла бы подняться, понижает доход массы населения в еще большей степени, чем доход собственников земли. Рента с земли, та доля продукции, которая принадлежит землевладельцам, почти нигде в Великобритании не принимается превышающей третью часть всего получаемого продукта. Если земля, при данном состоянии земледелия дающая ренту в 10 млн. ф. в [760] год, могла бы приносить при более высоком уровне культуры 20 млн., то при предположении, что рента в обоих случаях составляет третью часть всего продукта, окажется, что доход землевладельцев в первом случае только на 10 млн. в год меньше того дохода, какой возможен при более высоком уровне культуры, тогда как доход массы населения меньше возможного на целых 30 млн. в год (вычитая только часть продукта, необходимую на семена). В таком случае население страны будет меньше на то количество людей, какое могло бы существовать на 30 млн. в год (опять-таки за вычетом необходимого на семена) в соответствии с привы чным образом жизни и обычными издержками людей различного положения, между которыми распределялась бы остающаяся часть.

Хотя в настоящее время в Европе не существует ни одного цивилизованного государства, которое извлекало бы главную часть своих государственных доходов из ренты с земель, принадлежащих государству, однако во всех больших монархиях Европы все еще имеется много обширных земельных владений, принадлежащих короне. Это по большей части леса, и притом иногда такие леса, где на протяжении нескольких миль не встретишь ни одного дерева, — сплошная пустыня в отношении растительности и населения. В любой большой европейской монархии продажа коронных земель дала бы очень большую сумму денег, которая при употреблении ее на уплату государственных долгов освободила бы гораздо большую часть дохода, чем тот доход, который когда-либо приносили казне эти земли. В странах, где земли очень значительно улучшены, хорошо обрабатываются и дают к моменту продажи такую высокую ренту, которая легко может быть полу чена с них, при продаже оцениваются обычно в размере 30-летней доходности, там неулучшенные, необрабатываемые и приносящие незна чительную ренту коронные земли могут быть проданы, вероятно, по цене, соответствующей доходности за 40, 50 или 60 лет. Казна в таком случае могла бы сразу воспользоваться доходом, который эта большая сумма освободила бы от обязательных платежей. А спустя немного лет она, вероятно, стала бы получать еще и другой доход. Перейдя в частную собственность, коронные земли в течение нескольких лет были бы значительно улучшены и стали бы лучше обрабатываться. Увеличение даваемого ими продукта должно вести к увеличению населения страны, поскольку увеличивает его доход и потребление. А доход, получаемый казной от пошлин и акцизов, обязательно возрастает вместе с ростом дохода и потребления населения.

Хотя и представляется на первый взгляд, будто доход, получаемый в цивилизованных монархиях казной от казенных земель, ничего не стоит отдельным лицам, однако в действительности он обходится обществу гораздо дороже, чем всякий другой равный по размерам доход казны. Во всех случаях в интересах общества заменить казне этот доход каким-либо другим таких же размеров и распределить земли сре- [761] ди населения, что лучше всего может быть осуществлено, вероятно, продажей их с торгов.

Земли, служащие для удовольствия и роскоши, а именно: парки, сады, места для гуляний и прочие владения, которые везде считаются источником издержек, а не доходов, одни только, по-видимому, должны в обширных и изолированных монархиях оставаться в собственности казны.

Таким образом, поскольку общественные капиталы и общественные земли, могущие принадлежать государству или государю, представляются неподходящим и недоступным источником для покрытия необходимых расходов всякого большого и цивилизованного государства, расходы эти в большей их части приходится покрывать налогами того или иного рода, причем население отдает долю своего частного дохода, чтобы составить общественный доход государя или государства.

Отдел II. О налогах

Как уже было выяснено в первой книге этого исследования, частный доход отдельных лиц получается в конечном счете из трех источников: ренты, прибыли и заработной платы. Каждый налог должен быть в конечном счете уплачиваем из того или другого из этих трех различных видов дохода или одинаково из них всех. Я постараюсь дать возможно полное представление о налогах, которые имеют в виду обложение, во-первых, ренты, во-вторых, прибыли, в-третьих, заработной платы и, в-четвертых, всех этих трех источников частного дохода. Отдельное рассмотрение каждого из этих четырех видов налогов разделит второй отдел настоящей главы на четыре статьи, причем три из них потребуют дальнейших подразделений. Как выяснится из последующего обзора, многие из этих налогов уплачиваются в конечном счете не из того фонда или источника дохода, какой имелся в виду.

Прежде чем приступить к рассмотрению отдельных налогов, необходимо предпослать четыре нижеследующих общих положения относительно налогов вообще.

I. Подданные государства должны по возможности соответственно своей способности и силам участвовать в содержании правительства, т. е. соответственно доходу, каким они пользуются под покровительством и защитой государства. Расходы правительства по отношению к отдельным лицам, составляющим население большой нации, подобны расходам по управлению большим поместьем, принадлежащим нескольким владельцам, которые все обязаны участвовать в них соответственно своей доле в имении. Соблюдение этого положения или пренебрежение им приводит к так называемому равенству или не- [762] равенству обложения. Всякий налог, заметим это раз и навсегда, который в конечном счете падает только на один из этих трех вышеупомянутых видов дохода, является обязательно неравным, поскольку не затрагивает двух остальных. В дальнейшем рассмотрении различных налогов я редко буду отмечать особенно этот вид неравенства, но в большинстве случаев буду ограничивать свои замечания тем неравенством, которое создается отдельным налогом, неравномерно падающим на тот вид частного дохода, который затрагивается им.

II. Налог, который обязывается уплачивать каждое отдельное лицо, должен быть точно определен, а не произволен. Срок уплаты, способ платежа, сумма платежа — все это должно быть ясно и определенно для плательщика и для всякого другого лица. Там, где этого нет, каждое лицо, облагаемое данным налогом, отдается в большей или меньшей степени во власть сборщика налогов, который может отягощать налог для всякого неугодного ему плательщика или вымогать для себя угрозой такого отягощения подарок или взятку. Неопределенность обложения развивает наглость и содействует подкупности того разряда людей, которые и без того не пользуются популярностью даже в том случае, если они не отличаются наглостью и подкупностью. Точная определенность того, что каждое отдельное лицо обязано платить, в вопросе налогового обложения представляется делом столь большого значения, что весьма значительная степень неравномерности, как это, по моему мнению, явствует из опыта всех народов, составляет гораздо меньшее зло, чем весьма малая степень неопределенности.

III. Каждый налог должен взиматься в то время или тем способом, когда и как плательщику должно быть удобнее всего платить его. Налог на ренту с земли или домов, уплачиваемый в тот именно срок, когда обычно уплачиваются эти ренты, взимается как раз в то время, когда плательщику, по-видимому, удобнее всего внести его или когда у него скорее всего будут на руках деньги для уплаты. Налоги на такие предметы потребления, которые представляют собой предметы роскоши, в конечном итоге уплачиваются все потребителем и обычно таким способом, какой очень удобен для него. Он уплачивает их понемногу, по мере того как покупает соответствующие товары. И так как он свободен покупать или не покупать их, то его собственная вина, если ему приходится испытывать сколько-нибудь значительное неудобство от таких налогов.

IV. Каждый налог должен быть так задуман и разработан, чтобы он брал и удерживал из карманов народа возможно меньше сверх того, что он приносит казначейству государства. Налог может брать или удерживать из карманов народа гораздо больше, чем он приносит казначейству четырьмя следующими путями: во-первых, собирание его может требовать большого числа чиновников, жалованье которых может поглощать большую часть той суммы, какую приносит налог, и [763] вымогательства которых могут обременить народ добавочным налогом; во-вторых, он может затруднять приложение труда населения и препятствовать ему заниматься теми промыслами, которые могут давать средства к существованию и работу большому множеству людей. Обязывая людей платить, он может этим уменьшать или даже уничтожать фонды, которые дали бы им возможность с большей легкостью делать эти платежи. В-третьих, конфискациями и другими наказаниями, которым подвергаются несчастные люди, пытающиеся уклониться от уплаты налога, он может часто разорять их и таким образом уничтожать ту выгоду, которую общество могло бы получать от приложения их капиталов. Неразумный налог создает большое искушение для контрабанды, а кары за контрабанду должны усиливаться в соответствии с искушением. Закон вопреки всем обычным принципам справедливости сперва создает искушение, а потом наказывает тех, кто поддается ему, и притом обычно он усиливает наказание соответственно тому самому обстоятельству, которое, несомненно, должно было бы смягчать его, а именно — соответственно искушению совершить преступление* [* «Sketches of the History of Man». Vol. II, p. 273]. В-четвертых, подвергая людей частым посещениям и неприятным расспросам сборщиков налогов, он может причинять им много лишних волнений, неприятностей и притеснений; и хотя неприятности, строго говоря, не представляют собою расхода, однако они, без сомнения, эквивалентны расходу, ценой которого каждый человек готов избавить себя от них. Тем или другим из этих четырех различных способов налоги часто делаются гораздо более отяготительными для народа, чем полезными для государя.

Очевидная справедливость и польза этих положений обращали на себя большее или меньшее внимание всех народов. Все народы старались по силе своего разумения сделать свои налоги настолько равномерными, как только могли, настолько определенными, чтобы это было удобно плательщику как в отношении срока и способа уплаты, так и в отношении доли его дохода, которую он отдавал государю, сделать их возможно менее отяготительными для народа. Нижеследующий краткий обзор некоторых главных налогов, существовавших в различные эпохи и в различных странах, должен показать, что усилия эти не у всех народов были в этом отношении одинаково успешны.

Статья I. Налоги на ренту. Налоги на земельную ренту

Налог на земельную ренту может устанавливаться согласно определенной схеме, причем для каждого округа принимается в основу оценки определенная рента, и эта оценка потом уже не изменяется, [764] или же налог может устанавливаться таким образом, что он изменяется вместе с каждым изменением размеров действительной ренты с земли и повышается или понижается в зависимости от улучшения или ухудшения ее обработки.

Поземельный налог, который, как это имеет место в Великобритании, раскладывается на каждый округ соответственно определенной схеме, может быть равномерен в момент его первой раскладки, но в дальнейшем он неизбежно становится неравномерным ввиду того, что в различных частях страны обработка земли в неодинаковой степени улучшается или ухудшается. В Англии оценка, которая была положена в основу обложения поземельным налогом различных графств и приходов законом 4-го года Вильгельма и Марии, была с самого начала весьма неравномерна. Поэтому этот налог идет вразрез с первым из вышеприведенных четырех правил. Зато он вполне согласуется с остальными тремя. Он определен вполне точно. Поскольку срок платежа налога совпадает с временем уплаты ренты, он так удобен для плательщика, как это только возможно. Хотя во всех случаях действительным плательщиком является землевладелец, но налог обычно уплачивается заранее арендатором, которому землевладелец обязан вычесть эту сумму при уплате ренты. Этот налог взимается гораздо меньшим числом чиновников, чем всякий другой налог, приносящий приблизительно такой же доход. Поскольку налог с каждого округа не повышается вместе с возрастанием ренты, государь не получает доли прибылей, которые являются результатом улучшений, производимых землевладельцем. Правда, эти улучшения иногда служат для облегчения налога с других землевладельцев округа. Но увеличение тяжести налога, которое оно иногда может вызвать для отдельного имения, всегда настолько незначительно, что никогда не может препятствовать улучшениям или задерживать рост производительности земли. И поскольку налог не ведет к уменьшению количества продуктов, производимых землею, он не может вести и к повышению их цены. Он не препятствует приложению труда населения. Он не причиняет землевладельцу никаких других неудобств, кроме неизбежного неудобства платить налог.

Однако выгода, которую землевладелец получал от неизменности оценки, согласно которой облагались поземельным налогом все земли Великобритании, зависела главным образом от обстоятельств, совершенно чуждых природе налога.

Она отчасти обусловливалась большим преуспеванием почти всей страны, так как рента почти со всех имений Великобритании неизменно возрастала со времени установления этой оценки и ни в одном почти случае не уменьшалась. Ввиду этого почти все землевладельцы выгадывали разницу между тем налогом, который они должны бы платить соответственно действительно получаемой ими ренте со своих имений, и тем, какой они фактически уплачивали согласно старинной [765] оценке. Если бы состояние страны было иное, если бы ренты постепенно понижались вследствие упадка земледелия, землевладельцы почти все потеряли бы эту разницу. При том положении вещей, которое сложилось после революции, неизменность оценки оказалась выгодной для землевладельцев и вредной для государя. При другом положении вещей она могла бы явиться выгодной для государя и вредной для землевладельцев.

Так как налог подлежит уплате деньгами, то и оценка земли выражена в деньгах. Со времени установления этой оценки стоимость серебра оставалась почти неизменной и не происходило также никаких изменений в весе или содержании чистого металла в монете. Если бы серебро значительно повысилось в своей стоимости, как это, по-видимому, было в течение двух столетий, предшествовавших открытию рудников Америки, неизменность оценки могла бы оказаться чрезвычайно невыгодной и обременительной для землевладельца. Если бы серебро значительно понизилось в своей стоимости, как это, без сомнения, было в течение по крайней мере столетия после открытия этих рудников, то эта самая неизменность оценки на очень много сократила бы статью дохода государя. Если бы было произведено значительное изменение в характере денег, причем прежнее количество серебра стало бы обозначаться меньшей или большей монетной единицей; если бы, например, из унции серебра вместо 5 шилл. 2 п. стали чеканить монеты всего только в 2 шилл. 7 п. или, напротив, монеты столь высокого обозначения, как 10 шилл. 4 п., в первом случае это подорвало бы доход собственника земли, а во втором — доход государя.

Итак, при условиях, несколько отличных от тех, которые фактически имели место, такая неизменность оценки могла бы представлять собою очень большое неудобство или для плательщиков налога, или для государства. Однако на протяжении веков такие обстоятельства должны наступать в тот или другой момент. Но, хотя обширные государства, как и все творения рук человеческих, оказывались до сих пор все без исключения смертными, тем не менее каждое государство стремится к бессмертию. Поэтому всякое учреждение, которому предназначается столь же постоянное существование, как и самому государству, должно быть удобно не только при определенных обстоятельствах, но и во всех обстоятельствах, должно соответствовать не преходящим, изменчивым или случайным условиям, а неизбежным и потому всегда неизменным.

Налог на ренту, изменяющийся в зависимости от каждого изменения ренты или повышающийся и понижающийся в соответствии с улучшением или ухудшением обработки земли, рекомендуется как наиболее справедливый из всех налогов той школой французских писателей, которые называют себя экономистами. Все налоги, заявляют они, падают в конечном счете на земельную ренту и должны поэтому равномерно взиматься с того фонда, из какого они в конце концов вы- [766] плачиваются. Без сомнения, справедливо, чтобы все налоги по возможности равномерно падали на тот фонд, из которого они в конечном счете должны быть уплачены. Но, не входя в утомительное обсуждение метафизических доводов, которыми они защищают свою весьма остроумную теорию, из последующего обзора с достаточной убедительностью выяснится, какие налоги падают в конце концов на земельную ренту и какие падают на какой-либо другой источник.

На территории Венеции все пахотные земли, сдаваемые в аренду фермерам, облагаются в размере десятой части ренты. Арендные договоры заносятся в официальный регистр, который ведется податными чиновниками в каждой провинции или округе. Когда собственник сам обрабатывает свои земли, они расцениваются по справедливой оценке и ему предоставляется скидка в 1/5 налога, так что за такую землю он платит только 8% вместо 10 предполагаемой ренты.

Поземельный налог такого рода, несомненно, более равномерен, чем поземельный налог Англии. Он, может быть, не всегда так устойчив, и часто определение размеров налога может доставлять землевладельцу немало неудобств. Равным образом он может требовать более значительных издержек при взимании.

Однако может быть, пожалуй, придумана такая система проведения этого налога, которая в значительной степени устраняла бы эту неопределенность и уменьшала бы эти издержки.

Землевладелец и арендатор, например, могли бы оба быть обязаны заявлять о своем договоре об аренде для записи в общественном регистре. Могли бы быть установлены надлежащие штрафы за сокрытие или неправильное сообщение каких-либо из этих условий; и если бы часть этих штрафов выдавалась одной из этих сторон, которая сообщила и уличила другую сторону в таком сокрытии или неправильном сообщении, то это действительно удерживало бы их от сговора в целях надувательства финансового ведомства. Все условия аренды могли бы быть известны в достаточной мере из таких заявлений.

Некоторые землевладельцы, вместо того чтобы повысить ренту, включают единовременную сумму за возобновление аренды. Такая практика в большинстве случаев отличает расточителя, который за некоторую сумму наличных денег продает будущий доход гораздо большей стоимости. Поэтому в большинстве случаев она вредна для землевладельца; она часто вредна для арендатора и всегда вредна для общества. Она часто берет у арендатора значительную часть его капитала и этим так уменьшает его способность обрабатывать землю, что для него оказывается более трудным уплачивать небольшую ренту, чем при других условиях платить более высокую. А все то, что уменьшает его способность обрабатывать землю, неизбежно понижает наиболее важную часть дохода общества. Если бы налог с таких единовременных сумм был установлен гораздо более высокий, чем с обычной ренты, можно было бы за- [767] труднить эту практику к немалой выгоде всех заинтересованных сторон — землевладельца, арендатора, государя и общества в целом.

Некоторые арендные договоры предписывают арендатору определенный способ возделывания земли и определенный севооборот в течение всего срока аренды. Это условие, которое обычно является плодом самомнения землевладельца и уверенности в превосходстве его собственных знаний (самомнения, в большинстве случаев очень малообоснованного), следует всегда рассматривать как добавочную ренту, как ренту в виде определенных услуг вместо денежной ренты. Для затруднения и прекращения такой практики, которая обычно нелепа, можно было бы этот вид ренты оценивать более высоко и, следовательно, облагать несколько выше, чем обычные денежные ренты.

Некоторые землевладельцы вместо ренты деньгами требуют ренту натурой — хлебом, скотом, птицей, вином, растительным маслом и т.п., другие, в свою очередь, требуют ее работой. Такие ренты всегда более обременительны для арендатора, чем выгодны для землевладельца. Они берут больше из кармана первого, чем дают последнему. Во всякой стране, где эти ренты встречаются, арендаторы бедны и нищенствуют почти в полном соответствии со степенью распространения рент. Эту практику, вредную для всего общества, можно было бы, пожалуй, тоже в достаточной степени затруднить, оценивая подобные ренты несколько выше, а следовательно, и облагая их несколько выше обычных денежных рент.

Когда землевладелец сам ведет хозяйство на части своих земель, рента может быть определена согласительной оценкой окрестных фермеров и землевладельцев, и ему может быть предоставлено небольшое понижение налога, как это практикуется на венецианской территории, при условии, если рента с занимаемых им земель не превышает определенной суммы. Важно поощрять землевладельца обрабатывать часть своей земли. Его капитал обычно больше капитала арендатора, и при меньшем умении он часто может получать больший продукт. Землевладелец может позволить себе различные опыты и обычно склонен делать их. Его неудачные опыты приносят ему лишь небольшие потери, тогда как его успешные — содействуют улучшению и лучшему развитию всей страны. Но может оказаться важным, чтобы понижение налога поощряло его самостоятельно обрабатывать свои земли только до известной степени. Если бы большинство землевладельцев было поставлено перед искушением самим вести хозяйство на всех своих землях, то страна (вместо трезвых и трудолюбивых арендаторов, вынужденных в своих собственных интересах обрабатывать землю так хорошо, как только позволяют это их капитал и умение) оказалась бы заполненной ленивыми и расточительными управителями, небрежное управление которых скоро ухудшило бы обработку земли и понизило бы годовой продукт земли, вызвав не только уменьшение дохода их хозяев, но и сокращение наиболее важной части дохода всего общества.

[768] Такая система управления могла бы, пожалуй, избавить налог этого рода от всякой степени неопределенности, которая может вызывать притеснение или неудобство для плательщика, и в то же самое время могла бы содействовать всеобщему применению такого способа использования земли, какой мог бы немало повлиять на общее улучшение культуры страны.

Расход по взиманию поземельного налога, который изменялся бы при каждом изменении ренты, был бы, несомненно, несколько больше, чем при взимании налога, устанавливаемого всегда соответственно неизменной оценке. В первом случае неизбежны были бы добавочные издержки как на содержание учреждений по оценке, которые пришлось бы учредить в различных округах страны, так и на производство оценки земель, которые землевладельцы вздумали бы обрабатывать сами. Расход на все это тем не менее мог бы быть очень умеренным и значительно ниже расхода, связанного с взиманием многих других налогов, которые приносят совершенно незначительный доход в сравнении с тем, что легко может быть получено от налога этого рода.

Самое важное возражение, которое может быть сделано, по-видимому, против изменяющегося поземельного налога этого рода, состоит в том, что он может помешать улучшению земли. Землевладелец, наверное, будет менее склонен к улучшениям, если государь, не участвовавший в расходах на это, будет получать часть прибыли от этих улучшений. Даже это возражение может быть устранено, если землевладельцу будет разрешено прежде, чем он приступит к улучшениям, устанавливать совместно с податными чиновниками действительную стоимость его земель в данный момент согласно справедливой оценке определенного числа окрестных землевладельцев и фермеров, избранных поровну обеими сторонами, и если он будет обложен соответственно этой оценке на число лет, вполне достаточное для полного возмещения ему его расходов на улучшения. Привлечение внимания государя к улучшению земли в интересах увеличения его собственного дохода — такова одна из главных выгод поземельного налога этого рода. Поэтому срок, предоставляемый для возмещения затрат землевладельца, не должен быть намного продолжительнее того, что безусловно необходимо для этой цели, потому что в противном случае отдаленность ожидаемой выгоды чрезмерно ослабила бы это внимание. Но все же лучше в некотором отношении, чтобы он был несколько длиннее, чем слишком короток. Никакое возбуждение внимания и забот государя не может уравновесить малейшее затруднение, создаваемое для улучшений со стороны землевладельца. Внимание и заботы государя в лучшем случае могут вести к самому общему и расплывчатому взвешиванию того, что способно содействовать лучшей обработке большей части его владений. Внимание же и заботы землевладельца выражаются в тщательном и подробном взвешивании того, что может явиться наиболее выгодным использованием каждого дюйма земли [769] его имения. Главное внимание государя должно быть направлено на поощрение всеми имеющимися в его власти средствами старательности и внимания землевладельца и фермера; для этого он должен предоставить им обоим преследовать свои интересы самостоятельно и по собственному разумению, дать им полнейшую уверенность, что они смогут в полной мере пользоваться плодами своего труда, и обеспечить им самый обширный рынок для всех их продуктов, установив наиболее легкие и безопасные пути сообщения по суше и по воде повсеместно в своих владениях, а также совершенно неограниченную свободу вывоза во владения всех других государей.

Если при такой системе управления налог этого рода окажется возможным применять таким образом, чтобы не только не препятствовать, но, напротив, несколько поощрять улучшение земли, то он вряд ли причинит какое-либо иное неудобство для землевладельца, кроме неустранимого вообще неудобства — необходимости платить налог.

При всех меняющихся состояниях общества, при развитии и упадке земледелия, при всех изменениях стоимости серебра и содержания благородных металлов в монете налог этого рода сам по себе и без всяких усилий со стороны правительства будет согласоваться с факти ческим положением вещей и будет одинаково справедлив и равномерен при всех этих изменениях. Поэтому он гораздо более пригоден для установления в качестве постоянного и неизменного правила или так называемого основного закона государства, чем всякий иной налог, взимаемый всегда согласно фиксированной оценке.

Некоторые государства вместо простого и понятного способа регистрации арендных договоров прибегали к более сложному и дорогому способу — фактической переписи и оценки всех земель страны. Они, вероятно, подозревали, что сдающий землю и арендатор могут в целях обмана фискального ведомства по взаимному соглашению скрывать действительные условия аренды. «Книга страшного суда» являлась, по-видимому, результатом весьма точной переписи этого рода.

В старых владениях короля Пруссии поземельный налог взимается согласно фактической переписи и оценке, пересматриваемой и изменяемой время от времени* [* «Mйmoires concernant les Droits etc.». Tome I. P. 114, 115, 116 etc.]. Соответственно этой оценке светские землевладельцы уплачивают от 20 до 25% своего дохода, духовные — от 40 до 45%. Перепись и оценка в Силезии были произведены по распоряжению нынешнего короля и, как говорят, отличаются большой точностью. Согласно этой оценке земли, принадлежащие епископу Бреславльскому, обложены в размере 25% приносимой ими ренты. Другие [770] доходы духовенства обоих вероисповеданий обложены в размере 50%; командорства Тевтонского и Мальтийского орденов обложены в размере 40%; земли, находящиеся в руках дворян, обложены в размере 38 1/3%, а в руках простолюдинов — 35 1/3%.

Перепись и оценка земель в Богемии потребовали, как сообщают, работы в продолжение более 100 лет. Они были закончены лишь после мира 1748 г. по приказу ныне царствующей императрицы*. Перепись Миланского герцогства, начавшаяся еще при Карле VI, была закончена только после 1760 г. Она считается одной из самых точных, какие когда-либо были произведены. Перепись Савойи и Пьемонта была выполнена по приказу покойного короля Сардинии* [* Mйmoires. P. 280 etc., 287–316.1]. Во владениях прусского короля доход церкви облагается намного выше, чем доход светских землевладельцев. Церковный доход в большей своей части лишь ложится бременем на земельную ренту. Редко бывает, чтобы хотя некоторая часть его шла на улучшение земли или употреблялась таким образом, чтобы в каком-либо отношении содействовать увеличению дохода массы народа. Прусский король счел, вероятно, ввиду этого справедливым, чтобы духовенство вносило значительно больше для удовлетворения нужд государства. В некоторых странах церковные земли освобождены от всех налогов, в других — они облагаются легче, чем иные земли. В герцогстве Миланском земли, которыми церковь обладала до 1575 г., оценены при обложении лишь в третью часть своей стоимости.

В Силезии земли, находящиеся во владении дворян, обложены на 3% выше, чем земли, находящиеся в руках простолюдинов. Прусский король, вероятно, предполагал, что почет и различные привилегии, связанные с владениями первого рода, достаточно вознаградят землевладельца за небольшое увеличение налога, а унизительная подчиненность последних будет в некоторой степени ослаблена благодаря более легкому обложению. В других странах система обложения не только не ослабляет, но еще и усугубляет это неравенство. Во владениях короля сардинского и в тех провинциях Франции, на которые распространяется так называемая реальная, или поземельная, подать, налог падает исключительно на земли, находящиеся во владении простолюдинов, тогда как дворянские земли не подлежат обложению.

Поземельный налог, устанавливаемый в соответствии с общей переписью и оценкой, как бы справедлив и равномерен он ни был сначала, должен спустя очень непродолжительное время сделаться несправедливым и неравномерным. Для предотвращения этого со стороны правительства требовалось бы постоянное и обременительное внимание ко всем колебаниям в общем состоянии и производительности каждой отдельной фермы в стране. Правительства Пруссии, Богемии, [771] Сардинии и герцогства Миланского действительно проявляют такого рода внимание — внимание, столь не свойственное природе всякого правительства, что вряд ли оно будет проявляться долгое время, а если и будет, то, вероятно, станет причинять в конце концов гораздо больше беспокойства и стеснений плательщикам налога, чем сможет приносить им облегчения.

В 1666 г. в Монтабанском округе реальная, или поземельная, подать была разверстана, как передают, в соответствии с весьма точной переписью и оценкой* [* «Mйmoires concernant les Droits etc.». Tome II. P. 193 etc.] К 1727 г. эта разверстка оказалась совершенно неравномерной и несправедливой. В целях исправления этого неудобства правительство не нашло лучшего средства, как наложить на весь округ добавочный налог в 120 тыс. ливров. Этот добавочный налог разверстывается по всем участкам округа, подлежащим подати, соответственно прежней раскладке. Но он взимается только с тех участков, которые при современном положении вещей обложены по старой раскладке ниже действительной доходности, и употребляется для облег чения тех, кто по той же раскладке обложен выше доходности. Например, два участка обложены по старой раскладке по 1 тыс. ливров каждый, тогда как согласно современному положению вещей первый должен был бы платить 900, а второй — 1 тыс. ливров. Добавочным налогом оба эти участка облагаются по 1100 ливров каждый, но он взимается только с недообложенного участка и употребляется на облег чение участка переобложенного, который таким образом платит только 900 ливров. Правительство ничего не выгадывает и не проигрывает от добавочного налога, который применяется исключительно для устранения неравномерности, обусловленной старой разверсткой. Применение его предоставлено усмотрению интенданта округа и должно быть поэтому в большой мере произвольным.

Налоги, определяемые не соответственно ренте, а соответственно продукции земли

Налоги на продукцию земли в действительности представляют собой налоги на ренту, и, хотя они могут сперва выплачиваться фермером, в конечном счете их платит землевладелец. Когда приходится упла чивать в виде налога часть продукции, фермер высчитывает по мере возможности стоимость этой части из года в год и потом соответственно уменьшает ренту, которую соглашается платить землевладельцу. Нет такого фермера, который не высчитывал бы заранее, сколько составит за все годы аренды церковная десятина, представляющая собой поземельный налог такого же рода.

[772] Десятина и всякий другой поземельный налог такого же рода, хотя они по внешности и кажутся совершенно одинаковыми, на самом деле являются далеко не одинаковыми, поскольку известная часть продукции при различных условиях равна по стоимости весьма различной доле ренты. На некоторых очень плодородных землях продукция так велика, что половины ее достаточно для возмещения фермеру капитала, затраченного им на обработку, вместе с обычной в округе прибылью на фермерский капитал. Другую половину, или, что то же самое, стоимость этой другой половины, он мог бы платить в виде ренты землевладельцу, если бы не было десятины. Но если десятая часть продукции отнимается у него в виде десятины, он должен требовать понижения ренты на одну пятую, потому что иначе не сможет вернуть свой капитал с обычной прибылью. В этом случае рента землевладельца вместо того, чтобы достигать половины, или пяти десятых, всей продукции, будет равняться только четырем десятым ее. На менее плодородных землях продукция иногда так мала, а расходы по обработке так велики, что требуется четыре пятых всей продукции, чтобы возместить фермеру его капитал вместе с обычной прибылью. В этом случае даже при отсутствии десятины рента землевладельца может достигать не больше одной пятой, или двух десятых, всей продукции. А если фермер уплачивает десятую часть своего продукта в виде десятины, он должен требовать от землевладельца соответствующего понижения ренты, которая, таким образом, окажется пониженной до одной десятой всей продукции. На ренту с плодородных земель десятина может иногда ложиться налогом не более чем в одну пятую, т. е. в 4 шилл. на фунт, тогда как на ренту с плохих земель она может иногда ложиться налогом в целую половину, т. е. в 10 шилл. на фунт.

Поскольку десятина оказывается часто очень неравномерным налогом на ренту, постольку она всегда служит большим препятствием как для улучшений со стороны землевладельца, так и для обработки земли фермером. Первый не может рисковать производить наиболее важные, обычно дороже всего стоящие улучшения, а последний не решается возделывать наиболее ценные растения, которые обычно требуют наибольших издержек, если церковь, не несущая ни малейшей доли этих расходов, должна получать очень значительную часть прибыли. Разведение марены в течение долгого времени производилось благодаря десятине только в Соединенных провинциях, которые, как пресвитерианская страна, были избавлены от этого разорительного налога и пользовались своего рода монополией на это полезное красящее вещество в ущерб всей остальной Европе. Недавние попытки ввести культуру этого растения в Англии были произведены только вследствие издания закона, согласно которому с земель, засеянных мареной, взимается только 5 шилл. с акра взамен всякого рода десятины.

[773] Подобно тому как в большей части Европы церковь, так и во многих странах Азии государство содержится главным образом за счет поземельного налога, соразмеряемого не с рентой, а с продукцией земли, — в Китае главный доход государя состоит в десятой части продукции со всех земель империи. Однако эта десятая часть определяется так умеренно, что во многих провинциях она, как передают, не превышает одной тридцатой части обычной продукции. Поземельный налог, или земельная рента, которая уплачивалась магометанскому правительству Бенгалии до того, как эта страна попала в руки английской Ост-Индской компании, достигал, как утверждают, одной пятой продукции. Поземельный налог в Древнем Египте, как сообщают, тоже равнялся пятой части.

В Азии этот вид поземельного налога питает интерес государя к улучшению и обработке земли. Государи Китая, Бенгалии при магометанском правительстве и Древнего Египта, как сообщают, действительно очень заботились о проведении и содержании хороших дорог и судоходных каналов, чтобы как можно больше увеличить как количество, так и стоимость всей продукции земли, обеспечивая ей самый обширный рынок, какой только могли предоставить ей их собственные владения. Церковная десятина дробится на столь незначительные части, что ни один из ее обладателей не может питать подобного рода интереса. Приходский священник никогда не выручит своих денег, если проведет дорогу или канал к отдаленной части страны, чтобы расширить рынок для продуктов своего отдельного прихода. Такого рода налоги, поскольку они предназначены для доставления средств государству, обладают некоторыми полезными сторонами, которые могут в известной степени уравновешивать их неудобства; когда же они должны служить для доставления средств церкви, они связаны с одними только неудобствами.

Налоги с продукции земли могут взыскиваться натурой или по определенной оценке деньгами.

Приходский священник или средней руки помещик, живущий со своего имения, могут иногда, пожалуй, находить некоторую выгоду в получении: первый — своей десятины, второй — своей ренты натурой. Количество, подлежащее сбору, и район, в пределах которого производится сбор, так малы, что они оба могут собственными глазами следить за сбором и использованием решительно всего того, что им следует получить. Богатый помещик, живущий в столице, рисковал бы большими потерями от небрежности и еще больше — от злоупотребления со стороны своих управителей и служащих, если бы ренты с его имения в отдаленной провинции уплачивались ему таким способом. Потери государя вследствие злоупотреблений и хищений его сборщиков налогов должны быть в таком случае неизбежно гораздо больше.

Слуги и служащие самого легкомысленного частного лица гораздо больше, вероятно, находятся на глазах своего хозяина, чем слуги и [774] служащие самого осмотрительного государя, и государственный доход, уплачиваемый натурой, так сильно страдал бы от злоупотреблений сборщиков налога, что совсем незначительная часть сумм, собираемых с народа, попадала бы в казначейство государя. Однако, как передают, некоторая часть государственного дохода в Китае вносится именно таким образом. Мандарины и другие сборщики налогов, без сомнения, находят выгоду сохранять способ платежа, при котором гораздо более возможны злоупотребления, чем при уплате деньгами.

Налог с продукции земли, взимаемый деньгами, может взиматься или по оценке, меняющейся в соответствии со всеми изменениями рыно чной цены, или согласно твердой оценке, так что, например, бушель пшеницы всегда оценивается в одну и ту же цену независимо от состояния рынка. Выручка от налога, взимаемого первым способом, изменяется лишь в зависимости от изменений фактической продукции земли, в зависимости от улучшения или недостатков обработки земли. Выручка от налога, взимаемого вторым способом, изменяется не только в зависимости от изменений размеров фактической продукции, но и в зависимости от изменений стоимости драгоценных металлов и коли чества этих металлов, содержащегося в разное время в монете того же самого обозначения. Выручка в первом случае всегда стоит в определенном отношении к стоимости действительной продукции земли; выручка во втором случае может в различные периоды стоять в весьма неодинаковом отношении к этой стоимости.

Когда вместо уплаты определенной части продукта с земли или цены определенной его части требуется уплата определенной денежной суммы в погашение всего налога или десятины, налог в таком случае приобретает совершенно такой же характер, как и поземельный налог в Англии. Он не повышается и не понижается вместе с земельной рентой, он и не поощряет улучшения и не затрудняет их. Десятина в большинстве тех приходов, которые уплачивают так называемый модус вместо всех других десятин, представляет собою налог этого рода. Во времена магометанского владычества в Бенгалии вместо платежа натурой пятой части продукции в большей части округов, или заминдаров, страны была установлена уплата определенной денежной суммы и притом, как передают, очень умеренной. Некоторые служащие Ост-Индской компании под предлогом восстановления надлежащей стоимости государственного дохода взамен уплаты этой суммы установили в некоторых провинциях платеж натурой. При их управлении такая перемена должна, вероятно, затруднять обработку земли и вместе с тем создавать новые поводы для злоупотреблений при взимании государственных доходов, которые упали намного ниже того уровня, на каком они стояли, как утверждают, в то время, когда впервые были переданы в ведение компании. Служащие компании, возможно, выгадали от этой перемены, но, вероятно, за счет своих хозяев и страны.

