Штейнзальц А., Функенштейн А. Социология невежества

ОГЛАВЛЕНИЕ

11. НЕВЕЖЕСТВО И РЕЛИГИОЗНАЯ ЖИЗНЬ

Религиозная жизнь, как принято думать, связана с пребыванием человека
пред лицом чего-то неведомого, чего-то в известном смысле непознаваемого, и
это составляет часть религиозной жизни, согласно любым представлениям о ней,
- как тем, которые складываются изнутри, в рамках самой религиозной жизни,
так и тем, которые формируются снаружи, на основе тех или иных
социологических взглядов. Однако следует отличать неведомое, относящееся к
сфере мировоззрения, к сокровенно-мистическим аспектам бытия, от того
явления общественно-религиозной жизни, в рамках которого формируется разница
между знаниями, доступными для отдельных лиц, социальных слоев и различных
групп, принадлежащих к одной религии, и (а это непосредственно относится к
нашей теме) знаниями, которые должны оставаться недоступными. Мы
сталкиваемся здесь с намеренной преемственностью невежества, которая
временами базируется на утаивании информации от профанов, (уместно
вспомнить, что понятие профана сформировалось внутри религиозной жизни), а
временами достигается посредством дезинформации, когда те, кто имеет доступ
к информации (а к ним относятся люди, входящие в узкую группу наследников и
хранителей знания) не только скрывают тайны от непосвященных, но помимо
этого стараются, руководствуясь разными соображениями, распространять среди
невежд заведомо неверную или неполную информацию, и это является одной из
сторон иерархического бытия многих религий, как древних, так и современных.
Быть может, следует осветить эти вещи несколько по-иному. В начале
этого века Рудольф Отто в своей знаменитой книге "Идея святости" попытался
охарактеризовать сущность религии такими словами: "таинственное вызывает
страх", "неведомое пугает". С одной стороны, правильно, что религиозное
бытие, как то, которое создало свои институты, так и то, которое их не
создало, постоянно сталкивается с абсолютно неведомым, но, с другой стороны,
если бы это неведомое, это непознаваемое совершенно было не связано с
человеческой жизнью, то оно не имело бы для людей никакого значения. И
очевидно, что существует постоянная потребность в компромиссах того или
иного рода между этим неведомым и реалиями нашей повседневной жизни -
компромиссах, которые должны осуществляться либо специально для этого
подготовленными людьми, располагающими большими знаниями, чем люди толпы,
либо другими путями, принимающими ту или иную форму, являющимися открытыми в
большей или меньшей степени.
В начале 1 столетия до нашей эры римский энциклопедист Варрон в своей
большой книге "О делах божественных и людских", книге, которая, возможно,
является первым исследованием религий, утверждал, что существует три вида
религии: народная религия, политическая религия и естественная религия,
выражаясь его словами: теология мифика, теология политика и теология
натуралис.
Отсюда, между прочим, ведут свое происхождение два понятия, широко
используемые и ныне: политическая теология и естественная религия. Сам же
Варрон, как представляется, почерпнул эти понятия для своей классификации из
философии стоиков. Так это или нет, но употребляя выражение "народная
религия", Варрон имел в виду, что толпа суеверна, принимает за чистую монету
мифы о богах, баснословные рассказы, часть которых лишена смысла, и
вовлекается в религиозную жизнь или сторонится ее в силу своей природы.
Религия толпы - это религия суеверий и предрассудков. И у предрассудков этих
имеется некоторая положительная функция, ибо это единственная форма религии,
понятная толпе.
От религии толпы, религии злостного невежества, отличается политическая
религия. В центре она помещает городских богов, которым обязан поклоняться
всякий человек, не потому, что он в них верит, а потому, что, служа им, он
демонстрирует свою лояльность государству. Вопрос - "Неужели ты веришь в
городских богов?", обращенный к просвещенному греку, столь же бессмыслен,
как вопрос, обращенный к современному американцу: "Неужели ты веришь в
государственный флаг?" Ведь американский гражданин обязан выказывать свое
почтение флагу, отнюдь не считая, что флаг обладает каким-то высшим бытием.
