Мишель Фуко и Россия

ОГЛАВЛЕНИЕ

раздел 3. РОССИЯ В ЗЕРКАЛЕ ФУКО: ПЕРСПЕКТИВЫ АНАЛИЗА

К ВОПРОСУ О ЖЕНСКОМ УДОВОЛЬСТВИИ: СЕКСУАЛЬНОСТЬ И ИДЕНТИЧНОСТЬ. Анна Тёмкина

Женское удовольствие как «отсутствие»: объяснительные модели

В женских сексуальных биографиях достаточно распространенной является фиксация отсутствия удовлетворения и/или удовольствия в сексуальной жизни. По данным опроса населения в Санкт-Петербурге, оргазм испытывают в большинстве случаев: мужчины — 87, женщины — 46 %; никогда, редко или довольно редко: мужчины — 5, женщины — 36 % (репрезентативный опрос населения Санкт-Петербурга, 1996 г ., выборка 2078 человек, — см.: Gronow et al ., 1997).

В теоретических подходах есть несколько вариантов объяснения «гендерного разрыва» в сексуальном удовлетворении, к которым относятся биологические, социально-культурные и дискурсивные модели. При этом современным исследователям сексуальности приходится так или иначе определять свою позицию по отношению к критической мысли Фуко и его последователей, которая «принуждает» к рефлексии по поводу участия в проблематизации сексуальности, Фуко воспринимается как создатель «дискурсивности» (Фуко, 1996), вне которой невозможно мыслить феномен сексуальности. Женская сексуальность в теоретических дискурсах предстает как психофизиологическая инаковость, как проблема «либерального раскрепощения», как способ достижения субъективности и как невозможность субъективации женского-иного.

«В 19 веке фригидность, безразличие и пониженная сексуальная активность женщин считалась биологически нормальным» (Кон, 1988. С. 228). Оппозиция мужской активности и женской пассивности, посредством которой, в интерпретации Фрейда, обретается «нормальная» женственность, претерпев множественные изменения, часто возвращается в тексты как имплицитное предположение об особенностях биологического строения жен-

316

ского организма и женского характера и вытекающих из них особенностях психосексуального развития. При этом современная сексология разделяет положение о «биологически» нормальной пассивности женщины уже не так явно. Как указывает И. Кон, тезис о (биологически) более позднем созревании эротических реакций у женщин постепенно заменяется тезисом об особенностях психофизиологии, о сложностях женской сексуальности, вытекающей из конституциональных особенностей и/или особенностей индивидуальной биографии и воспитания: «женский оргазм и физиологически, и психологически сложнее мужского, и не все женщины его испытывают... В какой мере это зависит от конституциональных особенностей, а в какой — от условий воспитания и индивидуального опыта (некоторые женщины не испытывают оргазма при половом акте, но переживают его при мастурбации), сказать сложно» (Там же. С. 229).

Социология сексуальности связывает гендерный разрыв с репрессированной «викторианской» сексуальностью до периода «сексуальной революции» и с гендерной асимметрией общественного порядка. Социально-культурные условия придают физиологическим особенностям разные формы, «подавленные» формы сексуальности — при изменении структурных условий — могут быть раскрепощены и трансформированы в иные. Конвенциональной посылкой социологии сексуальности является тезис о том, что «сексуальная революция» (60—70-е гг. на Западе) раскрепощает женскую сексуальность, повышает сексуальную удовлетворенность. Данные опросов, проводимые в Европе и в Северной Америке, иллюстрируют эти тенденции (см., например: Kontula , Haavio - Mannila , 1995). И. Кон указывает, что тенденции сексуальной либерализации являются общемировыми. К ним относятся более раннее сексуальное созревание и пробуждение эротических чувств у подростков и начало сексуальной жизни, социальное и моральное принятие добрачной сексуальности и сожительства, сужение сферы запретного в культуре и рост общественного интереса к эротике, рост терпимости по отношению к необычным, вариантным и девиантным формам сексуальности, увеличение разрыва между поколениями в сексуальных установках, ценностях и поведении. Либерализация включает также ослабление «двойного стандарта», т. е. разных норм и правил сексуального поведения для мужчин и для женщин, ресексуализацию женщин, которых ранее мораль считала

317

асексуальными, рост значения сексуальной удовлетворенности как фактора удовлетворенности браком (Кон, 1997. С. 177). Сексуальность отделяется от репродукции, она становится автономной и открытой для женщин ( Giddens , 1992). Авторы, работающие в данной парадигме, в той или иной степени разделяют «репрессивную гипотезу», т. е. предполагают, что изменения (либерализация) сексуальности имеют контррепрессивный характер.

М. Фуко и его последователи критически относятся к социологическим проектам, способствующим «выведению секса в дискурс» и «контролю за повседневными удовольствиями». Сексуальность, интерпретируемая в духе Фуко, становится «рационализированной», «финализированной», «технизированной», «профессионализированной», ее «стали характеризовать по одному из ее результатов, частому, но не строго необходимому, а именно — по удовольствию, которое она может доставить», в ней ведется постоянный учет сексуального удовольствия (Бежен, 1997. С. 15—16). «Оргазм становится одновременно и почти неизбежным атрибутом и эталоном измерения сексуального удовольствия» (Там же. С. 17). Не имеет смысла повторять известную критику в адрес позитивистских исследований сексуальности со стороны последователей Фуко, однако укажем, что сексуальное удовлетворение как «атрибут и эталон» сексуальности имеет разный смысл для мужчин и для женщин, что часто ускользает от гендерно-нечувствительных исследований и исследователей. Дискурс телесного удовольствия принуждает женщину к нему, но одновременно и препятствует реализации данного принуждения. Сексуальность как социальная практика наделяется теми смыслами, которые предложены и ограничены соперничающими дискурсами, однако, как будет показано далее, ни один из этих дискурсов не является гендерно-индифферентным.

В феминистской литературе феномен «гендерного разрыва» трансформируется в концепт инаковости женщины и женской сексуальности. Начиная с Симоны де Бовуар, утверждается, что женщина «познает и выбирает себя в мире, где мужчины заставляют ее принять себя как Другого: ее хотят определить в качестве объекта» (Бовуар, 1997. С. 40), «он - Субъект, он — Абсолют, она — Другой» (Там же. С. 28). Сексуальность женщины иная, определяемая как объектная (на русском языке см. также социологическую интерпретацию женской инаковости — Голод, 1999,

318

2000; культурологическую- Жеребкина, 1998, 1999, 2000б). В постструктуралистской феминистской литературе — под влиянием исследований власти и сексуальности М. Фуко — сексуальность интерпретируется как результат исторически определенных отношений власти, в рамках которых женский опыт «контролируется посредством определенных, культурно детерминированных образов женской сексуальности» ( McNay , 1992. С. 3). Феминистские теоретики, критически переосмыслившие Фуко, Лакана, Дерриду, утверждают, что женская сексуальность невыразима в фалло(ло)гоцентричной (патриархатной) системе. Эта система обращается не к женщинам, что совпадает с тезисом Фуко об античной морали «заботы о себе». Мораль обращена к мужчинам, к тем, у кого есть относительная свобода, а не к женщинам, на которых наложены запреты и которые появляются в такой системе лишь в качестве объектов (Фуко, 1996. С. 294—295). «Мораль, следовательно, мужская, где женщины появляются лишь в качестве объектов или, в лучшем случае, партнеров, которых следует формировать и воспитывать, когда они в твоей власти...» (Там же).

Современные теоретики феминизма постструктуралистского направления (см., например: Люс Иригарэй, 1999) утверждают, что женщина как другой остается за пределами фаллологоцентричной системы, в которой она не может быть репрезентирована. «Нельзя ожидать, что женское желание говорит на том же языке, что и мужское; несомненно, женское желание погребено под той логикой, что доминирует на Западе со времен греков» (Там же. С. 66). Женщина в традиционной культуре «определялась через конститутивное отсутствие параметра желания в структуре женской субъективности: она не обладала собственным желанием, но воплощала объект желания для мужского субъекта, для которого параметр желания был конститутивным» (Жеребкина, 2000а. С. 45). Женская субъективность не может быть исследуема в структуре традиционного дискурсивного знания. Инаковость женщины становится препятствием как для репрезентации, так и для анализа сексуальности: средства интерпретации сами «поражены» фаллологоцентричными смыслами, за пределы которых они не могут проникнуть. Именно поэтому современные феминистки критически относятся к «гендерной слепоте» Фуко. «Сексуальность не только в общем и традиционном плане, но также и в дискурсе Фуко конструируется не как гендерно определенная

319

(имеющая мужскую и женскую формы), а просто как мужская. Даже тогда, когда сексуальность пребывает... в женском теле, она предстает как свойство или достояние мужчины» (Лауретис, 2000. С. 356). Пафос феминистской критики сводится к тому, что значимость работ Фуко «ограничена равнодушием к тому, что после него мы могли бы назвать „технологией гендера" — к техникам и дискурсивным стратегиям, при помощи которых конструируется гендер» (Там же. С. 358).

