МЕРКАНТИЛИЗМ

Термин «меркантилизм» впервые обрел свое значение в трудах Адама Смита. Он отмечал: «Различные пути развития благосостояния в различные времена и у разных народов дали повод для развития двух различных, с точки зрения приобретения людьми богатства, ветвей политической экономии: «торговой системы», или «системы меркантилизма», и «сельскохозяйственной системы». Эти две системы не исходили из одних и тех же оснований. Кенэ и группа его последователей, кого потомки договори­лись именовать физиократами («экономисты» — таково было их самоназвание), вы­ступали единым фронтом и представляли собой отдельную школу экономической мысли. Но английские памфлетисты XVII и XVIII вв. представляли себе достаточно ясно, какое из определенных течений мысли они развивали; менее всего это относи­лось к той традиции, которую Адам Смит критиковал под названием «меркантилизм». Они не согласовывали между собой ни принципы, ни общий аналитический инстру­ментарий. Тем не менее на протяжении трех столетий несогласованных интелеллек- туальных усилий, полных противоречивости и отражающих многообразные обстоя­тельства реальной жизни, определенные связующие доктринальные нити проявля­лись вновь и вновь. Именно эти нити мы сплетем воедино в нечто, обозначаемое словом «меркантилизм», таким образом придавая источникам больше единства и логической связи, чем имелось в них на деле. Позже «меркантилизм» в значении определенной фазы истории экономической политики был назван «громоздким чемо­даном», «отвлекающим маневром историографии» и «гигантским теоретическим пу­зырем». Но это слово вполне применимо в качестве термина, описывающего централь­ную тенденцию экономической мысли конца XVII и середины XVIII в. Разумеется, в наших целях чрезвычайно удобно всесторонне анализировать труды предшественни­ков Адама Смита так же, как это делал он сам.

1. Доктрина торгового баланса Ведущие принципы научного мировоззрения меркантилистов хорошо известны: зо­лото и сокровища любого рода как выражение сути богатства; регулирование внешней торговли с целью обеспечения притока в страну золота и серебра; поддержка промыш­ленности путем импорта дешевого сырья; протекционистские тарифы на импортиру­емые промышленные товары; поощрение экспорта, особенно готовой продукции; рост населения для поддержания низкого уровня заработной платы. Безусловно, сердце меркантилизма — доктрина активного торгового баланса, как непременного условия национального благосостояния. Немедленно возникает вопрос о том, как вообще можно было прийти к подобной убежденности. Адам Смит дал первый и наиболее простой ответ: меркантилизм есть не что иное, как сплетение протекционистских заблуждений, навязанных продажному парламенту «нашими торговцами и промыш­ленниками», и основано оно на «простейшем представлении, будто богатство состоит в обладании деньгами». Как и индивид, государство должно тратить меньше, чем получает, если намерено увеличивать свое богатство. Какую материальную форму принимает этот излишек сверх потребленного? Меркантилисты отождествляли его с приобретением твердых денег или сокровищ. Ошибочно ставился знак равенства между деньгами и капиталом, а также активным сальдо торгового баланса и ежегод­ным превышением дохода над потреблением. Таким было существо смитианской критики меркантилизма.

Со времен Адама Смита комментаторы никогда не переставали обсуждать вопрос: на самом ли деле меркантилисты отождествляли деньги к капитал, или, используя архаичную терминологию, звонкую монету и богатство? Принимая во внимание поразительную небрежность, с которой авторы того времени употребляли такую привычную, обиходную лексику, едва ли удивительно, что в литературе допускается более чем одно толкование этого вопроса. «Одни из лучших английских авторов в области торговли», — как признает Адам Смит, цитируя Томаса Мала и Джона Локка, — начинали с замечания, что богатство страны состоит не только в ее запасах золота и серебра, а еще в земле, строениях и всякого рода потребительских благах; однако в ходе их рассуждений земля, строения и потребительские блага, похоже, выпадают у них из памяти, и их доводы частенько сводят богатство к золоту и серебру». Оценивая величину имущества в Англии конца XVII в., Уильям Петти заключает, что общее количество денег составляло менее 3% совокупной собственности. В своем «Трактате о налогах и сборах» (1662) неограниченному накоплению драгоценных металлов он противопоставил тезис, который мы называли доктриной потребностей торговли по отношению к количеству денег: «Для того, чтобы нация могла осуществлять торговые операции, необходимо наличие определенной меры и подобающей пропорции, превы­шение или недостижение которой приносит одинаковый урон». Тем не менее это не помешало более поздним авторам ставить знак равенства между количеством денег и национальным богатством или призывать к перманентному поддержанию активного торгового баланса.

