Столяров Д.Ю. Кортунов В.В. Пособие по культурологии

ОГЛАВЛЕНИЕ

РАЗДЕЛ III
ИСТОРИЯ КУЛЬТУРЫ РОССИИ
ПАРАДИГМЫ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ

ТЕМА XIV
КУЛЬТУРА МОСКОВСКОЙ РУСИ

Продолжая мысль о монголо-татарском иге, тем не менее признаем, объективность того факта, что развитие древнерусской культуры в ту эпоху действительно было заторможено, причиной чего, однако, было не только нашествие с Востока, но и феодальная раздробленность, о которой говорят лишь в связи с тем, что именно она позволила кочевникам поработить Русь. Ярким доказательством этого могут послужить кадры из фильма Андрея Тарковского "Андрей Рублев", когда по приказу некоего русского князя у всех мастеров, которые расписали для него храм, были выколоты глаза лишь по той причине, чтобы они более никакому другому князю такой красоты не сотворили. Таким образом, все последовавшее за нашествием столетие явилось периодом упадка и застоя. Лишь с середины XIV века русская культура начинает постепенно поднимать голову. Вместе с этим происходит изменение регионов культурной активности, которые смещаются на северо-восток. Известно, что единственной русской областью, куда не дошли монголо-татары стал Новгород и его земли. В самые тяжелые времена он как мог исполнял роль последнего свободного оплота древнерусской культуры, но самое примечательное, что когда завоеватели стали ослабевать, Новгород не сумел превратиться в действительный центр возрождения земли Русской, постепенно утрачивая свое оппозиционное значение. Таким центром стала Москва, которая, несмотря на тяжелые взаимоотношения с монголо-татарами и с соседями, смогла собрать под своей эгидой достаточно земель, чтобы уже к XIV веку сделаться крупнейшим княжеством северо-восточной Руси, в XV веке закончить объединение русских земель, а к XVI веку превратиться в классическое средневековое государство с царем на престоле, объединявшее не только славянские народы, но и многие восточно-азиатские народности. Эти процессы вполне сопоставимы по времени с государственным оформлением Англии и Франции. Формирование мощного национального государства происходит по тем же сюжетам, что и на Западе. Москва всеми правдами и неправдами, чаще неправдами, создает свои глобальные интересы, подавляет восстания. Московский князь Иван Калита добился у монголо-татарского хана разрешения на сбор податей с подвластных тому земель. В общем, как это не ужасно, но Москва осуществляла свою историческую функцию. Будучи составленной из множества народов, Московское царство не знало национальной проблемы, более важными становились конфессиональные вопросы, потому что, в первую очередь, Москва была христианским государством. Она имела активнейшие контакты с Западом, с которым ее связывали и некоторые династические узы. С этого момента мы можем говорить уже не об истории русской культуры, но об истории культуры России.
Однако эпоха XV - XVI веков в целом по Европе имеет свои специфические особенности. Как мы помним, это период активного становления культуры Нового времени. И в Москве хорошо осознали, что прямое восприятие идеалов Нового времени чревато растворением в общей массе, утратой собственной аутентичности, в результате чего Московское государство вполне может оказаться политической и экономической провинцией Европы. И тогда уже Россия вошла в число государств, выбравших консервацию. Среди них в эту же эпоху оказались Испания, Италия, южные княжества Германии, правда там процессы консервации систем ценностей были связаны с Контрреформацией. Контакты России и Запада продолжались, но возникла довольно жесткая мембрана, отсекавшее все чужеродное. Так Россия по собственной воле оказалась на обочине европейской истории, но с обостренным ощущением своей особенности. На этом-то изломе и возникает концепция "Москва - Третий Рим", высказанная в письмах монаха Филофея московскому царю Василию III.
Идеология "Москва - Третий Рим" имела очень серьезную основу. Критики данной теории забывают, что она возникла в определенной ситуации, когда Москва вполне реально могла претендовать на роль "Третьего Рима": "Первый Рим" (собственно Рим) пал, "Второй Рим" (Константинополь), бывший оплотом православия, захвачен в 1453 году турками. И Россия осталась единственным большим христианским государством (католичество считалось почти ересью), единственной опорой православия. Поэтому иного самосознания и быть не могло.
Но идея "Москва - Третий Рим" по своей природе двойственна. Ориентация на Константинополь, как "Второй Рим", связывала Москву с высшими духовно-религиозными ценностями, делая их основой государственной мощи России. Именно в этом пункте подразумевается изоляция от иных, еретических религий. Однако образ "Первого Рима" подчеркивал скорее имперскую сущность, что несколько затемняло собственно религиозный аспект. И государственность начинает превалировать над религией, что ярко проявилось уже во времена Ивана Грозного. Но в любом случае в теории "Москва - Третий Рим" сливались две тенденции - религиозная и политическая. Существенно и то, что падение Константинополя почти совпадает с полным завершением монголо-татарского господства на Руси (1480 год), что в России прямо истолковывается как перемещение центра мировой святости: в Константинополе победа мусульман над православными, а в России наоборот - православных над мусульманами.
Появление концепции "Москва - Третий Рим" совпало по времени, как мы уже сказали, с формированием Московского национального абсолютистского государства, поэтому данная теория была сразу же положена в основу создающейся идеологии. И уже Иван III четко осознавал великую историческую миссию России: соединить государственность с единственно верной религией. Этот идеологический комплекс начинает активно работать, внедряется в коллективное сознание, и более никогда не исчезает из российской истории и российской культуры, существуя, хотя и в очень измененных формах, по сей день.
Особой составляющей культуры эпохи Московского царства явились религиозные антагонизмы. Россия всегда славилась своей религиозностью, и для православного человека защита веры становилась делом всей жизни. Именно на рубеже XV - XVI веков было положено начало тем спорам о духе и букве православия, которые впоследствии привели к расколу середины XVII века. В ту эпоху существовало три основных направления богословско-философской мысли: официальное традиционное православие, исихазм и разные формы ереси. Если традиционное православие вполне резонно вызывало критику своей закостеневшей церковной жизни, то два других направления находились на подъеме и имели многих приверженцев, не только среди духовенства, но и в общей народной массе.
В России последователями исихазма в различных формах стали такие известные деятели церкви как Сергий Радонежский и Нил Сорский. Без знания теории исихазма невозможно понять искусство Феофана Грека. В скрытых формах исихазм оказывал сильнейшее воздействие на русскую духовную мистику вплоть до ХХ века, выступая некоторой антитезой традиционным церковным учениям.
Другой стороной религиозной жизни стали ереси и борьба с ними. Появление ересей есть общеевропейский процесс. Его основы в России и на Западе значительно близки, ибо связаны с требованием рационализации церкви. В 70-х годах XIV века среди горожан и низшего духовенства развилась ересь стригольников, критиковавших догматическую сторону официального религиозного учения, выступавших за дешевизну церкви и требовавших предоставления мирянам права проповеди. Перед нами русский вариант альбигойской ереси, расцветшей на юге Франции в XII - XIII веках. В начале XV века стригольники были подавлены, но отголоски их требований вспыхнули с новой силой в конце XV века в ереси "жидовствующих", причем она была поддержана Иваном III, ибо сторонники этого движения отрицали монашество и церковное землевладение, что было на руку правящей верхушке, желавшей ослабления церковной власти и усиления роли государства. Несмотря на поддержку власти, эта ересь была осуждена церковью. Но появление новых еретических учений было уже не остановить. Нил Сорский и Вассиан Косой развили идею "нестяжательства", проповедуя аскетизм, требуя отказа церкви от земельной собственности.
