Топорков А. Русский эротический фольклор

ОГЛАВЛЕНИЕ

СЕКСУАЛЬНОЕ В СВАДЕБНОМ ОБРЯДЕ

Дошедшие до нас описания русской свадьбы1, а также имеющиеся в нашем распоряжении научные разыскания позволяют говорить о том, что свадебный обряд представляет собой очень непростой предмет для исследования.
Поскольку свадебный ритуал является органической частью многовековой истории человечества и за время своего существования вобрал в себя несколько культурных слоев, серьезное исследование этого явления не представляется возможным вне его хронологического и культурного контекстов.
Сохранив в себе архаическую суть языческих верований земледельца, а также элементы христианского мировоззрения, свадебный обряд являет собой феномен двоеверия — отражения той религиозной модели мира земледельца-язычника-христианина, которая обнаружила
Наблюдения, изложенные в данной статье, основываются лишь на анализе того реконструированного типа свадебного обряда, который сложился до XX века, так как современный свадебный обряд, пережив языческую, языческо-христианскую, «социалистическую» реальности, утратил все свои прежние смыслы, оставив лишь юридическую санкцию (регистрация в ЗАГСе) да атмосферу праздника (свадебный стол).
149
себя и в других ритуалах восточных славян, указывая тем самым на их смысловую общность.
Хотя реконструкции семантики и структуры свадебного обряда посвящены работы многих исследователей, до монографического научного описания обряда еще далеко, так как слишком много белых пятен остается на его «географической» карте. Одио из таких белых пятен — вопрос о сексуальных ритуалах и текстах свадьбы.
Прежде всего надлежит констатировать, что мы располагаем весьма незначительным числом таких ритуалов и текстов. Как правило, в описаниях свадебных обрядов указывается множество мельчайших энтногра-фических подробностей (действия, одежда, еда, свадебные чины и т. д.), но информацию о первой брачной ночи обычно обходят молчанием, сразу переходя к описанию так называемых «утренних» обрядов.
О причинах такого замалчивания можно высказать несколько предположений. Вероятно, изначально, в языческой среде, эта область жизни (половые отношения) была сакральной, а следовательно, табуированной, тем более в свадьбе, где coitus — первопричина продолжения рода; информация эта не подлежала оглашению вне обряда.
С введением на Руси христианства все проявления языческих верований стали осуждаться, подвергаться гонениям и запрету, сексуальные же — в особенности. В результате формирования нового (неязыческого) сознания сексуальные тексты были маркированы как антикультурные (бесовские, сквернословные, неприличные, непристойные, срамные, постыдные, грубые и т.п.). К тому Hie за давностью лет стал забываться и самый смысл архаических языческих ритуалов и текстов, и старинные обряды, превратившись в «предрассудки вековые», были изгнаны из употребления. Такое «тройное табу» (языческо-сакральное, христианское'и современное) закрыло для исследователей целый пласт свадебной народной культуры (чего, к счастью, не случилось с другими фольклорными жанрами: сказками, пословицами, частушками, загадками1).
Следует заметить, что и в настоящее время запись текстов с сексуальной семантикой затруднена. Лишь после длительного знакомства, после установления до-
1 См. об этом: Успенский Б. А. Мифологический аспект русской экспрессивной фразеологии.— В кн.: Успенский Б. А. Избранные труды в 2-х томах, т. 2. М., 1994.
150
верительных отношений, после продолжительных уговоров исполнители решались на то, чтобы сообщить подобную информацию, да и то с оговорками: «Это страмно, суковато тут, дак говорить лё?» А многие и вовсе отказывались, ссылаясь на неприличность текстов. Но если тексты все же удавалось записать, их невозможно было опубликовать — вступало в силу табу печатной цензуры: все «матюкальное» оставалось лежать в архивах. Так, известная исследовательница свадебного фольклора Н. П. Колпакова в своей статье 1928 года отмечала, что за столом на свадебном пиру наряду с величальными песнями поется «известное количество» «совершенно невозможных для опубликования песен» — «невозможных» в сиду их «крайней рискованности»1. Это «известное количество» текстов, записанных Н. И. Колпаковой, не опубликовано до сих пор, как и многие другие тексты подобного рода.
В силу вышеозначенных причин реконструирование той части обряда, которая связана с сексуальной семантикой, представляет определенные трудности, что, естественно, не может не влиять на результаты исследования.
Итак, рассматривая свадебный обряд в контексте языческой семантики, мы прежде всего должны заметить, что все основные мировоззренческие установки язычника-земледельца проецируются и на брачный ритуал. Сексуальное начало как непременное условие воспроизводства жизни занимало в сознании земледельца значительное место, что и нашло свое отражение в многочисленных ритуалах.
Свадебный обряд, предназначенный для соединения двух особей с целью продолжения рода, осмыслялся язычником в общем мифологическом контексте: жизнь есть бесконечное движение по кругу с процессами смерти — возрождения.
Мать сыра Земля была одной из главных богинь языческого славянского пантеона2. Земля рождала жизнь: умершее в земле зерно должно было возродиться и дать новый плод, языческие ритуалы должны были
1 Колпакова Н. П. Свадебный обряд на р. Пинеге.— В кн.: Крестьянское искусство СССР. Искусство Севера, вып. 2. Л., 1928, с. 157.