Можно процитировать умеренных меркантилистов, не отождествлявших деньги и капитал и вслед за Аристотелем подчеркивавших чисто условную природу денег, но также справедливо и то, что почти все меркантилисты питали иллюзию о том, что деньги есть в некотором роде «важнейшее средство». Деньги — это «жизнь коммер­ции», «насущный дух торговли», или, словами Бэкона, «как навоз — плохи лишь, пока лежат без дела». Такого рода одушевленная образность была резюмирована в доктри­не XVIII в. о том, что «деньги стимулируют торговлю», но она была в ходу столетиями прежде без какого-либо явного теоретического обоснования. Б конце концов обсуж­дать этот вопрос бесцельно, ибо отсутствие устоявшейся терминологии в литературе того времени делает почти невозможным проведение различия между аксиоматиче­ской идентификацией денег и богатства и более общим предположением, что увели­чение одного всегда приводит к увеличению другого.

1. Механизм золотоденежных потоков Если меркантилизм в своих наиболее разработанных версиях не смешивал денег и капитала, откуда тогда всеобщая озабоченность того времени активным торговым балансом? Какие блага сулит стране превышение экспорта над импортом? Опять же, отсутствие общепринятой терминологии и протоаналитический характер научных трудов делают затруднительным определение того, что подразумевал автор, говоря о желательности превышения экспорта над импортом. Имеется ли в виду нечто не менее нелепое, чем утверждение, будто активное сальдо торгового баланса есть един­ственный источник богатства нации, или что оно — единственная выгода, получаемая страной от внешней торговли, или это не более чем словесная формулировка для обоснования мероприятий, считающихся выгодными по другим причинам? Какова бы ни была точная интерпретация, мысль о том, что превышение экспорта над импортом есть показатель экономического благосостояния, может считаться основным заблуж­дением, проходящим через все труды меркантилистов. Это превосходно демонстриру- етназвание книги Т.Мана: «Богатство Англии во внешней торговле, или баланс нашей внешней торговли как принцип нашего богатства» (1664). Но отвергалась даже эта констатация основного заблуждения меркантилистов. Один из исследователей анг­

лийского меркантилизма Е.А.Дж.Джонсон заявил, что «основной предмет интереса меркантилистов состоял в создании эффективных факторов производства» и что «и десять процентов трудов английских меркантилистов не посвящены злополучной доктрине торгового баланса». Это заявление Вайнер парировал так: «на основе про­чтения трудов английских меркантилистов я пришел к выводу, что и десять процентов этих работ не свободны от явно выраженного или подразумеваемого отношения к состоянию торгового баланса и мерам, посредством которых он может быть улучшен». Конечно, нет никакой ошибки в самой заботе о состоянии торгового баланса. Что отличает меркантилистские теории, так это фиксация на торговом балансе и стрем­ление к поддержанию дисбаланса торговли в длительной перспективе.

Платежный баланс всегда должен быть сбалансирован, так как это не более чем бухгалтерское равенство дебета и кредита (мы говорим о «дефиците» и «активном сальдо» в международных платежах, но только исключая определенные статьи дебета и кредита из набора счетов, которые, взятые в совокупности, всегда должны быть взаимно уравнены). Но торговый баланс не обязательно должен быть уравновешен. Страна получает доход от международного обмена посредством: (1) зримого экспорта товаров, (2) незримого экспорта услуг, (3) экспорта драгоценных металлов или (4) импорта капитала в форме либо иностранных инвестиций внутри страны, либо при­былей на свои инвестиции за рубежом, либо иностранных займов. Страна расходует на международный обмен: (1) зримый импорт, (2) незримый импорт, (3) импорт драгоценных металлов и (4) экспорт капитала в виде заграничных активов. Эти четыре статьи в совокупности всегда уравновешены. Если этого не происходит с первыми тремя статьями, разница проявляется в экспорте или импорте капитала. Когда меркантилисты говорят об активном сальдо торгового баланса, они все-таки имеют в виду превышение экспорта, зримого и незримого, над импортом, призывая либо к привлечению золота в страну, либо к предоставлению кредита зарубежным странам, т. е. экспорту капитала. Иными словами, они не проводили четкого различия между тем, что сегодня называется «счет текущих операций» и «счет движения капиталов» в платежном балансе.

