Лосев А., Тахо-Годи М. Эстетика природы. Природа и ее стилевые функции у Р. Роллана

ОГЛАВЛЕНИЕ

§ 7. СПИНОЗИСТСКАЯ МОДЕЛЬ

1.   Об отношении Роллана к спинозизму вообще. В своих ранних дневниках Роллан говорит, что он увлекался чтением Спинозы. Английский исследователь Дэвид Сайс в своей книге о музыкальном элементе в «Жан-Кристофе» , на наш взгляд, несколько односторонне понимает эту связь Роллана со Спинозой на основании пантеистического учения Спинозы о боге. Это, в общем, правильно. Однако, на наш взгляд, Роллана интересовало в природе и нечто более конкретное.

2.   Первостепенная важность учения о «вещи мыслящей» и «вещи протяженной». Дело в том, что Спиноза учит о противоположности res cogitans («мыслящая вещь») и res extensa («протяженная вещь»), но самое интересное то, что Спиноза вовсе не является дуалистом, а является восторженным монистом, как ни различны у него эти две «вещи». Тем не менее, Спиноза с большим воодушевлением проповедует их полное единство, полное тождество. Конечно, для Спинозы это есть нечто иное, как Бог. Однако противопоставление этих двух «вещей» и в то же время их отождествление является чрезвычайно интересным историко-философским феноменом. Нам кажется, что в том одушевлении природы, о котором мы говорили выше, как раз чувствуется это спинозовское различие и это спинозовское отождествление двух «вещей». Нельзя сказать того, что образы природы у Роллана это есть просто только некоторого рода метафоры, сравнения и вообще та или иная поэтическая условность. В роллановском ощущении природы слышится нечто большее. Они гласят нам именно то, что природа есть нечто МЫСЛЯЩЕЕ. То, что природа ПРОТЯЖЕННА и существует в пространстве, — это знают все. И то, что явление природы часто бывает уместно и красиво привлечь в виде метафоры для какого-нибудь психического состояния или общественного явления, — знают все. Но надо отметить, что Роллан и в природе видит нечто мыслящее, и это объясняет неуловимую тонкость привлечения природы в целях познания человека и общества у Роллана. В этом, вероятно, разгадка близости Роллана к древней мифологии и античной натурфилософии. Ведь там и здесь природа трактуется на манер человека и общества. А человек, прежде всего, есть существо мыслящее. Вот почему мифология населяет всю природу и весь мир именно мыслящими существами. И вот почему античная натурфилософия, почти уже расставшаяся с мифологией, все-таки продолжала ставить мышление в природе на первый план.

3. Одушевленность и мыслящий характер стихий природы. Вода Фалеса, Воздух Анаксагора, Числа пифагорейцев, Огонь Гераклита — все это является природными и вполне материальными стихиями, т.е. уже не богами и не демонами, но все это обязательно мыслит. Среди греческих натурфилософов был даже такой мыслитель, как Диоген Аполлонийский, который сразу и одновременно объявлял все воздухом (или происшедшим из воздуха) и в то же самое время мышлением. Таким образом, если уж говорить с соблюдением исторической точности, то Фалес учил о мыслящей Воде, Гераклит о мыслящем Огне и Диоген Аполлонийский о воздушном мышлении. Это, конечно, материализм. Однако не тот механистический материализм, который проповедовался, например, просветителями. Это какой-то ОРГАНИЧЕСКИЙ материализм, в котором мышление органически связано с материей. Поэтому нам представляется, что расчлененность и уже по-европейски логическая противопоставленность «мышления» и «протяжения» у Спинозы, пожалуй, еще ближе Роллану. И вообще, мало кто мог из писателей (о философах мы не говорим) так противопоставлять и отождествлять природу и мышление, это прекрасно выходило у Роллана. Несомненно, дело здесь не обошлось без влияния Спинозы. А то, что вся природа является в каком-то смысле Богом для Роллана, об этом мы уже говорили, и для этого не нужно было влияния Спинозы.

