Бегбедер Ф. Лучшие книги XX века. Последняя опись перед распродажей

ОГЛАВЛЕНИЕ

№10. Борис Виан «ПЕНА ДНЕЙ» (1947)

Number ten – это «Пена дней», невинная и печальная сказка, прелестная любовная история, которую Борис Виан (1920–1959) написал за два месяца, в возрасте 27 лет, изложив ее содержание в таком резюме: «Мужчина любит женщину, она заболевает и умирает». (То есть «Love Story» Эрика Сигала – просто бесстыдный плагиат!)
Фантазия… ах, фантазия! Мы-то думали, она давным-давно умерла, приконченная, задавленная, загубленная реализмом и натурализмом, автобиографиями и ангажированным романом. Однако нежная, волшебная поэзия любви Колена и Хлои переворачивает все доводы противников воображения. Нет, воображаемое совершенно не противоречит эмоциям, юмору или сатире. Можно быть в высшей степени парадоксальной личностью и одновременно бунтарем, как доказал Альбер Камю. Вот и Виан, даром что выпускник ВШИР  и экзистенциалист, был другом Кено, а стало быть, хорошо разбирался в сюрреализме и патафизике, которыми пронизана его изящная и причудливая идиллия. В ней Виан подсмеивается над Жан-Солем Партром (автором книги «Нечто и Ничто»), предает анафеме работу, деньги и брак, утверждает, что все на свете – и счастье, и здоровье, и любовь, и жизнь – невозможно, и одновременно описывает, как в груди у женщин вырастают водяные лилии и как съеживаются квартиры. У Д. Д. Сэлинджера, автора «Над пропастью во ржи», и Бориса Виана, автора «Сердцедёра», есть одна общая черта (помимо очень сходных названий ): оба писателя отвергают мир взрослых, при том что первый из них до сих пор жив, тогда как второй умер в возрасте 39 лет, в 1959 году. «Пену дней» невозможно пересказать вкратце: слишком уж хрупок этот роман, слишком светел и прозрачен, слишком полон волшебства, чтобы его разъяснял какой-то тип, восседающий в кресле перед своим «макинтошем».
Мне бы сюда пианоктейль , этот фантастический инструмент, смешивающий коктейли одновременно с нотами (образ, несомненно, внушенный Виану «органом для духов» дез Эссента ). И тогда, выдув несколько литров ликерных смесей, я мог бы сходить на каток с хорошенькими девушками, и под их смешки почувствовал бы себя на седьмом небе от счастья, и стал бы играть на трубе, чтобы отпраздновать присуждение Борису Виану 10-го места, а крошечная серая мышка с черными усиками явилась бы, чтобы в прямом эфире прокомментировать победу Жан-Соля Партра над настоящим Жан-Полем Сартром, который застрял у нас на 13-м месте: вот вам и доказательство, что беззаботные гуляки превосходят величием высоколобых философов. Мы чествуем здесь стилягу, отчаявшегося и расхлябанного, чествуем блистательного артиста, которого не принимали всерьез при жизни и который торжествует в своих книгах, ибо они помогают радоваться и не думать о смерти вплоть до того мгновения, когда она поразит вас в совсем еще молодое сердце в кинозале, где ваше творение показывают на гигантском экране . История не сохранила свидетельства о том, была ли найдена при вскрытии гигантская водяная лилия…
Наверняка сыщутся люди, которым не нравится «Пена дней», которые находят эту книгу чересчур наивной или несерьезной, и я хочу прямо здесь торжественно объявить им, этим людям, что мне их жаль, потому что они не поняли самого главного в литературе. Хотите знать, что это? Очарование.
Будь у меня больше места, я бы поговорил с вами о Холдене Колфилде, который с лихвой заслужил право значиться в нашем списке-50 своими глупыми выдумками в духе Дэвида Копперфилда, но у меня нет никакого желания распространяться на эту тему «и все такое» .

№9. Ален-Фурнье «БОЛЬШОЙ МОЛЬН» (1913)