Кроме этих видов религии, существует еще естественная религия,
представляющая собой некий концентрат, некий минимум той веры, который
присущ каждому человеку, так сказать, по природе. Образованный грек или
римлянин конца древнего времени верил в то, что все на свете религии
являются разными названиями этой природной веры. Об этом нам ясно говорит
Августин, влагая в уста языческого философа следующие слова: "Разве есть на
свете такой безумец, который откажется признать, что существует только один
Бог, создавший небо и землю, которому под разными именами поклоняются все?"
Таково было принципиальное убеждение почти всех образованных греков и римлян
конца древнего времени. Не совсем справедливо утверждать, что иудаизм и
христианство были единственными монотеистическими религиями среди океана
язычества.
Истина заключается в том, что античная мысль, от Ксенофана до Плотина,
действительно пришла к идее единобожия, как в аспекте сущности, так и в
аспекте множественности. Похоже, что это признавали и отцы церкви, и наши
мудрецы. В трактате "Авода зара" есть известное место, где упоминается о
неком Зеноне, сказавшем рабби Акиве: "Мое сердце и твое сердце ведают, что
языческое служение бессмысленно..." Лишь в средние века сложилось убеждение,
что иудаизм и христианство - это единственные монотеистические религии в
море идолопоклонства. И действительно, рабби Шломо Ицхаки, комментируя это
место из Талмуда, говорит о Зеноне: "Он был евреем".
Здесь следует сказать, что различие, важное для нашего обсуждения, не
связано напрямую с теологическими воззрениями, поскольку монотеистические
представления, которые в том или ином виде существовали в умах или сердцах
античных мыслителей, появились очень рано. Это различие прежде всего связано
с тем, что греческий или римский мыслитель чувствовал, что нельзя
распространять идею единобожия среди рабов и вольноотпущенников, ибо
разрушение общепринятых представлений нанесет большой ущерб обществу и
нравственности. Брешь в этом направлении была пробита тогда, когда,
благодаря еврейским прозелитам и ранним христианам, упомянутые идеи стали
внедряться во все социальные слои общества и широкое распространение
получило раннехристианское представление о том, что знание является
достоянием каждого. Именно в этом состояло новшество, а не в самих по себе
монотеистических идеях.
Социальные аспекты здесь сочетаются с религиозными. И действительно, в
чем различие между иудаизмом и христианством, с одной стороны, и
идолопоклонством, с другой? Несомненно, что не в числе богов, ибо как об
этом сказал блаженный Августин? - "Какая разница, поклоняется земной и
сатанинский город одному Богу или многим богам". Различие заключается в том,
что языческий бог - это бог пассивный. Он не действует ни в истории, ни в
природе, и все его значение сводится к сохранению мировой гармонии, в то
время как Бог иудаизма и христианства - это нравственная личность,
действующая в истории, и такое представление оскорбляло эстетические чувства
античных мыслителей, как видно из высказывания одного языческого автора 2
века, который резко полемизировал с христианством: "Вы, христиане и иудеи,
смотрите под углом зрения лягушек и болотных червей. Вы действительно
считаете, что Бог забросил свои исконные занятия, состоящие в поддержании
космического порядка и движения звезд, для того, чтобы обратить все свое
внимание на дела маленького и грязного провинциального народа?"
К этой религиозной точке зрения присоединяется социальная. Ибо
нравственная личность, действующая в истории, предполагает не только
размышления о Боге, но и, прежде всего, знание его воли. А знание его воли -
это дело, касающееся каждого верующего человека.
Если так, то у невежества в иудаизме, как, впрочем, и в христианстве,
имеется специфическая функция, отличающаяся от функции невежества в
эллинистическо-римском мире. В эллинистическо-римском мире невежество
представляло собой интегральную часть народной религии. И это не потому, что
люди толпы были не в состоянии постичь религию философов, естественную
теологию, а потому, что им было запрещено постигать ее. Они должны были
оставаться в невежестве, чтобы ничто не мешало им выполнять свои функции,
занимать то место в обществе, которое им пристало. Рабу нельзя было иметь ту
же самую религию, что и свободному. Напротив, в иудаизме, и сходным образом
в христианстве, у невежества абсолютно иное предназначение, как
положительное, так и отрицательное.