В соответствии с положениями феминистских теоретиков сексуальность конструируется дискурсивными стратегиями как гендерно определенная — и в этом заключается их главное несогласие с Фуко. Феминистские теоретики так или иначе критикуют тезис о женской сексуальности как конститутивном параметре субъективности. Чтобы выйти из тупика теоретического противоречия потребности в женской репрезентации и ее невозможности, такие французские исследователи, как Люси Иригарэй и Юлия Кристева, предлагают обратиться к новым репрезентациям женских практик и интерпретациям субъективного опыта телесности, преодолевающим разделение мира на субъекты и объекты и утверждающим независимость инаковости.

Параллельно внутри феминизма возникает критика сведения сексуальности к отношениям власти и подчинения, сексуальности рассматриваются как множественные и внутренне иерархизированые. Феминистский дискурс породил новый виток интерпретаций и дебатов о женской сексуальности (Рубин, 1999). «Отношения между феминизмом и сексом являются сложными», — пишет американский антрополог Г. Рубин (1999. С. 42). «Феминистской мысли попросту не хватает углов зрения, взгляд под которыми может представить более полную картину социальной организации сексуальности» (Там же. С. 51). Одна традиция внутри феминизма призывает к женскому сексуальному освобождению (распространяемому и на женщин, и на мужчин). Другая — рассматривает сексуальное освобождение как то, что расширяет привилегии мужчин. Критикуя «антисексуальные» тенденции феминистского дискурса, «воссоздающего весьма консервативную мораль», Рубин утверждает, что «сексуальное освобождение было и продолжает оставаться целью феминизма» (Там же. С. 44).

Итак, проблема женской сексуальности в теоретических дискурсах остается проблемой «сексуальной либерализации», иным

320

образом конструирующей женскую субъективность по сравнению с мужской. С одной стороны, утверждается «недостаточность» раскрепощения женской сексуальности, сопряженная с особыми женскими депривациями, с другой — то, что «принудительность» раскрепощения иная по сравнению с мужской.

Индивидуальный опыт и способы сексуальной идентификации, которые анализируются в данной статье, воспроизводят также теоретическую проблему «недостаточности» и одновременно «невозможности» конституирования женской субъектности через параметры желания/удовольствия. В данном исследовании сексуальность анализируется на двух уровнях — индивидуальном и дискурсивном. Анализ сексуальности на уровне индивидуального опыта показывает, что женская идентичность остается когерентной только при наличии в ней качеств, описываемых в терминах пассивности, зависимости, безответственности, некомпетентности, т. е. при позиционировании себя в качестве объекта мужского действия и желания. Средства сексуальной идентификации женщины формируются в зависимости от «взгляда» и оценки значимого другого (мужчины).

Либеральный дискурс «сексуального раскрепощения» конца 80—90-х гг. задает системы референции для интерпретации индивидуального опыта, он принуждает оценивать сексуальную жизнь относительно удовольствия, одновременно заставляя женщину мыслить себя в качестве объекта сексуального взаимодействия.

Задача, которая поставлена в данном исследовании — анализ сексуального опыта, который воспринимается и интерпретируется как непосредственно переживаемый, — не претендует на использование концепции Фуко и следование его методологии. Она лишь отсылает к Фуко своей постановкой и пафосом, а также позволяет критически отнестись к собственному исследовательскому дизайну и полученным результатам. Либеральный дискурс задает дизайн социологических исследований (в том числе и данного проекта), в которых изменения сексуальности связываются с ее «освобождением», критериями чего в числе прочего выступает степень удовлетворенности сексуальными отношениями. Представление об удовольствии как о желаемой ценности разделяется и исследователями, и исследуемыми и выступает в качестве значимой референции гендерной идентичности, формируемой и репрезентируемой в сфере сексуального.

321

Исследовательская проблема и эмпирические данные

Настоящее исследование женской сексуальности и удовольствия опирается на результаты российско-финского проекта, осуществленного в Санкт-Петербурге в 1996—1997 гг. Эмпирическую базу составляют 25 биографий городских женщин с высшим образованием трех возрастных когорт, полученных методом глубинного фокусированного интервью 1 .

Целью статьи является анализ конструкта удовольствия и его соотношения с женской идентичностью, репрезентируемой в биографиях. Соотношение идентичности и удовольствия рассматривается на двух уровнях — на уровне дискурсивной ситуации и на уровне индивидуального опыта.

Дискурсивная ситуация по отношению к сексуальности меняется в России в конце 80-х гг. Сексуальность становится темой публичного дискурса, в рамках которого озвучивается новая тема телесного удовольствия. В индивидуальном опыте женщин удовольствие переосмысляется как необходимая составляющая сексуальной жизни (биографии). Наличие/отсутствие удовольствия становится значимым компонентом гендерной (женской) идентификации.

Материалы биографий позволяют проанализировать, каким образом меняется отношение к удовольствию в конструкции женской сексуальности.

Удовольствие не являлось специальным предметом данного интервьюирования. Интервью посвящалось широкому спектру вопросов, касающихся сексуальности, и включало следующие темы: детство, студенческие годы, брак, развод, вдовство, параллельные сексуальные отношения, отношения со стабильным партнером (партнерами), задавались вопросы, касающиеся разговоров о сексе с партнером, любви, отношения к адюльтеру, сексуального насилия, сексе под давлением, детского сексуального опыта, ревности, контрацепции, абортов, деторождения, менструации, климакса, венерических заболеваний, контрацепции, сексуальных техник, тела, гомосексуализма.

Описание удовольствия в интервью появляется в разных речевых ситуациях. Почти в половине случаев рассказы об удовольствии и сексуальном удовлетворении являются неспровоцированными, возникшими в повествовании без специальных вопросов интервьюера. В одном случае данный сюжет не обсуждается:

322

интервьюер не задает прямых вопросов, а информантка тему не затрагивает. Примерно в одной трети интервью задавались прямые вопросы, касающиеся сексуального удовлетворения и оргазма, или косвенные (например, «что самое приятное в сексуальных отношениях»), в том случае, когда в повествовании возникали тематически близкие сюжеты. В остальных случаях интервьюеры вопросами об удовлетворении задавали новую тему, на которую реагировали отвечающие.

Смысл удовольствия как индивидуального опыта зависит от контекста, в который он помещен в рассказе. Значимые смысловые ряды, т. е. доминирующие темы рассказов, задают рамки интерпретации удовольствия. К таким темам относятся брак—деторождение, чувства, личные отношения, самоутверждение, телесность. В исследовании, ранее осуществленном в рамках данного проекта, мной были выделены следующие сценарии сексуальности: пронатальный (рассказ о сексуальной жизни выстраивается как рассказ о семейной жизни, родах, абортах), романтический (рассказ о любви и чувствах), коммуникативный (рассказ о дружбе), гедонистический (рассказ о телесных взаимодействиях и удовольствиях) (Тёмкина, 1999). Впоследствии был реконструирован еще один сценарий — рыночный (рассказ о сексе как предмете обмена благами).

Для описания удовольствия используются разные речевые приемы. В некоторых случаях (это наиболее характерно для старшей возрастной когорты) описание вызывает затруднения, информантки избегают прямого обсуждения темы, используют слова-эвфемизмы, указательные местоимения и пр., указывают на сложности, которые у них вызывает предмет разговора ( «Мы в советское время рожденные, считая, что секса как такового нет, и женщине стыдно ты-ты-ты» (58 лет)). В других случаях рассказ об удовольствии вписывался в нарратив об отношениях (в сексуальных отношения «самое приятное — когда человек думает о тебе» (59 лет)), самоутверждении («Я ничего не испытала, кроме морального удовлетворения» (32 года)) и наделялся синонимическим им смыслом. В интервью содержатся и нарративы, фокусируемые на телесном удовольствии, в которых информантки оперируют «сексологической» лексикой, описывая сексуальное удовольствие (и/или удовлетворение), оргазм, возбуждение, желание и используя разнообразную сопряженную (в том числе повседневную) лексику.