2 См.: Иванов В. В., Топоров В. Н. Славянская мифология.— Мифы народов мира, т. 2. М., 1982, с. 450—456.
151
сакрально способствовать этому процессу. Поклонение Земле и ее плодам нашло свое прямое и отчетливое выражение в календарных ритуалах1, свадебный же ритуал оперировал земледельческими аналогами, «учитывая» социальное устройство человеческого общества: человек отличается от растения и животного, но механизмы воспроизводства жизни у них общие.
Именно социальное начало послужило причиной создания такого явления, как обряды перехода (инициации, посвящения), и свадьба, несомненно, принадлежит к ритуалам такого рода, ибо она одновременно была и возрастным переходом (на Руси женили парня и девушку сразу после наступления половой зрелости), и переходом из группы нерождающнх в группу рождающих. Переход в новый статус был возможен только через сакральный свадебный ритуал, в основе которого лежало общее мировоззренческое правило: рождение в новом статусе невозможно без уничтожения старого статуса.
В свадебном обряде посредством ряда символических действий девственность (нерождающее) должна была быть подвергнута ритуальной смерти, и только после этого возможно было возрождение невесты в качестве женщины (рождающей)2. Coitus имел целью одновременно и дефлорацию, и зачатие-оплодотворение; но хотя основной смысл обряда сводился именно к этому, его ритуальное оформление было очень сложным. Обряд этот представлял многодневное действо («игру», «спектакль», «оперу», со своим сценарием, регламентированным набором амплуа, песнями, причитаниями, приговорками, плясками, обрядовой едой и т.п.) и происходил в праздничной атмосфере: новое зачатие было торжеством для всего рода.
Свадьба существовала как бы в двух пространствах: реальном, мирском, и священном, символическом. В сознании земледельца сакральный смысл ритуала был неотделим от реального, одно без другого просто не
1 См.: Пропп В. Я. Исторические основы некоторых русских религиозных празднеств.— Ежегодник Музея истории религии и атеизма, вып. 5. М,— Л., 1961; Пропп В. Я. Русские аграрные праздники. Л., 1963.
2 См.: Варганова В. В. Плач и смех в жанровой системе пинеж-ского свадебного обряда.— Вопросы жанра и стиля в русской и зарубежной литературе. М., 1979, с. 3 — 11.
152
могло существовать1. Соответственно сексуальные тексты и ритуалы свадьбы включали в свою семантику все эти смыслы.
Тексты и ритуалы с сексуальной семантикой делятся на два типа: одни из них описывают происходящее только через символические аналоги, другие сочетают символы с прямыми называниями coitus'a и гениталий2. Сразу следует сказать, что тексты с символическим описанием преобладают в обряде, доля же текстов с прямым называнием, с прямыми сексуальными лексемами невелика. Иервое объяснение такого соотношения лежит на поверхности: сексуальные тексты с прямым называнием запрещались, считались «антиповедением», в силу чего их сохранилось мало. В этом суждении есть свои резоны. Но скорее всего соотношение иносказания и прямого обозначения было таким изначально. Показательно, что тексты с прямыми сексуальными лексемами имеют место только во время совершения coitus'a или после него. Причиной тому могла быть сакраль-ность происходящего: тайное, сокровенное, сущностное кодировалось преимущественно через иносказания, что, вероятно, служило магическим оберегом.
Табуированные тексты исполнялись, видимо, до coitus'a. Песня «По полу кила да катается...», иносказательно описывающая совокупление, оперирует растительными символами: penis — кила (опухоль, шишка на, дереве, выплав);3 vagina— шакша (рогожный шалаш на лодке; ягели на пнях деревьев, мшистые космы)4. Действие: кила катается по полу, прикатывается к тысяцкому, потом к молодому князю (жениху) — те от килы «отпираются». Наконец кила прикатывается к молодой княгине (невесте): «Княгиня за килу да в обе руци захватилась, да во черну шакшу <нрзб.>, эта кила да как тут и была».
В песне «Что же ты, тысяцкой, невесел сидишь?..»
1 См.: Элиаде М. Священное и мирское. М., 1994. Об архаической семантике свадебного обряда в контексте других обрядов жизненного цикла восточных славян см.: Байбурин А. К. Ритуал в традиционной культуре. СПб., 1993, с. 65—89.
2 Мы не можем здесь пользоваться понятием мат, ибо в современном словоупотреблении оно имеет смысл ругательства, оскорбления, непристойности, а в свадебном обряде слова, обозначающие coitus и гениталии, никогда не имели бранного смысла.
3 Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка, т. 2. М., 1980, с. 108.
4 Там же, т. 4, с. 619.
153
coitus оформлен через земледельческие атрибуты: «надо керни ковать, надо пашню пахать». Символ penis'a здесь традиционен: «Уж и есть у меня бурушко не езживан, не езживан и не обуздьшан, и хомут не бывал...»1
Табу на прямое называние coitus'a и гениталий предопределило и другой ряд аналогов-символов, представленных бытовыми повседневными реалиями. Любопытно соотношение мужского — женского. С мужской стороны совокупление брачующихся оформляется так: мужчина, управляя конем, пашет плугом (боронит бороной) землю, а с женской стороны половой акт соотносится с сугубо женскими занятиями: толочь зерно в ступе, мешать кашу мутовкой, плести решето, прясть шерсть, подметать сор (перья, черепки) веником, бить горшки. Глаголы иносказательно обозначают coitus, имена существительные — мужские и женские гениталии: конь, борона, пест, мутовка, игла, веник, веретено — аналоги penis'a; земля, зерно, ступа, каша, рукавица, горшок, короб — символы vagin'bi. Все означенные символические ряды являются характерными не только для свадьбы, что подтверждает, например, сравнение текстов свадьбы с загадками и сказками.