[775]

Налоги на ренту с домов

В ренте с дома, или наемной плате, можно различать две части, из которых одна может быть вполне уместно названа строительной рентой, а другая обычно называется земельной рентой.

Строительная рента (или рента от здания) представляет собою процент, или прибыль, на капитал, затраченный на постройку дома. Для того чтобы поставить строительную промышленность в одинаковые условия с другими промыслами, необходимо, чтобы эта рента была достаточна, во-первых, для оплаты строителю такого же процента, какой он получил бы на свой капитал, если бы ссудил его под надежное обеспечение, и, во-вторых, для сохранения его дома в надлежащем порядке, или, что то же самое, для возмещения спустя определенное число лет капитала, затраченного на его постройку. Рента со строений, или обычная прибыль с построек, везде поэтому определяется обычным процентом на деньги. Там, где рыночная норма процента равняется четырем, рента с дома, которая по уплате земельной ренты дает 6 или 6 1/2% на все издержки по постройке, может, пожалуй, приносить достаточную прибыль строителю. Когда рыночная норма процента достигает пяти, нужна будет для этого, пожалуй, рента в 7 и 7 1/2%. Если сравнительно с существующим процентом на капитал строительное дело приносит в какой-либо момент гораздо более высокую прибыль, чем эта, то оно скоро привлечет к себе из других отраслей промышленности так много капитала, что это понизит прибыль до ее нормального уровня. Если оно в какой-либо момент приносит меньше этого, то другие отрасли промышленности скоро отвлекут от него так много капитала, что опять-таки повысят прибыль.

Вся та часть ренты с дома, которая остается сверх того, что необходимо для доставления этой умеренной прибыли, естественно, приходится на земельную ренту, и в тех случаях, когда собственник земли и собственник здания — два различных лица, она в большинстве случаев целиком выплачивается первому. Эта добавочная рента представляет собой цену, которую обитатель дома уплачивает за какое-либо действительное или предполагаемое преимущество местоположения. Сельские дома, находящиеся на значительном расстоянии от большого города, где вдоволь свободной земли, дают совсем незначительную ренту и во всяком случае не больше того, что приносила бы земля, на которой стоит дом, если бы была использована для земледелия. Рента с загородных вилл по соседству с большим городом бывает иногда значительно выше, и в этом случае особые удобства или красота местоположения очень хорошо оплачиваются. Земельная рента обычно выше всего в столице и в тех отдельных районах ее, где предъявляется наибольший спрос на дома безразлично для каких целей: для промышленных и торговых, для развлечений и приема гостей или из-за простого тщеславия и моды.

[776] Налог на наемную плату (ренту с дома), уплачиваемый съемщиком и пропорциональный всей ренте с каждого дома, не может, по крайней мере на сколько-нибудь значительное время, оказывать влияние на строительную ренту. Если бы строитель не выручал своей умеренной прибыли, он вынужден был бы прекратить свое дело, а это в непродолжительном времени вернуло бы его прибыль на уровень, соответствующий ее уровню в других промыслах, поскольку усилило бы спрос на здания. Такой налог не может падать целиком на земельную ренту; он распределяется таким образом, что падает частью на обитателя дома и частью на владельца земли.

Предположим, например, что некто находит по своим средствам затрачивать в год на аренду дома 60 ф.; предположим также, что на наемную плату с домов установлен налог в размере 4 шилл. с фунта, или одной пятой, уплачиваемый нанимателем; дом, сдающийся за 60 ф. в год, будет обходиться ему в таком случае в 72 ф., т. е. на 12 ф. дороже, чем он считает возможным для себя платить. Он удовлетворится поэтому несколько худшим домом, или домом, сдающимся за 50 ф., что вместе с добавочными 10 ф., которые он должен затрачивать на уплату налога, составит как раз 60 ф. в год, тот расход, который он считает себе по средствам; для того чтобы уплатить налог, он откажется от части добавочных удобств, какие мог бы иметь от дома, стоящего на 10 ф. в год дороже. Я говорю: от части добавочных удобств, потому что он лишь в редких случаях лишится всех этих удобств, так как благодаря налогу он получит за 50 ф. в год лучший дом, чем мог бы получить за эту сумму при отсутствии налога. Ибо подобно тому как налог этого рода, устраняя данного соискателя, должен уменьшить спрос на дома в 60 ф., он должен также уменьшить спрос и на дома в 50 ф. и вообще на дома в любую другую цену, исклю чая самые дешевые дома, спрос на которые он на некоторое время усилит. Но рента с домов всех категорий, спрос на которые уменьшился, обязательно более или менее понизится. Так как ни малейшая часть этого понижения не может, по крайней мере сколько-нибудь значительное время, отразиться на строительной ренте, то все оно должно в конечном счете упасть на земельную ренту. Таким образом, конечная уплата этого налога должна лечь частью на нанимателя дома, который окажется вынужденным для уплаты этого налога отказаться от ряда своих удобств, и частью на собственника земли, который для уплаты своей доли вынужден будет отказаться от части своего дохода. Не очень легко, пожалуй, установить, в каком отношении распределится между ними этот конечный платеж. Распределение это будет, вероятно, весьма различно при различных условиях, и налог этого рода может в зависимости от этих различных обстоятельств очень неравномерно ложиться на нанимателя дома и на собственника земли.

[778] Неравномерность, с какой налог этого рода может ложиться на обладателей различных земельных рент, возникает целиком из-за случайной неравномерности указанного распределения, тогда как неравномерность, с какой он может ложиться на нанимателей различных домов, обусловливается не только этой, но и другой причиной. Доля расхода на наемную плату в общих издержках на жизнь неодинакова у лиц, обладающих различным состоянием. Она, вероятно, выше всего у самых богатых людей и понижается постепенно с уменьшением состояния, так что, по общему правилу, оказывается ниже всего на самой низшей ступени благосостояния. Предметы первой необходимости составляют главный расход бедняков. Им трудно доставать себе пищу, и большая часть их скромного дохода затрачивается на приобретение ее. Предметы роскоши и суетности вызывают главный расход богатых, а великолепный дом еще украшает и выставляет в наиболее выгодном свете все другие предметы роскоши и суетные украшения, которыми они обладают. Поэтому налог на наемную плату должен, но общему правилу, ложиться наибольшей тяжестью на богатых, и в такого рода неравномерности нет, пожалуй, ничего особенно несправедливого. Отнюдь не несправедливо, чтобы богатые участвовали в государственных расходах не только пропорционально своему доходу, но и несколько большей долей.

Хотя рента с домов, или наемная плата, в некоторых отношениях походит на земельную ренту, в одном она существенно разнится от нее. Земля, с которой уплачивается рента, производит ее. Рента с домов уплачивается за пользование непроизводительным предметом. Ни дом, ни земля, на которой он стоит, ничего не производят. Поэтому лицо, уплачивающее ренту, должно брать деньги для этого из какоголибо другого источника дохода, отличного и независимого от этого предмета. Налог с наемной платы, или ренты с домов, поскольку он ложится на нанимателей, должен браться из того же источника, как и сама рента, и должен уплачиваться из дохода нанимателей, получаемого от заработной платы, прибыли на капитал или земельной ренты. Поскольку он ложится на нанимателей, он принадлежит к числу тех налогов, которые падают не на один только, а безразлично на все три источника дохода, и во всех отношениях подобен по своему характеру всякому другому налогу на любой другой предмет потребления. В общем, не существует, пожалуй, такого другого предмета расхода или потребления, по которому лучше можно было бы судить о широте или скромности общих издержек человека, чем по уплачиваемой им наемной плате за дом. Пропорциональный налог на эту особую статью расхода мог бы, пожалуй, приносить более значительный доход, чем до сих пор извлекали из него в какой-либо части Европы. Разумеется, если налог будет очень высок, большинство людей будут стараться по возможности уменьшить свои платежи и будут удовлетворяться дома- [778] ми меньших размеров, обращая большую часть своего дохода на другие цели.

Размер ренты с дома, или наемной платы, может быть легко установлен с достаточной точностью посредством практики такого же рода, какая необходима для установления обычной земельной ренты. Дома ненаселенные не должны платить никакого налога. Налог на них целиком ложился бы на собственника, который таким образом облагался бы за предмет, не доставляющий ему ни удобств, ни дохода. Дома, в которых живут сами владельцы их, должны облагаться не в соответствии с их строительной стоимостью, а согласно справедливой оценке — вероятному доходу с них в случае сдачи их внаем арендатору. При обложении таких домов соответственно их строительной стоимости налог в 3 или 4 шилл. с фунта в соединении с другими налогами разорил бы почти все богатые и знатные фамилии не только нашей, но, думается мне, и всякой другой цивилизованной страны. Кто со вниманием познакомится с городскими и сельскими домами богатейших и знатнейших фамилий нашей страны, убедится, что при норме только в 6 1/2 или 7% с первоначальной строительной стоимости их рента с дома почти равняется всей чистой ренте с их поместий. Это накопленный расход нескольких последовательных поколений, затраченный, правда, на предметы большой красоты и великолепия, но в сравнении с тем, во что они обошлись, весьма малой меновой стоимости* [* После первого издания этой книги был введен налог приблизительно на вышеизложенных основаниях].

Земельная рента с участков под домами представляет собою еще более подходящий объект обложения, чем наемная плата. Налог на такого рода земельную ренту не повысит наемную плату за дома. Он целиком будет ложиться на владельца этой земельной ренты, который всегда выступает в качестве монополиста и требует наивысшей ренты, какая только может быть получена за пользование его участком земли. Он может получить за него больше или меньше в зависимости от того, богаче или беднее окажутся соискатели, будут ли они в состоянии удовлетворить свой выбор определенного участка с большими или меньшими издержками. Во всех странах наибольшее количество богатых соискателей бывает в столице, и потому именно там всегда встречается самая высокая земельная рента с застроенных участков. Так как богатство этих соискателей ни в каком отношении не увеличится от налога на эту земельную ренту, они вряд ли будут склонны платить дороже за пользование участком. Мало будет иметь значения, кто непосредственно уплачивает налог — наниматель или владелец участка. Чем больше вынужден будет платить в виде налога наниматель, тем меньше он будет склонен платить за участок, так что в конце уплата налога целиком ляжет на владельца участка. Земельная рента с необитаемых домов должна быть освобождена от налога.

[779] Земельная рента с застроенных участков и обычная земельная рента представляют собой такой вид дохода, которым собственник во многих случаях пользуется без всяких забот и усилий с его стороны. И если часть этого дохода будет отниматься у него для покрытия расходов государства, от этого не пострадает ни одна отрасль труда. После введения такого налога годовой продукт земли и труда общества, действительное богатство и доход массы населения могут остаться неизменными. Ввиду этого земельная рента с застроенных участков и обычная земельная рента являются, пожалуй, тем видом дохода, какой лучше всего может выносить особый налог, устанавливаемый с него.

Рента с застроенных участков представляется с этой точки зрения более подходящим объектом обложения, чем даже* обычная земельная рента. Эта последняя во многих случаях обусловлена, по крайней мере отчасти, заботами и хорошим управлением землевладельца. Очень тяжелый налог может слишком неблагоприятно отразиться на этих заботах и хорошем управлении. Рента с застроенных участков, поскольку она превышает уровень обычной земельной ренты, целиком обусловлена хорошим управлением государя, который, покровительствуя труду всего народа или жителей какой-нибудь отдельной местности, дает им возможность платить за участок, на котором они строят свои дома, значительно больше его действительной стоимости или с большим избытком возмещать его владельцу потери, какие он может нести от такого использования участка. Не может быть ничего более справедливого, нежели чтобы фонд, обязанный своим существованием хорошему управлению государства, был обложен хорошим налогом или участвовал несколько большей долей, чем большая часть других фондов, в расходах на содержание этого управления.

Хотя во многих европейских странах устанавливались налоги на наемную плату с домов, я не знаю такой страны, где рента с застроенных земельных участков считалась бы самостоятельным предметом обложения. Изобретатели налогов встретили, вероятно, некоторое затруднение при установлении того, какая часть ренты должна признаваться земельной и какая — строительной рентой. Между тем не представляется очень трудным отличать эти две части ренты одну от другой.

В Великобритании наемная плата за дома подвергается обложению в таких же размерах, как и земельная рента, посредством так называемого ежегодного земельного налога. Оценка, согласно которой определялся этот налог в каждом приходе или округе, всегда одна и та же. Первоначально она была чрезвычайно неравномерна и поныне остается такою же. В большей части королевства этот налог падает на ренту с домов еще меньшей тяжестью, чем на земельную ренту. Только в небольшом числе округов, которые первоначально были высоко [780] обложены и в которых рента с домов значительно понизилась, земельный налог в 3 или 4 шилл. на фунт признается соответствующим действительной доходности дома. Дома, не имеющие жильцов, хотя в силу закона они подлежат обложению налогом, в большинстве округов освобождаются от него благодаря снисходительности сборщиков; это изъятие иногда вызывает небольшие изменения в окладах налога с отдельных домов, хотя для всего округа он всегда остается неизменным. Увеличение ренты в результате новых построек, ремонта и пр. служит облегчению всего округа, что вызывает дальнейшие колебания в окладе отдельных домов.

В Голландии* [* «Mйmoires concernant les Droits etc.», p. 223] каждый дом облагается в 2 1/2% его стоимости, причем не обращается никакого внимания ни на фактически приносимый им доход, ни на то обстоятельство, сдан ли он внаем или остается необитаемым. Обременительным является, по-видимому, принуждение собственника платить налог за необитаемый дом, от которого он не может извлечь никакого дохода, в особенности платить такой очень тяжелый налог. В Голландии, где рыночная норма процента не превышает трех, 2 1/2% со всей стоимости должны в большинстве случаев составлять более трети строительной ренты, а возможно, и всей ренты. В самом деле, оценка, согласно которой дома облагаются, всегда, как говорят, ниже действительной стоимости. Когда дом перестраивается, исправляется или расширяется, производится новая оценка и соответственно ей определяется оклад налога.

Изобретатели различных налогов, какими в различные эпохи облагали в Англии дома, воображали, по-видимому, что очень затруднительно установить с приблизительной точностью, какова действительная рента с каждого дома. Поэтому они регулировали свои налоги в соответствии с более очевидными признаками, которые, по их мнению, должны были в большинстве случаев находиться в некотором соответствии с рентой.

Первым налогом этого рода явилась подымная подать, или налог в 2 шилл. на каждый очаг. Для того чтобы удостовериться, сколько очагов в доме, сборщику налогов надо было осматривать все комнаты в нем. Это неприятное посещение сделало налог ненавистным. Поэтому вскоре после революции он был отменен как клеймо рабства.

Следующим налогом этого рода был налог в 2 шилл. с каждого обитаемого жилого дома. Дом с 10 окнами облагался добавочными 4 шилл., дом с 20 окнами и больше — 8 шилл. Этот налог в дальнейшем был изменен в том смысле, что дома с 20 окнами и меньше чем с 30 должны были платить 10 шилл., а дома с 30 окнами и больше — 20 шилл. Число окон в большинстве случаев можно считать снаружи и во всех случаях, не входя во все комнаты дома. Ввиду этого посещение [781] сборщика при взимании этого налога было менее неприятно, чем при взимании подымной подати.

Налог этот потом был отменен, и вместо него был введен налог на окна, который тоже подвергся ряду изменений и увеличений. Налог на окна, как он существует в настоящее время (январь 1775 г.), сверх налога в 3 шилл. с каждого дома в Англии и 1 шилл. в Шотландии облагает еще каждое окно, причем он в Англии увеличивается постепенно с низшей ставки в 2 пенса с домов, имеющих не более семи окон, до высшей ставки в 2 шилл. с домов, имеющих 25 окон и больше.

Главное возражение против всех подобного рода налогов — это их неравномерность, неравномерность худшего сорта, так как они должны часто ложиться гораздо тяжелее на бедных, чем на богатых. Дом в небольшом городе, сдающийся за 10 ф., может иногда иметь более окон, чем дом, приносящий 500 ф. в Лондоне, и хотя жилец первого наверное гораздо беднее жильца второго, однако, поскольку его доля определяется налогом на окна, он должен вносить больше на содержание государства. Ввиду этого подобные налоги прямо противоположны первому из вышеприведенных четырех основных принципов. Они, по-видимому, не противоречат сильно ни одному из трех других принципов.

Естественная тенденция налога на окна и всех других налогов с домов проявляется в понижении ренты. Чем больше кто-либо уплачивает в виде налога, тем меньше, очевидно, может он платить за наем дома. Однако со времени введения налога на окна рента с домов в целом более или менее повысилась почти во всех городах и сельских местностях Великобритании, которые мне известны. Так сильно было почти везде увеличение спроса на дома, что он повысил наемную плату больше, чем мог понизить его налог на окна, — одно из многочисленных доказательств большого процветания страны и увеличивающегося дохода ее жителей. Если бы не этот налог, наемная плата, вероятно, поднялась бы еще выше.

Статья I. Налоги на прибыль, или на доход, приносимый капиталом

Доход, или прибыль, получающаяся с капитала, распадается на две части — на ту часть, которая оплачивает процент и принадлежит владельцу капитала, и на ту добавочную часть, которая остается сверх того, что необходимо для уплаты процента.

Последняя часть прибыли, очевидно, не может облагаться непосредственно. Она составляет вознаграждение, и в большинстве случаев лишь очень умеренное, за риск и труды при применении капитала. Предприниматель должен получать это вознаграждение, в противном случае он не может в согласии со своими интересами продолжать свое [782] предприятие. Поэтому при непосредственном обложении соответственно всей прибыли в целом он был бы вынужден или повысить норму своей прибыли, или переложить налог на денежный процент, т. е. платить меньший процент. При повышении им нормы своей прибыли пропорционально налогу весь этот налог, хотя бы он и уплачивался им самим, в конечном счете оплачивался бы одною из двух различных групп в зависимости от того, каким способом он употребляет капитал, находящийся в его распоряжении. Употребляя его как фермерский капитал на обработку земли, он мог бы повысить норму своей прибыли, только удерживая большую долю, или, что то же самое, цену большей доли, продукта земли; а так как это может быть сделано только путем сокращения ренты, то конечная уплата налога ложилась бы на землевладельца. Употребляя его как торговый или промышленный капитал, он мог бы повысить нормы своей прибыли только путем повышения цены своих товаров; в этом случае конечная уплата налога ложилась бы целиком на потребителей этих товаров. Если бы он не повысил норму прибыли, он был бы вынужден взимать* весь налог с той ее части, которая приходится на проценты за капитал. Он мог бы платить меньший процент за занятый капитал, и вся тяжесть налога ложилась бы в этом случае в конечном счете на денежный процент. Поскольку он не мог бы переложить с себя налог одним способом, он был бы вынужден сделать это другим способом.

Денежный процент с первого взгляда кажется объектом, столь же допускающим непосредственное обложение, как и земельная рента. Подобно последней, он представляет собою чистый продукт, который остается после полного вознаграждения за риск и труды при применении капитала. Подобно тому как налог на земельную ренту не может вести к повышению ренты, потому что чистый продукт, остающийся после возмещения капитала фермера вместе со справедливой прибылью, не может быть после налога больше, чем был до него, так и в силу той же причины налог на денежный процент не может повысить норму процента, поскольку количество капитала или денег в стране предполагается не изменившимся после введения налога, как и до него. Обычная норма прибыли, как это показано в первой книге, определяется повсюду отношением количества наличного капитала к количеству предприятий и дел, для которых он нужен. Но никакой налог на денежный процент не в состоянии ни увеличить, ни уменьшить количество применений капитала. И если поэтому количество капитала, вкладываемого в различные предприятия, не увеличивается и не уменьшается благодаря налогу, то обычная норма прибыли обязательно останется прежней, а также останется неизменной и та часть этой прибыли, которая необходима для вознаграждения предпринимателя [783] за риск и труд, поскольку последние также не изменились. Таким образом, и остаток, т.е. та часть, которая принадлежит владельцу капитала и которая оплачивает денежный процент, тоже необходимо останется неизменным. Поэтому с первого взгляда денежный процент представляется объектом, столь же допускающим непосредственное обложение налогом, как и земельная рента.

Однако существуют два обстоятельства, которые делают денежный процент гораздо менее пригодным объектом непосредственного обложения, чем земельная рента.

Во-первых, количество и стоимость земли, какою обладает тот или иной человек, никогда не могут быть тайной, они всегда могут быть точно установлены. Напротив, общая сумма денежного капитала, которым он обладает, почти всегда составляет тайну и почти никогда не может быть установлена с приблизительной точностью. Помимо того, она подвержена почти непрерывным колебаниям. Редко проходит год, часто даже месяц, а иногда всего только один день без того, чтобы она в большей или меньшей степени не увеличилась или не уменьшилась. Расследование частных обстоятельств каждого отдельного человека и притом расследование, которое следило бы за изменениями его состояния, чтобы согласовать с ними налог, явилось бы источником такого постоянного и бесконечного притеснения, которого не мог бы выдержать ни один народ.

Во-вторых, земля представляет собою предмет, который нельзя переносить из одного места в другое, тогда как капитал легко можно переносить. Собственник земли необходимо является гражданином той страны, где находится его имение. Собственник капитала является в сущности гражданином всего мира и отнюдь не обязательно связан с какой-либо отдельной страной. Он легко может покинуть страну, в которой подвергается в целях обложения его обременительным налогом стеснительному контролю и расспросам, и перенести свой капитал в другую страну, где он может с большим удобством вести свое предприятие или пользоваться своим состоянием. Перенося свой капитал, он прекратит всю ту работу, которую вел в покинутой им стране. Капитал возделывает землю, капитал дает занятие труду. Налог, ведущий к отливу капитала из какой-либо страны, ведет, таким образом, к исчезновению всех источников доходов государя и общества. Вследствие перенесения капитала в другую страну неизбежно уменьшатся в большей или меньшей мере не только прибыль с него, но и земельная рента и заработная плата.

Ввиду этого те нации, которые стремились обложить доход, получающийся от капитала, были вынуждены вместо такого рода строгого расследования и контроля довольствоваться весьма приблизительной, а следовательно, более или менее произвольной оценкой. Чрезвычайная неравномерность и неопределенность налога, устанавливаемого таким образом, может быть уравновешена только его крайней умерен- [784] ностью, вследствие которой каждый плательщик видит себя обложенным настолько ниже своего действительного дохода, что его мало беспокоит, если его сосед обложен несколько ниже.

При установлении в Англии так называемого поземельного налога имелось в виду обложить и капитал в таком же размере, как землю. Когда поземельный налог равнялся 4 шилл. с фунта, или одной пятой предполагаемой ренты, имелось в виду обложить и капитал в размере одной пятой предполагаемых процентов с него. При введении современного ежегодного поземельного налога законная норма процента составляла шесть на сто. В соответствии с этим каждую сотню фунтов капитала предполагалось обложить в 24 шилл., т. е. в размере одной пятой 6 ф. После того как законная норма процента понижена до 5, каждые 100 ф. капитала стали облагаться в размере только 20 шилл. Сумма, подлежащая взысканию посредством так называемого поземельного налога, разверстывалась между сельскими местностями и главными городами, причем большая часть падала на первые, а большая часть доли, приходившейся на города, разверстывалась на дома. Сумма, остававшаяся для разверстки на капитал и торговлю (капитал, вложенный в землю, облагать не имелось в виду), была много ниже действительной стоимости этого капитала или торговли. Ввиду этого все неравномерности, которые могли иметь место при первоначальной разверстке, вызывали мало неудобств и неудовольствия. Все приходы и округа по настоящее время продолжают облагаться для уплаты налога с их земель, домов и капиталов согласно первоначальной раскладке, и почти всеобщее преуспеяние страны, которое во многих местах весьма значительно повысило стоимость всех этих статей, еще уменьшило значение этой неравномерности. Равным образом ввиду того, что обложение каждого округа остается все время неизменным, неопределенность этого налога, поскольку он может взыскиваться с капитала каждого отдельного лица, весьма значительно уменьшилась и имеет теперь гораздо меньшее значение. Если большая часть земель Англии оценена для взимания поземельного налога меньше чем в половину своей действительной стоимости, то большая часть капитала Англии оценена, может быть, меньше чем в одну пятую своей действительной стоимости. В некоторых городах вся сумма поземельного налога раскладывается на дома, как, например, в Вестминстере, где капитал и торговля свободны от обложения. Иначе обстоит дело в Лондоне.

Во всех странах старательно избегалось тщательное расследование обстоятельств частных лиц.

В Гамбурге* [* «Mйmoires concernant les Droits». Tome I. P. 74] каждый житель обязан платить государству четверть процента всего того, чем он владеет, и так как имущество населения Гамбурга заключается главным образом в капитале, то налог этот может рассматриваться как налог на капитал. Каждый облагает себя сам [785] и в присутствии чиновника вносит ежегодно в государственное казначейство определенную сумму денег, которая, согласно его заявлению под присягой, составляет четверть процента всего его имущества, но не делает заявления о его размерах и не подлежит никаким расспросам по этому поводу. Согласно общему мнению, налог этот уплачивается с большой добросовестностью. В небольшой республике, где население относится с полным доверием к своим чиновникам, где оно убеждено в необходимости налога для существования государства и уверено, что он будет добросовестно употреблен на эту цель, можно иногда ожидать такой добросовестной и добровольной уплаты. Она не представляет особенности населения Гамбурга.

Кантон Унтервальден в Швейцарии часто опустошается бурями и наводнениями и потому несет чрезвычайные расходы. В таких случаях собирается население, и каждый гражданин, как передают, объявляет с величайшей откровенностью размеры своего имущества, чтобы соответственно этому быть обложенным налогом. В Цюрихе закон устанавливает, чтобы в случае необходимости все жители облагались пропорционально доходу, размеры которого они должны объявлять под присягой. Там не существует подозрения, что кто-либо из граждан захо чет обмануть государство. В Базеле главный доход государства полу чается от небольшой пошлины с вывозимых товаров. Все граждане приносят присягу, что будут уплачивать каждые три месяца все налоги, устанавливаемые законом. Всем купцам и даже всем содержателям гостиниц поручается вести самим запись всех тех товаров, которые они продают в пределах или вне территории Базеля. По истечении каждых трех месяцев они посылают эту запись казначею вместе с суммой налога, вычисленной в конце ее. Нет подозрений, чтобы государственный доход терпел ущерб от такого доверия* [* Ibid. P. 163, 166, 171]. Возлагаемое на каждого гражданина обязательство публично объявлять под присягой свое состояние, по-видимому, не признается в этих швейцарских кантонах стеснительным, но в Гамбурге оно считалось бы в высшей степени стеснительным. Купцы, пускающиеся в рискованные торговые предприятия, все трепещут при мысли быть обязанными обнаруживать в любое время действительное положение своих дел. Они предвидят, что последствием этого часто может явиться подрыв их кредита и неудача их проектов. Рассудительный и бережливый народ, чуждый подобного рода проектам, не чувствует необходимости в такого рода секретах.

В Голландии, вскоре после возведения принца Оранского в штатгальтеры, был установлен налог в 2%, или так называемая 50-я день- [786] га, со всего имущества каждого гражданина. Каждый гражданин сам облагал себя и вносил налог таким же образом, как это делалось в Гамбурге; согласно общему предположению, налог этот уплачивался с большой добросовестностью. Народ в ту пору питал величайшую привязанность к своему новому правительству, которое он только что установил путем всеобщего восстания. Налог был единовременным, будучи предназна чен помочь государству в чрезвычайной нужде; действительно, он был слишком тяжел, чтобы быть постоянным. В стране, где рыночная норма процента редко превышает три, налог в 2% достигает 13 шилл. 4 п. на фунт с самого высокого чистого дохода, который обычно получается с капитала. Такой налог только немногие могут платить, не затрагивая в большей или меньшей степени своих капиталов. При какойлибо особой крайности народ может, под влиянием сильного общественного воодушевления, сделать большое усилие и отдать даже часть своего капитала, чтобы прийти на помощь государству, но совершенно немыслимо, чтобы он делал это сколько-нибудь продолжительное время; а если бы он делал это, налог скоро разорил бы его в такой степени, что он вообще утратил бы способность поддерживать государство.

Хотя налог на капитал, установленный в Англии законом о поземельном налоге, пропорционален капиталу, все же он не имеет в виду уменьшить или отнять часть этого капитала. Имелось только в виду сделать его налогом на денежный процент, соответствующим по размерам налогу на земельную ренту, так что когда последний равняется 4 шилл. на фунт, первый тоже мог бы достигать 4 шилл. на фунт. Налог в Гамбурге и еще более умеренные налоги в Унтервальдене и Цюрихе точно так же имелись в виду как налоги не на капитал, а на процент или чистый доход с капитала; налог же в Голландии должен был являться налогом на капитал.

Налоги на прибыль с отдельных промыслов

В некоторых странах устанавливаются чрезвычайные налоги с прибылей на капитал при вложении его в определенные отрасли торговли или в земледелие.

К первой категории в Англии относятся налоги на разносчиков и бродячих торговцев, на извозчичьи кареты и фаэтоны* и налог, который содержатели пивных уплачивают за разрешение продавать в розницу пиво и спиртные напитки. Во время последней войны предполагался еще один налог этого рода, а именно — на магазины. Указывали, что так как война предпринята в целях защиты торговли страны, то купцы, которые выгадывают от нее, должны участвовать в несении расходов на нее.

[787] Однако налог на прибыль с капитала, вкладываемого в ту или иную отрасль торговли, никогда не может в конечном итоге ложиться на самих торговцев (которые во всех нормальных случаях должны иметь свою справедливую прибыль и редко могут получить больше этой прибыли, если конкуренция не ограничена), он всегда ложится на потребителей, которые принуждены платить в цене товаров налог, выпла чиваемый торговцем, и притом обычно еще с некоторой надбавкой.

Налог этого рода, если он соответствует оборотам торговца, в конечном счете уплачивается потребителем и не причиняет никаких неудобств торговцу. Когда же он не соразмеряется с оборотом, а в одинаковых размерах взыскивается со всех торговцев, то, хотя в этом случае он в конечном итоге уплачивается потребителем, все же он более благоприятен для крупного торговца и обременителен для мелкого. Налог в 5 шилл. в неделю на каждую извозчичью карету и в 10 шилл. в год на каждую извозчичью коляску, поскольку он уплачивается разли чными содержателями таких карет и колясок, достаточно точно соразмерен с их выручкой. Он не мирволит крупному и не притесняет более мелкого предпринимателя. Налог в 20 шилл. в год за разрешение продавать пиво, в 40 шилл. за разрешение торговать спиртными напитками и еще в 40 шилл. за разрешение торговать винами, будучи одинаков для всех торговцев, должен обязательно обеспечить некоторое преимущество крупным торговцам и причинить некоторое неудобство мелким. Первым должно быть легче, чем последним, выручать обратно сумму налога в цене своих товаров. Впрочем, умеренность налога делает эту неравномерность имеющей мало значения, и многим может даже казаться вполне целесообразным несколько затруднить размножение мелких пивных и трактиров. Налог на лавки имелось в виду сделать одинаковым со всех лавок. Да и трудно было бы сделать иначе. Было бы невозможно соразмерять со сколько-нибудь приблизительной точностью налог на лавку с размерами торговли, производящейся в ней, не прибегая к расследованиям и розыскам, невыносимым в свободной стране. Если бы налог был значителен, он ложился бы бременем на мелких торговцев и привел бы к переходу почти всей розничной торговли в руки крупных торговцев. С устранением конкуренции первых последние пользовались бы монополией торговли и, подобно всем монополистам, скоро столковались бы относительно повышения своих прибылей намного больше того, что необходимо для уплаты налога. Конечная уплата налога вместо того, чтобы ложиться на лавочника, падала бы на потребителя со значительной надбавкой в пользу лавочника. В силу этих соображений проект налога на лавки был оставлен и вместо него был установлен налог 1759 г.

[788] Так называемая во Франции подушная подать представляет собой, вероятно, самый важный налог на прибыли с капитала, затрачиваемого в сельском хозяйстве, который взимается в какой-либо из европейских стран.

При безначалии, существовавшем в Европе при господстве феодализма, государь был вынужден довольствоваться обложением тех, кто был слишком слаб, чтобы отказаться платить налоги. Крупные феодалы, хотя и готовые приходить ему на помощь в чрезвычайных обстоятельствах, не соглашались на обложение их постоянным налогом, а государь был недостаточно силен, чтобы вынудить их. Земледельцы по всей Европе были первоначально в своем большинстве рабами. В большей части Европы они постепенно получили свободу. Некоторые из них приобретали в собственность свои участки, которые отдавались им королем или каким-нибудь другим крупным владельцем, причем оставались в большей или меньшей степени зависимыми от своих господ; таковы были старинные копигольдеры в Англии. Другие, не приобретая своих участков в собственность, брали их в аренду на определенное число лет и таким образом становились менее зависимыми от своего господина. Крупные землевладельцы смотрели поэтому с завистливым и презрительным возмущением на возрастающее благосостояние и независимость этого низшего класса людей и охотно соглашались, чтобы государь облагал его налогом. В некоторых странах налог этот ограничивался землями, принадлежащими по праву собственности недворянам, и в этом случае назывался реальной податью. Поземельный налог, установленный покойным сардинским королем, и подать в провинциях Лангедок, Прованс, Дофинэ и Бретань, в округе Монтобан и в избирательных округах Ажанском и Кондомском, а также в некоторых других местах Франции представляют собой налог на недворянские земли. В других странах налогом облагались предполагаемые прибыли всех тех лиц, которые владели на правах аренды чужими землями как дворянскими, так и недворянскими; в этом случае подать называлась подушной. В большей части тех провинций Франции, которые называются pays d’йlection, подать отличается именно этим характером. Поскольку реальная подать взыскивается только с части земель страны, она неизбежно является налогом неравномерным, но не всегда произвольным, хотя в некоторых случаях имеет место и последнее. Подушная подать, поскольку она должна соответствовать прибылям определенного класса людей — прибылям, которые могут быть устанавливаемы только по догадкам, неизбежно бывает и произвольна и неравномерна.

В настоящее время (1775 г.) подушная подать, взимаемая ежегодно во Франции в 20 провинциях, так называемых pays d’йlection, составляет 40 107 239 ливров 16 су* [* «Mйmoires concernant les Droits etc.». Tome II. P. 17]. Пропорция, в которой эта сумма раскла- [789] дывается между этими провинциями, изменяется из года в год в соответствии с отчетами, представляемыми королевскому совету о хорошем или плохом состоянии хлебов, также и о других обстоятельствах, которые могут увеличивать или уменьшать их платежеспособность. Каждый округ разделен на известное число участков, и разверстка между ними суммы, наложенной на весь округ, тоже изменяется из года в год в зависимости от отчетов, представляемых совету относительно платежеспособности каждого. Представляется невозможным, чтобы совет даже при всем своем желании был в состоянии производить обе эти раскладки хотя бы в приблизительном соответствии с действительной платежеспособностью провинций или округов, с которых взимается подать. Отсутствие надлежащих сведений или неправильная осведомленность всегда должны в большей или меньшей степени вводить в заблуждение даже самый справедливый совет. Доля, которую должен уплачивать каждый приход из суммы, приходящейся на весь участок, а также доля, которую должен уплачивать каждый обитатель прихода из суммы, приходящейся на последний, точно так же изменяется ежегодно соответственно обстоятельствам. Эти обстоятельства оцениваются и взвешиваются в одном случае должностными лицами участка, в другом — прихода, причем те и другие находятся под большим или меньшим влиянием интенданта и зависят от него. Как утверждают, не только неведение и неправильная осведомленность, но и дружба, партийная вражда и личное неудовольствие часто ведут к неправильным действиям этих чиновников. Ни один человек, подлежащий налогу, никогда, очевидно, не может до получения раскладки точно знать, сколько ему придется уплатить. Он не может даже знать это и после получения раскладки. Если кто-либо из плательщиков оказывается несостоятельным и не может уплатить своего оклада, за него обязан внести налог сам сборщик, причем эта сумма взыскивается на следующий год со всего прихода, чтобы возместить ее сборщику. Если сам сборщик оказывается несостоятельным, то приход, избирающий его, должен отвечать за него перед главным сборщиком налогов участка. А так как для главного сборщика может быть затруднительным возбуждать преследование против всего прихода, он выбирает по своему усмотрению пять или шесть из наиболее богатых плательщиков и взыскивает с них сумму, недополученную участковым сборщиком. Для возмещения этим пяти или шести лицам потом производится дополнительная раскладка на весь приход. Такие раскладки всегда делаются в дополнение к подати того года, в течение которого они собираются.