Большого Мольна зовут Огюстеном. Этот неуклюжий, стеснительный юноша появляется в жизни рассказчика, обитающего в одной из деревушек провинции Солонь, и становится его товарищем по классу. Сбежав из деревни, Большой Мольн влюбляется в эфемерную, неземной красоты девушку, встреченную им на «странном празднике» после неудавшейся свадьбы в прекрасном крепостном замке (замки, как известно, бывают крепостные и воздушные). Он проведет всю свою жизнь в поисках этой девушки, потом найдет ее, потом потеряет, чтобы иметь возможность искать снова, – и тут я задам вопрос, который вертится у меня на языке: скажите, не читал ли Скотт Фицджеральд «Большого Мольна» Алена-Фурнье (1886–1914) перед тем, как написать своего «Гэтсби»? Если у вас есть ответ на этот вопрос, напишите мне, ибо я крайне заинтригован многими сходными чертами двух этих книг: и там, и тут есть сторонний рассказчик, повествующий о безнадежной любви главного героя, да плюс еще на фоне светских приемов. Что же касается «Фермины Маркес» Валери Ларбо , то этот роман, несомненно, списан с «Большого Мольна», но об этом уже давно известно.
Для пользы нашего дела хочу напомнить вам этимологию слова «desir» («желание»): оно состоит из отрицательной приставки «de» и латинского «siderere» (светило). Стало быть, «желание» исходит от потерянной звезды, от метеора, который стремятся уловить, никогда не достигая своей цели. В этом-то и заключена идея «Большого Мольна». Это не книга – это неизбывная мечта. Впрочем, и сам Ален-Фурнье сказал в 1910 г. в своем письме Жаку Ривьеру : «Я ищу любовь».
Мы знаем много видов этого чувства: куртуазную любовь, романтическую страсть, стендалевскую кристаллизацию. Ален-Фурнье изобретает новую разновидность – одностороннюю любовь с первого взгляда. Как только любовь становится взаимной, она становится скучной: любить – это прекрасно, быть любимым – со временем надоедает до смерти. Уж не помню, кто сказал, что в паре один всегда страдает, а второй – скучает. Автор изречения забыл уточнить, что тот, кто страдает, не скучает, тогда как скучающий тоже все-таки страдает. И, значит, ВСЕГДА лучше быть страдающей стороной, нежели скучающей. То есть быть тем, кто «ищет любовь».
«Тем временем обе женщины проходили мимо него, и Мольн, замерев, глядел на молодую девушку. Позже он часто, но всегда безуспешно пытался вспомнить, перед тем как заснуть, ее прелестное, неуловимое лицо; во снах перед ним проплывали целые шеренги походивших на нее юных женщин. У одной была такая же шляпка, у другой чуть понурая, как у нее, осанка, у третьей – такой же чистый взгляд; у этой – ее тоненькая фигурка, у той – ее лазурно-голубые глаза, но ни одна из них не была стройной юной девушкой, которую он искал».
Самое трогательное и неповторимое, что осталось сегодня от единственного романа Алена-Фурнье, – это его мальчишеская робость, тем более непреходящая, что лейтенант Фурнье погиб 22 сентября 1914 года в возрасте 28 лет во время атаки в лесу Сен-Реми-оз-Эпарж. И знаете почему он погиб? Чтобы не стареть. Самые лучшие юношеские романы требуют от своего автора, чтобы он не старился: Борис Виан умер в 39 лет, Раймон Радиге – в 20, Рене Кревель – в 35, Жан-Рене Югнен – в 26. Ален-Фурнье хорошо сделал, умерев молодым, потому что он не любил реальную действительность: ведь чем больше стареешь, тем легче смиряешься с ней.

№8. Эрнест Хемингуэй «ПО КОМ ЗВОНИТ КОЛОКОЛ» (1940)

Так по ком же звонит колокол? Он звонит по мне, ибо номер 8 – не я.
В этом списке давно пора появиться Эрнесту Хемингуэю (1898–1961), лауреату Нобелевской премии по литературе за 1954 г., автору романа «По ком звонит колокол», написанного в 1940 году. «For Whom the Bell Tolls» – великий роман о гражданской войне в Испании (наряду с «Надеждой» Мальро, вышедшей тремя годами раньше). Это самый большой роман Хемингуэя, самый ангажированный и самый продаваемый (миллион экземпляров за год!), но, кроме того, это книга, где он наилучшим образом воплотил свою «теорию айсберга», согласно которой все, что фигурирует в его произведениях, есть только небольшая надводная часть огромного айсберга. Это означает, что, если бы автор выложил на бумагу все свои резервы, «По ком звонит колокол» оказался бы в десять раз толще! Уф, нам повезло, ибо лично я, как и Дороти Паркер , предпочитаю у Хемингуэя его короткие, резкие рассказы, где он и в самом деле реализует свою мечту – писать книги, как Сезанн писал картины (вот это понравилось бы Францу Галлю! ).
Итак, «По ком звонит колокол» погружает нас в пучину гражданской войны в Испании на стороне республиканцев: диалоги текут рекой, готовится атака, Роберт Джордан должен взорвать мост, он влюбляется в Марию; роман охватывает 70 часов, в течение которых Роберт мало-помалу начинает догадываться, что ему предстоит умереть за что-то не очень важное, но, не будучи трусом, принимает свою судьбу. Знаменитый телеграфный стиль Хемингуэя (вполне логичный в военное время) к концу романа становится более сентиментальным, чем обычно, – там даже встречается несколько прилагательных, надо же! Хемингуэй отваживается описать расправу коммунистов над франкистами, ухитрившись при том не навредить делу антифашизма. А ведь это очень важно, когда нужно защитить хороших от плохих: не изображать хороших слишком хорошими, а плохих – слишком плохими. Раненный в Италии во время Первой мировой войны, Хемингуэй написал об этом роман «Прощай, оружие!», который вышел десятью годами раньше. Поскольку роман получился довольно удачным, он решил повторить эту попытку, имея за спиной опыт военного репортера в Испании – на стороне республиканцев, как и Джордж Оруэлл. Он занимался Новой Журналистикой задолго до Тома Вулфа , который претендовал на первенство в этой области!
«Папе» Хемингуэю наверняка было бы приятно узнать, что он обошел Джойса, Фицджеральда и Фолкнера в этом списке-50: он принадлежал к когорте тех редких писателей, которые рассматривают литературу как соревнование. Он часто сравнивал ее с матчем по боксу, в котором мечтал послать в нокаут Мопассана и продержаться хоть несколько раундов против Толстого. Зато он всерьез разозлился бы, узнав, кто стоит в списке перед ним, под номером 7… Бедняга Эрнест! Быть побитым Прустом – еще куда ни шло, но Стейнбеком!… Есть от чего застрелиться! Ой, пардон, что же это я гоню… Вы ведь именно так и поступили, Эрнест, повторив судьбу своего отца.
В заключение я хотел бы процитировать слова святой Дороти Паркер в «New Yorker»: «Форд Мэдокс Форд сказал об этом авторе: «Хемингуэй пишет как ангел». Я протестую (протест – лучшее лекарство от похмельной мигрени). Хемингуэй пишет как настоящий человек».