Для характеристики текстов второго типа, в которых coitus и гениталии не только табуированы, но и обозначены сексуальными лексемами с прямым называнием, можно привести песню «Тысяцкого жена да на ступе сидит...» и рифмованный приговор «Крюк».
Песня про жену тысяцкого сопровождала ритуальное действие, происходившее во время coitus'a жениха и невесты. Жену тысяцкого (сватью) сажали на ступу, давали ей в руки иголку с ниткой и рукавицы, потом начинали крутить ее на ступе, хором припевая песню. В этом тексте тройной код coitus'a (мелет на ступе, плетет решето и шьет рукавицы) соседствует с его прямым называнием: «редко плетет, да редко мужик женку ебет. Почаще плети, да почаще мужик женку еби». Сакральный глагол в повелительном наклонении магически заклинает то, что происходит в это время на брачном ложе, и представляет собой прямое наставление жениху со стороны женатого и замужнего социума. Иносказание рукавица также «взрывается» в песне прямой сексуальной лексемой: «Рукавицы шьет из семи
1 Рукописный отдел. Сектор фольклора, р. V, к. 12, п. 3, № 3, л. 10.
154
пиздиц». Ритуальное действие, содействие реально происходящему символически мыслится как шитье «усемерённой» рукавицы. Действие это производит женщина, сватья, и семантика его заключается, вероятно, в переделывании девичьих гениталий в женские (напомним, обряд происходит во время coitus'a), тем более что конец текста символизирует аналог coitus'a: «Седьма-то пизда да на иголочке». К тому же число семь сакрально, а в подобной гипертрофированности гениталий ум древнего земледельца видел залог человеческого «плодородия», недаром vagina самой сватьи в одной из кориль-ных песен уподоблена озеру, где «бояре купались, за края хватались», где «мужик боронил да борону потопил», где «судно шло да и дна не нашло». Семантика этого ритуала и песни прозрачна: сватья — женский аналог невесты, она переводит ее во взрослый статус рождающих, так же как тысяцкий переводит жениха. Есть свидетельства, что «матюкальные» песни пелись и тысяцкому, но нам они неизвестны.
Быть может, появление в текстах прямых называний обусловлено и функцией магического заклинания (прямые называния — сакральны), и тем, что жених и невеста уже переведены в статус взрослых, рождающих: для посвященных в тайное действие табу на тайные слова отменялось.
Это предположение подтверждается и анализом другого свадебного текста — это известный в пинежской свадьбе «крюк». Крюк — диалектное название кочерги и одновременно народное жанровое обозначение рифмованного текста — свадебного наставления о правилах поведения всем присутствующим на пиру, и прежде всего молодым. Ритуал этот мог иметь место только после совершившегося coitus'a, о чем прежде всего спрашивал мужик с крюком: «Был ли у вас Фома с красной шляпочкой?» Ему отвечали: «Был». После этого мужик начинал свой «крюк» такими словами: «Скок через порог, едва хуй переволок...» Прямое называние penis'a и гипертрофированность образа заставляют вспомнить и рукавицу из семи пиздиц, и сватью с ее бездонным «озером». И сам мужик с крюком — это как бы олицетворение фачлоса (пинежский Приап), детали его одежды и поведение прямо демонстрируют это: на голове надет алый повойник (женский повседневный головной убор), в руках крюк (кочерга) с нанизанными на нем кольцами; произнося текст, он постоянно пово-
155
рачивается и стучит крюком об пол. Законы ритуала позволяют олицетворенному фаллосу давать посвященному молодому мужу прямые наставления: «Ты, молодой князь, свою молоду жену береги, на улицу не спускай! У нас ребята бравы, у них хуи упрямы, где сгребут, там и ебут»1.
К сексуальным обрядам следует отнести и обряд с бороной, совершавшийся после брачной ночи: моло-дьгх тащили на бороне по земле. Ритуал этот сопровождался песней, но текст ее нам неизвестен. Весьма вероятно, что и в этой песне были прямые называния, ибо целью действия было магическое заклинание плодородия.
Итак, сексуальное в свадебном языческом ритуале мыслилось как сакральное. Тексты с сексуальной тематикой могли иметь место только во второй части обряда (после венчания, в доме жениха), причем тексты с та-буированным, символическим обозначением coitus'a и гениталий могли «освящать» обряд до ухода жениха и невесты на брачное ложе. Во время же свершения coitus'a и после него социум замужних женщин и женатых мужчин, посвящая своих новых членов, совершивших возрастной переход в брачное таинство, снимал запрет на сакральную лексику, о чем свидетельствует появление текстов с прямым называнием coitus'a и гениталий.
Вера ВАРГАНОВА
1 Ср. с вариантом «крюка», где прямые называния сознательно пропущены исполнителем: Обрядовая поэзия Пинежья. М., 1980, с. 82.