323

Различные интерпретации удовольствия зависят от помещения женщиной себя в определенную позицию, от способов идентификации в сексуальных отношениях. В процессе идентификации используются дискурсивные средства, из которых здесь нас интересует соотношение двух процессов — «принуждение» к удовольствию и «принуждение» к женственности как культурно приемлемой гендерной идентичности.

Рассмотрим сначала дискурсивную ситуацию, а затем проанализируем смыслы удовольствия в сексуальных биографиях женщин, правил его производства и роли в формировании гендерной идентичности.

Сексуальность в России 90-х гг.: дискурсивная ситуация

Общую дискурсивную ситуацию в России 90-х гг. по отношению к сексуальности изменил публичный гедонистический дискурс, включающий репрезентацию сексуальности как действия, направленного на удовольствие, и пришедший на смену публичному молчанию о сексуальности.

Во второй половине 80-х гг. в России сексуальность как тема возникает в средствах массовой информации: появляется в массовом масштабе эротическая и порнографическая продукция, литература, кино. Общество переживает «дискурсивный бум», в котором сексуальность начинает морально оцениваться и интерпретироваться ( Gessen , 1995). В создании дискурсов участвуют сексологические, репродуктивные, медицинские, психоаналитические, психотерапевтические, педагогические дисциплины, они создаются и транслируются при обсуждении сексуальных практик масс-медиа и в массовых изданиях, в рекламе, произведениях искусства и пр. С 1988 г . начинается массовое издание литературы по сексуальным вопросам, в том числе «руководств» по сексуальному поведению, справочников, энциклопедий и пр. (переводные и отечественные издания). Соперничающими дискурсами, публично интерпретирующими и оценивающими сексуальность, становятся морально-охранительный (консервативный) и либеральный 2 .

В морально-охранительном дискурсе сексуальность легитимируется как тема публичного обсуждения в связи с «социальными болезнями» — в контексте проблем СПИДа, проституции, гомосексуальности, наркомании, насилия и пр. Влияние на общество и его моральное устройство становится точкой отсчета для трактовки секса. В исследовании сексуальной культуры в России

324

И. Кон использует категорию «опасного секса» для обозначения такой интерпретации сексуальности (Кон, 1997). Из определения секса как «опасного» следуют предлагаемые запретительные меры (например, по отношению к проституции, гомосексуалистам, больным СПИДом и пр.). В концентрированном виде такая мораль исповедуется церковью, противниками школьного сексуального образования, сторонниками запрета абортов (Баллаева, 1998) и уголовных мер по отношению к проституции и пр. Образование в области сексуальности допускается только как составляющая «образования и воспитания граждан». Соблюдение морали гражданами становится лозунгом данного дискурса.

В либеральном дискурсе сексуальность обозначается как предмет просвещения, знания, обучения. Точка отсчета — индивид, его/ее сексуальные потребности и возможности их безопасной реализации. Сексуальность начинает интерпретироваться как занимающая автономное место в жизни человека. Либеральный дискурс проповедует смягчение сексуальных норм, толерантное отношение к другим сексуальностям (см. выше — о показателях либерализации); в его рамках отношение к проблемам, связанным с сексом, имеет воспитательный, образовательный и медицинский характер (например, помощь жертвам насилия, больным СПИДом). Необходимыми признаются обеспечение безопасного секса, социально-экономические меры, связанные с репродуктивным здоровьем и распространением современных средств контрацепции, и пр. Агентами либерального дискурса становятся газеты СПИД-Инфо (1990), «СПИД, секс, здоровье» (1991), телевизионные передачи «Адамово яблоко», «Про это», некоторые специальные рубрики ежедневных газет и еженедельников, а также массовые публикации результатов социологических, культурологических и сексологических исследований (И. Кона, С Голода, Л. Щеглова и др.). Средствами данного дискурса, лозунгом которого становится просвещение, осуществлялась борьба за развитие планирования семьи, введение в школьные программы курсов по сексуальному образованию.

Для данного исследования важна реконструкция гендерных ролей, имплицитно или эксплицитно задаваемых в дискурсах о сексуальности. В первом случае общественным благом признается воспроизводство здорового населения через институт семьи при фактической минимизации усилий государства в области социальной политики 3 . Планирование семьи, разрешенные абор-

325

ты, распространение контрацепции свидетельствуют о «разложении нравов» (Баллаева, 1998). Воспроизводство «здорового населения» требует усиления традиционных ролей (дифференциация ролей может смягчаться при осуществлении активной политики поддержки семьи, т. е. женщины в советской гендерной политике, — Lapidus , 1977), при которых на женщину возлагается ответственность за моральный климат в семье, ей отказывают в свободном проявлении сексуальности. Многие издания, как показывает М. Гессен, оценивают сексуальность с точки зрения ее воздействия на общество и содержат утверждения о правильной роли и статусе женщины в обществе и функциях брака ( Gessen , 1995. С. 212—213). «Правильная» женская сексуальность — это сексуальность, заключенная в рамки брака и направленная на выполнение репродуктивной функции. Оппозицией по отношению к ней является сексуальность проститутки, сопрягаемая с вышеперечисленными социальными болезнями.

Во втором случае общественным благом считается здоровье, образование, ответственность за сексуальное поведение, которое отрывается от репродуктивного, общество (потенциально) берет на себя осуществление программ (репродуктивного) здоровья и планирования семьи. Сексуальность становится «здоровой», «просвещенной», индивидуально значимой и приносящей удовольствие как для мужчин, так и для женщин. Дифференциация гендерных ролей смягчается, данный дискурс, обращаясь к индивиду, заявляет о себе как гендерно-нейтральный, разрешая женщине «раскрепощать» свою сексуальность: указывается, что происходит (читай: должно происходить) ослабление двойного стандарта, разных норм и правил сексуального поведения для мужчин и для женщин.

Данные дискурсы предоставляют возможности для интерпретации места секса в общественном устройстве и в индивидуальной биографии. Анализ биографического материала показывает, что в описании наличия/отсутствия сексуального удовольствия основной системой референции являются компоненты либерального дискурса, в то время как оценка общественных изменений в области сексуальности задается дихотомией двух основных дискурсов.

Интерпретация информантками общественных изменений сопоставима с публичными дискурсами 4 . С одной стороны, изменения в сфере сексуального, происходящие в 80—90-е гг., оценива-

326

ются как приводящие к «разврату, сексуальному хаосу», нарушающие моральный порядок. Стало «больше абортов, меньше детей и больше венерических заболеваний, проституции, публичные дома, поговаривают, неплохо бы открыть» (58 лет). С другой стороны, присутствует оценка происходящих изменений как позитивных, направленных на преодоление замалчивания и утаивания сексуальности в советский период, когда «нигде никогда об этом не говорилось, вообще этой сферы жизни не существовало. Нигде нельзя было ничего узнать, вообще это все замалчивалось, и это было отвратительно» (46 лет).

Итак, рассмотрим оценку удовольствия в индивидуальном опыте и его связь с гендерной идентичностью. Первоначально обратимся к анализу категорий, через которые удовольствие репрезентируется в индивидуальном опыте.

Удовольствие: индивидуальный опыт и гендерная идентичность

Смыслообразующие категории удовольствия

Анализ биографий показывает, что отношение к удовольствию становится значимой референцией в интерпретации индивидуального опыта. В нем фиксируются разные виды удовольствия во взаимодействиях — «моральное», «эротическое» и «телесное». Данные виды противопоставляются в сексуальной биографии «отсутствию» удовольствия (тотальному, на протяжении всей жизни, либо ситуативному, сопряженному с конкретными ситуациями взаимодействий).

Отсутствующее удовольствие

Отсутствующее удовольствие является единственной сквозной категорией во всех рассказах: подавляющее большинство информанток по меньшей мере говорят об отсутствии удовольствия в момент сексуального дебюта 5 . В ситуации отсутствия телесного удовольствия выстраивается стратегия оправдания, которая задается более общей перспективой интерпретации сексуальности, обозначаемой как сценарии сексуальности.