Классики никогда не сомневались в том, что аргументы их предшественников в пользу постоянного превышения экспорта над импортом основывались на смысловой путанице: чего бы ни надеялись достичь меркантилисты активным торговым балан­сом, все это давало лишь мимолетный эффект. Еще в 1630 г. Томас Ман понял, что приток в страну драгоценных металлов поднимает внутренние цены, и доктрина «продать дороже, купить дешевле» оборачивается против самой страны. Кантильон и Юм вновь сформулировали этот вывод в XVIII в. и примерно за столетие «механизм золотоденежных потоков» обеспечил окончательное опровержение меркантилист­ских принципов. Аргументы были такими: чисто автоматические механизмы способ­ствуют «естественному распределению денежных металлов» между торгующими странами и установлению таких уровней внутренних цен в них, что экспорт каждой страны становится равным ее импорту. Любые дополнительные объемы добычи золота в отдельной стране повысят уровень внутренних цен относительно других стран. В результате превышение импорта над экспортом должно оплачиваться оттоком золо- та¹. Процесс продолжается до тех пор, пока во всех торгующих странах не установится новое равновесие между экспортом и импортом, соответствующее более высокому предложению золота. Так как внешняя торговля и золото подобны воде в двух сооб­щающихся сосудах, которая постоянно стремится находиться на одном уровне, пол­итика погони за активным торговым балансом сама себя отменяет.

Все элементы, составляющие эту теорию саморегулирующегося механизма рас­пределения драгоценных металлов, были известны уже в XVII в. Томас Мая показал, что любое чистое пассивное или активное сальдо баланса по текущим операциям, зримым и незримым, должно финансироваться оттоком или притоком драгоценных металлов и, следовательно, объемы экспорта и импорта зависят от соотношения уров­ней цен в различных странах. В1690 г. Джон Локк ясно показал, что цены изменяются в определенной пропорции к количеству денег в обращении. Требовалось только

связать эти мысли воедино и прийти к выводу, что нет никакой необходимости забо­титься о долгосрочном состоянии торгового баланса. Хотя Адам Смит и не ссылался на механизм золотоденежных потоков в «Богатстве народов», как отмечает Вайнер, это одна из великих загадок истории экономической мысли, так как Смит обсуждал этот вопрос в своих более ранних «Лекциях», именно эти аргументы побудили клас­сиков отвергнуть писания меркантилистов как путаные и внутренне противоречивые.

Классики могли бы добавить, что энергичный протекционистский дух того време­ни подвиг многих меркантилистов использовать доводы «баланса труда» в пользу ограничений на импорт вне всякой связи с торговым балансом или же взывать к последнему лишь для того, чтобы усилить первый. Считалось общепринятым, что импорт должен состоять из сырья и полуфабрикатов, произведенных с интенсивным применением капитала, тогда как экспорт — из конечного продукта, произведенного с интенсивным применением труда, на том основании, что чистый экспорт труда поддерживает занятость внутри страны и увеличивает «доход от зарубежных источ­ников» (foreign-paid incomes). К этому знакомому протекционистскому аргументу добавлялись доводы военного и стратегического толка, а также о защите неокрепшей промышленности. Следующему поколению, наряду с автоматическим механизмом золотоденежных потоков открывшему закон сравнительных издержек, это представ­лялось ошибкой, помноженной на другую ошибку.