ЭРОТИЧЕСКИЙ ФОЛЬКЛОР ВЯТСКОЙ СВАДЬБЫ
Исполнение скоромных песен и приговоров в Под-осиновском и Котельничском районах Кировской области ограничивалось в основном двумя днями свадьбы. Но такие тексты исполнялись иногда и ранее — во время последних предсвадебных обрядов, когда девушка окончательно прощалась с «дивьей красотой» и со своей девичьей жизнью. За неделю до свадьбы (по некоторым сведениям — накануне) проходил девичник. Среди песен, исполняемых на девичнике, встречались и такие:
Не ходите, девки, замуж, Тяжело на первый раз, Все подушки затрясутся, И задрыгает матрас. (I)1
Накануне свадьбы для невесты топили баню, куда она ходила или вместе с подружками, или вместе с матерью. Когда невесту мыли, то приговаривали:
Мойся, усок, Промывайся, усок, Скоро, усок, Тебе дадут мяса кусок. (2)
Собственно свадьба делилась на два дня. Первый день, в свою очередь, состоял из дьух частей: до венца в доме невесты, или так называемая «печальная» часть свадьбы, центральным событием которой являлось про-
1 Цифрами отмечены тексты, которые паспортизированы в примечаниях.
157
щание невесты с родным домом, с подругами и девичеством. В этот период также преобладали песни с символическим изображением перехода и брака, и невеста еще осмыслялась принадлежащей к группе «девиц». Примером обычая, символизировавшего грядущий переход невесты в новый статус, мог служить следующий.
Когда жених с невестой выходили из-за стола, говорилось:
«Камешки нельзя ли за ушки?
Трое по трое
Десятого покроем,—
невесту обнимаешь и взасос целуешь, они считают». (3)
Во второй части первого дня свадьбы (после венца, в доме жениха) наступало время «веселой» свадьбы, и начинали звучать эротические или скоромные тексты. Во время праздничного пира молодьге обязательно должны были целоваться. Считалось, что это способствовало крепости любовных уз и плодородию, изобилию в доме и в хозяйстве.
За столом гости загадьшали, сколько раз молодым целоваться. Иногда приговаривал отец жениха:
Без Троицы дом не строится — значит, 3 раза.
У стола 4 ноги (или у избы 4 угла) — 4 раза.
У руки пять пальцев — 5 раз.
В неделе дак 7 дней — 7 раз.
Трою по трою, десятым покрою — 10 раз. (4)
Вечером дружка или сваха уводили молодьгх на подклеть спать. Вставая из-за стола, дружка говорил:
Кладу рукавичи на поличу, А девичу забираю. (5)
Затем он выводил молодьгх из-за стола, тоже с приговором:
Отец да мати, Благословите детей спати, На подклет вести, За хохол трясти. (6)
158
Или:
Невесту надо на подклет вести, За хохол трясти, (7)
и они уходили. Вдогонку молодым пели скоромные частушки типа:
Молодьге спать пошли, Богу помолилися, Чтобы пуще в одеяле Ноги шевелилися. (8)
Существовали особые плясовые песни, исполнявшиеся только во время свадеб.
Mania в рощице гуляла
Да земляничку брала,
Не слыхала да не видала,
Когда мил подкрался.
Да он подкрался да подобрался,
За рученьку взялся,
Да за правую да за рученьку,
Да повел во лесочек,
Они сели под кусточек,
Легли, полежали,
Да они часу да не лежали,
Да оба задрожали.
Да вот и мать ее, мамаша
Да стала замечати:
«Да ох ты, дочка моя, дочка,
Да чем ты нездорова?»
«В поле была, да горох ела,
Да червоточка съела».
Да уродился червоточек
С руками, с ногами.
Да со руками, со ногами,
Да с серыми глазами. (9)
Утром молодых будили дружка и сваха. Сваха проверяла, честная ли невеста. Свекровь смотрела простыню. В некоторых деревнях свекровь сама подкладывала простыню, на которой спали молодые, чтобы проверить невесту. Если честная, то жениху повязывали красную ленточку на рукав, флажок или платок и на стол стави-
159
ли целую посуду, если нечестная — то битую. В других случаях посуду били и по посуде смотрели, «целая или нет невеста». У жениха спрашивали, какую посуду приносить. «Если невеста честная — крепкую посуду били, а если нечестная — худую посуду приносили». В некоторых местах, если невеста нечестная, «к дуге вместо колокольца лапоть привязывали».
молодьгх «парили», т. е. натаскивали в избу соломы, на нее валили сначала невесту, а сверху жениха и засыпали соломой. Невеста должна была всех гостей-мужчин перецеловать.
Теща подносила блины жениху. На них клали рубаху. Зять должен был сложить блин и укусить в середине двумя зубами. Какая дыра — такая и невеста. Это называлось «распечатать блины». «Если жених с центра блин откусит — честная невеста, нет — нет».
Также с утра пелись песни «похабные», частушки «матюжные»1 и при этом драли полотенца, из них плели кукол и подавали их молодым. «Горшок с кашей ставили в печь. Назывался «перва ночка». Веревочку привяжут и горшок тащат. И ту песню поют, пока тащат. Как всю споют, горшок вытащат». Или: «На стол ставят горшок на один конец, тащат его ко всем гостям. Показывают, какова невеста». В некоторых местах так описывался этот обряд: «Сладкое из пеци тащили с криком: «Это перва ноцка! Перва ноцка!» — и пели матюжные частушки. Тогда же женщины рвали повешенные через грядку полотенца и делали куклы, обычно две: мальчика и девочку. Их на лопате подносили невесте, чтобы у нее были дети».