Что касается еврейского мира, то существовавшее в нем невежество или
незнание закона, как мы можем убедиться, рассматривая эпоху царей, являлось
частью религиозной жизни черни, тех, кто не принадлежал к священству. При
этом оговаривалось, что такое положение вещей не является идеальным.
Идеальное представление было таково, что все сыны Израиля или же все
еврейские первенцы - это священники. Идеальное представление гласило: "О,
если бы все евреи были пророками!", поскольку весь еврейский народ - это
пророки. Идеальное представление, как мы видели, стало превращаться в
реальное положение вещей, начиная с великой революции во времена Эзры и
позже. Однако в народе оставались периферийные группы населения, которые как
бы не принимали участия в знании, как из-за отсутствия посредников, так и
из-за своего социального положения.
Здесь следует указать на две большие группы; об одной из них можно
говорить лишь постфактум, а именно о простолюдинах, "амей а-арец". По сути
дела, амей а-арец - это не те, кому не полагается знать, а те, кто
фактически лишен знания. И поэтому иногда, хотя это и не было
распространенным явлением, можно услышать о вещах, которые запрещено
говорить простолюдинам. Все, что тем или иным способом умаляет или отрицает
достоинство мудрецов и знатоков, не должно было предаваться всеобщей
огласке. Были даже такие фрагменты, которые остерегались переводить на язык,
употребительный уже в течение нескольких поколений, хотя перевели уже все
Пятикнижие, - что было вызвано, быть может, страхом перед возникновением
теологических или прочих ошибок.
Проблематичным было также положение женщин. О статусе женщины имелись
разные мнения, среди которых, наряду с воззрением 1 века, настоятельно
рекомендующим женщинам изучать Тору, существуют такие точки зрения, как,
например, мнение рабби Элиэзера: "Пусть лучше сгорят слова Торы, но не будут
переданы женщинам", и т. п. Считалось, что женщина не способна использовать
свое знание Торы для возвышенных и достойных целей, и поэтому лучше, чтобы
она ее вовсе не учила. Разумеется, такой вердикт не являлся абсолютным
запретом ни в эпоху мудрецов Талмуда, ни в более поздние времена, но он имел
некоторое влияние, и понятно, что никто не заботился о том, чтобы обучать
женщин Торе, а кое-где им даже не позволяли учиться. Следовательно, уже в
древнее время возникли такие сферы, в которые нельзя было вторгаться, и
такие социальные круги, которые не имели доступа к знанию.
Утаивание знаний имело еще одну, весьма любопытную сторону, а именно -
то сопротивление, которое на протяжении многих поколений оказывали даже
переводу Писания на другой язык, поскольку Писание должно было оставаться
достоянием одних лишь евреев. Кроме того, хотя и существовало представление
о некой природной религии всех людей, которая в более поздних поколениях
получила название религии сыновей Ноаха, тем не менее одновременно с этим
было распространено мнение о недопустимости обучения неевреев Торе, о том,
что нееврею запрещено учить Тору. По поводу этих вопросов, однако, тоже
существовали разногласия. По сути дела, одной из причин утаивания устного
учения, неписьменной Торы, была следующая (мы расскажем о ней на языке
Талмуда, приведя притчу из трактата Авода зара): когда народы мира придут и
заявят, что они евреи, Господь Бог скажет: "Лишь тот, кто знает тайну Мою,
является евреем". Это значит, что имеется определенная тайна, необязательно
та, которая связана с мистическим и эзотерическим пониманием Торы, и тайна
эта - Устная Тора, являющаяся исключительным наследием евреев, и поэтому
нельзя допускать к ней посторонних.
Когда в 12 веке атаки христиан на иудаизм приобрели новый характер,
некоторые из христианских полемистов, немного знакомых с еврейскими
источниками, стали утверждать, что у христианской церкви (поскольку
хранителями Писания уже якобы стали не евреи, а адепты нового закона, "нова
лекс") уже нет оснований относиться к евреям с терпимостью, ибо евреи уже
давно не являются теми, кем им следовало быть, - народом замкнутой религии.