Контрастным случаем является фиксация телесного сексуального удовольствия во всех или в большинстве сексуальных взаимодействий, которое связывается в рассказах с телесными ощущениями и сексуальным удовлетворением (оргазмом).

Эротическое удовольствие (отделяемое в рассказах от сексуального) как смыслообразующий компонент возникает при опи-

327

сании предсексуальных отношений, т. е. отношений, которые потенциально могут стать сексуальными, такое удовольствие производит сексуальное желание, «разлитое по всему телу». Оно описывается как «возбуждение», «желание», «сексуальные, эротические ощущения».

Другой тип удовольствия, который противопоставляется сексуальному, называется многими информантками «моральным» — это удовольствие, описываемое с использованием внетелесных категорий и противопоставленное им, возникает от факта сексуальных отношений, от чувств, эмоций, общения.

Рассмотрим, как связана репрезентация гендерной идентичности с разными видами удовольствия.

Отсутствие и обретение удовольствия: «женщина-мать» и «влюбленная женщина» как объекты сексуального действия

Описание сексуальной жизни как тотального отсутствия удовольствия достаточно часто встречается в биографиях женщин старшей возрастной группы:

«Сексуальная сторона жизни у меня была неполноценная, но я в конце концов притерпелась» (64 года). «Вся моя беда заключается в том, что с Л. (мужем) я ни разу оргазм не испытала... Высказать ему мою заинтересованность как в мужчине... я считала неудобным... Моя сексуальная жизнь была неудачной» (57 лет).

В случае тотального отсутствия удовольствия и удовлетворения в течение всего жизненного цикла сексуальный опыт оценивается как «неправильный», «недостаточный», «неполноценный». Женщины, которые не получают удовольствия в отношениях с партнером, оценивают себя как «сдержанных», «фригидных», «холодных». Поскольку такая репрезентация возникает преимущественно в пронатальном сценарии, ее можно обозначить как идентификацию «(асексуальной) матери-жены».

Причина тотального отсутствия удовольствия эксплицитно связывается с культурно-историческим контекстом, «репрессировавшим сексуальность»:

«Начнем с того, что выросла я в жуткое время, совершенно жуткое, когда все, любое, просто личность, а уж тем более сексуальность, женственность, она была задавлена, выбита из людей... И давилось — не только окружающая обстановка давила, но сама в себе давила» (59 лет).

328

Подавление сексуальности осуществляется через интериоризацию норм, усваиваемых в процессе социализации, наиболее значимым агентом которой является родительская семья, хранящая молчание по поводу секса, но одновременно «молчащая особым образом», в результате чего формируется взгляд на секс как на запретную, недостойную, постыдную сферу человеческого существования. «Неправильное воспитание», как его интерпретируют информантки, заключалось а) в запретах: «В нас еще заложен тот ген, который говорит: нельзя, не можно, стыдно, не положено» (63 года); «Все это считалось... стыдным, недостойным» (59 лет); б) в отсутствии знаний: «Мои представления были просто фантастические тогда» (46 лет). Следствием социализации является отсутствие знаний и отношение к сексу как к «постыдным супружеским обязанностям» (31 год). Подавление сексуальности отождествляется с подавлением женственности, для раскрепощения которой женщина должна быть избавлена от роли «работающей матери»: если «от сексуальной жизни надо получать удовольствие, то для этого надо жить так, как живет моя дочка сейчас: не работать и заниматься хозяйством» (62 года). Чтобы сексуальность стала иной, иными должны быть и условия, в которых она проявляется. К таким условиям относятся условия интимности (в первую очередь жилищные) и безопасности (контрацепции).

Социализация и социальные условия описываются как причины отчуждения женщины от сексуальности. Запреты распространяются на проявления телесных ощущений, вербализацию сексуальности и в конечном счете на удовольствия 6 . Отсутствующее удовольствие крайне редко становится предметом обсуждения с партнером. В результате — отсутствуют коды, позволяющие партнерам правильно расшифровывать ситуацию: «Он считал, что я получаю такое же удовольствие» (62 года); «(У мужа) то получится всегда, а у меня — это как бы никого не интересует» (32 года).

В идеалтипическом случае пронатального сценария (секс как средство репродукции) репрезентируется традиционная гендерная идентичность — объектное позиционирование женщины относительно партнера (ов) и сексуальных отношений: «В постели все зависит от мужчины. Я не очень активна. Я всегда считала, что меня должны ублажать» (59 лет); «Мужчина главный... Я всегда подстраивалась под мужчину» (23 года.). Если мужчина не

329

проявляет заинтересованности — женщина ощущает себя сексуально депривированной: «Может быть, Л. было неинтересно со мной заниматься... мог, получив удовлетворение, повернуться на другой бок и уснуть»» (57 лет). Себе приписывается сексуальная пассивность, некомпетентность и безответственность. Ответственность за сексуальную жизнь возлагается на партнера, и, таким образом, изменение качества сексуальных отношений происходит только в случае встречи того партнера, который обладает знанием и навыками.

Женщины описывают себя как пассивных, не владеющих сексуальной техникой, не обладающих знаниями, не способных к вербализации, сексуальная коммуникация вызывает проблемы. Секс не соединяется с телом, которое служит исключительно репродуктивному процессу. Женщина воспринимает себя как жертву условий и незаинтересованности партнера, поддерживая традиционный стереотип, который приводит к дискомфорту.

Интерпретация сексуальности в рассказах совпадает с композицией либерального дискурса, ставящего акцент на структурные условия и образование/знание. Условия «подавления» сексуальности описываются как отсутствие воспитания, образования, молчание, отрицание сферы сексуального.

Картина меняется, если история становится историей чувств. В индивидуальном опыте сексуальность женщины может быть связана с другими видами удовольствия, которые описываются через категории любви, эмоций. Телесному удовольствию противопоставляется любовь:

«Я безумно влюбилась... Этого оказалось достаточно для того, чтобы я испытывала ну просто наслаждение в сексуальном отношении... Достаточно его ума, черт характера... Но вот о чем часто говорится, что удовлетворение находят только в оргазме там — ничего подобного» (48 лет).

«И вот это чувство было настолько велико, что оно перекрыло сексуальность полностью... И какое это было блаженство... Ну вот оно перешибло вот эту сексуальность» (59 лет).

Когда тема рассказа смещается с категорий секса к категориям любви и общения, позиция женщины меняется — она описывает себя как активно действующего субъекта: она «влюбляется», «любит», «ревнует», «каждый свой роман переживает как сильное чувство» (46 лет). В проявлении чувства

330

женщина описывает себя как активного субъекта (по утверждению Гидденса, романтическая любовь — первое раскрепощение женщины происходит в романтической любви, которая является женской чертой, способом освобождения,— Giddens , 1992), однако в сексуальных взаимодействиях она продолжает позиционировать себя в качестве объекта. Идентификация «влюбленной женщины» не меняет позиции: «Я свечу отраженным светом... Если нет у него желания, то и у меня не появляется» (59 лет). Любовь как категория позволяет увязать в когерентное целое идентичность: пассивная позиция в сексуальных взаимодействиях становится «естественной» стороной эмоциональной активности.

Если происходит встреча женщины с опытным и заинтересованным партнером — ситуация меняется: он становится учителем и обучает, снимает комплексы, меняет отношение к телу, и, таким образом, обеспечивает женщину «эзотерическим знанием» и средствами для сексуальной идентификации. Встреча с опытным партнером воспринимается как «счастливая случайность», дающая единственную возможность женщине обучиться, понять свое тело и получить телесное удовольствие.

«Он снял с меня много комплексов застенчивости. Это были его установки. Например, он водил меня на пляж нудистов. Когда он меня заставлял раздеваться, я не хотела, а он заставлял, чтобы я видела свое голое тело и любила свое тело. Очень много было замечательных таких уроков... Он меня учил не стесняться» (46 лет).

«Но когда вдруг попала в эту область, благодаря партнеру такому умелому... я получила понятие о сексе после 40... Он, наверное, знал центры. На что нажать, как нажать. И потом он сам не получает удовольствия, пока женщина не начинает получать удовольствие... И вдруг — разбудил!» (58 лет).