Когда полотенца драли, говорили:
Пресвятая Божья мати, Помоги платок разорвати, (10)
а потом пели песни:
Вы, ребятушки, восставайте, Да за работушку принимайтесь.
1 Эти песни исполнители часто называли частушками, видимо, из-за их краткости и неограниченного количества при исполнении. Однако они не являлись абсолютно самостоятельными и объединялись в цикл под названием «Дубинушка». Объединяющим началом служил припев, повторявшийся после каждых двух строчек, начинавшийся со слов «Ой, дубинушка» и давший название всему циклу.
160
Припев:
Ой, дубинушка, ухнем, Ой, зеленая сама пойдет. Ура, ура, ура! (11)
Иресвятая Божья матерь, Да подсоби пупом подати. Припев. (12)
Ты баран — крутые рожки, Да протори в манду дорожку. Припев. (13)
На пригорочке сидела Да промеж ноги все глядела. Припев. (14)
Марина долго дивовалась, Да куда целка девалась. Припев. (15)
У Марины целка пропала, Она на солдатский хуй попала.
Припев. (16)
Марина мыло положила, Манда мыло проглотила. Припев. (17)
У Марины платье длинно, Из-под платья сикель видно. Припев. (18)
У Марины платье красно, Да ее выебли напрасно. Припев. (19)
Да у Марины платье бело, Да ее выебли за дело. Припев. (20)
Марина ниточки сучила, Да сатана в манду вскочила. Припев. (21)
6 Русский эротический фольклор 161
Марина, глянь-ка на полицы, Манда гложет рукавицы. Припев. (22)
Коля косит десятину,
Хуй повесил на осину.
Припев. (23)
Девки встали и достали, Колю хуем нахвостали. Припев. (24)
Что у Колюшки хуйринка Да суковата, как осинка. Припев. (25)
Что у старого Емели Да не проходит хуй во двери. Припев. (26)
Что у старого солдата Да на хую сидит заплата. Припев. (27)
У нас Коля благочинный, Да он прогреб кафтан овчинный. Припев. (28)
Все Марина работает, Николай все прогребает. Припев. (29)
из-под дубу, дубу, дубу
Тянет хуй пизду за губу. Припев. (30)
Что ведь Коля чисто ходит, По-за баням девок водит. Припев. (31)
Вы, ребята, не робейте, Наши силы не жалейте. Ура! (32)
Пресвятая Божья матерь, Подсоби мою подняти,
162
Эй, дубинушка, ухнем,—
Ой, зеленая сама пойдет. (33)
Да что Сережа многочинный,
Да он прогреб кафтан овчинный. (34)
Чтё баран, крутые рожки,
Не нашел в манду дорожку. (35)
Ох, дубинушка, ухнем! Потянем, потянем, Дернем, подернем. Ура! Ура!
На Маруське платье красное, Ее выгребли напрасно
Посмотри-ка на сучок, Хуй курит табачок.
Посмотри на елку,
Две манды куют тарелку.
Как у наших у ворот
Хуй городит огород,
Манда в красненьких сапожках
Ему колья подает.
По деревне напролет Хуй летит, как самолет, Манда в красненьких сапожках Улепетыват вперед. (36)
Ты, Тамара, не вертися, Дай-ка Васе нагретися. (37)
Вася мерзнется, дрожится,
Где бы гребничком разжиться. (38)
Мы с миленочком гуляли Ельничком, березничком, Четыре раза поднимала Юбочку с передничком. (39)
Полюбила лейтенанта И майора хочется,
163
Говорят, что у майора По земле волочится. (40)
Задушевная подруженька, Любить-то радостно У которого в середке Висит порядочно. (41)
Голубая в клетку шаль, Милый, титечки пошарь, Если титечки не в честь, То пониже штучка есть. (42)
Что вы, девочки, не любите Ивана Кузина? У Ивана Кузина Большая кукурузина. (43)
Не ругай меня, мамаша, Что я шоферу дала. Ты сама же говорила: Надо вывезти дрова. (44)
Не ходите, девки, замуж, Замужем не берегут, Вас на бабу переделают И спасибо не дадут. (45)
Задушевный мой товарищ С табуреточки упал, Хотел на целочке жениться, На готовую попал. (46)
«Тещу поднимают. Она садится на стул и s переднике держит водку. Ее начинают поднимать на стуле до потолка. Сначала она плохо поднимается. Теща угощает всех водкой понемногу. Потом, когда она достанет головой потолка, она угощает всех водкой (тех, кто ее качал). Поднимают тещу со словами:
У нас сватья-то хорошая,
Да на ебёну мать похожая». (47)
Публикация Т. Г. Гуржий
ФРАГМЕНТЫ ПИНЕЖСКОЙ СВАДЬБЫ
Иосле венца молодые и гости ехали в дом жениха, куда на свадебный пир непременно приходил старик с крюком (кочергой) и говорил:
«Скок через порог, едва хуй переволок. Стук-юк, позвольте крюк. Позволили крюк, позвольте сказку сказать. Позвольте голос смазать, рюмочка винца да стаканчик пивца, тогда я буду говорить от сердца. Буду говорить и поговаривать, прошу меня не перебивать. Кто будет перебивать, тому пропашу кобылу ебать. Кобыла да корова, баба не здорова. Ехали бояре темными лесами, напали на куньи следы. Приехали они к боярскому дому, к молодому князю. Ты, молодой князь, свою молоду жену береги, на улицу не спускай: у нас ребята бравы, у них хуи упрямы, где сгребут, тут и ебут. А вы, молодцы, ходите, своими хуями углов не подпирайте. А вы, девицы,'пирожны мастерицы, сметанны пакостницы, клетны выгрузки! Вам кросна наводить да ребят приманивать. А вы, вдовушки, вдовейте, пиздь1 ребятам не жалейте. А тебе, стряпуха, горшок да поло-туха. Стряпка стряпала блины с заплатками, пироги с надставками: снизу подгорело, по краям заплело, в середке тесто, тут тебе, ебена мать, и место».