Когда прибыли с капитала в какой-либо отрасли торговли облагаются налогом, торговцы стараются доставлять на рынок не больше товаров, чем они могут продать по цене, достаточной для возмещения им расхода на уплату налога. Некоторые из них извлекают часть своих капиталов из торговли, и рынок снабжается благодаря этому более [790] скудно, чем раньше. Цена товаров возрастает, и в конечном итоге уплата налога ложится на потребителя. Когда же налогом облагается прибыль с капитала, вложенного в земледелие, не в интересах фермеров извлекать какую-либо часть своего капитала из своего дела. Каждый фермер занимает определенное количество земли, за которое он платит ренту. Для надлежащей обработки этой земли необходимо определенное количество капитала, и при извлечении из дела какой-либо части этого необходимого количества фермеру не станет легче упла чивать ренту или налог. Он никогда не может быть заинтересован для уплаты налога в том, чтобы уменьшать размеры своей продукции, а следовательно, снабжать рынок более скудно, чем раньше. Поэтому налог никогда не даст ему возможности поднять цену своих продуктов так, чтобы возместить себе этот расход посредством перекладывания конечной уплаты на потребителя. Между тем фермер, как и всякий другой торговец, должен иметь умеренную прибыль, ибо в противном случае он должен будет отказаться от своего промысла. После установления налога такого рода он может получать такую умеренную прибыль только при уплате землевладельцу меньшей ренты. Чем больше он принужден платить в виде налога, тем меньше он в состоянии платить в виде ренты. Налог этого рода, налагаемый во время действия арендного договора, может, без сомнения, затруднить или разорить фермера. При возобновлении же аренды налог всегда должен падать на землевладельца.

В странах, где существует подушная подать, фермер обыкновенно облагается пропорционально капиталу, который он затрачивает на обработку земли. Ввиду этого он часто опасается иметь хороших рабочих лошадей и быков и старается вести свое хозяйство при помощи самых плохих и негодных орудий, насколько только возможно. Так сильно его недоверие к справедливости оценщиков, что он симулирует бедность и старается казаться едва способным вообще платить что-нибудь из опасения быть вынужденным платить слишком много. Благодаря такой глупой политике он, возможно, не всегда более целесообразно учитывает свои собственные интересы и, вероятно, теряет больше в результате уменьшения своей продукции, чем выгадывает от уменьшения налога. Хотя вследствие такого нелепого ведения хозяйства рынок, без сомнения, снабжается несколько хуже, все же возможное в результате этого небольшое повышение цены вряд ли может возместить фермеру уменьшение его продукции и, конечно, еще меньше может позволить ему платить землевладельцу более высокую ренту. Общество, фермер, землевладелец — все терпят больший или меньший ущерб от такого ухудшения возделывания земли. Я имел уже случай указать в третьей книге настоящего исследования, что подушная подать ведет многими различными путями к понижению уровня сельского хозяйства и, следовательно, к истощению главного источника богатства каждой обширной страны.

[791] Так называемый подушный налог в южных провинциях Северной Америки и на Вест-Индских островах, т. е. ежегодный налог в размере определенной суммы с каждого негра, представляет собой собственно налог на прибыль с особого вида капитала, затрачиваемого в сельском хозяйстве. Поскольку плантаторы в большинстве своем совмещают в своем лице и фермеров и землевладельцев, конечная уплата налога ложится на них в качестве землевладельцев без всякого возмещения.

Налоги в размере определенной суммы с каждого раба, употребляемого в земледелии, в древнее время были, по-видимому, общим явлением во всей Европе. В настоящее время налог такого рода существует в Российской империи. Вероятно, именно по этой причине подушные налоги всех видов изображались часто как признак рабства. Однако всякий налог является для лица, которое платит его, признаком не рабства, а свободы. Он означает, правда, что это лицо является подданным правительства, но также и то, что, поскольку оно обладает некоторой собственностью, оно не может быть само собственностью какого-нибудь хозяина. Подушный налог с рабов всецело отличается от подушного налога со свободных людей: последний уплачивается теми лицами, на которых накладывается, первый уплачивается совсем другими лицами. Налог со свободных людей или совершенно произволен, или совершенно неравномерен, а в большинстве случаев имеет место то и другое. Налог же с рабов, хотя в некоторых отношениях и неравномерен, поскольку различные рабы имеют различную стоимость, все же ни в каком отношении не является произвольным. Каждый хозяин, знающий число своих рабов, точно знает, сколько ему следует платить. Тем не менее, ввиду того что эти различные налоги получили одинаковое наименование, их рассматривали как имеющие одинаковый характер.

Налоги, которыми облагается в Голландии мужская и женская прислуга, представляют собой налоги не на капитал, а на личные расходы, и в этом отношении походят на налоги на предметы потребления. Такой именно характер имеет налог в одну гинею с каждого слуги-мужчины, недавно введенный в Великобритании. Наибольшей тяжестью он ложится на средний класс. Человек, имеющий ежегодный доход в 200 ф., может держать одного слугу; обладатель дохода в 10 тыс. ф. в год не будет держать 50 слуг. Но зато налог этот не задевает бедных.

Налоги с прибыли на капитал, вкладываемый в те или другие специальные промыслы, никогда не могут отразиться на денежном проценте. Никто не станет ссужать свои деньги тем, кто занимается облагаемым промыслом, за меньший процент, чем тем, кто занимается промыслами необлагаемыми. Налоги на доход, получающийся с капитала, без различия промыслов, в каких он занят, там, где правительст- [792] во пытается взимать их с некоторой степенью точности, во многих случаях ложатся на денежный процент. «Двадцатая доля» во Франции представляет собой налог того же рода, как и так называемый поземельный налог в Англии, и взимается точно так же с дохода от земли, домов и капитала. Поскольку он касается дохода с капитала, он раскладывается хотя и не с большой суровостью, но с гораздо большей точностью, чем та доля поземельного налога в Англии, которая получается из того же источника. Во многих случаях он ложится целиком на денежный процент. Во Франции деньги часто помещаются по договорам об установлении пожизненной ренты, т. е. о выплате ежегодно определенных взносов, причем должник в любое время может выкупить эту пожизненную ренту, уплатив первоначально занятую сумму, тогда как кредитор не может требовать выкупа, за исключением особых случаев. «Двадцатая доля», по-видимому, не повысила размеры этих ежегодных рент, хотя она строго взимается со всех них.

Дополнение к статьям I и II. Налоги на капитальную стоимость земли, домов и капиталов

Какие бы постоянные налоги ни налагались на собственность, они никогда не задавались целью, пока последняя остается в руках своего обладателя, уменьшить или отобрать какую-либо часть ее капитальной стоимости, а имели в виду взыскивать только некоторую часть дохода, получающегося от нее. Но когда собственность переходит в другие руки, когда она передается от умершего живому или от живого к другому живому, она облагается часто такими налогами, которые неизбежно отнимают часть ее капитальной стоимости.

Передача всех видов собственности от умершего живому лицу и недвижимой собственности — земли и домов — от одного живого лица другому представляет собой сделку, которая по самой сущности своей публична и известна или имеет такой характер, что не может быть скрыта долгое время. Такие сделки возможно поэтому облагать непосредственно. Передача капитала или движимой собственности от одного живого лица к другому в виде денежной ссуды часто представляет собой тайную сделку, и ее всегда можно сделать таковой. Поэтому ее не легко обложить непосредственно. Ее облагали косвенно двумя различными способами: во-первых, требуя, чтобы документ, содержащий обязательство уплатить занятую сумму, писался на особой бумаге, оплаченной определенным сбором; без этого документ считался не имеющим силы; во-вторых, требуя под страхом такой же недействительности, чтобы он заносился в публичный или секретный реестр, причем за такую регистрацию взималась определенная пошлина. Гербовые сборы и пошлины за регистрацию часто взимались также с документов, передающих всякого рода собственность от умершего [793] живущему лицу, а также передающих недвижимую собственность от одного живущего лица другому, со сделок, которые легко было бы облагать непосредственно.

«Vicesima hereditatum», 20-я деньга с наследств, установленная Августом у древних римлян, была налогом при переходе собственности от умершего к живущему лицу; Дион Кассий* [* Lib. 55. См. также Burman. De Vectigalibus Pop. Rom., cap. XI; Bouchaud. De l’Impфt du vingtiйme sur les successions], сообщающий об этом налоге наиболее точные сведения, говорит, что он взимался со всех наследств, завещаний и дарений, за исключением тех случаев, когда собственность переходила к ближайшим родственникам и неимущим.

Такой же характер имеет голландский налог с наследств* [* «Mйmoires concernant les Droits etc.». Tome I. P. 225]. Наследства по боковой линии облагаются в зависимости от степени родства в размере от 5 до 30% всей стоимости наследства. Дарения, или отказы по завещаниям своим родственникам по боковой линии, облагаются такими же пошлинами. Имущество, переходящее по завещанию от мужа к жене или от жены к мужу, облагается в размере пятнадцатой доли, наследование по восходящей линии облагается в размере только 5%. Прямые наследования, т. е. по нисходящей линии, свободны от обложения. Смерть отца редко сопровождается для его детей, живущих под одним с ним кровом, каким-либо увеличением их дохода, а часто, напротив, уменьшением его ввиду прекращения его промысла, его службы или какого-либо пожизненного имущества, которым он владел. Жестоким и притеснительным был бы налог, который отягчал бы их потерю, отнимая часть их наследства. Иначе может иногда обстоять дело с детьми, которые, по римской юридической терминологии, эмансипированы, а по шотландской — выделены из семьи, т. е. которые получили уже свою долю имущества, обзавелись собственными семьями и существуют на средства, отдельные и не зависимые от средств их отца. Какая бы доля наследства их отца ни досталась таким детям, она явится действительным увеличением их имущества и может поэтому облагаться налогами без большего неудобства, чем связанное со всеми другими налогами такого рода.

Феодальным законом устанавливались налоги при переходе земли как от умершего к живущему, так и от одного живущего к другому. В давно минувшие времена они по всей Европе составляли один из главнейших источников дохода короны.

[794] Наследник каждого непосредственного вассала короны уплачивал определенный налог обычно в размере годичной ренты при получении инвеституры (пожалования) на поместье. Если наследник был несовершеннолетен, все доходы с поместья в продолжение всего его несовершеннолетия поступали в пользу сюзерена, на которого возлагалось только обязательство содержать несовершеннолетнего и уплачивать пенсию вдове умершего, если таковая имелась налицо. Когда наследник достигал совершеннолетия, он должен был уплачивать сюзерену другой налог, так называемый выкуп, обычно тоже в размере годового дохода с поместья. Продолжительное несовершеннолетие, которое в наше время часто освобождает большое поместье от всех обременяющих его долгов и восстанавливает былой блеск и богатство фамилии, в ту эпоху не могло оказывать такого действия. Расточительность была обычным следствием продолжительного несовершеннолетия.

В силу феодальных законов вассал не мог отчуждать землю без согласия своего сюзерена, который обычно вымогал платеж или выкуп за разрешение. Этот платеж, размеры которого первоначально были произвольны, в дальнейшем стал во многих странах определяться известной долей цены земли. В некоторых странах, где большая часть других феодальных обычаев вышла из употребления, этот налог при отчуждении земли все еще продолжает составлять весьма значительную статью дохода государя. В Бернском кантоне он так высок, что составляет шестую часть цены всех дворянских владений и десятую часть владений недворянских* [* «Mйmoires concernant les Droits etc.». Tome I. P. 154]. В Люцернском кантоне пошлина при продаже земель установлена не повсеместно, а взимается только в некоторых округах; но если кто-либо продает свою землю с целью выселиться, он уплачивает 10% с цены проданной земли* [* Ibid. P. 157]. Подобного же рода пошлины при продаже всяких земель или только земель, принадлежащих на определенном праве владения, существуют во многих других странах и составляют более или менее значительную статью дохода государя.

Подобного рода сделки могут облагаться косвенно посредством гербовых сборов или нотариальных записей, причем эти налоги могут быть пропорциональны или непропорциональны стоимости объекта, переходящего от одного лица к другому.

В Великобритании гербовые сборы выше или ниже не столько в зависимости от стоимости переходящей в другие руки собственности (гербовой бумаги в 18 п. или полкроны достаточно для заключения обязательства на самую крупную сумму денег), сколько в зависимости от характера документа. Высшая ставка не превышает 6 ф. с листа бумаги или пергамента, и эти высокие пошлины приходятся главным образом на пожалования от короны и на судебные документы, независимо от [795] стоимости объекта. В Великобритании не существует пошлин с нотариальной записи документов и бумаг, если не считать вознаграждения самих нотариусов; последнее редко превышает справедливую оплату их труда. Корона не извлекает от этого никакого дохода.

В Голландии* [* «Mйmoires concernant les Droits etc.». Tome I. P. 223, 224, 225] существуют как гербовые, так и нотариальные сборы, которые в некоторых случаях пропорциональны стоимости передаваемой собственности. Все завещания должны писаться на гербовой бумаге, цена которой соответствует передаваемой стоимости, так что там существует гербовая бумага, стоящая от 3 п. или 3 стиверов за лист до 300 флоринов, что составляет около 27 ф. 10 шилл. на наши деньги. Если употреблена гербовая бумага низшего разряда, чем должен был употребить завещатель, то наследство его конфискуется. Этот гербовый сбор взимается сверх всех других существующих в Голландии налогов с наследств. За исключением векселей и некоторых других коммерческих документов, все остальные документы, обязательства и договоры подлежат гербовому сбору. Однако налог этот не повышается пропорционально стоимости объекта. Все сделки по продаже домов и земли и все залоговые операции с теми и другими должны регистрироваться нотариусом, и при этой записи взимается налог в пользу государства в размере 2 1/2% с цены продаваемого или закладываемого имущества. Налог этот распространен также на сделки по продаже всех судов и кораблей грузоподъемностью свыше 2 т, палубных или беспалубных. Они, по-видимому, рассматриваются как своего рода дома на воде. Такой же налог в 2 1/2% взыскивается при продаже движимых имуществ, если она производится в силу судебного постановления.

Во Франции существует как гербовый, так и нотариальный сборы. Первый считается частью общей системы пошлин и акцизов и в провинциях, где установлены эти последние, взимается акцизными чиновниками; второй признается частью коронных доходов и взимается другой группой чиновников.

Такой способ обложения посредством гербовых и нотариальных сборов представляет собою изобретение самого недавнего времени. Однако в течение не более столетия гербовый сбор в Европе был введен почти повсеместно, а нотариальный сбор сделался чрезвычайно распространенным. Никакому другому искусству не выучивается скорее одно правительство у другого, как искусству выкачивать деньги из карманов своего народа.

Налоги при переходе собственности от умершего к живущему ложатся в конце концов и притом непосредственно на лицо, которому передается собственность. Налоги при продаже земли ложатся целиком на продавца. Последний почти всегда продает по необходимости и должен поэтому соглашаться на такую цену, какую может получить; [796] покупатель почти никогда не бывает вынужден купить и потому дает только такую цену, какую считает нужным. Он подсчитывает, сколько должна ему обойтись земля вместе с налогом; чем больше он обязан платить в виде налога, тем меньше согласится он заплатить за землю. Поэтому такие налоги ложатся почти всегда на лицо, испытывающее нужду, а следовательно, должны быть часто очень жестоки и притеснительны. Налоги при продаже вновь выстроенных домов в тех случаях, когда здание передается без земли под ним, ложатся обычно на покупателя, потому что строитель должен по общему правилу получать свою прибыль, в противном случае ему придется отказаться от своего промысла. Поэтому, если он и уплачивает налог, покупатель обычно должен возместить его ему. Налоги при продаже старых домов по той же причине, что и налоги при продаже земли, ложатся обычно на продавца, которого в большинстве случаев заставляет продавать выгода или необходимость. Количество вновь выстроенных домов, ежегодно поступающих на рынок, в большей или меньшей степени определяется спросом. Если спрос не так силен, чтобы обеспечивать строителю после оплаты всех издержек нормальную прибыль, он не станет больше строить дома. Количество старых домов, в любой момент поступающих на рынок, определяется случайными обстоятельствами, из которых большая часть не имеет никакого отношения к спросу. Два или три крупных банкротства в торговом городе вызывают предъявление к продаже многих домов, которые должны быть проданы за любую цену, которую можно выручить за них. Налоги при продаже участков под застройку ложатся исключительно на продавца по той же причине, что и налоги при продаже земли. Гербовый и нотариальный сборы с обязательств и договоров в связи с займом денег ложатся целиком на занимающего и на деле всегда оплачиваются им. Такого же рода сборы с судебных бумаг ложатся на тяжущихся. Они уменьшают для обеих сторон капитальную стоимость спорного объекта. Чем дороже обходится приобретение собственности, тем меньше будет ее чистая стоимость после приобретения.

Все налоги при переходе из рук в руки собственности всех видов, поскольку они уменьшают капитальную стоимость этой собственности, ведут к уменьшению фонда, предназначенного для содержания производительного труда. Они все в большей или меньшей степени представляют собой невыгодные налоги, которые увеличивают доход государя, редко содержащего других работников, кроме непроизводительных, за счет капитала народа, который содержит лишь производительный труд.

Такие налоги, даже когда они пропорциональны стоимости переходящей собственности, остаются все же неравномерными, поскольку различные виды собственности равной стоимости не всегда одинаково часто переходят из одних рук в другие. Когда же эти налоги не про- [797] порциональны этой стоимости, что имеет место с большей частью гербовых и нотариальных сборов, то они становятся еще более неравномерными. Они ни в каком отношении не произвольны, а во всех случаях могут быть или бывают вполне определенными и точно установленными. Хотя нередко они ложатся на лицо, которому платить нелегко их, момент платежа в большинстве случаев достаточно удобен для него. Когда наступает такой момент, у него в большей части случаев должны быть деньги для уплаты. Они взимаются с очень небольшими издержками и, по общему правилу, не доставляют плательщикам других неудобств, кроме неустранимого вообще неудобства платить налог.

Во Франции гербовые сборы не вызывают особых жалоб; иначе обстоит дело с нотариальными пошлинами, которые называются там «контрольными». Как утверждают, они служат поводом значительных вымогательств со стороны чиновников главных откупщиков, собирающих этот налог, в большей мере произвольный и неопределенный. В большей частя памфлетов, написанных против современной финансовой системы во Франции, главной темой служат злоупотребления «контроля». Однако неопределенность не представляется обязательно присущей характеру таких налогов. Если народные жалобы основательны, они должны питаться не столько самим характером налога, сколько недостаточной точностью и ясностью текста указов или законов, установивших его.

Нотариальное засвидетельствование закладных и всех вообще сделок относительно недвижимой собственности чрезвычайно выгодно обществу, поскольку обеспечивает права как кредиторов, так и покупателей. Нотариальное засвидетельствование большей части документов другого рода часто неудобно и даже опасно для отдельных лиц, не принося вместе с тем ни малейшей пользы обществу. Все нотариальные книги, которые, как это признано, должны вестись без огласки записей, совсем не должны были бы существовать. Кредит отдельных лиц, без сомнения, ни при каких условиях не должен зависеть от столь ненадежного обеспечения, как честность и скромность низших податных чиновников. Но там, где пошлины с нотариальных записей были сделаны источником дохода государя, обычно умножалось без конца количество нотариальных контор как для документов, которые должны были заноситься в регистр, так и для тех, которые не подлежали занесению. Во Франции существует целый ряд различных секретных регистров. Следует признать, что это злоупотребление, хотя, может быть, и неизбежное, представляет собой вполне естественное следствие такого рода налогов.

Такие штемпельные налоги, как существующие в Англии на игральные карты и кости, на газеты и периодические издания и т. п., представляют собою, собственно, налоги на потребление; конечный платеж ложится на тех лиц, которые пользуются или употребляют эти [798] предметы. Такие пошлины, как сборы свидетельств на розничную торговлю пивом, вином и спиртными напитками, хотя, может быть, при введении их имелось в виду обложить прибыль самих торговцев, в коне чном итоге тоже оплачиваются потребителями этих напитков. Такие налоги, хотя они носят такое же обозначение и взимаются теми же чиновниками и таким же способом, как и вышеупомянутые гербовые сборы при переходе собственности в другие руки, отличаются все же совсем другим характером и ложатся на совсем другие источники.

Статья III. Налоги на заработную плату

Как я старался показать в первой книге, заработная плата низших разрядов рабочих повсюду неизбежно определяется двумя различными условиями: спросом на труд и обычной или средней ценой предметов питания. Спрос на труд в зависимости от того, возрастает ли он, остается ли неизменным или уменьшается, т. е. требует ли он возрастающего, неизменного или уменьшающегося населения, определяет уровень существования рабочего и устанавливает, в какой мере оно должно быть изобильно, умеренно или скудно. Обычная, или средняя, цена предметов продовольствия определяет количество денег, какое должен получать рабочий, чтобы иметь возможность из года в год приобретать эти обильные, умеренные или скудные средства существования. Поэтому при неизменном размере спроса на труд и цены предметов продовольствия прямой налог на заработную плату может иметь своим следствием только повышение заработной платы на сумму, несколько превышающую самый налог. Предположим, в самом деле, что в определенной местности спрос на труд и цена предметов продовольствия таковы, что делают 10 шилл. в неделю обычной заработной платой рабочего и что установлен налог с заработной платы в 1/5, т. е. в размере 4 шилл. на фунт. Если спрос на труд и цена предметов продовольствия не изменятся, то по-прежнему будет необходимо, чтобы рабочий в этой местности зарабатывал такие средства к существованию, которые могут быть куплены только на 10 шилл. в неделю, или чтобы по уплате налога у него оставался чистый заработок в 10 шилл. в неделю. Но для того чтобы у него оставался такой чистый заработок после уплаты налога, цена труда в этой местности должна будет скоро повыситься и не только до 12 шилл. в неделю, а до 12 шилл. 6 п., т.е. для того, чтобы рабочий мог уплачивать налог в одну пятую, его заработная плата должна обязательно скоро повыситься не на одну пятую только, а на одну четверть. Независимо от отношения налога к заработной плате последняя во всех случаях должна увели чиваться не только пропорционально налогу, но и несколько больше. Если, например, налог установлен в размере одной десятой, зара- [799] ботная плата должна неизбежно повыситься скоро не только на одну десятую, но даже на одну восьмую.

Таким образом, относительно прямого налога на заработную плату, если даже рабочий уплачивает его сам, нельзя, собственно, даже говорить, что он авансируется рабочим по крайней мере в том случае, если спрос на труд и цена предметов продовольствия остались после введения налога такими же, какими были и до него. Во всех таких случаях не только налог, но и несколько большая сумма в действительности авансируется лицом, которое непосредственно нанимает рабочего. Окончательный платеж ляжет в различных случаях на различные лица. Повышение, которое такой налог может вызвать в заработной плате мануфактурного труда, будет уплачено владельцем мануфактуры, который и будет вправе и окажется вынужденным накинуть его вместе с прибылью на цену своих товаров. Таким образом, окончательная оплата такого повышения заработной платы вместе с добавочной прибылью владельца мануфактуры ляжет на потребителя. Повышение, которое такой налог может вызвать в заработной плате сельскохозяйственного труда, будет оплачено фермером, который, чтобы занимать прежнее число рабочих, будет вынужден затрачивать больший капитал. А для того чтобы выручать обратно этот больший капитал вместе с обычной прибылью на него, ему придется удерживать большую долю, или, что то же самое, цену большей доли, продукта его земли, а следовательно, платить меньшую ренту землевладельцу. Следовательно, в этом случае окончательная уплата этого повышения заработной платы ляжет на землевладельца вместе с добавочной прибылью фермера, который авансировал ее. Во всех случаях прямой налог на заработную плату должен в конечном счете вызывать и большее уменьшение земельной ренты и большее повышение цены мануфактурных изделий, чем это имело место при взимании суммы, равной выручке от налога, отчасти с земельной ренты, отчасти с предметов потребления.

Если прямые налоги на заработную плату не всегда вызывали пропорциональное увеличение последней, то это потому, что они обычно вели к значительному уменьшению спроса на труд. Упадок промышленности, уменьшение работы для бедных и сокращение годового продукта земли и труда страны являлись, по общему правилу, следствиями таких налогов. Однако вследствие этих налогов цена труда всегда должна быть выше, чем это было бы при данных размерах спроса, и это увеличение цены вместе с прибылью тех, кто авансирует его, всегда должно быть в конечном счете оплачиваемо землевладельцами и потребителями.

Налог на заработную плату сельскохозяйственного труда не повышает цены сырого продукта земли пропорционально налогу в силу той же причины, по какой налог на прибыль фермера не повышает пропорционально этой же цены.

Как ни нелепы и разорительны такие налоги, они все же существуют во многих странах. Во Франции та часть подушной подати, которая взимается с труда рабочих и сельских поденщиков, представляет со- [800] бой, собственно, налог такого же рода. Их заработная плата исчисляется соответственно обычному уровню того округа, в котором они живут; а для того чтобы их заработок по возможности не подвергался чрезмерной оценке, в основу принимается не больше 200 рабочих дней в году* [* «Mйmoires concernant les Droits etc.». Tome II. P. 108]. Налог с каждого отдельного лица колеблется из года в год в соответствии с различными обстоятельствами, о которых судит сборщик или комиссар, назначаемый в помощь себе интендантом. В Богемии в результате реформы финансовой системы, начатой в 1748 г., установлен очень тяжелый налог на труд ремесленников. Они разбиты на четыре разряда. Высший разряд уплачивает 100 фл. в год, что составляет, считая флорин в 22 1/2 п., 9 ф. 7 шилл. 6 п. Второй разряд обложен в 70 фл., третий — в 50, а четвертый, включающий деревенских ремесленников и низший разряд городских, обложен в 25 фл.* [* «Mйmoires concernant les Droits etc.». Tome III. P. 87].

Как я пытался доказать в первой книге, вознаграждение талантливых артистов и лиц свободных профессий необходимо стоит в известном соотношении с заработной платой более простых видов труда. Налог на это вознаграждение поэтому не может иметь иного результата, как повышение его, и притом несколько больше, чем на сумму налога. Если бы оно не повышалось в таких размерах, искусства и либеральные профессии оказались бы не идущими вровень с другими видами труда, а потому от них начался бы такой сильный отлив работников, что скоро они вернулись бы к общему уровню.

Вознаграждение, уплачиваемое чиновникам, не определяется, подобно вознаграждению в промышленности и либеральных профессиях, свободной конкуренцией на рынке и поэтому не всегда находится в надлежащем соответствии с тем, чего требует самый характер их занятия. В большинстве стран оно, пожалуй, выше этого, поскольку лица, стоящие во главе правительства, склонны вознаграждать как себя самих, так и своих непосредственных подчиненных в большей мере, чем это необходимо. Ввиду этого жалованье чиновников в большинстве случаев вполне хорошо может выдержать обложение налогом. Кроме того, лица, занимающие государственные должности, вызывают во всех странах общую зависть, и налог на их жалованье, даже если бы он был несколько выше, чем на другие виды дохода, всегда бывает популярным налогом. В Англии, например, где предполагается, что поземельный налог облагает все виды дохода в размере 4 шилл. с фунта, большой популярностью было встречено обложение жалованья чиновников, превышающего 100 ф. в год, в размере 5 шилл. 6 п. с фунта; не подверглось этому налогу лишь содержание, выплачиваемое младшим линиям королевской фамилии, жалованье офицеров армии и флота и некоторых других чиновников, возбуждающих меньше зависти. Других налогов на заработную плату в Англии не существует.

[801]

Статья IV. Налоги, которые имеют в виду обложение всех видов доходов безразлично

Налогами, имеющими целью обложение всех видов доходов безразли чно, являются подушные подати и налоги на предметы потребления. Они должны уплачиваться независимо от того, каким доходом обладают плательщики, — с их земельной ренты, с прибыли от капиталов, с заработной платы за их труд.

Подушные подати

Подушные подати, если пытаются их устанавливать в соответствии с состоянием или доходом каждого плательщика, приобретают совершенно произвольный характер. Размеры состояния каждого человека изменяются постоянно и, если не производится тщательного расследования, более нестерпимого, чем любой налог, и возобновляемого по крайней мере один раз в год, могут быть определены лишь приблизительно. Поэтому его обложение должно в большей или меньшей степени зависеть от доброго или плохого расположения духа оценщика, а следовательно, отличаться вообще произвольностью и неопределенностью.

Подушные подати, если они устанавливаются не соответственно предполагаемому состоянию, а соответственно общественному положению каждого плательщика, становятся вообще неравномерными, потому что люди одного и того же общественного положения обладают часто неодинаковыми состояниями.

Поэтому такие налоги, если пытаются сделать их равномерными, становятся произвольными и неопределенными, а если пытаются сделать их определенными и не зависимыми от произвола, делаются неравномерными, а будет ли налог легким или тяжелым, его неопределенность всегда представляет собой большое неудобство. При легкости налога можно еще выдержать значительную степень неравномерности, при тяжести его она вообще невыносима.

При установлении различных подушных налогов в Англии в правление Вильгельма III плательщики в большинстве своем облагались в соответствии со своим рангом и положением, как, например, герцоги, маркизы, графы, виконты, бароны, эсквайры, дворяне, старшие и младшие сыновья пэров и др. Все лавочники и торговцы, обладающие имуществом выше 300 ф., т. е. высшая группа их, были обложены в одинаковом размере, как бы велико ни было различие их состояний. Их положение больше принималось во внимание, чем их состояние. Некоторые из тех, кто при взимании первого подушного налога были обложены в соответствии с их предполагаемым состоянием, были потом обложены в соответствии с их общественным положением. Врачи, [802] адвокаты и юрисконсульты, которые при первом подушном налоге были обложены в размере 3 шилл. с фунта их предполагаемого дохода, потом облагались, как дворяне. При раскладке налога не очень тяжелого значительная степень неравномерности была признана менее невыносимой, чем какая-либо степень неопределенности.

При взимании подушного налога, существовавшего во Франции без всякого перерыва с начала текущего столетия, высшие классы облагались соответственно их рангу, а низшие классы населения — в зависимости от их предполагаемого состояния, причем раскладка налога изменялась из года в год. Чиновники королевского суда, судьи и другие чиновники высших судов, офицеры войска и т. п. облагались первым способом. Низшие сословия в провинции облагались вторым способом. Во Франции сильные мира сего охотно соглашаются на значительную неравномерность налога, который, поскольку он касается их, не очень тяжел, но не могут сносить произвольной раскладки интенданта. Низшие классы должны в этой стране терпеливо сносить порядок, который стоящие выше их считают нужным установить для них.

В Англии различные подушные налоги никогда не давали той суммы, которую от них ожидали или которую, по предположениям, они могли бы дать, если бы правильно взимались. Во Франции подушный налог всегда приносит ожидаемую от него сумму. Снисходительное правительство Англии, произведя раскладку подушного налога между различными группами и сословиями населения, удовлетворялось тем, что такая раскладка давала, и не требовало никаких возмещений потерь, которые могло понести государство благодаря тем, кто не мог уплатить, или тем, кто не захотел уплатить (а таких было много) и кого не заставляли платить ввиду снисходительного применения закона. Более строгое правительство Франции облагает каждый округ определенной суммой, которую интендант должен добыть, как сумеет. Если какая-либо из провинций жалуется на слишком тяжелое обложение, она может получить при раскладке следующего года некоторое уменьшение оклада, соответствующее излишне взысканной сумме в предыдущем году, но пока что она должна платить. Для того чтобы интенданту было обеспечено получение суммы, наложенной на его округ, ему было дано право облагать последний на несколько большую сумму, чтобы неплатежеспособность некоторых плательщиков могла компенсироваться добавочным обложением остальных; до 1765 г. определение размеров этого добавочного обложения всецело предоставлялось его усмотрению. Только с этого года королевский совет присвоил это право самому себе. Как замечает вполне хорошо осведомленный автор «Записки относительно налогового обложения во Франции», [803] при обложении провинций подушным налогом доля, ложащаяся на дворянство и на тех, привилегии которых освобождают их от подушной подати, совершенно незначительна. Наибольшая часть ложится на тех из привлекаемых к уплате подушной подати, кто при взимании поголовного налога облагается в размере определенной суммы с каждого фунта уплачиваемой ими подушной подати.

Подушные налоги, поскольку они взимаются с низших классов населения, представляют собой прямой налог на заработную плату и связаны со всеми отрицательными сторонами такого налога.

Подушные налоги взимаются с небольшими издержками и в тех случаях, когда они строго взыскиваются, доставляют государству очень верный доход. Именно поэтому такие налоги очень распространены в странах, где мало обращается внимания на благосостояние, довольство и обеспеченность низших классов народа. Однако, по общему правилу, только небольшая часть государственных доходов получалась когда-либо в обширных государствах от таких налогов, и самая крупная сумма, какую они когда-либо давали, всегда могла бы быть получена каким-нибудь другим путем, гораздо более удобным для народа.

Налоги на предметы потребления

Невозможность обложить население пропорционально доходности посредством подушных налогов вызвала, по-видимому, появление налогов на предметы потребления. Государство, не зная, как облагать непосредственно и пропорционально доход своих подданных, пытается облагать его косвенно, облагая их расходы, которые, по предположению, в большинстве случаев должны близко соответствовать их доходу. Их расходы облагаются посредством обложения предметов потребления, на которые эти расходы производятся.

Предметы потребления бывают предметами необходимости или предметами роскоши.

Под предметами необходимости я понимаю не только предметы, которые безусловно необходимы для поддержания жизни, но и такие, обходиться без которых в силу обычаев страны считается неприличным для почтенных людей даже низшего класса. Полотняная рубашка (linen shirt), например, отнюдь не является, строго говоря, предметом необходимости. Греки и римляне, надо думать, жили с большим удобством, хотя и не имели полотна; но в наше время в большей части Европы уважающий себя поденщик постыдится показаться на людях без полотняной рубашки, отсутствие которой будет сочтено свидетельством той унизительной степени бедности, в которую, как предполагается, никто не может впасть иначе как в результате чрезвычайно пло- [804] хого поведения. Обычай точно так же сделал кожаную обувь предметом жизненной необходимости в Англии. Самое бедное уважаемое лицо того или другого пола постыдится появиться на людях без нее. В Шотландии обычай сделал кожаную обувь предметом необходимости для мужчин самого низшего класса, но не для женщин того же класса, которые могут, не вызывая осуждения, ходить босиком. Во Франции она не составляет предмета необходимости ни для мужчин, ни для женщин; мужчины и женщины низшего класса ходят там на людях, не вызывая осуждения, иногда в деревянной обуви, иногда босиком. Поэтому под предметами необходимости я понимаю не только те предметы, которые сделала природа необходимыми для низшего класса населения, но и те предметы, которые сделали необходимыми установившиеся правила приличия. Все остальные вещи я называю предметами роскоши, не имея в виду этим обозначением бросать хотя бы малейшую тень на умеренное пользование ими. Пиво и эль в Великобритании, например, и вино даже в винодельческих странах я называю предметами роскоши. Человек любого класса может, не навлекая на себя упреков, вполне обходиться без употребления этих напитков. Природа не делает их необходимыми для поддержания жизни, а обычаи нигде не делают неприличной жизнь без них.

Так как заработная плата рабочих повсюду определяется частью спросом на них и частью средней ценой необходимых предметов существования, то все, что повышает эту среднюю цену, должно обязательно повышать заработную плату, чтобы рабочий мог по-прежнему приобрести то количество этих необходимых предметов, которого требует для него состояние спроса на труд, — возрастание его, неизменность или уменьшение. Налог на эти предметы неизбежно ведет к повышению их цены несколько большему, чем размер самого налога, так как розничный торговец, заранее уплачивающий этот налог, должен обычно вернуть его с прибылью. Поэтому такой налог должен вызывать повышение заработной платы рабочих соответственно этому повышению цен.

Таким-то образом налог на предметы необходимости действует точно так же, как и прямой налог на заработную плату рабочих. Относительно рабочего, хотя бы он и сам выплачивал этот налог, нельзя говорить, что он даже авансирует его по крайней мере на сколько-нибудь продолжительное время. В конечном счете он всегда должен авансироваться рабочему его непосредственным предпринимателем в виде повышенной заработной платы. Его предприниматель, если он владелец мануфактуры, наложит на цену своих товаров эту надбавку к заработной плате вместе с соответствующей прибылью, так что коне чная уплата налога вместе с этой надбавкой ляжет на потребителя. Если его предпринимателем является фермер, конечная уплата вместе с такой же надбавкой ляжет на ренту землевладельца.

