Пропп В. Проблемы комизма и смеха. Ритуальный смех в фольклоре (по поводу сказки о Несмеяне)

ОГЛАВЛЕНИЕ

Комментарии

Ю. Рассказов
Проба смеха
(О морфологии комического В.Я. Проппа)

Работа «Проблемы комизма и смеха» по теме, на первый взгляд, кажется совсем не типичной для Проппа 1 . На протяжении всей своей жизни он так или иначе занимался фольклором: широко известны его эмпирико-теоретические исследования о сказке, эпосе, обрядах. И вдруг — чистая теория, одна из общих категорий эстетики, пусть, по существующему представлению и не основная, — комическое. Однако это «вдруг» возникает только при поверхностном знакомстве с изы сканиями Проппа.

Круг его занятий не ограничивался фольклором. Точнее, хоть и парадоксальнее сказать, что занимался он народным творчеством. И не столько теоретически, сколько практически. Сюда входят его увле чения древнерусским искусством (включая намерение написать книгу о древнерусской архитектуре), русской живописью (включая занятия фотографией), классической музыкой (как ценитель и пианист), лите ратурой (как читатель-писатель автобиографических и дневниковых 2 опытов в прозе, а в стихах — на первом родном, немецком языке). Собственно, практическая частная погруженность во все эти виды творчества, так сказать, в свободное от основной работы и специаль ности время и делает его творцом народными 3 , в этих сферах аноним-

1 По этой причине она практически никем не рассматривается как что-то серьезное и важное, о ней обычно стыдливо умалчивают.

2 Его способность Читателя видна в каждой книге, он исследует благодаря этой способности, правда вышколенной, играющей по правилам своей установ ки. Отчего же тогда возникает следующее верное наблюдение Б. Н. Путило ва: «В авторе Дневника старости нет ничего от историка литературы, от ее исследователя. Он — читатель» (Живое наследие ученого // Русская литера тура, 1995, № 3, с. 234)?

3 А учитывая, что сразу после революции и окончания университета он сим волически-коротко пережил основной начинающийся народный опыт — поси дел в тюрьме и поработал братом милосердия, — его нормальную народ ную творческую силу вообще нельзя оспаривать.

260

ным и дописьменным. Другими словами, теоретически исследуя исто рический социальный фольклор, практически он создает образцы со - временного индивидуального фольклора 4 . При этом очевидна тенден ция: практическое творчество становится с течением времени теорети ческим, грубо говоря, хобби переходит в исследование, умение — в знание, а знание — в познание. Способ этого перехода один — осоз нание, то есть индукции и сопровождающее ее обобщение.

Нетрудно заметить, что каждая новая работа Проппа переходит к новой ступени индукции. От логической структуры («морфологии», «композиции») волшебной сказки к историческим корням (т,е. к ри туальным прообразам ее основных образов — не только композици онных), далее — от ритуальных прообразов сказки к систематическо - му циклу обрядов. Параллельно с этим, чисто индуктивньви, эмпири ческим движением к основам форм, в глубь содержания, совершается расширение — захватываются другие фольклорные жанры, сначала— эпос (чисто экстенсивно, без ясного сознания, что расширение должно быть обобщением содержания) 5 , и вырабатываются наметки теории жанров, костяк «Поэтики фольклора». Совершенно логично и завер шение: систематизирующая работа о познании (от собирания до тол - кования), структуре, исторических образах и идейном содержании, бы-товании, или творении, сказки — модель, «теория» эмпирического предмета («Русская сказка»), и параллельное с ней эмпирическое опи сание эстетико-психологических, «теоретических» корней всех жанров словесности, то есть чувства комического, костяка идейного содержа ния. Как видим, одна сторона есть расширяющаяся систематизация

4 Б. Н. Путилов о концепции фольклора, пропповской (и своей), которая трактовалась как «...творчество народных низов, т.е. ограничивая в социаль ном плане, ...как словесное художественное творчество (в наши дни оба эти ограничения подвергаются... пересмотру: мы готовы теперь рассматривать (фольклор как универсальное, не знающее социальных, профессиональных и иных границ явление традиционной культуры, отнюдь не замыкающееся в рамках искусства)» (Русская литература, с. 232). Прошу заметить, как прак тическое дело Проппа стало теорией «наших дней», да и то — еще не в пол ном объеме, подвергнутое другим «ограничениям».

5 К. В. Чистов: «Предполагалось, что подход к проблеме будет сходным с выработанным уже на материале русской сказки... Однако вся книга ... стала исследованием о русском героическом эпосе» (Пропп — исследователь рус ской сказки // В. Я. Пропп. Русская сказка, Л„ 1984, с. 17-18). Автор имеет в виду — исследованием содержания.