На пиру у жениха пелось много «стыдных» песен. Вот только некоторые из них:
2. ПОВОЗНИЧЕК-ПИЗДОВОЗНИЧЕК
(повозникал)
Повозничек-пиздовозничек, Целу ли привезли,
165
Вы не ломану ли, Не целовану, Не миловану, Не ебенову? Заручитесь-ка ! Побожитесь-ка ! Они не божаются, Они не ручаются: Наверно, ломана, И целована, И милована, И ебенова.
3. СВАТЬЮШКА, ТЫ КАК КУКОЛКА
(сватье)
Сватьюшка, ты как куколка, Головушка как маковка, Личушко как яичушко, Манда у тебя как озеро. В том озере бояре купались, За края хватались, Края порвались — И бояра оборвались. Цела армия шла, Манде края не нашла, Черный ворон летел, Манду крыльями задел, Мужик боронил, В манду лошадь уронил Со всей бороной И кобылой вороной.
4. СТРЯПУХА КАШУ ВАРИЛА, ВАРИЛА
Стряпуха кашу варила, варила,
Да мутовкою шевелила, шевелила,
Да мутовку изломала, изломала.
Да она кашу на стол выносила, выносила.
Каша пошла в колупанье, в колупанье,
Ой да Марья пошла в целованье, в целованье.
Да Василий Марью целует, целует,
Да Иванович Петровну милует, милует
Да через пуговки золотые, золотые,
Да через петелки шелковые, шелковые.
166
Да уж ты, Марьюшка, не стыдися, не стыдися.
Да еще мы молоды бывали, молоды бывали,
Да и нас, молодьгх, целовали, целовали,
Да у нас подол загибали, загибали,
Да у нас коробью отмыкали, отмыкали.
5. ПО ПОЛУ КИЛА, ПО ПОЛУ КИЛА
Ио полу кила, по полу кила
Да катается, да катается,
Ио-под лавицу черна, по-под лавицу черна
Ириваляется, приваляется.
Ирикатилася кила, прикатилася кила
Да ко тысяцкому, да ко тысяцкому.
Тысяцкой от килы, тысяцкой от килы
Отпирается, отпирается.
Ирикатилася кила, прикатилася кила
Да к молодому князю, да к молодому князю.
Князь от килы, князь от килы
Отпирается, отпирается.
Прикатилася кила, прикатилася кила
Да к молодой княгине, да к молодой княгине.
Княгиня от килы, княгиня от килы
Не отпирается, не отпирается,
Берет она килу, берет она килу
Во белы ручки, во белы ручки,
Клала килу, клала килу
Во черну манду, во черну манду.
Эта кила, эта кила,
Она тут и была, она тут и была.
6. НЕ ЗНАЛА НЕВЕСТКА, НЕ ЗНАЛА НЕВЕСТКА
Не знала невестка, не знала невестка, Как свекра звать, как свекра звать: Свекоринушко, свекоринушко, Хер да херинушко, хер да херинушко. Не знала невестка, не знала невестка, Как свекровку звать, как свекровку звать: Пизда-пиздюшечка, пизда-пиздюшечка. Не знала невестка, не знала невестка, Как деверя звать, как деверя звать. Деверчок-херчок Да острый кончок.
167
7. ЕХАЛИ БОЯРЕ, ЕХАЛИ БОЯРЕ
Ехали бояре, ехали бояре
По дороге, по дороге
Да увидели манду, да увидели манду
На зароде, на зароде.
Да уж как будя, да уж как будя
Ей доставати, ей доставати?
И давай мы манду, и давай мы манду
Всю расколем, всю расколем.
Да граблями манду, да граблями манду
Расчарапаем, расчарапаем.
Да Василий был у нас, да Василий был у нас
Догадлив, догадлив:
Он ведь праву полу, он ведь праву полу
Пригибав, пригибав,
Из портов он хуй, из портов он хуй
Вынимает, вынимает.
Да сама манда, да сама манда
На хуй вскочила, на хуй вскочила.
8. ЕХАЛИ ДРУЖКИ ПО ДОРОЖКЕ
Ехали дружки по дорожке, Нашли манду в туесочке. Они думали — солонинка, А то черной манды половинка.