№7. Джон Стейнбек «ГРОЗДЬЯ ГНЕВА» (1939)

«Гроздья гнева» не заслуживают того, чтобы слямзить тайком хоть одну из них. Этот монументальный труд Джона Стейнбека (1902–1968) описывает ужасающий кризис тридцатых годов, который вверг в полную нищету бедных земледельцев американского Среднего Запада, и без того в ней – в нищете – пребывавших. В результате появился прекрасный фильм Джона Форда с Генри Фонда, наряженным фермером-бунтарем. В те времена американцы, как и сегодня, плевать хотели на бедняков, лишь бы это были не белые; Стейнбек отважился показать своим согражданам, что можно быть белым и одновременно голодранцем, и это несколько поумерило блеск американской мечты. Но тут очень кстати подоспела Вторая мировая война; она отвлекла американцев от этой неприятной мысли, так же как бомбардировки в Ираке отвлекли их от скандала с Моникой Левински.
Семья Джоад вынуждена покинуть Оклахому, чтобы попытаться найти работу в Калифорнии; погрузившись в «Hudson Super-Six» на 66-м шоссе, она пересекает негостеприимные штаты; в пути дед и бабушка умирают, дети плачут от голода, и все это путешествие кончается в лагере, построенном эксплуататорами, где этих бедолаг подвергают побоям, а одного из них даже убивают. Что уж там говорить о «Границе» !
Соберите «Гроздья гнева», дайте им перебродить, и вы получите вино крепче крепкого, хотя и не слишком изысканное. Ангажированные романы к старости портятся, как молодое божоле, которое нужно пить в год сбора урожая, иначе потом оно будет еще хуже. Вот единственная интересная цитата из очень удачно названного «Бесполезного дневника» Поля Морана : «Идеи старят книгу, как страсти старят тело». Я рискну сказать больше, не опасаясь возражений, поскольку сижу совершенно один в холоде и тоске этой противной работы: «Grapes of Wrath» – это «Жерминаль»  XX века, и прошу не расценивать мои слова как оскорбление! Представьте себе, что из «Отверженных» Гюго сделали вестерн. Наверняка мы увидели бы экранизацию Жозе Дайяна с Жераром Депардье в главной роли. И это было бы хорошо, но было ли бы это прекрасно? Не уверен: лучшее часто враг хорошего, а от Андре Жида мы узнали, что хорошее – враг прекрасного («хорошую литературу не создают с хорошими чувствами»).
Для большего эффекта Стейнбек изливает на нас целый водопад чувств, щедро намешав их в свою натуралистическую мелодраму: хоть он и обошел в нашем списке-50 двоих вышеупомянутых собратьев по перу и пожал лавры в виде Нобелевской премии по литературе в 1962 г. (ну просто премиальная эпидемия какая-то в нашем инвентаре!), его диалоги, с их простонародным жаргоном, не сравнимы с хемингуэевскими, а картинам социальной жизни далеко до фолкнеровских. На самом же деле главный упрек, который можно предъявить Стейнбеку, состоит в том, что от его опуса веет не земной пищей, а неземной напыщенностью, так что читайте лучше его «О мышах и людях» – эти, по крайней мере, хоть покороче.
Не будь я так ограничен местом на этих страницах, я бы рассказал вам о своих крестьянских корнях. Да-да, моя семья некогда владела вассалами, которые трудились на наших землях; тем временем наши управляющие взимали с них десятину, а мои далекие предки реализовывали право первой ночи с их дочерьми. Что значит «меня занесло»? С чего это вы взяли?