[805] Иначе обстоит дело с налогами на так называемые мною предметы роскоши, даже на те из них, которые употребляются бедняками. Повышение цены облагаемых предметов не вызовет обязательно повышения заработной платы рабочих. Налог на табак, например, хотя он и представляет собою предмет роскоши одинаково для богатых и для бедных, не поведет к повышению заработной платы. Хотя он облагается в Англии в тройном размере, а во Франции — в 15-кратном размере своей первоначальной цены, эти высокие пошлины, по-видимому, не оказывают никакого действия на размеры заработной платы рабочих. То же самое можно сказать и о налогах на чай и сахар, которые в Англии и Голландии сделались предметом роскоши самых низших слоев населения, и о налоге на шоколад, который, как сообщают, сделался таковым в Испании. Как предполагают, различные налоги, которыми в течение настоящего столетия облагались в Великобритании спиртные напитки, не оказали никакого влияния на заработную плату. Повышение цены портера, вызванное добавочным налогом в 3 шилл. с барреля крепкого пива, не повысило заработную плату чернорабочего в Лондоне. Она равнялась приблизительно 18–20 п. в день до установления этого налога и не превышает этого в настоящее время.

Высокая цена таких предметов не уменьшает обязательно способность низших слоев населения содержать свои семьи. На воздержанных и трудолюбивых членов бедных классов налоги на эти предметы действуют подобно законам против роскоши и побуждают их уменьшить потребление или совсем воздерживаться от потребления таких предметов излишества, которые они уже не могут легко позволить себе. Их способность содержать семьи в результате такого вынужденного воздержания часто, пожалуй, увеличивается благодаря налогу, а отнюдь не уменьшается. Как раз трезвые и трудолюбивые бедняки имеют обычно наиболее многочисленные семьи и удовлетворяют главным образом спрос на полезный труд. Конечно, не все бедняки рассудительны и трудолюбивы, беспорядочные и распущенные среди них могут продолжать злоупотреблять такими предметами и после указанного повышения их цены, как делали это раньше, не обращая внимания на лишения, которые это может навлечь на их семьи. Но подобные беспорядочные люди редко имеют многочисленные семьи, поскольку их дети обычно погибают от небрежного ухода, плохого обращения и недостаточности питания или плохого его качества. И если даже благодаря крепости своего организма эти дети выживают, несмотря на все лишения, на какие обрекает их плохое поведение их родителей, то все же пример этого плохого поведения обыкновенно развращает их, так что вместо того чтобы быть полезными обществу своим трудом, они благодаря своим порокам и распущенности становятся общественным злом. Таким образом, хотя повышение цены предметов роскоши бедняков может несколько усиливать лишения таких беспорядо чных семейств, а следовательно, и несколько уменьшить их спо- [806] собность воспитывать своих детей, представляется маловероятным, чтобы оно значительно уменьшило полезное население страны.

Всякое повышение средней цены предметов необходимости, если оно не возмещается соответствующим повышением заработной платы, обязательно должно в большей или меньшей степени уменьшать способность бедных классов содержать многочисленные семьи, а следовательно, удовлетворять спрос на полезный труд, каково бы ни было состояние этого спроса — возрастает ли он, остается неизменным или сокращается, требует ли он возрастающего, неизменного или уменьшающегося населения.

Налоги на предметы роскоши не имеют тенденции вызывать повышение цены каких-либо других товаров, кроме облагаемых налогом. Напротив, налоги на предметы необходимости, вызывая повышение заработной платы, неизбежно ведут к повышению цены всех мануфактурных изделий, а следовательно, и к уменьшению их продажи и потребления. Налоги на предметы роскоши в конечном счете уплачиваются без всякого возмещения потребителями облагаемых предметов. Они ложатся безразлично на все виды дохода: на заработную плату рабочих, на прибыль на капитал, на ренту с земли. Налоги на предметы необходимости, поскольку они падают на трудящихся бедняков, уплачиваются в конечном итоге отчасти землевладельцами, поскольку уменьшается рента с их земель, и отчасти богатыми потребителями, землевладельцами и др., поскольку они платят дороже за мануфактурные изделия, и при этом уплачивают они их всегда со значительной надбавкой. Повышение цены таких товаров, которые представляют собою действительно необходимые предметы для жизни и предназначены для потребления неимущих, как, например, грубые шерстяные изделия, должно уравновешиваться для бедняков дальнейшим увеличением их заработной платы. Средние и высшие классы, если бы они понимали свои собственные интересы, должны были бы всегда противиться всем налогам на предметы жизненной необходимости, как и всем прямым налогам на заработную плату. Конечная уплата тех и других ложится целиком на них самих и всегда со значительной надбавкой. Тяжелее всего они ложатся на землевладельцев, которые всегда платят в двойном количестве: и как землевладельцы — в виде уменьшения их ренты, и как богатые потребители — в виде увеличения своих расходов. Замечание сэра Мэттью Деккера*, что некоторые налоги иногда увеличиваются в два, четыре или пять раз в цене некоторых товаров, совершенно справедливо в отношении налогов на предметы жизненной необходимости. В цене кожи, например, вам приходится оплачивать не только налог на кожу, идущую на ваши башмаки, но и часть налога на кожу, идущую на башмаки сапожника и кожевни- [807] ка. Кроме того, вы должны оплатить налоги на соль, на мыло и свечи, которые потребляют эти рабочие в то время, когда они заняты работой на вас, и налог на кожу, которую потребляют рабочий по добыванию соли, мыловар и свечник, пока они работают на вас.

В Великобритании главными налогами на предметы необходимости являются налоги на четыре только что упомянутых предмета потребления, а именно на соль, кожу, мыло и свечи.

Соль с самых давних времен и повсеместно являлась предметом обложения. Она облагалась налогом у римлян и облагается в настоящее время, как мне кажется, во всех странах Европы. Количество соли, потребляемое в течение года отдельным лицом, так незначительно и покупается так постепенно, что никто, как, по-видимому, полагали, не может очень сильно ощущать даже очень большой налог на нее. В Англии она обложена в размере 3 шилл. 4 п. за бушель, т. е. почти в тройном размере своей первоначальной цены. В некоторых других странах налог этот еще выше. Кожа представляет собой предмет действительной жизненной необходимости. Употребление белья делает таковым мыло. В странах, где зимние вечера продолжительны, свечи необходимы для торговли. Кожа и мыло обложены в Великобритании в размере 3 1/2 п. с фунта, свечи — в размере 1 пенни; налоги эти могут составлять до 8 или 10% первоначальной цены кожи, 20—25% первона чальной цены мыла и 14 или 15% первоначальной цены свечей, будучи, таким образом, хотя и несколько менее обременительными, чем налог на соль, но все же очень тяжелыми. Так как все эти четыре товара являются предметами действительной необходимости, то столь тяжелые налоги на них должны несколько увеличивать расходы бережливых и трудолюбивых неимущих, а следовательно, и в большей или меньшей степени повышать их заработную плату.

В стране, где зимы так холодны, как в Великобритании, топливо в это время года представляет в самом точном смысле этого слова предмет жизненной необходимости не только для приготовления пищи, но и для нормального существования рабочих различных специальностей, которые работают в закрытых помещениях; из всех видов топлива самым дешевым является уголь. Цена угля оказывает столь важное влияние на цену труда, что по всей Великобритании мануфактуры устраивались главным образом в угольных районах; другие части страны ввиду высокой цены этого необходимого предмета не были в состоянии работать так дешево. Помимо того, в некоторых отраслях мануфактурной промышленности уголь является необходимым средством самого производства, как, например, на мануфактурах стекла, железа и других металлов. Если в каких-либо случаях премии могут быть целесообразны, то, пожалуй, именно при перевозке угля из тех частей страны, где он имеется в изобилии, в те местности, где в нем ощущается недостаток. Но законодательство вместо установления премии ввело налог в 3 шилл. 3 п. с тонны угля, перевозимого вдоль побережья, что для большей части сортов угля составляет более 60% первоначальной [808] цены на шахте. С угля, перевозимого сухим путем или по внутренним водам, не взимается никакого налога. Там, где уголь в силу естественных причин дешев, он потребляется без обложения его налогом; там, где он в силу естественных причин дорог, он облагается тяжелым налогом.

Налоги такого рода, хотя они повышают цену средств существования, а следовательно, и заработную плату, доставляют тем не менее значительный доход правительству, который нелегко было бы получить каким-либо другим путем. Могут быть поэтому разумные основания сохранять их. Премия на вывоз хлеба, поскольку при современном состоянии земледелия она ведет к повышению цены этого необходимого продукта, имеет столь же плохие последствия и, вместо того чтобы приносить доход, часто требует от правительства очень больших расходов. Высокие пошлины при ввозе иностранного хлеба, равносильные в годы сильного урожая запрещению ввоза, и полное запрещение ввоза живого скота или солонины, установленное законом для нормального времени, а ныне ввиду недостатка этих продуктов отмененное на определенное время по отношению к Ирландии и британским колониям, имеют плохие последствия для налогов на предметы жизненной необходимости и не приносят правительству никакого дохода. Для отмены этих законов необходимо лишь убедить общественное мнение в нецелесообразности той системы воззрений, под влиянием которой они были установлены.

Налоги на предметы жизненной необходимости во многих других странах намного выше, чем в Великобритании. Во многих странах существуют налоги на муку и хлеб в зерне, перемалываемый на мельницах, и на печеный хлеб. В Голландии, как полагают, денежная цена хлеба, потребляемого в городах, удваивается благодаря таким налогам. Вместо части этих налогов жители деревень уплачивают ежегодно определенную сумму с души в соответствии с сортом хлеба, какой они, по предположению, потребляют. Потребляющие пшеничный хлеб уплачивают 3 гульд. 15 стив., т. е. около 6 шилл. 9,5 п. Как утверждают, эти и некоторые другие налоги, повысив цену труда, привели к гибели большей части мануфактур Голландии* [* «Mйmoires concernant les Droits etc.». P. 210, 211]. Подобные же налоги, хотя и не столь тяжелые, существуют в Миланской области, в Генуе, в герцогствах Парма, Пиаченца и Гвастала, а также в Папской области. Один довольно известный французский писатель* [* «Le Rйformateur»] предложил преобразовать финансы своего отечества, заменив большинство других налогов этим самым разорительным из всех налогов. Нет такой нелепости, говорит Цицерон* [* Cicero. De Divinatione. Lib. II, cap. 58], которая не защищалась бы когда-либо тем или другим философом.

[809] Налоги на мясо еще более распространены, чем налоги на хлеб. Действительно, можно считать сомнительным, является ли мясо где-либо предметом жизненной необходимости. Как известно из опыта, хлеб и другие растения вместе с молоком, сыром и сливочным или растительным маслом, когда нельзя достать первого, могут и без кусочка мяса доставлять самое обильное и здоровое, подкрепляющее питание. Приличия нигде не требуют от человека питаться мясом, как они требуют от него в большинстве мест носить полотняное белье или кожаные башмаки.

Предметы необходимого потребления или роскоши могут быть облагаемы двумя способами: или потребитель уплачивает ежегодно определенную сумму за пользование или потребление известных товаров, или товары облагаются налогом, будучи еще на руках у торговца и до того, как они передаются потребителю. Предметы потребления, которые сохраняются продолжительное время, прежде чем вполне будут потреблены, лучше всего облагать первым способом; вторым способом наиболее целесообразно обложение тех предметов потребления, которые потребляются немедленно или более скоро. Налоги на экипажи и на посуду представляют собою примеры первого способа обложения, большинство других налогов в виде акциза и пошлин — второго способа.

Экипаж может при бережном обращении прослужить 10 или 12 лет. Он может быть обложен налогом раз навсегда, прежде чем выйдет из рук каретного мастера. Но, конечно, покупателю удобнее платить 4 ф. в год за право держать экипаж, чем сразу заплатить на 40 или 48 ф. дороже каретнику, или ту сумму, в какую обойдется ему налог за все то время, в течение которого он пользуется этим экипажем. Точно так же серебряный или золотой сервиз может сохраняться в течение более столетия. Потребителю, разумеется, легче платить 5 шилл. в год за каждые 100 унций посуды, т. е. около 1% ее стоимости, чем выкупать этот налог из расчета 25 или 30 лет, что должно повысить цену по крайней мере на 25 или 30%. Различные налоги, взимаемые с домов, с большим удобством уплачиваются, без сомнения, посредством умеренных годичных взносов, чем при установлении тяжелого налога такой же стоимости при постройке их или при первой их продаже.

Хорошо известно предложение сэра Мэттью Деккера, чтобы все предметы, даже те, которые потребляются немедленно или очень быстро, облагались этим именно способом, т. е. чтобы торговец ничего заранее не платил, но чтобы потребитель уплачивал определенную сумму ежегодно за дозволение потреблять известные предметы. Целью этого проекта было поощрение всех различных отраслей внешней торговли, в особенности торговли транзитной, посредством отмены всех пошлин [810] при ввозе и вывозе и предоставления, таким образом, торговцу возможности затрачивать весь свой капитал и кредит на покупку товаров и зафрахтование судов, не отвлекая ни малейшей доли того и другого на предварительную уплату налогов. Однако проект обложения таким способом предметов, потребляемых немедленно или скоро, вызывает, по-видимому, следующие четыре весьма существенные возражения.

Во-первых, налог в таком случае окажется более неравномерным или не так хорошо соответствующим издержкам и потреблению различных плательщиков, как при том способе, каким он обычно взимается. Налоги на эль, вино и спиртные налитки, которые уплачиваются заранее торговцами, в конечном итоге оплачиваются различными потребителями в точном соответствии с потреблением каждого из них. Но если бы налог уплачивался посредством покупки разрешения на право пить эти напитки, то трезвый оказался бы сравнительно со своим потреблением обложен гораздо более тяжело, чем пьяница. Семейство, проявляющее большое гостеприимство, облагалось бы гораздо легче, чем семейство, принимающее меньше гостей. Во-вторых, этот способ обложения посредством оплаты за год, за полгода или три месяца разрешения на право потребления определенных товаров очень значительно уменьшил бы одно из главных удобств налогов на предметы быстрого потребления, а именно уплату их малыми долями. В цене в 3 1/2 п., какую в настоящее время стоит кружка портера, различные налоги на солод, хмель и пиво вместе с добавочной прибылью, какую пивовар накидывает на авансирование их, составляют, вероятно, около 1/2 п. Если рабочий может без труда обойтись без этих 1 1/2 п., он покупает кружку портера; если не может, он удовлетворяется пинтой, и, поскольку неистраченный пенни равносилен приобретению одного пенни, он таким образом выгадывает благодаря своей воздержанности фартинг; он уплачивает налог малыми долями, в зависимости от того, как и когда может платить его, и каждый акт платежа совершенно доброволен с его стороны. При желании он может совсем не платить. В-третьих, эти налоги будут приносить меньше, чем налоги на предметы роскоши. Раз разрешение приобретено, будет ли покупатель пить много или мало, налог с него останется тем же самым. В-четвертых, если бы рабочему приходилось уплачивать сразу посредством годовых, полугодичных или трехмесячных платежей весь налог, который он теперь уплачивает с незначительным неудобством или без всякого неудобства при покупке всех кружек и пинт портера, выпиваемых им за любой из этих периодов времени, то эта сумма могла бы часто быть для него очень обременительной. Поэтому представляется очевидным, что этот способ обложения никогда не может без самого жестокого угнетения приносить доход, хотя бы сколько-нибудь приближающийся к тому доходу, который получается при действующем ныне способе без всякого угнетения. Тем не менее в некоторых странах предметы, потребляемые немедленно или очень быстро, облагаются именно та- [811] ким способом. В Голландии жители уплачивают определенную сумму с души за разрешение пить чай. Я уже упоминал о налоге на хлеб, который взимается таким же образом, поскольку он потребляется на фермах и в деревнях.

Налоги в виде акцизов взимаются главным образом с продуктов отечественного производства, предназначенных для потребления внутри страны; они налагаются только на немногие виды продуктов наиболее широкого потребления. Никогда не может быть никаких недоразумений как относительно продуктов, подлежащих этим налогам, так и относительно специального налога, каким облагается каждый вид продуктов. Они ложатся почти исключительно на так называемые мною предметы роскоши, исключая четыре вышеупомянутых налога: на соль, мыло, кожу, свечи и, пожалуй, налог на простое стекло.

Таможенные пошлины гораздо более старинного происхождения, чем налоги акцизные. По-видимому, они и получили название customs (обычаев) для обозначения обычных платежей, существовавших с незапамятных времен; первоначально их считали, по-видимому, налогами на прибыль купцов. В варварские времена феодальной монархии к купцам, как и ко всем прочим жителям городов, относились не многим лучше, чем к освобожденным крепостным, личность которых презиралась и барыши которых вызывали зависть. Крупная знать, которая согласилась, чтобы король облагал прибыли ее собственных вассалов, не имела ничего против того, чтобы он облагал точно так же и прибыль того класса людей, в защите которого она была гораздо менее заинтересована. В те непросвещенные времена не понимали, что прибыли купцов не могут быть облагаемы непосредственно или что конечная уплата всех подобных налогов должна ложиться с значительной надбавкой на потребителей.

К барышам иностранных купцов относились с еще большим недоброжелательством, чем к барышам купцов английских; было поэтому естественно, что прибыли первых облагались более тяжело, чем прибыли последних. Эта неодинаковость налогов на иностранных и английских купцов, порожденная невежеством, сохранялась в дальнейшем благодаря духу монополии или в целях обеспечения нашим собственным купцам преимущества как на внутреннем, так и на внешнем рынке.

Принимая во внимание это различие, старинными таможенными пошлинами облагались одинаково все виды продуктов, предметы необходимости так же, как и предметы роскоши, товары как вывозимые, так и ввозимые. Почему торговцы одним видом продуктов — так, по-видимому, рассуждали — должны находиться в более благоприятном положении, чем торговцы другим видом продуктов? Или почему купец, вывозящий товары, должен пользоваться большим покровительством, чем купец, ввозящий их?

[812] Старинные пошлины распадались на три группы; первой, и, вероятно, самой древней, из них была пошлина на шерсть и кожу. Она, по-видимому, была главным образом или исключительно вывозной пошлиной. Когда в Англии возникла суконная промышленность, была установлена такая же пошлина на сукно, чтобы король при вывозе последнего не лишался части причитающихся ему пошлин с шерсти. Две другие группы составляли, во-первых, пошлина на вино, которая называлась tonnage (потонной), потому что взималась в определенном размере с тонны, и, во-вторых, пошлина на все другие товары, которая называлась poundage (пофунтовой), потому что взималась в определенном размере с фунта стерлингов их предполагаемой стоимости. В 47-й год правления Эдуарда III была установлена пошлина в 6 п. с фунта стоимости всех вывозимых и ввозимых товаров, исключая шерсть, шкуры, кожи и вина, которые подлежали особым пошлинам. В 14-й год правления Ричарда II пошлина эта была повышена до 1 шилл. с фунта, но спустя три года снова понижена до 6 п. Она была увеличена до 8 п. во 2-й год правления Генриха IV, а в 4-й год правления этого государя — до 1 шилл. С этого времени до 9-го года правления Вильгельма III пошлина эта оставалась на уровне 1 шилл. с фунта. Пошлины, потонная и пофунтовая, обыкновенно предоставлялись королю одним и тем же актом парламента и назывались потонной и пофунтовой субсидией. Так как пофунтовая субсидия столь продолжительное время существовала в размере 1 шилл. с фунта, или 5%, то на таможенном языке слово «субсидия» стало обозначать общую пошлину этого рода в 5%. Эта субсидия, называемая ныне старой, и по сию пору продолжает взиматься на основании таможенного устава, введенного на 12-м году правления Карла II. Порядок определения на основе таможенного устава стоимости товаров, облагаемых этой пошлиной, установлен, как говорят, во времена, предшествовавшие королю Якову I. Новая субсидия, установленная на 9-м и 10-м гг. правления Вильгельма III, состояла в добавочных 5% с большей части товаров. Субсидии в 1/3 и 2/3 составили вместе еще 5%, которые пропорционально приходились на каждую из них. Субсидия 1747 г. добавила четвертые 5% с большей части товаров, а субсидия 1759 г. — пятые с некоторых групп товаров. Помимо этих пяти субсидий в различных случаях было установлено великое множество разных других пошлин с отдельных товаров иногда в целях удовлетворения нужд государства, а иногда в целях регулирования торговли страны в соответствии с принципами меркантилистической системы.

Эта система приобретала все больше и больше влияния. Старая субсидия взималась безразлично как при вывозе, так и при ввозе. Четыре последующие субсидии, равно как и другие пошлины, которые потом в различных случаях устанавливались с отдельных товаров, облагали вообще за немногими исключениями только ввоз. Большая часть старинных пошлин, которыми облагался вывоз товаров отечест- [813] венного происхождения и производства, были или понижены, или совсем отменены. В большинстве случаев они были отменены. Выдавались даже премии на вывоз некоторых из них. Установлен был также возврат иногда полностью, а в большинстве случаев частично пошлин, уплачиваемых при ввозе иностранных товаров, при обратном их вывозе. Только половина пошлин, устанавливаемых старой субсидией при ввозе товаров, возвращается при вывозе их, но полностью возвращаются в таких случаях с большинства товаров пошлины, установленные последующими субсидиями и другими актами. Это усиливающееся поощрение вывоза и затруднение ввоза знали только немного исключений, относящихся преимущественно к сырью для некоторых мануфактурных производств. Ведь наши купцы и владельцы мануфактур стремятся, чтобы это сырье доставалось им возможно дешевле и обходилось возможно дороже их соперникам и конкурентам в других странах. Ввиду этого иностранное сырье иногда допускается к беспошлинному ввозу; примером этого служат испанская шерсть, лен и суровая льняная пряжа. Вывоз сырья отечественного происхождения и сырья, представлявшего собою специальный продукт наших колоний, иногда воспрещался, а иногда облагался высокими пошлинами. Вывоз английской шерсти был воспрещен. Вывоз бобровых шкур, бобрового меха и сенегальской резины был обложен высокими пошлинами, поскольку в результате завоевания Канады и Сенегала Великобритания приобрела почти монополию на эти продукты.

То, что меркантилистическая система была не очень благоприятна для увеличения дохода населения, для увеличения годового продукта земли и труда страны, я старался показать в четвертой книге настоящего исследования. Она, по-видимому, была не более благоприятной и для дохода государя, поскольку по крайней мере он зависит от таможенных пошлин.

В соответствии с этой системой ввоз некоторых видов товаров был совсем воспрещен. Это запрещение в одних случаях совсем прекратило, а в других значительно уменьшило ввоз последних, вынудив импортеров прибегать к контрабанде. Она совершенно прекратила ввоз иностранной шерсти и очень сильно уменьшила ввоз иностранного шелка и бархата. В обоих случаях контрабанда свела к нулю таможенный доход, который мог бы получаться при ввозе этих товаров.

Высокие пошлины, какими облагался ввоз многих иностранных товаров, чтобы уменьшить потребление их в Великобритании, во многих случаях служили только для поощрения контрабанды и во всех случаях уменьшали таможенный доход сравнительно с тем, какой приносили бы гораздо более умеренные пошлины. Изречение д-ра Свифта, [814] что в таможенной арифметике два плюс два вместо того, чтобы составлять четыре, иногда дают только единицу, совершенно подтверждается на примере таких высоких пошлин, которые иной раз не были бы установлены, если бы меркантилистическая система не учила нас во многих случаях пользоваться обложением не как средством для извле чения дохода, а как орудием монополии.

Премии, которые иногда выдавались при вывозе отечественного сырья и мануфактурных изделий, и возврат пошлин при обратном вывозе большей части иностранных товаров создавали почву для многочисленных злоупотреблений и для особого вида контрабанды, более убыточного для государственного дохода, чем всякий другой. Хорошо известно, что в целях получения премии или возвратной пошлины нередко грузят на корабль товары и отправляют в море, но вскоре после того тайком снова выгружают их в какой-либо другой части страны. Сокращение таможенного дохода, вызываемое премиями и возвратом пошлин, из которых значительная часть получается посредством обманов, очень велико. Общий таможенный доход за год, истекший 5 января 1755 г., достигал 5068 тыс. ф. ст. Премии, выплаченные из этого дохода, хотя в этом году не действовала премия на хлеб, составили 167 800 ф. ст.; возвратные пошлины, выплаченные по дубликатам и удостоверениям, составили 2156 тыс. ф. ст. Премии и возвратные пошлины составили вместе 2 324 600 ф. ст. В результате этих вычетов таможенный доход выразился всего в 2 743 400 ф. ст., а за вычетом 287 900 ф. ст. на расходы по управлению (жалованье служащим и другие издержки) чистый таможенный доход этого года равен 2 455 500 ф. ст. Таким образом, расход по управлению составляет от 5 до 6% валового таможенного дохода и несколько более 10% той суммы, которая остается из этого дохода после вычета расхода на выплату премий и возвратных пошлин.

Поскольку почти на все ввозимые товары наложены высокие пошлины, наши купцы-импортеры ввозят по возможности больше контрабандным путем и возможно меньше через таможни. Напротив, наши купцы-экспортеры провозят через таможни гораздо больше, чем на самом деле вывозят; иногда они делают это из тщеславия и для того, чтобы прослыть крупными торговцами товаров, которые не обложены пошлиной, а иногда в целях получения премии или возвратной пошлины. Вследствие этих различных обманов и злоупотреблений наш экспорт по таможенным книгам оказывается значительно превышающим наш ввоз, что доставляет невыразимое удовлетворение тем политикам, которые измеряют национальное благосостояние так называемым ими торговым балансом.

Все ввозимые товары, если для них не сделано специальных изъятий, а такие изъятия не очень многочисленны, облагаются теми или иными пошлинами. При ввозе товаров, не упомянутых в таможенном уставе, они облагаются в размере 4 шилл. 9 9/20 п. с каждых 20 шилл. стоимости, объявленной под присягой импортером, т. е. почти в раз- [815] мере пяти субсидий, или пяти пофунтовых пошлин. Таможенный устав чрезвычайно подробен и перечисляет великое множество предметов, из которых многие малоупотребительны и потому малоизвестны. Ввиду этого часто представляется неясным, к какой статье следует отнести данный вид товаров, а следовательно, и какую пошлину он должен платить. Ошибки в этом отношении иногда разоряют таможенного чиновника и часто причиняют значительные затруднения, издержки и хлопоты импортеру. Ввиду этого в отношении понятности, точности и определенности таможенные пошлины много уступают акцизным сборам.

Для того чтобы большинство членов общества вносило свою долю в государственный доход пропорционально своим расходам, не представляется необходимым, чтобы облагался каждый отдельный предмет этого расхода. Доход, взимаемый посредством акцизных сборов, предполагается падающим на плательщиков столь же равномерно, как и доход, получающийся от таможенных пошлин, а акциз взимается ведь только с немногих предметов наиболее широкого потребления. Многие полагали, что при надлежащем управлении таможенные пошлины тоже могли бы без всяких потерь для государственного дохода и с большей выгодой для внешней торговли взиматься только с немногих товаров.

Иностранными продуктами, наиболее широко употребляемыми в Великобритании, в настоящее время являются, по-видимому, главным образом заграничные вина и водки, некоторые продукты Америки и Вест-Индии, сахар, ром, табак, какао и т. п., а также некоторые продукты Ост-Индии, каковы чай, кофе, китайский фарфор, пряности разного рода, различные сорта материй и т. д. Эти различные товары доставляют в настоящее время, наверное, большую часть дохода, полу чаемого от таможенных пошлин. Пошлины, существующие ныне для иностранных мануфактурных изделий, за исключением тех немногих, которые приведены в данном выше перечислении, были установлены большей частью в целях не извлечения дохода, а установления монополии или предоставления нашим купцам преимущества на внутреннем рынке. При отмене всех запрещений и при обложении всех иностранных мануфактурных изделий такими умеренными пошлинами, которые, как это установлено опытом, приносят с каждого предмета наибольший доход государству, наши собственные работники могли бы все еще иметь преимущество на внутреннем рынке и многие товары, из которых некоторые в настоящее время не приносят правительству никакого дохода, а другие — совсем незначительный, могли бы доставлять ему очень большой доход.

Высокие пошлины, иногда сокращая потребление облагаемых товаров и иногда поощряя контрабанду, часто дают правительству меньший доход сравнительно с тем, какой мог бы получаться от более умеренных пошлин. Когда уменьшение дохода представляет собой след- [816] ствие сокращения потребления, имеется только одно средство против этого, а именно понижение пошлины.

Когда уменьшение дохода происходит в результате поощрения, данного контрабанде, против этого могут быть применены, пожалуй, два средства: или ослабление искушения заниматься контрабандой, или увеличение затруднений, связанных с контрабандой. Искушение к занятию контрабандой может быть ослаблено только понижением пошлины, а затруднена контрабанда может быть только путем установления такой системы управления, какая наиболее пригодна для предотвращения ее.

Как мне кажется, опыт показывает, что акцизные законы препятствуют и затрудняют операции контрабандиста с гораздо большим успехом, чем таможенные законы. Установлением в таможнях системы управления, настолько сходной с системой акцизного управления, насколько это допускается природой этих различных налогов, можно очень сильно увеличить трудности, связанные с контрабандой. Такое преобразование, как предполагали многие, может быть очень легко осуществлено.

Указывали, что импортер товаров, облагаемых таможенными пошлинами, мог бы иметь право по своему усмотрению или свозить их в свой собственный частный склад, или помещать их в склад, устроенный за его счет или на общественные средства, но замыкаемый таможенным чиновником и открываемый только в его присутствии. Когда купец свозит товары в свой частный склад, пошлины должны уплачиваться немедленно и притом безвозвратно; таможенный чиновник имеет право в любое время посещать и осматривать склад, чтобы удостовериться, насколько количество товаров, находящихся в нем, соответствует тому количеству, за какое уплачена пошлина. Когда же купец свозит товары в общественные склады, уплата пошлины производится только при вывозе их со склада для потребления внутри страны. Когда они берутся со склада для вывоза за границу, они освобождаются от уплаты пошлины, причем всегда должна быть предоставлена надлежащая гарантия, что они действительно будут вывезены за границу. Торговцы оптом или в розницу этими товарами должны подлежать в любое время посещению и опросу таможенного чиновника и обязаны представлять надлежащие оправдательные документы в подтверждение уплаты пошлин за все количество товаров, находящееся в их лавках или складских помещениях. Так называемые акцизные пошлины с ввозимого рома в настоящее время взимаются таким способом, и возможно, что такая же система могла бы быть распространена на все пошлины с ввозимых товаров при том, разумеется, условии, чтобы эти пошлины, как и акцизные сборы, ограничивались немногими категориями товаров наиболее широкого потребления. Если бы они распространялись почти на все категории товаров, как в настоящее время, не легко было бы обеспечить наличность общественных складских помещений достаточной вместимости и товары, которые очень легко портятся или сохранение которых требует большого вни- [817] мания и ухода, купец не решался бы доверить никакому другому складу, кроме своего собственного.

Если бы при такой системе управления удалось даже при очень высоких пошлинах предотвратить сколько-нибудь обширную контрабанду и если бы каждая пошлина повышалась или понижалась соответственно с тем, при каком размере можно скорее всего ожидать от нее наибольшего дохода для государства, причем обложением всегда пользовались бы как средством извлечения дохода, а не как орудием для установления монополии, то не представляется невозможным, чтобы доход, по меньшей мере равный нынешнему чистому доходу от таможен, получался от ввозных пошлин с немногих только видов товаров наиболее широкого потребления и чтобы таможенные пошлины были таким образом доведены до той степени простоты, определенности и точности, какой отличаются акцизные сборы. Все то, что государственный доход теряет в настоящее время благодаря возврату пошлин при обратном вывозе иностранных товаров, которые потом снова погружаются и потребляются внутри страны, полностью сберегалось бы при этой системе. И если бы к этому сбережению, которое само по себе было бы очень значительно, была добавлена отмена всех премий при вывозе отечественных продуктов во всех случаях, когда эти премии не являются в действительности возвратом тех или иных акцизных сборов, уплаченных до того, то нельзя сомневаться, что чистый таможенный доход после такого рода реформы оказался бы не меньшим, чем когда бы то ни было раньше.

Если в результате такого преобразования системы государственный доход не потерпел бы ущерба, то торговля и мануфактурная промышленность страны, несомненно, получили бы весьма значительные выгоды. Торговля необложенными товарами, т. е. громадным большинством товаров, стала бы совершенно свободной и могла бы вестись во всех частях света со всеми возможными преимуществами. В число этих товаров были бы включены все предметы продовольствия и все сырые материалы для мануфактурной промышленности. Поскольку свободный ввоз предметов продовольствия понижал бы их среднюю денежную цену внутри страны, он повел бы к понижению денежной цены труда, не понижая, однако, ни в каком отношении его действительное вознаграждение. Стоимость денег пропорциональна количеству предметов продовольствия, какое можно купить на них; стоимость предметов продовольствия совершенно не зависит от количества денег, какое можно получить за них. Уменьшение денежной цены труда обязательно сопровождалось бы пропорциональным уменьшением денежной цены всех продуктов отечественной мануфактурной промышленности, которая таким образом приобрела бы некоторое преимущество на всех иностранных рынках. Цена некоторых промышленных изделий понизилась бы в еще большей пропорции благодаря беспошлинному ввозу сырых материалов. Если бы шелк-сырец ввозился из Китая и Индостана беспошлинно, то английские владельцы шел- [818] ковых мануфактур могли бы с большим успехом побивать владельцев шелковых мануфактур как Франции, так и Италии. Тогда не было бы причины запрещать ввоз иностранного шелка и бархата; дешевизна наших изделий обеспечивала бы нашим собственным производителям не только господство на внутреннем, но и очень большой сбыт на иностранных рынках; даже торговля облагаемыми товарами велась бы с гораздо большей выгодой, чем в настоящее время. При отпуске этих товаров из общественных складов для вывоза за границу — причем они освобождались бы от уплаты всех пошлин — торговля ими была бы совершенно свободной. Транзитная торговля всеми видами товаров пользовалась бы при этой системе всеми возможными преимуществами. При отпуске этих товаров для потребления внутри страны импортер, так как он не был бы обязан заранее уплачивать пошлину еще до того, как ему представился случай продать свои товары торговцу или какому-нибудь потребителю, всегда имел бы возможность продавать их дешевле, чем в том случае, если бы он был вынужден уплачивать их при ввозе. При наличии тех же пошлин внешняя торговля для нужд потребления, даже облагаемыми товарами, могла бы, таким образом, вестись с гораздо большей выгодой, чем в настоящее время.

Целью известного акцизного проекта сэра Роберта Вальполя было введение по отношению к вину и табаку системы, не очень значительно отличающейся от предложенной здесь. Но хотя законопроект, внесенный тогда в парламент, включал только эти два предмета, общим было мнение, что он задуман как приступ к осуществлению более широкого плана такого же характера. Партийная вражда в соединении с интересами купцов, занимающихся контрабандой, подняли такой сильный, хотя и несправедливый, крик против этого законопроекта, что министр счел целесообразным отказаться от него, и из страха вызвать подобный крик ни один из его преемников не осмелился вновь выдвинуть этот проект.

Хотя пошлины на иностранные предметы роскоши, ввозимые для потребления внутри страны, иногда ложатся на бедные классы, но главным образом они падают на людей среднего или более чем среднего достатка. Таковы, например, пошлины на заграничные вина, кофе, шоколад, чай, сахар и т. д.

Налоги на более дешевые предметы роскоши отечественного производства, предназначенные для потребления внутри страны, ложатся почти равномерно на членов всех классов пропорционально их расходам. Бедняк платит налоги на солод, хмель, пиво и эль, потребляемые им самим, богатый уплачивает их со своего собственного потребления и с потребления своих слуг.