Против них выступили высшие церковники, возглавляемые Иосифом Волоцким (отсюда их название "иосифляне", или "осифляне"). Добившись союза с верховной властью "иосифляне" взяли верх над "нестяжателями", попутно ужесточив и практику церковной жизни.
Однако события развивались стремительно, и в 1653 году тогдашний патриарх Никон объявил об исправлении церковных книг и обрядов по новогреческому образцу, что привело к расколу и возникновению старообрядческой церкви, первым идеологом которой стал протопоп Аввакум.
Особенной чертой российской культуры является ее принципиальная полярность, дуализм, когда основные культурные ценности четко поляризуются, не оставляя некой нейтральной зоны, как это происходит на Западе. Если католичество вовсю пользовалось идеей чистилища, переходного пространства от ада к раю, то православие его совершенно не признавало: человек мог быть либо грешником, либо святым. В связи с этим всякие новые веяния в российской культуре осознавались не как модернизация или продолжение прежнего, а как радикальная, даже эсхатологическая смена всех основ. Однако "новое" мыслило себя только в полном дистанцировании от "старого", что в результате приводило к обновлению иных, еще более архаичных форм, к их регенерации. В итоге происходит движение вокруг одних и тех же понятий, которые лишь наполняются новым содержанием в зависимости от историко-культурного момента. В этих изменениях и проявляются неизменные аспекты российской культуры.
XVI - XVII века в качестве идеала выдвинули лозунг возвращения к "старине", что было связано со значительным недовольством общим укладом русской жизни, распространившимся в разных слоях тогдашнего общества. Это и нашло свое полноценное выражение в расцвете ересей, в народных восстаниях и, конечно, в расколе. Представление о том, что движение вперед есть движение назад, к забытым ценностям и идеалам, было настолько сильным, что даже среди сторонников Никона, исправившего церковные тексты и обряды по новогреческому образцу, жила идея о современном возрождении того, что было ранее, а ныне испорчено. В умах же староверов противопоставление "старого, языческого" и "нового, христианского", возникшее в период Крещения Руси, переросло в антитезу "старого, христианского" и "нового, языческого".
Что же в действительности переменил Никон? Вместо двоеперстия, где идея Троицы передавалась сочетанием большого пальца с безымянным и мизинцем, а человеческое воплощение Христа - указательного и среднего, появилось троеперстие, в котором Троица передается сочетанием большого с указательным и средним, а идея Богочеловечества - сочетанием безымянного с мизинцем. Что касается исправления текстов, то в большинстве случаев, они касались чисто формальной, языковой стороны, которая приводилась в некоторое соответствие с развитием языка, хотя ни о каком сближении с разговорным языком не может быть и речи. Язык православных текстов как был, так и остался церковнославянским, то есть книжным.
Изменилось церковное пение: от "многогласия" перешли к "единогласию". При многогласии все требуемые уставом той или иной церковной службы тексты произносились одновременно, что было ориентировано скорее на Бога, чем на человека, потому что понимание затруднялось. Единогласие как бы повернулось непосредственно к человеку, как бы приглашая его к сопереживанию, в чем видна ориентация не на передачу, а на восприятие.
Перемены, которые внес Никон в богослужебную практику были знаковыми, формальными, и в принципе содержание не подвергалось изменению, что в рамках продолжающейся православной традиции было и невозможно. Но именно это вызывало гневные нападки сторонников "старой веры", которые переживали знак как нечто безусловное, внеположенное, от нас не зависящее. К тому же старый церковнославянский язык, по мнению всех носителей православной веры, был единственно возможным средством передачи божественной истины, таким образом изменение формы, то есть языка, немедленно приводило к искажению боговдохновенной истины.
С другой стороны, в церковных реформах прослеживается определенное западное влияние, поэтому ревнители старины, ратуя за "старую веру", видели в новых веяниях и угрозу потери Россией своей подлинности.
Несмотря на запреты и давление со стороны официальной власти в то время и последующие века, на массовые самосожжения, старообрядчество просуществовало, почти не изменившись, до ХХ века и сыграло важную роль в становлении российской экономики и промышленности, так как подавляющее большинство российских купцов и промышленников, имевших деловой успех и ставших миллионерами, столпами российского бизнеса, вышли из старообрядческих семей.
Мы много говорим о московском периоде российской культуры, потому что он чрезвычайно важен для всего последующего развития, ибо именно тогда зарождалась та культура, которую мы имеем в настоящий момент. Известно, что развитие любого явления можно предсказать по тому, как оно появлялось на свет. И в этой связи нам бы хотелось остановиться еще на одном важном явлении российской культуры, ярко проявившимся уже в эту эпоху: сакрализация монарха.
Определенная ориентация на византийскую культурную традицию долгое время ощущалась в истории культуры России. Часто это происходило в форме полемики с ней ради охранения принципа самобытности российской культуры, но так или иначе многие идеи выросли на российской почве через посредство юго-западного соседа. И именно из Византии заимствуется идея параллелизма монарха и Бога, которая, правда, сама по себе не предполагает сакрализации, или обожествления, первого. В России эта традиция переосмысливается и усиливается после падения Константинополя, когда русский великий князь становится единственным независимым православным монархом. И одновременно спасителем и охранителем единственной истинной веры - православия, что придавало ему некий мессианский ореол. Начиная со времени Василия II Темного (XV век) великого князя во многих документах стали называть царем, тогда как в русской православной традиции слово "царь" являлось одним из имен Бога ("Царь Небесный"). Таким образом наименование человека царем приобретало мистический смысл. Впоследствии Иван Грозный венчался на царство, и наименование "царь" становится обязательным атрибутом российского монарха. Царь оказывается сопричастным Богу, а власть приобретает высшую, божественную санкцию. Постепенно такое отношение к царю вошло в российский культурный менталитет и в определенной степени сказалось на последующем развитии культуры.
Обо всем этом весьма интересно написал Б.А. Успенский в работе "Роль дуальных моделей в динамике русской культуры", чьи мысли мы здесь кратко изложили.

* * *

Несколько слов необходимо сказать об искусстве Московского периода российской истории.
Первые пятьдесят лет после монголо-татарского нашествия русское искусство находилось как бы в состоянии шока. Даже в Новгороде, куда не дошли завоеватели, не создавалось ничего нового и оригинального, а происходила лишь переделка старого. Однако во время этого "затишья" накапливались художественные силы, вскоре приведшие к тому периоду в развитии российского искусства, которое называют русским Предвозрождением, соотнося его в некоторых формах, прежде всего в архитектуре, с итальянским Возрождением.
C XV века Москва становится художественным центром Руси, а большинство местных художественных школ, дотоле обладавших определенной самостоятельностью, подпадают под ее влияние. С этого времени можно говорить о формировании общерусского искусства.
В Москве и близ нее в XV веке были построены: Успенский и Рождественский храмы в Звенигороде, Благовещенский собор Московского Кремля, храм Троицы в Троице-Сергиевом монастыре, храм Спасо-Андроникова монастыря в Москве и многие другие. Со становлением главенствующей роли Москвы в общерусском культурном, политическом, экономическом процессах возникла необходимость в освоении архитекторами больших монументальных форм государственно-митрополичьего жанра, что и выразилось в большинстве храмовых построек того времени.
