Илларионов А. Фридман и Россия: Судьба великого экономиста как ответ на вопрос, почему одни страны процветают, а другие приходят в упадок

Об авторе: Андрей Илларионов - старший научный сотрудник Института Катона и президент фонда "Институт Экономического Анализа", бывший советник Президента Российской Федерации по экономическим вопросам

Кончина год тому назад (16 ноября 2006 г.) Милтона Фридмана вызвала небывалый поток комментариев и воспоминаний. От кого бы они ни исходили – от людей, лишь кратко знавших его, как Самуэл Бриттэн, от работавших с ним бок о бок более шестидесяти лет, как Анна Шварц, - от его коллег, друзей и сторонников, как Алан Мельтцер и Эдвард Крейн, или же от его научных и идейных оппонентов, как Пол Самуэлсон и Ларри Саммерс, – всех их объединяет уважительное восхищение интеллектом и личными качествами этого удивительного человека, возможно, самого влиятельного экономиста ушедшего столетия. «Есть немало нобелевских лауреатов по экономике, - сказал однажды Алан Гринспен, - но мало кто достиг мифического статуса Милтона Фридмана».

Мог ли Фридман стать российским экономистом?

Независимо от принадлежности к тому или иному политическому или идеологическому лагерю комментаторов объединяет общая оценка М.Фридмана: из жизни ушел великий экономист, великий и, как было отмечено почти во всех некрологах, американский экономист. А почему американский? Почему Милтон Фридман не мог оказаться каким-нибудь другим великим экономистом? Например, великим российским экономистом?

Несомненно, настоящий ученый принадлежит не одной стране, а всему человечеству – у науки нет государственных границ. Но страна, в которой живет и работает выдающийся исследователь, мыслитель, творец, выигрывает от этого как никакая другая. И дело тут не столько в так называемой «национальной гордости», сколько в плохо поддающемся учету вкладе талантливого человека в развитие своей страны – самим фактом нахождения и работы в ней, общением с коллегами, аспирантами, студентами, выступлениями в средствах массовой информации, комментариями по обсуждаемым в стране вопросам.

Размышляя чисто теоретически, нельзя полностью исключить того, что Фридман не мог бы стать российским экономистом, по крайней мере, российским гражданином. Например, в том случае, если бы его родители Сара Этель Ландау и Джено Саул Фридман, родом из местечка Береговое в Закарпатской Украине, не эмигрировали бы в США на рубеже 19 и 20 веков, а оказались бы на территории бывшего СССР. Конечно, история не знает сослагательного наклонения – что случилось, то случилось. И все же, если попытаться сконструировать альтернативную жизнь М.Фридмана в нашей стране и задаться вопросом, а был ли шанс – теперь уже не у него – а у нас, у бывшего СССР, у нынешней России – стать если не родиной, то хотя бы гостеприимным домом, удобным местом работы, комфортной площадкой для творчества? Как для самого Милтона, так и для его супруги Роуз (самой по себе выдающимся экономистом), прожившим вместе невероятные и изумительные 68 лет?

Честный ответ на этот вопрос удручает: фактически ни одного шанса история нашей страны последнего столетия не оставила ни для появления, ни для выживания, ни для развития, ни для творчества на ее территории одного из величайших умов современности. Хотя вряд ли существует исчерпывающее руководство по поводу того, какие факторы помогают стать гением, кое-какие условия для формирования личности, для реализации способностей человека в целом все же признаются – семья, образование, характер работы, круг общения, знакомство с зарубежным опытом, наличие возможности высказывать свое мнение, возможность мыслить, общественное признание.

Первые годы

Иммигрантская жизнь семьи Фридманов в Америке была непростой – у отца не было постоянной работы, деньги на проживание всей семьи зарабатывала мать, торгуя в крохотном магазинчике. «Финансовый кризис, как отмечал в своей автобиографии Милтон, был нашим постоянным спутником». Хотя для обучения в колледже был получен скромный грант, завершить образование Фридман смог только постоянно подрабатывая – официантом в ресторане, клерком в офисе, мелким бизнесом.

Какими бы тяжелыми ни казались бы и в действительности ни были бы первые годы в США, они вряд ли сопоставимы с теми испытаниями, которые выпали бы на долю М.Фридмана и его близких в Венгрии, Чехословакии, Польше, Украине, России, останься они в Европе. Первая мировая война, крушение Австро-Венгерской и Российской империй, гражданские войны в Венгрии, Украине, России, погромы, коллективизация, индустриализация, Вторая мировая война, холокост, постоянный голод и регулярный террор – в такой ситуации у Фридманов, как, впрочем, и у миллионов людей, оказавшихся в похожей ситуации в России и в этой части Европы, оставалось немного шансов на элементарное выживание.