Следует заметить, что общее потребление низших классов населения, т. е. тех, которые стоят ниже среднего класса, во всех странах немного больше не только количественно, но и по стоимости, чем общее потребление среднего класса и класса, стоящего выше среднего. Общая сумма издержек низшего класса гораздо больше, чем высших [819] классов. Во-первых, почти весь капитал каждой страны распределяется ежегодно среди низшего класса в виде заработной платы за производительный труд. Во-вторых, значительная часть дохода, получающегося от земельной ренты и от прибыли на капитал, ежегодно распределяется среди членов этого же класса в виде заработной платы и содержания домашней прислуги и других непроизводительных работников. В-третьих, некоторая часть прибыли с капитала принадлежит членам того же класса в виде дохода, получающегося от применения их небольших капиталов. Сумма прибылей, ежегодно получаемых мелкими лавочниками и торговцами всякого рода, повсюду весьма велика и составляет очень значительную долю годового продукта. Наконец, в-четвертых, даже некоторая часть земельной ренты принадлежит этому же классу, значительная ее часть принадлежит тем, кто стоит несколько ниже среднего класса, и небольшая часть даже самому низшему классу, поскольку простые рабочие иногда владеют акром или двумя земли. Хотя, таким образом, издержки членов этих низших классов населения, взятых каждый в отдельности, очень невелики, однако вся сумма издержек для всего класса составляет всегда наибольшую часть общих издержек всего общества, причем все, что остается от годового продукта земли и труда страны для потребления высших классов, всегда значительно меньше не только по количеству, но и по стоимости. Ввиду этого налоги, ложащиеся главным образом на издержки высших классов населения, т. е. на меньшую долю годового продукта, должны скорее всего приносить гораздо меньше, чем налоги, ложащиеся одинаково на издержки всех классов или даже падающие главным образом на издержки низшего класса, т. е. налоги, падающие одинаково на весь годовой продукт или на его большую часть. Вследствие этого акциз на сырье и производство хмельных и спиртных напитков, изготовляемых внутри страны, дает гораздо больше дохода, чем все другие налоги на потребление, и этот акциз ложится значительной, если не главной, своей долей на издержки простонародья. За год, окончившийся 5 июля 1775 г., валовой доход от этого вида акциза достигал 3 341 837 ф. 9 шилл. 9 п.

Однако следует всегда помнить, что облагать надлежит всегда расходы низших классов на предметы роскоши, а не на предметы необходимости. Уплата налога на их необходимые расходы в конечном счете упала бы целиком на высшие классы народа, на меньшую часть годового продукта, а не на большую. Подобный налог должен во всех случаях вести к повышению заработной платы рабочих или к уменьшению спроса на них. Он не может увеличить заработную плату, не перелагая конечную уплату налога на высшие классы; он не может уменьшить спрос на труд, не уменьшив годовой продукт земли и труда страны, т.е. тот фонд, из которого в конечном счете должны выплачиваться все налоги. До каких бы размеров ни уменьшил налог такого рода спрос на труд, он всегда должен вести к большему повышению заработной платы, чем это соответствовало бы данному сокращению спроса, и ко- [820] нечная плата этого повышения заработной платы должна во всех случаях лечь на высшие классы.

Хмельные и спиртные напитки, выделываемые и перегоняемые не на продажу, а для собственного потребления, не подлежат в Великобритании никакому акцизу. Это изъятие, целью которого является избавление частных семей от неприятных посещений и осмотров сборщиков налогов, приводит к тому, что бремя этого акциза ложится часто гораздо меньше на богатых людей, чем на бедных. Правда, сравнительно мало распространено обыкновение гнать спиртные напитки для своего частного употребления, хотя иногда это и делается, но в сельских местностях многие семьи среднего достатка и почти все богатые и аристократические семьи сами варят для себя пиво. Поэтому крепкое пиво обходится им на 8 шилл. с барреля дешевле, чем обходится среднему пивовару, который должен получить прибыль на сумму налога, равно как и на все другие произведенные им издержки. Поэтому такие семьи должны иметь свое пиво по крайней мере на 9 или 10 шилл. за баррель дешевле, чем обходится какой-либо напиток такого же качества простонародью, которому удобнее покупать пиво по мере надобности, на заводе или в пивной. Точно так же не подлежит контролю и осмотру сборщика налогов солод, изготовляемый для нужд частных семейств, с тем чтобы в последнем случае за каждого члена семьи уплачивался налог в 7 шилл. 6 п. Эта сумма составляет акциз с 10 бушелей солода, количества, соответствующего тому, что, вероятно, потребляют в среднем все члены трезвого семейства — мужчины, женщины и дети. Но в богатых семьях, где широко практикуется сельское гостеприимство, напитки, приготовляемые из солода и потребляемые членами семьи, составляют только незначительную часть домашнего потребления. Вследствие ли этого налога или по другим причинам обычай приготовлять солод для домашнего употребления распространен гораздо меньше, чем обычай варить пиво. Трудно привести разумные основания, почему не должны облагаться таким же налогом те, кто варит пиво или изготовляет спиртные напитки для домашнего потребления.

Часто указывалось, что гораздо больший доход, чем получается ныне от всех высоких налогов на солод, пиво и эль, мог бы быть получен от гораздо менее обременительного налога на солод, так как у пивоваренных заводов гораздо больше возможностей обмануть казну, чем у предприятий, изготовляющих солод, а лица, варящие пиво для домашнего потребления, освобождены от всяких налогов, что не имеет места по отношению к тем, кто изготовляет солод для домашнего употребления.

На пивоваренном заводе в Лондоне из квартера солода варится обычно более 2 1/2, а иногда и 3 барреля портера. Различные налоги на солод составляют 6 шилл. с квартера, а налоги на крепкое пиво и эль — 8 шилл. за баррель. Таким образом, на пивоваренном заводе [821] различные налоги на солод, пиво и эль ложатся в размере от 26 до 30 шилл. на продукт 1 квартера солода. На деревенском пивоваренном заводе, продающем пиво сельскому населению, из квартера солода редко варят меньше 2 баррелей крепкого и 1 барреля слабого пива, а часто — 2 1/2 барреля одного только крепкого пива. Различные налоги на слабое пиво составляют 1 шилл. 4 п. на баррель. Поэтому на деревенском пивоваренном заводе различные налоги на солод, пиво и эль редко составляют меньше 23 шилл. 4 п., а часто достигают 26 шилл. на продукт 1 квартера солода. Следовательно, беря все королевство в среднем, общую сумму налогов на солод, пиво и эль нельзя принимать меньше чем в 24 или 25 шилл. на продукт 1 квартера солода. Но, как утверждают, при отмене различных налогов на пиво и эль и при увеличении в три раза налога на солод, т. е. при повышении его с 6 шилл. до 18 шилл. на квартер солода, можно было бы от одного этого налога получить больший доход, чем извлекается теперь из всех этих более тяжелых налогов.
В 1772 г. старый налог на солод дал 722 023 ф. 11 ш. 11 п.
’’ ’’ добавочный ’’ ’’ ’’ 356 766 ф. 7 ш. 9 3/4 п.
В 1773 г. старый ’’ ’’ ’’ 561 627 ф. 3 ш. 7 1/2 п.
’’ ’’ добавочный ’’ ’’ ’’ 278 650 ф. 15 ш. 3 3/4 п.
В 1774 г. старый ’’ ’’ ’’ 624 614 ф. 17 ш. 5 3/4 п.
’’ ’’ добавочный ’’ ’’ ’’ 310 745 ф. 2 ш. 8 1/2 п.
В 1775 г. старый ’’ ’’ ’’ 657 357 ф. 0 ш. 8 1/4 п.
’’ ’’ добавочный ’’ ’’ ’’ 323 755 ф. 12 ш. 6 1/4 п.
3 835 580 ф. 12 ш. 0 3/4 п.
Средняя годовая за эти четыре года 958 895 ф. 3 ш. 0 2/16п.
В 1772 г. акциз в деревне дал 1 243 128 ф. 5 ш. 3 п.
’’ лондонские пивоварни дали 408 260 ф. 7 ш. 2 3/4 п.
В 1773 г. акциз в деревне дал 1 245 808 ф. 3 ш. 3 п.
’’ лондонские пивоварни дали 278 650 ф. 15 ш. 3 3/4 п.
В 1774 г. акциз в деревне дал 1 246 373 ф. 14 ш. 5 1/2 п.
’’ лондонские пивоварни дали 320 601 ф. 18 ш. 0 п.
В 1775 г. акциз в деревне дал 1 214 583 ф. 6 ш. 1 п.
’’ лондонские пивоварни дали 463 670 ф. 7 ш. 0 1/4 п.
6 547 832 ф. 19 ш. 2 1/4 п.
Средняя годовая за эти четыре года 1 636 958 ф. 4 ш. 9 1/2 п.
Плюс годовое поступление налога на солод 958 895 ф. 3 ш. 0 3/16 п.
Общая сумма этих налогов составляет 2 595 853 ф. 7 ш. 9 11/12 п.
[822]
При увеличении втрое налога на солод
или при увеличении его с 6 до 18 шилл.
на квартер этот один налог даст 2 876 685 ф. 9 ш. 0 9/16 п.
Эта сумма превышает предыдущую на 280 832 ф. 1 ш. 21 4/16 п.

Под старым налогом на солод подразумевается налог в 4 шилл. с бочки сидра и другой налог в 10 шилл. с барреля мума. В 1774 г. налог на сидр дал только 3083 ф. 6 шилл. 8 п. Он, вероятно, дал в этом году меньше обычного; в этом году все налоги на сидр дали меньше, чем обыкновенно. Налог на мум, хотя и гораздо более высокий, дает еще меньше ввиду меньшего потребления этого напитка. Но для того чтобы восполнить недопоступление обычной суммы с этих двух налогов, к сельскому акцизу причислены: 1) старый акциз в 6 шилл. 8 л. с бочки сидра; 2) такой же налог в 6 шилл. 8 п. с бочки виноградного сока; 3) налога 8 шилл. 9 п. с бочки винного уксуса и, наконец, 4) налог в 11 п. с галлона меда; поступления с этих налогов, вероятно, с избытком уравновесят поступления с так называемого ежегодного солодового налога на сидр и мум.

Солод употребляется не только при варке пива и эля, но также и при изготовлении низших сортов вин и водок. При увеличении налога на солод до 18 шилл. на квартер могло бы оказаться необходимым несколько понизить акцизы, которые взимаются с этих сортов вин и водок, при изготовлении которых употребляется солод. В так называемых солодовых напитках солод составляет обычно одну треть употребляемого материала, а остальные две трети приходятся на ячмень или одна треть на ячмень и одна треть на пшеницу. На водочных заводах возможности и искушение обходить акцизные законы гораздо значительнее, чем на пивоваренных заводах или при изготовлении солода; возможности — ввиду меньшей громоздкости и большей стоимости этого товара, а искушение — ввиду больших размеров налогов, которые достигают 3 шилл. 10 2/3 п.* [* Хотя налог, взимаемый непосредственно с градусного спирта, достигает только 2 шилл. 6 п. на галлон, но, будучи добавлен к налогу на сусло, из которого гонится градусный спирт, он составит 3 шилл. 10 2/3 п. В настоящее время в целях предотвращения злоупотреблений сусло и градусный спирт одинаково облагаются соответственно количеству градусов в сусле] с галлона спирта. При повышении налога на солод и понижении налога на спирт уменьшатся как возможность, так и искушение нарушать акцизные законы, что может вызвать еще большее увеличение дохода.

В последнее время в Великобритании принята политика затруднять употребление спиртных напитков ввиду их предполагаемого действия, разрушающего здоровье и подрывающего нравственность простого народа. Согласно этой политике понижение налогов на производство спирта не должно быть столь значительно, чтобы в какой-либо [823] мере понижать цену этих напитков. Спиртные напитки могут оставаться столь же дорогими, как и прежде, тогда как в то же самое время полезные и укрепляющие напитки, каковы пиво и эль, могут быть значительно понижены в цене. Народ, таким образом, мог бы быть отчасти избавлен от одной из тех тягот, на которые он ныне жалуется, при одновременном значительном увеличении дохода.

Возражения д-ра Давенанта* [* Davenant. Discourses on the public revenues and on the trade of England. Works, 1771. Vol. I. P. 221–224] против такого изменения современной системы акцизного обложения представляются необоснованными. Возражения эти сводятся к тому, что налог, вместо того чтобы падать почти равномерно на прибыли предпринимателя, изготовляющего солод, пивовара и торговца, будет, поскольку он падает на прибыль, ложиться целиком на прибыль первого; что предприниматель, изготовляющий солод, не сможет так легко выручить обратно сумму, затра ченную на уплату налога, при помощи повышения цены своего солода, как могут это делать пивовар и торговец, повышая цену своих напитков; что столь высокий налог на солод может понизить ренту и прибыль с земли, засеваемой ячменем.

Никакой налог не может на сколько-нибудь продолжительное время понизить норму прибыли в какой-либо отдельной отрасли торговли или промышленности, которая всегда должна держаться на одном уровне с нормой прибыли, существующей в других отраслях в данной местности. Существующие ныне налоги на солод, пиво и эль не влияют на прибыль торгующих этими продуктами, которые все выручают обратно сумму налога с добавочной прибылью в повышенной цене своих товаров. Правда, налог может сделать облагаемые им продукты столь дорогими, что это уменьшит их потребление. Но солод употребляется для изготовления напитков, и налог в 18 шилл. на квартер солода не может, конечно, сделать эти напитки более дорогими, чем различные налоги, достигающие 24 или 25 шилл., делают это в настоящее время. Напротив, эти напитки, вероятно, подешевеют и потребление их скорее увеличится, чем сократится.

Не очень легко понять, почему производителю солода будет труднее вернуть 18 шилл. в повышенной цене своего солода, чем пивовару вернуть в настоящее время в цене его напитка 24 или 25 шилл., а иногда и 30 шилл. Правда, ему придется уплачивать в виде налога с каждого квартера солода не 6, а 18 шилл. Но пивовар в настоящее время обязан уплачивать налог в 24–25, а иногда и 30 шилл. за каждый квартер солода, который он варит. Не может оказаться более затруднительным для изготовителя солода уплачивать более незначительный налог, чем для пивовара платить теперь более тяжелый. Производитель солода не всегда держит в своих амбарах такой запас солода, распродажа которого требовала бы более продолжительного време- [824] ни, чем распродажа запаса пива и эля, который пивовар часто держит в своих погребах. Первый поэтому может часто вернуть себе затраченные деньги так же скоро, как и последний. Но какие затруднения ни возникли бы для производителя солода из-за необходимости уплачивать более тяжелый налог, они легко могут быть устранены предоставлением ему на несколько месяцев более продолжительного кредита, чем кредит, обычно даваемый в настоящее время пивовару.

Ренту и прибыль с земли, засеваемой ячменем, может уменьшить только сокращение спроса на ячмень. Но изменение системы, уменьшающей налоги с квартера солода, идущего на варку пива и эля, с 24–25 до 18 шилл., скорее увеличит спрос, чем сократит его. Кроме того, рента и прибыль с земли, засеваемой ячменем, всегда должны быть приблизительно равны ренте и прибыли с других одинаково плодородных и одинаково хорошо возделываемых земель. Если бы они были меньше, некоторая часть земли под ячменем была бы скоро обращена на какую-нибудь другую цель, а если бы они были больше, большее количество земли скоро было бы обращено под посев ячменя. Когда обычная цена какого-либо продукта земли представляет собою, так сказать, монопольную цену, налог на него обязательно понижает ренту и прибыль с земли, на которой он растет. Налог на продукт тех роскошных виноградников, на которых производство вина настолько меньше действительного спроса на него, что его цена всегда превышает естественный уровень цены продукта других одинаково плодородных и одинаково хорошо возделываемых земель, неизбежно понизит ренту и прибыль с этих виноградников. Поскольку цена этих вин уже достигает максимума, который может быть получен за обычно отправляемое на рынок количество их, она не может быть увеличена еще больше без уменьшения этого количества, а последнее не может быть сделано без еще большей потери, потому что земли не могут быть обращены на производство какого-либо другого столь же ценного продукта. Ввиду этого вся тяжесть налога должна ложиться на ренту и прибыль, собственно говоря, на ренту с виноградника. Всякий раз, когда предполагалось ввести какой-нибудь новый налог на сахар, наши сахарные плантаторы жаловались, что вся тяжесть таких налогов ложится не на потребителя, а на производителя, потому что они никогда не могут повысить цену своего сахара после введения налога. Цена эта до введения налога была, по-видимому, монопольной ценой, и довод, приводимый в доказательство того, что сахар представляет собою предмет, не подходящий для обложения, доказывал, пожалуй, что он вполне подходит для этого, потому что прибыли монополистов, всякий раз когда они могли бы быть обнаружены, служат, без сомнения, самым подходящим предметом для обложения. Между тем обычная [825] цена ячменя никогда не была монопольной, а рента и прибыль с земли под ячмень никогда не превышали естественного уровня ренты и прибыли с других земель, одинаково плодородных и одинаково хорошо обрабатываемых. Различные налоги, какими облагались солод, пиво и эль, никогда не вели к понижению цены ячменя, никогда не понижали ренты и прибыли с земли под ячменем. Цена солода, в которую он обходился пивовару, постоянно повышалась соответственно налогам, взимавшимся с него, и эти налоги вместе с различными акцизами на пиво и эль постоянно или повышали цену, или, что сводится к тому же, понижали качество этих продуктов для потребителя. Конечная уплата этих налогов всегда ложилась на потребителя, а не на производителя.

От предложенной здесь реформы системы могут пострадать исклю чительно только те лица, которые варят пиво для собственного потребления. Но освобождение высшего класса населения от уплаты весьма тяжелых налогов, уплачиваемых бедными рабочими и ремесленниками, представляется, несомненно, наиболее несправедливым и противоречащим равенству и должно быть устранено, хотя бы даже указанная реформа никогда не была произведена. Возможно, однако, именно интерес этого высшего класса предотвращал до сих пор изменение системы, которое не смогло бы наверняка достичь одновременно и увели чения дохода [общества] (revenue), и облегчения положения людей.

Помимо таких налогов, как упомянутые выше таможенные пошлины и акцизные сборы, существует еще ряд других, которые влияют на цену товаров более неравномерно и не так непосредственно. Таковыми являются налоги, которые называются во Франции дорожными пошлинами (pйages), а во времена древних саксов назывались пошлинами за проезд и которые, по-видимому, были первоначально установлены с той же целью, что и наши заставные пошлины или сборы за проезд по нашим каналам и судоходным рекам, а именно для содержания дороги или поддержания судоходности. Такие налоги, когда они предназна чаются для подобных целей, вполне правильно устанавливаются соответственно объему или весу перевозимых предметов. Поскольку они первоначально были местными и провинциальными налогами, употребляемыми для местных провинциальных нужд, управление ими в большинстве случаев предоставлялось какому-нибудь определенному городу, приходу или поместью, в которых они взимались, причем предполагалось, что эти общины тем или иным образом должны давать отчет в их употреблении. Государь, который вообще никому не обязан отчетом, во многих странах взял в свои руки управление этими налогами, и хотя довольно часто очень значительно повышал налог, [826] он во многих случаях совершенно не считал нужным расходовать собираемые суммы согласно назначению. Если заставные пошлины Великобритании когда-либо сделаются одним из источников дохода правительства, то пример многих других народов заранее может указать нам, каковы будут вероятные последствия этого. Подобные пошлины, без сомнения, оплачиваются в конечном счете потребителем, но при платеже он облагается не в соответствии со своими издержками и стоимостью, а в соответствии с объемом или весом того, что он потребляет. Когда подобные налоги взимаются соответственно не объему или весу, а предполагаемой стоимости товаров, они в сущности превращаются в своего рода внутренние пошлины, или акциз, который весьма сильно затрудняет самую важную отрасль торговли — внутреннюю торговлю страны.

В некоторых небольших государствах налоги, подобные этим пошлинам за проезд, взимаются с товаров, перевозимых через их территорию сушей или водой из одного иностранного государства в другое. В некоторых странах они называются транзитными пошлинами. Некоторые небольшие итальянские государства, расположенные в бассейне По и ее притоков, извлекают известный доход от пошлин этого рода, уплачиваемых целиком иностранцами и представляющих собой, пожалуй, единственный налог, каким одно государство может облагать граждан другого, не задерживая нисколько развития своей собственной промышленности или торговли. Самой важной из всех транзитных пошлин в мире является пошлина, взимаемая королем Дании со всех торговых судов, проходящих через Зунд.

Хотя такие налоги на предметы роскоши, какова большая часть таможенных пошлин и акцизных сборов, ложатся одинаково на все виды дохода и уплачиваются в конечном итоге теми, кто потребляет облагаемые ими предметы, все же они не всегда ложатся равномерно или пропорционально на доход каждого отдельного лица. Поскольку размеры потребления каждого человека определяются его собственными вкусами и привычками, постольку он уплачивает налог скорее в соответствии со своими вкусами и привычками, чем в соответствии со своим доходом: расточительный уплачивает больше, бережливый меньше, чем это соответствует их доходу. Богатый человек во время своего несовершеннолетия обычно уплачивает со своего потребления очень немного на содержание государства, защита которого обеспечивает ему его большой доход. Люди, живущие за границей, своим потреблением ничего не вносят на содержание правительства страны, в которой находится источник их дохода. При отсутствии в такой стране поземельного налога или крупного налога при передаче движимой или недвижимой собственности, как это имеет место в Ирландии, такие дезертиры из своей страны могут получать большой доход, пользуясь покровительством правительства, на содержание которого не вносят ни одного шиллинга. Такая неравномерность резче всего долж- [827] на проявляться в стране, правительство которой в некоторых отношениях находится в зависимости от правительства какой-нибудь другой страны. Люди, обладающие наиболее крупными имуществами в зависимой стране, в этом случае предпочтут обычно жить в господствующей стране. Ирландия находится как раз в таком положении, и нас поэтому не должно удивлять, что проект налога на абсентеистов пользуется такой популярностью в этой стране. Возможно, что будет несколько затруднительно установить характер или длительность отсутствия, при котором отдельный человек подлежит этому налогу, или когда именно должно начинаться или прекращаться взимание налога; тем не менее, если исключить этот совершенно своеобразный случай, всякая неравномерность обложения отдельных лиц, какая может иметь место при таких налогах на потребление, больше чем уравновешивается тем самым обстоятельством, которое создает эту неравномерность, — тем обстоятельством, что взнос каждого человека вообще доброволен, ибо целиком от него самого зависит, потреблять ли или не потреблять облагаемый налогом предмет. Поэтому там, где подобные налоги устанавливаются надлежащим образом и на соответствующие предметы, они уплачиваются с меньшим ропотом, чем всякий другой налог. Когда они наперед уплачиваются торговцем или владельцем мануфактуры, потребитель, который в конечном счете оплачивает их, скоро перестает отличать их от цены товара и почти забывает, что платит вообще какой-нибудь налог.

Такие налоги бывают или могут быть вполне точно определены или устанавливаются таким образом, чтобы не оставалось ни малейшего сомнения относительно того, сколько или когда следует платить, относительно размера или времени платежей. Если и проявляются тогда произвольность и неопределенность при взимании таможенных пошлин в Великобритании или других подобного же рода налогов в других странах, то это обусловлено отнюдь не природой этих налогов, а только неточной или неумелой редакцией закона, устанавливающего их.

Налоги на предметы роскоши обыкновенно уплачиваются или всегда могут уплачиваться по мелочам или по мере того, как плательщики имеют нужду в приобретении предметов, которые обложены ими. Что касается момента и способа уплаты, они являются или могут быть самыми удобными из всех налогов. Такие налоги ввиду этого в общем удовлетворяют, пожалуй, первым трем из четырех основных принципов обложения не меньше, чем всякий другой налог. Но зато они во всех смыслах идут вразрез с четвертым принципом.

Подобные налоги в сравнении с тем, что они дают государственной казне, всегда берут из карманов населения гораздо больше, чем почти всякий другой налог. Они делают это, по-видимому, всеми четырьмя различными путями, какими это вообще возможно.

1) Взимание таких налогов, даже когда они устанавливаются самым целесообразным образом, требует значительного количества та- [828] моженных и акцизных чиновников, жалованье и поборы которых ложатся действительным налогом на население и ничего не приносят казна чейству. Впрочем, следует признать, что эти расходы более умеренны в Великобритании, чем в большинстве других стран. За год, кончающийся 5 июля 1775 г., общая сумма поступлений от различных налогов, находившихся в Англии в ведении акцизных чиновников, достигала 5 507 308 ф. 18 шилл. 8 1/2 п., причем взыскание этой суммы обошлось в 5 1/4% с небольшим. Однако из этого валового дохода надо вычесть суммы, уплаченные в виде премий и возврата пошлин при вывозе облагаемых акцизом товаров, что сократит чистый доход с суммы, немного не достигающей 5 млн.* [* Чистый доход этого года за вычетом всех издержек и выдач достигал 4 975 652 ф. 19 шилл. 6 п.]. Взимание соляного налога, этого акцизного сбора, находящегося в другом ведомстве, обходится гораздо дороже. Чистый доход от него не достигает 2 1/2 млн., причем эта сумма взимается с издержками в 10% с лишним на жалованье чиновникам и другие расходы. Но поборы таможенных служащих повсеместно намного превышают их жалованье, в некоторых портах они увели чивают это жалованье вдвое и втрое. Если, таким образом, жалованье таможенных чиновников и другие расходы составляют более 10% чистого дохода таможен, то все издержки по взиманию этого дохода могут превысить 20 или 30%. Акцизные чиновники получают мало или совсем не получают взяток; поскольку это ведомство учреждено не так давно, оно в общем менее подкупно, чем таможенное ведомство, в котором продолжительность его существования породила и узаконила много злоупотреблений. Беря с солода всю ту сумму, которая в настоящее время взимается при помощи различных налогов с солода и напитков, изготовляемых из него, можно получить, согласно предположениям, экономию в расходах акцизного ведомства больше чем в 50 тыс. ф. в год. Если обложение таможенными пошлинами ограничить только немногими видами товаров и взимать их способом, установленным акцизными законами, можно, вероятно, получить еще гораздо большую экономию в издержках таможенного ведомства.

2) Такие налоги неизбежно приносят определенный вред или задерживают развитие некоторых отраслей промышленности. Так как они всегда повышают цену облагаемого продукта, то ведут к сокращению его потребления, а следовательно, и его производства. Если это продукт, выращиваемый или изготовляемый внутри страны, то в результате этого меньше труда будет затрачиваться на его выращивание и производство. Если налог, таким образом, повышает цены заграни чного продукта, то, конечно, такого же рода продукты отечественного производства могут приобрести некоторое преимущество на внутреннем рынке, и большее количество отечественного труда может быть в результате этого обращено на изготовление их. Но хотя такое [829] повышение цены заграничного продукта может поощрять какую-нибудь одну отрасль отечественной промышленности, оно неминуемо оказывает вредное влияние почти на все другие ее отрасли. Чем дороже платит бирмингемский владелец мануфактуры за потребляемое им заграничное вино, тем дешевле он неизбежно продает ту часть своих металлических изделий, на которую, или, что то же самое, за цену которой, он покупает это вино. Поэтому эта часть его металлических товаров оказывается имеющей для него меньшую стоимость, и у него становится меньше побуждений выделывать ее. Чем дороже потребители одной страны платят за избыточный продукт другой, тем дешевле продают они по необходимости ту часть своего собственного избыто чного продукта, на которую, или, что то же самое, за цену которой, они покупают его. Эта часть их собственного избыточного продукта приобретает для них меньшую стоимость, и у них теперь имеется меньше побуждений увеличивать его количество. Таким образом, все налоги на предметы потребления имеют тенденцию уменьшать количество производительно затрачиваемого труда на изготовление облагаемых предметов, если это продукты отечественного производства, или тех продуктов, на которые они покупаются, если это заграничные продукты. Притом такие налоги всегда в большей или меньшей степени изменяют естественное направление отечественной промышленности и толкают ее в русло, всегда отличное от того, по какому она шла бы, если бы была предоставлена самой себе, и обычно менее выгодное.

3) Надежда избавиться от этих налогов при посредстве контрабанды часто ведет к конфискациям и другим карам, которые совершенно разоряют контрабандиста — человека, который, хотя он и заслуживает величайшего порицания за нарушение законов своей страны, часто не способен нарушать законы естественной справедливости и был бы во всех отношениях прекрасным гражданином, если бы законы его страны не делали преступлением то, что природа никогда не думала признавать таковым. В тех странах с дурным управлением, где существует по меньшей мере общее подозрение относительно наличности многих ненужных расходов и весьма неправильного расходования государственных доходов, законы, ограждающие последние, мало уважаются. Немногие люди проявляют щепетильность в отношении контрабанды, когда, не нарушая присяги, могут найти удобный и безопасный случай к этому. Если кто-нибудь сочтет недопустимым покупать контрабандные товары, то, хотя такая покупка является явным поощрением нарушения фискальных законов и лжеприсяги, в большинстве стран это было бы сочтено одним из тех педантических проявлений лицемерия, которые не только не приобретают человеку уважения, но и навлекают на него подозрение в том, что он еще больший мошенник, чем большинство его соседей. Благодаря такой снисходительности общества контрабандист часто поощряется продолжать промысел, который он, таким образом, приучается считать до известной степени не- [830] винным, а когда вся строгость фискальных законов готова обрушиться на него, он часто бывает склонен оружием защищать то, что привык рассматривать как свою законную собственность. Будучи сначала скорее неблагоразумным и легкомысленным, а не преступным, он в конце концов слишком часто становится одним из самых смелых и наиболее решительных нарушителей законов общества. При разорении контрабандиста его капитал, который раньше затрачивался на содержание производительного труда, поглощается или государственной казной, или податным чиновником и затрачивается на содержание непроизводительного труда, благодаря чему уменьшается общий капитал общества и сокращается полезная промышленная деятельность.

4) Эти налоги, подвергая по меньшей мере розничных торговцев облагаемыми предметами частым посещениям и придирчивым расследованиям сборщиков налогов, без сомнения, иногда причиняют им известные притеснения и всегда приносят много неприятностей и затруднений; хотя и такого рода неприятности, как уже отмечено, не представляют собой, строго говоря, издержек, однако они эквивалентны расходу, который каждый человек готов понести для того, чтобы откупиться от них. Акцизные законы, хотя они лучше достигают цели, для которой установлены, являются в этом отношении более придирчивыми и обременительными, чем законы таможенные. Купец, привезший из-за границы товары, облагаемые известными пошлинами, уплативший эти пошлины и сложивший товары на склад, в большинстве случаев не подвергается уже никаким дальнейшим беспокойствам или придиркам со стороны таможенного чиновника. Иначе обстоит дело с продуктами, облагаемыми акцизом. Акцизные чиновники не дают торговцу покоя своими постоянными посещениями и расспросами. Ввиду этого акцизные налоги более непопулярны, чем таможенные пошлины, а равным образом и чиновники, взыскивающие их. Утверждают, что, хотя эти чиновники в общем выполняют свои обязанности, может быть, столь же хорошо, как и таможенные чиновники, они все же отличаются обычно некоторой жестокостью характера, часто чуждой последним, так как обязанности нередко вынуждают их быть очень надоедливыми и придирчивыми к некоторым из своих соседей. Впрочем, такое мнение является, весьма вероятно, лишь внушением нечестных торговцев, контрабанда которых была предупреждена или обнаружена бдительностью чиновников.

При всем том неудобства, которые, пожалуй, в известной степени неотделимы от налогов на предметы потребления, ложатся на народ Великобритании не большей тяжестью, чем на народ всякой другой страны, правительство которой обходится приблизительно столь же дорого. Наше положение отнюдь не великолепно и может быть улучшено, но оно не хуже или даже лучше, чем положение большинства наших соседей.

[831] Вследствие мнения, что налоги на предметы потребления представляют собой налоги на прибыли торговцев, они в некоторых странах взыскивались при каждой последовательной продаже товаров. Если облагаются прибыли купца-импортера или купца, занимающегося переработкой, то, казалось, справедливость требует обложения также прибылей всех промежуточных покупателей, посредничествующих между ними и потребителем. Известная алькавала в Испании была, по-видимому, установлена соответственно этому принципу. Она представляла собой первоначально налог в 10%, потом в 14%, а в настоящее время — лишь в 6% при продаже всякого рода собственности, движимой или недвижимой, причем взимание его повторяется и при каждой новой продаже собственности* [* «Mйmoires concernant les Droits etc.». Tome I. P. 455]. Взимание этого налога требует множества податных чиновников для надзора за перевозкой товара не только из одной провинции в другую, но и из одной лавки в другую. Он обрекает на постоянные посещения и осмотры со стороны сборщика налогов не только торговцев некоторыми видами товаров, но и всех вообще торговцев, любого фермера, любого владельца мануфактуры, любого купца и лавочника. В большей части страны, где введен такой налог, ничего нельзя производить для продажи на отдаленном рынке. Производство каждой части страны должно сообразоваться с потреблением ее округи. Ввиду этого Устариц* [* Ustariz. Teуrica y prбctica de Comercio у de Marina. Madrid, 1724] именно алькавале приписывает упадок и разорение мануфактурной промышленности в Испании. Он равным образом мог бы поставить на ее счет упадок сельского хозяйства, поскольку алькавала взималась не только с мануфактурных изделий, но и с сельскохозяйственных продуктов.

В Неаполитанском королевстве существует подобный налог в 3% со стоимости всех договоров и, следовательно, со всех сделок о продаже. Он легче соответствующего испанского налога, и притом большей части городов и приходов дозволено уплачивать вместо него определенную сумму. Они собирают эту сумму способом, каким хотят, обычно таким образом, чтобы это не причиняло затруднений внутренней торговле данной местности. Поэтому неаполитанский закон далеко не так губителен, как налог испанский.

Единообразная система обложения, которая за немногими незначительными исключениями существует во всех частях Соединенного королевства Великобритании, оставляет всю внутреннюю торговлю страны, как сухопутную, так и каботажную, почти совершенно свободной. Внутренняя торговля почти совершенно свободна, и большая часть товаров может перевозиться с одного конца королевства в другой без каких бы то ни было разрешений или пропусков, без всяких опросов или осмотров со стороны податных чиновников. Существуют немногочисленные исключения, но они таковы, что не могут нарушать [832] нормального хода какой-либо важной отрасли внутренней торговли страны; например, при перевозке товаров по побережью требуются удостоверения прибрежных таможенных постов. Впрочем, за исключением угля, остальные товары почти все свободны от обложения. Эта свобода внутренней торговли, результат единообразия системы обложения, является, пожалуй, одной из главных причин процветания Великобритании, поскольку каждая большая страна необходимо представляет собой лучший и самый обширный рынок для большей части продуктов ее собственной промышленности. Если бы такая же свобода в результате подобного же единообразия могла быть распространена на Ирландию и колонии, величие государства и процветание всех частей империи были бы, вероятно, еще более значительны, чем в настоящее время.

Во Франции многообразные фискальные законы, существующие в различных провинциях, требуют наличия множества податных чиновников для охранения границ не только королевства, но почти каждой отдельной провинции, чтобы препятствовать ввозу определенных товаров или взыскивать с них определенные пошлины, немало затрудняя этим внутреннюю торговлю страны. Некоторым провинциям разрешено уплачивать известную сумму взамен gabelles, или соляного налога, другие совсем освобождены от него. Некоторые провинции освобождены от монополии торговли табаком, которая в большей части королевства принадлежит обычно генеральным откупщикам. Так называемые aides, соответствующие акцизным сборам в Англии, весьма неодинаковы в различных провинциях. Некоторые провинции освобождены от них и уплачивают вместо них определенную сумму. В тех провинциях, где они взимаются и сдаются на откуп, существует много местных налогов, которые не распространяются за пределы отдельного города или округа. Так называемые traites, соответствующие нашим пошлинам, делят королевство на три большие области: первая охватывает провинции, находящиеся под действием тарифа 1664 г. и называющиеся провинциями пяти главных откупов; в их число входят Пикардия, Нормандия и большая часть внутренних провинций королевства; вторая охватывает провинции, находящиеся под действием тарифа 1667 г. и называемые провинциями на положении иностранных; в их число входит большая часть пограничных провинций; третья охватывает провинции, которые приравниваются к иностранной территории и которые ввиду того, что им разрешено свободно торговать с иностранными государствами, в своей торговле с другими провинциями Франции облагаются такими же пошлинами, как и другие иностранные государства. К ним относятся: Эльзас, три епископства — Метц, Туль и Верден и три города — Дюнкирхен, Байонна и Марсель. Как в провинциях пяти главных откупов (называемых так ввиду старинного разделения таможенных пошлин на пять главных отделов, из которых каждый сдавался первоначально особому откупщику, хотя в настоящее время они все соединены в один откуп), так и в тех, которые считают- [833] ся на положении иностранных, существуют многочисленные местные пошлины, действие которых ограничивается отдельным городом или округом. Они существуют даже в провинциях, приравниваемых к иностранной территории, в частности в городе Марселе. Нет нужды указывать, насколько должны умножаться как стеснения внутренней торговли страны, так и количество налоговых чиновников, чтобы охранять границы этих различных провинций и округов, подчиненных столь различным системам обложения.