Тем не менее они продолжают блюсти внешнюю сторону своей веры, то есть
хранят верность букве Писания, не понимая всей глубины его смысла. С
некоторых пор иудаизм стал новой религией, базирующейся на тайных и
сатанинских преданиях, являющихся выдумкой людей. В подтверждение своих
слов, христиане (те из них, которые умели читать на иврите) приводили
талмудический рассказ про печь Ахная и так комментировали его: вот
доказательство того, что евреи воображают, будто сам Господь Бог подчиняется
человеческим законам или вынужден считаться с ними. Имеется в виду то место,
где рассказывается, что Бог, когда до небесного училища дошел ответ Еошуа
бен Ханании, сказал: "Победили, победили меня дети мои!"
В более позднюю эпоху глубокий и все более усиливающийся покров тайны
на протяжении многих веков окружал Каббалу. Из поколения в поколение
изучение Каббалы было достоянием ограниченного круга избранных, которые
удостоились усвоить или, по крайней мере, услышать это учение от особого
учителя. С определенной точки зрения, те опасения, которые сопровождали
изучение Каббалы и вызывали нежелание делать это учение достоянием многих,
имели дополнительный смысл. Основательность этих опасений подтвердилась во
времена саббатианства и франкизма, связанных с разочарованиями и бедствиями
и надолго оставшихся пугающим воспоминанием. Некоторым, как, например, рабби
Моше Луцато, не было дозволено заниматься Каббалой, во всяком случае
открыто, до достижения сорокалетнего возраста, что считалось возрастом
интеллектуальной зрелости. Что касается многих других, то они не только не
знали, о чем идет речь, но и специально не допускались к этому знанию. В
предисловии к первому печатному изданию Зоара издатель Ицхак де-Лотес привел
множество пространных рассуждений, оправдывающих тот факт, что эта книга,
которой надлежит оставаться тайной и доступной лишь избранным, выходит в
свет и становится достоянием всех тех, кто способен разбирать язык, на
котором она написана.
Тем не менее, по-настоящему эзотерическим учением Каббала являлась лишь
в средние века, а начиная с 16 века и позднее от эзотерики осталась одна
лишь фикция, и Каббала сделалась, говоря без преувеличения, частью
интеллектуального багажа чуть ли не всех образованных евреев, хотя видимость
тайны все еще соблюдалась. Здесь мы прервем наш рассказ о невежестве и
намеренном ограничении знания в иудаизме и приступим к рассказу об этих
явлениях в исламе и христианстве, чему посвятим следующую главу.

12. СОЗНАТЕЛЬНОЕ НЕВЕЖЕСТВО

У невежества в христианской жизни более сложное положение, ибо в
христианстве сложилось два идеала, имеющих разное происхождение: идеал
знания и идеал веры. С одной стороны, христианская вера, вера в Христа и
религиозные догмы, провозглашалась достоянием всех и каждого. С другой
стороны, знание этих догм и принципов, по крайней мере знание религиозной
концепции католицизма, признавалось делом небольшого числа избранных,
подвизающихся на этом поприще. Таким образом возникло, весьма незначительно
представленное в иудаизме, но безмерно распространенное в христианстве,
почитание "санкта симплицитас" - святой простоты, святого невежества.
Христианская церковь держалась не на тех, кто умел глубоко обосновывать
принципы веры, и даже не на тех, кто по разуму своему и чину служил
проводником религиозной благодати, а на бесхитростных простаках, simplices,
именно они считались столпами христианской веры. И Вильям Оккам, богослов 14
века, без обиняков разъясняет нам: обетование Божье, гласящее, что церковь
будет стоять вечно, до скончания веков, не потеряет своей силы даже в том
случае, если все христиане забудут Христа, а преданность вере сохранит лишь
одна старушка. "Санкта симплицитас!" - именно так воскликнул Ян Гус, когда
одна старушка подкинула ему в костер вязанку хвороста.
Однако то там, то здесь мы находим в христианстве, хотя и на его
периферии, в среде небольшого числа интеллектуалов, отголоски иной традиции,
идущей от древних гностиков. Некоторые христианские мыслители средневековья
заявляли, что лишь знание спасает; что не вера, а единственно лишь
философское знание приводит к спасению. И действительно, один из молодых
интеллектуалов проповедовал в парижском университете на заре его
возникновения, что официальное христианство - это религия черни, а спасение
наследует философ, знающий истину, и не важно, христианин ли он, еврей или
мусульманин, ибо мера спасения соответствует мере знания.
