Маклюэн М. Галактика Гутенберга: Сотворение человека печатной культуры

ОГЛАВЛЕНИЕ

Когда Король Лир раскрывает свою «темную цель»
- разделить на части королевство, то тем самым он
высказывает в политическом отношении дерзкое и авангардное
для начала семнадцатого столетия намерение:

Мне с этих пор
Останется лишь королевский титул,
А пользованье выгодами, власть,
Доход с земель и воинскую силу
Предоставляю вам, в залог чего
Даю вам разделить мою корону.
Шекспир, Король Лир, 1, 1
Пер. В. Пастернака

Лир предлагает в высшей степени современную идею
делегирования власти центром периферии. Зрители елизаветинекой
эпохи должны были сразу распознать в этой
«темной цели» левый макиавеллизм. В начале семнадцатого
века новые формы власти и организации, вызывавшие
споры на протяжении предыдущего столетия, стали ощущаться
во всех сферах общественной и частной жизни.
«Король Лир» представляет новую стратегию культуры и
власти в плане ее воздействия на государство, семью и
психологию индивида:
А мы вас посвятим
В заветные решенья наши (оиг darker purpose) глубже.
Подайте карту мне. Узнайте все:
Мы разделили край наш на три части.
Карта, которая в шестнадцатом веке, веке проекции
Меркатора", также была новшеством, стала ключом к новому
видению периферии власти и богатства. Колумб, до
7 Способ картографирования, при котором параллели и меридианы
изображаются под углом 900 друг к другу. Эта проекция
впервые использована фламандским картографом Герардом Кремером
(латинское имя Меркатор; 1512-1594). - Прим, пер.
17

того как стать мореплавателем, занимался картографией,
и открытие возможности движения по прямому курсу так,
как если бы пространство было однородным и непрерывным,
стало важнейшим сдвигом в человеческом мироощущении
в эпоху Возрождения. Но еще важнее то, что с появлением
карты на передний план немедленно выдвигается
главная тема Короля Лира, а именно: обособление зрения
как вид слепоты.
Свою «темную цель» Лир высказывает в первой сцене
пьесы, используя макиавеллевский жаргонный термин. А
до этого в первой же сцене темнота намерений Природы
получает свое изображение в бахвальстве Глостера по поводу
незаконнорожденности своего любимого сына, красавца
Эдмунда: «У меня есть законный сын, сэр, на год с
чем-то старше этого, который тем не менее ничуть мне не
дороже». Именно имея в виду эту беззаботную веселость, с
которой он намекает на зачатие Эдмунда, Эдгар позже
скажет (V, 3):
За незаконностъ твоего рожденья
Глазами поплатился твой отец''.
Эдмунд, любимый сын, открывает вторую сцену следу-
ющими словами:
Природа, ты моя богиня! В жизни
Я лишь тебе послушен. Я отверг
Проклятъе предрассудков и правами
Не поступлюсь, пусть младше я, чем брат.
Эдмунд обладает l'esprit de quantite 9, столь существенным
для измерений осязаемых предметов и для безличного
эмпиризма. Эдмунд подан как сила природы, эксцентричная
по отношению к человеческому опыту как таковому и к
«проклятью предрассудков». Он - активный участник
процесса фрагментации человеческих институтов. Великим
фрагментатором является и сам Лир с его вдохновенной
идеей установления конституционной монархии путем
8 «The dark and vicious place where thee he got / Cost him his
eyes» (дословно: «Темное И зловещее место, где он тебя зачал, стоило
ему его глаз»). - Прим. пер.
9 Расчетливый ум (фр.). - Прu.м. пер.
18
делегирования власти. Намеченный им для себя план ведет
к специализации:
Мне с этих пор
Останется лишь королевский титул ...
Уловив его замысел, Гонерилья и Регана наперебой соревнуются
в выражении дочерней преданности. Лир сам
вносит раскол между ними, настаивая на вызывающем
рознь соревновании в красноречии:
Скажите, дочери, мне, кто из вас
Нас любит больше, чтобы при разделе
Могли мы нашу щедрость проявить
В прямо м согласье с вашею заслугой.
Ты, Гонерилья, первой говори.
Индивидуализм и конкуренция стали настоящим скандалом
для общества, долгое время носившего наряд корпоративных
и коллективных ценностей. Хорошо известно,
какую роль в установлении новых культурных образцов
сыграло книгопечатание. Но естественным следствием специализирующего
влияния новых форм знания среди прочих
было то, что все проявления власти приняли характер
ярко выраженного централизма. В то время как феодальная
монархия носила инклюзивный характер, ибо король,
по сути, включал в себя всех своих подданных, ренессансный
герцог стремился к тому, чтобы стать эксклюзивным
центром власти, окруженным своими самостоятельными
подданными. Результатом такого централизма, который
сам зависел от улучшения путей и торговли, стали обычай
делегировать власть и функциональная специализация
различных областей и индивидов. В «Короле Лире», как и в
других пьесах, Шекспир демонстрирует безошибочное
предвидение социальных и индивидуальных последствий
постепенного обнажения атрибутов и функций во имя скорости,
точности и укрепления власти. В его строках столько
примеров прозорливости, что выбрать какой-либо из
них - нелегкая задача. С первых же слов Гонерильи мы
наталкиваемся на них:
я люблю вас больше, чем можно выразить словами;
Сильней, чем зренье, пространство и свободу...
19

Обнажение самих человеческих чувств как таковых будет
одной из тем этой пьесы. Отделение зрения от других
чувств уже проявилось в словах Лира о его «темной цели»
и в том, что он полагается лишь на визуальную карту. И
если Гонерилья готова лишиться зрения в качестве выражения
преданности, то Регана отвечает на ее вызов так:
..Я объявляю себя
Врагом всех иных радостей,
Которые драгоценнейшему духовному началу-Ч чувства
доступны...
Регана готова лишиться всех человеческих чувств, пока
с ней пребывает любовь Лира.
Ссылкой на «драгоценнейшее духовное начало чувства»
IUекспир с почти схоластической скр~пулезностью показывает
необходимость в рациональном взаимодействии
чувств как конститутивном принципе рациональности. Ту
же самую тему мы встречаем у Джона Донна в «Анатомии
мира»:
Все -- вдребезги, согласья нет нигде,
Все -- лишь материал и отношенья.
Принц, подданный, отец, сын -- все забыто,
И каждый одинок и должен в одиночку
стать Фениксом...
Крушение «драгоценнейшего духовного начала чувства
» означает обособление чувств друг от друга с вытекающей
отсюда иррациональностью и конфликтом между умами,
людьми и их функциями. Разрушение пропорционального
соотношения между умами (или чувствами), людьми и
их функциями -- вот основная тема позднего Шекспира.
Глядя на то, с каким рвением «специалисты» Гонерилья
10 Мак-Люэн цитирует Шекспира необычным, но более интересным
для хода своих размышлений образом, как видно из дальнейшего.
В доступных нам изданиях здесь фигурирует фраза:
«the most precious spirit of вепве», т.е. «драгоценнейший дух (сущность)
чувства» (так и впереводе Б.Пастернака), тогда как у
Мак-Люэна - «the most precious square of вепве», т.е. дословно:
«драгоценнейший квадрат чувства», что в силу геометрических
коннотаций и дает автору возможность дальше говорить о «схоластичности
» Шекспира См. также прим. 239 на С.352. - Прим. пер.
20
и Регана выражают свою любовь к Лиру, Корделия говорит:
О, как бедна я! Нет, я не бедна -Любовью
я богаче, чем словами.
Ее рациональная цельность -- прямая противоположность
специализации ее сестер. Ей неведома фиксированная
точка зрения, опираясь на которую она могла бы излить
поток своего красноречия. Напротив, ее сестры в силу
присущей им фрагментациичувств и стремления к точному
расчету чутко улавливают требования момента. Подобно
Лиру, они движимы авангардными макиавеллевскими
убеждениями, что заставляет их в каждой ситуации действовать
«по науке». Они решительны и свободны не только
от «духовного начала чувства», но и от его морального аналога
-- «совести». Ведь именно этот рациональный посредник
между человеческимимотивами «всех нас превращает
в трусов»!". И Корделия ведет себя, как трус, ибо она отягощена
многочисленными сложностями, источником которых
являются ее совесть, ее разум и ее роль.

«КорольЛир» - рабочая модель процесса
обнажения личности, посредством которого
люди переходит из мира ролей в мир
должностей

«Король Лир» -- своего рода запутанная история болезни
людей, которые перемещают себя из мира ролей в
новый мир должностей. Это процесс постепенного обнажения,
который не происходит рывком, разве что в художественном
сознании. Но Шекспир видел то, что в его время
стало уже свершившимся фактом. Он говорил не о будущем.
Однако старый мир ролей еще медлил уходить, подобно
призраку, так же, как спустя столетие эры электричества
Запад все еще ощущает присутствие таких старых
11 Слова из монолога Гамлета (111, 1): «Так, всех нас в трусов
превращает мысль». У Шекспира фигурирует слово «conscience»
- совесть. - Прu.м. пер.

ценностей, как письменность, приватность и обособленность
индивида.
Кент, Эдгар и Корделия «не попадают в фазу», выража-
ясь словами У.Б.ЙеЙтса. Они «феодальны» со своей беззаветной
преданностью, ибо она естественна для их ролей. В
пределах своей роли они не исполняют никаких делегированных
полномочий. Они суть автономные центры. Как
указывает Жорж Пуле в «Исследованиях человеческого
времени» (р.7): «Для средневекового человека существовала
не одна-единственная, а множество длителъностей,
иерархически соотнесенных друг с другом. Причем они были
связаны не только со всеобщим внешним миром, но и с
внутренним, с природой самого человека, с его собственным
человеческим существованием». Эта удобная привычка
к конфигурациям, властвовавшая на протяжении нескольких
столетий, в эпоху Возрождения уступает место континуальным,
линейным и унифицированным последовательностям
как применительно к пространству и времени,
так и применительно к личным отношениям. На смену аналоговому
миру ролей и отношений стремительно приходит
новый линейно организованный мир, как это изображается
в пьесе «Троил и Крессида» (III, сц. 3):
Узка тропинка Славы: рядом с нею
Один лишь может об руку идти.
Не уступай дороги, ибо Зависть
Имеет сотни сотен сыновей,
И все за Славой гонятся; а если
Уступишь место или отойдешь -
Все ринутся, как волны в час прилива,
Тебя оставив позади.
Пер. 'ГГнедим
Идея гомогенной сегментации людей, отношений и функций
могла появиться лишь в шестнадцатом столетии как
свидетельство распада всех уз между чувством и разумом.
«Король Лир» представляет собой полную картину переживания
смены средневекового восприятия пространства и
времени ренессансным, перехода от инклюзивного восприятия
мира к эксклюзивному. Изменившееся отношение
Лира к Корделии как раз и отражает представление ре-
22
форматов о падшей природе. Пуле по этому поводу говорит
следующее (р.l0):
Для них также и человек, и природа были одушевлены
по божественной воле. По их представлениям некогда
было время, когда природа и человек были причастны
творящей силе ... Но это время прошло. На смену
эпохе, когда природа была божественной, пришла эпоха
падшей природы; причем это падение произошло по ее
собственной вине, в силу свободного акта, которым она
отделила, отрезала себя от своего происхождения, истока,
отреклась от Бога. И с этого момента Бог отступился
от природы и человека.
Лир недвусмысленно указывает на пуританство Корделии:
Пускай гордыня,
В которой ей чудится прямота,
Сама ей ищет мужа.
Реформаты, во главу угла ставившие индивидуальность
и ее независимость, естественно, не видели смысла во всех
формальностях, связанных с безличными общественными
ролями. Публике, однако, было ясно, что именно приверженность
Корделии к своей традиционной роли делает ее
столь беспомощной перед новым индивидуализмом Лира и
ее сестер:
я вас люблю,
Как долг велит, не больше и не меньше.
Она прекрасно знает, что преданность, присущая ее роли,
равна «ничему»12 по меркам нового беззастенчивого и
экспансивного индивидуализма. По словам Пуле (р.9), этот
новый мир «отныне не более, чем огромный организм, гигантская
сеть взаимодействий и взаимовлияний, - организм,
одушевляемый и направляемый изнутри в своем
циклическом развитии повсеместно одной и той же силой,
12 Что скажешь ты, чтоб заручиться долей
Обширнее, чем сестрины? Скажи.
К о р Д е л и я : Ничего, милорд. - Прu.м. пер.
23