Однако уже XVI век приносит с собой шатровую архитектуру, выражавшую более религиозное, чем собственно государственное содержание. Построенный в 1554-1560 годах храм Покрова на рву (Василий Блаженный) современники называли Новым Иерусалимом, чем сравнивали его с образом идеальной, божественной красоты. Происходило усиление символической стороны искусства.
Другой важнейшей стороной искусства московской эпохи является иконопись. Наиболее значительными представителями русской иконописной школы XV века являются Андрей Рублев и Дионисий.
Русская иконопись этого периода выделяется своей монументальностью, внутренней силой и драматической выразительностью образов, смелой и свободной живописной манерой.
С творчеством Андрея Рублева в иконопись вошли глубокая гуманность, возвышенная одухотворенность и идеальная просветленность образов, идеи согласия и гармонии. Ему принадлежат такие известные иконы, как "Троица Ветхозаветная", "Архангел Михаил", "Апостол Павел", фреска "Святой Лавр" в Успенском соборе Звенигорода.
Дионисий увлекался скорее внешней стороной в ущерб психологической разработке образа человека. Для его работах характерно предельное облегчение фигур, высветление и тонкая нюансировка колорита, подчеркивание воздушной пространственности, стремление к изощренной красоте. К числу его созданий отнесем икону "Богоматерь Одигитрия", а также фреску собора Рождества Богородицы Ферапонтова монастыря "Поклонение волхвов".
Иконопись этого периода достигла непревзойденного совершенства художественной формы.

ТЕМА XV
КУЛЬТУРА ИМПЕРАТОРСКОЙ РОССИИ

Эпоху Московского царства сменяет не менее трудное и противоречивое время, которое мы назовем Императорской Россией. Начало этой эпохе положил Петр I Великий, проведя коренную, как казалось, ломку всего старого, "отжившего", недееспособного, прорубив "окно в Европу". Мы не будем останавливаться подробно на самих реформах, а наметим лишь их основные направления. Главное, понять сущность и значение новаторств Петра для культурно-исторического развития России.
Народно-религиозные движения, раскол, попытки приоткрыть занавес во времена царя Алексея Михайловича, реформаторские идеи фаворита Софьи князя Голицына так или иначе подготовили страну к широким изменениям. Реформа была неизбежна, однако, шла ожесточенная борьба между сторонниками и противниками нового, выматывавшая Россию, и к началу XVIII столетия сложилась странная ситуация, когда основная масса населения стала индифферентной к возможному развитию событий. Распри переместились в высшие сферы, а народ остался наблюдателем. Страна вошла в некий динамический тупик, который мог быть разрешен не умеренной реформой, основанной на народном сознании, но крайними мерами, насилием сверху, причем волей одного лица. Сложные перипетии российской истории ослабили оба противоборствующих лагеря. Таким образом, с одной стороны, вокруг Петра не было действенных сдерживающих сил, но, с другой, - ему почти не на кого было опереться. Поэтому первые же шаги по расширению роли дворянства, то есть служилых людей, обязанных своим возвышением только царю, и развитие образования были жизненно необходимы Петру.
Жесткие меры, предпринятые Петром против духовенства, как это ни странно для такой религиозной страны, не вызвали особых протестов среди населения. Постоянное отрицание в кругах высших и средних церковных иерархов идей стихийных народно-религиозных движений отбросило тех людей, в ком еще живо было нравственное и религиозное самосознание, в стан оппозиции. Быть может, это и не помогло особенно Петру, но, во всяком случае, не затруднило ход реформ.
Парадоксально, но в России, которая славилась своими общественными устоями, хотя была, возможно, менее культурна, чем западные страны, но где всегда четко осознавали границы дозволенного, царь творил, что хотел, переходя от одной циничной выходки к другой. Таким образом, введение нового происходило не через запрет или отмену старого, а путем откровенного оплевания этого "старого", втаптывания его в грязь, глумления над ним. И здесь снова проявляется тот дуализм, о котором шла речь выше. Новое проявляет себя не движением вперед, а демонстративным отталкиванием от прошлого, когда для предполагаемого изменения содержания культуры необходимо прежде всего отринуть форму, "старые одежды", что однако воспринимается как посягновение на самые основы российской жизни. Возможно интуитивно осознавая это, Петр и стремился к изменению формальных, внешних сторон российского общежития: заставлял носить немецкое платье, говорить на заграничный манер, брил бороды. Но при всем это глубинное содержание культуры не изменялось, варьировалась форма, которая и воспринималась как содержание.
Многие критики петровских реформ говорят о поверхностности изменений, их чисто внешней эпатажности, за которой не стоит глубокого содержания. Но не следует так низко оценивать значение этой, казалось бы, внешней прививки новых культурных элементов. Нововведения уже сами по себе имели знаковый характер, то есть в своей форме они были содержательны. Всякий культурный факт прежде всего проявляет себя вовне. И первая отрицательная реакция на новизну, связана с формой ее проявления, а не с содержанием. А приятие внешнего расчищает дорогу внутреннему. Необходимо было приучить людей к новой одежде, европейскому этикету, обучить языкам, чтобы вместе с этим безболезненно протащить новую идеологическую программу.
Построение Санкт-Петербурга также укладывается в указанную парадигму. В России в течение длительного времени самым святым местом была Москва. Теперь же Петр как бы подавляет прежнюю святость, потерявшую, с его точки зрения, значение в новых условиях. Разрушая "старые" ориентиры, нельзя было упустить и Москву.
Как Петр поставил себя во главе русской церкви, так он поставил Петербург над Москвой, государственность над "лживой", то есть отжившей, святостью. И в этом смысле, постоянное наименование Петербурга "парадизом" (раем) есть попытка создания новой святости, нового святого пространства. Как Москва в прежние времена отталкивалась от Константинополя, так теперь Петербург отталкивается от Москвы. "Петербург - Третий Рим". И то, что в 1721 году Петр принимает сан императора, одновременно отметая собственно русскую традицию, подтверждает подобный взгляд.
Да, Россия вошла в число европейских государств по стилю официальной жизни. Но Петр понимал, что судьба нового члена европейского сообщества не будет простой. И его величайшей заслугой перед Отечеством является, конечно же, создание регулярной армии и флота, выход к морям.
Тем не менее, в реформах Петра много в них случайного, произвольного, стихийного. Разрушение сменяется созиданием, чтобы снова вернуться к разрушению. Петр I идет через круговорот бесконечного повторения, гигантские потери как в человеческом, так и в финансовом плане, но при этом какая-то неиссякаемая жизненная сила, которую ничто не может сломить, двигала его вперед. Все это напоминает расточительность природы в ее слепом стихийном творчестве, что еще раз подтверждает глубинный, почти неосознаваемый характер проявлений российской культуры, ее неизбывную природность, почвенность. И в этом, несмотря на антинациональную одежку реформ, их глубокая национальность. Страна получила такую реформу, какую заслуживала.
В целом весь XVIII век прошел под эгидой преобразований Петра, и монархи, в разное время бывшие на престоле, а особенно Елизавета и Екатерина II, ощущали себя наследниками и продолжателями его дела. Это столетие забыло многие противоречия, возникшие в период реформ. Необходимо было пожинать первые плоды и окончательно обустраиваться. Если при Петре развитие новой культуры непосредственно связано с деятельностью императора и приближено ко двору, то уже в эпоху Екатерины Великой культурное творчество выходит из узких придворных рамок на широкий национальный простор. Зародившаяся во времена Петра светская интеллигенция начала становиться значительной силой тогдашнего культурного поля. Аристократическая Россия начала образовываться уже совсем по-западному.