4. Мнение самого Роллана о Спинозе и досократиках. О том, как близко к сердцу принимал Роллан философию Спинозы и досократиков, можно судить по следующему заявлению самого Роллана. В письме к П. Сеппелю от 2 февраля 1912 г. Роллан благодарит его за книгу о философии В. Джейса и прибавляет: «Я не открывал ни одной философской книги с далеких времен, когда еще в Нормальной школе я опьянялся (как и многие другие) Спинозой и досократиками. Я считал, что человек здоровый и сильный должен сам сотворить свою философию, как он творит свою жизнь, свое искусство, как он действует и любит, не спрашивая у других, что бы они делали на его месте» .

5. Природа в «Этике» Спинозы. Нисколько не приходится удивляться тому, что Роллан еще в школьные годы увлекался философией Спинозы. Философия Спинозы, особенно как она выражена в знаменитом трактате «Этика, доказанная в геометрическом порядке», способна еще и теперь производить на читателей весьма сильное впечатление. Тем более это понятно, если говорить о читающей философской публике XVII в. Уже просмотр первых страниц этого произведения вызывает весьма возвышенные чувства, поскольку перед глазами читателя появляется какое-то грандиозное здание, чуждое всякой мелочности и преисполненное только одними сильными, строгими, суровыми и какими-то величественными чертами. Читая «Этику» Спинозы, люди всегда приобщались к чему-то сильному, здоровому, крепкому и величественному, так что отделаться от этого впечатления было почти невозможно.

Вторая особенность этого произведения Спинозы заключается в том, что оно использует для демонстрации философских истин то, что сам Спиноза называет «геометрическим способом». Насколько здесь действительно присутствует математика и, в частности, геометрия, в этом позволительно сомневаться. В настоящее время можно считать почти установленным, что дело здесь заключается не в геометрии как таковой, а в использовании ее традиционных методов изложения. Начинается этот трактат с основных определений, переходит к тем общим принципам, которые сам Спиноза называет «аксиомами», заканчивается тем, что у него носит название «теорем», которые содержат еще разного рода пояснения и необходимые для их полной понятности добавления. Словом, весь трактат имеет вполне геометрический вид. Повторяем, это имеет мало общего с наукой геометрией. Но зато здесь использована та железная логическая последовательность, которая в наиболее совершенной форме соблюдается именно в геометрии. Все категории здесь точно определены, как бы отчеканены, кратки и безусловны, и изложение, которое дается на основании этих категорий, идет от общего к частному, заканчиваясь ясными и понятными выводами. В сущности, это не геометрия, а просто рационалистический метод изложения. Однако на читателей Спинозы всегда производила сильное впечатление именно эта геометрическая терминология, уже сама по себе взывавшая к точности, ясности и определенности вместо традиционного многословия и нечеткой последовательности мысли у философов.

Такая возвышенная и грандиозная система философии, к тому же изложенная языком одной из точнейших наук, всегда поднимала настроение у читателей, всегда отвлекала их от случайных мелочей и всегда возводила на очень высокие ступени человеческого самосознания и человеческого познания мира. Неудивительно, что Роллан, всегда настроенный благородно, рационалистически и либерально, всегда увлекался такой возвышенной философией, импонировавшей к тому же своими точными и, как ему казалось со слов самого Спинозы, математическими или даже геометрическими методами.

К этому характеру философии Спинозы, т.е. к ее возвышенной грандиозности и к ее математической точности, нужно прибавить еще ту третью черту, которая не могла не волновать Роллана и в его школьные годы, и в годы зрелости. Опять-таки вопреки преобладающей традиции, Спиноза учил в своих сочинениях не только о «природе», но и о «боге», и не только о «боге», но и о «природе». Бог для Спинозы никогда не был антропоморфным существом, как его представляли все исторические религии. Он был просто той же самой природой, но только взятой в ее цельности, в ее органической неделимости, в ее бесконечности и в ее вечном существовании. Бог был нужен Спинозе для того, чтобы одушевить известную ему ньютоновскую механистическую вселенную для того, чтобы понимать ее в ее вечном движении, не зависимой не отчего другого, а зависимой только от самой же себя.