Помимо общих стеснений, порождаемых этой сложной системой фискальных законов, торговля вином, которое является после хлеба, пожалуй, самым важным продуктом Франции, в большинстве провинций подлежит особым ограничениям, порожденным покровительством, которое оказывалось виноградникам отдельных провинций и округов предпочтительно перед другими. Как я полагаю, провинциями, наиболее славящимися своими винами, окажутся те, где торговля этими продуктами испытывает меньше всего стеснений. Обширный рынок, которым обладают эти провинции, поощряет как надлежащий уход за виноградниками, так и последующее тщательное изготовление вин.

Столь различные и сложные фискальные законы не представляют собой особенности Франции. Небольшое герцогство Миланское разделено на шесть провинций, в каждой из которых существует особая система обложения различных предметов потребления. Еще меньшие владения герцога Пармского разделены на три или четыре провинции, из которых каждая точно так же имеет свою особенную систему обложения.

При таком нелепом управлении ничто, кроме большого плодородия почвы и благоприятного климата, не может предохранить подобные страны от скорого погружения в самую глубокую степень нищеты и варварства.

Налоги на предметы потребления могут взиматься ведомством, чиновники которого назначаются правительством и непосредственно подотчетны ему, причем доход правительства должен в этом случае колебаться из года в год в зависимости от колебаний поступлений от этих налогов, или же они могут сдаваться на откуп за определенную сумму, причем откупщику предоставляется право назначать своих собственных служащих, которые, будучи обязаны взимать налог указанным в законе образом, находятся под его непосредственным надзором и подотчетны непосредственно ему. Откупная система никогда не может быть лучшим и наиболее экономным способом взимания налогов. Сверх того что необходимо для уплаты обусловленной суммы, жалованья служащим и покрытия всех издержек по управлению, откупщик всегда должен отчислять себе из общей выручки налога некоторую прибыль, пропорциональную по крайней мере предварительным затратам, делаемым им, риску, какому он подвергается, хлопотам и беспокойствам, какие ему при этом приходится нести, и специальным знаниям и умению, какие необходимы для того, чтобы вести [834] столь сложное предприятие. Правительство, учреждая собственное управление, находящееся в его непосредственном ведении и подобное тому, какое организует откупщик, может сэкономить по крайней мере эту прибыль, которая почти всегда чрезмерна. Взятие на откуп какойлибо значительной отрасли государственных доходов требует нали чности большого капитала или большого кредита — условий, которые сами по себе должны чрезвычайно ограничивать число людей, конкурирующих между собой при сдаче таких откупов. И из этого небольшого числа людей, обладающего таким капиталом или кредитом, еще меньшее число обладает необходимыми знаниями или опытом — еще одно обстоятельство, суживающее еще больше круг соревнующихся. И те немногие, кто в состоянии принять участие в соревновании, находят более соответствующим своим интересам вступать в соглашение между собою, стать компаньонами, вместо того чтобы конкурировать друг с другом, и при сдаче откупа с торгов они предлагают за него только такую плату, которая много ниже его действительной стоимости. В странах, где государственные доходы сдаются на откуп, откупщики обычно являются самыми богатыми людьми. Одно уже их богатство должно было бы вызывать общественное возмущение, а тщеславие, которое всегда сопровождает такие быстро нажитые состояния, нелепая пышность, с какою они обычно щеголяют своим богатством, усиливают это возмущение еще больше.

Откупщики государственных доходов никогда не считают достато чно суровыми законы, карающие попытки уклонения от уплаты налога. Они безжалостны по отношению к плательщикам налогов, которые не являются их подданными и всеобщее разорение которых, если бы оно произошло на другой день после окончания срока их откупа, не задело бы сильно их интересы. При переживаемых государством величайших затруднениях, когда государь по необходимости больше всего озабочен обеспечением аккуратного поступления его доходов, они редко упускают случай жаловаться, что без издания законов, более суровых, чем существующие, им будет невозможно уплачивать даже установленную сумму. В такие моменты общественных бедствий трудно спорить против их домогательств. Фискальные законы ввиду этого становятся постепенно все более и более суровыми. Наиболее жестокие законы в этой области всегда имеют место в странах, где большая часть государственных налогов отдана на откуп, наиболее мягкие — в странах, где они взимаются под непосредственным надзором государя. Даже плохой государь чувствует большее сострадание к своему народу, чем какого можно ожидать от откупщиков его доходов. Он знает, что устойчивое могущество его династии зависит от благосостояния его народа, он не захочет сознательно подрывать это благосостояние ради своих собственных временных интересов. Иначе обстоит дело с откупщиками его доходов, богатство которых часто может являться результатом разорения, а не благосостояния народа.

[835] Иногда не только налог сдается на откуп за определенную сумму, но и откупщику, кроме того, предоставляется монополия на предметы, облагаемые налогом. Во Франции так именно взимаются налоги на табак и соль. В таких случаях откупщик получает с народа не простую прибыль, а двойную: прибыль откупщика и еще более чрезмерную прибыль монополиста. Поскольку табак представляет собой предмет роскоши, каждому предоставлена возможность по усмотрению покупать его или не покупать. Но соль является предметом первой необходимости, и каждый человек вынужден покупать у откупщика определенное количество ее, потому что предполагается, что сам он не покупает это количество у откупщика, он приобретает ее у какого-нибудь контрабандиста. Налоги на оба эти предмета чрезмерно высоки, вследствие чего искушение заняться контрабандой их для многих людей непреодолимо, тогда как одновременно с этим строгость закона и бдительность служащих откупщика ведут к почти верной гибели и разорению тех, кто поддается этому искушению. Контрабандный провоз соли и табака ежегодно отправляет несколько сот человек на каторгу, не считая весьма значительного числа тех, кого он приводит на виселицу. Эти налоги, взимаемые таким образом, приносят правительству очень значительный доход. В 1767 г. табачный откуп был сдан за 22 541 278 л. в год, а соляной откуп — за 36 492 404 л. В обоих случаях срок откупа должен был начинаться в 1768 г. и длиться шесть лет. Те, кто не придает значения крови народа в сравнении с доходами государя, могут, пожалуй, одобрять такой способ взимания налогов. Подобные налоги и монополии на соль и табак устанавливались во многих других странах, в частности во владениях Австрии и Пруссии и в большей части государств Италии.

Во Франции преобладающая часть нынешнего дохода короны полу чается из восьми различных источников: налог с дохода (taille), подушная подать, две двадцатых, соляной налог (gabelies), акциз (aides), таможенные пошлины (traites), государственные имущества и табачный откуп. Пять последних в большей части провинций сданы на откуп. Первые три налога взимаются повсеместно администрацией, находящейся под непосредственным контролем и руководством правительства. Всеми признано, что в соответствии с тем, что они берут из карманов народа, эти три налога приносят казначейству государя больше, чем другие пять, администрация которых гораздо более расто чительна и дорога.

Финансы Франции в их современном состоянии допускают, по-видимому, три очень простые реформы: во-первых, отмену налога с дохода и подушной подати и увеличение числа двадцатых долей для полу чения добавочного дохода, равного сумме поступлений с двух отменяемых налогов, так что доход короны не уменьшится. Расход по взиманию мог бы быть значительно сокращен; могли бы быть совершенно устранены притеснения низших классов народа, связанные с [836] налогом с дохода и подушной податью, а высшие классы не были бы обременены больше того, чем обременена в настоящее время большая часть их представителей. Двадцатая доля, как я уже отметил, представляет собой налог почти совсем такого же рода, как и поземельный налог в Англии. Бремя налога с дохода, как это признано, ложится в конечном итоге на землевладельцев, а так как большая часть подушной подати взимается с лиц, уплачивающих налог с дохода в размере определенной суммы с фунта этого последнего налога, то в конечном счете уплата большей ее части должна тоже ложиться на этот же класс населения. Поэтому при увеличении числа двадцатых долей для получения добавочного дохода, равного сумме этих двух налогов, высшие классы не оказались бы обремененными больше, чем в настоящее время. Это может, без сомнения, случиться со многими отдельными лицами ввиду большой неравномерности, с какой производится обычно определение окладов подоходного налога с земель и арендуемых участков различных лиц. Заинтересованность и противодействие тех лиц, которые находятся в привилегированном положении, представляют собою препятствие, которое скорее всего не допустит проведения этой или какой-либо другой подобного рода реформы. Во-вторых, сделав соляной налог, акцизы, таможенные пошлины, налоги на табак, всевозможные таможенные и акцизные сборы единообразными во всех частях королевства, можно будет взимать эти налоги с гораздо меньшими издержками, и внутренняя торговля королевства сможет тогда сделаться столь же свободной, как и в Англии. В-третьих: наконец, при передаче всех этих налогов в ведение администрации, находящейся под непосредственным контролем и руководством правительства, можно будет увеличить доходы государства на всю сумму чрезмерных прибылей главных откупщиков. Противодействие, обусловливаемое частными интересами отдельных лиц, окажется, вероятно, не менее действенным для предотвращения двух последних проектов реформы, как и первого.

Французская система налогового обложения во всех отношениях уступает британской. В Великобритании ежегодно взимается 10 млн. ф. с населения, не достигающего 8 млн. душ, причем нельзя говорить о притеснении или чрезмерном обложении какого-либо отдельного класса. На основании данных аббата Экспильи* [* Expilly. De la population de la France. Amsterdam, 1765] и замечаний автора «Опыта о законодательстве и торговле хлебом» представляется вероятным, что Франция, включая провинции Лотарингию и Бар, обладает населением в 23–24 млн. душ, т. е. раза в три больше Великобритании. Во Франции почва и климат лучше, чем в Великобритании. Страна эта гораздо более продолжительное время возделывалась и земли ее улучшались, и вследствие этого она богаче всем тем, создание и накопление [837] чего требует продолжительного времени, каковы, например, богатые города, удобные и хорошо выстроенные дома в городе и деревне. При таких преимуществах можно было бы ожидать, что во Франции доход в 30 млн. на содержание государства будет собираться с не большими затруднениями, чем в Великобритании доход в 10 млн. Согласно лучшим, хотя, должен признать, очень несовершенным данным, какие я мог достать на этот счет, в 1765 и 1766 гг. весь доход, поступивший в казначейство Франции, выражался в сумме от 308 млн. до 325 млн. л., т. е. не достигал 15 млн. ф., половины того, чего можно было бы ожидать, если бы население платило в той же пропорции к своей численности, как и население Великобритании. Между тем общепризнано, что народ Франции гораздо более обременен налогами, чем население Великобритании. А ведь Франция, несомненно, является великой европейской державой, которая после Великобритании обладает наиболее мягким и наиболее снисходительным правительством.

В Голландии высокие налоги на предметы необходимости привели, как утверждают, к гибели ее главных отраслей мануфактурной промышленности и способны даже постепенно подорвать ее рыболовный промысел и кораблестроение. Налоги на предметы необходимости в Великобритании незначительны, и ни одна отрасль мануфактурной промышленности до сих пор не была подорвана ими. Налогами, наибольшей тяжестью ложащимися на мануфактурные изделия, в Великобритании являются некоторые ввозные пошлины на сырые материалы, на шелк-сырец. Согласно сообщениям, доходы генеральных штатов и различных городов превышают 5250 тыс. ф., а так как нельзя предполагать, чтобы число жителей Соединенных провинций превышало третью часть населения Великобритании, то они должны быть облагаемы гораздо более тяжело.

После того как исчерпаны все пригодные для обложения объекты, если нужды государства продолжают требовать введения новых налогов, ими приходится облагать предметы, для этого не подходящие. Поэтому налоги на предметы необходимости не могут служить укором мудрости государства, которое в целях завоевания и сохранения своей независимости было втянуто, несмотря на крайнюю его бережливость, в столь дорого стоившие войны, что было вынуждено войти в крупные долги. Кроме того, находящиеся в особенных условиях провинции Голландия и Зеландия требуют значительных издержек даже для сохранения их существования или для предотвращения поглощения их морем; это обстоятельство должно было вести к значительному увеличению бремени налогов в этих двух провинциях. Республиканская форма управления представляется, по-видимому, главным основанием современного могущества Голландии. Обладатели больших капиталов, известные купеческие фамилии, обычно принимают непо- [838] средственное участие в правительстве или пользуются некоторым косвенным влиянием на него. Ради уважения и власти, которую дает им такое положение, они обнаруживают готовность жить в стране, где их капитал, если они сами пускают его в дело, принесет им меньше прибыли, а если они ссудят его другому лицу, принесет им меньший процент, и где на очень умеренный доход, какой они могут получать с него, они могут приобретать меньше предметов необходимости и удобств, чем в любой другой части Европы. Наличие таких богатых людей необходимо поддерживает на известном уровне промышленность страны, несмотря на все неблагоприятные моменты. Всякое общественное бедствие, которое уничтожит республиканскую форму правления и передаст все управление в руки знати и военных, сведет на нет значение этих богатых коммерсантов, скоро сделает для них неприятной жизнь в стране, где они уже не пользуются особым уважением. Они перенесут и свое местожительство и свои капиталы в какуюлибо другую страну, а промышленность и торговля Голландии скоро последуют за капиталами, которые питали их.

Глава III. О ГОСУДАРСТВЕННЫХ ДОЛГАХ

На той низкой ступени развития общества, которая предшествует распространению торговли и прогрессу обрабатывающей промышленности, когда совсем неизвестны те дорогостоящие предметы роскоши, которые могут вводить в употребление только торговля и мануфактурная промышленность, лицо, обладающее крупным доходом, как это я старался выяснить в третьей книге настоящего исследования, может расходовать или использовать этот доход только таким образом, что он содержит приблизительно такое количество людей, сколько можно на этот доход содержать. Относительно крупного дохода всегда можно сказать, что он состоит в возможности распоряжаться большим количеством предметов потребления. На указанной низкой ступени развития он обычно выплачивался в виде большого количества этих предметов необходимости, в виде предметов продовольствия и грубых материй, хлебом и скотом, шерстью и невыделанными шкурами. Если ни торговля, ни мануфактурная промышленность не доставляют никаких продуктов, на которые обладатель дохода может обменять большую часть этих материалов, превышающую его собственное потребление, он с этим излишком не может сделать ничего другого, как кормить и одевать приблизительно такое число людей, на которое его может хватить. Гостеприимство, чуждое роскоши, и щедрость, чуждая тщеславия, составляют при таком поло- [839] жении вещей главные расходы богатых и знатных людей. Но, как я равным образом пытался выяснить в той же книге, это все такие расходы, благодаря которым люди не так легко разоряются. Нет, пожалуй, таких суетных эгоистических удовольствий, пристрастие к которым не разоряло бы иной раз даже благоразумных людей; страсть к петушиным боям, например, разорила многих. Но, мне думается, не очень много можно встретить примеров разорения людей вследствие гостеприимства или щедрости этого рода, хотя гостеприимство вместе с роскошью и щедрость вместе с тщеславной пышностью разорили многих. У наших феодальных предков продолжительность времени, в течение которого поместья оставались в руках одной и той же семьи, достаточно свидетельствует об общей склонности их не выходить за пределы своего дохода. Хотя деревенское гостеприимство, которое постоянно проявляли крупные землевладельцы, может казаться нам в настоящее время несовместимым с порядком, который мы склонны считать неразрывно связанным с надлежащей экономией, однако мы, несомненно, должны признать, что они были по крайней мере настолько бережливы и умеренны, что не всегда расходовали целиком свои доходы. Часть своей шерсти и невыделанных шкур они обычно имели возможность продавать за деньги. Часть этих денег они, вероятно, затрачивали на покупку немногих предметов украшения и роскоши, какие по условиям того времени могли достать, но некоторую часть их они, по-видимому, обыкновенно копили. Действительно, землевладельцам не оставалось делать ничего другого, как копить деньги. Заняться торговлей считалось позорным для дворянина, а ссужать деньги под проценты, что в то время считалось ростовщичеством и воспрещалось законом, было бы еще более позорным. Сверх того, в ту эпоху насилия и беспорядка было удобно иметь у себя под рукой некоторый запас денег; будучи изгнан из собственных владений, такой землевладелец мог в таком случае иметь нечто обладающее общепризнанной стоимостью, чтобы увезти с собой в какое-либо безопасное место. Те же самые насилия, которые делали целесообразным накопление денег, делали столь же целесообразным запрятывание накопленных денег. Частое нахождение кладов и скрытых сокровищ, владельцы которых неизвестны, достаточно свидетельствует о распространенности в то время обыкновения как копить деньги, так и прятать свои сокровища. Найденные клады считались тогда важной отраслью дохода государя. В настоящее время все клады, обнаруживаемые во всем королевстве, вряд ли составят сколько-нибудь значительную статью дохода какого-нибудь богатого дворянина.

Такая же склонность накоплять и хранить сокровища проявлялась у государя, как и у его подданных. У наций, которым мало знакомы торговля и мануфактурная промышленность, государь, как уже отмечено в четвертой книге, находится в положении, естественно располагающем его к бережливости, необходимой для накопления. При таком [840] положении издержки даже государя не могут определяться тщеславием, которое находит удовольствие в пышном блеске двора. Примитивность той эпохи знает лишь ничтожное количество тех безделушек и украшений, в каких проявляется эта пышность. Постоянные армии не являются тогда необходимыми, так что даже расходы государя, как и расходы любого крупного землевладельца, могут состоять почти только в щедрости по отношению к его вассалам и гостеприимстве по отношению к его придворным. Но щедрость и гостеприимство редко ведут к расточительности, тогда как тщеславие почти всегда ведет к ней. В соответствии с этим, как уже было указано, все европейские государи обладали в старину сокровищами, и, как сообщают, любой татарский хан обладает ими в настоящее время.

В торговой стране, изобилующей всякого рода дорогой роскошью, государь точно так же, как и почти все крупные собственники в его владениях, естественно, затрачивает большую часть своего дохода на покупку этих предметов роскоши. Его собственная и соседние страны обильно снабжают всеми дорогими безделушками и украшениями, которые составляют блестящую, но пустую пышность двора. Ради пышности такого же рода, хотя и более скромной, его знать распускает своих приближенных, делает независимыми своих вассалов и постепенно становится сама имеющей столь же мало значения, как и большинство богатых горожан в его владениях. Те же суетные страсти, которые определяют их образ жизни, воздействуют и на государя. Как можно предполагать, чтобы он был единственным богатым человеком в своих владениях, безразличным к подобного рода удовольствиям? Если он не затрачивает, как это, вероятно, и имеет место, на эти удовольствия столь большую часть своего дохода, чтобы это слишком ослабило обороноспособность государства, то нельзя ожидать, чтобы он не тратил на них всю ту часть своих доходов, которая остается после необходимых издержек на поддержание этой обороноспособности. Его обыкновенные расходы становятся равными его обыкновенным доходам и в лучшем случае не превышают последних. Теперь уже не приходится ожидать накопления сокровищ, и когда чрезвычайные обстоятельства требуют чрезвычайных расходов, он по необходимости бывает должен обращаться к своим подданным за чрезвычайной помощью. Нынешний* и покойный короли Пруссии являются единственными великими европейскими государями, которые со времени смерти Генриха IV французского в 1610 г. собрали, как предполагают, сколько-нибудь значительные сокровища. Бережливость, ведущая к накоплению, сделалась почти одинаково редкой как в республиканских, так и в монархических странах. Итальянские республики, Соединенные провинции Нидерландов по уши в долгах. Бернский кантон представляет собой единственную республику в Европе, которая на- [841] копила значительную казну, другие швейцарские республики не имеют ее. Страсть к некоторой пышности, к великолепным зданиям и к другим публичным украшениям часто одинаково господствует в трезвом по внешности сенате маленькой республики, как и при развращенном дворе величайшего короля.

Недостаточная бережливость во время мира вызывает необходимость входить в долги во время войны. Когда вспыхивает война, в казна чействе не оказывается денег свыше того, что необходимо для покрытия обыкновенных расходов по управлению во время мира. Во время войны для защиты государства становится необходимым расход в три или четыре раза больший, а следовательно, в три или четыре раза больший доход, чем в мирное время. Даже если предположить, что у государя имеются, — а это вряд ли когда-нибудь бывает, — средства для немедленного увеличения его доходов соответственно увеличению расходов, все же налоги, за счет которых должно быть произведено это увеличение доходов, начнут поступать в казначейство, вероятно, не раньше, как спустя 10 или 12 месяцев после введения их. Но уже в самый момент начала войны, или, точнее, в момент, когда выяснится ее неизбежность, армия должна быть увеличена, флот снаряжен, крепости приведены в состояние обороны; эта армия, этот флот, эти крепости должны быть снабжены оружием, снаряжением и продовольствием; в этот момент непосредственной опасности, не ждущей постепенного и медленного поступления новых налогов, должны производиться немедленные и значительные расходы. В такой крайности у правительства не может быть иного выхода, как прибегнуть к займу.

То самое торговое развитие общества, которое посредством действия известных моральных причин приводит таким образом правительство к необходимости занимать деньги, порождает у граждан как возможность ссужать деньги, так и склонность к этому. Если оно приносит с собой необходимость делать долги, оно одновременно с этим создает возможность к этому.

Страна, имеющая в изобилии купцов и владельцев мануфактур, изобилует также такими людьми, через руки которых проходят не только их собственные капиталы, но и капиталы всех тех, кто или ссужает им деньги, или дает им в кредит свои товары, причем эти капиталы обращаются в их руках так же быстро или еще быстрее, чем доход частных лиц, не занимающихся торговлей или промышленностью и живущих на свой доход. Доход последних лиц может обычно проходить через их руки только один раз в год, тогда как вся сумма капитала и кредита купца, ведущего торговлю, в которой обороты очень быстры, может иногда проходить через его руки два, три или четыре раза в год. Поэтому страна, изобилующая купцами и владельцами мануфактур, обладает многочисленным классом людей, которые в любой момент могут, если захотят, ссудить правительству весьма значи- [842] тельную сумму денег. Отсюда способность граждан торгового государства ссужать деньги.

Торговля и мануфактурная промышленность редко могут процветать продолжительное время в государстве, которое не пользуется правильным отправлением правосудия, где население не чувствует себя обеспеченным в обладании своей собственностью, где сила договоров не поддерживается законом и где нет уверенности в том, что власть государства регулярно пускается в ход для вынуждения уплаты долгов всеми теми, кто в состоянии платить. Торговля и мануфактурная промышленность, одним словом, редко могут процветать в государстве, где не существует известной степени доверия к правосудию правительства. То доверие, которое располагает крупных купцов и владельцев мануфактур в нормальных условиях вверять свою собственность защите и покровительству определенного правительства, располагает их в чрезвычайных обстоятельствах доверять этому правительству пользование ею. Ссужая правительству деньги, они даже ни на минуту не уменьшают возможности продолжать свои торговые или промышленные операции, напротив, они обыкновенно лишь увели чивают ее этим. Нужды государства делают правительство в большинстве случаев готовым занимать деньги на условиях, чрезвычайно выгодных для лица, дающего их. Обеспечение, какое правительство предоставляет первоначальному кредитору, может быть передаваемо любому другому кредитору и в силу всеобщего доверия к государству обычно продается на рынке по более высокой цене, чем первоначально было уплачено за него. Купец или денежный человек наживает деньги, ссужая правительство, и не только не уменьшает, а, напротив, увеличивает свой торговый капитал. Поэтому он обыкновенно считает проявлением благосклонности к себе, когда правительство допускает его к участию в первоначальной подписке на новый заем. Отсюда готовность подданных торгового государства ссужать деньги.

Правительство государства очень склонно рассчитывать на такую способность и готовность его подданных ссужать свои деньги в чрезвычайных обстоятельствах. Оно предусматривает легкость занять деньги и потому освобождает себя от обязанности делать сбережения.

На низкой ступени развития общества не существует значительных торговых или промышленных капиталов. Лица, которые копят деньги, какие только могут сберечь, и прячут свои сбережения, делают это из недоверия к правосудию правительства, из боязни быть ограбленными, если только станет известным, что у них имеются сбережения и где эти сбережения можно найти. При таком положении вещей едва ли найдутся охотники ссужать свои деньги правительству в случаях чрезвычайной необходимости. Государь сознает тогда, что должен обеспечить себя на случай такой чрезвычайной нужды посредством бережливости, потому что предвидит абсолютную невоз- [843] можность занять деньги. Это предвидение еще больше усиливает его естественную наклонность делать сбережения.

Рост громадных долгов, которые в настоящее время гнетут и в коне чном счете, вероятно, разорят все великие нации Европы, почти везде происходил однообразно. Нации, как и частные лица, начинали обыкновенно занимать, так сказать, под свой личный кредит, не предоставляя или не закладывая никакого специального фонда в обеспечение уплаты долга, а когда этот способ отказался служить, они перешли к займам под обеспечение или под залог специальных фондов.

Так называемый неконсолидированный долг Великобритании составился первым из указанных способов. Он состоит частью в долге, который не приносит или считается не приносящим процентов и который подобен долгам, заключаемым частным лицом по счетам, и частью в долге, приносящем проценты и подобном долгу, который частное лицо делает под вексель или под обязательство. Долги, вызванные чрезвычайными потребностями или непредусмотренными затратами или расходами, не оплаченными в тот момент, когда они были произведены, часть чрезвычайных расходов на армию, флот, артиллерию, невыплаченные субсидии иностранным государям, невыплаченное жалованье матросам и т. п., составляют обычно долги первого рода. Билеты адмиралтейства и казначейства, которые выпускаются иногда в уплату части таких долгов, а иногда для других целей, составляют долги второго рода, причем казначейские билеты приносят проценты со дня выпуска, а билеты адмиралтейства через шесть месяцев после выпуска. Английский банк, добровольно учитывая эти билеты по их биржевой стоимости или вступая с правительством в соглашение о введении за определенную комиссию в обращение казначейских билетов, т. е. о принятии их по номинальной стоимости с уплатой причитающихся процентов, поддерживает их стоимость и облегчает обращение и этим часто дает правительству возможность заключать очень значительные долги такого рода. Во Франции, где не существует банка, государственные билеты (billets d’йtat)* [* «Examen des Rйflexions Politiques sur les Finances»] иногда продавались со скидкой в 60 и 70% номинальной стоимости. Во время большой перечеканки монеты в правление короля Вильгельма, когда Английский банк счел нужным приостановить свои обычные операции, казначейские билеты и купоны продавались, как сообщают, со скидкой от 25 до 60%; это было вызвано отчасти, без сомнения, предполагаемой непрочностью нового правительства, установленного революцией, но отчасти также отсутствием поддержки со стороны Английского банка.

[844] Когда этот источник оказывался исчерпанным и становилось необходимо для получения денег предоставить в обеспечение или заложить какую-либо отрасль государственного дохода, правительство в некоторых случаях делало это двумя различными способами. Иногда оно устанавливало такое обеспечение или залог только на короткий период времени, например на год или на несколько лет, а иногда устанавливало их без срока. В первом случае предоставляемый фонд признавался достаточным для выплаты в течение непродолжительного времени как капитальной суммы долга, так и процентов на нее, во втором случае он признавался достаточным только для уплаты процентов или ежегодного дохода, равного причитающимся процентам, причем правительство сохраняло за собою право выкупить в любой момент эту вечную ренту, уплатив занятую им капитальную сумму. Когда деньги получались первым способом, это называлось срочным долгом, когда они занимались вторым способом, это называлось вечным или консолидированным долгом.

В Великобритании годовой оклад поземельного налога и налога на солод ежегодно получается правительством наперед в силу специальной статьи о займе, постоянно включаемой в законы, которые устанавливают эти налоги. Английский банк обычно авансирует суммы, в размере которых определены эти налоги, взимая процент, который со времени революции колеблется от 8 до 3, и суммы эти уплачиваются ему по мере поступления налогов. Если окажется недобор, — а это бывает всегда, — он покрывается из поступлений следующего года. Таким образом, единственная значительная отрасль государственных доходов, остающаяся еще не заложенной, регулярно расходуется еще до того, как поступает в казначейство. Подобно легкомысленному моту, неотложные нужды которого не позволяют ему выжидать регулярного поступления его доходов, государство постоянно производит займы у своих собственных агентов и комиссионеров и уплачивает проценты за пользование своими собственными деньгами.

В правление короля Вильгельма и в течение значительной части правления королевы Анны, когда мы еще не ознакомились так хорошо, как теперь, с практикой бессрочных займов, большая часть новых налогов устанавливалась лишь на короткий период времени (только на четыре, пять, шесть или семь лет) и значительная часть ассигнований каждого года состояла в займах под ожидаемые поступления от этих налогов. И так как поступления часто оказывались недостаточными для уплаты в короткий срок капитальной суммы долга и процентов по нему, то получалась недоимка, для покрытия которой становилось необходимым продлить срок.

В 1697 г. актом, изданным в 8-й год правления Вильгельма III, ст. 20, недоимки по ряду налогов были отнесены на так называвшуюся тогда первую общую закладную, или фонд, который должен был составиться в результате продолжения до 1 августа 1706 г. нескольких налогов, [845] срок которых истекал раньше и поступления от которых должны были составить один общий фонд. Недоимки, отнесенные к этому продолженному сроку, достигали 5 160 459 ф. 14 шилл. 9 1/4 п.

В 1701 г. эти налоги вместе с некоторыми другими были с той же целью продолжены до 1 августа 1710 г. и получили название второй общей закладной, или фонда. Отнесенные на него недоимки достигали 2 055 999 ф. 7 шилл. 11 1/2 п.

В 1707 г. налоги эти были продолжены еще раз в качестве фонда для новых займов до 1 августа 1712 г. и получили название третьей общей закладной, или фонда. Сумма, занятая под них, равнялась 983 254 ф. 11 шилл. 9 1/4 п.

В 1708 г. эти налоги (за исключением старой субсидии — потонной и пофунтовой пошлины, лишь половина которой была включена в этот фонд, и пошлины на ввозимое шотландское полотно, отмененной ввиду закона о соединении Шотландии с Англией) были снова продолжены в качестве фонда для новых займов до 1 августа 1714 г. и получили название четвертой общей закладной, или фонда. Сумма, занятая под них, равнялась 925 176 ф. 9 шилл. 2 1/4 п.

В 1709 г. эти налоги (за исключением старой субсидии — потонной и пофунтовой пошлины, которая теперь была совсем выделена из этого фонда) были снова продолжены с той же целью до 1 августа 1716 г. и получили название пятой общей закладной, или фонда. Сумма, занятая под них, равнялась 922 029 ф. 6 шилл.

В 1710 г. эти налоги опять были продолжены до 1 августа 1720 г. под названием шестой общей закладной, или фонда. Сумма, занятая под них, достигала 1 296 552 ф. 9 шилл. 11 3/4 п.

В 1711 г. эти же налоги (которые, следовательно, к этому времени служили обеспечением для четырех различных займов) вместе с некоторыми другими были продолжены бессрочно и составили фонд для оплаты процентов Южноокеанской компании, которая в этом году ссудила правительству для погашения долгов и покрытия дефицита сумму в 9 177 967 ф. 15 шилл. 4 п. — крупнейший заем, какой был в то время когда-либо произведен.

До этого периода главными и, насколько я мог установить, единственными налогами, которые вводились на вечное время для оплаты процентов по займу, были налоги, предназначенные для выплаты процентов за деньги, ссуженные правительству Английским банком и Ост-Индской компанией, и за суммы, какие ожидали получить, но какие никогда не были получены от проектировавшегося Земельного банка. Банковский фонд в это время достигал 3 375 027 ф. 17 шилл. 10 1/2 п., на которые ежегодно выплачивалось 206 501 ф. 13 шилл. 5 п. процентов. Ост-индский фонд достигал 3200 тыс. ф., и на него выплачивалось ежегодно 160 тыс. ф. процентов; банковский фонд оплачивался 6%, ост-индский — 5%.

[846] В 1715 г. актом 1-го года правления Георга I, гл. 12, различные налоги, выделенные в обеспечение ежегодных платежей Английскому банку вместе с некоторыми другими, тоже превращенными этим актом в постоянные, были соединены в один общий фонд, на который были отнесены не только ежегодные платежи банку, но и различные другие ежегодные платежи и расходы. Этот фонд был потом увеличен актами, изданными в 3-й год правления Георга I, гл. 8, и в 5-й год правления Георга I, гл. 3, и различные налоги, которые были тогда присоединены к нему, были тоже превращены в постоянные.

В 1717 г. актом 3-го года правления Георга I, гл. 7, некоторые другие налоги были превращены в постоянные и объединены в другой общий фонд, названный «Соединенным фондом», для выплаты ряда обязательных ежегодных платежей, достигавших в общей сложности 724 849 ф. 6 шилл. 10 1/2 п.

В результате этих различных актов большая часть налогов, под которые раньше брались авансы лишь на короткий срок, была превращена в постоянные в виде фонда для уплаты не капитала, а только процентов на суммы, которые занимались под них путем ряда последовательных авансов.

Если бы займы делались правительством только в виде краткосро чных авансов, то в течение нескольких лет государственные доходы были бы освобождены от всяких обязательств, причем от правительства не требовалось бы никаких особых усилий, кроме воздержания от перегрузки фонда отнесением на него более значительных долгов, чем возможно выплатить в непродолжительный срок, и от нового аванса до погашения первого аванса. Но большинство европейских правительств было не способно проявлять такое воздержание и осторожность. Они часто переобременяли фонд обеспечения уже при первом авансе; а если это и не имело места, они не упускали случая переобременить его, заключая второй и третий срочный заем до погашения первого. Поскольку в результате этого фонд становился совершенно недостаточным для уплаты и капитальной суммы долга, и процентов на нее, оказывалось необходимым относить на него только проценты или ежегодные платежи, равные причитающимся процентам; такие неблагоразумные авансовые займы неизбежно порождали еще более разорительную практику — бессрочный залог налоговых поступлений в обеспечение займов. Но, хотя такая практика неизбежно отодвигает освобождение государственных доходов от лежащих на них обязательств с точно установленного срока на срок столь неопределенный, что он вряд ли когда-нибудь может наступить, все же, поскольку посредством этой новой практики могут быть получены суммы большие, чем при помощи прежнего метода краткосрочных авансов, эта новая практика, как только она стала известна, в моменты острой нужды государства повсеместно предпочиталась прежнему методу. Удовлетворение требований данного момента всегда больше всего занимает внимание тех, на ком непосредственно лежит управление общественными [847] делами. Будущее освобождение государственных доходов от лежащих на них обязательств они предоставляют заботам потомства.

Во время правления королевы Анны рыночная норма процента понизилась с 6 до 5, и в 12-м году ее правления 5% были объявлены высшим процентом, какой мог законно взиматься за деньги, занятые под частное обеспечение. Вскоре после того как большая часть временных налогов Великобритании была превращена в постоянные и распределена по соединенному, южноокеанскому и общему фондам, кредиторы государства, подобно кредиторам частных лиц, должны были согласиться на получение 5% на свои деньги, что привело к экономии в 1% с капитальной суммы большей части долгов, консолидированных таким образом, или в 1/6 большей части ежегодных платежей, производившихся из трех вышеупомянутых фондов. Эта экономия оставляла значительный излишек от поступлений с налогов, соединенных в эти фонды, сравнительно с тем, что было необходимо для уплаты ежегодных платежей, отнесенных теперь на них, и положила начало фонду, названному впоследствии фондом погашения. В 1717 г. он достигал 323 434 ф. 7 шилл. 7 1/2 п. В 1727 г. норма процента по большей части государственных долгов была понижена еще больше, а именно до 4, а в 1753 и 1757 гг. — до 3 1/2 и 3; эти понижения нормы процента вели к еще большему увеличению фонда погашения.

Хотя фонд погашения учрежден для уплаты старых долгов, он значительно облегчает заключение новых. Он представляет собой вспомогательный фонд, всегда могущий служить обеспечением в подкрепление какого-нибудь другого сомнительного фонда, под который имеется в виду занять деньги в момент чрезвычайной нужды государства. В дальнейшем достаточно выяснится, для какой из этих двух целей чаще всего употребляется фонд погашения Великобритании. Помимо указанных двух способов займа денег посредством авансовых займов и консолидированных долгов, существует еще два других способа, занимающих как бы среднее место между ними. Это — займы под выплату ренты на определенное число лет и займы под выплату пожизненной ренты.