«Раскрепощение» в таких условиях возможно как научение партнером. В ином случае — когда не произошло встречи с опытным и заинтересованным партнером — сексуальность для женщины служит лишь репродуктивному процессу, составляя устойчивое ядро «материнской» идентичности. Констатация того, что сексуальное удовольствие является недостижимой ценностью, приводит к негативной (пере) оценке собственного опыта. Однако интерпретация сексуальных отношений через призму любви позволяет женщине избежать негативной оценки опыта

331

и одновременно избежать переоценки собственной (пассивной) позиции.

Моральное удовольствие и имитация удовлетворения: «сексуально востребованная женщина»

Сексуальное взаимодействие у женщины может быть связано с удовольствием, которое находится за пределами телесности и с ней непосредственно не связано. Это удовольствие «морального» характера, оно возникает от факта сексуальных отношений: «Я получаю очень часто какое-то моральное удовлетворение от полового акта» (48 лет).

Гендерная идентичность, эксплицитно связываемая женщинами с моральным удовольствием, означает «сексуальную востребованность» (секс означал «мое признание, что вот я так нужна, важна» (34 года); «Сексуальный контакт ... подтверждает еще раз, что я нравлюсь партнеру, мужчине» (39 лет)). «Моральное» удовольствие обусловлено тем, чтобы нравиться, привлекать внимание, вызывать сексуальное желание. В описании партнера акцент ставится не столько на его компетентность, ответственность, опытность, сколько на наличие и проявление сексуального желания с его стороны. Женская идентичность увязывается в единое целое при помощи внешнего сексуального «взгляда» — когда она оценена как сексуально привлекательная. Секс «поднимает мою ценность, личностную ценность», брак означал «мое признание, что вот я так нужна, важна» (34 года). Сексуальное общение означает «признание и поднятие моей личностной значимости, ценности себя... востребованности» (34 года).

«Женщина может быть вполне довольна, если нет оргазма. Вполне. Для нее важнее то, насколько мужчина ей уделяет внимание, страсть, ласки и вообще жажда ее. Это гораздо для нее важнее, чем если она получит сама оргазм. Ведь секс для мужчин и женщин, он очень разный. Восприятие секса. Мужчина самоутверждается в сексе, женщина получает удовольствие. Она не самоутверждается в сексе. Она самоутверждается только тогда, когда она нравится» (46 лет).

В данном случае секс и сексуальные отношения тождественны производству идентичности женщины — объекта (мужского) желания. На том, что с ней хотят иметь сексуальные отношения, основывается гендерная идентичность. Такую женственность исследователь гендерных отношений и маскулинности

332

Р. Коннелл называет «подчеркнутой» ( emphasized ), она «исполняется» для мужчин и одновременно «господствует» над другими видами женственности (гомосексуальными, асексуальными, проститутками, сумасшедшими и пр.) ( Connell , 1987. С. 183— 188).

Одновременно женщина, по отношению к которой испытывают желание, должна достигнуть удовольствия автоматическим образом, без обсуждения, обучения и/или специальных усилий. Поэтому ей приходится применять специальные стратегии для вписывания себя в дискурс «нормальности». Такой стратегией является имитация удовлетворения, которая описывается как обычная, широко распространенная практика: «Я притворялась, и делала это достаточно успешно, я хорошо этому научилась» (34 года); «Я привыкла это имитировать» (27 лет). От признания себя неполноценной {«Лет до 28 я думала, что я совершенно ненормальный человек, поскольку с партнером (оргазм) у меня плохо получается» (39 лет)) совершается переход к репрезентации себя как полноценной в глазах Значимого другого («Я активно разыгрывала все, что было необходимо» (40 лет)). Быть компетентной женщиной — означает быть востребованной, выглядеть компетентной — означает скрывать отсутствие удовлетворения. Референция к сексуальному удовольствию как к ценности, которая должна присутствовать в отношениях, приводит к встраиванию в индивидуальный опыт имитации телесного удовольствия 7 .

Телесное удовольствие вводится в данный сценарий «нелегитимным» способом: оно достигается во взаимодействии с собственным телом, путем мастурбации либо при помощи профессионалов-сексопатологов или психотерапевтов (обращение к экспертам упоминается в четырех биографиях среднего поколения). Собственное тело «производит» нелегитимное удовольствие, поскольку оно почти всегда сопряжено с описанием стыда и вины: «Воспитание такое, что мастурбацией заниматься плохо и вредно... онанизм — это позорно... получается, что не могу найти мужчину» (19 лет). Причина невозможности достигнуть телесного удовольствия во взаимодействиях связывается с индивидуальными особенностями и объясняется личными качествами: «Я все-таки очень зажатый человек» (40 лет). Поэтому во взаимодействии удовольствие не переходит на телесный уровень: заинтересованности партнера недостаточно для достижения

333

удовольствия, поскольку оргазм — это «функция» собственного тела, а не сексуального взаимодействия: «Ом действительно очень заботился о моем оргазме... что я уже думала, когда же ты отвяжешься, дорогой * (39 лет).

Такого рода жизненные истории репрезентируют модернизирующуюся (с точки зрения либерального дискурса) сексуальность, которая становится предметом изучения и рефлексии, поводом для обращения к экспертам. Сексуальность «раздваивается»: она воспринимается женщиной как индивидуальное телесное качество, в котором сексуальное удовлетворение описывается как значимая характеристика. Одновременно на уровне взаимодействия мужское желание определяет женскую идентичность, а собственное желание реализуется, принося «моральное» удовлетворение. Словами Лакана, желание (женское), будучи фундаментально отсутствующим, функционирует как защита от наслаждения (удовольствия). По Лакану, «женщина не может знать и не может понять, что такое ее субъективность», она может только «интенсивно переживать собственную сексуальность» (Жеребкина, 2000а. С. 92).

Базовая гендерная идентичность женщины основывается на потребности быть объектом мужского желания (так или иначе фиксируемом во всех историях), которое (как и собственное отсутствующее желание) наделяются онтологическим статусом и воспринимаются как «естественные» 8 . Именно об этом рассказывают те истории, в которых сексуальность не служит репродуктивному процессу, не является основой любви и телесных удовольствий. В них «женщина сексуальная» — объект гетеросексуального желания 9 , «востребованность» составляет ядро идентичности, что описывается через категории «самооценки» и «самоутверждения». Удовольствие как категория оказывается связанным с категорией «востребованности». В данном случае гендерная идентичность женщины задана ее эксплицитным объектным позиционированием (восприятием себя как объекта сексуального желания и действия), одновременно невозможность достигнуть сексуального удовлетворения во взаимодействии рассматривается как индивидуальная характеристика, как специфическое свойство женщины с «подавленной» сексуальностью, которое должно быть скрыто во взаимодействии.

334

Секс как телесное удовольствие; «желающая» женщина как субъект действия

Репрезентируя сексуальную жизнь как направленную на получение телесного удовольствия, женщина утверждает:

«Секс — это величайшее наслаждение, которое человеку дала природа... Главное (в сексе) — это получить наслаждение и дать наслаждение другому человеку. Необходимо получить наслаждение и на уровне тела, и на уровне подсознания» (31 год).

Биография (и) выстраивается как история преодоления «невоспитания» и «незнания» в ходе взаимодействия с партнерами. Такая история — это история обретения опыта и знаний, процесса обучения, в ходе которых происходит переоценка собственной сексуальности и секса, преодолевается чувство вины и отождествление секса с постыдностью, вследствие чего сексуальность становится освобожденной и естественной. Это история «натурализации» сексуальности:

«Всю жизнь мысль о том, что мне много надо, что я легко возбуждаюсь и испытываю большое возбуждение в постели, входила в противоречие с моим воспитанием. Я была воспитана, что это ненормально. А потом я поняла, что если есть сексуальность, то зачем с ней нужно бороться. Значит, хорошо, и слава Богу, что эта сексуальность есть. Я перестала бороться с сексуальностью... Наконец-то мне перестало быть необходимо сдерживать свою сексуальность * (31 год).

Оценка сексуальности как «ненормальности» связывается с категорией «борьбы», т. е. подавления. Такая оценка интериоризована в родительской семье. Процесс ресоциализации приводит к переоценке сексуальности, наделению ее смыслом «естественности» и «нормальности». Сексуальность для женщины становится «раскрепощением природы», «техническими навыками», обретенными через телесное взаимодействие, и воспринимается как собственное индивидуальное качество.