Звали его Амальрик Венский: он был сторонником крайнего пантеизма и
утверждал, что Бог, наполняющий природу, наполняет также и нас, по мере того
как мы познаем и постигаем Бога. За это он был объявлен еретиком, его
останки были извлечены из могилы и преданы публичному сожжению. Тезис этот,
гласящий: "Знание является спасением" (отрицать существование которого в
христианстве, пусть даже на задворках этой религии, нельзя) - превратился в
центральную идею эпохи Просвещения. Ибо Просвещение зиждилось, по крайней
мере, на идеале всеобщего знания, распространять которое следовало активно и
воинственно, используя педагогические методы работы с массами. Только так
человечество могло обрести спасение.
В отличие от христианства, которое с терпимостью относилось как к
намеренному, так и ненамеренному невежеству, и даже склонялось к тому, чтобы
счесть его благословенным, ислам, особенно в начале своего развития,
провозглашал точку зрения, согласно которой мусульманская религия является
откровением знания, ставшего теперь всеобщим достоянием. На это указывает,
например, мусульманская хронология, отделяющая доисламский период, который
назван "джеилья" (эпоха неведения), от ислама, являющегося эпохой знания, но
не в аспекте общего образования, а в аспекте религиозной веры. Согласно
религиозным воззрениям, доисламский период был эпохой невежд, и поэтому
первобытное идолопоклонство - это тьма, беспамятство и невежество, которому
предстояло рассеяться пред светом ислама. Ислам старался распространять
принципы своего учения и хотя не настаивал на том, что все обязаны достичь
уровня элитарной группы знатоков, тем не менее в нем имела место пропаганда
основ веры и осознание того, что пропаганда эта должна вестись публично, для
того чтобы некоторые основы знании и некоторая система обучения стали
достоянием каждого и были доступны для всех без исключения верующих.
Однако и в исламе существовали явления, глубоко чуждые такому
воззрению. Шиитское мусульманство, например, было вынуждено из политических
соображений окутать некоторые свои положения завесой таинственности, - как
потому, что было гонимо, так и потому, что в основы его веры проникли такие
идеи, о которых нельзя было говорить открыто. Таким путем появились своего
рода внутренние, эзотерические религиозные концепции, характерные для
некоторых направлений шиизма, а в большей степени - для тех его ответвлений,
которые отдалились от ислама и превратились в секты, исповедующие что-то
вроде гностицизма или даже язычества; их ареал довольно широк: - от Индии до
наших соседей - друзов и алавитов. В этих сектах существует разделение между
внешней стороной учения и его внутренней стороной. Однако, несмотря на
поверхностное знание предмета, мы берем на себя смелость предположить, что в
каком-то смысле все это справедливо и для дальневосточных религий и уж
конечно - для индуизма, в котором существует кастовое деление, а суть этого
деления не только в том, что одна из каст, каста жрецов, знает больше и ее
знание изощреннее, но также и в том, что имеются разные религии, подходящие
для разных каст - функция же жрецов - блюсти привычные формы религии, ибо
формы эти, даже если они и ложные, соответствуют уровню понимания и
общественному положению более низких каст.
Такой вид намеренного невежества имеет ту особенность, что он не
является невежеством, навязанным исключительно сверху. В большой мере речь
здесь идет о добровольном невежестве. Это значит, что член низкой касты не
только отстранен высшими кастами от знания внутренних тайн религии, но и
сам, если он человек порядочный, старается не вникать в эти тайны. В книге,
посвященной нравственным проблемам индуизма, в Бхагавадгите, приводится
своеобразная дискуссия между воином и воплотившимся богом, и бог говорит,
что воин не должен руководствоваться побуждениями, продиктованными
религиозными и нравственными нормами, не имеющими отношения к его
общественной группе, к его касте. Будучи воином, он обязан удовлетвориться
воинской этикой и не должен ничего знать о другой морали. Поскольку книга
эта стала путеводителем не только для членов одной касты, но и для всех
верующих, то в ней общезначимое теоретическое обоснование получил взгляд,
гласящий, что человеку, принадлежащему к определенной группе людей,
запрещено знать - или даже он обязан не знать - некоторые вещи, потому что
ему не будет пользы от этого знания. Мало того, он должен быть абсолютно
невежественным в этих вещах, чтобы достичь освобождения своей души. Такое
сознательное и добровольное невежество характерно не только для Дальнего
Востока и Индии. Фактически, это явление, состоящее в том, что люди
стараются чего-то не знать, а если знают, то пытаются скрыть свое знание,
под разными видами широко распространено и в наше время и пока еще является
отличительным признаком некоторых общественных слоев, одним из орудий
самосохранения этих слоев.