№6. Луи-Фердинанд Селин «ПУТЕШЕСТВИЕ НА КРАЙ НОЧИ» (1932)

Под номером 6 значился герой сериала «Пленник» . Помните его? Он еще кричал: «Я не номер, я свободный человек!» Что ж, такой номер-нашивка идеально подходит Луи-Фердинанду Селину.
«Путешествие на край ночи» Луи-Фердинанда Селина (1894–1961) – самый революционный роман века; это доказывает хотя бы тот факт, что он не удостоился Гонкуровской премии 1932 года. А ведь, принеся его в издательство «Деноэль», Селин предрек: «Эта штука наверняка получит Гонкура и даст пищу целой литературной эпохе». Он ошибся в первой части своего предсказания, да и во второй тоже, ибо всем известно, что Селин был не поваром, а врачом.
Некоторые книги объяснить невозможно: они возникают вроде бы неведомо откуда, но, когда их читаешь, удивляешься, как это мир мог существовать без них. «Путешествие…» как раз из этой немногочисленной семейки: его очевидность переворачивает жизнь всех без исключения читателей. Его бесцеремонно грубый язык навсегда изменяет вашу манеру говорить, писать, читать и жить. «Одна только музыка напрямую метит в нервную систему. Все остальное – бесполезное сотрясение воздуха». Никто не выходит из этого чтения прежним. Я завидую тем из вас, кто пока не прочел эту яростную эпопею, полную крови, грязи и смрада: им еще только предстоит потерять душевную невинность. Вы понимаете, что я имею в виду: вначале читать такое не очень-то приятно, но мало-помалу вы к этому пристраститесь.
Вечно куда-то бегущий герой Фердинанд Бардамю, прямой потомок Улисса  и предок beat generation, проходит через войну 1914 года, через Конго, Нью-Йорк, Детройт, Париж и Тулузу, становится врачом в парижском предместье, а затем главврачом психиатрической клиники. В каком-то смысле, «Путешествие на край ночи» – это первый роман эпохи глобализации. Предвосхитив ее лет на пятьдесят, Селин описывает, как сужается и стандартизируется планета. Его антигерой повсюду видит одних только мертвецов или кандидатов в мертвецы, как, например, Робинзона на ярмарке в Батиньоле. И повсюду общество готово либо убивать людей, либо сводить их с ума. Селин создает самый мрачный плутовской роман в истории: по сравнению с ним «Дон Кихот» – просто загородная прогулка. Писательский подвиг Селина состоит в том, что его роман, написанный черными чернилами на черной бумаге, все-таки читается, и читается всеми. «Я писал свои романы, чтобы сделать их нечитабальными», – скажет он позже. Тысячи эпигонов, часто очень талантливых (Сартр, Генри Миллер, Марсель Эме, Антуан Блонден, Альфонс Будар, Сан-Антонио, Чарльз Буковски…), так и не смогли, даже приблизительно, достичь ясности его мрака, аморальности его апокалипсиса, истерии его кошмара, скверны его эпопеи.
Каким образом доктор Детуш, тридцативосьмилетний врач, практикующий в квартале Клиши и взявший псевдонимом имя своей бабки, смог создать эту «душераздирающую литературную симфонию», через пять лет после которой он написал «Безделицы для погрома» (мерзкий антисемитский памфлет, в котором ему следовало бы расставить не точки, а многоточия)? Если вдуматься, то, к сожалению, можно обнаружить логическую связь между автором и героем: анархист Бардамю искал виновного, а антисемит Селин нашел козла отпущения. И, разумеется, подло свалил на него все причины несчастий человеческих. Тем не менее идея «Путешествия на край ночи» остается извечно актуальной: мы пытаемся выжить на нашей маленькой планете без Бога, который насылает на нас бедность, войны и технический прогресс. «Гигантская, гомерическая насмешка» (с. 22). И никто не знает, «почему с нами так поступают» (с. 255).
Роже Нимье прекрасно сказал о Селине: «Дьявол и добрый Боженька никак не договорятся, чей он». Мне кажется, их схватка еще не скоро кончится. А теперь погасите свет, я хочу блуждать в ночи… У меня полно времени, чтобы пройти сквозь мрак тоскливого одиночества… «…И весь город, и все небо, всю деревню и нас, он все увозил с собой, и Сену тоже, все, чтоб и разговору больше не было о них» . (Нет, один только Лукини  способен продекламировать это как надо!)

№5. Андре Мальро «УСЛОВИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО СУЩЕСТВОВАНИЯ» (1933)