С другой стороны, природа была нужна Спинозе не просто как предмет для научного эксперимента и не просто как предмет в виде носителя тех или иных научных закономерностей. Он ее переживал всегда как нечто субстанциально самостоятельное, никем и ничем не порожденное и никогда, ни при каких обстоятельствах не допускающее своей ограниченности и своей смерти. Природа тоже была для него чем-то грандиозным, чем-то возвышенным, чем-то величественным, достойным всякого удивления и преклонения. В таких условиях Бог и природа в сознании Спинозы ровно ничем не отличались одно от другого. Для Спинозы весьма характерно выражение «Бог, или природа». Роллану импонировало здесь то, что такой Бог, создавая впечатление грандиозности возвышенного бытия и абсолюта, тем не менее, под пером Спинозы был совершенно очищен от всякого антропоморфизма, от всяких догматов веры и от всяких конфессиональных методов мысли. Сам Роллан был далек от церковного мировоззрения, но с понятием Бога ему все же не хотелось расставаться. Бог поэтому оказывался для него просто той величественной природой, которая далека от всяких мелочей, далека от скрупулезности механистически настроенных исследователей и далеко не сводилась ни на какие абстрактные и научные закономерности. Для нас теперь все это является далеко ушедшими вдаль формами ПАНТЕИСТИЧЕСКОГО мышления. Однако термин «пантеизм» звучит для нас сейчас слишком академично, слишком исторично и чересчур абстрактно. Надо вникнуть в то спинозистское мировоззрение XVII в., когда природа очаровывала людей, с одной стороны, своим величественным характером, а с другой стороны, была лишена всякого механицизма, будучи и первым предметом философии и первым предметом человеческого любования на все бытие и на всю жизнь, взятые в их полной самостоятельности и безусловности.

6. Важнейшие категории у Спинозы, необходимые для понимания его учения о природе. Если даже ограничиться только одними «определениями», с которых начинается «Этика» Спинозы, то уже здесь не могло не импонировать спинозистам, да и не только спинозистам, то, что основную причину Спиноза понимает как «причину в-себе», т.е. то, «что природа может быть представлена не иначе, как существующею» (опред. l ) . Было важно учение о субстанции как о том, что существует само через себя и представляется само через себя, не нуждаясь ни в каких других посторонних представлениях (опред. 3). В свое время читали с захватывающим чувством слова Спинозы: «Под Богом я разумею существо абсолютно бесконечное ( ens absolute infinitum ), т. e . субстанцию, состоящую из бесконечно многих атрибутов, из которых каждый выражает вечную и бесконечную сущность». Весьма важно также и учение о свободе, этой первичной субстанции, или Бога (опред. 7), а также и о вечности: «под вечностью я понимаю самое существенное, поскольку оно представляется необходимо вытекающим из простого определения вечной вещи» (опред. 8).

Уже эти «определения», помещенные Спинозой в самом начале его трактата , не могли не волновать возвышенно настроенную душу Роллана еще в период его школьных лет. Но в указанном трактате Спинозы вслед за первичным «определением» еще следовали «аксиома» и далее — «теорема». Аксиомы Спинозы тоже удивляют четкостью своей мысли и своей последовательностью. Мы укажем только на аксиому 6, гласящую: «Истинная идея должна быть согласна со своим объектом ( ideatum )» . Теоремы в «Этике» Спинозы тоже поражают своей рациональной четкостью и последовательностью. Когда Спиноза формулирует свою 11 теорему: «Бог, или субстанция, состоящая из бесконечно многих атрибутов, из которых каждый выражает вечную и бесконечную сущность, необходимо существует» , то становится ясным, что Бог для Спинозы есть такая бесконечность, которая не расплывается в бесконечной дали, но есть нечто единое и определенное, а та множественность атрибутов, которая ему приписывается, каждая тоже обладает безусловной ясностью и определенностью. Здесь сказалось галльское здравомыслие Роллана, которое даже и самые высокие предметы всегда мыслит рационально, ясно и чеканно. Всеобщий охват рациональной природы сказывается у Спинозы в теореме 13: «Субстанция абсолютно бесконечная неделима» . По Спинозе, из необходимости божественной природы вытекает «бесконечное множество вещей бесконечно многими способами, т.е. все, что только может представить себе бесконечный разум» . Тут же высказывается и заветная мысль Спинозы о существенном единстве Бога и природы (теор. 18): «Бог есть имманентная ( immanens ) причина всех вещей, а не действующая извне ( transiens )» . Поэтому все вещи, существенно вытекающие из Бога, тоже вечны (теор. 19—23) .