представленной во многих обличьях, которую можно было
бы назвать Богом, Природой, Душой мира или Любовью».
Болезненное переживание третьего
измерения впервые получает свое словесное
выражение в поэтической истории
«Короля Лира-
~ Похоже, до сих пор так и не получил должного признания
тот факт, что Шекспир в «Короле Лире» представил
первый и, насколько мне известно, единственный образец
трехмерной вербальной перспективы в литературе. Лишь у
Мильтона в «Потерянном рае» (П, 1-5) фиксированная визуальная
точка зрения вновь намеренно предоставляется
читателю:
На царском троне, затмевавшем блеск
Сокровищниц Индийских и Ормузских
И расточительных восточных стран,
Что осыпали варварских владык
Алмазами и перлами, сидел
Всех выше - Сатана...
Пер. Ар'IC. Штейнберга
Произвольный выбор единственной статической позиции
создает художественное пространство с исчезающей
точкой [зрения]. Это пространство может быть заполнено
шаг за шагом, что резко отличает его от нехудожественного
пространства, в котором каждая вещь резонирует, или
модулирует свое собственное пространство, в двухмерной
визуальной форме.
Уникальный образец трехмерного словесного искусства
мы видим в «Короле Лире» (IV, 6). Эдгар отчаянно пытается
заставить слепого Глостера поверить в то, что они находятся
на краю крутой скалы:
Э Д г ар: Вы слышите шум моря?
Г л о с т ер: Нет, не слышу.
Э Д г ар: Как видно, под влияньем слепоты
Все чувства притупились в вас...
24
Вот это место. Стойте, господин.
Какая жуть - заглядывать с обрыва
В такую глубь!
Иллюзия третьего измерения подробно рассматривается
в работе э.гомбриха «Искусство И иллюзия». Отнюдь не
будучи естественно присущей человеческому видению,
трехмерная перспектива является конвенциональной, приобретенной
формой видения, - приобретенной. подобно
умению распознавать буквы алфавита или понимать последовательное
хронологическое повествование. То, что эта
иллюзия была приобретена, видно из замечаний Шекспира
по поводу других чувств в их отношении к зрению. Глостер
готов воспринять иллюзию, поскольку он неожиданно
ослеп. Его способность визуализации теперь совершенно
отделена от других его чувств. И именно намеренная изоляция
зрения дарует человеку иллюзию трехмерности, как
это становится очевидным у Шекспира. Появляется также
необходимость зафиксировать взгляд:
Вот это место. Стойте, господин.
Какая жуть - заглядывать с обрыва
В такую глубь! Величиной с жука,
Под нами вьются галки и вороны.
Посередине кручи человек
Повис и рвет морской укроп, безумец.
Он весь-то с голову, а рыбаки
На берегу - как маленькие мыши.
На якоре стоит большой корабль.
Он сверху шлюпкой кажется, а шлюпка
Не больше поплавка - едва видна.
О камни ударяют с шумом волны,
Но их не слышно с этой высоты.
Довольно. Голова б не закружилась!
Еще слетишь. Нет, лучше не глядеть.
Шекспир здесь помещает пять плоских двухмерных экранов
один за другим. Они следуют друг за другом, так
сказать, по диагонали и создают перспективность видения
с неподвижной точки. Он отлично сознает, что диспозиция,
связанная с такого рода иллюзионизмом, возникает вследствие
обособления чувств. Мильтон пришел к созданию та-
25

кой же визуальной иллюзии после потери зрения. А в
1709 г. епископ Беркли в своем «Опыте новой теории зрения
» подверг критике абсурдность ньютоновского визуального
пространства как очевидной абстрактной иллюзии, отсеченной
от тактильных ощущений. Разобщенность чувств
и рассогласование их взаимодействия в тактильной синестезии
вполне могли быть одним из следствий технологии
Гутенберга. И к началу семнадцатого столетия, т.е. ко времени
появления «Короля Лира», этот процесс разделения и
редукции функций уже достиг критической точки. Но для
того, чтобы определить, в какой степени подобная революция
в жизни человеческих чувств имела своей причиной
Гутенбергову технологию, необходим несколько иной подход,
чем просто ряд примеров изображения формообразований
чувств в великой пьесе кризисного периода.
«Король Лир» - разновидность средневековой проповеди
или индуктивного рассуждения, показывающего безумие
и бедственность новой ренессансной деятельной жизни.
Шекспир подробно разъясняет, что сам принцип действия
означает раскол социальной деятельности и частного
чувства жизни на специализированные сегменты. Развертывается
безумная всеобщая игра сил, которая ведет к
бешеной активизации всех компонентов и людей, оказавшихся
в зоне влияния нового сотрясения.
Подобное понимание мы находим у Сервантеса, чей
«Дон Кихот» был гальванизирован новой формой книги.
Также Макиавелли оказался под гипнотическим воздействием
нового опыта, разрабатывая который, он попытался
достичь высшей ясности понимания. Макиавеллевское абстрагирование
личной власти от социальной матрицы можно
сравнить с гораздо более древним абстрагированием колеса
от животной формы. Такая абстракция позволяет значительно
ускорить движение. Но в шекспировско-сервантесовском
видении присутствует понимание тщетности такого
движения и такого действия, основанного на фрагментации
и специализации.
Здесь уместно вспомнить одну эпиграмму У.Б.ЙеЙтса, в
которой сопрягаются темы «Короля Лира» и «Дон-Кихота»
В форме загадки:
Упал в обморок Локк.
Умер сад.
26
Тогда прядильный станок
Из-за спины достал Бог.
Локковский обморок - это гипнотический транс, вызванный
появлением в опыте визуального компонента, постепенно
заполнившего все поле внимания. Психологи
определяют гипноз как заполнение поля внимания одним-
единственным чувством. В этот момент «сад» умирает.
Иными словами, сад подразумевает взаимодействие всех
чувств в тактильной гармонии. При сосредоточенности на
одном-единственном чувстве механический принцип абстрагирования
и повторения обретает эксплицитную форму.
Технология - это эксплицитность, как сказал Лайман
Брайсон. А эксплицитностъ означает артикулированность
лишь одной вещи, лишь одного чувства, лишь одного мыслительного
или психического состояния за раз. Поскольку
цель нашей книги - разобраться в истоках и формах существования
Гутенберговой конфигурации событий, полезно
рассмотреть влияние алфавита на туземцев в наше
время. Ибо их 'Иы'Иеш'Иее отношение к алфавиту подобно
нашему nрошлому.

Интериоризация технологии фонетического
алфавита перемещает человека
из магического мира звука в нейтральный
визуальный мир

Дж.к.Каротерс в статье «Культура, психиатрия и письменное
слово» (Psychiatry, Nov., 1959) привел ряд наблюдений,
которые были сделаны в процессе сопоставления туземцев,
не обученных письменной грамоте, с обученными, а
также неписьменного человека с западным человеком вообще.
ОН начинает (р.З08) с того известного факта, что
в силу типа воспитания и образования, в рамки которого
заключены африканцы с рождения и на протяжении
всей их жизни, человек рассматривает себя как довольно
незначительную частичку гораздо большего организма
- семьи или клана, но отнюдь не как независимую,
полагающуюся на свои силы единицу. Проявления лич-
27

ной инициативы и амбиций сведены к МИНимуму, и осмысленное
интегрирование человеческого ОПыта в индивиде
и, следовательно, индивидуальная ЛИния поведения
невозможны. В противовес ограничениям на интеллектуальном
уровне, на уровне темперамента допускается
большая свобода. Человеку предоставляется
возможность значительной раскованности в его жизни
«здесь И сейчас», возможность быть в высшей степени
эктравертированным и свободно выражать свои чувства.
Словом, наши представления о «раскрепощенном» туземце
игнорируют предельное закрепощение и подавление
его умственной жизни и личности, что неизбежно в бесписьменном
мире:
В то время как западный ребенок с малолетства
приучается к строительным кубикам, ключам и замкам,
водопроводным кранам и множеству вещей и событий,
которые принуждают его мыслить в терминах пространственно-
временных отношений и механической
каузальности, африканский ребенок получает образование,
которое почти исключительно базируется на
устном слове и которое в высокой степени заряжено
драмой и эмоциями (р.ЗОВ).
Это значит, что в среде западной цивилизации ребенок
окружен абстрактной, чисто визуальной технологией, задающей
однородное время и однородное континуальное
пространство, где действуют «причины», имеющие свои
следствия, где вещи движутся, а события происходят на
отдельных плоскостях и в последовательном порядке. Африканский
же ребенок живет в скрытом, магическом мире
резонирующего устного слова. Он сталкивается не с однозначными
связями причин и следствий, а с формальными
причинами в пространстве, обладающем особой конфигурацией,
как это свойственно любому бесписьменному обществу.
Каротерс снова и снова повторяет, что «африканские
туземцы живут почти исключительно в мире звука,
прямо и непосредственно обращенного к слушателю, в то
время как западный европеец в значительно большей степени
живет в визуальном мире, который в целом вполне
индифферентен по Отношению к нему». Поскольку мир уха
28
- это горячий гиттерэстетический мир, а мир глаза - относительно
прохладный и нейтральный, западные люди
кажутся представителям слуховой культуры очень холодной
рыбой-э',
Каротерс обращается к рассмотрению свойственного
бесписьменной культуре представления о «власти» слов, О
том, что звучание слов способно влиять на мысль и поведение
и о неумолимости их воздействия. Он цитирует Кеньяту
в связи с любовной магией среди кикую:
Очень важно научиться правильному употреблению
магических слов и правильной интонации, так как результативность
использования магии зависит от произнесения
этих слов в порядке, требуемом ритуалом... При
исполнении этих актов любовной магии исполнитель
должен декламировать магическую формулу ... После
этой декламации он громко называет имя девушки и начинает
обращаться к ней так, словно бы она слушала
(р.ЗО9).
Выражаясь словами Джойса, это - «магические слова в
механически заученном порядке--э. Но сегодня любой ребенок
в нашем мире вновь растет в такого рода магическом
мире повторений, где по радио и телевидению непрерывно
звучит реклама.
Далее Каротерс задается вопросом (p.301), каким образом
распространение письма в обществе ведет к переходу
от представления о слове как звучащей, живой, активной,
природной силе к представлению о нем как о «значении» И
«смысле», которые понимаются сознанием:
Я полагаю, что только когда письменное и, более того,
печатное слово появилось на сцене, создались условия,
при которых слова потеряли свою магическую силу
и свойства. Почему?
13 См. раздел об акустическом пространстве, написанный
И.С.Карпентером и Г.М.Мак-Люэном, в КН.: Explorations in Сотmunication,
рр.65-70.
14 У Джойса игра слов: «rite words in rote order» (досл.: «ритуальные
слова в механическом порядке»), При восприятии на слух
это выражение может быть также понято как «right words in wrote
order», Т.е. «правильные слова в записанном порядке». - Прим.
пер.
29