Интерпретация изменений сексуальности как «раскрепощения», «воспитания» и «образования» на уровне опыта совпадает с компонентами либерального дискурса. Отличием является акцент на личном опыте, который становится основой образования и раскрепощения, компенсируя отсутствие знаний, аккумулируемых и передаваемых профессионалами, экспертами и агентами социализации. Переоценка сексуальности происходит под влиянием изменяющихся структурных и дискурсивных условий

335

постсоветского периода. Советское общество обвиняется в сексуальных запретах и репрессиях. Информантки, которые репрезентируют свою сексуальность как «свободную», единодушны в оценке секса в советское время.

Гендерная идентичность переопределяется — женщина наделяет себя качествами сексуальной компетентности и ответственности. Однако переопределить объектную позицию удается не сразу и не полностью. Женщина (46 лет), репрезентирующая себя как сексуально компетентную, желающую получения телесного удовольствия и способную к нему, оказывается зависимой от действий и качеств мужчин, от их интерпретации секса и сексуального взаимодействия. Приведу фрагмент из интервью, в котором сексуальность репрезентируется как автономная сфера жизни, связанная с получением удовольствия.

Мужчины «совершенно не могут раскрыть женщину, они совершенно не могут ее довести до экстаза и сами войти в экстаз... Это невозможно им объяснить, они этого не понимают... Он ничего не знает об этой женщине. Это большинство мужчин. Редко встречаются такие мужчины, которые знают, что женщину можно довести до белого каленья и в ответ получить фантастическое удовольствие. Это очень редко встречается... Требуются совершенно простые вещи: любовь к телу той самой женщины, с которой он общается. Он из этого тела может извлечь фантастическую музыку».

Мужчины в данном рассказе разделяются на две категории, большинство из которых характеризуются как сексуально неуспешные. Отношения с мужчинами, принадлежащими к большинству, наделяются негативным смыслом. Одновременно категории, которые связывают мужчину и женщину в сексуальных отношениях, ставят мужчину в позицию субъекта Мужчины не могут, не понимают, не знают, неправильно оценивают женщину, им невозможно это объяснить. Женщина — объект, который нужно понять, тело которой надо любить, которую можно довести до белого каленья и извлечь из ее тела фантастическую музыку.

Женщина, владеющая сексуальной техникой, знаниями, коммуникативными навыками, понимающая тело (свое и партнера), остается зависимой от партнеров, которые характеризуются как незнающие свои возможности, нечувствительные, неспособные к вербализации и к коммуникации. Однако в рассказе позиция женщины меняется — она осуществляет выбор, принимает на

336

себя ответственность за поддержание отношений и вербальную коммуникацию, позиционирует себя как «учителя».

«И я их всех учу сексу. Потому что те мужчины, которых я выбираю, которые мне симпатичны, с которыми я продолжаю поддерживать отношения, как правило, сами очень любят поговорить со мной о сексе. Они сами задают вопросы, просят что-нибудь меня объяснить про женщин».

Познавательные интенции исходят от мужчины, однако следствием реализации этих намерений, подрывающих онтологический статус сексуальности, становится разрушение коммуникации:

«И тут я встречаю реакции, которые поражают меня. Человек безумно обижается, он считает, что он неполноценный, если с ним начинаешь разговаривать на такую тему».

Позиция учителя делает женщину уязвимой, ее активность воспринимается как нарушение правил игры, как подрыв мужской компетенции:

«А он считает, что я злая, коварная, противная, издевающаяся и, вообще, феминистка, и, вообще, дрянная баба, которая третирует мужиков, — дьявол в женской юбке. Он себя чувствует несостоятельным. И всякое мое замечание воспринимается им как оскорбление, у него даже на глазах появляются слезы от обиды... Мужчины невероятно обидчивы, ранимы фантастически, женщины не так, я так думаю, в этих делах».

Автономная женская сексуальность становится опасной для обоих партнеров, коммуникация может быть нарушена, если партнеры не выполняют ожидаемые друг от друга действия, если женщина не занимает пассивную позицию и оказывается феминисткой и дьяволом в женской юбке. Сексуальные компетентность и ответственность женщины приходят в противоречие с ожиданиями исполнения пассивной роли. И в таком случае для женщины становится проблематичным выполнение требований либерального дискурса, ей — реципиенту в сексуальных отношениях — достаточно сложно увязывать в когерентное целое компетентность, ответственность и пассивность во взаимодействии.

«Раскрепощенная» женская сексуальность оказывается неустойчивой, ибо действия женщины-субъекта и ее желания не имеют достаточного морального подкрепления. При тяготении либерального дискурса к натурализации пола (т. е. восприятии его как «естественного», «природного») позиция женщины — равного партнера или учителя — воспринимается как нарушение

337

естественного порядка общественного устройства. Либеральный дискурс оказывается оторванным от базовой гендерной идентичности, его «гендерная нейтральность» имплицитно предполагает мужскую сексуальность и обращение к субъекту мужского рода. Таким образом, оказывается неустойчивой новая ценность сексуальности, которая озвучивается либеральным дискурсом (а также либерально-ориентированным социологическим исследовательским дизайном). Автономная сексуальность остается нелегитимной для женщины, вместе с тем дискурс раскрепощения требует от нее получение удовольствия (которое, может быть, замещается имитацией).

Итак, женщине не удается занять субъектную позицию в интерпретации собственных практик сексуальности ни в одном из дискурсов без ущерба для гендерной идентичности. Однако существуют и альтернативы.

Сексуальное взаимодействие как «партнерство»: рефлексивность и/или свобода? Идентичность «женщины-подруги»

Если сексуальная жизнь описывается женщиной в рамках «эксклюзивных» отношений, то «сексуальные предпочтения [ее] складываются в зависимости от... общих интересов, это дополнение другим языком того, что (и так) существует» (32 года).

Секс описывается через категории общения, это рассказ о совместных интересах, «духовной близости», «взаимопонимании» и «дружбе». «Для меня основополагающим моментом является... возможность дружеских отношений между мужчиной и женщиной» (44 года). Категория дружбы тесно связана с категорией любовных (сексуальных) отношений: «Я любовь и дружбу не отличаю практически... дружеские отношения с мужчиной или переходят в какую-то любовную связь, либо из любовной связи непременно переходят в дружеские» (22 года). Дружба — это «огромный совместный опыт», а секс — это продолжение личной коммуникации и приложение к ней. В рассказе появляется новый «субъект», обозначаемый категорией «мы», осуществляющих совместные действия. «Мы», пара, партнеры связаны интимностью, коммуникацией, обретением совместного социального и сексуального опыта: «Мы прекрасно общались, мы прекрасно вместе что-то делали... Мы очень много говорим обо всем, очень много говорим, очень откровенно» (22 года).

338

Сексуальный опыт может накапливаться (нерефлексивным) «естественным» образом (у старшего и среднего поколения), а может быть предметом рефлексии партнеров (пары) по поводу сексуальных взаимодействий.

Телесное удовольствие становится стадией развития отношений, оно возникает в процессе реципрокной интимной коммуникации. Удовольствие достигается в партнерских сексуальных отношениях: оно зависит от способности к взаимодействию, качества данного взаимодействия, обоюдного понимания и учета потребностей друг друга. Взаимный (партнерский) опыт включает понимание тела и развитие его способностей. «Мне безумное удовольствие доставляло доставлять ему удовольствие. Никогда такого не было ощущения! Не просто морального такого, что классно, что человеку классно. А ощущения ужасного возбуждения тоже совместного» (22 года).

Женская идентичность выходит за пределы пассивного позиционирования, преодоление которого происходит не за счет индивидуальной активности, а за счет помещения себя в качестве активного субъекта в категорию «мы». Сексуальное взаимодействие становится составляющей «человеческих» взаимоотношений пары.

Телесное удовольствие женщины младшей возрастной группы связывают с вербализуемым совместным обучением, с «познанием» своих индивидуальных особенностей и особенностей партнера. «Показатель — мы можем так откровенно говорить на эти темы», при этом партнерской рефлексивности тоже обучаются «понять со словами — училась как азбуке» (22 года).

Сексуальная социализация данной группы приходится на период либерализации, когда появляются возможности для усвоения «теоретического (до- и внеопытного) знания»: «Я читала книжки. И вот как раз попала в ту волну и струю, когда все, что не запрещено... то хорошо... в 90-х годах, может быть, пик всяких порнушек, сексуальных передач» (22 года). Агенты сексуального взаимодействия становятся рефлексирующими субъектами и через рефлексию обретают свою сексуальную идентичность.