Наконец, мы напомним и то противоположение «мыслящей вещи» и «протяженной вещи», которого мы уже касались выше ( с. 140) . То и другое является у Спинозы атрибутами Бога, т.е. тем, «что ум представляет в субстанции как составляющее ее сущность». Следовательно, мышление и суждение одинаково существенны для Бога. Определение 1 во второй части «Этики» так и гласит : «Под телом я разумею модус, выражающий известным и определенным образом сущность Бога, поскольку он рассматривается как вещь протяженная ( res extensa )». Кроме этого мышления и протяжения, если и существуют какие-нибудь другие атрибуты Бога, мы никаких других атрибутов не познаем. «Мы не чувствуем и не воспринимаем никаких других отдельных вещей, кроме тел и модусов мышления» (аксиома 5 второй части «Этики») .

Этот монизм Бога и природы, несомненно, производит у Спинозы значительное и эффектное впечатление. Один из новейших исследователей философии Спинозы В.В. Соколов пишет: «Спинозовская концепция субстанции как причины самой себя примыкает прежде всего к ПАНТЕИСТИЧЕСКО-НАТУРАЛИСТИЧЕСКОЙ традиции. Доказательство того, что «Бог есть имманентная причина всех вещей, а не действующая извне», пронизывает все произведения философа. Уже в одном из первых своих писем к Ольденбургу рейнсбургский искатель истины писал: «Я не так отделяю Бога от природы, как это делали все известные мне мыслители», усматривая, таким образом, в этом принципе единства Бога и природы один из конститутивных устоев своей системы. Для ее обоснования Спиноза использует разнообразные аргументы и тексты. Например, в одном из своих последних писем к Ольденбургу, относящемуся к ноябрю — декабрю 1675 г., он, утверждая имманентность и отрицая трансцендентность Бога, ссылается на слова апостола Павла: «Мы в нем (т.е. в Боге) живем и движемся и существуем» (Деяния апостолов XVII 28), и уверяет своего корреспондента, что он утверждает это «вместе со всеми древними философами, хотя и иным образом», как и «вместе со всеми древними евреями» .

7.   Сущность спинозистской модели. С полной уверенностью и с полной надежностью необходимо сказать, что здесь мы находим если не прямо одну из моделей изображения природы у Роллана, то во всяком случае нечто близкое к этому. Роллан, несомненно, восторгался этой спинозовской цельной и божественной природой, которую
он понимал, с одной стороны, чисто материально, а с другой стороны, как вечно пронизываемую мышлением Бога, которого он понимал антиантропоморфно. Спинозовская природа как ясное, чистое, гладкое, всегда рациональное, всегда закономерное и всемогущее, но в то же самое время антиконфессиональное мышление бога, к тому же всегда разумное и понятное, всегда доступное человеку, — все это в прямом смысле необходимо считать моделью изображения природы у Роллана.

8.   Модель спинозистская и модель античная. Почему здесь не хватало ему
одних античных моделей? Суровая и строгая античность, даже при условии ее эллинистического смягчения, не представлялась Роллану чем-то строго философски и научно математически обоснованным. Платон, Аристотель и неоплатоники с их неприглядным логицизмом были чужды Роллану; и, по всей вероятности, они просто остались для него неизвестными. В противоположность этому Спиноза, безусловно, импонировал Роллану своим ясным рационализмом и прозрачными математическими методами. С этой точки зрения, древние, возможно, казались Роллану чем-то наивным и детским, чем-то, правда, весьма серьезным, но далеко не лишенным мифологических наивностей. Ясный, выпуклый и прозрачный для человеческого разума рационализм Спинозы, несомненно, был для Роллана дополнением к его, хотя и очень почитаемым у него, античным моделям.

9. Ограниченность спинозистской модели для Роллана. Есть, впрочем, одна черта Спинозы, которую Роллан в своем увлечении этим философом, возможно, и не замечал, но которая волей-неволей заставляла его выходить за рамки спинозизма и искать еще новые модели для своего отношения к природе. Дело в том, что этот ясный и прозрачный рационализм Спинозы все же не решал вопроса о единстве природы и божества. Ведь мертвая материя может мыслиться подвижной и даже самодвижной только в порядке систематически проводимой диалектики материи и действующей в ней энергии. Рационализм Спинозы бессознательно был основан на этой диалектике, но конкретно и в точных понятиях Спиноза ее нигде не выразил. Тем не менее Роллан, хотя и тоже бессознательно, но, несомненно, чувствовал это абсолютное единство живой природы, а к диалектике этого живого единства философия Спинозы почти не призывала.

