Юдин А. Русская народная культура. Кульминационные и критические точки народной духовности

ОГЛАВЛЕНИЕ

Карнавальные праздники и "смеховой мир"

Одна из характерных особенностей творчества в сфере духовной культуры состоит в том, что здесь новое не отменяет старого, которому вовсе не обязательно, как, например, в области научно-технической, становиться всего лишь достоянием истории и музеев. В духовной сфере новое сосуществует со старым, а если и вытесняет постепенно, то этот процесс растягивается на века. Сказанное относится и к описанному выше вытеснению языческих представлений христианскими, "выдавливающими" их в периферийные области культуры. Однако это вытеснение далеко не всегда, как мы видели, было полным и окончательным. В частности, никакого христианского соответствия не получил древний новогодний карнавальный праздник масленица.

Впрочем, говоря о карнавальном празднике, мы далеко не обязательно имеем в виду "классический" южно-европейский либо латиноамериканский карнавал с его масками, танцами, праздничными шествиями и т.п. Подобные театрализованные действа - явление весьма позднее и далекое от своих традиционных источников. Последние же восходят к языческой обрядности, связанной с активизацией хаотических элементов накануне критических точек существования мира, прежде всего в конце года, а также человека - свадебные и похоронные обряды.

Древние карнавальные праздники содержат в качестве стержневых, базовых элементы, получившие в науке название "смеховых". Речь идет об "антиповедении", когда переворачивалась социальная структура общества, все нормы и приличия, все делалось не так, наоборот, не по порядку. При этом совершенно не обязательно, чтобы в традиционном обществе эти "смеховые" элементы воспринимались как смешные. Мы помним черты антиповедения в описании похорон руса: никто не смеялся над тем, каким способом родственник покойного зажигал костер. Обрядовые игры, как мы говорили, могли осуществляться, согласно этнографическим восточно-славянским данным, непосредственно над мертвым телом, и не потому, что играющим было так уж весело. Этого требовал ритуал, определенный особенностями традиционной модели мира, где смех на глубинном уровне связан со смертью и миром мертвых, миром хаоса. Потому в отдельных случаях традиция прямо предписывала смех и связанное с ним антиповедение, позднее осмысленное как атрибут профессионалов: шутов, скоморохов и т.п.

Проблема изучения народной смеховой культуры и ее воздействия на "официальную" культуру эпохи Возрождения и нового времени была поставлена знаменитым филологом М.М. Бахтиным. Он же выделил и три основные формы проявления и выражения этой культуры:

"1. Обрядово-зрелищные формы (празднества карнавального типа, различные смеховые действа и пр.).

2. Словесные смеховые (в том числе пародийные) произведения

разного рода: устные и письменные на латинском (для Западной Европы. - А.Ю.) и на народных языках.

3. Различные формы и жанры фамильярно-площадной речи (ругательства, божба, клятва ... и др.)" .

Это разделение, произведенное на основании анализа западного материала, может быть применено и к русской культуре. Оно, впрочем, как и любая рабочая классификация, условно: в скоморошестве, например, как мы сможем убедиться ниже, представлены в полной мере все три названные формы.

Обрядово-зрелищная сторона особо сильна была в масленичную неделю, на святки, на Пасху. Она выражалась в непременных увеселениях, сопровождавших массовые народные гуляния. Древние свидетельства говорят о "бесовских скаканиях", плясках под музыку, очевидно, сопровождавшихся пьянством, о карнавальном переодевании, причем не только в звериные шкуры или вывернутые шубы с "личинами"-масками, но и мужчин в женскую одежду, а женщин в мужскую - так называемая травестия. Сходную картину - ритуальное пьянство и эротику, обнажение телесного низа, шум и игру на музыкальных инструментах - дают и языческие погребальные обряды. Обо всем этом мы уже говорили выше. Напомним, что все эти действия имитируют и символизируют пребывание в мире мертвых, воспроизводят ту жизнь, которая, согласно языческим представлениям, ждет попавших туда после смерти. Именно потому совершенно справедливо указание М.М. Бахтина на ошибочность понимания карнавальных и сходных с ними смеховых действий как явлений художественного, театрально-зрелищного круга: они не знали ни рампы, ни разделения на актеров и зрителей, а главное - имели иной статус: не массового зрелища, но иной формы жизни. "Карнавал не созерцают, - пишет Бахтин, - в нем живут, и живут все, потому что по идее своей он всенароден. Пока карнавал совершается, ни для кого нет другой жизни, кроме карнавальной. От него некуда уйти, ибо карнавал не знает пространственных границ. Во время карнавала можно жить только по его законам, то есть по законам карнавальной свободы. Карнавал носит вселенский характер, это особое состояние всего мира, его возрождение и обновление, которому все причастны".

Важным элементом древнерусских праздничных увеселений было, видимо, исполнение словесных текстов смехового характера - скоморошин и им подобных. Этому древнейшему жанру наследуют, с одной стороны, сатирические, смеховые и близкие к ним произведения древнерусской литературы, а с другой - народное ярмарочное балагурство и народный театр XVIII - XX вв. Широко известно и ритуальное сквернословие - от обрядовой ругани над покойником и использования брани в качестве оберега от нечистой силы и дикого зверя до нецензурных и чересчур откровенных высказываний в скоморошинах и во время некоторых календарно приуроченных молодежных игр, хранящих следы языческой сексуальной магии.