В современных исследованиях сексуальности существуют разные оценки вербализации сексуальности, которые определяются парадигмальными основаниями. Один подход, следующий за Гидденсом, утверждает необходимость такой вербализации, связывая развитие интимности, рефлексивности, формирование

339

идентичности и самовыражения со способностью говорить о сексе ( Plummer , 1995; Byers , Demmons , 1999; West , 1999). В другом подходе, следующим за Фуко, полагается, что «говорение» о сексе является выражением регуляции и репрессивной власти. Гидденсовская риторика «чистых отношений» и демократизации сексуальных отношений рассматривается как терапевтический дискурс, сводящий многообразие интимности к эксплицитной вербализации и взаимной рефлексии. Интимность, полагает, например, Л.Джеймисон ( Jamieson , 1999), включая невербализуемую заботу и «практическую любовь», необязательно требует постоянного самораскрытия в отношениях, в которых гораздо более важными являются совместная история, разделяемые репертуары рассказов и табу.

Оценки в жизненных историях совпадают с этой дихотомией. Сексуально-дружеское партнерство в младших группах включает рефлексивную интимность. Сексуальное партнерство в старших группах сопротивляется рефлексивности (о поколенческих особенностях вербализации сексуального см. также: Герасимова, 1997), и возникает ностальгия по свободе сексуального поведения, связанной с ее запретностью, т. е. отсутствием публичных дискурсов:

«У нас (имеется в виду советское время) был секс в любых условиях: хоть в лифте, хоть в садике, хоть еще где... Конечно он был, естественно, вовсю, и разговоры о нем были... ну, не было, может быть, такого кинотеатренного и там порнографического... Сейчас его не стало больше, наоборот, стало все скучнее как-то, потому что менее запретно» (42 года).

В постсоветской действительности снятие всевозможных барьеров может интерпретироваться как «снижение эмоциональной наполненности опыта, его интенсивности и напряженности» (Ионин, 2000. С. 339—340). Утраченная запретная сексуальность советского времени репрезентируется как свободная и особо привлекательная. Сопротивление публичному дискурсу о сексуальности становится опытом тех женщин, кто был «особо посвященным» в советский период и оценивает свою сексуальную жизнь как связанную с удовольствием, включающим интимную коммуникацию в категорию «мы». В период «запретов» и «умолчаний» свободный секс означал приобщение к сфере тайного, запретного, неозвученного — к сфере свободы. Сексуальное удовольствие и интимная коммуникация были редким свойством, ограниченным

340

и потому особо ценным «ресурсом». Поскольку «запретная» сфера сексуального не принуждала женщину к обязательности исполнения себя как человека сексуального, женская идентичность формировалась в отношениях, не интерпретируемых в терминах «сексуальности» 10 . Сексуальность — это «другой язык» (32 года), публичное эксплицирование которого воспринимается как принуждение.

Партнерство, как рефлексивное, так и не рефлексивное, особым образом влияет на женскую идентичность — в первом случае связывая ее с взаимодействием в паре (с категорией «мы»), а во втором — с преодолением запретного («мы» в этом случае часто противопоставляется «они» — т. е. советскому официозу). И в первом и во втором случае собственное поведение оценивается как свободное. Сексуальная свобода, таким образом, получает различные интерпретации на уровне индивидуального опыта. Ностальгическая интерпретация свободы противостоит «финализированной», «технизированной», «профессионализированной» сексуальности (Бежен, 1997). Рефлексивная интерпретация свободы включает «финализацию» и «технизацию», хотя этим не исчерпывается.

В ситуации сексуального партнерства гендерная идентичность женщины становится менее отчетливой. Рефлексивное партнерство распространяется на обоих партнеров, запретная сексуальность также не дифференцирует людей на полярные категории по признаку пола.

Либерализация сексуальности и женская идентичность. Заключение

Гедонистический дискурс акцентировал место удовольствия в сфере сексуальности и открыл пространство для его вербализации в публичной сфере и во взаимодействиях. Удовольствие стало ожидаемым, желаемым и принудительным. Телесное удовольствие выступает в качестве той референции, относительно которой на уровне индивидуального опыта меряется нормальность/ненормальность, удачность/неудачность сексуальной жизни. Желаемой и ожидаемой становится и вербализация сексуальности, «говорение» о сексе. Интерпретация сексуальности включает данные системы референций, по отношению к которым происходит переоценка индивидуального опыта.

341

На уровне индивидуального опыта публичные дискурсы о сексуальности, возможности образования и рефлексивной коммуникации в одних случаях воспринимаются как способы преодоления репрессированной в советское время сексуальности, в других — как принуждение, обесценивающее личный уникальный опыт. Одновременно формируются средства новых репрезентаций, новых интерпретаций женского сексуального опыта.

Интерпретация сексуальности и удовольствий, получаемых женщиной в сексуальной жизни, зависит от способа репрезентации гендерной идентичности. Идентичности «асексуальной матери» и «влюбленной женщины» строятся в сексуальной сфере через объектную позицию, в которой удовольствие либо отсутствует, либо связывается с действиями мужчины (партнера).

При идентификации женщины как «сексуально востребованной» категория «(морального) удовлетворения» непосредственно связывается с категорией «мужского желания». Изменения сексуальности в направлении либерализации в таких случаях остаются либо неосуществимыми, либо зависимыми от мужского «взгляда» и действия. Женщина, которая оценивает свою сексуальность как репрессированную, может следовать рекомендациям дискурса либерализации (образования, воспитания, раскрепощения) только при наличии «посредника» (мужчины).

Идентичность «желающей женщины» строится, балансируя между объектной и субъектной позицией. Это позволяет сексуальности «раскрепощаться», однако идентичность теряет устойчивость. В позиции объекта женщина не может проявлять активность и репрезентировать автономную сексуальность, в позиции субъекта для нее возникает угроза коммуникации и целостности гендерной идентичности.

Идентичность «женщины-подруги» в сексуальной сфере также может включать раскрепощение сексуальности на уровне индивидуального опыта, однако это происходит не в репрезентации собственной сексуальности, а посредством установления связи между категорией «удовольствия» и контекстом, в котором определяется положение «пары» (категории «мы»).

Итак, либерализация сексуальности на уровне индивидуального опыта, так же как и в теоретических дискурсах, воспринимается, с одной стороны, как необходимая для раскрепощения женской сексуальности, которая сопряжена с особыми женскими

342

депривациями. С другой стороны, «принудительность» раскрепощения для женщины — иная по сравнению с мужской, так как она либо связывается с действием и желанием посредника, либо несет в себе потенциальную угрозу для женской идентичности.

Либеральный дискурс заявляет о себе как гендерно-нейтральный, разрешая женщине раскрепощать сексуальность и, говоря словами Фуко, принуждая их к этому 11 . Однако в таком случае дискурс обращается к абстрактной женщине, поскольку ни одна из реконструированных гендерных идентичностей не является его прямым адресатом.

Анализ сексуальности на уровне индивидуального опыта показывает, что женская идентичность остается когерентной только при наличии в ней качеств объектности — описываемых в терминах пассивности, зависимости, безответственности, некомпетентности и пр. Средства сексуальной идентификации женщины формируются в зависимости от «взгляда» и оценки значимого Другого (мужчины). Таким образом, возникает конгруэнтность либерального дискурса, по существу, обращающегося к мужчине как субъекту желания, а к женщине — как объекту, и интерпретации базовой идентичности «сексуально востребованной (желаемой) женщины» на уровне индивидуального опыта.

Примечания

1 6 биографий женщин 57—63 лет, 1934—1940 гг. рожд.; 10 биографий женщин 32—48 лет, 1949—1965 гг. рожд.; 9 биографий женщин в возрасте 22—31 год, 1966—1975 гг. рожд.

2 Дискурсы о сексуальности, разумеется, не исчерпываются двумя вышеперечисленными. Однако они настолько мало исследованы, что говорить о какой-либо исчерпывающей картине в настоящее время не приходится. Мне известно только одно исследование — Е. Омельченко (Омельченко, 1999), показывающее различия дискурсов о сексуальности трех молодежных журналов, в том числе репрезентирующих «новые» интерпре-

343

тации сексуальности (гомосексуальность, бисексуальность). В данном исследовании они не обсуждаются, поскольку не являются базовыми компонентами идентичности, реконструируемой на основании биографического материала.