1. Защита меркантилизма Суровый приговор, вынесенный ошибкам меркантилистов классической теорией, пре­бывал неоспоренным в течение столетия. Релятивистское толкование меркантилизма вынуждено было выжидать вплоть до возрождения протекционизма в Европе и раз­вития немецкой исторической школы. Сначала Рошер и Шмоллер, а затем их англий­ские последователи Каннингем и Эшли поднялись на защиту меркантилистской пол­итики как вполне рациональной, пригодной для достижения определенных желаемых результатов, в частности национальной автаркии и усиления государственной вла- сти². Эти результаты даже сейчас считаются вполне разумными для своего времени. Такая интерпретация широко распространилась среди историков экономической мысли. Когда Адам Смит в одном месте осторожно заметил, что «оборона важнее благосостояния», он высказывал точку зрения, согласно которой меркантилисты дол­жны восприниматься всерьез. Эта позиция помогает пролить свет на одно из главных убеждений эпохи меркантилизма: цель государственного строительства может быть достигнута ослаблением экономической мощи соседних государств в той же степени, если не в большей, как и усилением собственной. Локк выразил это так: «богатство» означает не просто большое количество золота и серебра, а большее в сравнении с другими странами. Действительно, большинство меркантилистов придерживались той точки зрения, согласно которой экономические интересы наций взаимно антаго­нистичны, как будто бы в мире имеется фиксированное количество ресурсов, которые одна страна может заполучить только за счет другой. Это объясняет, почему они не стеснялись защищать политику «разори соседа» (beggar-my-neighbour) или выступать за сокращение внутреннего потребления как цель национальной политики.

Даже если допустить, что государственное могущество являлось единственной целью политики меркантилизма, при том что богатство обладает ценностью лишь в качестве подспорья этому, — интерпретация, которую Вайнер считал сомнительной, — этого мало для того, чтобы снять с знамен меркантилистской теории клеймо умст­венной ошибки. Для рассмотрения полного расцвета апологетики мы должны обра­титься к вызывающим «Заметкам о меркантилизме» в «Общей теории» (1936) Кейнса. Как только на м и осознано, что экономическая система не стремится автоматически к состоянию полной занятости, утверждал Кейнс, классическая доктрина, направлен­ная против политики протекционизма и базирующаяся на преимуществах междуна­родного разделения труда, во многом утрачивает свою силу: «Но если говорить о вкладе в искусство государственного управления экономической системой в целом и обеспечения оптимального использования всех ресурсов этой системы, то ранние представители экономической мысли XVI и XVII вв. в некоторых вопросах достигали практической мудрости, которая в оторванных от жизни абстракциях Рикардо была сначала забыта, а потом и вовсе вычеркнута». Кейнс заявил, что озабоченность мер­кантилистов приливом золота в страну являлась не навязчивой ребяческой идеей, а интуитивным ощущением связи между обилием денег и низкими процентными став­ками. Более того, на всем протяжении человеческой истории склонность сберегать преобладала над побуждением инвестировать, и меркантилисты достойны похвалы за понимание того, что слабость побуждения инвестировать есть ключ к решению эко­номических проблем. Когда прямые государственные капиталовложения или валют­ное регулирование невозможны, как это и было накануне Нового времени, лучшее, что может быть сделано, — это поощрение инфляции через поддержание активного торгового баланса: превышение экспорта над импортом поддерживает цены, а прилив золота, усиливая предложение денег, снижает процентные ставки и тем самым стиму­лирует инвестиции и занятость. Кейнс считал это «зерном научной истины в меркан­тилистской доктрине».

1. Предтечи Кейнса?

Без сомнения, английские экономисты XVII и XVIII вв. часто кажутся как бы пред­шественниками Кейнса. Они осуждали «замораживание денежных средств» (locking up money), превращающее их в «мертвый груз» (dead stock); они упорно твердили о расходах на приобретение предметов роскоши и предлагали программы обществен­ных работ для облегчения положения «лишних людей»; а множество высказываний, в которых стремление к золоту соединяется с верой в благотворные последствия его для отечественной промышленности, воистину поражает. Однако это не означает, что ученые того периода придерживались протокейнсианского понимания совокупного эффективного спроса. Представляется, что кейнсианская апология меркантилизма опирается отчасти на современный вывод о том, что устойчивый активный торговый баланс должен сопрягаться с экспортом капитала как компенсирующим фактором, поглощающим избыточные сбережения внутри страны. Но заграничные инвестиции не играют никакой роли в меркантилистском анализе, и до Джеймса Стюарта (1767) нет примеров аргументации в пользу поддержания устойчивого потока заграничных инвестиций. Однако главное слабое место в кейнсианской апологии, как указал Хек- шер, критикуя «Замечания о меркантилизме», это убежденность в том, что безрабо­тица в эпоху меркантилизма качественно аналогична технологической и цикличе­ской безработице, которой периодически подвержена экономика индустриальных держав. Безработица, вызванная снижением инвестиций в основной капитал, факти­чески не была известна до Промышленной Революции. В XVII в. в Англии, с ее преимущественно аграрной экономикой, безработица большей частью проистекала от сезонного характера сельскохозяйственного производства или случавшихся неуро- жайныхлет. Даже в промышленности безработицав основном была сезонной, подобно тому как зимний ледостав или весеннее половодье приостанавливают работу водяных мельниц. Торговый кризис мог бы вызвать циклическую безработицу, которая требо­вала бы специальных мер для облегчения ситуации, но не тот вид безработицы, который привлекал внимание меркантилистов — • добровольная безработица, абсо­лютное нежелание работать в мастерских и на фабриках и явное предпочтение досуга высоким заработкам; проблема была не в кейнсианской вынужденной безработице, а в том, что изящно именовалось «леностью и развращенностью населения».