Мы уже останавливались на том, что понятие культуры - это общее понятие
всестороннего знания. Культурным человеком является тот, кто знает множество
разных вещей, кое-что о каждой профессии. Вместе с тем это понятие
естественным образом предполагает незнание определенных вещей. Культурный
человек - это не только тот, кто кое-что знает, но и тот, кто чего-то не
знает или не хочет чего-то знать. Он даже гордится тем, что не имеет о
некоторых вещах никакого представления. С одной стороны, он действительно
занят своим образованием, обстоятельно и всесторонне изучает культуру,
однако, с другой стороны, он не разбирается в деталях какой-нибудь отдельной
профессии и не является специалистом ни в одной из отраслей знания. Дилетант
- это фактически тот, кто гордится, что он не профессионал, что он не имеет
технических навыков в какой-нибудь определенной профессии, и это относится
ко всем без исключения профессиям. Более того, - и это очень бросается в
глаза, - когда культура формирует понятие культурного человека, являющегося
представителем ее аристократии, культурному человеку предписывается не
разбираться ни в одной из технических специальностей, он не должен знать,
каким образом делаются те или иные вещи в материальном мире. И если он по
какой-либо причине разбирается во всем этом, то ему следует постараться как
можно лучше скрыть свою осведомленность, ибо такое знание унижает его
достоинство. Его невежество, стало быть, представляет собой одну из сторон
его социального статуса; ему не надо знать о том, как пекут хлеб, ибо это
ремесло пекаря, который скорее всего не является культурным человеком. Более
того, ему, быть может, нет надобности знать точно, в чем заключается работа
врача, потому что и она в каком-то смысле является ручным трудом,
профессиональным ремеслом, которое недостойно всесторонне образованного
культурного человека. Во многих обществах считалось признаком хорошего тона,
когда культурный человек демонстрировал, что он не посвящает свое время
денежным вопросам, ибо это относится к компетенции делового человека,
который на социальной лестнице занимает более низкое место. Аристократ не
должен беспокоиться о деньгах, он не должен проявлять осведомленности в том,
что происходит в мире чистогана. И сегодня во многих местах можно
столкнуться с тем, что культурный человек избегает разговоров о деньгах не
потому, что эти проблемы его не интересуют, а потому, что он считает для
себя унизительным обнаружить перед другими свое знание того, например,
сколько стоит булка хлеба или сколько стоит проезд из одного города в
другой. Эти вопросы - компетенция прислуги того или иного рода, и до них нет
никакого дела человеку, стоящему на высокой общественной ступени. Он
сознательно предпочитает невежество знанию и добровольно отказывается
разбираться во всех этих вещах.
Мы уже останавливались на том, что разница между знанием, достойным
свободного человека, и знанием, обладать которым свободному человеку не
пристало, превратилась в разницу между знанием теоретическим, которое
требует лишь умственных усилий и является поприщем свободных людей, и
техническими ремеслами. Верно то, что христианство, добившись господства над
западным миром, навело мосты между теоретическими и практическими знаниями,
ибо по христианским понятиям, хотя и в меньшей степени, чем по иудейским,
ремесло не унижает того, кто им занят, скорее даже наоборот. Христианский
идеал, и в частности идеал монашества, - это идеал труда; умственные занятия
тоже считаются одним из видов труда, чем-то сродни рукоделию.
Тем не менее даже в средние века все еще оставался разрыв между
теоретическим и практическим. Иллюстрацией служит то, что в средние века (а
кое-где такое положение сохранилось до наших дней) врачи подразделялись на
две категории: университетские медики, которые занимались лишь диагностикой
и лечебной теорией, и практикующие лекаря, которые делали операции и
оказывали пациентам конкретную медицинскую помощь. Университетский медик все
еще избегал прикасаться к пациенту, и, когда возникала необходимость в
операции, больной отсылался к хирургу. В Англии и в наши дни существует
разница между врачом, именуемым доктором, и врачом, называемым "сорджен"
(surgeon), который не удостоился академических степеней, поскольку свою
медицинскую деятельность начинал, занимаясь черной работой, и не сумел
достичь образовательного уровня врача, изучавшего медицинскую теорию в
университете.