Я уже имел случай развивать эту тему раньше в
своей статье, посвященной Африке, где сельское бесписьменное
население живет почти исключительно в мире
звука в противоположность западным европейцам, живущим
преимущественно в визуальном мире. Звуки это
в определенном смысле динамические вещи или, по
крайней мере, индикаторы динамических вещей - движений,
событий, действий, которые заставляют человека,
практически беззащитного перед опасностями жизни
среди кустарников или в степи, быть всегда настороже...
Для европейца звуки по большей части теряют это
значение, напротив, у него все больше развивается способность
не замечать их. В то время как для европейца
верить - значит видеть, для жителя сельской Африки
реальность в гораздо большей степени относится к области
слышимого и произносимого.
...Итак приходится принять то, что глаз для большинства
африканцев не столько орган восприятия, сколько
инструмент воли, в то время как главным воспринимающим
органом является ухо.
Каротерс настойчиво повторяет, что представитель Запада
в высокой степени зависит от визуального формирования
пространственно-временных отношений, без чего невозможным
было бы развитие механистического восприятия
каузальных отношений, столь необходимых для строя
нашей жизни. Но радикально иные предпосылки перцептивной
жизни заставляют его задаться вопросом (р.З11),
какой была возможная роль письменного слова впереносе
перцептивного акцента со слухового на визуальное восприятие:
Когда слова обретают письменную форму, они, само
собой, становятся частью визуального мира. Как и большинство
элементов визуального мира, они становятся
статическими вещами и как таковые теряют динамизм,
присущий звучащему слову вообще и произносимому в
частности. Они почти полностью утрачивают элемент
личной обращенности, так как слышимое слово обычно
направлено на тебя, в то время как видимое слово этого
лишено и может быть прочитано так или иначе, по желанию.
Они теряют те эмоциональные обертоны и ту
выразительность, которые были описаны, например,
Монрад-Кроном ... Таким образом, слова, становясь ви-
30
димыми, присоединяются к миру индифферентному по
отношению к зрителю, миру, из которого магическая
сила слова была исключена.
Каротерс переносит свои наблюдения в область «свободной
идеации», открытой для письменного мира и совершенно
недоступной для устных, бесписьменных сообществ:
Представление о том, что связанное со словом мышление
отделимо от действия, не переходит в него прямо
и может оставаться внутри человека ... имеет важные социокультурные
импликации, ибо только в обществе, которое
сознает, что вербальные мысли могут задерживаться
таким образом, а не появляются по самой своей
природе на крыльях силы, благодаря таким социальным
ограничениям становится возможным, по крайней мере
в теории, игнорировать мышление (р.Зll).
Потому-то во время памятных «чисток» 19ЗО-х годов в
таком устном в своей основе обществе, как Россия, где
шпионаж ведется с помощью уха, а не глаза, у многих на
Западе вызывало недоумение то, что многие признавали
себя полностью виновными не в том, что они совершили, а
в том, что они подумали. Ибо в высокоразвитом письменном
обществе соотнесенность видения и поведения открывает
индивиду возможность ухода в себя. Иначе дело обстоит
в устном обществе, где внутренняя вербализация является
эффективным социальным действием:
В таких обстоятельствах существует нео6ходUJКая,
хотя и неявная, связь между ограничениями в сфере
действия и ограничениями в сфере мысли. Поскольку
любое действие в таком обществе от самого его зарождения
руксводимо в значительной мере общественными
регулятивами и поскольку целеустремленная мысль по
самому своему существу личностна и уникальна для
каждого индивида, то тем самым подразумевается, что
эти общества не склонны при знавать саму возможность
такого мышления. Поэтому, если оно все же есть и при
этом выходит за пределы сферы практического и утилитарного,
его рассматривают как проявление дьявола
или результат внешнего злого влияния. Это то, чего
следует бояться и остерегаться как в себе, так и в других
(р.312).
31

моделей в высокой степени устного, слухового сообщества
как «руководимого В значительной мере общественными
регулятивами» несколько неожиданна. Дело в том, что нет
ничего, что могло бы выйти за рамки устного, бесписьменного
сообщества в его безличной коллективности. И когда
представители письменной культуры Запада сталкиваются
с различными «примитивными», или аудиокультурами, каких
еще немало в мире, это дает повод к недоразумениям.
Например, такие страны, как Китай и Индия, по-прежнему
остаются во многом аудиотактильными, Фонетические, так
сказать, способы коммуникации, пронизывающие эти сообщества,
претерпели очень мало изменений. Даже Россия
сохраняет глубокую наклонность к устному типу. Письменность
лишь постепенно изменяет субструктуры языка и
чувственной организации.
Александр Инкелье в своей книге «Общественное мнение
в России» (р.137) дает ценное описание того, как общераспространенная
и бессознательная установка даже среди
письменно образованных слоев приводит к неприятию
всего, что для письменного общества с долгой традицией
кажется «естественным». Русским, как и любому устному
обществу, свойствен совершенно иной взгляд на вещи:
В Соединенных Штатах и в Англии ценится именно
свобода самовыражения, абстрактное право как таковое...
В Советском Союзе же на передний план выдвигаются
резулътаты свободы, а о свободе как таковой заботятся
уже во вторую очередь. Именно по этой причине
дискуссии между представителями советской и англо-
американской культур совершенно не в состоянии
достичь согласия по специфическим вопросам, хотя обе
стороны утверждают необходимость свободной прессы.
Американец обычно говорит о свободе са.м.овыраже'Н.u.я.,
праве говорить или не говорить определенные вещи,
праве, по его словам, существующем в США и не существующем
в Советском Союзе. Советский же человек
обычно говорит о доступе к средствам самовыражения,
а не о праве говорить нечто в принципе, и именно этого
доступа, как он утверждает, лишены многие в Соединенных
Штатах, в отличие от Советского Союза.
Советская озабоченность резулътатамu для средств
32
массовой информации естественна для любого устного общества,
где взаимозависимость есть результат взаимодействия
причин и следствий во всеобщей структуре. Это вполне
в характере деревни или со времени электрификации
информационных средств глобальной деревни. Лучше
всего это новое базовое измерение глобальной взаимозависимости
понимают работники рекламных агентств. Подобно
Советскому Союзу, они также озабочены доступом к средствам
массовой информации и резулътата.мu. Их также
вовсе не занимает проблема самовыражения, и их шокировала
бы любая попытка использовать, скажем, рекламу
масла или кока-кольт как средство выражения частного
мнения и личных чувств. Точно так же советские бюрократы
не могут представить себе, чтобы кто-нибудь пожелал
использовать средства массовой информации в частном порядке.
И тут ни при чем ни Маркс, ни Ленин, ни коммунизм.
Это - естественная коллективистская установка любого
общества устной культуры. Советская пресса в этом
смысле - эквивалент нашего Мэдисон-авеню в плане воздействия
на производство и социальные процессы.

Шизофрения, по-видимому, является
закономерным следствием распространения
письменности

Каротерс подчеркивает, что до того, как фонетическое
письмо расщепило надвое мысль и действие, единственно
возможным было положение, при котором любой человек
нес ответственность в равной степени и за свои мысли, и за
свои поступки. Заслуга Каротерса именно в том, что он
указал на раскол магического мира слуха и нейтрального
мира глаза и, как следствие, на появление индивида, выделившегося
из рода. Поэтому владеющий письменной грамотностью
человек, каким мы находим его в античном мире,
- это расколотый человек, шизофреник, и такими были
все письменные люди со времени изобретения фонетического
алфавита. Однако само по себе письмо еще не обладает
той специфической силой фонетической технологии,
которая способна выделить человека из рода. Лишь
33

фонетический алфавит с его абстрагированием значения
от звука и переводом звука в визуальный код создает
условия для трансформации человека. Ни пиктографическая,
ни идеограмматическая или иероглифическая формы
письма не обладают расщепляющей силой фонетического
алфавита. Никакой другой вид письма, кроме фонетического,
никогда не мог бы изъять человека из властного мира
тотальной взаимозависимости и взаимодействия, представляющего
собой сплошную аудиосеть. Из этого магического
звучащего мира симультанных отношений, из его
устного, акустического пространства есть только один путь
к свободе и независимости человека, вышедшего из племенного
общества. Это путь 'Через фонетический алфавит,
который сразу же сообщает человеку ту или иную степень
дуалистической шизофрении. Вот как описывает это состояние
родовых корч дихотомии И травмы, нанесенной письменностью,
в Древней Греции Бертран Рассел в книге «История
Западной философии» (р.39):
в своем большинстве древним грекам были свойственны
страстность и недовольство собой. Они разрывались
между интеллектом, с одной стороны, и страстями,
с другой, между воображением, устремленным к небесам,
и волей к самоутверждению, ведущей прямо в ад.
Их любимой максимой было «ничего сверх меры», однако
в действительности мы во всем наблюдаем у них
чрезмерность: в чистом мышлении, в поэзии, в религии
и в грехе. Именно сочетание страсти и интеллекта придавало
им величие, там, где они были великими... В действительности,
Древняя Греция знала две стихии: одну
- страстную, религиозную, мистическую и другую мирскую,
светлую, эмпирическую, рационалистическую,
устремленную к познанию разнообразия мира...
Разделение способностей в результате технологического
гиперразвития и экстернализации того или иного чувства
стала столь всепроникающим фактором в прошедшем
столетии, что сегодня мы впервые в истории наконец осознали
явления, которым обязаны этими культурными мутациями.
Те, кому приходится принять на себя первый удар
новой технологии, будь то алфавит или радио, наиболее сильно
реагируют на нее, поскольку соотношения между
чувствами, изменяющиеся вследствие технологического
34
расширения возможностей глаза или уха, помещают человека
в новый, полный неожиданностей мир, образующий
новую мощную «связку», новую схему взаимодействия
между всеми чувствами. Но по мере того как сообщество
усваивает новый способ восприятия во всех сферах труда
и общения, начальный шок постепенно ослабевает. И однако
именно здесь, в этой более поздней и длительной фазе
«приспособления» всей личной и социальной жизни к новой
модели восприятия, выдвинутой новой технологией, и
совершается подлинная революция.
Именно римляне осуществили обусловленный алфавитной
технологией перевод культуры в визуальные термины.
Греки же, древние или византийцы, в большей степени были
привязаны к устной культуре с ее недоверием к действию
и прикладиому знанию. Ведь прикладное знание будь
то в военной области или промышленности - немыслимо
без однотипности и гомогенизации населения. «Нет
сомнений в том, - как писал символист Эдгар Аллан По,
- что акт письма в значительной степени подразумевает
логикализацию мысли». Линейное, алфавитное письмо сделало
возможным изобретение «грамматик» мысли и науки
древними греками. Эти грамматики, или артикулированное
выражение индивидуальных и социальных процессов,
представляли собой визуализацию не визуальных функций
и отношений. Сами эти функции и процессы были не новы.
Но средства пристального визуального анализа, а именно
фонетический алфавит был для древних греков таким же
новшеством, каким в наш век стала кинокамера.
Позже мы рассмотрим вопрос, почему фанатичная
страсть финикийцев, вытесавших алфавит из иероглифов,
к специализации не пробудила их к какой-либо дальнейшей
интеллектуальной или художественной деятельности.
А покамест уместно вспомнить о том, что Цицерон, энциклопедически
обобщивший опыт древнеримского мира, говоря
о греках, упрекал Сократа за то, что тот первый внес
раскол между сердцем и умом. Культура досократиков в
основном была еще бесписьменной. Сократ находится на
грани между устным миром и миром визуальной письменности.
Но он не написал ничего. В средние века на Платона
смотрели как на писца, или секретаря Сократа. А Фома
Аквинский считал, что ни Сократ, ни наш Господь не оста-
35

вили своего учения в письменной форме, поскольку то
взаимодействие умов, которое происходит в процессе обучения,
недостижимо на письме l 5 .