Здесь поднимается вопрос, который еще возникнет в процессе нашего анализа: о различии между понятиями, названными безработицей по Марксу и по Кейнсу. По­нятие «кейнсианская безработица» обозначает ситуацию, когда поток инвестиций недостаточен, чтобы поглотить сбережения, осуществляемые при уровнях дохода, соответствующих условиям полной занятости. По причине относительного избытка физического капитала норма прибыли слишком мала, чтобы стимулировать инвести­ции, требуемые для обеспечения полной занятости. Безработица, по Марксу, есть результат нехватки капитала относительно предложения труда; неадекватное соот­

ношение факторов производства и ограниченные технологические возможности за­мещения капитала трудом не позволяют абсорбировать весь предлагаемый объем рабочей силы, даже когда производственные мощности используются полностью. Безработица, по Марксу, — результат либо избыточного роста населения, либо слиш­ком низкого уровня доходов, да еще в сочетании с примитивными негибкими техно­логиями, чтобы вызвать адекватный поток инвестиций. Слишком низкий уровень бережливости, а не недостаточность эффективного спроса сдерживает рост выпуска продукции. Безработица, по Марксу, — проблема структурная, а не циклическая, и потому активная денежная политика государства, эффективная для борьбы с кейнси­анской безработицей, просто вызовет инфляцию, не приведя к установлению полной занятости. В обоих случаях сходны лишь симптомы, но не лекарства, так как природа болезни совершенно разная. Из сказанного следует, что аналогия проблеме безрабо­тицы, как она описывается в меркантилистской литературе, — не неполная занятость в развитой капиталистической экономике, но явная или скрытая безработица совре­менных перенаселенных и слаборазвитых стран Азии, Африки и Латинской Америки. Кейнсианское толкование меркантилизма — это не более чем еще один пример склонности Кейнса оценивать все предшествующие теории с точки зрения его собст­венной и распространять современные ему проблемы на всю человеческую историю.

Когда авторы XVII — XVIII вв. прославляли расходы богатых на предметы роско­ши, они были твердо убеждены, что «роскошная жизнь» формирует потребности и порождает денежные стимулы. Недостаточно развитая экономика с примитивными рынками труда, как мы знаем из современного опыта, весьма располагает к мысли, что на высших классах общества лежит обязанность обеспечивать рабочие места, содер­жать пышную свиту «челяди». Доктор Джонсон так выразил общее для XVIII в. мнение: «Нельзя тратить деньги на роскошества, не делая блага бедным. Более того, лучше тратить деньга на роскошества, чем раздавать их; ибо, тратя, вы стимулируете промышленность, тогда как раздача оставляет деньги в бездействии». Что касается одобрения меркантилистами общественных работ, то оно часто основывалось не более чем на вере в магическую силу государственных мероприятий просто потому, что последние предпринимаются в общественных интересах. Порой торговые депрессии побуждали авторов выступать за общественные работы, и в безыскусной манере той эпохи рекомендации, направленные на смягчение сиюминутной проблемы, могли выражаться как постоянные предписания. Литературные источники не дают основа­ний предположить, что заинтересованность в увеличении занятости проистекала из понимания безработицы как недостаточности эффективного спроса. Хуже того, эти схемы рекомендовались без всякого внимания к необходимости стимулирования сбе­режений и перемещения их к потенциальным инвесторам.