261

единственного предмета, возможная благодаря переходу ко все более широкому основанию 6 , другая — исследование все более широкого основания, возможное благодаря отвлечению от конкретных предметов. Но в любом случае это философия задом наперед: к сущности он под-ходит в конце, точнее, натыкается на нее опытным путем.

Важно, что Пропп очень хорошо осознавал только первую часть, индукцию, без конца описывая ее как метод своего исследования 7 . И в этом исследовании он действительно мастер — мастер сбора и об работки фактов, мастер каталога, школьной систематизации, проведен ной с немецкой педантичностью, мастер того, что немцы любят назы вать пропедевтикой, введением, подготавливающим настоящее изуче ние, теорию. В этом деле и требуется то, чем Пропп как раз и обла дал: простота, доходчивость, наглядность, арифметическая посчитан-ность предмета — свойства, провоцирующие читателей-учеников на очередной естественный шаг, на собственное обобщение, на теорию. Это и есть главная причина последующей популярности Проппа 8 у русской семиотической школы и особенно у западных структуралистов,

6 Половины дела, прямо противоположным образом увязывая аспекты этой половины„касается Б. Н. Путилов: «Его методические поиски шли в двух направлениях... — выявление закономерностей фольклорного творчества на разных его уровнях и объяснение на основе этих закономерностей художест венного содержания фольклора» (Типологические исследования по фольклору. М., 1975, с. 14).

7 Для сравнения со сказанным мною — из пропповскнх возражении Леви Стросу: «Если "Морфология" составляет как бы первый том большого иссле дования, а Исторические корни второй, то литературная критика могла бы составить третий том. Только после изучения формальной системы сказки и определения ее исторических корней окажется возможным объективно и науч но раскрыть заложенный в сказке интереснейший и весьма значительный мир народной философии и народной морали в их историческом развитии. В этом отношении сказка показала бы слоистое строение, наподобие слоям геологиче - ских отложений» (Ссылки на Проппа по предыдущим томам данного Собра ния трудов: Поэтика фольклора. М., 1998, с. 225).

8 Естественно, самой популярной стала первая книга — наиболее простая и формализованная классификация материала. С.Ю. Неклюдов все видит прямо наоборот: «Результаты первого, как бы подготовительного анализа настоль ко превысили результаты основного этапа, что с Морфологией сказки ока зались несовместимыми другие работы Проппа» (Пропп и «Морфология сказки» // Живая старина, 1995, № 3, с. 29).

262

все сводящих к простым схемам 9 , а науку — к обнаружению задан ных схем в конкретном явлении. По сути же, ни к какому формализму и структурализму исследования Проппа относить нельзя. Он руково дствуется одним крепким здравым смыслом 10 , способным все поимено вать, маркировать, разложить по полочкам, наконец, в целях нагляд ности и экономии исследовательских усилий — формализовать систе му, то есть сгруппированные факты заменить понятиями, а понятия— символами, знаками. Во всем этом нет никакого специфического структурализма и семиотики (к сожалению, они сами обычно сводят себя к этому). В противном случае и того, кто первым придумал чис ла, а Аристотеля уж подавно, нужно считать структуралистом. В ра ботах о сказке Пропп всегда занят описанием и систематизацией со вершенно конкретного эмпирического материала, и назвать эти работы

теорией сказки 11 — совершенно неправомочная подмена действитель ных существенных заслуг ложными. Приняв грамматическую (морфо логическую) аналогию как композицию сказки (дав теорию компози ции), Пропп занимается конструированием генетических связей в об ласти фольклора, то есть на основе правильно прочитанных текстов выводит условия их возникновения.

Прекрасно сознавая и виртуозно владея своим индуктивным мето дом, Пропп теоретически не знает и не использует своих практических дедуктивных способностей. Точнее, он может их увидеть и пользо ваться ими по мере того, как практическая способность становится теоретическим сознанием. Это означает, что его способность созна ния впрямую зависит от того, насколько много знания он успел на копить, сколько он успел пережить, какой исторический опыт жизни

9 Любопытно, что уже Леви-Строс, отрицая ценность «Морфологии сказ ки», по-своему провоцируется ею на теорию. Это видит и Пропп: «Я абстра гирую от материала, проф. Леви-Строс абстрагирует мои абстракции» (Поэтика... с. 221). 0 том, как другие люди выводят свои теории из Проппа, см. работы А. В. Рафаевой (хотя бы в предыдущем томе этого Собрания, в комментариях к «Морфологии...»).

10 «Леви-Строс... не понял моего совершенно эмпирического конкретного детализированного исследования» (Поэтика , с. 217).