В правление короля Вильгельма и королевы Анны крупные суммы часто занимались под выплату ежегодной ренты в течение определенного срока, более или менее продолжительного. В 1693 г. был принят закон о займе 1 млн. на 16 лет с ежегодной выплатой 14%, или 140 тыс. ф. ст. В 1691 г. был принят закон о займе в 1 млн. под выплату пожизненных рент на условиях, которые в настоящее время показались бы очень выгодными. Но подписка не покрыла полностью суммы займа. В следующем году недостающая сумма была пополнена займом под выплату пожизненных рент из 14%, т. е. с капитализацией из семилетнего дохода. В 1695 г. лицам, приобретшим эти ренты, было предоставлено право обменять их на другие ренты сроком на 96 лет с уплатой в казначейство по 63 ф. на каждые 100 ф., т. е. разница между 14-процентной пожизненной рентой и 14-процентной рентой на 96 лет [848] оценивалась в 63 ф., или в сумме доходов за 4 1/2 года. Правительство считалось настолько непрочным, что даже эти условия привлекли мало покупателей. В правление королевы Анны деньги в различных случаях занимались как под выплату пожизненных рент, так и под выплату срочных рент на 32, 89, 98 и 99 лет. В 1719 г. владельцам ренты на 32 года было предложено принять вместо них акции Южноокеанской компании на сумму доходности ренты за 11 1/2 лет плюс добавочное количество акций на сумму накопившейся недоимки по их рентам. В 1720 г. в этот же фонд была превращена большая часть других рент на определенное число лет, долгосрочных и краткосрочных. Долгосрочные ренты к этому времени составляли 666 821 ф. 8 шилл. 3 1/2 п. в год, к 5 января 1775 г. их остаток достигал 136 453 ф. 12 шилл. 8 п.

Во время двух войн, начавшихся в 1739 и 1755 гг., небольшие суммы денег занимались под срочные или пожизненные ренты. Рента на 98 или 99 лет стоит, однако, почти столько, сколько и вечная рента, и должна была бы, можно думать, служить не менее хорошим обеспечением для займов. Но лица, покупающие государственные процентные бумаги для осуществления семейных разделов и для обеспечения в отдаленном будущем, не захотят покупать такие бумаги, стоимость которых постоянно понижается, а такие люди составляют весьма значительную часть владельцев и покупателей процентных бумаг. Ввиду этого долгосрочная рента, хотя ее внутренняя стоимость может почти совсем не отличаться от стоимости вечной ренты, находит меньшее количество покупателей. Подписчики на новый заем, которые обычно имеют в виду по возможности скорее перепродать приобретенные фонды, в большинстве случаев предпочитают вечную ренту, могущую быть выкупленной парламентом, не подлежащей выкупу долгосрочной ренте на ту же сумму. Стоимость первой может считаться всегда неизменной или почти неизменной, и ввиду этого она является гораздо более пригодной для перехода из рук в руки, чем вторая.

Во время обеих только что упомянутых войн срочные или пожизненные ренты предоставлялись только в виде премии подписчикам на новый заем в добавление к подлежащей выкупу ежегодной ренте или к процентам, под обеспечение которых производился заем. Они предоставлялись не как обеспечение, под которое занимались деньги, а в виде добавочного поощрения лицам, ссужающим деньги.

Пожизненные ренты иногда предоставлялись двумя различными способами — на срок жизни отдельных лиц или целой группы, что во Франции называлось тонтиной по фамилии изобретателя этого способа. Когда ренты устанавливаются на срок жизни отдельных лиц, смерть каждого отдельного обладателя ренты уменьшает расход государства на сумму этой ренты. Когда ренты устанавливаются по системе тонтин, расход государства уменьшается только с момента смерти всех обладателей ренты, включенных в одну группу, могущую иногда состоять из 20 или 30 человек, из которых остающиеся в живых наследу- [849] ют ренты всех тех, кто умирает до них, а последний из остающихся в живых получает в свою пользу ренты всей группы. Под одно и то же обеспечение всегда можно получить больше денег при системе тонтин, чем посредством пожизненных рент для отдельных лиц. Рента с правом наследования рент умирающих членов группы стоит в действительности больше, чем рента на такую же сумму по жизнь отдельного лица; ввиду веры в свою удачу, какую имеет каждый человек, на ней основывается успех всех лотерей — такая рента обычно продается несколько дороже своей номинальной стоимости. В странах, где правительство обычно достает деньги посредством предоставления рент, тонтины ввиду этого обычно предпочитаются рентам по жизнь отдельных лиц. Способ, могущий дать больше всего денег, почти всегда предпочитается такому способу, который обещает всего быстрее уменьшить государственные расходы.

Во Франции гораздо большая часть государственных долгов состоит в пожизненных рентах, чем это имеет место в Англии. Согласно записке, представленной королю в 1764 г. Бордоским парламентом, весь государственный долг Франции оценивался в 2400 млн. л., причем капитал, на который были предоставлены пожизненные ренты, достигал, по предположению, 300 млн., или восьмой части всего государственного долга. Сами ренты, как полагают, составляют 30 млн. в год, четвертую часть 120 млн., т. е. предполагаемой суммы процентов по всему этому долгу. Мне хорошо известно, что эти исчисления не точны, но, поскольку они представлены столь почтенным учреждением как приближающиеся к истине, их можно, мне думается, признать таковыми. Это различие в способах занимать деньги, отличающее правительства Франции и Англии, зависит не от различной степени заботливости, проявляемой ими для освобождения государственных доходов от лежащих на них обязательств. Оно зависит целиком от различия стремлений и интересов людей, ссужающих деньги.

В Англии, где местопребыванием правительства служит крупнейший торговый город мира, обыкновенно ссужают деньги правительству купцы. Ссужая их, они имеют в виду отнюдь не уменьшить, а, напротив, увеличить свои торговые капиталы; и они ни за что не подписывались бы на займы, если бы не рассчитывали продать с некоторой прибылью свою долю подписки на новый заем. Но если бы взамен ссужаемых денег купцы получали не бессрочные ренты, а только пожизненные, безразлично — на срок их собственной жизни или других лиц, они не всегда могли бы так легко продать их с прибылью. Ренты на срок их собственной жизни они всегда могли бы продать только с убытком, потому что никто не захочет дать за ренту на срок жизни другого человека, почти одного с ним возраста и здоровья, такую же цену, какую он дал бы за ренту на срок своей собственной жизни. Конечно, рента на срок жизни третьего лица имеет, без сомнения, одинаковую стоимость для покупателя и продавца, но ее действительная стоимость начинает уменьшаться с момента ее установления и продолжает все более умень- [850] шаться в течение всего времени ее существования. Она поэтому никогда не может быть столько же удобной и легко передаваемой ценной бумагой, как бессрочная рента, действительная стоимость которой может считаться всегда неизменной или почти неизменной.

Во Франции местом пребывания правительства не служит большой торговый город и потому купцы не составляют столь значительного процента среди людей, ссужающих деньги правительству. Люди, занятые финансовыми операциями: главные откупщики, сборщики налогов, не сдаваемых на откуп, придворные банкиры и т. п. — составляют большинство тех, кто ссужает деньги во всех случаях, когда они нужны государству. Такие люди бывают обычно низкого происхождения, но очень богаты и часто весьма спесивы. Они слишком спесивы, чтобы жениться на равных себе, а женщины из кругов знати не желают выходить за них. Они поэтому часто решают оставаться холостяками, не имея собственной семьи и не питая особенной привязанности к семьям своих родственников, которых они не всегда даже готовы признавать; они желают лишь жить в блеске и роскоши, пока не придет смерть, и не имеют ничего против того, чтобы их имущество исчезло вместе с ними самими. Помимо того, во Франции гораздо значительнее, чем в Англии, количество богатых людей, которые не расположены жениться или условия жизни которых делают для них брак неподходящим и неудобным. Для таких людей, мало или совсем не заботящихся о потомстве, ничего не может быть более удобным, чем обмен их капитала на постоянный доход, который будет получаться как раз до тех пор и не дольше, чем это им желательно.

Так как обыкновенные расходы большей части современных правительств в мирное время равны или почти равны их обыкновенным доходам, то при возникновении войны они и не хотят, и не в состоянии увеличить свои доходы соответственно увеличению своих расходов. Они не хотят этого из боязни вызвать неудовольствие народа, который вследствие столь значительного и внезапного увеличения налогов скоро настроится против войны; они не в состоянии сделать это ввиду того, что не знают как следует, какие налоги окажутся достато чными, чтобы принести нужный доход. Легкая возможность занять деньги избавляет их от затруднения, в котором они в противном случае оказались бы благодаря опасениям и затруднениям. Посредством займов они получают возможность при очень умеренном повышении налогов доставать из года в год деньги, достаточные для ведения войны, а посредством практики вечных рент они оказываются в состоянии добывать ежегодно при минимальном повышении налогов максимальные суммы денег. В обширных государствах люди, живущие в столице и в провинциях, отдаленных от театра военных действий, почти не ощущают — по крайней мере многие из них — никаких неудобств от войны, а наслаждаются, никем не тревожимые, чтением в газетах описания подвигов отечественного флота и армий. Для них это удовольствие окупает небольшую разницу между налогами, кото- [851] рые они уплачивают из-за войны, и теми, которые они привыкли платить в мирное время. Они обычно бывают недовольны при восстановлении мира, который кладет конец этому удовольствию, а также фантасти ческим надеждам на завоевание и приобретение национальной славы при дальнейшем продолжении войны.

Впрочем, восстановление мира редко избавляет их от большей части налогов, установленных во время войны. Эти налоги отданы в обеспе чение процентов по займам, заключенным для ведения войны. Если сверх уплаты процентов по этим займам и покрытия обыкновенных расходов правительства прежние доходы вместе с новыми налогами дают некоторый излишний доход, он может быть обращен в фонд погашения этих займов. Но, во-первых, этот фонд погашения, даже при предположении, что им не будут пользоваться для других целей, обычно бывает совершенно недостаточен для выплаты всего долга, сделанного во время войны, за тот период времени, в течение которого можно не без основания ожидать сохранения мира. Во-вторых, этот фонд всегда обращается на другие цели.

Новые налоги были установлены с единственной целью платить проценты по займам, заключенным под них. Если они приносят больше, то этот излишек обычно не имелся в виду и не ожидался и потому редко бывает очень значительным. Фонды погашения обыкновенно составлялись не столько за счет излишков от налогов, превышавших суммы, необходимые для оплаты процентов или ежегодных рент, отнесенных на них, сколько вследствие последующего понижения этих процентов. Фонды погашения Голландии в 1655 г. и Церковной области в 1685 г. образовались именно таким образом. Это объясняет обычную недостаточность этих фондов.

Во время самого глубокого мира происходят различные события, требующие чрезвычайных расходов, и правительство всегда находит более удобным покрыть эти расходы посредством неправильного использования фонда погашения, чем посредством установления нового налога. Всякий новый налог немедленно же более или менее сильно ощущается народом. Он всегда вызывает некоторый ропот и порождает некоторое противодействие. Чем больше умножаются налоги, чем выше поднимаются ставки налогов, взимаемых с различных предметов обложения, тем громче жалуется население по поводу каждого нового налога, тем труднее становится также находить новые предметы обложения или повышать ставки уже существующих налогов. Временная же приостановка выплаты долга непосредственно не ощущается населением и не вызывает ропота или жалоб. Заимствование из фонда погашения всегда представляет простое и легкое средство для того, чтобы выйти из затруднений данного момента. Чем больше накопилось государственных долгов, чем более необходимо стремиться уменьшить их, чем опаснее и губительнее может быть использование не по назначению фонда погашения, тем менее вероятно, чтобы государственные долги были уменьшены в сколько-нибудь значительной степе- [852] ни, тем вероятнее и несомненнее, что фонд погашения будет неправильно употребляться на покрытие всех чрезвычайных расходов, возникающих в мирное время. Когда какая-либо нация уже чрезмерно обременена налогами, ничто, кроме требований новой войны, ничто, кроме чувства национальной мести или опасения за национальную безопасность, не может побудить народ терпеливо подчиниться новому налогу. Это объясняет ставшее обычным неправильное использование фонда погашения.

В Великобритании с того времени, когда мы впервые прибегали к разорительному средству бессрочных долговых обязательств, уменьшение государственного долга в мирное время никогда не соответствовало увеличению его во время войны. Во время войны, начавшейся в 1688 г. и закончившейся Рисквикским договором в 1697 г., было положено основание существующему ныне громадному долгу Великобритании.

На 31 декабря 1697 г. государственные долги Великобритании, консолидированные и неконсолидированные, достигали 21 515 742 ф. 13 шилл. 8 1/2 п. Значительная часть этих долгов была заключена под краткосрочные обязательства, а некоторая часть — под пожизненные ренты, так что к 31 декабря 1701 г., т. е. меньше чем за четыре года, частью была выплачена и частью возмещена держателям займов сумма в 5 121 041 ф. 12 шилл. 3/4 п. — наибольшее сокращение государственного долга, какое когда-либо с того времени производилось в столь короткий период времени. Таким образом, остающийся долг достигал лишь 16 394 701 ф. 1 шилл. 7 1/4 п.

Во время войны, начавшейся в 1702 г. и закончившейся Утрехтским договором, государственные долги возросли еще больше: на 31 декабря 1714 г. они достигли суммы в 53 681 076 ф. 5 шилл. 6 1/12 п. Подписка на южноокеанский фонд краткои долгосрочных рент увеличила капитальную сумму государственного долга, так что на 31 декабря 1722 г. он достигал 55 282 978 ф. 1 шилл. 3 5/6 п. Сокращение долга началось в 1723 г. и происходило так медленно, что к 31 декабря 1739 г., т. е. за 17 лет глубокого мира, вся выплаченная сумма не превысила 8 328 354 ф. 17 шилл. 11 3/12 п., так что государственный долг к этому времени выражался в сумме 46 954 623 ф. 3 шилл. 4 7/12 п.

Война с Испанией, начавшаяся в 1739 г., и война с Францией, последовавшая вскоре за нею, повели к дальнейшему увеличению долга, который на 31 декабря 1748 г. после окончания войны договором в Э-ла-Шапелль достигал 78 293 313 ф. 1 шилл. 10 3/4 п. Глубокий мир, длившийся 17 лет, уменьшил его не более чем на 8 328 354 ф. 17 шилл.

11 3/12 п. Война, продолжавшаяся менее девяти лет, увеличила его на 31 338 689 ф. 18 шилл. 6 1/6 п.* [* См.: James Postlethwaite. History of the public revenue].

[853] Во время министерства Пельгэма проценты по государственному долгу были понижены или по крайней мере были приняты меры к понижению их с 4 до 3 на 100; фонд погашения увеличился, и некоторая часть государственного долга была погашена. В 1755 г. накануне возникновения последней войны консолидированный долг Великобритании достигал 72 289 673 ф. К 15 января 1763 г. при заключении мира консолидированный долг достигал 122 603 336 ф. 8 шилл. 2 1/4 п. Неконсолидированный долг оценивался в 13 927 589 ф. 2 шилл. 2 п. Но расходы, вызванные войною, не прекратились с заключением мира, так что, хотя к 5 января 1764 г. консолидированный долг увеличился (отчасти благодаря новому займу и отчасти в результате консолидации части текущего долга) до 129 586 789 ф. 10 шилл. 1 3/4 п., оставался еще (согласно данным очень хорошо осведомленного автора «Рассуждения о торговле и финансах Великобритании») неконсолидированный долг, в этом и следующем году доходивший до 9 975 017 ф. 12 шилл. 2 15/44 п. Таким образом, согласно этому автору, в 1764 г. государственный долг Великобритании, консолидированный и текущий, достигал суммы 139 516 807 ф. 2 шилл. 4 п. Кроме того, пожизненные ренты, предоставленные в виде премии подписчикам на новые займы в 1757 г. и капитализированные по доходности за 14 лет, оценивались в 472 500 ф., а долгосрочные ренты, тоже предоставленные в виде премии в 1761 и 1762 гг. и капитализированные по доходности за 27 1/2 лет, оценивались в 6 826 875 ф. За время мира в течение около семи лет осторожное и поистине патриотическое управление Пельгэма не смогло погасить старых долгов на 6 млн. За время войны, длившейся почти столько же времени, были сделаны новые долги на 75 млн. с лишком.

На 5 января 1775 г. консолидированный долг Великобритании достигал 124 996 086 ф. 1 шилл. 6 1/4 п., неконсолидированный долг, не считая большого долга по цивильному листу, достигал 4 150 236 ф. 3 шилл. 11 7/8 п. Вместе это составляет 129 146 322 ф. 5 шилл. 6 п. Согласно этому счету, за 11 лет полного мира было погашено всего 10 415 474 ф. 16 шилл. 9 7/8 п. долга. Но даже и это незначительное сокращение долга произведено не целиком за счет сбережений из обыкновенных доходов государства. Различные чрезвычайные поступления, совершенно независимые от обыкновенных доходов, были употреблены для этой цели. В числе их мы можем указать добавочный шиллинг с каждого фунта поземельного налога, взимавшийся в течение трех лет, 2 млн., полученные от Ост-Индской компании в возмещение за ее территориальные приобретения, и 110 тыс. ф., полученные от Английского банка за возобновление его привилегии. К этому следует добавить ряд других сумм, которые, пожалуй, следует вычесть из [854] общей суммы издержек последней войны, поскольку они получены благодаря ей. Главные из них таковы:
Выручка от захвата французских кораблей 690 449 ф. 18 ш. 9 п.
Возмещение за французских пленных 670 000 ф. 0 ш. 0 п.
Выручка при продаже уступленных островов 95 500 ф. 0 ш. 0 п.
И т о г о 1 455 949 ф. 18 ш. 9 п.

Если добавить к этой сумме остаток по счетам лорда Чатама и Калькрафта и другие сбережения подобного же рода на содержание армии вместе с суммами, полученными от Английского банка, Ост-Индской компании и от добавочного шиллинга с фунта поземельного налога, то общий итог должен значительно превысить 5 млн. Таким образом, погашение государственного долга за время мира за счет сбережений из обыкновенных доходов не превышало в среднем полумиллиона в год. Без сомнения, фонд погашения был значительно увеличен после заключения мира в результате выплаты части долга, понижения процентов по выкупаемым обязательствам с четырех до трех и погашения части пожизненных рент; и если бы мир продолжался, то миллион, наверное, можно было бы ежегодно уделять из него на погашение долга. Действительно, за минувший год был выплачен миллион, но в то же самое время был оставлен неоплаченным значительный долг по цивильному листу, а теперь мы вовлечены в новую войну, которая в дальнейшем может оказаться столь же дорогой, как и предыдущие войны* [* Действительно, эта война потребовала больше расходов, чем какая-либо из прежних войн, и вовлекла нас в добавочный долг свыше 100 млн. В течение 11 лет глубокого мира мы выплатили немногим более 10 млн. долга: в течение же 7 лет войны мы сделали долг более чем на 100 млн.]. Новый долг, который, вероятно, будет сделан до окончания следующей кампании, будет, наверное, приблизительно равняться той сумме, на какую был уменьшен старый за счет сбережений по обыкновенным доходам государства. Поэтому было бы совершенно неосновательно ожидать, что государственный долг может быть когда-либо полностью погашен посредством возможных сбережений из обыкновенных доходов при их нынешнем состоянии.

Государственные долговые обязательства различных европейских наций, обремененных налогами, в частности Англии, один автор считает суммой огромного капитала, который добавлен к наличному капиталу страны и посредством которого расширяется ее торговля, умножаются ее мануфактуры, улучшаются и обрабатываются ее земли в значительно больших размерах, чем это было бы возможно посредством одного только наличного капитала. Он не принимает во внимание, [855] что капитал, предоставленный первыми кредиторами государства правительству, представлял собой с того самого момента, как был ссужен государству, известную часть годового продукта, отвлеченную от своей функции капитала для того, чтобы служить доходом, отвлеченную от содержания производительного труда к содержанию непроизводительных работников и к тому, чтобы быть израсходованной и растраченной в течение года, даже без надежды на воспроизводство в будущем. В обмен на предоставленный капитал кредиторы, правда, получили ежегодную ренту из государственных средств в большинстве случаев большей стоимости. Эта рента, без сомнения, возместила им их капитал и позволила им вести их торговлю и операции в прежних или, может быть, в еще более широких размерах; это значит, что они получили возможность или занимать у других лиц новый капитал под обеспечение этой ренты, или, продав ее, получить от третьих лиц новый собственный капитал, равный или даже превышающий тот, какой они ссудили правительству. Однако этот новый капитал, приобретенный или занятый ими у третьих лиц, должен был существовать в стране раньше и должен был, как все капиталы, употребляться на содержание производительного труда. Когда он перешел в руки тех, кто ссудил свои деньги правительству, хотя он и явился в некоторых отношениях новым капиталом для них, он не стал таковым для страны; он лишь представлял собою капитал, отвлеченный от одного употребления для того, чтобы быть обращенным на другое. Хотя он возместил им капитал, ссуженный ими правительству, он не возместил его стране. Если бы они не ссудили этого капитала правительству, в стране было бы два капитала, две части годового продукта вместо одной, затра чиваемые на содержание производительного труда.

Когда для покрытия расходов правительства получается ежегодно доход в виде поступлений от свободных, или незаложенных, налогов, известная доля дохода частных лиц отвлекается от содержания одного вида непроизводительного труда на содержание другого. Несомненно, некоторая часть сумм, уплачиваемых ими в виде этих налогов, могла бы быть превращена в капитал, а следовательно, употреблена на содержание производительного труда, но более значительная часть, вероятно, была бы израсходована, а следовательно, употреблена на содержание непроизводительного труда. Покрытие государственных расходов таким способом, без сомнения, затрудняет в большей или меньшей степени дальнейшее накопление нового капитала, но оно не ведет необходимо к уничтожению какой-либо доли фактически существующего капитала.

Когда же государственные расходы покрываются бессрочными займами, они покрываются путем ежегодного уничтожения некоторого капитала, до того существовавшего в стране, поскольку некоторая часть годового продукта, которая раньше предназначалась для содержания производительного труда, отвлекается на содержание труда [856] непроизводительного. Однако так как в этом случае налоги оказываются более легкими, чем они были бы, если бы суммы, достаточные для покрытия этих же расходов, собирались в течение одного года, то частный доход отдельных лиц

неизбежно меньше обременяется и вследствие этого значительно меньше ослабляется их способность сберегать и обращать часть этого дохода в капитал. Если практика займов в большей мере уничтожает уже существовавший капитал, то одновременно с этим она в меньшей мере препятствует накоплению или приобретению нового капитала, чем метод покрытия государственных расходов доходами, собираемыми в течение данного года. При системе займов бережливость и трудолюбие частных лиц могут гораздо легче заполнить бреши, которые расточительность и неосмотрительность правительства могут в тех или иных случаях делать в совокупном капитале общества.

Впрочем, эта система бессрочных займов имеет такое преимущество перед другой системой только во время войны. Если бы военные расходы покрывались всегда доходом, получаемым в течение года, то налоги, дающие этот чрезвычайный доход, отменялись бы с окончанием войны. Способность частных лиц накоплять, меньшая во время войны, была бы большей в мирное время, чем при системе бессрочных займов. Война не обязательно приводила бы к уничтожению части существовавших уже капиталов, а мир приводил бы к накоплению значительных новых капиталов. Войны, по общему правилу, заканчивались бы гораздо быстрее и затевались бы не столь опрометчиво. Население, чувствуя во время войны целиком всю тяжесть ее, скоро стало бы тяготиться ею; правительство, чтобы удовлетворить его, не было бы вынуждено вести ее дольше, чем это необходимо. Предвидение тяжелого и неизбежного бремени войны удерживало бы народ от опромет чивого требования ее, когда нет к тому действительных и серьезных оснований. Периоды, в течение которых способность частных лиц накоплять несколько ослабляется, повторялись бы реже и были бы короче. Напротив того, периоды, в течение которых эта способность достигает максимальных размеров, были бы гораздо продолжительнее, чем это может быть при системе бессрочных фундированных долгов.

Помимо того, когда бессрочные фундированные долги достигли значительных размеров, умножение налогов, вызываемое этим, иногда уменьшает способность частных лиц накоплять даже в мирное время столь же сильно, как другая система делает это во время войны.

Доходы Великобритании в мирное время превышают ныне 10 млн. ф. в год. Если бы они были свободны от обязательств и не заложены, их могло бы хватить, при надлежащем управлении и не делая ни на один шиллинг новых долгов, на ведение самой упорной войны. Частный доход жителей Великобритании ныне не менее обременен в мирное время, а их способность накоплять ослаблена не меньше, чем это было бы [857] во время наиболее дорогостоящей войны, — и все это в результате применения гибельной системы бессрочных займов.

Как утверждали, при уплате процентов по государственному долгу деньги из правой руки переходят в левую. Деньги не выходят за пределы страны. При этом доля дохода одной части населения переходит к другой, и нация ни на грош не становится беднее. Эта апология целиком основывается на софистике меркантилистической системы, и после подробного рассмотрения, какому я уже подверг эту систему, представляется, пожалуй, излишним распространяться дальше на эту тему. Она предполагает также, что держателями государственных займов являются исключительно жители данной страны, а это как раз и неверно: голландцы, а также ряд других иностранных наций обладают весьма значительной долей наших государственных займов. Но даже если бы весь долг принадлежал жителям страны, он из-за этого не был бы менее гибелен.

Земля и денежные капиталы составляют два основных источника всякого дохода как частного, так и государственного. Денежный капитал оплачивает заработную плату производительного труда, занятого в земледелии, в мануфактурной промышленности или в торговле. Распоряжение этими двумя основными источниками дохода принадлежит двум различным группам — собственникам земли и владельцам денежного капитала или предпринимателям.

Землевладелец заинтересован ради сохранения своего дохода в содержании своего владения в возможно лучшем состоянии — он должен строить и ремонтировать дома своих арендаторов, производить и поддерживать необходимые осушения земель и огораживание их, а также все другие дорогостоящие улучшения, какие надлежит делать и поддерживать землевладельцу. Но в результате различных поземельных налогов доход землевладельца может быть так сильно уменьшен, а из-за всевозможных налогов на предметы необходимости и удобства он может быть сведен к столь незначительной действительной стоимости, что землевладелец может увидеть себя совершенно неспособным производить или поддерживать эти дорогие улучшения. Но когда землевладелец перестает выполнять лежащие на нем обязанности, то становится совершенно невозможным, чтобы арендатор продолжал выполнять свои. По мере увеличения затруднений землевладельца сельское хозяйство страны неизбежно приходит в упадок.

Когда владельцы капитала, производительно прилагающие его, находят, что вследствие различных налогов на предметы необходимости и удобств получаемый от него доход не дает возможности в данной стране приобретать такое же количество предметов необходимости и удобств, какое можно было бы приобрести на равный доход в любой другой стране, они проявляют склонность переселяться в другую страну. А если при взимании этих налогов все или большая часть купцов и владельцев мануфактур, т.е. все или большая часть крупных капиталистов, оказывают- [858] ся обреченными на оскорбительные и неприятные посещения сборщиков налогов, эта склонность переселиться скоро претворится в фактическое переселение. Промышленная деятельность в стране неизбежно придет в упадок с отливом капитала, питавшего ее, и замирание торговли и промышленности будет сопровождаться упадком земледелия.

Передача большей части дохода с земли и капитала от владельцев этих двух главных источников дохода, т. е. от лиц, непосредственно заинтересованных в хорошем состоянии каждого клочка земли и в надлежащем употреблении каждой доли капитала, другой группе лиц (кредиторам государства, не имеющим такого специального интереса) должна в конечном счете привести к небрежному обращению с землей и к расточению или отливу капитала. Не подлежит сомнению, что кредитор государства заинтересован, в общем, в процветании земледелия, промышленности и торговли страны, а следовательно, в хорошем состоянии ее земель и в надлежащем употреблении ее капиталов. При общем упадке одного из этих факторов выручка от различных налогов может оказаться уже недостаточной для того, чтобы производить уплату следуемой ему ежегодной ренты или процентов. Но кредитор государства, рассматриваемый только в этом своем качестве, ни малейшим образом не заинтересован в хорошем состоянии какой-нибудь определенной части земли или в надлежащем употреблении какой-нибудь определенной доли капитала; в качестве кредитора государства он не знает ни одной такой отдельной части, он не наблюдает за ней, не может проявлять заботу о ней. Ее уничтожение может в некоторых случаях оставаться неизвестным ему и не может непосредственно отразиться на нем.

Практика бессрочных фундированных займов приводила к постепенному ослаблению всех государств, которые усваивали ее. Начали применять ее, как кажется, итальянские республики. Генуя и Венеция, единственные две уцелевшие республики, которые могут претендовать на самостоятельное существование, обе были ослаблены ею. Испания, по-видимому, переняла эту практику у итальянских республик и (ввиду того, что ее налоги были, вероятно, менее справедливы, чем у них) была еще более ослаблена сравнительно со своими естественными силами. Долги Испании очень давнего происхождения. Она была значительно обременена долгами еще в конце XVI столетия, т. е. почти за целых 100 лет до того, как Англия имела долг хотя бы в 1 шилл., Франция, несмотря на все свои естественные богатства, изнемогает под таким же тяжелым бременем. Республика Соединенных провинций своими долгами ослаблена не меньше Генуи и Венеции. Возможно ли, чтобы в одной только Великобритании практика, которая приносила всякой другой стране слабость или затруднения, могла оказаться совсем невредной?

[859] Могут возразить, что во всех этих странах налоговая система хуже той, которая существует в Англии. Согласен, что это так. Но не следует забывать, что даже самое мудрое правительство, когда оно исчерпало все подходящие объекты обложения, должно в случаях настоятельной необходимости прибегать к совсем неподходящим. Мудрая Голландская республика в некоторых случаях бывала вынуждена прибегать к налогам, столь же нецелесообразным и неудобным, как большинство налогов Испании. Новая война, начавшаяся до того, как будет освобождена от лежащих на ней обязательств значительная часть государственного дохода, и в ходе своем требующая столь же больших расходов, как и последняя война, может с непреодолимой необходимостью сделать британскую систему обложения столь же обременительной, как и налоговая система Голландии или даже Испании. К чести существующей ныне у нас системы обложения она до сих пор так мало затрудняла развитие промышленности, что даже за время вызывавших наибольшие расходы войн воздержание и надлежащее поведение отдельных лиц оказывались, по-видимому, в состоянии благодаря бережливости и накоплению заполнять все те бреши, которые расточительность и небрежность правительства вызывали в совокупном капитале страны. К моменту окончания последней войны, связанной с наибольшими расходами, какие когда-либо приходилось Великобритании нести во время войны, ее земледелие столь же процветало, ее мануфактуры были столь же многочисленны и работали столь же полным ходом, ее торговля велась в столь же широких размерах, как и прежде. Отсюда следует, что капитал, питавший все эти отрасли производительного труда, не уменьшился за время войны. Со времени заключения мира состояние сельского хозяйства улучшилось еще больше, рента с домов повысилась во всех городах и селах страны — доказательство возрастания богатства и доходов населения; точно так же непрерывно возрастали ежегодные поступления от большей части старых налогов, в частности главных акцизов и пошлин, что тоже служит ясным доказательством увеличения потребления, а следовательно, и увеличения продукции, без которой не может быть и роста потребления. Великобритания, кажется, легко выносит бремя, которое полвека тому назад никто не считал ее способной выдержать. Однако не станем ввиду этого слишком поспешно заключать, что она способна выдержать любое бремя, и даже слишком полагаться на то, что она сможет выдержать, не переживая больших бедствий, бремя, несколько более тяжелое, чем то, какое уже взвалено на нее.

Не было, кажется мне, еще почти ни одного примера того, чтобы национальные долги, накопившиеся до известных пределов, были потом полностью и честно выплачены. Освобождение государственных доходов от лежащих на них обязательств, если оно вообще когда-нибудь происходило, всегда производилось посредством банкротства — [860] в некоторых случаях открыто признанного, но всегда настоящего банкротства, хотя часто в виде фиктивного платежа.

Изменение объявленной стоимости монеты в сторону повышения служило наиболее употребительным средством, при помощи которого фактическому государственному банкротству придавался вид уплаты долгов. Если, например, монета в 6 п. объявлялась актом парламента или королевским указом стоящей столько, сколько шиллинг, а 20 шестипенсовых монет — сколько фунт стерлингов, то лицо, которое заняло при прежнем обозначении монеты 20 шилл., или около 4 унций серебра, заплатит при новом обозначении свой долг 20 шестипенсовыми монетами, или немного менее чем двумя унциями. Национальный долг в размере около 128 млн., почти равный капиталу консолидированного и неконсолидированного долга Великобритании, можно было бы таким путем погасить уплатой 64 млн. нашими теперешними деньгами. Но на самом деле это была бы фиктивная уплата и кредиторы государства были бы фактически ограблены в размере 10 шилл. с каждого фунта, должного им. При этом бедствие распространилось бы дальше круга кредиторов государства — такую же потерю понесли бы и кредиторы каждого частного лица, и последнее не сопровождалось бы никакой выгодой, но в большинстве случаев было бы связано с добаво чными значительными потерями для кредиторов государства. Коне чно, если бы эти последние в общем были должны значительные суммы другим людям, то они могли бы в некоторой мере компенсировать свои потери, платя своим кредиторам той же монетой, какою заплатило им государство; но в большинстве стран большая часть кредиторов государства принадлежит к числу богатых людей, которые выступают больше в роли кредиторов, чем должников, по отношению к остальным своим согражданам. Таким образом, фиктивная уплата такого рода, вместо того чтобы уменьшить, в большинстве случаев только увеличивает потери кредиторов государства и, не принося никакой выгоды обществу, распространяет бедствие на значительное число других невинных людей. Она вызывает общее и чрезвычайно опасное перемещение состояний частных людей, обогащая в большинстве случаев ленивого и расточительного должника за счет трудолюбивого и бережливого кредитора и перенося значительную часть национального капитала из рук тех, кто скорее всего увеличит его, в руки тех, кто, вероятно, расстроит и уничтожит его. Когда государство оказывается в необходимости, как это бывает и с отдельным частным лицом, объявить себя банкротом, то честное, открытое и признанное банкротство всегда является мерой, которая наименее позорит должника и меньше всего причиняет вреда кредитору. О репутации государства, несомненно, очень мало заботятся, когда в целях избежания позора действительного банкротства прибегают к мошеннической уловке этого рода, столь легко разгадываемой и в то же самое время столь гибельной.

[861] Тем не менее почти все государства, как древние, так и современные, когда они оказывались перед такой необходимостью, в ряде случаев прибегали как раз к этой мошеннической уловке. Римляне в конце первой Пунической войны уменьшили содержание меди в ассе — монете, посредством которой они исчисляли стоимость всех других своих монет, — с 12 унций всего только до 2, т. е. 2 унциям меди они дали название, каким раньше выражали всегда стоимость 12 унций. Республика, таким образом, получила возможность уплатить крупные долги, которые она сделала посредством шестой части того, что она в действительности была должна. Мы в настоящее время склонны были бы предполагать, что столь неожиданное и грандиозное банкротство должно было вызвать очень сильное возмущение народа. Но, по-видимому, оно ничего подобного не вызвало. Закон, устанавливающий эту меру, подобно всем другим законам, относящимся к денежному обращению, был внесен и проведен через народное собрание трибуном и, вероятно, был очень популярным законом. В Риме, как и во всех других древних республиках, бедняки были постоянно должниками богатых и знатных, которые, желая обеспечить себе их голоса на ежегодных выборах, обычно ссужали им деньги под чрезмерно высокие проценты; так как последние никогда не уплачивались, то долг скоро возрастал до таких размеров, что ни должник не мог заплатить его сам, ни кто-либо другой за него. Должник из страха весьма сурового взыскания вынужден был без всякого вознаграждения голосовать за кандидата, рекомендуемого кредитором. Несмотря на все законы против подкупов и взяток, подачки кандидатов вместе с происходившей время от времени раздачей хлеба, согласно постановлению сената, представляли собою главные источники, из которых в последний период Римской республики беднейшие граждане получали свои средства к существованию. Для того чтобы освободиться от такого порабощения своими кредиторами, беднейшие граждане постоянно требовали или полной отмены всех долговых обязательств, или, как они выражались, новых таблиц, т. е. закона, который освобождал бы их целиком от накопившихся на них долгов при уплате лишь определенной доли последних. Закон, уменьшивший до 1/6 части стоимость монеты всех обозначений, самым выгодным образом шел навстречу их требованию, так как давал им возможность уплатить свои долги посредством шестой части того, что они были фактически должны. Для успокоения народа богатые и знатные неоднократно бывали вынуждены соглашаться на издание законов, отменяющих долги и вводящих новые таблицы; они, вероятно, побуждались соглашаться на этот закон отчасти из-за указанных выше соображений, а отчасти потому, что, освободив от бремени долгов государственные доходы, они могли восстановить силу правительства, руководство которым находилось главным образом в их собственных руках. Операция такого рода должна была сразу уменьшить долг в 128 млн. до 21 333 333 ф. 6 шилл. [862] 8 п. Во время второй Пунической войны стоимость асса была снова понижена сперва с 2 унций меди до 1 унции, а потом с 1 унции до пол-унции; т. е. до 1/24 части его первоначальной стоимости. Соединив три римские операции в одну, долг в 128 млн. на наши деньги можно было бы, таким образом, уменьшить сразу до 5 333 333 ф. 6 шилл. 8 п. Даже громадный долг Великобритании можно было таким способом скоро выплатить.