Образование

Но если Милтону все же несказанно повезло бы, и он смог бы физически выжить здесь, то какое экономическое образование он смог бы получить в бывшем СССР? Какой советский вуз того времени (1930-х годов) - как, впрочем, и какой нынешний – мог предоставить ему образование, сопоставимое по качеству с университетами Чикаго, Колумбии, Рутжера, в которых учился юный Фридман? С работой в Национальном бюро экономических исследований? Каких преподавателей удалось бы ему послушать, у каких научных руководителей поучиться? Риторические вопросы.

В реальной жизни М.Фридману действительно повезло. От одного перечисления имен его профессоров и наставников захватывает дух: Артур Бернс, Хомер Джонс, Якоб Винер, Фрэнк Найт, Генри Шульц, Ллойд Минтс, Генри Саймонс, Уэсли Митчелл, Джон Кларк, Саймон Кузнец! И ведь с ними Фридман познакомился еще до того, как ему исполнилось 25 лет! Во многом именно в честь своих невероятных удач в жизни, в том числе и удачи увидеть, услышать, узнать таких людей, Роуз и Милтон назвали свои мемуары «Два счастливых человека» (1998).

Удача продолжала улыбаться М.Фридману. В течение более чем трех десятилетий (1946-1977 гг.) он был профессором Чикагского университета – основанной Ф.Найтом уникальной экономической школы, а точнее группы школ, подарившей миру пятую часть всех нобелевских лауреатов по экономике – фактически столько же, сколько Гарвард, Кембридж, Беркли, Колумбия – четыре следующие университета вместе взятые. Видеть далеко легче, как заметил еще И.Ньютон, если «стоишь на плечах гигантов».

А окажись М.Фридман в Советском Союзе, что мог бы он увидеть (услышать, узнать) на лекциях по марксистско-ленинской политэкономии (истории КПСС, семинару по «Капиталу»), на занятиях на военной кафедре (на овощебазе, на «картошке», на «хлопке», на Беломорканале…). Как должен был бы назвать он свои воспоминания и чему их посвятить? Если, конечно, вообще дело дошло бы до воспоминаний.

Знакомство с заграницей

В Чикаго М.Фридман впервые оказался в 1932-33 гг. в двадцатилетнем возрасте. Университет потряс его. Не только преподаватели, но и «блестящие студенты со всего мира открыли мне космополитическую и пульсирующую интеллектуальную атмосферу такого рода, о существовании которой я и не мечтал. Я так и не смог от этого оправиться», - отметит он в своей автобиографии много позже. Двое из тех студентов – Аллен Уоллис и Джордж Стиглер – станут его близкими друзьями. Позже Стиглер, как и Фридман, получит Нобелевскую премию. В каких вузах СССР того времени можно было найти такую атмосферу?

В 1947 г. М.Фридман, будучи уже профессором Чикагского университета, по приглашению Ф. фон Хайека принял участие во встрече 39 либеральных экономистов, философов, журналистов в Швейцарии у подножия горы Мон-Пелерин. Встреча положила начало Обществу с одноименным названием. Можно представить себе ситуацию 1947 года в Советском Союзе, в условиях «всенародной кампании борьбы с космополитизмом и низкопоклонством», чтобы какой-нибудь 35-летний профессор, скажем Свердловского университета, по фамилии Фридман отправился бы в Швейцарию обсуждать состояние и будущую судьбу классического либерализма? Можно представить себе, чтобы он затем еще участвовал в ежегодных встречах такого Общества?

Наука

От пропаганды наука отличается, в частности, тем, что занимается она явлениями, существующими в реальной жизни. А успешные занятия наукой возможны там и тогда, где и когда они не сопряжены с неприемлемым риском для жизни и здоровья тех, кто ими занимается.

Какая бы тема ни оказывалась предметом научных исследований М.Фридмана и какая бы новая работа ни появлялась в их результате – «Доходы от независимой профессиональной практики» (совместно с С.Кузнецом), 1945, «Защита гибких валютных курсов», 1953, «Методология позитивной экономики», 1953, «Исследования количественной теории денег», 1956, «Теория функции потребления», 1957, «Теория цен», 1962, «Капитализм и свобода», 1962, «Денежная история США, 1867-1960» (совместно с А.Шварц), 1963, «Протест экономиста: колонки по политической экономии», 1972, «Свободные выбирать» (совместно с Р.Фридман), 1980, «Денежные тренды в США и Великобритании», 1982, «Путаница в мире денег. Эпизоды денежной истории», 1994, – во всех случаях анализировавшиеся им явления фактически отсутствовали в централизованно управлявшейся советской экономике. А попытки анализировать их могли поставить крест не только на карьере, но и на самой жизни инакомыслящего исследователя.