11 Прежде всего это не могли первые читатели (а Леви-Строс — как осоз навший это читатель), не видя теории в элементарных наблюдениях, типовых в то время. 0 массовости подхода Проппа см. указ. соч. К.В. Чистова (с. 10-11), частично — у Е. М. Мелетинского в его статье к «Морфологии сказки»

263

находится за его плечами, Путь мышления у Проппа тождествен с путем жизни, теория — с историей; они развиваются одинаково, Хотя при наличии высокого здравого смысла и чрезвычайной добро совестности и трудолюбии, какие были у Проппа, совпадение путей мышления и жизни позволяет определенные научные достижения (о них я упомянул), этот принцип совершенно тупиков для мышления, для сознания, для науки. Ни один человек не может пережить жизнь всего человечества, охватить опыта всей истории, узнать весь мир, по этому сознание, образующееся на этой основе, всегда оказывается частичным, поверхностным, позитивистским, ослепленным знанием.

Следует отдать должное Проппу: он это знает и не претендует ни на особую философичность, ни на всеохватность, ни даже на теоре. тичность в строгом смысле этого слова. Он прямо признается, что де лает предварительные наброски, черновик, который нуждается в даль нейшей переделке и переписке 12 . Собственно, он только и делает что переписывает, Но признавая это в общем, во всех своих конкретных штудиях он же не может не мыслить так, как он мыслит: слишком эмпирично, арифметично. Нагляднее всего это проявляется в его поне воле советском слегка алогичном стиле 13 . Но и со всех остальных сто

-

12 Он говорит о «трех фазисах» переписки, ведущей к популяризации. По нятно, что наиболее доступен читателю последний. Первая книга завершает круг ученической переписки становящегося ученого (вот почему так много ученых учеников делают на ней свои популярные теории), последняя — за вершает круг ученой популяризации, оттого-то в ней так силен школьный, «педагогический», по словам К. В. Чистова, момент: в «Русской сказке» «глава о волшебной сказке, построенная на основании двух знаменитых книг, представляет собой пример простой и четкой передачи сложной концепции» (указ. соч,, с. 21). Я бы возразил только против сложности концепции.

13 Очень легко цитировать. «Книга эта, как и многие другие, вероятно была бы забыта, и о ней изредка вспоминали бы только специалисты, но вот через несколько лет после войны о ней вдруг снова вспомнили» (Поэтика, с.208). Этот извиняющийся тон... А оборот «как и многие другие» непонятно к чему относится: то ли к другим книгам самого автора, то ли вообще ко всем кни гам. А ложное противопоставление: была бы забыта, но вспоминали бы (вспоминают, значит не забыта). А общая конструкция, смешивающая сосла гательность и действительность наклонений: вспоминали бы, но... вспомнили. А что касается советскости стиля, отнюдь не ритуальной... Речь не о ссыл ках на классиков. Пропп мыслит по-советски и по сути и в мелочах. Напри мер, «ужасающий абстракционизм» теорий на первой странице или эпитет «вредные» по всей работе — это все слова-сигналы. Впрочем, словечки—

264

рон дело обстоит так же, что им самим и признается. Например, его

понятииныи аппарат. Он говорит, что принял термин «морфология» от Гете по аналогии, в его ботанико-остеологическом и даже поэтическом значении, а не в значении грамматическом, а действительным терми ном должен быть термин «композиция». Тем самым вместо ясного понятия дается сложная игра слов, которая только усугубляется, если помнить, что грамматическое значение на самом деле является наибо лее существенным: Пропп ведь описывает как структуру, как последо вательность частей сказочное повествование, речевое высказывание, протяженное во времени, проще говоря, сказку как предложение, со стоящее в речи из своих членов-функций, а в языке — из частей ре чи-ролей, действующих лиц, — описывает, прямо оперируя граммати ческим аппаратом 14 . Таким образом, одно (морфологию организмов) он подставляет вместо другого (грамматики), а мыслит при этом третье (композицию), которое случайно аналогично другому 15 . Эта аналогия есть результат. Хотя общеизвестен факт, что с аналогии нау ка лишь начинается (см. у самого Проппа — с. 105). Тут с другой стороны опять открывается то, что морфология Проппа — это мифо логия. Однако самое полное и подлинное обнаружение сущностной особенности пропповского принципа можно увидеть, лишь проанализи ровав содержание этого принципа. Поскольку форма и содержание— явления ситуативные, о чем неоднократно говорит сам же Пропп, а развитие его исследований всякий раз было переходом ко все более широкому основанию, более общему содержанию, то понятно, что нужно рассматривать содержание его наиболее теоретичной и наименее фольклорной работы. Такой являются «Проблемы комизма и смеха»,это самые явные мелочи. О структуре такого мышления — эта статья. А ведь
есть еще содержание этого мышления, этой мифологии...

14 Ведь что такое его функция? «Под функцией понимается поступок дей ствующего лица, определенный с точки зрения его значимости для хода дейст вия» (Морфология... М,, 1998, с. 20). Конкретно взятый поступок — часть речи (действующих лиц, типовых поступков — семь), значимый для сюжета — член предложения: подлежащее, сказуемое и т,д. Что делать, книг по не мецкой грамматике Пропп написал не меньше, чем о сказке (см. библиогра фик1 трудов Проппа в упомянутых «Типологических исследованиях...»). Од нако нетрудно заметить странную путаник понятий язык и речь в доводе аналогии...