Ведет ли интериоризация таких средств
коммуникации, как буквы, к изменению
соотношения между чувствами и изменениям
в ментальности?

Цицерона как практичного римлянина заботило то, что
греки усложнили реализацию его программы doctus отаtor
16. В разделах XV-XXII третьей книги своего трактата
«Об ораторе» он набрасывает историю философии от ее
возникновения и до его времени, пытаясь объяснить, как
случилось, что профессиональные философы оторвали
красноречие от мудрости, Т.е. практическое знание - от
того знания, к которому следует стремиться ради него самого.
До Сократа наука «одинаково учила и красному слову,
и правому делу». Но начиная с Сократа язык и сердце
расходятся между собой. И то, что из всех людей именно
Сократ с его даром красноречия развел мудрость мысли и
умение красиво говорить, казалось необъяснимым: «Во
главе их был тот самый Сократ, который, согласно свидетельству
целой Греции, как по своей рассудительности, находчивости,
прелести и тонкости ума, так и по своему разнообразному
и богатому красноречию в любой области легко
выходил победителем-Г?
Но после Сократа дела, по мнению Цицерона, пошли совсем
вкривь и вкось. Из всех философов лишь стоики, хотя
они и не пытались развивать красноречие, провозгласили
последнее добродетелью и мудростью. Для Цицерона же
мудрость и есть красноречие, поскольку только благодаря
15 Utrum Christus debuerit doctrinam Suam Scripto tradere.
Summa Theologica, part III, q.42, art.4. «<Должен ли был Христос
доверить Свое учение Письму». - Прим. пер.)
16 Ученый оратор (лат.). - Прu.м. пер.
17 Цицерон. Эстетика: Трактаты. Речи. Письма. - М., 1994. С.
328, 329. - Прим пер.
36
красноречию знание может найти путь к уму и сердцу людей.
Идея прикладиого знания владела умом Цицерона-
римлянина так же, как позже умом Френсиса Бэкона. И
для Цицерона, и для Бэкона техника прикладного знания
основывается на процедуре единообразной воспроизводимости
и гомогенной сегментации знания, примером реализации
которой в Древнем Риме служат римские кирпичные
дороги.
Если технология, независимо от того, появляется ли она
изнутри или извне культуры, выводит на передний план
какое-либо из чувств, меняется соотношение между всеми
нашими чувствами. Мы начинаем видеть, слышать и чувствовать
по-новому. Взаимодействие между нашими органами
чувств не прекращается, разве что в условиях анестезии.
Однако, если какое-либо из чувств возрастает в
своей интенсивности, оно начинает действовать на другие
как анестетик. Например, дантист может использовать назойливый
звук для того, чтобы подавить тактильную чувствительность.
На том же принципе обособления одного из
чувств с целью анестезии остальных основан гипноз. Это
при водит К разрыву связи между чувствами, к своеобразной
утрате идентичности. Поэтому бесписьменный человек
племенного строя, ключевая роль в организации опыта которого
принадлежит слуху, постоянно находится, можно
сказать, в состоянии транса. Уже Платон, которого в средние
века считали секретарем Сократа, мог в акте письма,
оглядываясь назад на бесписьменный мир, сказать:
По поводу каждого искусства Тамус, как передают,
много высказал Тевту хорошего и дурного, но это было
бы слишком долго рассказывать. Когда же дошел черед
до письма, Тевт сказал: «Эта наука, царь, сделает египтян
более мудрыми и памятливыми, так как найдено
средство для памяти и мудрости». Царь же сказал: «Искуснейший
Тевт, один способен порождать предметы
искусства, а другой - судить, какая в них доля вреда
или выгоды для тех, кто из любви к ним придал им прямо
противоположное значение. В души научившихся им
они вселят забывчивость, так как будет лишена упражнения
память: припоминать станут извне, доверяясь
письму, по посторонним знакам, а не изнутри, сами собою.
Стало быть, ты нашел средство не для памяти, а
37

для припоминания. Ты даешь ученикам МНимую, а не
истинную мудрость. Они у тебя будут казаться многознающими,
оставаясь в большинстве невеждами, людьми
трудными для общения; они станут мнимомудрыми
вместо мудрых--"
Ни здесь, ни где-либо еще у Платона не видно понимания
роли фонетического алфавита в преобразовании чувственности
греков, как, впрочем, и ни у кого другого в его
время или позже. Однако еще до Платона творцы мифов,
балансировавшие на грани между старым устным миром
племенного строя и новыми технологиями, ведущими к
специализации и индивидуализму, предвидели все это и
сумели выразить в немногих словах. В мифе о Кадме рассказывается,
как этот царь, который как раз и ввел финикийское
письмо, т.е, фонетический алфавит, в Греции, посеял
зубы дракона, которые дали всходы в виде вооруженных
воинов. Как и в большинстве мифов, здесь в сжатом
виде представлен сложный социальный процесс, растянувшийся
на несколько столетий. Лишь недавно благодаря Гарольду
Иннису этот миф раскрылся для нас в своем подлинном
смысле (см., например, его работы «Скрытое влияние
коммуникации» и «Империя И коммуникации»). Миф,
подобно афоризму или максиме, характерен для устной
культуры. Ведь до того, как письменность лишает язык
многомерности его звучания, для бесписьменного человека
каждое слово само по себе есть поэтический мир, «мгновенное
божество», или откровение. Этот аспект сознания
бесписьменного человека обстоятельно рассмотрен в книге
Эрнста Кассирера «Язык И миф», опирающейся на широкий
круг современных исследований вопроса о происхождении
и развитии языка. Ближе к концу девятнадцатого
века многочисленные исследователи бесписьменных обществ
начали сомневаться в аnриорно./И. характере логических
категорий. Но еще и сегодня, когда роль фонетического
письма в создании техники формулирования умозаключений
(кформалъной логики») хорошо известна, некоторые
ученые (среди которых есть даже антропологи) все еще полагают,
что евклидово пространство и трехмерное визуа-
18 Платон. Федр, 274е-275а / / Платон. Собр. соч.: В 4 т. - Т. 2.М.,
1993. - С.186. - ПрUJИ. пер.
38
льное восприятие суть универсальные характеристики человека.
Отсутствие же такого пространства в примитивном
искусстве приписывается этими учеными недостатку художественных
навыков. Кассирер, рассматривая вопрос о
мифе как слове (этимологически слово mythos означает
как раз «слово»), указывает (р.62):
Согласно Узенеру, самым глубоким слоем, до которого
мы можем проследить истоки религиозных представлений,
является слой «мгновенных богов», как он
называет те образы, которые рождаются некой потребностью
или неким чувством в критический момент... и
потому отмечены летучестью и свободой. Но, похоже,
что новые данные, которые предоставленыв наше распоряжение
этнологией и сравнительным религиоведением
за три десятилетия с момента публикации труда
Узенера, позволяют нам продвинутьсяна один шаг вперед.

Цивилизация дарит варвару, или племенному
человеку, глаз вместо уха, но теперь
оказывается не в ладах с электронным миром

Этот шаг ведет нас от частных индивидуализированных
«архетипов» И эпифаний «мгновенных божеств» к более
общему смыслу проявлений божественного могущества.
Современные ученые и физики часто бывают сбиты с
толку тем фактом, что, проникая в самые глубокие слои
бесписьменного сознания, мы наталкиваемся на наиболее
передовые и изощренные идеи науки и искусства двадцатого
века. Объяснить этот парадокс - одна из задач данной
книги. Эта тема вызывает все больше эмоций и споров,
по мере того как наш мир под влиянием электрической
технологии переходит от визуальной к аудиальной ориентации.
Увы, спор идет не о причинах этого процесса и в
основном цепляется за «содержание». На время оставим
тему роли алфавита в формировании евклидового пространства
в чувственной организации древних греков, а
также одновременного открытия перспективы и хронологического
повествования, и вернемся ненадолго к туземцам'
39

Дж.ККаротерса. Именно в бесписьменном мире легче всего
разглядеть воздействие фонетического алфавита, которое
привело к формированию нашего западного мира.
Тот факт, что древние греки сумели извлечь из письменного
слова больше, чем другие сообщества, такие как
Вавилон и Египет, Х.А.Л.Фишер (А History 01 Еиторе, р.19)
объясняет отсутствием «парализующего влияния жреческой
касты». И тем не менее у них было совсем немного
времени для исследования и открытия, до того как они
утвердились в клииицзоеаннсй модели воспроизводимого
мышления. ПО мнению Каротерса, дело не только в том,
что греческая интеллектуальная прослойка на раннем этапе
не только получила стимул в виде неожиданного доступа
к накопленному знанию других народов, но также в том,
что, поскольку они не имели собственного, то не было и
имущественных интересов, связанных с уже накопленным
знанием, которое помешало бы освоению чужого и выработке
нового. Именно эта ситуация ставит сегодня западный
мир в невыгодное положение по сравнению с «отсталыми
» странами. Именно наше колоссальное наследие письменной
и механической технологий делает нас такими
беспомощными и неспособными справиться с новой электрической
технологией. Новая физика - это пространство
слуха, поэтому общество с долгим письменным прошлым
чувствует себя здесь неуютно, а иначе и быть не может.
Однако приведенный аргумент упускает из виду коренное
различие между фонетическим алфавитом и любым
другим видом письма. Только фонетический алфавит приводит
к разрыву между глазом и ухом, между семантическим
значением и визуальным кодом, и поэтому только фонетическое
письмо создает условия для перехода человека
из племенного мира в цивилизованный и дарит ему глаз
вместо уха. Так, например, китайскую культуру отличает
гораздо большая тонкость и восприимчивость, по сравнению
с западной. И тем не менее это - племенная культура,
культура уха. За словом «цивилизация» следует сохранить
технический смысл термина, подразумевающего человека,
вышедшего из племенного общества, человека, в
мышлении и поведении которого определяющую роль играют
визуальные ценности. Тем самым мы не приписываем
слову «цивилизация» никакого нового значения, а лишь
40
уточняем его характер. Общеизвестно, что цивилизованные
люди в большинстве своем отличаются неразвитостью
и грубостью чувственного восприятия, по сравнению со
сверхчувствительностью представителей устных культур.
Ибо глазу в смысле тонкости далеко до уха. Каротерс высказывает
следующее замечание (р.313):
В той мере, в какой характер платоновской мысли
можно считать репрезентативным для греческой культуры,
очевидно, что слово - помысленное или написанное
- в значительной степени сохраняло для греков немалую
власть над «реальным» миром. Хотя впоследствии
слово перестали рассматривать как самостоятельное
действие, оно считается источником и началом не
только всякого действия, но и всякого открытия: оно
стало единственным ключом к знанию, и только мысль
- посредством слов или цифр - способна отомкнуть
все двери к познанию мира. В определенном смысле, сила
слов и других визуальных символов действительно
возросла, как никогда прежде ... теперь вербальное или
математическое мышление стало единственной истиной
и весь чувственный мир превратился в иллюзию, если
только не считать слов, которые можно слышать или
видеть.
В диалоге «Кратил», названном в честь его учителя
языка и грамматики, Платон вкладывает Сократу в уста
такие слова:
Тогда каким же образом, сказали бы мы, они могли
устанавливать со знанием дела имена или оказаться законодателями,
если еще не было присвоено ни одного
имени, по которому они могли бы узнать, что вещи нельзя
постичь иначе, как из имен?
Кратuл. Я думаю, Сократ, что справедливее всего
говорят об этом те, кто утверждают, что какая-то сила,
высшая, чем человеческая, установила вещам первые
имена, так что они непременно должны быть правильными-".
Этот взгляд Кратила был фундаментом большинства
лингвистических исследований вплоть до эпохи Возрожде-
19 Кратил, 438Ь-с / / Платон. Собр. соч.: В 4 т. - T.I. - М., 1990.
- С.678. - Прим. пер.
41