Дамы и господа, вот и настал момент, которого все вы с нетерпением ждали, – топ-5 XX века! На пятой позиции стоит Андре Мальро (1901–1976) с его «Условиями человеческого существования»  (Гонкуровская премия за 1933 г., Пантеон в 1995-м).
1927 год: мы находимся в Шанхае в период китайской революции. Молодой убийца пронзает кинжалом мирно спящего человека: сразу вспоминается сцена в душе из «Психоза», с той лишь разницей, что там была пластиковая занавеска, а здесь москитная сетка. Чан-Кайши захватывает власть. Очень скоро коммунизм выявляет свои первые противоречия: режим установили во имя защиты человека, но для того, чтобы он держался, нужно истязать людей. Эта дилемма воплощена в нескольких главных персонажах, вот они: революционный вождь-гуманист Кио Гизор, террорист-одиночка Чен, Катов (русский Жан Мулен ), Геммельрих, трусливый бельгиец, который кончит героем, циничный капиталист Ферраль, игрок и мифоман Клаппик. В общем, Чан-Кайши быстренько делает разворот на сто восемьдесят градусов, а всю шайку коммуняк предоставляет укокошить китайцам при поддержке французских империалистов. Вам кажется, что это сложновато? Нормально: так оно и есть.
Все эти человечки барахтаются в своей человечности; одновременно и щедрые, и отвратительные, великолепные и смехотворные, сильные и беспомощные, они суетятся, как муравьи, пытаясь существовать, придать смысл своей жизни и смерти своих товарищей. «Условия человеческого существования» – это приключенческий роман, но, главное, это роман ангажированный, роман обманутого идеализма, то есть сверхтипичный роман XX века. Китайская революция, которую Мальро ждал как второго пришествия, в конце концов победит, и Мальро увидит, как она обернется всеобщей кровавой бойней. Вот и подтверждение тому, что он думал о трагедии человеческого существования. Приведем цитату из финала романа: «Каждый человек страдает потому, что мыслит. По сути, дух осмысливает человека лишь в вечности, и осознание жизни может вылиться лишь в депрессию. Нужно осмысливать жизнь не духом, но в опиумном дурмане». К этому решению проблемы он позже и придет, чтобы забыть о своем романтизме.
Стиль романов Андре Мальро сегодня кажется несколько поблекшим: в них звучат напыщенные нотки закадровых голосов довоенных новостных выпусков фирмы «Гомон», и еще их отличает полное отсутствие иронии, характерное для выступлений министра культуры при генерале Де Голле . Читая: «Каждый человек хочет быть богом», иногда как будто слышишь «В этот момент входит Жан Мулеееен». Тем не менее массовые сцены весьма кинематографичны, а заряд романтизма со временем ничуть не ослаб. Через три года после выхода «Условий человеческого существования» Мальро уехал в Испанию, чтобы сражаться на гражданской войне, а позже стал участником Сопротивления во Франции: это в подражание ему некоторые современные интеллектуалы лезут под бомбы во всех горячих точках планеты. Однако с Мальро все происходило в обратном порядке: «Именно Искусство посылало меня на свидания с Историей», – говорил он. Кошки всегда приземляются на четыре лапы…
Сегодня революционеры в Китае сменили позицию: нынешний Чен – это студент, который останавливает танки на площади Тяньаньмэнь перед тем, как отправиться в «лао-ге» (китайский ГУЛАГ). В мире всегда найдется где устроить революцию – это утешает. Человеческое существование может быть сколь угодно трагичным, но оно никогда не будет скучным. (Хотя, если вдуматься, ничего утешительного в этом нет.)
Будь у меня побольше времени, я мог бы поведать вам о своих подвигах в период забастовок 1995 года: в какой-то момент я даже отважился крикнуть: «К черту общество!»

№4. Антуан де Сент-Экзюпери «МАЛЕНЬКИЙ ПРИНЦ» (1943)

Пожалуйста, нарисуй мне шедевр! Пожалуйста, скажи мне, кому достался номер 4 в «Инвентарной описи»?
«Маленький принц» Антуана де Сент-Экзюпери (1900–1944) – единственная волшебная сказка XX века. В XVII веке у нас были сказки Перро, в XVIII – братья Гримм, в XIX – Андерсен. А XX подарил нам «Маленького принца», книгу, написанную французским летчиком, укрывавшимся между 1941-м и 1943 годами в Соединенных Штатах; там она и была опубликована перед тем, как выйти во Франции в 1945 году, через год после смерти автора. И с момента своего появления эта тоненькая книжица с иллюстрациями доныне остается издательским феноменом, ежегодно покупаемая во всем мире миллионами экземпляров.
Почему? Потому что Антуан де Сент-Экзюпери, сам того не зная, создал по-настоящему мифических героев: этого Маленького принца, упавшего со своей планеты Б-612, который просит летчика, заблудившегося в пустыне, нарисовать ему барашка; этого фонарщика, каждую минуту говорящего «Доброе утро» и «Добрый вечер»; этого лиса-философа, который мечтает, чтобы его приручили… А заодно объясняет Маленькому принцу, что тот «в ответе за свою розу».
Эта сказка вполне могла бы называться «В поисках утраченного детства». Сент-Экзюпери без конца поминает в ней «взрослых», серьезных и рассудительных, ибо на самом деле его книга обращена не к детям, а к тем, кто полагает, что перестал быть ребенком. Этот памфлет, направленный против взрослых, рационально мыслящих людей, дышит нежной поэзией и простой человеческой мудростью (Гарри Поттер, отправляйся-ка ты назад, к мамочке!), и его кажущаяся наивность в действительности таит в себе удивительный, тонкий юмор и трогательную грусть.
Можно было бы уподобить Сент-Экзюпери смирившемуся Мальро, а «Маленького принца» – белокурому «ЕТ»  или «Алисе» Льюиса Кэрролла – в мужском роде, но с тем же грустным восхищением перед райскими садами детства. Как и многие вышеупомянутые писатели, Сент-Экс отказывался стареть, и «Маленький принц» оказался пророческой книгой. Через несколько месяцев после ее выхода сорокачетырехлетний летчик-аристократ добился разрешения на разведывательный полет над Средиземным морем и исчез подобно своему маленькому герою. Обломок его «Локхида Р-38» (лайтнинг реактивного типа, модификация F-5B) был найден совсем недавно, несколько месяцев тому назад. Когда перечитываешь конец сказки: «… пожалуйста, будьте добры, если вы не хотите, чтобы я так грустил, напишите мне поскорее, что он вернулся», то понимаешь, что «Маленький принц» – пронзительное завещание.