15 С. Ю. Неклюдов: «Используемый им аналитический инструментарий был логичен и строг» (указ. соч., с, 30)

265

Надо сказать, что и в этой работе «неподкупный эмпирик» (по его собственному самоопределению — Поэтика, с. 210) начинает с объявления верности своему индуктивному методу. Однако нетрудно заметить, что первоначальные предположения о комическом и смехе, намеренно не различаемые в слове «комизм», фактически без измене ния окажутся выводами. Выходит, что опять с самого начала выдается одно за другое: занимаясь комическим, он придает своему, по сути, дедуктивному изучению форму привычной индукции. Но точнее, тут нет ни индукции, ни дедукции, а только аналогия. Каково же это об щее содержание по аналогии полученного комизмам

К сожалению, ни определений, ни даже определенного употребле ния слов комизм, комическое и смех Пропп не дает. При желании можно понять, что комизм — это сфера сознательного творения сме ха, обстоятельства, вызывающие смех, «Разные виды комизма ведут к разным видам смеха» (с. 16). В таком понимании комизма можно найти оправдание общей композиции книги, начинающейся с оспари вания теоретиков комического, а заканчивающейся оспариванием прак тиков, сатириков. Основной текст — практико-теоретическое критиче ское описание видов высмеивания и смеха, видов, возникающих на пересечении практического умения и теоретического представления 16 . « Смех осуществляется при наличии двух величин; смешного объекта и смеющегося субъекта — человека» (с. 21).

Но, предположив, что комизм — условия смеха, мы тут же обна руживаем нелогичность: какое-никакое понятие комизма и появляется из рассмотрения видов смеха, и прямо обусловливается смехом. «Общую форму теории комического можно выразить так: мы смеемся, когда в нашем сознании положительные начала человека заслоняются внезапным открытием скрьггых недостатков, вдруг открывшихся сквозь оболочку внешних, физических данных» (с. 176). То есть ко мическое — такое изобличающее духовный недостаток сознание, ко торое физически разоблачает себя смехом, проще говоря, это раз - облачающее смеховое сознание. Пропп очень верно, хотя и слишком эмпирично, показывает его механизм: 1) в сознании есть представле ние о норме «достатка» (о соответствии внутреннего достоинства и его внешнего проявления), 2) сознание неожиданно замечает в каком-то

16 Сюжет этом книги зеркален с композицией «Русской сказки», о которой я упоминал.

266
объекте недостаток, отклонение от внешнего проявления нормы, что и 3) вызывает смех, сотрясение тела вместе с легким потрясением ума, вызванным наблюдением противоречия, что, наконец, может действо вать как заражающий резонанс. Если вспомнить заявление о комизме как условии смеха, то как раз и можно заметить, что комическое как факт со-трясения ума и тела есть то же, что и смех: они — именова ния одного события с двух разных сторон. Поэтому в лучшем случае они взаимообусловленны; хотя и это неточно: тут не историческая, а логическая связь. Зато в исторической связи, наоборот, смех обуслов ливает (сигнализирует, указывает силу) комическое, в том числе про буждая его в других.

Однако Пропп случайно хитер 17 : к коня книги приходится разли чать комическое и комизм. Комическое им употребляется больше как понятие, сознание; смех — как физическое проявление-заявление (деятельность) комического, а комизм — как физическо-психологи ческая ситуация, порождающая смех и комическое. Вот это и можно считать теорией (в обличье истории, примера) 18 комизма Проппа. Смех он фактически не рассматривает, комическое — только в первой и последней главе (критикуя теории и конкретные опыты комическо го), он действительно в основном занят комизмом — типологией ре чевых ситуаций, которые названы именами появляющегося в них сме ха. «Мы расположили их по формам комизма, что совпало с располо жением по причинам смеха» (с. 171).

Думается, что изучать комическое, анализируя ситуации, вызы вающие комическое, не очень уместно, хоть и согласно с индуктивным методом Проппа и господствующим марксизмом, которые тут, на сча стье автора, совпадают 19 . Ситуаций, различающихся статусом личности

17 Явно в соответствии со знаменитым гегелевским: «Разум сколь хитер. столь и могуществен...»

18 Эта теория лишь намечалась в «Ритуальном смехе...», где Пропп еще отказывается от определения и показывает, какое возможно: «Видимо, невоз можно дать общего философского определения комического и смеха: такое определение может быть только историческим» (с. 226).