ния. Он укоренен в старой устной «магии», которая находится
в том же ряду явлений, что и явление «мгновенного
божества», явлений, сегодня снова вызывающих интерес
по различным причинам. То, что такой взгляд совершенно
чужд письменной и визуальной культуре, становится понятным
из скептических замечаний, которыми Джоветт-"
сопроводил диалог.
В целях поисков ориентира в своем исследовании воздействия
письма на бесписьменные общества Каротерс обращается
в книге Дейвида Ризмана «Одинокая толпа» (р.9).
Согласно Ризману, для современного западного мира характерно
то, что он развивает «у своих типичных представителей
конформистский социальный характер, который
обеспечивается усвоением на ранней стадии жизни интернализованного
набора целей». Ризман не пытался понять,
почему рукописная культура древности и средневековья
не создала и не могла создать внутреннее измерение и почему
такое измерение необходимо появилось в печатной
культуре. Это - одна из задач настоящей книги. Но уже
сейчас можно сказать, что «внутреннее измерение» зависит
от «фиксированной точки зрения». Устойчивый и последовательный
характер возникает при неподвижной, так
сказать, почти гипнотически застывшей точке зрения. Работа
же с рукописным текстом была' слишком медленной и
прерывистой для того, чтобы обеспечить фиксированную
точку зрения или навык ровного скольжения в единой
плоскости мысли и информации. Как мы покажем ниже,
рукописная культура глубоко аудиотактильна по сравнению
с печатной культурой, а это означает, что навык отстраненного
наблюдения совершенно несвойствен рукописным
культурам, будь то древнеегипетская, греческая, китайская
или средневековая. Вместо холодной визуальной
отстраненности в рукописном мире мы находим эмпатию и
участие всех чувств. Бесписьменным культурам присуща
столь подавляющая тирания слуха над зрением, что никакое
равновесие между взаимодействующими чувствами
немыслимо точно так же, как оно стало весьма проблематичным
после того, как книгопечатание до крайности усилило
визуальный компонент в опыте западного человека.
20 Английский переводчик диалогов Платона. - Прим. пер.
42

Современный физик уютно чувствует себя
в пространстве восточной теории поля

Каротерс считает, что «традиционалистски ориентированные
», по классификации Ризмана, народы в ТОчности
соответствуют «тем странам и обществам, которые не перешли
к письменной культуре или в которых большая
часть населения осталась незатронутой письменностью»
(р.315). Следует понять, что быть «затронутым» письменностью
- дело нескорое, и эта «затронутость» нигде и никогда
не достигает своей окончательной формы. Это станет
ясно, когда мы перейдем к рассмотрению шестнадцатого и
последующих веков. Но сегодня, когда электричество создает
условия в высшей степени тесного взаимодействия в
глобальном масштабе, мы стремительно возвращаемся в
аудиальный мир одновременных событий и всеобщего сознания.
Тем не менее письменные навыки сохраняются в
нашей речи, в нашей чувственности и в организации пространства
и времени нашей повседневной жизни. Если не
произойдет какой-либо катастрофы, письменность и визуальные
привычки могут еще долгое время оказывать сопротивление
электричеству и сознанию «единого поля». И
наоборот: немцы и японцы при высокоразвитой письменной
и аналитической технологии сохранили Сущностные
моменты слухового племенного единства и всеобщей сплоченности.
Появление радио и, шире, электричества не только
для них, но и для всех племенных культур было в высшей
степени знаменательным событием, тогда как культуры
с долгим письменным прошлым, что Вполне естественно,
гораздо сильнее сопротивляются слуховой культуре
всеобщего электрического поля.
В Отношении традиционалистски ориентированных народов
Ризман отмечает следующее (р.26):
Поскольку рассматриваемый нами вид общественного
строя является относительно стабильным, конформизм
индивида в значительной мере диктуется отношениями
власти между различными возрастными и половыми
группам, кланами, кастами, профессиями и Т.д. _
отношениями, которые сохранялись практически неизменными
на ПРОтяжении столетий, переходя от поколе-
43

ния К поколевию. Культура осуществляет скрупулезный
контроль над поведением, и... в сфере родственных
отношений царит суровый и точный этикет ... Попытки
найти новые способы решения традиционных проблем
практически отсутствуют ...
Как указывает Ризман, даже для того, чтобы удовлетворять
суровым и сложным религиозным ритуалам и этикету
от «индивида не требуется высокого уровня развития
». Тем самым он выказывает себя человеком письменной
культуры, для которого «развитие» означает личную
точку зрения. Напротив, то, что является высоким уровнем
развития для человека устной культуры, было бы неприемлемым
для нашего визуальногО типа сознания. Некоторое
представление об отношении человека традиционалистеки
ориентированного общества к технологическим усовершенствованиям
можно получить ИЗ истории, рассказанной
Вернером Гейзенбергом в книге «Взгляд физика на
природу». Современный физик с его привычкой к «полевому
» восприятию, путем сложных мыслительных операций
вырвавшийся из привычного нам ньютоновского пространства,
легко находит в дописьменном мире родственный ему
вид мудрости.
Гейзенберг говорит о «науке как части взаимодействия
между человеком и Природой» (р.20):
В этой связи часто упоминалось о том, что далеко
идущие изменения в окружающей нас среде и в нашем
образе жизни, вызванные технологическим прогрессом,
также опасно повлияли на наш способ мышления и что
здесь залегают корни кризисов, потрясших наше время
и отразившихся в современном искусстве. В действительности
это возражение гораздо старше, чем современная
технология и наука, поскольку человек начал пользоваться
инструментами с самых первых шагов своей
истории. Так, две с половиной тысячи лет назад китайский
мудрец Чжуан-цзы уже говорил об опасности, которую
порождают машины:
«Как-то во время своего путешествия к северу от реки
Хан Цзы-гун увидел старика, работавшего у себя в
огороде. Тот вырыл оросительную канаву и теперь поминутно
спускался в колодец, чтобы набрать воды в соСУд,
а затем вылить ее в канаву. Хотя он трудился без
остановки, результаты его труда были скудными.
44
Цзы-гун сказал: «Есть способ, благодаря которому
ты сможешь наполнить водой сотню канав за день и с
гораздо меньшими усилиями. Хочешь узнать о нем?».
Старик остановился, взглянул на него и спросил: «И В
чем он заключается?». Цзы-гун ответил: «Нужно взять
деревянный рычаг и привязать к нему с одной стороны
груз. Таким образом ты сможешь черпать воду так быстро,
что она хлынет потоком. Это называется колодец с
воротом».
Тогда гнев отразился на лице старика, и он сказал:
«От своего учителя я слышал, что тот, кто использует
машины, и сам выполняет всю свою работу, как машина.
У того же, кто выполняет свою работу, как машина,
и сердце становится машиной, а тот, у кого в груди сердце,
как машина, теряет свою простоту. Потерявший же
простоту перестает понимать влечения своей души. А
когда человек перестает понимать свою душу, ему нелегко
остаться честным. Я уже слышал раньше о таких
вещах, но мне стыдно пользоваться ими».
В этой древней притче, бесспорно, содержится глубокая
мудрость, ибо «непонимание влечений своей души», пожалуй,
одно из самых удачных определений состояния человека,
оказавшегося в современном кризисе. Технология,
машины распространились в нашем мире в такой степени,
что китайскому мудрецу это даже в голову не могло прийти.
Та «простота», О которой он говорит, - продукт гораздо
более сложный и изощренный, чем что бы то ни было созданное
обществом со специализированной технологией,
где специализация проникла в чувственную жизнь. Но самое
интересное в этой притче то, что она пришлась по вкусу
Гейзенбергу. Ньютон не увидел бы в ней ничего примечательного.
И дело не только в том, что современная физика
отказывается от специализированного визуального пространства
Декарта и Ньютона. Она вновь вступает в сложное
слуховое пространство бесписьменного мира. Такое
слуховое пространство и в самом примитивном обществе, и
в настоящую эпоху представляет собой всеобщее поле симультанных
отношений, где «изменения» кажутся такими
же бессмысленными и неинтересными, какими они казались
уму Шекспира или сердцу Сервантеса. Отставив в
сторону вопрос о ценностях, нам следует сегодня постара-
45

ться понять, что под влиянием электрической технологии
мы в наших самых обычных повседневных переживаниях
и действиях становимся похожими на людей примитивной
культуры. Это влияние проникает в нас не через наши
мысли и мнения, к которым мы научились относиться критически,
а через нашу повседневную чувственную жизнь,
где выкристаллизовываются матрицы нашего мышления и
поведения. В нашей книге мы постараемся объяснить, почему
печатная культура дает человеку язык мысли, делающий
его совершенно не готовым к тому, чтобы воспринять
язык им же созданной электромагнитной технологии.
Стратегию, к которой следует прибегнуть любой культуре
в подобный период, указал в свое время Вильгельм фон
Гумбольдт:
Человек обращается со своими объектами, главным
образом (или, можно сказать, исключительно, поскольку
его чувства и действия зависят от его восприятия),
так, как они ему даны в языке. По мере того как он пытается
выразить свое бытие с помощью языка, он сам
попадает в языковую ловушку: любой язык помещает
народ, которому он принадлежит, в магический круг, и
из него нельзя выбраться, кроме как вступив в другой 2 1 .
Такое понимание породило в наше время технику подвешенного
суждения, с помощью которой мы можем критически
отнестись к допущениям, лежащим в основе нашего
мышления, и преодолеть их ограниченность. Теперь перед
нами открывается возможность научиться жить даже
не только как амфибии, Т.е. в двух сопредельных мирах, а
плюралистично - во множестве миров и культур одновременно.
Мы больше не связаны одной культурой - единственной
конфигурацией соотношения чувств - так же, как
мы не связаны одной книгой, одним языком или одной технологией.
Культурная задача, стоящая сегодня перед нами,
подобна задаче, которую решает ученый, стремящийся
определить погрешность инструмента своего исследования,
для того чтобы ее учесть и исправить. ПО всей вероятности,
распределение человеческого потенциала по отдельным
культурам станет вскоре таким же абсурдным, каким уже
21 Цит, по: Cassirer, Language and Myth, р.9.
46
стала специализация в отдельном предмете или дисциплине.
Вряд ли наш век можно обвинить в одержимости больше,
чем любой другой; просто он сумел осознать сам факт
и условия своей одержимости, чего не удавалось ни одной
другой эпохе. Интерес же к бессознательному, личному и
коллективному, ко всем формам примитинного сознания,
интерес, которым отмечено наше время, восходит еще к
восемнадцатому веку, когда дала о себе знать первая мощная
реакция, направленная против печатной культуры и
механизации Промышленности. Можно ли утверждать, что
то, что началось как «романтическая реакция», устремленная
к органической целостности, ускорило открытие электромагнитных
волн? Трудно сказать. Но, безусловно, это открытие
вновь создало симультанное «поле» всех человеческих
действий, благодаря чему человеческий род теперь
существует в условиях «глобальной деревни». Мы живем в
едином тесном пространстве, оглашающемся звуком племенных
барабанов. Вот почему сегодняшний интерес к
«примитиву» так же банален, как озабоченность девятнадцатого
века «прогрессом», И В равной степени не имеет отношения
к нашим проблемам.