Трудно переоценить принципиальную разницу в последствиях серьезных занятий экономической наукой в США и СССР. Даже в последний, наиболее вегетарианский, период существования Советского Союза изучение природы денег, да еще и сопровождаемое утверждением, что они что-то «значат», как это делал Фридман, означали бы как минимум запрет на профессию. Еще и в середине 1980-х годов можно было потерять должность преподавателя в вузе за исследование цен. Не то что за теорию гибких или фиксированных курсов валют, а за непосредственное практическое знакомство с физическими образцами последних вплоть до начала 1990-х годов можно было легко «заработать» вовсе не признание коллег, а «валютную» статью Уголовного Кодекса. Фридмановское же требование максимально быстрого движения к рыночной экономике, либеральной демократии, личной свободе, призыв к отмене обязательной воинской повинности (осуществленной во многом благодаря Фридману в США в середине 1970-х годов), не только во вчерашнем СССР, но и в сегодняшней России воспринимаются чуть ли не как примеры антигосударственной деятельности и национального предательства.

Трудно осознать, какие колоссальные интеллектуальные ресурсы уничтожены в нашей стране из-за отсутствия свободы, в том числе свободы мысли и слова. Миллионы человеческих жизней, миллиарды бесценных часов, дней и лет бездарно растрачены и продолжают расходоваться на бессмысленную и бездарную схоластику. О масштабах искалеченности интеллектуального потенциала страны свидетельствуют опубликованные недавно воспоминания участников одного из наиболее продвинутых в 1970-90-х годах московско-ленинградского кружка экономистов. Даже в 1979 г. (через три года после получения М.Фридманом Нобелевской премии!) некоторые из них еще пытались внедрять «нормативно-чистую продукцию» в «плановую» экономику, даже в середине 1980-х годов некоторые из них еще занимались совершенствованием хозяйственного механизма социализма!

Конечно, и в США победа разума давалась нелегко. Это сейчас идеи М.Фридмана вошли в учебники для студентов и руководства для центральных банкиров. Это сейчас за демонстрацию отсутствия связи между инфляцией и безработицей дают Нобелевские премии. Это сейчас монетаризм стал частью экономического мейнстрима. Это сейчас широко признанным стало разоблачение «священной коровы» рузвельтовской пропаганды, не без успеха навязанной американскому и мировому экономическому сообществу: Великая Депрессия 1929-33 гг. была вызвана не т.н. «провалами рынка», а интервенционистской политикой администрации Гувера.

А тогда (в 1950-70-е годы), когда М.Фридман создавал свои пионерные работы, они и в США многими воспринимались как суперрадикальные. Тогда Фридмана пытались высмеивать. И на многих кафедрах называли дьяволом. И организовали демонстрации против награждения его Нобелевской премией. Надо отдать должное не только интеллектуальной мощи М.Фридмана, не только его четкости в защите идей свободы, но и силе его характера и личному мужеству, помогавшим ему в течение десятилетий противостоять массовому (и ошибочному) общественному мнению.

Признание

Несмотря на то, что в течение трех десятилетий профессиональные, идеологические, политические взгляды М.Фридмана были весьма далеки от мейнстрима тогдашней американской экономической науки, знаки признания – профессионального, общественного, государственного, - не обходили его стороной. В 1945 г., в возрасте 33 лет, он получает приглашение стать профессором Университета Миннесоты, в следующем году становится профессором в лучшем американском университете того времени - Чикагском, в 1951 г. награждается самой престижной наградой для молодого экономиста в возрасте до 40 лет – медалью Джона Б.Кларка. В 1967 г. он получает одну из самых ценных наград для американского экономиста – избирается президентом Американской экономической ассоциации. На ее ежегодном собрании он произносит свой знаменитый доклад об отсутствии фактических оснований т.н. кривой Филипса – отрицательной связи между инфляцией и безработицей. В 1976 г. М.Фридману присуждается Нобелевская премия, в 1988 г. – Национальная медаль за заслуги в области науки и Президентская медаль Свободы – высшая награда США. В 2002 г. в честь 80-летия Милтона Фридмана президент США устраивает торжественный прием в Белом Доме.