9. ТЫСЯЦКОГО ЖЕНА НА СТУПЕ СИДИТ
Тысяцкого жена на ступе сидит, На ступе сидит да решето плете, редко плете, да редко мужик женку ебе. Почаще плети, почаще, мужик, женку *еби. Тысяцкого жена на ступе сидит, На ступе сидит — рукавицы шьет. Рукавицы шьет из семи пиздец (или сортов). Перва-то пизда — на накроички. Втора-то пизда — да на зажылочки, Третья-то пизда — на долоночки, Четверта пизда — на напалочки, Пятая пизда — на темлячки.
Публикация А. А. Ивановой и В. Л. Кляуса
«ДУБИНУШКА» НА СВАДЬБЕ
Свадебный обряд бассейна реки Унжи (левого притока Волги в среднем течении) на территории Костромской области был весьма разнообразен. После венца в первый день свадьбы молодые сначала приезжали в дом невесты, где продолжались прощальные обряды («Черный стол»). Потом все, кроме подруг невесты, направлялись в дом жениха («Красный стол»). Здесь командовали дружка и поварушка1. Они были одеты особым образом, «посмешнее», часто в лохмотья, с явно выраженными половыми атрибутами. У поварушки был сильно увеличен размер груди (с помощью подложенной одежды), на юбке в определенном месте прикреплена баранка или розочка из бумаги, губы ярко накрашены, брови подь-едены углем. Дружка также в этот момент был переодет в шутовской наряд, спереди ниже пояса прикреплялись две луковицы и морковка, выглядывавшая из-под рубахи или «проглядывавшая» через ширинку.
Поварушка готовила для свадебного стола традиционное для этих мест горячее блюдо — лапшу с курицей, которое дожидалось своего часа в большом чугуне в печи. Поэтому часто этот обряд назывался здесь «тянуть лапшу». Когда гости прилично угощались, то начинали требовать горячее. К печной заслонке привязывался канат и перекидывался через переборку (балку, перегородку); на его конец, как правило раздвоенный, привязывали также баранку, розочку, деревянный фаллос или морковку. Молодым давали в руки канат (невесте — «мужской» конец, а жениху — «женский») и заставляли его тянуть. Те, естественно, стеснялись, упира-
1 Поварушка — одна из самых бойких родственниц жениха.
169
лись, но подгулявшие гости оказывались неумолимы и начинали помогать им с пением припевок «Дубинушки».
Сначала делали вид, что заслонка никак не открывается, в конце каждой припевки при этом кричали: «Нейдет! Нейдет!» — потом: «Пошла! Пошла!» — сопровождая все это всевозможными пояснениями, советами, шутками, телодвижениями. Особенно старались дружка и поварушка, которые в конце концов бросали заслонку об пол, и все дружно кричали: «Ох, крепкая какая!» В различных районах существовали свои версии этого обряда. Например, в Чухломском дружку и поварушку привозили в корыте. В Кологривском после «Дубинушки» молодьпс качали на лавке с озорными «свадебными» припевками. А в Кадыйском р-не качают на лавке во дворе только на второй день свадьбы под пение «Дубинушки»: сначала молодых, потом парами всех семейных гостей. В северных районах Костромской области после этого обряда молодьгх провожали на постель, которую стелили на подклети. Постель жених должен был сначала выкупить.
1. УЖ ТЫ, БАТЮШКА ЕГОРИЙ! («ДУБИНУШКА»)
Уж ты, батюшка Егорий!
Помоги нашему горю.
Ох, дубинушка, ухни!
Ох, зеленая сама пойдет, пойдет, пойдет!
Наша печка заперлася,
Поварушка уеблася.
Ох, дубинушка, ухни!
Ох, зеленая сама пойдет, нейдет, нейдет!
У поварушки платья длинна,
Из-под платья пизду видно.
Ох, дубинушка, ухни!
Ох, зеленая сама пойдет, нейдет, нейдет!
Поварушка сидит в яме,
Вся обложена херами.
Ох, дубинушка, ухни!
Ох, зеленая сама пойдет, нейдет, нейдет!
Поварушка платья мыла,
Пизда мыло проглотила.
Ох, дубинушка, ухни!
Ох, зеленая сама пойдет, нейдет, нейдет!
Золотая наша рота
Тащит черта из болота.
Ох, дубинушка, ухни!
Ох, зеленая сама пойдет, пошла, пошла!
2. ОХ ТЫ, ТЕТУШКА НАСТАСЬЯ! («ДУБИНУШКА»)
Ох ты, тетушка Настасья! раскачай-ка нас на счастье! Ой, дубинушка, ухнем! Ой, зеленая сама пойдет. Идет, идет!
Костромской-то благочинный Он проеб тулуп овчинный. Ой, дубинушка, ухнем! Ой, зеленая сама пойдет. Идет, идет!
171
Наша Маша невеличка, Любит хер и два яичка. Ой, дубинушка, ухнем! Ой, зеленая сама пойдет. Идет, идет!
На завалинке сидела, Промеж ног себе глядела. Ой, дубинушка, ухнем! Ой, зеленая сама пойдет. Идет, идет!
Все глядела, дивовалась — Куда целочка девалась? Ой, дубинушка, ухнем! Ой, зеленая сама пойдет. Идет, идет!
Как у нашей поварушки Утонула пизда в кружке. Ой, дубинушка, ухнем! Ой, зеленая сама пойдет. Идет, идет!
Как у нашей у высокой Заросла пизда осокой. Ой, дубинушка, ухнем! Ой, зеленая сама пойдет. Идет, идет!