1. Рациональные элементы теории меркантилизма

Несмотря на убедительную критику Хекшером неисторического толкования Кейнса, его собственный анализ меркантилизма отражает полностью абсурдное раздражение всем, что хотя бы немного отдает экономическим детерминизмом. Он не только приписывает каждое меркантилистское положение мощному влиянию ошибочных экономических идей, но доходит до утверждений типа: «не существует абсолютно никаких оснований полагать, будто меркантилисты создали свою собственную систе­му ... на основе каким-либо образом приобретенного какого бы то ни было знания реальности», что являет собой идеальный пример безапелляционности. Верно, что меркантилисты в действительности мало интересовались практическим использова­нием благородных металлов на военные нужды или для конечного экспорта; и они жаждали золота не из-за нехватки его для чеканки монет. Конечно, недостаток денег был весьма распространенной жалобой того времени, но даже меркантилисты пони­мали, что подлинный их недостаток может быть смягчен снижением веса монет или эмиссией бумажных денег и что в таких жалобах частенько смешивались плохое ведение валютного дела — нехватка монет определенного номинала и ужесточение кредита в периоды вялой торговли. Но недавно британский историк Чарльз Уилсон представил свидетельства в пользу того, что стремление обладать твердым денежным средством в эпоху меркантилизма имело определенные достоинства, применительно к тогдашним обстоятельствам, которые позже исчезли. Условия британской торговли со странами Балтики и Ост-Индией делали необходимым для поддержания внешне­торговой ликвидности некоторое накопление благородных металлов. По причине неразвитости тогдашнего международного денежного рынка Англия не производила практически ничего, что могло бы быть экспортировано³. Для приобретения пшеницы стран балтийского бассейна и индийских «специй» — слово «специи» в то время обозначало не просто приправы, а все восточные товары, такие, как шелковые и хлопчатобумажные ткани, красители, сахар, кофе, чай и селитра, адекватные замени­тели чему не могли быть произведены в Европе, — Британии приходилось в колони­альной торговле делать упор на экономию драгоценных металлов. Таким образом, экономическая обстановка в мире эпохи меркантилизма не позволяла вести торговлю на основе многосторонних расчетов и требовала системы двусторонних соглашений.

Отвечая на этот довод Уилсона, Хекшер заметил, что международные рынки XVI и XVII вв. были достаточно развиты, чтобы позволить валютный обмен, но согласился с тем, что меркантилисты имели веские основания беспокоиться об индийском канале утечки серебра. Как бы то ни было, эта дискуссия наводит на мысль о существовании не предполагавшегося ранее рационального зерна в воззрениях меркантилистов.

Можно только удивляться тому, что сами меркантилисты никогда не обращали внимания на особенности торговли со странами Балтики и Ост-Индией. Скорее всего, они не видели в этом ничего необычного. Теория меркантилизма в целом часто подразумевает, не оговаривая особо, те представления о реальном мире, которые, похоже, были настолько очевидны для того времени, что не стоили упоминания. Статическое понимание экономической деятельности как игры с нулевой суммой (выигрыш одного — человека или страны — является проигрышем другого), молча­ливое допущение ограниченности потребностей, неэластичности спроса, слабости денежных стимулов — очевидно, что все эти представления были присущи доиндуст- риальной экономике, привычной к столь малому росту производства и населения, что им можно просто пренебречь. Во времена, когда доход от внешней торговли был делом случая, — а именно такова эпоха пиратского империализма, — когда внутренняя торговля ограничивалась несколькими населенными пунктами и велась только спо­радически и когда практически неизвестны были регулярная занятость и фабричная дисциплина, что может быть естественнее мысли, будто лишь политика «разори соседа» обогатит нацию, что активный торговый баланс воплощает в себе чистую прибавку к объему продаж на ограниченном внутреннем рынке и что более высокая заработная плата снизит, а не повысит предложение труда? Такого рода общие пред­ставления об экономической действительности столь прочно коренились в реальном мире, что едвали нуждались в констатации, итолько они объясняют, почему разумные люди могли придерживаться теорий, выдвигавшихся в ту эпоху.