19 Абсолютно прав Б. Н. Путилов: «К использованию некоторых базовых положений исторического материализма Пропп пришел от собственного мате риала, от анализа» (Живая старина, 1995, № 3, с. 3). Непонятно только, зачем все-таки дальше считать его марксизм внешним. Из-за неглубокости

этого марксизма?

267

и общества, уровнем образованности, политико-экономического момен т а и личностных настроений, может быть необьятное количество, На этом нуги когда-то можно осознать и общую структуру всякой ситуа ции — наличие объекта с недостатком и субъекта с достоинством. Это, однако, ничего не прибавит и не убавит для понимания комиче ского и смеха: они хоть и порождаются в ситуации комизма, но на самом-то деле являются ее собственным содержанием. Вспоминая схе му его «Морфологии», надо сказать, что комизм — это композиция, соположение поступков лиц, способных к смеху и комическому, а комическое — это содержание ситуации комизма 20 , сюжет олицетворен ных ролей: всегда один смеется, а другой — комичен. Смех, выходит, — соединяющее начало двух противоположных точек зрения. Говоря иначе, но по Проппу, комизм есть система функций комического, или положение поступков, имеющих для смеющихся значение комического. В ситуации комизма поступок и сознание — единое, а это единство есть основа эстетического бытия. В «Морфологии» рассмотрена са мая первая, самая видимая структура эстетического, в «Комизме»— попытка рассмотрения его природы, проба смеха на ощупь.

Эта аналогия двух работ Проппа лучше всего показывает их раз личие: в первом случае его интересует композиция произвольно-вымышленных действий, сказочного события, в последнем — компо зиция любых реально-непроизвольных действий, самосказывающегося, как бы сказал Бахтин, собьггия бытия. Первое он описывает по ана логии со структурой речевого высказывания, последнее, как следует даже из этого контекста, — по аналогии с речью. Однако ни в пер-вом, ни в последнем случае эта аналогия не проводится сознательно, аналогия с грамматикой подменена аналогией естественнонаучной и поэтической, числом 21 и тропом, в единстве — символом, условным приписыванием значения какому-то знаку. А такое приписывание, или

20 Поэтому между комическим и комизмом нет прячиннои связи, как тут думает Пропп, хотя на материале структуры сказки он понимает верно: «Я анализирую сюжет (содержание) и композицию (форму) в их неразрывной связи» (Поэтика, с. 224). Что делать, последняя книга дошла лишь до пер вого чернового «фаэиса» сознания, хотя уже гораздо более глубокого, чем в статье «Ритуальный смех в фольклоре».

21 В. В. Иванов и В. Н. Топоров прямо говорят об «исчнслении транс формаций ннварианта» сказки (в кн.: Типологические исследования по фольк лору, М., 1975. с. 46).

268
сознание, есть не речь, а язык. Следовательно, возникает путаница внешней, речевой ситуации с внутренней, языковой, — реальности и сознания, бытия и мышления, Все эти характеристики суть определе ния мышления, отождествляющего вещи и мысль, ход жизни с разви втием идеи, — историко-практического, или мифологического мышления.

Уже говорилось о путанице в жизни Проппа, пытающегося экс тенсивно, расширяя предмет, докопаться до сущности («теория»), и замечающего факты только постфактум, только побывав в мясорубке фактов как один из них («практика»). Показательно, что Проппу в жизни повезло смешаться с советской жизнью совершенно естественно и с наименьшим количеством шишек и усилий с его стороны. Ему по везло родиться советским человеком до появления системы советской власти — с уникальной жизне- и трудоспособностью и выдающейся силой практического ума, без которой, конечно, невозможно было выжить в искусственном, но реальном кошмаре.

Говорилось о путанице речи и языка (в виде путаницы синтаксиса и морфологии) в «Морфологии сказки»: функции — члены предложе ния, действующие лица — части речи; изучаются — функции дейст вующих лиц. Но это игра, смешение двух разных точек зрения ис - следователя на один предмет (синтаксис — точка зрения адресанта, автора речи; морфология — адресата, читателя языка), фигура ре чи и мысли, превращающая действующее лицо в абстракцию высказы вания, Мир читателя смешивается с миром автора, понимаемый с вы говариваемым. Возникает знак, новая смешанная реальность, цен ность. Так, на школьных уроках говорится «подлежащее выражено существительным» для того, чтобы показать знание, различение раз-ных аспектов целого, позволяющее высказывания правильно строить по одному аспекту и правильно понимать их по другому, Связь двух аспектов, явленная словом «выражено», — это наш домысел, ана логия, речевой узелок памяти, могущий оказаться просто болтовней или — могущим инструментом воспоминания и формулирования мыс ли. Случайное совпадение памяти и речи в этом узелке всякий раз происходит в живой речевой деятельности: один с каким-то вниманием манипулирует словесными вещами в определенной вещественной си туации, другой, внимая этим манипуляциям в ситуации своего сознания, что-то понимает. Все зависит от внимания. Леви-Строс увидел в

269

этом болтовню, и большинство последователей Проппа сделало из этого болтовню, а он использовал как инструмент выуживания были из сказки в то время, когда соответствующая ему 22 страна сказку де лала былью.