Публикация Т. В. Кирюшиной
эпизоды
ЧУХЛОМСКОЙ СВАДЬБЫ
В ДОМЕ ЖЕНИХА В 1-й ДЕНЬ, ВЕЧЕР
Молодью и гости, как напляшутся, садились за столы. Выходила поварушка: «Печка заперта, не ждите ужина!» Вот и тянули дубину (как бурлаки) — толстую веревку, которая держала заслонку у печи. Мужики тянули и пели песни нехорошие:
Как у нашей поварушки Потонула пизда в кружке. Ой, дубинушка, ухнем, Ой, зеленая, сама пойдет! Потянем, потянем да ухнем!
Как у нашего капрала Повернулся хер направо. Ой, дубинушка, ухнем, Ой, зеленая, сама пойдет! Потянем, потянем да ухнем!
Поварушка-невеличка, Любит хрен да два яичка. Ой, дубинушка, ухнем, Ой, зеленая, сама пойдет! Потянем, потянем да ухнем!
Из-под печки ветер веет, Поварушка манду греет. Ой, дубинушка, ухнем, Ой, зеленая, сама пойдет! Потянем, потянем да ухнем!
Открывался заслон, поварушка говорила: «Теперь я вас накормлю». Вытаскивала, подавала первое — мясной суп. Потом подавала черевник из ячневой крупы, варили с кишками (или мудник). Когда его ставили на стол, дружка спрашивал: «Что, поварушка, принесла?» Поварушка отвечала: «Мудник». Кто-нибудь из гостей
173
сомневался: «Послушай, поварушка, на мудник не похоже. Вкусно ли?» Поварушка: «Две кунки-драгунки, двое муде в холодной воде, даа яичка толкнуть да морковку воткнуть, тогда уж вкусно!» Потом была лапша мясная: «Перед лапшой по большой». Это уже ужин. Еще попляшут — и домой.
2-й ДЕНЬ
На второй день свадьбы ходили ряженые «телушку искать» — пастух с барабанкой и хозяйка (или завфермы, или председатель колхоза). В пастуха рядилась женщина, надевали что смешней: шапку набок, рваные брюки, все худое. На ширинку пришивали шубный лоскуток (кусок меха) и сверху навешивали морковку (потолще, подлиннее, иногда, для смеху,— кривую) и справа и слева от нее по луковице. Через морковку пропускали веревочку, концы ее «пастух» держал незаметно в руках: руками разведешь — морковка вскакивает. «Я любила пошутить, иногда вместо морковки вешала спринцовку с водой: нажму — всех перемочу. Говорю: «Природа, стар стал, не держится...» И поливаю... Одна всех развеселю».
Когда приходили ряженые, невесту прятали. «Хозяйка» телки (или «завфермой») говорила: «Вот, доверила свою телочку пастуху, а он простерег, ваш бычок ее увел!» Ей отвечали: «Чем можете доказать, что телочка ваша? Какие приметы?» — «Лысина под хвостом, рога в стороны». — «А какой бычок увел, какой масти?» — «Серовато-буро-малиновый, ноги копытами назад».— «У нас есть телушка, только на вашу не похожа». (Приводили невесту.) «Наша, забираем (разглядывали ее со всех сторон). Нет, нам такая не нужна. Он ее испортил: под хвостом проколол. Платите за это!» Те не хотели платить. «Хозяйка» сердито спрашивала «пастуха»: «Как же ты простерег ее?» — «Сел переобуться, гляжу: два зайца ебутся, на зайцев загляделся — телушка и убежала за вашим бычком. Пришлось искать ее». Стучит на барабанке: «Телонька, телонька!» (Молотят что хотят друг другу.) В конце концов «хозяйка» и «пастух» получат выкуп за испорченную телушку — бутылку. Только ее спрячут, им говорят: «А вы за ночлег заплатите, ваша телушка у нас ночь ночевала!» Те достанут бутылку, тут же все вместе ее распивают — в расчете.
Публикация А. В. Кулагиной
КОРИЛЬНЫЕ ПЕСНИ
1. ТЫСЯЦКОМУ
Тысяцкий, тысяцкий растеряха,
Потерял портки на дороге, на дороге.
А тут шли дружки по тропинке, по тропинке
Да увидели черневинку, черневинку.
Они думали, черневинка,
А само край пизды половинка.
Они надвое не ломали,
А целиком ее забирали,
Ее тысяцкому подавали,
Уж ты, тысяцкий, не ломайся,
А за целую принимайся.
2. СВАТЬЕ
Сватья, сватья на свадьбу спешила,
Она в кринке рубаху мочила,
А на пороге рубаху стирала.
У сватьюшки три рубахи.
Одна-то рубаха дубовая,
А друга-то рубаха смоляная,
А третья рубаха крапивная.
Дубова-то рубаха пяты била,
Смоляная-то рубаха к телу льнула,
А крапивная-то рубаха ее пизду жгнула.
3. СВАТЬЕ
Ищо наша-то сватонька Да сидит-то как куколка, Голова-то как пуговка, А глаза-то как луковки,
175
Ищо спина-то — лавица, Да ищо жопа-то — хлебница, А брюшина — болотина. Под брюшиной — озеро: Поезжане купалися, За края-те хваталися, Все края обрывалися, Все на Русь выбиралися!
Публикация А. В. Кулагиной

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел культурология