Это не означает, что неправильные понятия или даже откровенные ошибки не играли никакой роли. В конце концов доктрина торгового баланса уже в XV в. имела хождение, а выдвигалась время от времени еще в XIV в. Мысль о том, что золото обеспечивает «военную мускулатуру», была по-настоящему привлекательна во вре­мена Генриха VIII, и когда последний промотал государственную казну, эта идея устояла, питаемая разумной боязнью неопределенности в эпоху, когда кредитные институты еще были мало развиты. Протекционистские настроения, популярные во все времена, — особенно тогда, когда государственное регулирование внешней торг­овли считается само собой разумеющимся, — под влиянием аналогии между государ­ственными и частными финансами легко соединяются с невинным отождествлением денег и богатства, древнейшим из экономических заблуждений. Необразованные авторы, подхваченные потоком общественного мнения, обнаружили поразительные и подчас убедительные основания для защиты от обывателя меркантилистской эконо­мической науки и в схватке с логическими следствиями своих презумпций явили экономическую теорию во младенчестве. Здесь бездна возможностей для релятивист• ских и абсолютистских толкований: меркантилистское «видение» реальности, с одной стороны, а с другой — по существу примитивный анализ, грешащий чаще умолчен- ным, чем изреченным.

ПРЕДШЕСТВЕННИКИ XVIII ВЕКА

Исследователи английского меркантилизма со времен Юма ломали голову над не­способностью меркантилистов понять, что их цели противоречили сами себе. Томас Ман мог писать, что «все согласны с тем, что обилие денег в Империи приводит к удорожанию отечественных товаров» и что «как только обилие денег приводит к удорожанию товаров, тогда уменьшается использование и потребление последних», хотя без колебаний отстаивал неограниченное накопление «твердых» денег. Неволь­но напрашивается утверждение, что Ман не уяснил до конца смысла количественной теории денег. Но в таком случае как получилось, что идеи меркантилизма уцелели в XVIII в., после того, как Локк продемонстрировал обратную пропорциональность ценности денег и их количества? Загадка усугубляется, когда выясняется, что очень немногие из меркантилистов делали ошибку, отстаивая активный торговый баланс как ценовой метод инфляции. Хекшер обнаружил в научной литературе больше свидетельств в пользу инфляционных настроений, чем Вайнер, однако факт остается фактом — даже в XVIII в. апологеты бумажных денег и эмиссионных банков в действительности не хотели повышения цен.

б.   Меркантилистская дилемма и количественная теория денег Разрешение дилеммы лежит в характерной для меркантилистов доктрине о том, что деньги «ускоряют» торговлю, увеличивая скорость обращения товаров. Согласно зна­менитому уравнению обмена, MV =РТ, количество денег (М), умноженное на коли­чество раз, когда они сменяют хозяина за определенный промежуток времени (V), тождественно равно совокупному объему товарной массы (Т), умноженному на сред­ние цены этих товаров (Р). Это тождество, соотнося переменные определенным обра­зом, становится теорией. Количественная теория денег — это доктрина, связывающая Ми Р при том, что Ткаким-либо образом определяется естественными факторами, а V задается особенностями осуществления платежей и финансовыми институтами экономики. Мы не стремимся отдать должное сложности количественной теории денег XIX в. с помощью этой формулировки, но она достаточна для целей настоящего анализа. Суть в том, что эффект, оказываемый Мна Т, меркантилисты выделяли в большей степени, чем эффект, оказываемый Мна Р. В центре количественной теории XVII—XVIII вв. лежало утверждение, что «деньги стимулируют торговлю»: увеличе­ние предложения денег сопровождается ростом спроса на них и, следовательно, имен­но объем торговли, а отнюдь не цены, подвергается непосредственному воздействию притока золота. Меркантилисты не принимали во внимание саморегулирующийся механизм Юма, так как они иначе интерпретировали количественную теорию.

В первоначальной формулировке Локка, количественная «теория» просто утвер­ждает, что уровень цен всегда пропорционален количеству денег, понимаемому с учетом «скорости их обращения». Коэффициент пропорциональности в каждом слу­чае, конечно, зависит от объема торговли. Это скорее трюизм, нежели теория, но этот трюизм может быть полезен, так как он подчеркивает функцию денег как средства обращения. Сравниваются два потока: общее количество денегв обращении за данный промежуток времени и совокупный объем торговли за это же время, и таким образом демонстрируется, что абсолютное количество денежных средств не имеет никакого значения с точки зрения богатства нации. Деньги специфичны тем, что, выступая исключительно в роли средства обращения, они не обладают никакой «внутренней» (intrinsic) ценностью. Этот довод явно разрушителен для меркантилистских принци­пов, но Локк тем не менее оставался меркантилистом, ибо он считал, что любой стране выгодно иметь в запасе денег больше, чем имеют другие страны.