В «Проблемах комизма» в чистом виде проявилось, отчего пута ница комического и комизма, ситуации понятий и ситуации вещей ста ла возможной: оба понятия крутятся, зеркально отражаясь друг в друге, вокруг одного — вокруг понятия смеха. Именно он является той фигурой речи, которая порождала и обе ситуации, и сам текст Проппа, и даже его и всю нашу жизнь со всеми подстановками «одного вместо другого». Все на самом деле крутится вокруг смеха. Он является тем самым узелком памяти, фигурой речи, речевой дея гпельностью, в которой тождественны и поэтому неразличаемы ситуа ция понятий и ситуация вещей, бытие и мышление, авторское и чита тельское сознания, язык и речь. Поэтому речевая деятельность для Проппа есть, с одной стороны, живая жизнь, с другой — его научное мышление, аналогия разных сторон жизни.

По сути, реабилитируя комическое как эстетическую катего рию 23 и вплотную занявшись смехом, пытаясь опробовать его структу ру, Пропп даже не подступается к смеху, останавливается на пороге — описывает комизм как речевую ситуацию (насмешливости) эстети ческого объекта и эстетического субъекта. Он вязнет и пропадает в этой путанице объекта и субъекта, в этом смешении бытия и мышле ния, неразличения языка и речи, своей теоретической неспособностъю, но практическим топтанием по смеху случайно обнаруживая его при роду. Проблема в том, что он сам есть, существует только как это смешение, на нем стоит высшая проба смеха — практический «ум» — такое высокое достоинство природной личности, которое равно полному недостатку духовного человека. Он может что-то понять тео-ретически, только переведя в поле теории какую-то часть своего прак-

22 Наибольшая соответственность пришлась на «Русский героический эпос». И речь не столько о мировом и советском признании, пришедшемся как раз на этот момент, а о максимальном понимании, обсуждении, со-, до- и проти эотэорчестве со стороны совокупного Ученого страны и мира.

23 Этой стороны дела я почти не касался. Замечу лишь, что следуя по пути Проппа, обязательно придешь к выводу о том, что комическое есть основопо лагающая эстетическая ценность, производными абстракциями от которой являются все другие явления и категории — прекрасное, трагическое и т,д .

270
тического бытия. Но в этом случае он должен перевести, сделать предметом не просто часть, а свою сущность, Эго значит отстранитъся от себя настолько, чтобы стать предметом, перестать быть собой. С имеющейся у Проппа способностью историко-познающего мышления— умереть.

Нужно довести до конца, переводя в сферу метафизического ума, его аналогию-жизнь, то есть вновь спровоцироватьея фактами, пропо девтически сведенными в одну книгу, в одну проблему, и сделать по - пытку иного познаниями 24 . Я с радостью поддаюсь этой провокации, де лая очередную пробу смеха.

Весь опыт теоретической и практической жизни Проппа и природа изоморфного ему советского бытия, как мы помним и до сих пор чув ствуем на собственной шкуре, сводится к путанице, смешению начал — субъекта и объекта, разного рода оппозиций, пар в производстве, политике, культуре. Случайно ли слово смех указывает своим корнем на смешение как на субстанцию? Смех — это и есть основополагаю щее смешение всех и вся, которое в единичной и особенной формах описали Пропп и Бахтин 25 .

24 выводящая из этого тупика попытка познания по силам мышлению, син тетически вбирающему в себя не только пропповское филогенетически - познающее, но и параллельное ему онтогенетически-познающее (различающее мышление и бытие, но путающее историю и логику; я имею в виду формаль ную школу). Эта синтетическая феноменология, различающая теоретическое и практическое я, эстетический объект и субъект, эстетическое событие и реаль ное бытие, историю и логику события бытия, способна не только посмотреть на себя со стороны, но и превратить себя в другого: для начала — из практи ческих и теоретических побуждений превратить себя в автора, пищущего как герой в условном хронотопе эстетически-сотворенного события советского бы тия. Конечно, я говорю о Бахтине, начавшего с практического моделирования смеховой ситуации выдачи другого вместо себя в сфере теоретической, но рас плачивающегося за это распадом собственной морфологии (остеомиелитом) и теневым социальным существованием.