Екатерининская эпоха не только продолжает дело Петра, но и составляет ему определенный контраст: "Петр создал русским тело, а Екатерина вложила в них душу", - говорили тогда. Действительно, время Екатерины II стало началом сознательной общественной жизни. Прежнее культурное самосознание еще долго влияло на духовное состояние России, несмотря на изменение внешних условий. И только в рассматриваемую нами эпоху была признана важность общественной теории и необходимость сознательного общественного поведения. Такой переход произошел прежде всего под влиянием книжной культуры, которая стала главной трибуной разворачивавшегося на Западе и затронувшего Россию Просвещения. Главной идеей, которая способствовала развитию российского общественного самосознания стала мысль о том, что общественный строй в интересах "человечества" может и должен быть перестроен на "разумных" началах. Но это, в свою очередь, полностью размежевало традиционное и критическое направления в новой, формирующейся культуре, чего практически не было при Петре. И тогда оказалось, что новая культура как основа социального строя находится в полном противоречии с новой культурой как основой сознательного отношения к жизни. Культура власти оказалась сильнее, чем власть культуры. Понятно, что власть выбрала первое направление. В качестве идеологии, которая была призвана сыграть охранительную функцию против проникновения в российскую культуру прежде всего идей французской революции, была выбрана идеализация старины. Но никоим образом нельзя считать это обращение к прежней культурной традиции простым восстановлением утраченной в XVII - начале XVIII века преемственной связи. Старая Россия со своими традициями и обычаями окончательно ушла в прошлое, и только поэтому стала возможной ее идеализация. Таким образом, время правления Екатерины II является родоначальником двух ведущих тенденций в русской общественной жизни: националистической и критической, - впоследствии проявившихся в самых различных формах.
Одним из самых сложных для культурологического анализа является XIX век, потому что здесь, как никогда, мы встречаемся со множеством культурных процессов, протекающих в разных направлениях. Век противоречивый, неоднозначный во всех своих проявлениях.
Культура начала XIX века была бурной и прекрасной. Победа в Отечественной войне принесла в общество самые серьезные надежды на изменение. Крестьяне верили, что после окончания войны получат освобождение от крепостной зависимости, многие образованные дворяне верили в реальную возможность изменения существующего государственного устройства, или хотя бы в его либерализацию. В общем и целом все во что-то верили. И в этом отношении культура данного столетия есть культура великих замыслов, надежд, иллюзий, мечтаний. Россия переживала сильнейший духовный взлет, что дало повод некоторым исследователям говорить о золотом веке российской культуры применительно к XIX столетию.
Происходит резкая дифференциация культурных пластов. Вместо двух культур, "высокой" и "низкой", дворянской и крестьянской, разделенных небольшими тончайшими прослойками, формируется та множественность, которая и раздробляет наши представления о культуре XIX века в целом. Таким образом, параллельно сосуществуют: собственно дворянская культура, помещичья культура, разночинская, крестьянская, мещанская, - и при этом все они серьезно отличаются друг от друга. С этого столетия можно говорить о принципиальном различии культуры города и деревни. Окончательно сформировался тип русского интеллигента.
Наиболее важной для существования российской культуры явилось противостояние двух тенденций, о которых мы уже говорили применительно к екатерининской эпохе: ориентация на Запад и ориентация на Россию, а в конечном итоге это противопоставление иррациональной и рациональной сторон российской культурной жизни.
В яркой художественной форме они отразились в романе И.А. Гончарова "Обломов". Штольц - убежденный западник, деловой человек, очень энергичный, всегда чем-то занятый, резкий, и Обломов - вечно лежащий на диване, сонливый, не любящий торопиться, мечтательный, постоянным атрибутом которого являются халат и туфли. Казалось бы, все ясно - России нужны люди дела, которые поднимут ее экономику, разовьют культуру, но вывод этого романа-исследования до парадоксальности противоположен: Штольцы опасны для России. Мы - Обломовы, и в этом наша судьба. Россия сильна своей патриархальностью, традиционностью, которые выступают гарантами целостности российского культурного сознания и этико-нравственных ценностей.
Всякие социальные потрясения на российской почве приводят всегда, прежде всего, к разрушению моральных устоев российского человека, что в свою очередь до предела обостряет сами процессы тех или иных радикальных изменений. Пока в каждом из нас живет хоть чуточку Обломова, российская культура будет незыблемой.
В российской общественной мысли уже в первой половине столетия оформилось идейное противостояние славянофилов и западников. Все началось с опубликованного в 1836 году П.Я. Чаадаевым "Философического письма", в котором он выступил с резкой критикой российской культуры. Человек, долгое время пробывший за границей, представил некий обвинительный акт российскому народу и его культуре. Он писал об умственной и духовной отсталости великороссов, о неразвитости представлений о долге, справедливости, праве и порядке, об отсутствии какой-либо самобытной человеческой "идеи". "Народы существа нравственные точно так же, как и отдельные личности. Их воспитывают века, как людей воспитывают годы. Про нас можно сказать, что мы составляем как бы исключение среди народов. Мы принадлежим к тем из них, которые как бы не входят составной частью в род человеческий, а существуют лишь для того, чтобы преподать великий урок миру", - писал Чаадаев. Его идеи попали на подготовленную почву, сразу породив бурную полемику о сущности российской культуры, ее истории и путях ее дальнейшего развития. Общественное мнение разделилось на два полярных лагеря: славянофилов и западников.
Видными представителями славянофильства были Иван Киреевский (1806-1856) и Алексей Хомяков (1804-1860). Их основная идея заключена в принципе целостности человеческого духа. Понятию "разума" немецких философов они противопоставили категорию "духа", которая оказывается полнее и глубже. Адекватное восприятие жизни и реальных процессов немыслимо без целостного духовного усилия, сочетающего в себе как отвлеченно-аналитическое начало, так и религиозно-мистическое. Истина доступна только цельному человеку, сочетающему в себе логическое мышление, "сердце", эстетический смысл, совесть, любовь. Особое место в концепции славянофилов занимает идея соборности, до сих пор до конца не понятая и не оцененная. Под соборностью Хомяков понимал свободное духовное единство людей в деле совместного понимания правды, в деле совместного отыскания пути к спасению, основанное на единодушной любви к Богу. Православие для славянофилов - религия любви и в силу этого оно предполагает как свободу, так и единение. Идеи славянофильства были развиты К.С. Аксаковым и Ю.Ф. Самариным. Ко второй волне славянофильства принято относить Н.Я. Данилевского, Н.Н. Страхова и К.Н. Леонтьева.
Идею славянофильства, хотя и в несколько утрированной форме выразил Шатов, герой романа Ф.М. Достоевского "Бесы": "Народ - это тело Божие. Всякий народ до тех только пор и народ, пока имеет своего Бога особого, а всех остальных на свете богов исключает безо всякого примирения... Если великий народ не верует, что в нем одном истина (именно в одном и именно исключительно), если не верует, что он один способен и призван всех воскресить и спасти своею истиной, то он тотчас же перестает быть великим народом и тотчас же обращается в этнографический материал, а не в великий народ. Истинный великий народ никогда не может примириться со второстепенной ролью в человечестве или даже с первостепенною, а непременно и исключительно с первою. Кто теряет эту веру, тот уже не народ. Но истина одна, а стало быть, только единый из народов и может иметь Бога истинного, хотя бы остальные народы и имели своих особых и великих богов. Единый народ-"богоносец" - это русский народ..."