Посредством таких мероприятий, если не ошибаюсь, монета всех наций постепенно все более и более понижалась сравнительно со своей первоначальной стоимостью, и та же самая номинальная сумма постепенно стала содержать все меньшее и меньшее количество серебра.

Иногда народы для той же цели изменяли пробу своей монеты, т.е. примешивали к ней большее количество лигатуры. Если бы, например, на фунт по весу нашей серебряной монеты примешивалось 8 унций лигатуры вместо 18 п. весом согласно теперешней пробе, то фунт стерлингов или 20 шилл. такой монеты стоили бы немногим больше 6 шилл. 8 п. на наши теперешние деньги. Количество серебра, содержащееся в 6 шилл. 8 п. на наши теперешние деньги, было бы таким образом повышено в стоимости почти до фунта стерлингов. Искажение пробы сопровождается совершенно тем же результатом, как и так называемое у французов повышение обозначения монеты.

Увеличение или прямое повышение обозначения монеты всегда представляет собой и по самому своему характеру должно быть гласной и общепризнанной операцией. В результате ее монеты меньшего веса и размера получают такое же название, какое раньше было присвоено монетам большего веса и размера. Изменение пробы, напротив, обычно бывало скрытой операцией. В результате ее монетным двором выпускались в обращение монеты того же обозначения и по мере возможности того же веса, размера и внешнего вида, какие имели монеты гораздо большей стоимости, обращавшиеся до того. Когда французский король Иоанн* [* См. Словарь Дюканжа (слово «Moneta»), бенедиктинское издание] для уплаты своих долгов прибег к порче своей монеты, со всех служащих монетного двора была взята присяга о сохранении этого в тайне. Обе операции несправедливы, но простое повышение объявленной стоимости монеты представляет собой дело открытого насилия, тогда как порча монеты не что иное, как обман и мошенничество. Поэтому последний прием, как только узнавали о нем, — а скрыть это на продолжительное время никогда нельзя — всегда возбуждал гораздо большее негодование, чем операция первого рода. Очень редко бывало, чтобы монета после сколько-нибудь значительного увеличения ее объявленной стоимости снова доводилась до своего прежнего вида, тогда как после величайшей порчи она почти всегда доводилась до прежнего содержания металла. Почти никогда не удавалось успокоить возмущение народа иным путем.

[863] В конце правления Генриха VIII и в начале правления Эдуарда VI английская монета была не только повышена в своей номинальной стоимости, но и подвергалась порче своей пробы. Такой же обман практиковался в Шотландии во время несовершеннолетия Якова VI. То же самое делалось и в большинстве других стран.

По-видимому, совершенно напрасно ожидать, чтобы государственные доходы Великобритании были когда-либо вполне освобождены от лежащих на них обязательств или даже чтобы были сделаны сколько-нибудь значительные успехи на пути к этому освобождению, раз излишек доходов или остаток после покрытия ежегодных издержек управления мирного времени так ничтожен. Вполне очевидно, что такое освобождение никогда не может быть произведено без весьма значительного увеличения государственных доходов или столь же значительного сокращения государственных расходов.

Более равномерный поземельный налог, более равномерный налог на ренту с домов и такие изменения в современной системе пошлин и акцизов, которые указаны в предыдущей главе, могли бы, пожалуй, не увеличивая бремени, лежащего на большей части народа, а только распределяя более равномерно его тяжесть между всеми жителями страны, привести к значительному увеличению дохода. Но и самый крайний оптимист вряд ли сможет обольщать себя надеждой, что какоелибо увеличение этого рода позволит вполне освободить государственные доходы или настолько приблизиться к такому освобождению за время мира, чтобы предотвратить или компенсировать дальнейшее накопление государственных долгов во время ближайшей войны.

Распространив британскую систему обложения на все области империи, населенные лицами британского или европейского происхождения, можно было бы ожидать гораздо большего увеличения доходов. Впрочем, это вряд ли может быть осуществлено без нарушения принципов британской конституции и без включения в британский парламент или, если хотите, в генеральные штаты Британской империи справедливого и равномерного представительства всех этих областей; представительство каждой области должно было бы находиться в таком же соответствии с суммой уплачиваемых ею налогов, в каком представительство Великобритании находится с суммой налогов, взимаемых в Великобритании. Частные интересы многих могущественных людей, закоренелые предрассудки народных масс в настоящее время, как кажется, ставят для столь серьезной реформы такие препятствия, которые, может быть, очень трудно, а пожалуй, и совершенно невозможно преодолеть. Тем не менее, не претендуя решать вопрос о том, насколько осуществимо или неосуществимо такое объединение, не будет, пожалуй, неуместным в теоретическом исследовании, каким является настоящее сочинение, выяснить, в какой мере британская система обложения может быть применена к различным областям им- [864] перии, какого дохода можно ожидать от нее в таком случае и как может отразиться объединение такого рода на благоденствии и благосостоянии различных областей, включенных в него. Такие рассуждения в худшем случае могут быть признаны новой утопией, несомненно, менее интересной, но не более бесполезной и химеричной, чем какаянибудь старая.

Поземельный налог, штемпельные сборы и разного рода таможенные пошлины и акцизы составляют четыре главные группы британских налогов.

Ирландия, несомненно, столь же в состоянии, а наши американские и вест-индские поселения еще больше в состоянии платить поземельный налог, чем Великобритания. Там, где землевладелец не обложен ни десятиной, ни налогом на бедных, он, разумеется, должен иметь большую возможность уплачивать этот налог, чем там, где на него взвалены оба эти бремени. Десятина в тех местах, где она не заменяется определенной суммой денег и взимается натурой, уменьшает ренту землевладельца более значительно, чем поземельный налог в размере 5 шилл. с фунта. Такая десятина в большинстве случаев превышает четверть действительной ренты с земли или того, что остается после полного возмещения капитала фермера вместе с умеренной прибылью на него. Если не считать все десятины в денежной форме и все десятины, отчужденные в пользу светских лиц, то всю церковную десятину Великобритании и Ирландии следует определить не меньше чем в 6 или 7 млн. Если бы в Великобритании и Ирландии совсем не существовало десятины, землевладельцы могли бы платить на 6 или 7 млн. добавочного поземельного налога, не будучи обременены больше того, чем обременено в настоящее время большинство их. Америка не платит десятины и потому без труда может платить поземельный налог. Правда, земли в Америке и в Вест-Индии по общему правилу не сдаются в аренду. Поэтому их нельзя облагать в соответствии с уплачиваемой рентой. Но и земли Великобритании в 4-й год правления Вильгельма и Марии были обложены не соответственно ставкам арендных договоров, а в соответствии с очень приблизительной и нето чной оценкой. Земли в Америке могли бы быть обложены или таким же образом, или на основании справедливой оценки, согласно данным точного обследования, как это недавно было сделано в Миланском герцогстве и во владениях Австрии, Пруссии и Сардинии.

Штемпельные и гербовые сборы могут, очевидно, взиматься без всяких изменений во всех странах, где формы судопроизводства и акты, посредством которых совершается передача реальной и личной собственности, одинаковы или почти одинаковы.

Распространение на Ирландию и колонии таможенных законов Великобритании при условии, что оно сопровождалось бы, как этого требует справедливость, распространением на них свободы торговли, было бы в высшей степени выгодно им. Сразу был бы положен конец [865] всем завистливым ограничениям, которые ныне стесняют торговлю Ирландии, различию между так называемыми перечисленными и непере численными товарами Америки. Страны, расположенные к северу от мыса Финистер, стали бы столь же открыты для всех решительно продуктов Америки, как открыты в настоящее время страны, находящиеся южнее этого мыса, для некоторых ее продуктов. Вследствие такого единообразия таможенных законов торговля между всеми разли чными частями Британской империи сделалась бы столь же свободной, как и прибрежная торговля Великобритании в настоящее время. Британская империя, таким образом, создала бы в своих пределах громадный внутренний рынок для всех продуктов всех своих областей. Столь большое расширение рынка скоро возместит Ирландии и колониям все, что они потеряют от увеличения таможенных пошлин.

Акцизные сборы представляют собой единственную часть британской системы обложения, которая потребует видоизменений применительно к различным областям империи, где она будет вводиться. В Ирландии она может быть применена без всяких изменений, поскольку производство и потребление этого королевства по характеру своему ничем не отличаются от Великобритании. При применении ее в Америке и Вест-Индии, производство и потребление которых так сильно отличается от Великобритании, могут оказаться необходимыми некоторые видоизменения, как это было сделано при применении ее в графствах Англии, славящихся производством сидра и пива.

Обычным напитком значительной части населения Америки является, например, хмельный напиток, называемый пивом, но который, ввиду того что он изготовляется из патоки, очень мало походит на наше пиво. Этот напиток, так как он может сохраняться всего несколько дней, нельзя, подобно нашему пиву, изготовлять и хранить для продажи на больших пивоваренных заводах; каждая отдельная семья должна варить его для своего собственного потребления совсем так, как она варит себе пищу. Но было бы совершенно несовместимо со свободой подвергать каждую частную семью тягостным посещениям и опросам сборщиков налогов, как это мы делаем с содержателями пивных и с пивоварами, изготовляющими пиво для продажи. Если из соображений равенства будет сочтено необходимым обложить налогом этот напиток, это можно будет сделать, обложив материал, из которого он делается, или в месте его производства, или, если условия промысла сделают такой акциз неудобным, установив пошлину при ввозе его в колонию, где он потребляется. Сверх пошлины в 1 пенни на галлон, установленной британским парламентом при ввозе патоки в Америку, существует еще провинциальная пошлина такого же рода в 8 п. с бочки при ввозе ее в Массачусетскую бухту на судах, принадлежащих какой-либо другой колонии, а также пошлина в 5 п. с галлона при ввозе из ее северных колоний в Южную Каролину. Или, если ни один из этих способов не будет найден удобным, каждая семья смо- [866] жет производить единовременную уплату за свое потребление этого напитка соответственно количеству лиц, из которых она состоит, как это делают частные семьи в Англии при уплате налога на солод, или в зависимости от возраста и пола этих лиц, как взимаются различные налоги в Голландии, или приблизительно так, как сэр Мэтью Деккер предлагает взимать в Англии все налоги на предметы потребления.

Как уже указано, этот способ обложения при применении его к предметам, быстро потребляемым, не очень удобен. Все же он мог бы быть принят в тех случаях, когда нельзя было бы применить лучшего.

Сахар, ром и табак представляют собой товары, которые, не являясь нигде предметами жизненной необходимости, сделались предметами почти всеобщего потребления и поэтому чрезвычайно подходят для обложения их налогом. Если состоится объединение с колониями, эти предметы можно будет облагать или до того, как они выйдут из рук промышленника или производителя, или, если такой способ обложения окажется не соответствующим условиям промысла этих лиц, их можно будет помещать в государственные склады как в месте производства, так и в различных портах империи, куда они могут быть в дальнейшем отправлены, под соединенным надзором владельца и податного чиновника до наступления того момента, когда их надо будет передать потребителю, розничному торговцу для потребления внутри страны или экспортеру, причем налог не будет уплачиваться до такой сдачи товара. При выдаче товара для вывоза он освобождается от пошлины, если представлена надлежащая гарантия, что он действительно будет вывезен за пределы империи. Это, вероятно, главные товары, по отношению к которым при объединении с колониями могут понадобиться сколько-нибудь значительные изменения в действующей ныне британской системе обложения.

Без сомнения, невозможно установить хотя бы с приблизительной точностью, каковы могут быть размеры дохода при распространении этой системы обложения на все различные области империи. При действии этой системы ежегодно взимается в Великобритании с населения, не достигающего 8 млн. человек, более 10 млн. Ирландия имеет более 2 млн. жителей, а согласно отчетам, представленным конгрессу, 12 объединенных провинций Америки имеют более 3 млн. жителей. Однако возможно, что эти отчеты преувеличены, чтобы подбодрить свой собственный народ или застращать жителей нашей страны; поэтому мы примем, что наши североамериканские и вест-индские колонии, взятые вместе, имеют население, не превышающее 3 млн. человек, или что вся Британская империя в Европе и Америке имеет не более 13 млн. жителей. Если с населения, не достигающего 8 млн. Чело- [867] век, эта система обложения собирает доход в 10 млн. с лишним, то с 13 млн. она должна собирать доход, превышающий 16 250 тыс. ф. ст. Из этого дохода, если предположить, что эта система может дать его, следует вычесть доход, обычно получаемый с Ирландии и колоний для покрытия расходов по их гражданскому управлению. Расходы гражданского и военного ведомств Ирландии вместе с процентами по государственному долгу составляют в среднем за два года, кончающиеся мартом 1775 г., несколько менее 750 тыс. ф. в год. Согласно весьма точному исчислению дохода главных колоний Америки и Вест-Индии, он достигал до возникновения нынешних смут 141 800 ф. В этом исчислении, впрочем, отсутствует доход Мэриленда, Северной Каролины и всех наших позднейших приобретений на материке и на островах, что составит, вероятно, разницу в 30 или 40 тыс. ф. Итак, округляя цифры, предположим, что доход, необходимый для содержания гражданского управления Ирландии и колоний, достигает одного миллиона. Следовательно, остается доход в 15 250 тыс. ф. на покрытие общих расходов империи и для уплаты государственного долга. Но если из получающегося ныне дохода Великобритании оказывается возможным уделять во время мира 1 млн. на уплату долга, то из этого увеличивающегося дохода совсем нетрудно сберечь для этой цели 6250 тыс. ф. Притом этот фонд погашения сможет увеличиваться каждый год на сумму процентов с той части долга, которая погашалась бы в предыдущем году, и, таким образом, сможет возрастать столь быстро, что он окажется спустя немного лет достаточным для уплаты всего долга и, следовательно, для полного восстановления столь ослабленной ныне мощи империи. В то же самое время народ мог бы быть освобожден от некоторых наиболее отяготительных налогов, от налогов, какими обложены предметы необходимости или промышленное сырье. Бедный труженик получит таким образом возможность жить лучше, работать дешевле и посылать свои изделия на рынок по более дешевой цене. Дешевизна его изделий увеличит спрос на них, а следовательно, на труд тех, кто производит их. Такое увеличение спроса на труд увеличит численность и улучшит условия жизни трудящихся бедняков. Их потребление возрастет, а вместе с этим возрастет и доход, получающийся со всех тех предметов их потребления, которые будет сочтено нужным по-прежнему облагать налогом.

Впрочем, доход, получающийся от такой системы обложения, может не сразу возрасти соответственно количеству людей, на которых она будет распространена. Некоторое время необходимо будет проявлять большую снисходительность к областям империи, на которые будет, таким образом, возложено бремя, ранее непривычное для них; и даже, когда эти налоги станут повсюду взиматься неукоснительно, они не везде будут давать доход, пропорциональный численности населения. В бедной стране потребление главных предметов, облагаемых таможенными пошлинами и акцизом, очень незначительно, а в редко- [868] населенной стране очень велики возможности для контрабанды. Потребление напитков, изготовляемых из солода, среди низших классов Шотландии очень невелико, и акциз на солод, пиво и эль приносит там меньше, чем в Англии, если принять во внимание численность населения и размер налогов, который для солода установлен там в другом размере ввиду его предполагаемого другого качества. В этой области акциза, насколько мне известно, в Шотландии не наблюдается значительно больше контрабанды, чем в Англии. Акциз со спирта и большая часть таможенных пошлин сравнительно с численностью населения в обеих странах приносят в Шотландии меньше, чем в Англии, не только вследствие меньшего потребления облагаемых предметов, но и ввиду большей легкости контрабанды. В Ирландии низший класс населения еще беднее, чем в Шотландии, и многие части страны населены почти столь же редко. Поэтому в Ирландии потребление обложенных предметов может оказаться сравнительно с численностью населения еще меньшим, чем в Шотландии, а легкость контрабанды — почти такая же. В Америке и в Вест-Индии белое население даже низших классов находится в гораздо лучших условиях, чем лица этих же классов в Европе, и их потребление всех предметов роскоши, какие они обычно позволяют себе, вероятно, намного значительнее. Правда, чернокожие, которые составляют большинство населения как в южных колониях на материке, так и на Вест-Индских островах, находятся в состоянии рабства, и потому их положение должно быть хуже, чем положение беднейшего населения Шотландии или Ирландии; однако не следует думать ввиду этого, что они хуже питаются или что их потребление предметов, которые могли бы быть обложены умеренными налогами, меньше потребления даже низших классов населения Англии. Для того чтобы они хорошо работали, их владелец заинтересован кормить их хорошо и поддерживать в них бодрое настроение совсем так, как заинтересован в этом же по отношению к своему рабочему скоту. В соответствии с этим чернокожие почти повсюду получают свою порцию рома и патоки или пива, как и белые слуги; и они, вероятно, не будут лишены этой порции при обложении этих предметов умеренными налогами. Поэтому потребление обложенных предметов по сравнению с численностью населения будет в Америке и Вест-Индии, вероятно, не меньше, чем в любой другой части Британской империи. Возможностей для контрабанды будет, правда, гораздо больше, поскольку Америка сравнительно с размерами страны гораздо реже заселена, чем Шотландия и Ирландия. Однако если доход, который ныне получается от различных налогов на солод и на приготовляемые из него напитки, будет взиматься посредством налога на один лишь солод, то почти будет уничтожена возможность контрабанды в главнейшей отрасли акциза; а если таможенные пошлины не будут взиматься со всех почти ввозимых предметов и вместо того будут ограничены немногими предметами наиболее всеобщего потребления и если [869] пошлины будут взиматься в порядке, установленном акцизными законами, то возможность контрабанды, если и не будет совсем уничтожена, будет весьма значительно уменьшена. В результате этих двух, очевидно, очень простых и легких реформ таможенные пошлины и акцизные сборы смогут, вероятно, приносить доход, столь же большой сравнительно с потреблением чрезвычайно редконаселенной провинции, какой получается ныне сравнительно с потреблением наиболее населенной.

Указывали, правда, что американцы не имеют золотых или серебряных денег; внутренняя торговля страны ведется у них при помощи бумажных денег, а все золото и серебро, которое иногда попадает к ним, отсылается целиком в Великобританию в обмен на товары, получаемые ими от нас; а без золота и серебра, прибавляют к этому, нет возможности уплачивать налоги. Мы уже получили все то золото и серебро, которое они имеют. Как возможно брать у них то, чего у них нет?

Современный недостаток золота и серебра в Америке не является следствием бедности этой страны или неспособности ее населения приобретать эти металлы. В стране, где заработная плата настолько выше, а цена предметов продовольствия настолько ниже, чем в Англии, большая часть населения должна, несомненно, иметь на что покупать более значительное количество благородных металлов, если бы это ему было нужно или удобно. Поэтому недостаток этих металлов должен быть лишь результатом собственного желания населения, а не необходимости.

Золотые или серебряные деньги бывают необходимы или удобны для ведения операций внутри страны или с заграницей.

Как выяснено во второй книге настоящего исследования, торговые сделки внутри каждой страны могут, по крайней мере в мирное время, совершаться посредством бумажных денег почти с таким же удобством, как и посредством золотых и серебряных денег. Американцам, которые всегда могут употреблять с прибылью на улучшение своих земель больший капитал, чем они в состоянии достать без труда, выгодно возможно более экономить при расходовании столь дорогостоящего орудия торговли, как золото и серебро, и лучше употреблять ту часть своего избыточного продукта, которая была бы нужна для приобретения этих металлов, на покупку орудий производства, предметов одежды, различных предметов домашней обстановки, хозяйства и тех железных изделий, которые нужны для постройки и расширения их поселений и плантаций, — на приобретение не мертвого, а активного и производительного капитала. Колониальные правительства находят выгодным снабжать население таким количеством бумажных денег, какое вполне достаточно, а обычно и более чем достаточно для ведения всех их внутренних торговых операций. Некоторые из этих правительств, в особенности правительство Пенсильвании, извлекают доход [870] от ссуды этих бумажных денег своим подданным, взимая определенный процент. Другие, подобно правительству Массачусетса, выпускают в случаях чрезвычайной необходимости бумажные деньги этого рода для покрытия государственных расходов, а потом, когда позволяют обстоятельства, выкупают их по уменьшенной стоимости, до которой они постепенно падают. В 1747 г.* [* См. «Историю Массачусетского залива» Гетчинсона, том II, стр. 436 и сл.] названная колония уплатила таким образом большую часть своих государственных долгов посредством десятой части суммы, на которую были выпущены ее кредитные билеты. Выгодам плантаторов соответствует сберегать издержки по употреблению золота и серебра в их внутренних торговых сделках, а колониальным правительствам выгодно снабжать их орудием обмена, употребление которого, правда, связано с некоторыми очень значительными неудобствами, но которое позволяет им экономить эти издержки. Обилие бумажных денег неизбежно вытесняет золото и серебро из внутреннего обращения колоний по той же причине, по которой они вытеснили эти металлы из большей части внутреннего обращения Шотландии. И в обеих странах не бедность, а предприимчивость населения, его желание дать деятельное и производительное применение всему капиталу, который оно может добыть, привели к такому обилию бумажных денег.

Во внешней торговле, которую различные колонии ведут с Великобританией, золото и серебро употребляется в большей или меньшей степени, в точном соответствии с тем, насколько они необходимы. В тех случаях, когда эти металлы не бывают необходимы, они редко появляются на сцене. Когда они необходимы, их обычно находят.

В торговле между Великобританией и колониями, производящими табак, британские товары обычно предоставляются колонистам в кредит на довольно продолжительный срок и потом оплачиваются табаком, расцененным по определенной цене. Колонистам удобнее платить табаком, чем золотом и серебром. Для всякого купца было бы удобнее платить за товары, проданные ему его контрагентами, какимилибо другими товарами, которыми он торгует, чем платить за них деньгами. Такому купцу не было бы надобности держать часть своего капитала при себе бездеятельной и в наличных деньгах для покрытия возможных требований. Он мог бы все время держать большее количество товаров в своей лавке или в своем складе и мог бы более широко развить свои обороты. Но редко бывает удобным для всех клиентов купца получать платежи за продаваемые ему товары товарами какоголибо другого рода, которыми он торгует. Британские купцы, ведущие торговлю с Мэрилендом и Виргинией, оказываются особого рода клиентами, которым удобнее получать платежи за товары, продавае- [871] мые ими колониям, табаком, а не золотом и серебром. Они ожидают получить прибыль от продажи табака. Никакой прибыли они не могут получить от продажи золота и серебра. Поэтому золото и серебро очень редко появляются в торговле между Великобританией и производящими табак колониями. Мэриленду и Виргинии эти металлы одинаково мало нужны как в их внешней, так и во внутренней торговле.

Соответственно этому сообщают, что у них меньше золотых и серебряных денег, чем в какой-либо другой колонии Америки. Тем не менее они считаются столь же преуспевающими, а следовательно, и богатыми, как любая из соседних колоний.

В северных колониях, каковы Пенсильвания, Нью-Йорк, Нью-Джерси, четыре округа Новой Англии и др., стоимость продуктов, вывозимых ими в Великобританию, не равна стоимости мануфактурных изделий, которые они ввозят для собственного потребления и для потребления некоторых других колоний, посредниками для которых они служат. Поэтому баланс должен уплачиваться метрополии золотом и серебром, и нужные для этого суммы они обычно находят.

В колониях, производящих сахар, стоимость продукта, ежегодно вывозимого в Великобританию, намного превышает стоимость всех товаров, ввозимых оттуда. Если бы сахар и ром, ежегодно отправляемые в метрополию, оплачивались на месте в этих колониях, то Великобритания была бы вынуждена пересылать ежегодно очень большую разницу наличными деньгами, и торговля с Вест-Индией признавалась бы известным сортом политиков чрезвычайно невыгодной. Но обстоятельства сложились так, что многие из главных владельцев сахарных плантаций живут постоянно в Великобритании. Их ренты доставляются им сахаром и ромом, продуктами их поместий. Сахар и ром, покупаемые купцами Вест-Индии в этих колониях за их собственный счет, не равны по стоимости товарам, которые они ежегодно продают там. Поэтому разница должна выплачиваться им золотом и серебром, и обыкновенно это делается без затруднений.

Затруднения и нерегулярность в платежах различных колоний Великобритании отнюдь не зависели от больших или меньших размеров разницы, которую должна была платить каждая из них. Платежи обычно были более регулярны со стороны северных колоний, чем со стороны колоний, производящих табак, хотя первые уплачивали обычно очень значительную разницу наличными деньгами, тогда как последним или совсем не приходилось платить разницу, или приходилось платить гораздо меньшую. Трудность получать платежи от наших различных сахарных колоний была большей или меньшей в зависимости не столько от размеров разницы, какую они должны были платить, сколько от количества невозделанной земли, находившейся в них, т. е. от большего или меньшего соблазна для плантаторов вести торговлю в слишком больших размерах или заселять и возделывать большие пространства свободной земли, чем это соответствовало раз- [872] мерам их капиталов. Поступления с большого острова Ямайка, где имеется еще больше невозделанной земли, были ввиду этого обычно еще более нерегулярны, чем с островов меньшего размера, Барбадоса, Антигуа и св. Христофора, которые за последнее время были целиком заняты под культуру и потому оставляли меньше поприща для спекуляций плантаторов. Недавние приобретения Гренады, Тобаго, СентВинцентса и Доминики открыли новое поле для спекуляций этого рода, и поступления с этих островов были в последнее время столь же нерегулярны и неверны, как с большого острова Ямайка.

Таким образом, отнюдь не бедность колоний вызывает у большей части их нынешний недостаток в золотой и серебряной монете. Большой спрос на активный и производительный капитал делает удобным для них иметь как можно меньше мертвого капитала и ввиду этого располагает их довольствоваться более дешевым, хотя и менее удобным орудием торговли, чем золото и серебро. Благодаря этому они получают возможность превращать стоимость этого золота и серебра в орудия производства, в предметы одежды, в домашнюю утварь и обзаведение, в железные изделия, необходимые для постройки и расширения их плантаций и поселений. Что касается тех отраслей торговли, которые нельзя вести без золота и серебра, то, по-видимому, они всегда могут найти необходимое количество этих металлов, а если часто они не находят его, это является следствием не их бедности, а излишней и чрезмерной предприимчивости. Их платежи нерегулярны и ненадежны не потому, что они бедны, а потому, что они слишком стремятся сделаться чрезвычайно богатыми. Если бы даже вся та часть поступлений с налогов, взимаемых в колониях, которая превышает сумму, необходимую для оплаты расходов их собственных гражданских и военных учреждений, пересылалась в Великобританию золотом и серебром, у колоний оставалось бы более чем достаточно средств для приобретения требующегося количества этих металлов. Правда, в этом случае они были бы вынуждены обменять часть своего избыточного продукта, на которую они теперь покупают активный и производительный капитал, на капитал мертвый. В своих внутренних торговых сделках они были бы вынуждены употреблять дорогое орудие торговли вместо дешевого, и расходы на приобретение этого дорогого орудия могли бы несколько умерить живость и пылкость их чрезмерной предприимчивости в деле улучшения земли. Однако возможно, что совсем не было бы необходимости отсылать какую-либо часть американского дохода в золоте и серебре. Его можно было бы переводить посредством векселей, выписанных на великобританских купцов и акцептованных ими, купцов, которым была отправлена часть избыточного продукта Америки и которые вносили бы наличными деньгами в казна чейство получаемые с Америки поступления, получив сами предварительно их стоимость товарами; вся эта операция могла бы часто выполняться без того, чтобы из Америки вывозилась хотя бы одна ун- [873] ция золота или серебра. Отнюдь не противоречит справедливости, чтобы Ирландия и Америка участвовали в погашении государственного долга Великобритании. Этот долг был заключен в целях поддержания правительства, созданного революцией, правительства, которому протестанты Ирландии обязаны не только всем тем влиянием, каким они ныне пользуются в своей стране, но и всеми гарантиями их свободы, собственности и религии, какими они обладают, правительства, которому некоторые из колоний Америки обязаны своими хартиями, а следовательно, своей нынешней конституцией, и которому все колонии Америки обязаны своей свободой, безопасностью и собственностью, какими они все время пользовались. Этот государственный долг был заключен для защиты не одной только Великобритании, но всех многочисленных областей империи; в частности, громадный долг, заклю ченный во время последней войны, и значительная часть долга, заключенного во время предшествовавшей ей войны, были заключены, собственно, для защиты Америки.

При объединении с Великобританией Ирландия получит помимо свободы торговли другие, гораздо более важные, выгоды, которые более чем вознаградят ее за любое увеличение налогов, могущее сопровождать такое объединение. Благодаря соединению с Англией средние и низшие классы народа в Шотландии получили полное избавление от власти аристократии, которая всегда до того угнетала их. Благодаря соединению с Великобританией большинство людей всех классов населения Ирландии получит столь же полное освобождение от гораздо более гнетущей аристократии — аристократии, не основанной, как в Шотландии, на естественных и почтенных отличиях рождения и богатства, а покоящейся на самых отвратительных из всех отличий, а именно отличий, коренящихся в религиозных и политических предубеждениях, отличий, которые больше всяких других возбуждают наглость угнетателей, ненависть и возмущение угнетаемых и которые обыкновенно внушают жителям одной и той же страны больше вражды друг к другу, чем испытывают ее по отношению друг к другу жители разных стран. Без объединения с Великобританией жители Ирландии еще в течение многих веков вряд ли смогут считать себя единым народом.

В колониях никогда не господствовала какая-либо аристократия, угнетающая народ. Но даже и они с точки зрения спокойствия и счастья значительно выиграют от соединения с Великобританией. Оно по крайней мере избавит их от тех мстительных и злобных партий, которые неразлучны со всеми небольшими демократиями и которые так часто вносили разделение в чувства населения и нарушали спокойствие их управления, по форме своей столь близкого к демократическому. В случае полного отделения от Великобритании, которое, весьма вероятно, произойдет, если не будет предупреждено указанным соединением, эти партии станут в 10 раз более ожесточенными, чем ко- [874] гда бы то ни было. До возникновения нынешних смут сдерживающая сила метрополии всегда была в состоянии препятствовать действиям этих партий вылиться в нечто худшее, чем в грубые насилия и оскорбления. Если эта сдерживающая сила будет совсем устранена, их борьба скоро проявится, вероятно, в открытом насилии и кровопролитии. Во всех обширных странах, объединенных под властью одного общего правительства, дух партийности обычно не так силен в отдаленных провинциях, как в центре государства. Отдаленность этих провинций от столицы, от главного средоточия великого котла партийной вражды и честолюбий, заставляет их менее интересоваться взглядами борющихся партий и делает более безучастными и беспристрастными зрителями поведения их всех. Партийный дух не так сильно проявляется в Шотландии, как в Англии. В случае соединения он, вероятно, будет меньше проявляться в Ирландии, чем в Шотландии, а колонии, наверное, скоро станут наслаждаться согласием и единодушием, в настоящее время не известными ни в одной части Британской империи. Правда, на Ирландию и колонии будут распространены налоги более тяжелые, чем те, которые они платят ныне. Однако в результате старательного и добросовестного употребления государственных доходов на погашение государственного долга большая часть этих налогов продержится недолго, и государственные доходы Великобритании скоро смогут быть сокращены до тех размеров, какие необходимы для содержания экономного управления мирного времени.

Территориальные приобретения Ост-Индской компании, это бесспорное достояние короны, т. е. государства и народа Великобритании, могут быть сделаны другим источником дохода, более обильным, пожалуй, чем все уже упомянутые. Эти страны изображаются более плодородными, более обширными и сравнительно со своими размерами более богатыми и населенными, чем Великобритания. Для получения от них большого дохода не понадобится, вероятно, вводить какую-либо новую систему обложения в страны, уже достаточно и более чем достаточно обложенные налогами. Может, пожалуй, оказаться более целесообразным облегчить, а не отягчить бремя этих несчастных стран и постараться извлекать из них доход не посредством введения новых налогов, а посредством предупреждения присвоения и растраты большей части налогов, которые они уже платят.

Если будет сочтено неудобным или невыполнимым для Великобритании получение сколько-нибудь значительного увеличения доходов от упомянутых выше источников, то единственное средство, которое может оставаться у нее, — это сокращение ее расходов. В отношении способа собирания и расходования государственных доходов (хотя в той и другой области остается еще много места для улучшения) Великобритания, по-видимому, по меньшей мере столь же экономна, как и любая из соседних с нею стран. Ее военные расходы, производимые в мирное время в целях собственной защиты, более умеренны, чем соот- [875] ветствующие расходы любого европейского государства, которое может претендовать на соперничество с нею в отношении богатства или могущества. Поэтому в этой области, по-видимому, невозможно сколько-нибудь значительное сокращение расходов. Расходы по гражданскому управлению мирного времени в колониях были до возникновения нынешних смут очень значительны и представляют собой расход, который может быть и — если из колоний нельзя будет получить никакого дохода — безусловно должен быть совершенно вычеркнут. Этот постоянный расход во время мира, хотя и очень большой, представляется незначительным в сравнении с тем расходом, какого стоит нам защита колоний во время войны. Последняя война, предпринятая целиком из-за колоний, обошлась Великобритании, как уже отмечено, свыше 90 млн. Война с Испанией в 1739 г. была затеяна главным образом из-за них; во время этой войны и войны с Францией, которая была вызвана ею, Великобритания израсходовала свыше 40 млн., значительная часть которых должна быть по справедливости отнесена на счет колоний. За эти две войны колонии обошлись Великобритании гораздо более чем вдвое по сравнению с той суммой, какой достигал национальный долг перед началом первой из них. Если бы не эти войны, этот долг мог бы и, вероятно, был бы к настоящему моменту совершенно выплачен. И если бы не колонии, первая из этих войн, возможно, не была бы затеяна, а последняя, наверное, не была бы начата. Только потому, что колонии рассматривались как провинции Британской империи, этот расход был произведен ради них. Но страны, не доставляющие ни дохода, ни военной силы для поддержки империи, не могут быть признаваемы провинциями. Их можно, пожалуй, считать поместьями, своего рода блестящим и показным украшением империи. Но если империя не может дольше выдерживать расход по содержанию такого украшения, она, без сомнения, должна отказаться от него, а если она не в состоянии повысить свои доходы соответственно своим расходам, ей следует по крайней мере согласовать свои расходы с доходами. Если колонии, несмотря на их отказ признать британские налоги, все же будут по-прежнему считаться провинциями Британской империи, то защита их во время какой-либо из будущих войн может обойтись Великобритании в такую же большую сумму, как в одной из предыдущих войн. Правители Великобритании в течение более столетия услаждали народ мыслью, что он владеет по ту сторону Атлантического океана громадной империей. Однако эта империя до сих пор существовала только в воображении. До сих пор это была не империя, а только проект ее, не золотой рудник, а только проект золотого рудника, проект, который стоил, продолжает стоить и, если за него будут держаться так, как до сих пор, будет и дольше стоить громадных издержек, не обещая приносить ни малейшей прибыли, потому что монополия торговли с колониями, как это было уже выяснено, для главной массы народа приносит скорее убыток, чем [876]. Пора уже, без сомнения, чтобы наши правители либо осуществили тот золотой сон, в котором они, возможно, сами пребывали до сих пор вместе с народом, либо же чтобы они сами проснулись и постарались пробудить от него народ. Если проект не может быть осуществлен, от него надо отказаться. Если какие-либо провинции Британской империи нельзя заставить участвовать в содержании всей империи, то, несомненно, настало время, чтобы Великобритания освободила себя от расхода по защите этих провинций во время войны и от содержания той или иной отрасли их гражданского или военного управления во время мира и постаралась согласовать свои будущие стремления и планы с фактической скудостью своих средств.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел Экономика и менеджмент