№3. Франц Кафка «ПРОЦЕСС» (1925)

Нет, погодите, что это за дела, неужели №3 – не я? Слушайте, проверьте-ка получше свои ведомости… Позвольте, я вам сейчас все объясню… Здесь наверняка какое-то недоразумение… Вы будете смеяться, но я думаю, вы ошиблись фамилией. Я точно состою в вашем списке, иначе это просто идиотство, нелепость, бред… в общем, полный кафка!
Слово прозвучало. «Процесс» – посмертный шедевр Франца Кафки (1883–1924), опубликованный вразрез с его желанием, благодаря его другу Максу Броду, и переведенный на французский неизменным Александром Вьялаттом, – был избран вами на третью позицию среди 50 лучших книг века. Почему? Не считая других причин потому, что имя этого автора стало нарицательным. А прилагательное «кафкианский» сегодня служит символом бюрократического бреда, чешского абсурда, черно-белого экспрессионизма (при том что литература имеет над кинематографом одно важное преимущество: все книги напечатаны черным по белому).
Йозеф К., банковский служащий, молчаливый холостяк, никогда ничего ни у кого не просивший, арестован чиновниками в мундирах, которые объявляют, что скоро его будут судить. Но он ничего плохого не совершил! А какая разница: все равно весь город уже в курсе. Его оставляют на свободе, но под наблюдением. И он становится полным параноиком. Так неужели Кафка хотел заклеймить тоталитаризм? Вовсе нет. «Der Prozess» – не политический памфлет, а метафизическая парабола: такой же процесс грозит всем без исключения – и вам, и мне, ибо все мы вовлечены в жизнь общества, суть которого постичь невозможно.
Но какое же преступление совершили мы, чтобы заслужить подобную кару? Когда мы рождаемся, мы виновны в первородном грехе. Затем нас приговаривают к ученью в школе и там судят, выставляя плохие отметки и приучая к дисциплине. Потом нас посылают в армию, потом принуждают работать всю жизнь, как каторжников, – в общем, все наше существование не что иное, как нескончаемый процесс, чьи судьи, как известно, изначально осудили нас на смерть.
В своей недавней статье Пьер Дюмейе прекрасно сказал, что «у Кафки унижение играет роль пейзажа». Он прав: в книгах Кафки, разумеется, есть пессимизм, образующий холодный, мрачно-серый фон, но есть у него также и юмор, и спасительная ирония; не будем забывать, что он читал рукописи своим друзьям, умирая со смеху: он считал эти кошмарные истории (не только «Процесс», но и «Замок», и «Превращение») отменными фарсами и, между прочим, чем-то вроде «нового романа» – за полвека до появления этого жанра (12 глав, написанных в сухом фрагментарном стиле, сделали бы честь даже Натали Саррот , верно?).
К тому же «Процесс» – пророческий фантазм, как и многие другие шедевры в нашем списке. Роман был опубликован в 1925 году, но Кафка написал его десятью годами раньше, в 1914-м, то есть еще до русской революции, до Первой мировой войны, до нацизма и сталинизма: мир, описанный в этой книге, еще не существовал, но он разглядел его сквозь время. Уж не является ли Кафка Нострадамусом XX века? Вовсе нет, это сам XX век подчинился ему. Можно даже выдвинуть гипотезу, которую я уверенно назову «кафкианской»: а что если холодная война, доносы и слежка, марионеточные диктаторы и несправедливые ссылки, Солженицын и Оруэлл – в общем, что если все это попросту родилось в голове мелкого служащего пражской страховой компании? Что если миллионы людей погибли бессмысленной смертью лишь для того, чтобы подтвердить бредовые кошмары, родившиеся в туманных лабиринтах сознания Франца Кафки?
Я вздрагиваю от ужаса. Ибо знаю, что и против меня когда-нибудь затеют процесс. Процесс за критику, процесс за этот список… Простите меня! Сжальтесь! Я умоляю суд о снисхождении!