Оппозицию славянофильству составило западническое движение (П.Я. Чаадаев, Н.В. Станкевич, В.Г. Белинский, А.И. Герцен). Главной идеей западничества можно считать культурную отсталость России от Западной Европы. С их точки зрения Россия должна пройти основные этапы западного пути развития, усвоить европейскую науку. Интересно, что в плане общественно-политической доктрины, именно представители этого движения стали активными поборниками европейской демократии, с одной стороны, и носителями социалистических идей, с другой.
Важнейшей частью полемики западников и славянофилов было отношение к петровским реформам. Первые видели в них несомненный прогресс, возвращение России в лоно мировой культуры и связывали с этими преобразованиями современные достижения и неудачи в духовной, политической, экономической областях. То есть за образец была взята западная система ценностей и приоритетов, с позиций которых и производилась оценка российского развития. Вторые относились к Петру и его действиям в целом негативно, считая, что в результате произошло разрушение российского культурного кода, нарушилась преемственность в развитии культуры, а Россия утратила свою самобытность. В итоге же все сводилось к проблеме путей дальнейшего существования культуры России. Именно тогда и зашел разговор о собственно русском направлении движения, что впоследствии стало называться "третьим путем", или поисками "русской идеи", под знаком которой оформлялись самые различные общественные группы. Каждой из альтернатив соответствует свой тип культурного человека, тип сознания, социального бытия, нравственно-этических идеалов, свое понимание смысла жизни.
Но пример самого Чаадаева говорит о некоторой условности такого абсолютного деления на западников и славянофилов, так как в зрелом возрасте философ перешел на более мягкие по отношению к российской культуре позиции, обнаружив в духовном облике русских людей некоторые черты, которые должны способствовать возвышению России, в частности способность к отречению во имя общего дела, смиренный аскетизм, открытость сердца, совестливость и прямодушие. В процессе мировоззренческой трансформации, от откровенно антироссийской концепции Чаадаев приходит к идеям, близким славянофильству. Особенно такому изменению взглядов способствовали результаты Французской революции 1830 года, значительно отрезвившие его взгляды на Европу.
Так или иначе в эти дискуссии были вовлечены все лучшие российские умы, и в самоопределении по данному вопросу видели проявление активной гражданской позиции. Но свою оригинальность российская общественная мысль проявила все-таки на позициях, близких к славянофильству, потому что западническая направленность была в большей степени репродуктивной. Но тем не менее Россия до сих пор не сделала свой выбор.
Российская общественная мысль XIX века развивалась в самых, казалось бы, непредсказуемых направлениях. Кроме уже названных, здесь и декабристы, либералы, народники, марксисты, радикалы, почвенники, нигилисты. В 60-х годах XIX века формируется русская материалистическая школа (М.А. Бакунин, Н.Г. Чернышевский, Д.И. Писарев, И.М. Сеченов). Французская и английская философия находит свой отклик в русском позитивизме (П.Л. Лавров, Н.К. Михайловский, М.М. Троицкий, Г.Н. Выробов и другие).
Перед нами общекультурный европейский процесс, связанный с релятивизацией истины и общей рационализацией мышления. Но в отличие от Запада, который в ту эпоху восхищался позитивизмом и отрицал собственно философское знание, в России сформировался круг философов, не принявших западных веяний и создавших оригинальную российскую философию, величайшими открытиями которой Россия всегда может гордиться.
Это Владимир Сергеевич Соловьев, Николай Александрович Бердяев, Семен Людвигович Франк, Василий Васильевич Розанов, Сергей Николаевич Булгаков и другие. Они выступали с критикой западного пути развития, как ведущего в духовный тупик, превращающего человека из субъекта в объект, тем самым разрушающего самые глубинные слои существования культуры.
Особое место в истории русской философии занимает имя Владимира Соловьева (1853-1900), олицетворяющего собой вершину русской философской культуры. Его именем по праву может гордиться все человечество. Принцип положительного всеединства, предложенный Соловьевым, становится универсальным, и он последовательно проводит его через все сферы человеческой деятельности: научную, хозяйственно-экономическую, политическую, духовную. Практическая всеобщая реализация этого принципа утверждает тождество Истины, Добра и Красоты и, в конце концов, приводит к богочеловечеству.
Важное отличие самобытной российской философии от западной - ее глубокая религиозность, напрямую связанная с традиционной религиозностью всего российского народа. И если западная философия изощрялась в анализаторстве, то для российской философской мысли намного ближе были идеи соборности, единения во имя всеобщего спасения. Оригинальная русская философия получила свое развитие и в трудах представителей так называемого русского религиозно-философского Ренессанса (отец Павел Флоренский, отец Сергий Булгаков, Н.А Бердяев и т.д.).
Николай Бердяев (1874-1948) родоначальник экзистенциализма - направления в философии, которое в ХХ веке станет одним из наиболее популярных в мире. Бердяев описывает всемирный исторический процесс как борьбу между добром и злом, доказывая, что абсолютные ценности имеют надысторический и надсоциальный характер. Идея абсолютного блага реализуется, по Бердяеву, через способность любить. Поэтому православие, как религия любви, приобретает для него исключительное значение. В своей философии Бердяев преодолевает ограниченность рационалистического западноевропейского гуманизма, утверждающего абсолютную ценность человека как "разумного" существа. У Бердяева приоритет личности над общественными и государственными приоритетами достигается на иных путях. Не Разум, а душа человека есть то его уникальное свойство, которое предпосылает ему сопричастность Абсолютному Духу, Богу. И именно душа человека становится источником творческого начала, с помощью которого преодолевается ограниченность и несовершенство "мира сего" и осуществляется прорыв в "мир иной" - мир абсолютного блага и совершенства. С этих позиций Бердяев анализирует и критикует буржуазный дух, социализм и коммунизм, в которых, по его мнению, относительные ценности некорректно приобретают статус абсолютных. Бердяев одним из первых заговорил о дегуманизации культуры, о вытеснении человека из процессов культуротворчества, о наступлении века машин, который задавит человеческую индивидуальность.
Одной из безусловных заслуг отца Сергия Булгакова (1871-1944) следует считать обстоятельный критический анализ истоков и перспектив марксизма и социализма. Булгаков блестяще доказывает, что марксизм есть извращенная религия, основой которой является некорректное политэкономическое истолкование еврейской хилиастической утопии ("хилиазм" - царство святых на земле). Марксизм лишь перевернул с ног на голову идею богочеловечества (восхождение человека к Богу), заменив ее идеей "человекобожия" (низведение божественного к человеческому, принцип "самообожествления"). Наряду с отцом Павлом Флоренским (1882-1943) Булгаков разрабатывает учение о софийности мира, о сопричастности каждой земной твари и человечества в целом божественной премудрости, божественной красоте и любви. София, по мнению мыслителей, - актуальная связь между Богом и человечеством, которая дана ему в самом реальном бытии и которая наполняет жизнь подлинным смыслом. Учение о Софии так и не было понято и воспринято при жизни этих философов. Взгляды Сергия Булгакова были осуждены ортодоксами православной церкви, а Павел Флоренский окончил свой жизненный путь в концентрационном лагере на Соловках.