Основным принципом построения "смеховых" обрядов и произведений было выворачивание наизнанку обычной системы знаков, выражающееся в мене полюсов бинарных оппозиций модели мира: верхнее менялось с нижним (откуда карнавальное значение телесного низа и всего, связанного с ним, отразившееся и в структуре бранных выражений), мужское с женским (переодевание), "начальствующее" с "подчиненным" (карнавальное уничтожение обычной общественной иерархии), умное с глупым, дурацким (центральная роль шута, скомороха, балагура в смеховых действах). Одетости противопоставляется нагота (лохмотья), богатству, соответственно, - бедность, церкви - кабак, а церковным одеяниям - рогожная "гунька кабацкая" (одеяние, выдававшееся полностью пропившимся). Материалам обычного мира противопоставлялись антиматериалы: та же рогожа, лыко, береста, осина. Фактически выстраивался целый параллельный мир, получивший в литературе название "смехового". Он резко и последовательно противопоставляется реальному "благополучному", "серьезному" миру как пародия на него. Его атрибуты: неблагополучие, неустроенность, зыбкость, в нем все наоборот. Он имел свое древнерусское название: это, вероятно, и есть "инишнее царство" известной былины "Вавила и скоморохи", т.е. в конечном счете - "мир иной".

Законы и принципы организации этого антимира были известны с детства каждому, в том числе и официальным, и духовным лицам, - ведь фактически это была часть жизни каждого, причем существенная часть. Хрестоматиен пример того, как поступил новгородский епископ Геннадий в конце XV в. с еретиками: их было ведено посадить на лошадей задом наперед в одежде, вывернутой наизнанку, остроконечный берестяных шлемах (в таких на иконах изображались бесы) и венцах из сена и соломы. Была сделана надпись: "Се есь сатанино воинство". В таком виде еретиков возили по улицам, а встречные плевали им в глаза и выкрикивали: "Вот враги Божий, хулители Христа!" Мы видим, что православный епископ прекрасно знал язык "антимира" - ни одной ошибки. Атрибуты этого мира, как сказано, приписывались бесам, которые - те же языческие боги, но и жители преисподней, языческого "нижнего" мира мертвых. "Антимир", таким образом, освящен "антисвятостью", которая по сути - святость языческая, связанная со смертью и возрождением, воскресением, ростом, плодородием. Это "снижение", нисхождение, за которым следует восхождение, прирастание блага, материальный прибыток. Говоря о господстве в карнавальной стихии сниженных, материально-телесных образов, М.М. Бахтин заметил, что ведущий момент в них - "плодородие, рост, бьющий через край избыток", т.е. святость в языческом понимании. Именно потому "смеховой мир", пародируя все и вся, не отрицает его. "Карнавальная пародия", по словам Бахтина, "очень далека от чисто отрицательной и формальной пародии нового времени: отрицая, карнавальная пародия одновременно возрождает и обновляет. Голое отрицание вообще совершенно чуждо народной культуре". Смеховой мир связан с той смертью, за которой следует новое рождение, воскресение.

Академик Д.С. Лихачев характеризовал "смеховой мир" как мир недействительный, "кромешный" (это древнерусское слово могло значить "внешний", "адский", "тайный, сокровенный" - перед нами, очевидно, развитие одного изначального значения, его аспекты, связанные с "миром иным") или "опричный" (опричь - кроме, откуда "кромешный"); мир, тайно присутствующий в здешнем и вызываемый к жизни смехом, раздваивающим действительность. Раздвоение это связано с тем, что смех обнаруживает в явлениях их оборотную сторону, в сущности, кроющуюся в них противоположность, разделяя мир, творя пародийных, "смеховых" двойников. Смеховое отношение к миру здешнему и создает, собственно, антимир, пародирующий настоящий. Древнерусская (и вообще средневековая) пародия - тоже по сути двойник. Но в отличие от пародии нового времени, современной, это двойник, выставляющий на посмешище не оригинал, а самого себя. Это еще одна существенная черта карнавального смеха, отмечаемая М.М. Бахтиным и Д.С. Лихачевым, - направленность на себя. Ведь именно пародийное произведение разрушает привычные связи и отношения, нормальную систему знаков, а значит - является смешным. Конечно, шут или скоморох могли вполне в современном духе выставить смешным кого-то, но их изначальная "профессиональная задача" - быть смешными самим. Этим объясняется свободное бытование в средние века на Западе, да и на Руси пародий на самые священные тексты: церковную литургию (богослужение), важнейшие молитвы, не говоря уже о менее сакральных вещах. Дух этих пародий в духовных учебных заведениях (в том числе на Украине) чувствовался еще в XIX в. Дело в том, что такие тексты ничуть не принижали оригинала, не мешали благоговейному отношению к нему: они - принадлежность другого мира, только повторяющего первый, паразитирующего на нем, но и зависимого, а значит, не способного поколебать устоев. Таким же по крайней мере до определенного момента, было отношение и к скоморохам.