В этой связи понятно, откуда берется презрение, которое те, кого
принято называть культурными людьми, испытывают к абсолютному большинству
естествоиспытателей, ибо естественные науки с 17 века развиваются как науки
экспериментальные, а культурный человек избегает практической деятельности,
и знания его носят сугубо умозрительный характер. Напряжение или разрыв
между теорией и практикой дают о себе знать и в современном обществе.
Тем не менее следует добавить, что 17 столетие дало Западу новый идеал
знания. Знать что-то - это значит знать, как это делается, как
воспроизводится это в лаборатории, и наоборот - как осуществляется
теоретическая реконструкция сделанного. Так, например, интегральной частью
астрономии или астрофизики наших дней является теория происхождения
вселенной, потому что зная, как возник мир, можно понять его сущность и
законы его существования. Знание, проистекающее из практики - это новый
идеал эксперимента и теории, возникший в 17 веке. Этот идеал, разрушивший
перегородку между теорией и практикой, является по сути дела идеалом такого
знания, которое в средние века считалось привилегией одного лишь Бога. Бог
знал, потому что создал или способен был создать, а мы, жалкие смертные,
способны что-либо познать, лишь размышляя. Итак, в 17 столетии появился
новый идеал практического знания, который существует и ныне и с помощью
которого мы, говоря образно, надеемся разгадать загадку жизни, научившись
воспроизводить жизнь в лаборатории.
Этот новый идеал знания в конце концов преодолел разрыв между
теоретическим и практическим знанием, но он же несет ответственность за
профессионализацию весьма специфических отраслей знания. На счет этого
идеала, помимо того что он оказался фактором, приведшим к некоторым
социальным изменениям, о которых мы упоминали, таким, например, как
исчезновение буржуазии в качестве отдельного класса, следует отнести
разрушение понятия чисто теоретической культуры.
Тем не менее даже в наши дни в отдельных отраслях знания все еще
существует разделение между теоретической и практической частями. И это
относится не только к экспериментальным естественным наукам, но и к такой
специальности, как математика. Все еще имеются математики, внимание которых
сосредоточено исключительно на проблемах чистой математической науки. Еще в
начале века некоторые ученые утверждали, что между чистой и прикладной
математикой существует пропасть, а на одном из математических конгрессов
один известный математик заявил, что между теоретиками и прикладниками не
может быть никакого диалога, и причина этому та, что они являются
специалистами двух совершенно разных наук, не имеющих точек соприкосновения.

13. ЗЕЛЕНАЯ БОРОДА И ВЕЕР

Из предыдущей главы мы узнали, что в древности и в средние века
невежество ассоциировалось именно с практикой, практическими знаниями.
Практическая деятельность рассматривалась как нечто недостойное свободного
человека, и в определенном смысле как то, чего такой человек знать не
должен. Ибо знание было чисто интеллектуальным знанием, лишенным какой бы то
ни было связи с практикой. Мы говорили, что начиная с 17 века ситуация
изменилась на диаметрально противоположную; знание превратилось в то, что
получено из практики, а невежество стало рассматриваться как недостаток
практики - в прямом или в переносном значении этого слова. Поэтому в новое
время, начиная с эпохи Просвещения и до наших дней, и именно в нашем
обществе, оправдания, которые стали находить для невежества, совершенно
отличаются от тех, что существовали прежде. Этим оправданиям, а также тем
формам, которые в нашем обществе получает как профессиональная, так и общая
легитимация невежества, мы собираемся уделить внимание.
Наиболее важное, а может быть и основное оправдание невежества
основывается в наши дни на справедливом утверждении, что количество знаний
увеличилось настолько, что человек просто не в состоянии знать все обо всем.
Образ всестороннего мудреца, сведущего во всех профессиях и во всех науках и
при этом являющегося специалистом в каждой из них, уже неактуален и не может
быть актуальным в наши дни. И поэтому человек обязан не только определить
для себя ту сферу, в которой он будет специализироваться, то есть те знания,
которые он заинтересован получить, но и те области знания, в которых он
обязан быть несведущим.