25 Бахтинская проба смеха в книге о Рабле пошла существенно глубже пропповской. Бахтин описывает смеховую ситуацию как онтологию социаль ного космоса — смеховую культуру. Структура атой ситуации — иерархия оппозиций, пар одного и иного, официального — теневого, верха — низа и т.д. И в этом еще нет ничего принципиально отличающегося от единичного пред ставления Проппа. Новое заключается в обнаружении механизма, принципа деятельности этой культуры — осмеяния, смеха, заключающегося в смеше нии, творящем ценность взаимопереходе оппозиций. Однако этот результат

271

Говоря естественнонаучно (а не по аналогии с естественной нау кой), смех — это та элементарная физическо-энергетическо-предмет но-волевая деятельность природных существ, которая является их не произвольной реакцией на акции окружающих их физических тел: кон тактирующие тела, соприкасаясь, сталкиваясь, сотрясаются, соеди няются энергетически; проникая друг в друга, вызывают судорогу, связное напряжение всех атомов, клеток и органов, всех предметов существа; отторгаются или усваиваются силой содрогания действий, однонаправленного исторгания существа; приспосабливаются друг к другу в содрожании, резонансе воль. Тем самым смех и есть исходное тождество предметов, условий, действий, воль, которые образуют че ловека как единое с природой предметов, единородное, и одинако вое со всеми родами существ, однородное, существо, по-разному видящее, представляющее — разновидности, и имеющее подобие лиц, костяк, ocmue, духа — личность. Другими словами, словами Лосева, такая единородно-однородная видовая личность есть миф. Нет сомнения, что физиологически полноту смеха как деятельности легче всего представить в деятельности полового акта, генетически и порождающего первый узелок памяти, первую речь-слово, первое ро довое субъект-объектное сознание, личность, первым миф 26 , — все это разные слова, с разных точек зрения ухватывающие единый акт.

Тем самым можно коснуться и сферы, которая на деле была осно вой механизма аналогий для Проппа, — речевой деятельности. Но тут прежде всего следует осмыслить правильность не самой аналогии, производимой Проппом, а полноту его возможного представления о

достигается лишь случайно, путем соответствия, совпадения в общем месте эстетической структуры сочинения Рабле и реальной структуры средневековья — смеховая культура понимается как частная культура эстетического двое мионого, ответственного события бытия.

26 Показательно, что, занимаясь этим мифом в «Ритуальном смехе... » Пропп удовлетворяется мифологическим (обрядовым) смыслом сказки. Этот смысл он толкует абсолютно верно: у древних «смех есть один из спосо бов... создания н воссоздания жизни» (с. 239). Но Пропп считает зту роль смеха «неправильным представлением о подлинных причинах рождения» (с. 240 ), потому что в соответствии с господствующим по сей день мировоззре нием не признает (с. 241) магического, духовно-вещественного характера по рождения жизни, или — что равно — считает смехом только его частныя, интеллектуализирозанный случай — эстетический смех. Но реальная жизнь отнюдь 'не исчерпывается ее приятно-выглядящими сторонами,

272
речи и языке. На первый взгляд, осмыслить это — возможность чу жого сознания — невозможно. Но это сознание все же проявилось в результате, в доводе аналогии, то есть в представлении о комическом и комизме, где комическое — переряженный язык, а комизм — пере одетая речь. Если отвлечься от наивной эмпирики толкования того и другого и заметить структуру двух этих пропповских категорий, то можно использовать эту структуру как повод к аналогии о структуре языка и речи. Как можно понять, это равнозначно выходу из путани цы — многократного превращения знания — к сознанию многократ ных превращений языка и речи.

Попытаемся же осознать хоть поводы к аналогии. Кажется, что структура комического у Проппа намекает на язык как на постоянно-данное безусловное соответствие достоинства, недостатка, первое сме шение-смех которых и образует из себя смысл-внимание, норму, еди ную способность, аналогически развивающуюся в разных субъектах, Кажется, что речь (как понятие, извлекаемое из ситуации комизма) и есть те сами собой сказывающиеся условия, то есть единая почва для контакта объекта недостатков с субъектом достоинства, — условия бытия (общества, образования, настроения), в которых возникает сло во смеха, Тогда двоякая речевая деятельность связывает воедино ус - ловия создания и восприятия слов и запараллеливает два разных вни мания, авторское и читательское. Собственно, тождество условий создания и восприятия слов и есть речь, набор однотипных словес-ных отрезков, в однотипных условиях понимаемых однотипно; а язык — параллелизм двух однотипных вниманий, система однотипных тавтологий, определений одних и тех же отрезков. Вот потому-то у смеха, по Проппу, две «причины»: комизм, положение «реальных объектов», создающих условия, и комическое — «психологическое» расположение субъектов, внимающих одинаково.