№2. Марсель Пруст «В ПОИСКАХ УТРАЧЕННОГО ВРЕМЕНИ» (1913–1927)

Как видите, великий Марсель Пруст (1871–1922) стоит только на втором месте в списке пятидесяти книг века, но знаете почему? Потому что он первый среди всех писателей нашего тысячелетия и, следовательно, в рамках крошечного XX века находится как бы вне конкурса.
О его шедевре все уже многажды сказано, и написано, и разжевано, иногда даже больше, чем нужно, и вы хотите, чтобы я изложил содержание этого трехтысячестраничного монстра в нескольких строчках?! Да сегодня не Пруст – сегодня я маюсь в поисках утраченного времени! Впрочем, само название романа говорит о многом: «Поиски утраченного времени» чуть было не вышли под заголовками «Перебои чувств», «Убиенные голубки» и «Сталактиты прошлого», но выбранное в конечном счете название как нельзя лучше выражает суть нашего века. Если вдуматься, именно XX век ускорил бег времени, все сделал мгновенно преходящим, и Пруст неосознанно, но безошибочно, как и положено настоящему гению, угадал это свойство. Сегодня долг каждого писателя состоит в том, чтобы помочь нам отыскать время, разрушенное нашим веком, ибо «подлинные райские кущи – это те, которые мы утратили». Пруст построил свой семитомный карточный домик с намерением сообщить нам одну простую истину: литература нужна для того, чтобы найти время… для чтения!
Ну и конечно, я мог бы вкратце пересказать вам его роман, одновременно и импрессионистский, и кубистский, автобиографический и вымышленный, отобрав несколько основных сюжетных линий: да, это роман о любви, доведенной ревностью до безумия, – любви Свана к Одетте, Рассказчика к Альбертине; разумеется, это история Марселя, светского выскочки, жаждущего получить приглашение к принцессе Германтской, но, поскольку это ему не удается, ставшего литератором-мизантропом; бесспорно, это coming-out  стыдливого гомосексуалиста, который описывает декадентов своего времени, барона де Шарлю и его друга Жюпьена, дабы за их счет обелить самого себя; о'кей, это энциклопедия упадочных нравов аристократического общества до и во время Первой мировой войны 1914–1918 годов; несомненно, он повествует также и о жизни молодого человека, рассказывающего, как он стал писателем, ибо спотыкался о булыжники мостовой вместо того, чтобы забрасывать ими, как это принято сегодня, спецназовцев.
Но говорить обо всем этом – значит умолчать о настоящем герое книги, а именно о вновь обретенном времени. В нем – в обретенном времени – может таиться великое множество самых разных вещей: тоска по детству, накатившая в тот миг, когда ты грызешь миндальное пирожное; смерть, когда снова встречаешься с одряхлевшими снобами; эрозия любовной страсти или как превратить страдание в скуку; своевольная память – настоящая машина для странствий во времени, которое можно побороть, только когда пишешь, слушаешь сонату Вентейля или колокол Мартенвиля. «Воспоминание о некоем образе – это всего лишь сожаление о некоем мгновении; и дома, и дороги, и улицы, увы, так же эфемерны, как годы».
Не побоюсь сказать: Пруст часто пишет слишком длинные фразы, и многие люди с трудом вникают в его текст. Но не упрекайте себя, нужно просто привыкнуть к ритму его прозы. Лично я преодолел это затруднение, сказав себе так: эти бесконечно совершенствуемые фразы адекватны работе человеческого мозга. Стоит ли обвинять Пруста в том, что его фразы слишком длинны, если у вас в голове складываются и вовсе нескончаемые периоды (при том наверняка менее интересные, уж извините меня за прямоту)?!
Пруст не хотел умирать и потому, став затворником, жил по ночам и спал днем, питаясь, точно вампир, кровью Сен-Жерменского предместья, исступленно работая над своим романом с 1906-го по 1922-й год; он умер в том же году – и выиграл, обессмертив себя, ибо «настоящая жизнь, жизнь наконец-то постигнутая и разгаданная, а следовательно, единственная реально прожитая, – это литература». Роман «По направлению к Свану», отвергнутый Андре Жидом в «Галлимаре», был издан в 1913 году издательством «Грассе» за счет автора; следующий том – «Под сенью девушек в цвету», опубликованный уже «Галлимаром», принес автору Гонкуровскую премию в 1919-году. Пруст еще застанет выход томов «У Германтов» (1921) и «Содом и Гоморра» (1922), однако три последние книги – «Пленница», «Беглянка» и «Обретенное время» – вышли после смерти писателя, в 1923, 1925 и 1927 годах, в весьма топорной обработке его брата Робера.
И вот в 1927 году наступил конец века. Пять лет спустя появится Селин и еще 48 книг, участвующих в нашем хит-параде, не считая всех остальных, которые туда не попали, но по большому счету игра уже окончена. Никто больше НИКОГДА не сможет писать так, как раньше. Никто больше никогда не сможет ЖИТЬ как раньше. Отныне всякий раз, когда образ, ощущение, звук или запах напомнят вам нечто другое – ну я не знаю, что именно, может, в данную конкретную минуту, читая меня, вы вспоминаете о каком-нибудь давнем событии, переживании, школьном учителе, «заколебавшем» вас этим самым Прустом в старших классах, – так вот, всякий раз, как вас постигнет такая вспышка памяти, знайте, что это и есть Обретенное Время. Что это и есть Пруст. И что это в тысячу раз прекраснее всех DVD на свете и интереснее, чем PlayStation. Сказать вам почему? Потому что Пруст учит нас, что время не существует. Что все возрасты нашей жизни, вплоть до смертного часа, остаются при нас. И что только мы сами вольны выбрать для себя тот миг, который нам дороже всего.