На этом оригинальная русская философия не заканчивает свое существование. Ее традиции продолжают философы послеоктябрьского зарубежья (С.Л. Франк, Н.О. Лосский, Л.П. Карсавин, Л.А. Шестов, Д.С. Мережковский, С.А. Алексеев, Б.П. Вышеславцев, И.А. Ильин, отец Георгий Флоровский, отец Василий Зеньковский и другие), философы православной церкви (Александр Мень) и даже некоторые мыслители советской России (например, А.Ф. Лосев).
Яркой звездой российской культуры этого периода стала литература. Практически все идеи, будоражившие умы, проверялись на литературном материале. Наиболее значительными и продуктивными в этом отношении явились первая и последняя трети столетия, а также так называемый "Серебряный век".
Российская литература XIX века - это феномен, принадлежащий всей мировой культуре. В условиях авторитаризма она одновременно была и церковью, и школой, и адвокатской конторой, и испытательным полигоном. К тому же российская литература оказалась настоящей Кассандрой-прорицательницей, потому что многие ее предсказания сбылись. Вспомним роман "Бесы" Ф.М. Достоевского или "Историю одного города" М.Е. Салтыкова-Щедрина.
В культурной жизни России этого столетия лежат и корни будущей трагедии российского народа. Во второй половине века в Россию хлынули социалистические идеи. Опираясь на образы многострадального российского крестьянства и пролетариата, многие стали просто спекулировать этими идеями, хотя несомненно были люди, искренне заинтересованные в улучшении материальных и духовных условий жизнедеятельности низов общественной лестницы. Но часто подобные мысли носили абстрактный характер, без особого понимания истинных забот и проблем существования тех же крестьян. Главную трагедию российской интеллигенции видят в отрыве от народа, полагая, что именно этот фактор сыграл отрицательную роль в последующей истории культуры России. В чем же сущность этого разрыва?
Существование элитарной и низовой культур есть объективная реальность всякого общества, но в отличие от Запада, по мнению П.Н. Милюкова, дистанцирование между передовым отрядом интеллигенции и народной массой в российской культуре произошло не в области внешних форм жизни и даже не в области новых критических идей, а прежде всего в отношении к вере. У верхов и низов было разное понимание веры. Для высших слоев российского общества всегда на первом месте стояла обрядовая формальная сторона веры, тогда как низовые слои большее внимание уделяли иррациональным проявлениям веры. И сближение между полярными областями общественного устройства было возможно только посредством просвещения и образования, то есть подтягивания народных масс до уровня интеллигенции. Но беда российской культуры, ярко проявившаяся в XIX веке, состояла в том, что дело народного образования было отдано на откуп бездарным, косным чиновникам и церкви, которая видела в этом процессе только форму воспитания послушного маленького человечка. Однако в последней трети столетия наметилось некоторое сближение позиций верхов и низов, что связано с изменениями экономического развития страны, но и этот процесс был почти остановлен в начале ХХ века новым витком элитаризации культуры, который мы называем "Серебряным веком". Интеллигенция надолго отвратила от себя народ.
Если мы проведем исторические параллели, то заметим некоторое сходство ситуации, сложившейся в России в начале ХХ века с эпохой Французской революции. Вероятно, главной причиной последней явился трагический, непреодолимый разрыв между аристократической и буржуазной культурой, который В.И. Ленин впоследствии назовет революционной ситуацией, когда "верхи не могут управлять по-старому, а низы не могут жить по-старому". Но перед нами иллюзия близости. Французская революция была типичной буржуазной революцией, где победивший класс решал свои проблемы. А все эксцессы позднего периода революции были преодолены достаточно быстро. Октябрьская революция в России совершилась в большей степени спонтанно, что привело в конечном итоге к процессам, кардинально изменившим культурную ситуацию без учета последствий этих изменений.

ТЕМА XVI
СОЦИОКУЛЬТУРНАЯ СИТУАЦИЯ
В РОССИИ ХХ ВЕКА

Культура советского периода чрезвычайно неоднозначна, в ней много как плюсов, так и минусов. Мы до сих пор сохраняем слишком прочную связь с этой культурой, поэтому не можем быть полностью объективны. И серьезный культурологический анализ эпохи коммунистического строительства еще впереди. Однако уже сейчас можно сказать, что это сложная диалектическая целостность, в которой нормальные, собственно человеческие элементы странным образом уживались с тоталитаризмом, обращение к великой российской истории служило прославлению системы и так далее. Несмотря на кажущийся разрыв с предшествующей культурной традицией, культура в СССР сохранила многие черты собственно российского культурного менталитета.
До сих пор огромной проблемой остается осмысление места Октябрьской революции в истории российского государства. Часто даже в научной литературе мы сталкиваемся с утверждением, что октябрьские события 1917 года вписываются в понятие "переворота" и только. Думается, что такая точка зрения является слишком упрощенной. Действительно, коммунистические идеи были экспортированы в Россию с Запада и сама коммунистическая теория, безусловно, была продуктом западнической мысли, причем мысли наиболее радикальной. Верно и то, что коммунистические идеалы никак не были связаны с традиционной российской культурой и пропагандировались извне достаточной узкой группой революционеров. Следует, наверное, согласиться и с тем, что смена всей общественно-политической системы стала возможной, в частности, из-за недостаточной решительности и жесткости императорской, а затем и буржуазной власти (точнее, беспрецедентная жестокость, агрессивность и бескомпромиссность большевиков поставила их попросту вне конкуренции).
Вместе с тем, многие идеи коммунистов все же нашли отклик в умах широких слоев населения и тогдашней интеллигенции. Большевиками была умело использована усталость людей от Первой Мировой войны, которая приобрела крайне изнурительный и затяжной характер. Зарождающийся капитализм также не вполне импонировал сознанию российского обывателя. В нем он увидел несправедливый способ распределение материальных благ, ориентацию на утилитарно-материалистические ценности, накопление и потребительство. Монетаризм ("диктат денег"), присущий капиталистическому мировоззрению, заставил усомниться в духовных началах и нравственности этого строя. Так или иначе, но капиталистические отношения так и не вызвали восторга у значительной части интеллигенции и простого люда, что, безусловно, существенно облегчило задачу большевистской партии.
Утопия о "светлом будущем", обществе справедливости и достатка вселяла надежду в сердце русского человека, утомленного тяжелыми условиями быта. Максималистский и идеалистический склад русского характера вполне мог принять перспективу коренных перемен и характерную для коммунистических идей устремленность в будущее. Необходимо также помнить, что одна из центральных идей новой теории - идея коллективизма - не была чужда России, для которой идеалы соборности, коллективного спасения и общинного хозяйствования являлись вполне традиционными. В дальнейшем, когда несоответствие между коммунистическими идеалами и реальной жизнью достигло своей очевидности, советской власти пришлось многократно менять свою тактику ради утверждения своего господства. И спектр мер, направленных на достижение этой цели, был весьма велик: от объявления "красного террора", граничившего с геноцидом коренного населения страны до известных "поблажек" в духе "новой экономической политики" и прямого отступления от марксистской философии под предлогом ее "творческого переосмысления".