Упомянутый выше В.В. Соколов пишет об онтологии и физике Спинозы с указанием на ее наиболее уязвимое место: «Исходя из пантеистически органистического представления о природе, она попыталась достичь объяснения всего многообразия единичных вещей из субстанции на основе систематизированно-рационалистических принципов а priori и картезианских механистических представлений о материи. В непригодность последних для выполнения такой сложной по существу своему и по тенденции, конечно, диалектической, задачи Спиноза убедился в конце своей жизни и прямо высказал это в своих ответах Чирнгаусу на поставленные им вопросы. В письме от 5 мая 1676 г. он писал ему: «Из протяжения, как его мыслит Декарт, а именно: в виде покоящейся громады, не только трудно, как Вы говорите, но совершенно невозможно доказать существование тел, ибо покоящаяся материя, насколько это зависит от нее самой, будет продолжать пребывать в покое, а не побудится к движению иначе, как более могущественной внешней причиной». В заключение этого письма Спиноза добавляет, что «Декартовы принципы естествознания бесполезны, чтобы не сказать, абсурдны». В письме же от 15 июля 1675 г., отвечая Чирнгаусу, Спиноза еще раз признал, что из понятия протяжения невозможно а priori доказать разнообразие вещей. И поэтому «материя плохо определена Декартом через протяжение. Она необходимо должна быть объясняема через (такой) атрибут, который бы выражал вечную и бесконечную сущность. Но об этом я, быть может, когда-нибудь, если буду жив, поговорю с Вами более ясно. Ибо до сих пор я не имел возможности привести в надлежащий порядок то, что имеет отношение к этому вопросу». Смерть помешала Спинозе осуществить этот замысел .

Все это указано у В.В. Соколова совершенно правильно. Спиноза как представитель рационалистической метафизики, конечно, не мог дать философски ясную картину природы со всеми таящимися в ее недрах закономерностями. Поэтому Роллан никак не мог воспользоваться спинозистской природой как своей единственной моделью. Природа у Роллана слишком живая и красочная, слишком эмоциональная и проникновенная, слишком ощутимая и задушевная, чтобы можно было ее свести на абстрактно-метафизическую модель Спинозы. Роллан волей или неволей обязательно должен был выходить в своих изображениях природы далеко за пределы спинозизма. Но это нисколько не уменьшает огромной значимости спинозистской модели для Роллана. Даже и в сравнении с античными моделями Спиноза давал нечто гораздо большее. Ведь та античность, т.е. по преимуществу досократовская натурфилософия, которую знал Роллан, все еще содержала в себе много мифологии, а следовательно, вполне могла оказаться, несмотря на свой возвышенный и величественный характер, слишком детской и наивной. Никакой детскости или наивности у Спинозы уже не было. Спиноза рассуждал о природе весьма возвышенно, но в то же самое время и весьма рационально. На основании уже одного заглавия главного сочинения Спинозы многие думали, что в нем соблюдается такая точность мышления, которую и на самом деле можно назвать математической. Эта чисто рациональная и «математическая» разработка учения о природе заставляла многих относить досократовскую натурфилософию ко временам еще недостаточно зрелым, недостаточно критическим и недостаточно научным. Все это приводило к необходимости трактовать философию Спинозы весьма возвышенно и в то же самое время научно и находить в ней необъятную громаду, но в то же самое время весьма понятную и кристально ясную.