Новая электронная взаимозависимость
возвращает мир к ситуации глобальной
деревни

Нет ничего удивительного в том, что между описанием
традиционалистски ориентированных народов у Ризмана и
африканских племенных обществ у Каротерса обнаруживаются
соответствия, как нет ничего удивительного и в
том, что знакомство с Жизнью туземцев Вызывает у обычного
читателя глубокое чувство родственности описываемому,
ибо новая электрическая культура вновь подводит
под нашу жизнь племенную основу. Сошлемся на лирическое
свидетельство весьма романтически настроенного
биолога Пьера Тейяра де Шардена в его книге «Феномен
человека»;
Но по мере того, как под действием этого напора че-
47

ловеческие элементы благодаря своей психической проницаемости
все больше проникали друг в друга, их сознание
(таинственное совпадение...) при сближении возбуждалось.
И как бы расширяясь, каждый из них постепенно
простирал радиус своей зоны влияния на Земле,
Земля же тем самым как будто все более уменьшалась.
В самом деле, что происходит при нынешнем пароксизме?
Об этом уже неоднократно говорилось. Благодаря
изобретению недавно железной дороги, автомобиля,
самолета физическое влияние каждого человека,
некогда ограниченное несколькими километрами, теперь
расширилось на сотни миль. Более того, благодаря
изумительному биологическому событию - открытию
электромагнитных волн - каждый индивид отныне (активно
и пассивно) одновременно находится на всех морях
и континентах - он находится во всех точках Земли
2 2 .
Для людей письменной культуры с их критическим
складом ума горячность Тейяра де Шардена столь же малопонятна,
сколь и его некритический энтузиазм по поводу
космической мембраны, которая сомкнулась вокруг земного
шара благодаря расширению наших различных чувств с
помощью электричества. Эта экстернализация наших
чувств создает то, что Тейяр де Шарден называет «ноосферой
», или технологическим мозгом мира. Вместо того,
чтобы превратиться в колоссальную Александрийскую
библиотеку, мир стал компьютером, электронным мозгом,
именно так, как это описывается в непритязательной научной
фантастике. И по мере того как наши чувства выходят
наружу, Большой Брат проникает вовнутрь. Поэтому если
мы не сумеем осознать эту динамику, то в один прекрасный
день окажемся погруженными в атмосферу данического
страха, приличествующую тесному мирку племенных
барабанов с его всеобщей взаимозависимостью и вынужденным
сосуществованием. Признаки такой паники хорошо
заметны у f.КaKa Барзена, который объявляет себя бесстрашным
и решительным луддитом в книге «Дом интеллекта
». Понимая, что все, что ему дорого, связано с действием
алфавита на наше сознание, Барзен выступает с
22 Тейяр де Шарден П. Феномен человека. - М., 1987. - С.191.
- Прu.м.. пер.
48
предложением упразднить современные искусство, науку
и филантропию. Разделавшись с этим трио, мы, по его мнению,
сможем захлопнуть крышку ящика Пандоры. Что ж?
По крайней мере, Барзен сумел определиться со своей
проблемой, хотя у него и нет ключа к пониманию того, как
действуют эти формы. Страх - это нормальное состояние
любого устного общества, поскольку в нем постоянно все
действует на все.
Возвращаясь к ранее затронутой теме конформизма,
Каротерс продолжает (р.315, 316); «Мысль и поведение не
рассматриваются отдельно; мысль сама есть форма поведения.
«f.Келать зла» считается в болыпинстве таких обществ
самым ужасным видом «поведения», И страх перед
ним всегда присутствует в сознании». Несмотря на то что
единство чувственности, эмоций и мышления уже давно
составляет предмет ностальгии западного мира, мы так же
не готовы к тому, чтобы принять связанный с таким единством
племенной характер культуры, как некогда оказались
не готовы к фрагментации человеческой психики,
обусловленной печатной культурой.

Письменность воздействует на физиологию,
а также на психическую жизнь
африканских туземцев

в завершение своего рассуждения о влиянии фонетического
письма на африканских туземцев Каротерс приводит
выдержку (р.317, 318) из статьи врача-миссионера,
опубликованной в кенийской ежедневной газете «Ист Эфрикан
Стэндард». Она называется «Как цивилизация повлияла
на африканских туземцев».
Цель этой статьи - показать, что уже начатки образования,
полученные африканскими мальчиками и девочками,
вызвали у них столь быстрые и далеко идущие
последствия, что на протяжении только одного поколения
произошли такие изменения в человеческих
характеристиках и реакциях, которые должны были бы
занять несколько столетий.
Высокие человеческие качества африканцев, не за-
49

тронутых миссионерством или образованием, поражают
почти всякого. Они неутомимые труженики, неприхотливы,
никогда не унывают, их не пугают монотонность и
неудобства, и обычно они отличаются удивительной честностью
и правдивостью. Но нередко приходится слышать
нелестные сравнения этих африканцев с теми, кто
родился от родителей-христиан или с раннего возраста
начал посещать школу. Однако, по свидетельству писателя,
побывавшего в школах на Мадагаскаре, тем детям,
которые не были затронуты цивилизацией, от природы
свойственна некогорая летаргичность. Они способны
длительное время сидеть спокойно: желание играть
в них словно дремлет. Они совершенно не страдают от
монотонности, и их умственная апатия позволяет им
проявлять исключительное для детей терпение. Из этих
детей обычно вырастают необразованные африканцы,
неспособные к какому-либо квалифицированному труду.
Самое большее, чему их можно научить, - это выполнять
работу, не требующую умственных усилий. Такова
плата за их положительные качества.
Африканец будет оставаться в постоянном рабстве у
своего невежества, если только не проявить решимость
рискнуть и ценой разрушения указанных качеств в ходе
тех изменений, которые несет с собой образование,
попытаться заново построить его характер, но уже с совершенно
иной ментальностью. Эта новая ментальность
может проявить себя в увиливании от работы, в возросших
заботах о пропитании, в желании жить со своей
женой, что прибавит хлопот работодателю. И это легко
объяснимо: уже первые шаги в образовании ведут к быстрому
развитию у африканцев таких качеств, как чувство
интереса, тяга к удовольствиям и страх боли.
у образованного африканца (при этом под «образованностью
» мы подразумеваем даже сравнительно низкий
образовательный стандарт, получаемый средним
африканским школьником) открывающееся перед ним
разнообразие жизни формирует чувство интереса; монотонность
же, как и для обычного европейца, становится
ему в тягость. Выполнение неинтересной работы
теперь стоит ему гораздо больших волевых усилий, а
отсутствие интереса вызывает усталость.
Далее автор рассматривает изменения во вкусах, в сек-
50
суальности и отношении к боли, вызванные приобщением к
грамоте:
По моим наблюдениям, нервная система африканцев,
незатронутых цивилизацией, настолькО летаргична,
что им требуется совсем немного времени для сна.
Многие из наших работников проходят несколько миль,
чтобы добраться до места работы, затем они целый день
прилежно трудятся, вечером возвращаются домой и
проводят большую часть ночи, сидя и охраняя свой огород
от вторжения диких кабанов. В течение многих недель
они спят всего по два-три часа в сутки.
Из всего этого вытекает важный моральный итог, а
именно, что африканцы старшего поколения, с которыми
почти всем нам приходилось иметь дело, навсегда
исчезли. Новое поколение - это совсем другие люди,
способные на большее как в хорошем, так и в плохом.
Они заслуживают сочувствия и понимания в отношении
их трудностей и неизмеримо возросших искушений. Необходимо
выработать такое понимание У африканских
родителей, пока еще не слишком поздно, и помочь им
осознать, что они имеют дело с гораздо более тонким
механизмом, чем они сами.
Каротерс подчеркивает тот факт, что такие последствия
вызывает уже начальное освоение грамоты, достаточно
лишь «некоторого знакомства с письменными символами
и развития начальных навыков чтения, письма и счета».
В заключение (р.318) Каротерс обращается к истории
Китая, где книгопечатание было изобретено уже в седьмом
или восьмом веке и тем не менее «практически не имело
сколько-нибудь серьезных последствий для эмансипации
мышления». Он ссылается на Кеннета Скотта Латуретта,
который пишет в своей книге «Китайцы, их история И ку-
льтура» (р.310):
Гипотетический пришелец с Марса мог бы ожидать,
что индустриальная революция и современный научный
подход должны были бы на ча ть свое движение скорее
в Китае, чем на Западе. Китайцы столь трудолюбивы
и изобретательны, в историческом плане они настолько
опередили Запад в сельскохозяйственном и медицинском
знании, что именно они, а не западные народы,
могли бы считаться предтечами и лидерами в том, что
51