Восстановление системы централизованного авторитарного государства, произошедшее в России в 1920-х годах, первоначально можно было объяснить гигантским распадом государственной системы и всех цивилизованных основ общественной жизни, явившихся следствием Октябрьской революции и гражданской войны. Но дальнейшее развитие репрессивно-манипуляторской системы сталинизма, конечно, невозможно объяснить только этим, и даже идеей И.В. Сталина о нарастании классовой борьбы по мере построения социалистического общества. Россия в форме СССР стала классическим тоталитарным государством, в котором процветал полный контроль над всеми сферами жизни общества и человека, преследовалась и уничтожалась оппозиция и инакомыслие. Главным институтом регуляции духовной жизни стала коммунистическая партия. В культуру вошел принцип партийности, требовавший от философии, общественных наук, искусства и литературы отражать интересы правящей партии и класса рабочих и крестьян. В искусстве расцвел метод социалистического реализма, о котором очень зло отозвался В.С. Гроссман в романе "Жизнь и судьба": "Соцреализм - это волшебное зеркальце, которое на вопрос партии и правительства, кто на свете всех милее, всех румяней и белее, отвечает: ты, партия, правительство, всех румяней и белее". В общих чертах, это метод, требовавший от художника "правдивого, исторически конкретного изображения действительности в ее революционном развитии" и сочетавшийся "с задачей воспитания трудящихся в духе социализма" (из "Устава Союза писателей СССР", 1934 год). И надо сказать, что своих высших достижений советское искусство добилось на иных духовных путях (творчество Б. Пастернака, С. Есенина, М. Булгакова, М. Шолохова, А. Солженицына, В. Гроссмана, А. Ахматовой, С. Прокофьева, Г. Свиридова, П. Филонова, К. Васильева и других). В целом, для культуры советской эпохи характерно разделение духовной жизни общества на официальную и оппозиционную, так называемую "внутреннюю эмиграцию".
Однако в своих глубинных основаниях культура советского периода продолжила предшествующее развитие российской культуры. Более того, сама политическая власть в определенные моменты была вынуждена негласно, но вполне целенаправленно поощрять обращение к русской истории и национальной культуре. Особенно четко это проявилось в период Великой Отечественной Войны и в годы послевоенного строительства, когда коммунистических идеалов стало явно не хватать для духовного подъема нации. Во время экстремальных для страны ситуаций советское руководство каждый раз начинало "заигрывать" с русским народом, спекулируя на его лучших качествах: силе духа, трудолюбии, всепрощении. Да и сама марксистско-ленинская идеология очень своеобразно и интересно наложилась на общую религиозность российского народа, став неким псевдорелигиозным учением. Возможно, именно потому, что власть ощущала внутреннюю духовную параллельность коммунизма и православия в сознании человека, в 1920 - 1930 годах русская православная церковь подверглась сильным репрессиям и разрушениям. А повсеместный культ вождя вполне может быть сопоставлен с обожествлением монарха, о котором мы уже говорили выше.
При всех объективных минусах СССР стала мощной державой, заставившей с собой считаться все мировое сообщество, и в этом мы видим продолжение традиций Ярослава Мудрого, Петра Первого, Екатерины Великой и других правителей, которые всеми своими делами и мыслями ратовали за величие России. Мы сделались страной стопроцентной грамотности, самыми читающими; в СССР выплавляли стали больше, чем Америка и Европа вместе взятые. И этот ряд можно продолжать долго - вопрос в том, как на это смотреть. Главное, что необходимо понять и уяснить для себя, - нельзя просто так зачеркнуть этот сложный и противоречивый период российской культурной истории, на каких бы основаниях он ни был построен.
Современная культурная ситуация вызывает немалую тревогу у культурологов. Довольно распространенным является утверждение, что развитие культуры России на настоящем этапе продолжает культурные традиции, насильственно оборванные в 1917 году. Однако перед нами достаточно отличные процессы. Лавинообразная смена ценностей и нравственных установок, захлестнувшая российскую культуру не соответствует реалиям, характерным для дореволюционной России. И это можно проследить по всем культурным составляющим. Произошла резкая переориентация российского культурного сознания на Запад, что вызвано прежде всего экономическими причинами. Однако такая зависимость культурного менталитета от внешних причин совершенно не характерна для России. Высшее руководство страны никак не озабочено сохранением и поддержанием уровня России как великой мировой державы, решая свои личные интересы (борьба за власть, за сферы влияния, наполнение собственного кошелька и т.д.), что также не включается в общую культурную традицию функционирования власти. Несмотря на возросшую активность церкви и особое внимание к ней со стороны власть предержащих, Русская Православная Церковь уже не имеет того влияния на умы и души людей, какое мы наблюдаем на протяжении многих веков российской истории. И вряд ли церковь сумеет восстановить свой прежний уровень.
Тревожной чертой современного культурного поля является формирование слоя промышленников, бизнесменов и прочих деятелей экономики, которые в принципе не заинтересованы в нормальном развитии российского государства, его экономики и культуры, наживающие немалые дивиденды на продолжающемся хаосе.
Несмотря на множественные публичные заявления нарушены и традиции российского меценатства. На современном этапе меценатство и спонсорство становятся средствами саморекламы и получения налоговых льгот, тогда как в дореволюционный период для российских меценатов был важен уже сам факт помощи, поддержки, а не только прославление собственного имени. П.М. Третьяков, основатель знаменитой Третьяковской галереи, говорил, что свое богатство он собирает лишь для того, чтобы оно снова вернулось к людям. Сейчас подобная практика достаточно редка, и можно сомневаться, что такая идеология присуща большинству современных российских меценатов.
Интересным для изучения является так называемый феномен "новых русских", которые первыми разорвали прежнюю структуру культурной ментальности и оказались в неком свободном полете, вне каких-либо культурных и нравственных ограничений. Существующие взгляды на данную группу людей разнятся от абсолютного одобрения до полного неприятия. Для культурологов в этом вопросе важно понять, являются ли "новые русские" той кастой, которая сможет совершить культурный прорыв, радикально способствуя преобразованию всей российской культуры для существования в новых цивилизационных условиях. Однако имеется фактор, затрудняющий рассмотрение "новых русских" с таких позиций. Культура - это всегда осознание границ, тогда как "новые русские" ведущей линией своей жизни сделали закон собственного произвола.
Исследование феномена "новых русских" необходимо и потому, что они являются элементом современной российской субкультуры и существенно влияют сегодня не только на экономику России, но и на ее политику и культуру. Каковы же истоки "денежного мировоззрения" современных российских нуворишей? Российской ментальности всегда был чужд монетаристский ("денежный") подход к жизни. Испокон веков Россия жила идеальностью и выше своего "тварного" обустройства всегда ставила обустройство духовное и нравственное. В этом великая трагедия и великая сила русского стиля жизни: устремленность к духовным основаниям мироздания, неиссякаемость духовного потенциала здесь всегда сочетались с нивелировкой бытовых ценностей, с пренебрежительным отношением к плоти и "тварной" основе человека. Уже на заре постсоветских реформ экономисты отмечали, что "в отличие от рационалистической этики поведения западноевропейца, для которого забота о личном благополучии есть общепризнанная норма поведения, поведение русского человека в значительной степени ориентировано не на получение выгод, выражаемых совокупностью потребительских благ, а на общественное признание, соответствующее общепризнанным нормам. Для российского общественного сознания поступки, связанные лишь только с личным, частным интересом, не были общепризнанной нормой...". Поэтому дореволюционный капитализм так и не смог навязать русскому предпринимателю своей философии. Европа была подготовлена к мировоззренческому восприятию капитализма всей своей системой ценностей, начиная от антропоцентризма и индивидуализма, и заканчивая рационализмом и либерализмом. В России же (как, впрочем, и на Востоке) такого мировоззренческого фундамента не было. Не было также и времени для распространения капитализма и капиталистических отношений в полной мере. Вследствие этого, в дореволюционной России значение капитала так и не вышло за рамки чисто экономической сферы.