10. Более мягкие, более человеческие и более эстетические черты спинозистской модели природы. Действительно, благородство, простота и рациональная ясность спинозизма не могла не увлекать людей в течение нескольких столетий. Стоит только вспомнить рассуждение Спинозы о необходимости влечения только к доброму или о необходимости счастья только на основах разума , или понимания высшего блага для души как познания бога , или о стремлении всякого добродетельного человека содействовать такому же благу и у других людей , как все это учение о «боге, или природе» приобретает у Спинозы чрезвычайно благородный и возвышенный характер. Это воззрение Спинозы относится еще к тем наивным временам, когда не умели или не смели думать, что хороший человек всегда хочет только хорошего и всегда только помогает другим, а дурной сам же себя наказывает и заслуживает всяческого осуждения. Удовольствия, которые признает Спиноза, всегда обязательно только моральны и хороши, а неудовольствия всегда только дурны . Но Спинозу не нужно понимать как какого-то мрачного моралиста. Наоборот, он требует от человека веселости, но, конечно, не противоречащей моральным правилам . Ненависть, с точки зрения Спинозы, никогда не может быть хорошей . Тот, кто живет по законам разума, никогда не воздает злом за зло, но всегда только любовью . Познавать себя, значит познавать и любить Бога , а такая любовь должна всего более наполнять душу . Когда мы любим Бога, это значит, что Бог любит сам себя в нас даже самих . Блаженство не есть награда за добродетель, но сама же добродетель . Все эти и подобные им суждения Спинозы свидетельствуют о том, с какой глубокой убежденностью Роллан расценивал благородную и рационалистическую философию Спинозы, которая была одинаково и божественной и материальной, идеальной и чувственной, строжайше принципиальной и простой, общедоступной, искренней и естественной.

Роллан, может быть, чувствовал под строгой и абстрактной метафизикой Спинозы учение о живой и вечно расцветающей природе; но в явной форме у Спинозы это не содержится, а об этом можно только догадываться. Излагающий философию Спинозы М.С. Беленький, во всяком случае, находит возможным изображать Спинозу и с этой, более чувствительной стороны. Возражая рабби, Спиноза говорил: «Природа не молчит. Простой цветок из моего сада... подсказал мне истину. «Постигни, человек, — сказал он мне, — мое рождение и мой рост — и ты уразумеешь тайну жизни». М.С. Беленький продолжает: «Человек подобен цветку, который рождается, вырастает, сверкает всеми удивительными красками на лоне природы — и умирает. Одна природа есть жизнь и дает жизнь всему живому» . Все совершается согласно порядку и законам природы. К такому выводу пришел автор «Трактата об усовершенствовании разума». «Природа! Она совершенна и вечно творит новое. Она неиссякаемый источник всего живого и реального. Все в ней, она полнота бытия. Она всесильна и могуча, постоянно сокрушает и непрерывно создает. Все вещи в ней, и она во всем, и все одна и та же. Она вечная и бесконечная, питающая «дух одной только радостью» .

М.С. Беленький, характеризуя философию природы у Спинозы, сравнивает Спинозу с его великим современником Рембрандтом и пишет: «Мудрое и мощное познание автора «Этики», воплощенное в логически стройную систему, тождественно яркому и буйному художественному видению Рембрандта, гениального старшего современника Спинозы. Спинозу и Рембрандта роднят лучезарный взгляд на чувственный и нравственный мир, умение воссоздать его, широта замысла, глубина мысли, полнота чувств, звучащая ясность. В их произведениях все соразмерно, озарено мудростью, великой гармонией красок и идей. Как образы Рембрандта могли бы сойти с картины и присоединиться к зрителям, так природа и человек у Спинозы — живые существа, которые реально действуют вокруг нас и вместе с нами. «Рембрандт, — говорит бельгийский поэт Эмиль Верхарн, — покрывает славой все изображаемое им. Портретное искусство силой его гения превращается в искусство апофеоза. Ни один художник не понимал этого искусства более своеобразно и оригинально. Модель существует для него постольку, поскольку он заставляет ее выразить какое-либо чувство или глубоко человеческую правду. Он не упускает ни одной черты, какая ему представляется в модели». И далее: «Для Рембрандта тело священно. Он никогда не приукрашивает его, даже тогда, когда рисует Саскию. Тело — это материал, из которого создано человечество, печальное и прекрасное, жалкое и великолепное, нежное и сильное. Даже самые некрасивые тела он любит так же, как любит жизнь, и возвышает всею властью своего искусства». Философия Спинозы созвучна творчеству Рембрандта. За кулисами геометрических фигур «Этики» действует горячее сердце, страстный темперамент, преобразователь мира, жизнелюб, обличитель фальши, неутомимый защитник правды, света и разума. За сухими аксиомами и теоремами скрывается энергичная мысль, согретая великой душой. Спиноза, как и Рембрандт, возвысил природу, ее телесность и материальность. «Не вижу, — говорит он в «Этике», — почему природу нельзя назвать божественной». Силой его гения природа превратилась в апофеоз мысли, науки и искусства. Ни один философ до Спинозы так не превознес и не воспел столь оригинально и своеобразно природу, как он. Природа для него всепоглощающая сущность, из необходимости которой «вытекает бесконечное множество вещей бесконечно многими способами». И человека, с его страстями и умом, слабостями и силой, он мужественно любил, возвысил в меру своего духа и понимания объективных законов природы и общества» .