3  Данный дискурс выступает преемником советского в отношении семьи как базовой формы идеологии гендерных отношений (см., например: Тартаковская, 2000).

4   Дифференциация данных оценок наиболее отчетливо проявилась при ответе на вопрос «Как Вы относитесь к высказыванию о том, что в СССР не было секса», который был включен в путеводитель интервью.

5 В рассказах о сексуальном дебюте — дефлорации — сексуальное желание у женщин презентируется крайне редко, телесное удовольствие всегда отсутствует, в ситуации взаимодействия женщина всегда пассивна (Яргомская, 2000).

6 Как показала в своем исследовании Ю. Зеликова, отчуждение тела производится и воспроизводится в родительской и супружеской семьях, когда главным референтным образом становится образ хорошо воспитанной, скромной женщины, хорошей хозяйки, несовместимый со свободным проявлением сексуальности (Зеликова, 2000). Удовольствие оказывается противоречащим правильному «исполнению» женской роли.

7   Сравним данную ситуацию со следующим высказыванием: «Женщины притворяются, что переживают оргазм, даже во время оргазма. В рамках исторического понимания женщин как неспособных к оргазму, Ницше утверждает, что притворство является единственным сексуальным удовольствием женщин» (Г. Спивак,— цит. по: Лауретис, 2000. С. 369). Имитация может интерпретироваться как удовольствие.

8   В антропологическом исследовании обмена женщинами Г. Рубин пишет: «С точки зрения системы, нужна такая женская сексуальность, которая бы отвечала на желания других, а не такая, которая бы активно желала и искала ответа» (Рубин, 2000 С. 111).

9 Гомосексуальная идентичность является специальным предметом анализа. В корпусе данных текстов одна гомосексуальная биография и несколько гомосексуальных эпизодов показывают, однако, что базовые компоненты идентичности могут быть сохранены и при изменении «ориентации».

10 Фактор «запретности» повышает эротизм и в том случае, когда «запрет» наложен на конкретные отношения: «А вот эти

344

редкие очень как бы сексуальные связи с ним, они были настолько сильные... из-за запретности этих отношений» (22 года).

11 Морально-охранительный дискурс воспроизводит традиционные гендерные идентичности, в результате чего он оказывается адекватным опыту «женщины-матери» и «влюбленной женщины». Основными оппонентами в этом дискурсе становятся традиционные гендерные репрезентации: позитивная репрезентация женщины-матери и негативная женщины-сексуального объекта.

12 Е. Омельченко в исследовании российских медиа-дискурсов подростковой сексуальности показывает, что создаваемая в молодежном журнале «Ровесник» модель сексуальности, которая имеет образовательную направленность, воспроизводит традиционно-патриархальные конструкции мужественности и женственности (Омельченко, 1999).

Литература

Баллаева Е. Гендерная экспертиза законодательства РФ: репродуктивные права женщин в России. М.: МЦГИ, 1998.

Бежен А. Рационализация и демократизация сексуальности // Социология сексуальности (Антология) / Науч. ред. С. Голод. СПб.: ФИС РАН, 1997. Бовуар С., де. Второй пол. М: Прогресс; СПб.: Алетейя, 1997.

Герасимова К. Вербализация сексуальности: разговоры о сексе с партнерами // Биографический метод в изучении постсоциалистических обществ / Под ред. В. Воронкова, Е. Здравомысловой. СПб.: ЦНСИ, 1997. Вып. 5. С. 104-110.

Голод С. Сексуальная эмансипация женщин и проблема Другого // Журн. социологии и социальн. антропологии. 1999. № 2. С. 105-114.

Голод С. Российские сексуальные стандарты и их транформации (вторая половина XX столетия) // Там же. 2000. № 2. С. 105-114.

Жеребкина И. Страсть: женское тело и женская сексуальность в России // Гендерн. исслед. 1998. № 1. С. 155-210.

Жеребкина И. Лиля Брик: женская сексуальность в эпоху сталинского террора // Там же. 1999. № 3. С. 187-213.

345

Жеребкина И. «Прочти мое желание...» Постмодернизм. Психоанализ. Феминизм. М.: Идея-Пресс, 2000а.

Жеребкина И. Против западного феминизма: русская эмансипированная женщина Аполинария Суслова // Гендерн. исслед. 2000б. № 4. С. 189-108.

Зеликова Ю. Женское тело: отчуждение и запрет на удовольствие // Исследования сексуальности в современной России / Европ. ун-т в Санкт-Петербурге. СПб., 2001. (В печати).

Ионин Л. Социология культуры: путь в новое тысячелетие. М.: Логос, 2000.

Иригарэй Л. Пол, который не единичен // Гендерн. исслед. 1999. № 3. С. 64-70.

Кон И. Введение в сексологию. М: Медицина, 1988.

Кон И. Сексуальная культура в России: клубничка на березке. М: ОГИ, 1997.

Лауретис Т. Риторика насилия. Рассмотрение репрезентации и тендера // Антология гендерных исследований / Сост. Е. Гапова, А. Усманова. Минск: Пропилеи, 2000. С. 347—372.

Омельченко Е. От пола к тендеру? Опыт анализа секс-дискурсов молодежных российских журналов // Женщина не существует: современные исследования полового различия. Сыктывкар: Сыктывкар. ун-т, 1999. С. 77-115.

Рубин Г. Размышляя о поле: заметки о радикальной теории сексуальных политик // Гендерн. исслед. 1999. № 3. С. 5—63.

Рубин Г. Обмен женщинами. Заметки о «политической экономии» пола // Хрестоматия феминистских текстов / Пер.; Под ред. Е. Здравомысловой, А. Тёмкиной. СПб.: Дмитрий Буланин, 2000. С. 89-139.

Тартаковская И. Мужчины и женщины в легитимном дискурсе // Гендерн. исслед. 2000. № 4. С. 246-265.

Тёмкина А. Динамика сценариев сексуальности в автобиографиях современных российских женщин: опыт конструктивистского исследования сексуального удовольствия // Гендерные тетради / Под ред. А. Клецина. 1999. Вып. 2. С. 20-54.

346

Фуко М. Воля к истине. По ту сторону знания, власти и сексуальности. М.: Касталь, 1996.

Яргомская Н. Сценарии сексуального дебюта женщин // Исследования сексуальности в современной России / Европ. ун-т в Санкт-Петербурге. СПб ., 2001. ( В печати ).

Byers ? ., Demmons S. Sexual Satisfaction and Sexual Self-Disclosure Within Dating Relationship // J. Sex Res. 1999. Vol. 36, N 2. P. 180-189.

Connell R. Gender and Power. Society, the Person and Sexual Politics. Cambridge Univ. Press, 1987.

Gessen M. Sex in Media and the Birth of the Sex Media in Russia // Postcommunism and the Body Politics / Ed. by E. Berry. New York; London: New York Univ. Press, 1995. P. 197-228.

Giddens A. The Transformation of Intimacy. Sexuality, Love and Eroticism in Modern Societies. Stanford: Stanford Univ. Press, 1992.

Gronow J., Haavio-Mannila E., Kivinen M., Lonkila M., Rotkirch A. Cultural Inertia and Social Change in Russia. Distributions by Gender and Age Group. Univ. of Helsinki, 1997. Manuscript.

Jamieson L. Intimacy Transformed? A Critical Look at the «Pure Relationship» // Sociology. 1999. Vol. 33, N 3. P. 477-494.

Kontula 0., Haavio-Mannila E. Sexual Pleasure. Enchancement of Sex Life in Finland, 1971-1992. Dartmouth: Aldershot, 1995.

Lapidus G. Sexual Equality in Soviet Policy: A Developmental Perspective // Women in Russia / Ed. by D. Atkinson et al. Stanford: Stanford Univ. Press, 1977. P. 115-138.

McNay L. Foucault and Feminism? Power, Gender and the Self. Boston: Northeastern Univ. Press, 1992.

Plummer K. Telling Sexual Stories. Power, Change and Social Worlds. London: Routledge, 1995.

West J. (Not) talking about Sex: Youth, Identity and Sexuality // Soc. Rev . 1999. Vol . 47, N 3. P . 525-547.