А как награждали советских экономистов, отклонявшихся от «генеральной линии»? Достаточно вспомнить уничтоженных сталинским режимом А.В. Чаянова (1888-1937), Н.Д. Кондратьева (1892-1938), Л.Н. Юровского (1884-1938), В.А. Базарова (1874-1939), Г.Я. Сокольникова (1888-1939), Л.А. Некраша (1886-1949), репрессированных ученых-статистиков и саму статистическую науку, разгром экономического факультета Ленинградского университета. Если в Америке даже в самые тяжелые времена единственным аргументом на экономических диспутах все равно оставалось слово, в СССР к несогласным применялись совсем другие меры.

Продолжительность жизни

Средняя продолжительность жизни большинства известных советских экономистов в 1930-40-е годы составила менее 55 лет, причем для многих из них последние годы жизни исключали какую-либо возможность заниматься умственным трудом. Следовательно, за вычетом лет учебы и первых лет становления человека как ученого непосредственно на научную деятельность в среднем оставалось не более 20-25 лет. В 1960-е годы средняя продолжительность жизни советских экономистов (из наиболее заметных) увеличилась до 63 лет, а в последние годы – до 68 лет. Таким образом, в случае приемлемого здоровья срок занятия наукой у современного российского экономиста вырос в среднем до 40 лет.

Прагматический подход академика С.Г.Струмилина (1877-1974), предпочитавшего «стоять за высокие темпы роста, нежели сидеть за низкие», позволил сохранить ему жизнь, беспрецедентную по длительности в советских условиях. Однако этот же подход естественным образом атрофировал у его носителя качества, столь необходимые как для научных занятий, так и для звания приличного человека.

В отличие от большинства российских и советских экономистов М.Фридман прожил долгую жизнь – 94 года. Он сохранял удивительную ясность мысли и продолжал работать вплоть до последнего инцидента, случившегося за две недели до смерти. Первую свою статью в академическом журнале – Quarterly Journal of Economics – он опубликовал в 1935 г. Последний научно-популярный комментарий, блестящий и по форме и содержанию – в Economic Freedom of the World (о Джоне Каупертвейте – авторе гонконгского экономического чуда), увидел свет в сентябре 2006 г. У профессора М.Фридмана оказалась удивительно плодотворная творческая жизнь длиною более чем в семь десятилетий.

И хотя персональный демографический результат М.Фридмана выглядит выдающимся, он не является исключительным по меркам, например, экономистов-лауреатов Нобелевской премии. По крайней мере, еще пятеро из них (двое – ушедших, трое – ныне живущих) преодолели 94-летний рубеж. В среднем же средний возраст американского экономиста – нобелевского лауреата (из тех, кого сейчас уже нет в живых) превышает 83 года. Это означает, что средняя продолжительность научной жизни для них оказывается близкой к 60 годам – что примерно в полтора раза превышает даже нынешние российские показатели и почти втрое – советские 1930-х годов. Дополнительные десятки лет активной творческой жизни – невероятный ресурс, означающий гораздо более быстрое накопление наукой знаний, огромную экономию на передаче накопленной информации следующим поколениям, фантастическое сокращение общественных издержек.

Результаты

По сравнению с российскими у американских экономистов обнаруживаются существенные количественные и качественные преимущества. Причем это касается даже не разницы в оплате и материальном обеспечении, в доступе к литературе и информации, в степени развитости инфраструктуры и возможности профессионального общения. У американцев есть существенно более длительный временной горизонт творческой деятельности, открыта возможность работы по фактически неограниченному кругу тем, отсутствуют политические риски. Это основные компоненты того, что называется интеллектуальной свободой. Неудивительно, что производительность труда даже среднего американского ученого-экономиста – труда более свободного, более разнообразного, более длительного – оказывается существенно более высокой, чем среднего российского.

Не случайно, что из 61 человека, получившего с 1969 г. Нобелевскую премию по экономике, 47 человек (или более трех четвертей) являются представителями США (из СССР – только один). Из тех нобелевских лауреатов, кто в течение жизни сменил страну проживания, более четырех пятых (15 из 18) сделали свой выбор в пользу Америки, покинув в том числе и весьма развитые европейские страны - Великобританию и Германию, Францию и Италию. Среди тех, кто оказался в США, трое родились в России, причем двое из них – Саймон Кузнец и Василий Леонтьев – похоже, действительно избежали на родине гибели. Еще два нобелевских лауреата (из Австрии и Индии) переехали в Великобританию, а один (из Германии) – в Израиль. Трудно найти более убедительное подтверждение всемирного «голосования мозгами» в пользу интеллектуальной свободы.