В годы советской власти экономическое мышление также не смогло распространиться в СССР. Вся коммунистическая идеология прямо или косвенно препятствовала этому. И сама марксистская философия, и система собственности, и воплощенный в жизнь принцип уравниловки низвели значение денег до минимума, необходимого для элементарного жизнеобеспечения. Такая государственная политика имела неоднозначные последствия. С одной стороны, сама реальная жизнь доказывала бесполезность накопления капитала; население испытывало не столько дефицит денежных средств, сколько дефицит услуг и товаров. С другой стороны, отсутствие экономического стимула, низкий уровень жизни и ощущение бесперспективности становились причиной подсознательной идеализации западных ценностей. В этом смысле, недовольство советской экономической системой формировало у людей оппозиционные чувства. Жесткие рамки экономической несвободы зачастую ассоциировались с несправедливо отнятыми возможностями к достойному обустройству предметно-эмпирического бытия. Психологически, это послужило одним из оснований монетаристского ажиотажа у значительной части предпринимательства постсоветского периода.
В "эпоху перестройки" опыт западных бизнесменов был молниеносно усвоен и перенесен на отечественную почву. Учтены были также и многовековые криминалистические уроки истории. А главное, вместе с уродливым и искусственным экономическим трафаретом, который навязывается сегодня нашей стране, неуклонно начало пробивать себе дорогу и соответствующее ему мировоззрение. Уродливая иерархия ценностей, в которой экономический элемент занимает верховное положение, была помножена на сто и "творчески" переработана. Родившийся в итоге мировоззренческий монстр превзошел все ожидания. "Моральный кодекс" "новых русских", доведший принципы западного менталитета до своего логического и абсурдного конца, своей беспринципностью и цинизмом ошарашил даже видавших виды российских уголовников.
Скорее всего, феномен "новых русских" мог возникнуть только в России - в стране безапелляционного максимализма, где нет места компромиссам и где каждая идея, каждая черта характера доводится до крайности. Философия экономического благополучия получила уникальную возможность посмотреть на свое уродливое отражение без грима и прикрас. Как в портрете Дориана Грея "новые русские" отобразили всю суть духовного убожества современной цивилизации.
Справедливости ради необходимо заметить, что профессия предпринимателя объективно содержит в себе потенциальную угрозу монетаризации мировоззрения. Цель любой коммерческой операции - извлечение максимальной прибыли. Таким образом, универсальная оценка деятельности фирмы, проводимых ею операций, а также профессиональных качеств персонала полностью вписывается в рамки экономического эффекта. Иными словами, аксиологическая (ценностная) сторона бизнеса вполне исчерпывается шкалой денежных эквивалентов. Даже такие, казалось бы, чисто этические понятия как "порядочность", "честность", "справедливость" в мире предпринимательства трансформируются в чисто рационально-экономические категории: "порядочность" партнера понимается в качестве одного из гарантов получения прибыли и не более того.
Денежная интенциональность (ориентация, направленность сознания) предпринимательства объективна и не является сама по себе искажением ценностных ориентиров, поскольку замкнута на профессиональной деятельности. Вместе с тем, бизнесмены по роду своего занятия попадают в своеобразную "группу риска". Шкала денежных эквивалентов, необходимая и вполне уместная в ремесленных рамках, способна трансформироваться в стиль жизни и экстраполировать критерии оценки предпринимательской деятельности на мировоззрение в целом. Гарантом против подобной экстраполяции может служить только высокий духовный потенциал человека, способность к критическому самоанализу. К сожалению, как показывает опыт российского бизнеса, такой духовной защиты у современных отечественных предпринимателей нет.
Если вспомнить историю возникновения североамериканского предпринимательства, то можно провести немало параллелей с нынешней ситуацией в российском бизнесе. Как известно, первое поколение американских мигрантов состояло из выходцев со всех концов света. Причины, заставившие людей оставлять насиженные места были далеко не праздными. Этими людьми руководили отнюдь не патриотические соображения, не вера в "светлое будущее" американской экономики и не идея построения постиндустриального общества. В своем большинстве первые североамериканские поселенцы состояли из "отбросов общества": одни спасались от закона, другие - от неудач и разочарований собственной жизни, третьи видели в зарождающемся государстве быстрый и легкий путь обогащения. Сырая правовая база и слабый государственный контроль провоцировали недопустимые формы борьбы с конкурентами, и в итоге своеобразного "естественного отбора" смогли выжить только сильнейшие, то есть, наиболее беспринципные, лишенные нравственных и духовных "комплексов", первопроходцы.
Нынешнее поколение российских "деловых людей" в своей основе также формируется по остаточному принципу. Прежде всего, это люди не способные к реализации своей интеллектуальной собственности, к конструктивной, созидательной деятельности, и вследствие этого, выброшенные обществом на периферию духовно-культурной жизни. В этом плане весьма показателен социальный состав "новых русских". Это либо бывшая номенклатура, вовремя оказавшаяся возле приватизируемых предприятий, с легкостью сменившая свои коммунистические убеждения на монетаристскую психологию. Либо откровенно уголовные элементы, смекнувшие, что в условиях общественно-политической и правовой нестабильности действовать под прикрытием коммерческой вывески наиболее удобно, эффективно и безопасно. Либо это вновь пришедшая молодежь, не освоившая толком школьную программу, но зато неотягощенная какими-либо признаками мыслительного процесса.
Так или иначе, но поколение "новых русских" объединяет нравственный нигилизм, полная неспособность к духовной деятельности, монетаристская психология и, как следствие, паразитический способ существования под флагом предпринимательской деятельности. Поэтому вполне закономерно, что рост благосостояния современного российского бизнесмена вершится на фоне общего спада производства, обнищания населения, инфляции и развала экономики страны в целом.
Лучшей иллюстрацией нищеты внутреннего мира носителей монетаристской философии являются многочисленные российские клубы, стриптиз-учреждения, казино и прочие увеселительные заведения, получившие широкую популярность среди представителей "ново-русского" предпринимательства. Здесь они получают все необходимые средства для удовлетворения своих потребностей, которые, как правило, не выходят за рамки чисто физиологических отправлений. Периодические выходы в театр, покупка дорогостоящих художественных произведений и антиквариата, ставшие в последнее время модными в кругу бизнесменов, к сожалению, не свидетельствуют о культурной переориентации "новых русских", поскольку диктуются исключительно их представлениями о "престижности" или необходимостью создания имиджа.
Серьезной отрицательной стороной современной культурной ситуации является отсутствие позитивной программы дальнейшего развития России, которая была бы одобрена социальным большинством. В обществе существуют разнонаправленные тенденции, рассекающие российскую культуру на несколько несовместимых плоскостей по национальным, экономическим, политическим признакам, что еще больше обостряет ощущение надвигающейся катастрофы. Конечно, культура, а точнее учреждения культуры продолжают свое существование, и люди по-прежнему посещают театры, выставки, концертные залы, и внешне ситуация выглядит не столь трагичной, однако самоубийство одного из ведущих академиков РАН, ставшее протестом против невыносимых условий, в которые поставлена наука, а с ней и вся культура, лишний раз подтверждает патовость положения.
В научном мире существуют самые разные концепции выхода из современного культурного кризиса, однако сложность заключается в том, и это общемировая тенденция, что гуманитарные науки утратили возможность влиять на культурные процессы, поэтому сегодня судьба культуры во всем мире, а не только в России, зависит от экономической и политической элиты.