Чтобы засвидетельствовать ту особенность спинозовской природы, которая не сводилась только на сухую рационалистическую метафизику и которая чувствовалась как многими современниками Спинозы, так и многими его потомками, можно привести следующее суждение Г. Гейне: «При чтении Спинозы нас охватывает то же чувство, что и при созерцании великой природы в ее пронизанном жизнью покое. Лес возносящихся к небу мыслей, цветущие вершины которых волнуются в движении, между тем как непоколебимые стволы уходят корнями в вечную землю. Некое дуновение носится в творениях Спинозы, поистине неизъяснимое. Это как бы веяние грядущего» .

Живое и жизненное созерцание природы у Спинозы и полная горячего энтузиазма возвышенная ее оценка, несомненно, характерны для личности Спинозы. Но в своих философских сочинениях Спиноза всегда был чрезвычайно рационалистичен, точен и систематичен, так что его почитателям всегда не хватало той чувствительности и задушевности, которая охватывала всех и прежде всего поэтов при оценке картин и животворной деятельности природы. Роллану импонировала эта спинозовская громада природы, всегда цельная, самостоятельная, несотворенная и бесконечная, всегда ясная, «математически» доказанная и всегда животворная, а кроме того, еще и божественная в отношении своего могущества, неделимой цельности и животворной красоты, а еще и общефилософская, логически продуманная и интерконфессиональная. Но Роллан был прежде всего поэт, питавший к природе самые задушевные и самые сердечные чувства, всегда переводивший ее на язык непосредственного, абсолютно жизненного, интимнейшего переживания. В этом отношении Спиноза, как и древние досократики, был величествен, чист и ясен, объективен и космичен. Этого, однако, было мало для Роллана. Как он ни восхищался древними и Спинозой, горячее субъективное чувство писателя XX в. искало еще других моделей для своих изображений природы. Восхищение перед природой как перед божественно всемогущей и животворной, безусловно цельной, вечной и бесконечной, логически обоснованной и не подлежащей никакому сомнению объективной данностью оставалось у Роллана на всю жизнь. И тем не менее, чувствительное, сердечное и задушевное чувство, этот постоянный энтузиазм и восторг перед красотами природы, нисколько не мешая спинозизму, всегда волновали Роллана уже отнюдь не спинозовским рационализмом. Тут у него было много совсем других моделей для понимания природы. И главная, а может быть, и самая главная модель природы почерпывалась им у не менее горячо любимого им Руссо.

Sices D. Music and the musican in Jean-Christophe: the harmony of contrasts. N-Y— London, 1968. Р. 35–36.

Bibliotheque universelle et Revue Suisset (XVIII. 1912. Decembre . P . 455).

О Спинозе, Гераклите и Эмпедокле у Роллана говорит П. Сиприо ( Sipriot P . R . Rolland . 1968. P . 69—73, в серии "Les ecrivains devant Dieu").

"Этика" Спинозы. Цит. по: Спиноза Б. Избр. произв. М, 1957. Т. 1.

Там же. С. 361—362.

Там же. С. 362.

Там же. С. 368.

Там же. С. 372.

Там же. С. 377.

Там же. С. 380.

Там же. С. 381—384.

Там же. С. 402.

Там же. С. 403.

Соколов В.В. Философия Спинозы и современность. М., 1964. С. 186.

Соколов В.В. Философия Спинозы и современность. М., 1964. С. 181.

Спиноза Б. Указ. соч. С. 539.

Там же. С. 540.

Там же. С. 543.

Там же. С. 550.

Там же. С. 556.

Там же. С. 557.

Там же. С. 559.

Там же. С. 560.

Там же. С. 600.

Там же. С. 601.

Там же. С. 612.

Там же. С. 617.

Беленький М.С. Спиноза. М., 1964. С. 84. Ср. и дальнейшее изложение у Беленького анафематствования Спинозы. С. 34—91.

 Беленький М.С. Спиноза. М., 1964. С. 125—126.

Там же. С. 188—189.

Там же. С. 187.