Но у этой «медали свободы» есть и еще одна сторона – не только та, ради которой люди едут в свободную страну. У нее есть и обратная – тот вклад, что свободные люди вносят в развитие той страны, в какой живут и работают. Естественно, этот вклад вносится не только нобелевскими лауреатами. И не только экономистами. И не только учеными. И не только людьми умственного труда. Кем бы ни были иммигранты, чем бы они не занимались, в подавляющем большинстве своем они развивают страну, в которой живут, делая ее еще более свободной, еще более богатой, еще более успешной.

Когда в конце ХIХ века родители Милтона Фридмана перебирались за океан, число жителей России (в границах нынешней Российской Федерации) лишь немногим – на 3% - уступало населению США – 66 и 69 млн.чел. соответственно. В 1912 г., когда родился Милтон, отставание России от США возросло до 8%. В 2006 г., когда Фридмана не стало, население России составляло меньше половины от американского – 142 и 298 млн.чел. В 1894 г. объем произведенного в России ВВП составлял 39% от американского, в год рождения М.Фридмана – 26%, в год его смерти – 13%. В 1894 г. ВВП на душу населения в России равнялся 40% от уровня США, в год рождения М.Фридмана – 29%, в год его смерти – 26%.

Свободные страны не свободны от проблем. В них случаются и кризисы и катастрофы, а власти в них совершают ошибки и преступления. Но в свободных странах – в отличие от несвободных – проблемы не замалчиваются и не игнорируются, с кризисами борются и государство и общество, а провалившихся политиков заменяют на очередных выборах, а иногда и сажают в тюрьму. В несвободных странах все происходит далеко не так.

Свобода – удивительная вещь. Экономическая, политическая, интеллектуальная свобода, ненасильственная конкуренция равных перед законом граждан способны создавать такие богатства и совершать такие чудеса, в возможность которых почти невозможно поверить. И которые – как ни старайся – не могут обеспечить ни нефтяные и газовые богатства, ни ядерно-баллистическое чудо-оружие, ни монополия на инфраструктуру, информацию, власть, ни избирательное насилие, ни массовый террор. Рабство – экономическое, политическое, интеллектуальное – независимо от технологического уровня страны, размеров валютных резервов, возможностей шантажа своих граждан и соседей – как было менее продуктивным и исторически обреченным, так и осталось.

Эпилог

Однажды я задал супругам Фридманам вопрос, который возникал у меня каждый раз, когда мы с ними встречались: «Смогли ли бы они, окажись они в России, стать теми, кем стали в Америке? Не только в науке, но хотя бы в части формирования собственного мировоззрения? Своего понимания свободы?» Помолчав немного, они дружно ответили: нет.

Каждый раз, когда я мысленно возвращаюсь к их ответу, во мне спорят два человека. Один, эмоциональный и эгоистичный, продолжает мечтать о том, чтобы Фридманы оказались неправы. И если судьба забросила бы их в нашу страну, они смогли бы тоже стать теми, кем они стали в Америке. И сделали бы то, что они сделали там, а, может быть, даже и больше. И тогда у меня, как у гражданина России, было бы несравненно больше возможностей для общения с этими удивительными людьми. И тогда уникальный шанс для общения и развития был бы и у моей страны. И страна была бы немного другой.

Другой человек во мне, рациональный и бесстрастный, холодно констатирует, что Фридманы были правы. И что если бы они оказались в России, то, скорее всего, были бы потеряны – и для нее, и для мира и, похоже, для самих себя.

Post Scriptum

Известно, что в происходящем в жизни сегодня проявляются последствия решений, принятых задолго до нынешнего дня, иногда десятилетия и столетия тому назад. А решения, принимаемые сейчас, формируют фундамент того, что со страной будет не только завтра – через поколения.

Проблема нынешней России, ее главная, ее поистине коренная проблема – не в недостатке инвестиций и не в т.н. «ресурсном проклятии», не в наличии дураков и отсутствии дорог, и даже не в том, что в ней по-прежнему «воруют». Проблема – в людях. Точнее – в отсутствии места для людей. Проблема России – даже не в том, что в ее университетах не остается места для будущих кандидатов в Нобелевские лауреаты. Проблема нынешней России – в том, что даже на ее рынках не остается места для матерей этих будущих кандидатов.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел Экономика и менеджмент