Давид Юм, не признававший, что количественная «теория» в постановке Локка предполагает рассмотрение при прочих равных условиях различных объемов денеж­ной массы, т. е. когда предложение денег изменяется скачкообразно, а не последова­тельно, предложил идею причинной связи М и Р. Он сформулировал следующую общепринятую теперь версию: когда Т и ^нечувствительны к денежным изменениям, М и /’будут изменяться взаимно пропорционально. Пока деньги — не более чем мера ценности и средство обращения, даже это теоретическое утверждение — всего лишь тавтология. Но как только мы признаем спрос на деньги как на меру сохранения ценности, — а это ключ почти ко всем дискуссиям в области денежной теории, — Ми Р не обязательно будут изменяться пропорционально друг другу: Р изменяется соот­ветственно М, когда сравниваемые начальное и конечное состояния системы равно­весны. Это современная, в терминах сравнительной статики, формулировка количе­ственной теории денег (о которой подробнее ниже). Трудно сказать, было ли у Локка такое понимание. В любом случае Юм интерпретировал выводы Локка в динамике, и так же в XVIII в. поступали все остальные. Количественная «теория», в смысле определенной и абсолютно жесткой связи между М и Р, в то время понималась как могущее быть доказанным и действительно очевидное утверждение, относящееся к реальному миру. «Ценовая революция» XVI в. — ни больше ни меньше — восприни­малась как неопровержимое свидетельство причинной взаимосвязи между изменени­ями М и Р. С этой путаницей между сравнительной статикой и динамикой мы будем

вновь и вновь сталкиваться в истории экономического анализа.

1. 7.    Теория ползучей инфляции

Очевидно, что к 1700 г. ни один ученый не мог игнорировать тот факт, что призыв к перманентному притоку драгоценных металлов допускает противоречие в понятиях. Действительно, все авторы XVIII в. отстаивали постоянство активного торгового ба­ланса на том основании, что цены не обязательно растут, когда для обеспечения больших объемов торговли используются дополнительные объемы серебра и золота. Хотя само по себе количество денег не имеет совершенно никакого экономического значения, процесс увеличения количества денег в обращении может оказать значи­тельное воздействие на рост производства. Эти авторы придерживались скорее не количественной теории ценности денег, а денежной теории объема торговли и уровня занятости.

Возможно, наиболее ярким представителем доктрины «деньги стимулируют тор­говлю» был так называемый бумажноденежный меркантилист Джон Лоу (John Law). Аргументация его труда «Анализ денег и торговли» (1705) — так же как и работ Якоба Вандерлинта «Деньги соответствуют всем вещам» (1734) и епископа Беркли «Вопро­шающий» (1737) — по сути, основывается на увеличении доли прибыли в ценах и предпосылке, будто «прирост денег вовлекает в дело ныне праздных людей». Лоу использует доктрину Петти о потребностях торговли, чтобы показать, что дополни­тельное количество благородных металлов или бумажных денег будет поглощено заемщиками благодаря широким возможностям извлечения прибыли, и полагает, что доходы, выплаченные ранее незанятым, дадут толчок новой волне потребительского спроса. Поскольку кредит дешевеет, постольку полученная прибыль и продажи рас­тут, не приводя к росту цен; Лоу считал, что цены на самом деле могут даже и снизиться. Очевидно, что выводы Лоу предполагают высокую эластичность предло­жения товаров, когда небольшое увеличение цены приводит к значительному росту предложения. Сам Лоу сознавал необходимость такого рода допущения. В случае, когда речь идет о скоропортящихся товарах, он явно подразумевает горизонтальность кривой предложения, т. е. «при увеличении или снижении спроса на них их ценность остается неизменной или почти неизменной», тогда как для товаров длительного пользования он принимает отрицательную эластичность предложения: с увеличени­ем спроса они становятся «менее ценными».

Хотя доктрина Лоу откровенно противоречит количественной теории денег, тем не менее она вполне совмести: рсиями. Лоу подчеркивал   необхо-