Поэтому речевая деятельность есть наиболее общая структура смеха, поскольку она совмещает, смешивает язык и речь: деятель ность речения есть ситуация у слова (произнесение слова в определен ной ситуации мира), условие для аналогий общающихся; деятельность об-речения-обретения смысла — аналогия условий внешних и внут ренних. Пропп жил изрекая, и мыслил обретая. Но таковы мы все. Главное: научиться не путать две этих деятельности. Язык как проба осмысленности вещей и речь как проба вещественности смысла ана-

273

логичны в пробе смеха, рефлекторно-свободного дыхания, т,е. того, что вылетает из, с меха легких. По сути и исходно все суть одно: са ми собой сказывающиеся условия — у слова я — это есть человек, самопроизвольно рождающийся во всем разнообразии своих начал из мехов смеха — сотрясения-судороги-содрогания-содрожания косных частиц природы 27 — без внешних, инопланетных или божественных условий.

По этой причине смех оказывается основой и всего дальнейшего развития человека, основой его культуры — способа взращивания, возделывания и доведения разнообразных начал до полноты. Культура человека в основе своей поистине есть смеховая культура, смешение природного и человеческого, социального и личностного, меня и дру гого, индивидуального и универсального. Смешивая недостатки двух сторон (по условиям бытия комичной и без условий глупо смеющей ся), смех, по определению без-умный, погашает эти недостатки и вы рабатывает совместное общее достоинство сторон, сигнализируя о нем — общаясь — словом культуры, в которое отчуждается, переходит это достоинство как новая личность нового родового сознания. В ка честве новой личности, отчужденной в знак, эта культура перестает, однако, бьгть культурой — достоинсгпво, через смех реализуясь в слове, становится стоимостью, ценностью, результатом культурного процесса, который в его систематической связанности называют ци вилизацией. Культура — процесс образования достоинства лично сти на данной обстоятельствами почве недостатков, цивилизация— результат этого процесса, культурная образованность, система образо вания личностей, господствующая в обществе 28 .

Переживаемая нами смеховая историческая ситуация, во всей полноте ухваченная жизнью и деятельностью Проппа, была, как мы видели, смешением опыта и ума, знака и знания, пере-живания и соз нания: в процессе этого смешения первый элемент оппозиций стал

27 Тут можно опять заметить, что пропповское сознание все видит вверх тормашками: так, для него главный смех — насмешливый, хотя начинать надо с животного, чего он не в полном объеме коснулся в конце.

28 К сожалению, обычно все понимают прямо наоборот: за культуру прини мают цивилизованность, знак (знание, всплывающее при виде вещи), хотя культура является способностью сознания смешивать новые материи, всякий раз свободно трансформировать знания, создавать новое сознание — смеяться над старыми знаками, авторитетами, ценностями.

274
вместо второго, вьггеснил его в тень, где произошел обратный процесс — второй член оппозиции стал главным. В теории Пропп казался ум - ным, знающим, сознающим, но сам себя ощущал лишь опьггным, оз накомленным с проблемой, что-то чувствующим. С другой стороны, в личном обиходе прямо противоположный расклад: он был опытен в жизни, выполнял функцию, а думал, что умен; был знаком с нужными лицами, имел связи, а считал себя знающим людей; был лишь чувст вующим читателем, а полагал себя сознающим автором. Хотя вторая, теневая сторона его личности не слишком-то доказуема 29 , не обяза тельно доказывать это на примере Проппа. Каждый может легко най ти ее в себе (конечно, не в пропповской полноте и чистоте, а в гораз до более мелких частных появлениях) по той простой причине, что этот смех, смешение по этой модели, породил такое новое родовое сознание, узнающее себя и жизнь постфактум, существование которого известно под именем советский человек (для кого с достоинством, для кого с недостатком). Мы еще очень мало осмеяли самих себя: наши авторы — все еще лишь что-то чувствующие читатели — несут на себе пробу настоящего Проппа 30 , пробу советского человека, запу-тавшегося все в тех же советских речах и не понимающего иных мыс лей. Мы вляпались в комическую историю смешного теоретизирова ния, вбивая его в Историю силой веры единогласного несмеющегося сверхличного Индивидуума — Советского человека. Пришло время осознать эту личность до конца, что равнозначно — в этом смехе пе ре-жить ее. Без переживаний явно не обойтись; боюсь, что обойдется без сознания — пробой смерти.

29 Косвенное подтверждение: В. И. Еремина: «Шаткость собственных выводов Пропп видел прежде всего в недостаточно широком... владении мате. риалом» (Книга В. Я. Проппа... // Исторические корни волшебной сказки. Л., 1986, с. 7). Дескать: мало знаков я усвоил... На самом деле важна спо собность делать верные выводы из данного количества знаний. Фактология дурна своей без-умной бесконечностью.

30 Это была и есть, конечно, сказочная ситуация. Поэтому Пропп и вани. мался сказкой, интуитивно зная наше родство с ее главным героем: «Дурак русских сказок обладает нравственными достоинствами, и это важнее наличия внешнего ума» (с. 124). Вот так: ум не важен, потому что мы до сих пор не знаем ума, но лишь ценность, «В герое волшебных сказок есть самое важ ное: душевная красота и моральная сила» (там же).

275

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел культурология