называется научным подходом к познанию человеком
окружающей среды и овладению ею. Нельзя не удивляться
тому, что народ, который первым изобрел бумагу,
книгопечатание, порох и компас - если ВСпомнить только
некоторые из их наиболее известных открытий, _
не оказался первым и в Создании ткацкого станка, парового
двигателя и других машин, революционизировав_
ших производство в восемнадцатом и девятнадцатом
веках.
Но дело в том, что китайцы видели цель книгопечатания
не в создании одинаковых ВОСПРОИЗводимых продуктов для
рынка и формирования системы цен. Книгопечатание было
альтернативой их МОлитвенным мельницам-З и визуальным
средством усиления заклинательного воздействия, подобного
тому, какое в наше время оказывает реклама.
Тем не менее пример отношения китайцев к книгопечатанию
поможет нам ПРОДВинуться в наших усилиях уяснить
его природу. Наиболее существенной чертой книгопечатания
является воспроизводимость, повторяемость, а повторяемость,
как известно, ведет к гипнозу, одержимости.
Кроме того, печатные идеограммы суть нечто совершенно
иное, нежели книгопечатание, основывающееся на фонетическом
алфавите, ибо идеограмма (даже в большей степени,
чем иероглиф) представляет собой СЛожный гешmалъm,
воздействующий на все чувства сразу. Идеограмма
не допускает разделения между чувствами или специализации
одного из них - выделения образа, звука или значения,
что составляет ключевую характеристику фонетического
алфавита. Поэтому МНогочисленные специализации и
разделения функций, присущие промышленному труду и
Прикладному знанию, остались китайцам недоступными. В
наСтоящее время китайская письменность, похоже, продвигается
в направлении фонетического алфавита. Это, несомненно,
приведет к ликвидации нынешней и традиционной
культуры in toto 24. Китайской нации придется пройти
через шизофрению и умножение дихотомий к утвержде-
23 Речь идет о ламаистском МОлитвенном Приспособлении. См.:
Крывелев И.А. История религий. - т.2. - М., 1976. _ С.389, 390.
- Прu.м.. пер.
24 В целом (л.ат.). - Прим. пер.
52
нию организации, основанной на началах физической силы
и агрессивности и реализующей римскую модель
«центр-периферия».
Каротерс ошибается, когда объясняет индифферентность
ранней китайской культуры к индустриализму тем,
что китайское письмо - в рукописном или печатном виде
- требует значительной эрудиции. То же самое, хотя и в
различной степени, можно сказать и обо всех неалфавитных
формах письма. Обратимся снова (и не в последний
раз) за помощью к комментарию Латуретта по этому поводу:
Большая часть необозримой литературы на китайском
языке была написана в классическом стиле ... Классический
китайский язык весьма сложен в силу своей
искусственности. Написанные на нем тексты часто изобилуют
аллюзиями и цитатами, и для того чтобы оценить
или хотя бы понять большую часть сказанного, читатель
нуждается в обширных познаниях в имеющейся
литературе ... Только освоив фантастический объем литературы
и, более того, выучив на память значительную
ее часть, ученый обретает некое шестое чувство,
позволяющее ему догадываться, какое из нескольких
прочтений верно. Поэтому даже медленное и внимательное
чтение на классическом языке требует длительной
подготовки. Сочинительство же - еще более сложная
задача. Немногие европейцы сумели достичь сносного
владения стилем, а многие современные китайцы,
которые являются законченным продуктом сегодняшнего
типа образования, так и не смогли его освоить.
В заключение Каротерс делает вывод, что генетическому
изучению человеческих коллективов недостает точности
и результативности в плане сбора данных, по сравнению
с исследованиями, опирающимися на культурологический
подход и изучение окружающей среды. Моя мысль
заключается в том, что культурная экология имеет надежную
основу, которую составляет чувственный аппарат человека,
и что любое расширение чувств с помощью технологии
вызывает вполне поддающийся наблюдению эффект,
который состоит в установлении новой конфигурации,
или нового пропорционального соотношения, между
чувствами. Язык, коль скоро он представляет собой форму
53

технологии, конституируемой расширением, или овнешнением,
всех наших чувств, сам подвержен воздействию со
стороны какого-либо из механически расширенных чувств.
Таким образом, письмо оказывает прямое влияние на речь
- и не только на ее морфологию и синтаксис, но и на процесс
формирования мысли и социальное функционироваHиe
языка 2 5 .

Почему представители бесписьменных
обществ не могуг воспринимать кинофильмы
или фотографии без длительной
предварительной подготовки

Поскольку наша цель на данном этапе заключается в
том, чтобы раскрыть влияние фонетического алфавита на
формирование нового типа восприятия, обратимся к статье
2 6 профессора Джона Уилсона из Африканского института
при Лондонском университете. Человеку письменной
культуры нелегко понять, почему представители бесписьменных
обществ неспособны воспринимать трехмерное
изображение, т.е. изображение, созданное по законам перспективы,
Мы привыкли думать, что это - естественно
присущий человеку способ видения и что незачем учиться
для того, чтобы смотреть фильмы или рассматривать фотографии.
Уилсон, который попытался использовать
фильм для обучения туземцев чтению, натолкнулся на интересный
факт:
Вот еще одно весьма интересное свидетельство. Некий
санитарный инспектор снял фильм, где в очень
медленном темпе показывалось, что нужно делать жителям
обычной африканской деревни для того, чтобы
избавиться от застойной воды: осушение луж, собирание
и уборка пустых жестяных банок и Т.Д. МЫ показа-
25 H.M.McLuhan, «The Effect of the Printed Book оп Language in
the Sixteenth Century», in Explorations in Coттunication,
рр.125-35.
26 «Film Literacy in Атпса», Canadian Coттunications, vol.I,
по.4, summer, 1961, рр.7-14.
54
ли этот фильм аудитории и попросили их рассказать,
что они видели. К нашему удивлению, они ответили, что
видели курицу, тогда как мы даже не подозревали, что
в фильме была курица! Мы очень внимательно просмотрели
кадр за кадром, и действительно - на секунду
или около того в углу кадра промелькнула курица.
Ее кто-то спугнул, и она выскочила в пространство кадра
справа внизу. Вот и все, что увидели зрители. Они не
увидели ничего из того, ради чего был снят фильм, и,
напротив, увидели то, чего не видели мы до тех пор, пока
не просмотрели фильм с удвоенным вниманием. Но
почему? Мы выдвигали теорию за теорией. Может
быть, дело в том, что движение курицы было внезапным.
Все остальное было снято в замедленном темпе:
люди медленно двигаются, собирают жестянки и пр.;
птица же была для них чем-то реальным. Была еще и
другая теория, которая заключалась в том, что птица
имела для них религиозное значение, но от нее мы бы-
стро отказались
Вопрос: Не могли бы вы подробно описать содержа-
ние фильма?
Уилсон: Да. В фильме заснято очень медленное пе-
редвижение санитарного работника, который смотрит,
есть ли в жестянке вода, затем аккуратно подбирает
жестянку, выливает из нее воду, затем втаптывает ее в
землю (чтобы в ней не размножались москиты) и аккуратно
кладет жестянку в корзину на спине у осла. Задача
эпизода была показатъ, как избавиться от мусора.
Это напоминало работника в парке, который собирает
бумажки, накалывая их на заостренную палку, и кладет
их в мешок Все делалось очень медленно, с тем чтобы
донести, как важно убирать такие жестянки, потому
что москиты размножаются в стоячей воде. Жестянки
аккуратно собирали, опорожняли и убирали, чтобы не
было стоячей воды. Фильм длился около пяти минут.
Курица появилась где-то на секунду на таком вот фоне.
Вопрос: Хотите ли вы сказать, что когда вы говорили
с аудиторией, вы обнаружили, что они не видели ничего,
кроме курицы?
Уилсон: Мы просто спросили: "Что вы видели в этом
фильме?».
Вопрос: «Что вы видели?» или «Что вы подумали?».
Уилсон: Нет. «Что вы видели?».
55

Вопрос: Сколько зрителей было в аудитории, которой
вы задали вопрос?
Уилсон: Около тридцати.
Вопрос: И никто не ответил иначе, как «Мы видели
курицу?»,
Уилсон: Нет. Это был первый быстрый ответ: «Мы
видели курицу».
Вопрос: Видели ли они также человека?
Уилсон: Когда мы продолжили расспросы, оказалось,
что они видели человека, но самое интересное было
то, что они не смогли уяснить суть происходящего, а
главное, как нам дальше удалось выяснить, они не видели
всего кадра; они видели в кадре только детали. Позже,
обратившись за консультацией к художнику и
врачу-окулисту, мы узнали, что подготовленные люди,
люди, привыкшие к киноизображению. фокусируют
свой взгляд в точке перед плоским экраном, что и позволяет
охватить весь кадр. В этом смысле и восприятие
изображения - это конвенционально организованная
деятельность. Вы должны увидеть изображение
сначала целиком, а эти люди не умели этого делать, поскольку
не были к этому приучены. Когда им показывали
изображение, они начинали рассматривать его приблизительно
так, как это делает сканнер телекамеры,
т.е, быстро двигаясь по картинке. Вероятно, именно так
действует взгляд, не приученный к рассматриванию
картин, - он их сканирует. Потому-то они и не успевали
схватить кадр, несмотря на замедленный темп происходящего
на экране.
Ключ к загадке содержится в заключительном ответе.
Письменность развивает у людей способность фокусировать
свой взгляд на некотором расстоянии перед образом,
так что мы воспринимаем всю картинку одним взглядом. У
бесписьменных людей такая привычка не выработана, они
видят предметы иначе. Они скорее сканируют предметы и
образы, подобно тому, как мы это делаем с печатным текстом
- сегмент за сегментом. Иными словами, они не способны
отстраниться от предмета, видеть его со стороны и
полностью сливаются с ним или эмпатически проникают в
него. Глаз используется не как орган перспективного видения,
а, так сказать, как орган тактильного восприятия. Евк-
56
лидово пространство, которое базируется на отделении
зрения от тактильности и слуха, им неизвестно.
Рассмотрим другие трудности, с которыми столкнулись
туземцы при восприятии кинофильма. Это поможет нам
понять, как много конвенций письменного происхождения
встроены даже в не вербальные формы, как, например, в
фильм:
По моему мнению, нам следует очень осторожно пользоваться
кинофильмами, для их понимания требуется
определенный опыт. Мы пришли к мысли, что, если мы
собираемся использовать эти фильмы, нам необходимо
организовать некий процесс обучения, а следовательно,
провести исследования. В ходе последних обнаружились
интереснейшие вещи. Оказывается, кинофильм,
который является западным продуктом, представляет
собой высококонвенционализированный символический
артефакт, хотя и выглядит весьма реальным. Например,
мы обнаружили, что если вы показываете африканской
аудитории двух действующих лиц и один из
них, сделав свое дело, уходит из кадра, то аудитория
хочет знать, что с ним случилось дальше. Они не могли
понять, что этот персонаж больше не нужен для изображаемой
истории, и желали знать, что с ним произошло.
Поэтому нам пришлось придумывать продолжение,
вставляя массу ненужного нам материала, например,
прослеживать его движение по улице, до того как он
свернет за угол. Нельзя было позволить ему просто
уйти из кадра, надо было дождаться, пока он сам свернет
за угол. Тогда это становилось понятным. Действия
должны были развиваться естественным порядком.
Панорамное движение камеры также сбивало с толку
аудиторию, которая не понимала, что происходит.
Они думали, что предметы, появляющиеся в кадре, в
буквальном смысле двигаются. Таким образом, конвенция
оставалась не понятой, То же самое касается такого
приема, как наезд камеры на сидящего неподвижно человека.
Им казалось странным, что изображение может
расти на глазах. Или еще: нам хорошо известен такой
тип начала фильма: общая панорама города, сужение
картинки до одной улицы, затем - до одного дома, затем
- через окно вовнутрь и т.д. Это понималось в буквальном
смысле так, что вы сами проделываете все эти
57

перемещения, пока наконец не входите в дом через окно.
Все это означало, что, если мы хотим использовать
фильм как действительно эффективное средство, необходимо
организовать процесс обучения соответствующим
конвенциям и снимать такие фильмы, которые будут
приучать людей к одной конвенции за другой, например,
к тому, что человек может уйти из кадра. Мы
должны были бы покаэатъ, что вот есть угол улицы и
человек сворачивает за угол, а затем в следующей части
фильма показатъ, что вот человек удаляется и обрезать
сцену.