№1. Альбер Камю «ПОСТОРОННИЙ» (1942)

Номер первый в списке из пятидесяти книг века, выбранных в результате опроса 6000 французов, – опять-таки не я, хотя мне на это плевать, я даже не обижаюсь, все равно я попаду в первый же инвентарный список шедевров XXI столетия, верно? Или нет?
Прежде всего, следует подчеркнуть, что наш главный победитель – подарок для лентяев: роман очень короток, всего 123 страницы крупным шрифтом. Откуда вывод: зачем надрываться, если можно создать шедевр, не марая при этом тысяч страниц, подобно Прусту, шедевр, который вы прочтете за каких-нибудь полчаса, минута в минуту. А вот и другая приятная новость: книга № 1 из нашего списка является первым романом писателя. Таким образом, мы имеем дело с первым Первым романом. И наконец, еще одна новость, на сей раз неприятная для ксенофобов: самый любимый роман французов называется в оригинале «L'Etranger» .
В нем рассказывается история некоего Мерсо – чокнутого типа, которому плевать абсолютно на все: его мать умирает – его это не колышет; он убивает араба на алжирском пляже – ему это безразлично; его приговаривают к смерти – он даже не защищается. Знаменитая первая фраза книги – прекрасный тому пример: «Моя мать умерла сегодня. А может, и вчера, не знаю точно». Вы представляете, парень даже не знает день смерти родной матери! Мы не всегда отдаем себе отчет в следующем: все знаменитые лузеры, все презренные убийцы, все разочарованные антигерои в современной литературе – потомки Мерсо. Это счастливые Сизифы, неодураченные бунтари, нигилисты-оптимисты, циничные Кандиды – в общем, ходячие парадоксы, продолжающие существовать вопреки тщетности бытия.
Ибо для Альбера Камю (1913–1960) жизнь – абсурдна. К чему все это? Зачем? Для чего, например, эта бессмысленная хроника? Неужели у вас нет более интересного занятия, чем читать мою писанину? Все суета сует в этом ничтожном мире (Камю – Екклесиаст для «черножопых»). Однако эта скупая на выражение трезвость мысли не помешала Камю принять в 1957 году Нобелевскую премию по литературе (в возрасте 44 лет, что сделало его самым молодым лауреатом после Киплинга). Почему? Да потому, что он сам выразил свой экзистенциализм в простом девизе: «Чем меньше в жизни смысла, тем лучше она прожита». Все бессмысленно – и что же? А если это как раз и есть «неизбежное счастье»? В противоположность снобистскому отказу Сартра, который семью годами позже напрямую сопоставит собственную значимость и вознаграждение за свое творчество, Альбер Камю берет Нобелевскую премию именно потому, что она ему вполне безразлична. Оказывается, можно плевать на целую вселенную и все-таки принимать ее, даже любить. Иначе нужно сразу же взять и удавиться, поскольку такова единственная «действительно серьезная философская проблема».
Сама смерть Камю и та абсурдна. Этот плейбой, этот двойник Хэмфри Богарта , хоть и страдавший туберкулезом, был убит в возрасте сорока семи лет не своей болезнью, а каким-то платаном, росшим на обочине Национального шоссе № 6, между Вильблевеном и Вильнёв-ла-Гийяр, при пособничестве Мишеля Галлимара и автомобиля-кабриолета «Фейсел Бега» .
Единственная не абсурдная вещь – это изобретенный Камю стиль: короткие фразы в прошедшем времени («подлежащее, сказуемое, дополнение, точка», как написал Мальро в своем внутреннем отзыве издателю); этот сухой бесстрастный слог оказал громадное влияние на всех авторов второй половины века, включая и «новый роман». Однако этот стиль отнюдь не препятствует созданию сильных образов – взять, например, описание слез и капель пота на лице Переза: «Они разбегались и сливались, покрывая прозрачной маской его убитое горем лицо». Даже если вам чересчур усердно вдалбливали «Постороннего» в школе, не поленитесь перечитать сейчас этот роман, чье опаленное яростным солнцем отчаяние нередко служит, как говорится в рекламе аперитива Suze, «предметом для подражания, хотя он неподражаем!» Интеллигентный гуманизм Альбера Камю временами может и поднадоесть, но четкая, решительная манера изложения – никогда.