Африканская аудитория не может
удовлетвориться привычной нам ролью
пассивного потребителя при просмотре
фильма

Одной из важнейших характеристик любой письменной
аудитории является принятие ею пассивной потребительской
роли при прочтении книги или просмотре фильма. Но
африканская аудитория совершенно неподготовлена к
молчаливому и сосредоточенному восприятию развертывания
повествования:
Это важный момент. Африканская аудитория не может
сидеть спокойно, не пытаясь как-то участвовать в
происходящем. Поэтому человек, .который показывает
фильм и сопровождает показ живым комментарием,
должен чувствовать аудиторию, стимулировать и направлять
ее реакцию. Например, в ситуации, когда персонаж
поет песню, для аудитории это становится приглашением
к тому, чтобы ее подхватить. При создании
фильма следовало иметь в виду это участие аудитории
и предусмотреть возможности для этого. Люди, сопровождавшие
показ фильма живым комментарием, должны
были пройти обстоятельное обучение, для того
чтобы понимать смысл фильма и уметь разъяснять этот
смысл различным аудиториям. В основном это были аф-
58
риканцы, которые работали учителями и которых специально
подготовили для такой деятельности.
Но даже получив определенную подготовку, туземцы,
например, Ганы не могут воспринимать фильм о нигерийцах.
Они не способны обобщать свой опыт от фильма к фильму
- настолько глубоко они втянуты в свой локальный
опыт. Эта эмпатическая вовлеченность, характерная для
устного общества и аудиотактильного человека, раскалывается
фонетическим алфавитом, который абстрагирует
визуальный компонент от чувственного комплекса. Уилсон
делает из этого следующий вывод. Он высказывает предположение
о целесообразности использования чаплинской
техники в создании фильмов для туземной аудитории. История
должна излагаться с помощью жестов, а жесты должны
быть сложными и точными. Уилсон отмечает, с одной
стороны, неспособность африканцев следить за сложным
повествованием, но с другой - их искушенность в драматизации:
Есть один весьма существенный момент, о котором
мы тогда не знали, и очень жаль, так как это сильно помогло
бы нам, а именно: африканцы очень искусны в
разыгрывании ролей. Важную часть детского образования
в дописьменном обществе составляет ролевая игра;
дети должны уметь играть роли взрослых в различных
заданных ситуациях. Но нам повезло в другом. Мы обнаружили,
что африканцы очень хорошо воспринимают
мультипликационные фильмы. Поначалу это нас озадачило,
но разгадка быстро отыскалась. Дело в том, что
кукольные представления являются обычной формой
их досуга.
Однако здесь кроется больше, чем полагает Уилсон. Если
бы туземцам можно было показатъ телевидение, то, к
удивлению Уилсона, они восприняли бы его гораздо лучше,
чем кинофильм. Дело в том, что в кино человек отождествляет
себя с камерой, а представители бесписьменной культуры
не умеют использовать свои глаза как камеру. В случае
же с телевидением зритель отождествляет себя с экраном.
Будучи двухмерным и скульптурным, телевидение
активизирует тактильность. Иными словами, телевидение
не является средством и формой повествования. Оно не
59

столько визуально, сколько аудиотактильно, Поэтому оно
гораздо более эмфатично, и оптимальным телеизображением
является мультфильм. Мультфильм нравится туземцам
так же, как и нашим детям, поскольку представляет
собой мир, где визуальный компонент играет настолько незначительную
роль, что деятельность зрителя подобна
разгадыванию кроссворда-".
Еще более важно то, что мультипликационный рисунок,
как и пещерная живопись, ведет нас в область взаимодействия
чувств, т.е, имеет скорее осязательный, тактильный
характер. Иными словами, искусство рисовальщика является
в такой же мере тактильным, осязательным, как и искусство
чеканщика. Вот почему даже евклидово пространство
по современным стандартам выглядит весьма тактильным.
Этот вопрос рассматривается Уильямом Айвинзом мл. В
книге «Искусство И геометрия: исследование пространственной
интуиции». Автор следующим образом объясняет
не вербализованные допущения, лежащие в основе восприятия
пространства древними греками: «Греки никогда не
упоминали среди аксиом и постулатов своей геометрии о
базовом допущении конгруэнтности, и тем не менее ... это
один из самых фундаментальных моментов в греческой
геометрии, который является определяющим обстоятельством
как в плане ее строения и ее достоинств, так и в плане
ее ограниченности» (р.х.). Конгруэнтность стала новым и
волнующим визуальным измерением, которое было неизвестно
аудиотактильным культурам. Айвинз говорит: «В
отличие от глаза, невооруженная рука не способна обнаружить,
три или более объектов находятся на одной линии»
(р.7). Теперь совершенно понятно, почему Платон настаивал
на том, что «тому, кто незнаком с геометрией, не место
» В его академии. Подобным же мотивом руководствовался
венский музыкант Карл Орф, когда не допускал детей в
свою музыкальную школу, если они уже научились читать
и писать. При развившейся при этом наклонности к визуальному
восприятию выработка аудиотактильных способно-
27 Подробнее о новой пространственной ориентации при восприятии
телеобраза см.: H.M.McLuhan, «Inside the Five Sense Sensorium
», Canadian Architect, June, 1961, vol.6, по.б, рр.49-54.
60
стей, необходимых для музыканта, становится, по его мнению,
безнадежным делом. Далее Айвинз объясняет, почему
мы представляем пространство как некое самостоятельно
существующее вместилище, тогда как в действительности
пространство - это «качество или отношение вещей, и оно
не существует без них» (р.8). Тем не менее, по сравнению с
последующими веками, «греки были тактильно мыслящими
и... если бы у них была возможность выбора между тактильным
или визуальным способом мышления, они бы инстинктивно
выбрали тактильный» (р.9, 10). Так обстояло
дело с организацией опыта западного человека вплоть до
изобретения Гутенберга и еще долгое время после него.
Рассматривая историю греческой геометрии, Айвинз отмечает:
«...снова И снова на протяжении шести-семи столетий
они оказывались на пороге современной геометрии, но,
стесненные своими тактильно-мышечными, метрическими
представлениями, они так и не смогли переступить этот
порог и проникнуть В широкое и открытое пространство
своевременного мышления» (р.58).

Когда технология приводит к расширению
одного из наших чувств, то вместе
с интерноризацией новой технологии
происходит перестройка форм восприятия

Хотя главная тема этой книги - галактика Гутенберга,
или конфигурация событий, которые далеко отстоят от
изобретения алфавита и эпохи рукописной культуры, важно
уяснить, что без алфавита не было бы и Гутенберга. Поэтому
нам необходимо глубже всмотреться в те культурные
условия восприятия, которые вообще создают возможность
сначала письма, а затем, по-видимому, алфавита-б,
28 Корейцы к 1403 г. уже умели изготавливать чугунный шрифт
посредством штамповки и матричных форм (см. книгу Т.Ф.Картера
«Изобретение печатания в Китае и его распространение на Запад
»). Картера не занимал вопрос об отношении алфавита к
печатанию, и, по-видимому, он не знал о том, что корейцы, по некоторым
сведениям, пользовались фонетическим алфавитом.
61

африканцам
требуются годы для того, чтобы научиться смотреть
кино, имеет точную аналогию в западном мире. Речь
идет о трудностях с восприятием «абстрактного» искусства.
В 1925 г. Бертран Рассел написал книгу «Азбука относительности
», где на первой же странице отметил следующее:
Многие новые идеи могут быть выражены и нема тематическим
языком, но это ничуть не облегчает их восприятия.
Мы нуждаемся в том, чтобы изменить нашу
картину мира ... Такого же рода изменения требовало
учение Коперника о том, что Земля не является неподвижной
... Теперь эта идея не вызывает у нас трудностей,
поскольку мы знакомимся с ней до того, как установятся
наши мыслительные привычки. Подобным же
образом идеи Эйнштейна легче будет усвоить поколениям,
которые вырастут вместе с ними; но нам, для того
чтобы перестроить наше воображение, необходимо совершить
определенного рода усилие.
Проще говоря, когда новая технология расширяет одно
или несколько наших чувств, вынося их вовне, в социальный
мир, то в этой культуре формируется новое соотношение
всех наших чувств. Это можно сравнить с тем, как преображается
мелодия, если к ней добавить одну ноту. И когда
в какой-либо культуре происходит такое изменение в
соотношении чувств, радикально меняется характер восприятия:
то, что казалось ясным, становится непонятным,
а то, что казалось смутным и непрозрачным, начинает проясняться.
Как заметил Генрих Вельфлин в своем революционном
труде «Принципы истории искусства» (1915 г.):
«...дело не в чувственных фактах, а в эффекте, воздействии
». Вельфлин отталкивался от открытий скульптора
Адольфа фон Гильдебранда, который в своей работе
«Проблема формы в изобразительных искусствах» впервые
ясно показал спутанность чувственного восприятия
обычного человека и роль искусства в прояснении Этой путаницы.
Гильдебранд описал механизм, посредством которого
тактильность выполняла роль еинестетического фактора,
организующего взаимодействие между чувствами, и
тем самым была ядром воздействия искусства. Дело в том,
что недостаточно отчетливая образность тактильного ха-
62
рактера побуждает зрителя к активному соучастию. И когда
африканцы воспринимают кино как искусство с недостаточно
отчетливой образностью, требующей активного
соучастия, нас это забавляет. Отталкиваться от следствия,
а не от причины (что, как мы видели, присуще русским) такой
способ действия в конце девятнадцатого столетия
казался нам новым, о чем мы поговорим в Этой книге несколько
позднее.
В недавней работе Джорджа фон Бекеши «Эксперименты
в области слуха» выдвигается решение проблемы пространства,
совершенно противоположное предложенному
Каротерсом и Уилсоном. В то время как они пытаются говорить
о восприятии людей бесписьменной культуры исходя
из опыта, обусловленного письмом, профессор фон Бекеши
рассматривает акустическое пространство как самодостаточное.
Будучи знатоком в ЭТой области, он прекрасно
сознает трудности, на которые наталкивается разговор о
слуховом пространстве, ибо акустический мир - это мир
«в глубинуь-", Особый интерес представляет тот факт, что,
стараясь прояснить природу слышания и акустического
пространства, профессор фон Бекеши намеренно избегает
употребления таких терминов, как «точка зрения», «перспектива
», отдавая предпочтение мозаическому подходу. С
этой целью он обращается к двухмерной живописи как
способу раскрытия резонансной глубины акустического
пространства. Вот что он об этом пишет (р.4):
Можно различить два подхода к проблеме. Первый
- назовем его теоретическим - заключается в том,
чтобы сформулировать проблему в соотнесении с уже
известным, связать с общепринятыми принципами, а
затем перейти к проверке гипотез экспериментальным
путем. Другой - назовем его мозаическим - рассматривает
каждую проблему саму по себе, не особенно задумываясь
о том, в каком проблемном поле она находится,
и пытается установить отношения и принципы,
имеющие силу для очерченной области.
Затем фон Бекеши переходит к рассмотрению двух техник
живописи:
29 См. «Acoustic Space».
63

Удачную аналогию этим двум подходам можно найти
в области искусства. В период между одиннадцатым
и семнадцатым столетиями арабы и персы достигли высокого
мастерства в изобразительном искусстве ... Позднее,
в период Ренессанса, были разработаны новые
формы репрезентации, которые стремились придать
единство и перспектину изображению и добиться запечатления
атмосферы ...
Когда наука двинулась далеко вперед и стало известно
большинство переменных, лучшим способом обращения
с новой проблемой стало поместить ее в уже
имеющуюся рамку. Однако, если рамка неточна, а количество
переменных слишком велико, то мозаический
подход значительно облегчает дело.
Мозаический подход не только «значительно облегчает»
исследование такого свойства слухового пространства, как
симультанностъ; это - единственный релевантный подход.
Дело в том, что «двухмерная» мозаика или живопись формы
приглушенной визуальнасти, благодаря чему становится
возможным максимальное взаимодействие между
всеми чувствами. Именно такой была живописная стра тегия
«после Сезанна»: изображать вещи так, словно их держишь
в руках, а не видишь.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел культурология