Шерлок Холмс игнорировал многие области знания и даже не знал того, что
Земля обращается вокруг Солнца, потому что эта подробность не входила в
сферу его профессиональных интересов. В известном смысле подобного рода
феномен существует и ныне, когда многие достойные уважения люди не просто
специализируются в каких-то отраслях знаний, но становятся узкими
специалистами внутри своей профессии, поскольку это диктуется все
увеличивающимся объемом знаний. У такого рода специализации имеется
дополнительный смысл; человек, который специализируется не в своей общей
специальности, например в математике, философии или химии, а ограничивается
изучением какого-нибудь подраздела этой специальности или даже ограниченной
части этого подраздела, и не желающий ничего знать о том, что происходит за
пределами этой сферы, делает это не потому, что общие знания бесполезны для
него или безразличны ему, а потому, что обладание чрезмерными знаниями даже
в своей отрасли, не говоря уже о других областях, изобличает в нем
дилетанта, человека несерьезного. Серьезный человек должен иметь
исчерпывающие знания по какой-то узкой теме, и предпочтительно, чтобы он не
знал ничего, что имеет отношение к любым другим темам.
Истинная мудрость - это мудрость неведения. Это великое, главное
оправдание, предписывающее воздерживаться от всезнайства и поэтому обходить
своим вниманием определенные вещи. Разумеется, существуют оправдания и
системы, предельно далекие от такой позиции и включающие в себя те или иные
специфические формы распространения невежества. Вместе с тем вполне
очевидно, что если мы знаем слишком много, то наше знание может коснуться
сфер не вполне релевантных, то есть неуместных с профессиональной точки
зрения или вовсе неуместных. И посему лучше ничего не знать о них, ибо это
может нанести вред, вызвать сумятицу, перегрузку знания излишними сведениями
или даже привести к смешению релевантного знания с нерелевантным, - такому,
например, как смешение астрологии с астрономией, делающее того, кто
занимается этим, человеком весьма подозрительным с профессиональной точки
зрения.
В итоге мы остановимся на пяти разных видах оправдании, которые даются
невежеству. Первый вид: намеренное невежество, которое отвергает всякое
нерелевантное знание, неуместное для определенной профессии или для всего
общества. Так, например, астрология нерелевантна для того, кто занят
астрономией, или знание техники нерелевантно для того, чья профессия не
имеет никакого отношения к технике.
Второй вид: знание искажает интеллектуальную систему, которой
придерживается определенное общество. Системы мысли, как научные, так и
ненаучные, стремятся достичь предельно возможной степени совершенства. Не
только по причинам самосохранения, но и благодаря внутреннему побуждению
люди склоны считать систему знаний, в которой они подвизаются, содержащей в
себе все, или по крайней мере такой системой, которая в принципе верна и
нуждается лишь в углублении и развитии, а не в существенных изменениях. Но
время от времени появляются новые объяснения фактов (или идей), которые не
вписываются в существующую систему взглядов. Как мы упоминали в другой
главе, примитивные общества старались уничтожить все те факты, которые не
соответствуют принципам, принятым в обществе. Но и в современном обществе
имеются подобные явления, хотя место крутых мер заняли защитные средства
иного рода, заключающиеся в сознательном игнорировании тех феноменов,
которые противоречат существующей системе знаний. Средневековые карты, на
которых изображение неисследованных областей снабжалось надписью: "здесь
обитают львы", представляют собой один из способов игнорирования того, что
неизвестно. Современные карты знаний заполняются более изощренно, временами
- путем тщательного утаивания определенных фактов или путем уделения этим
фактам минимального внимания. Метод определять нечто как "исключение из
правила" существует не только в грамматике, но и, в измененном виде, в
различных научных дисциплинах. Другой способ, доказавший свою неменьшую
эффективность, - это попытка скрыть подлинное значение некоторых фактов,
присваивая им научные названия и как бы включая их таким образом в сферу
действия научной таксономии.
Хотя история науки показывает, что новые научные парадигмы создаются в
результате анализа тех фактов, которые долго рассматривались как
периферийные, единичные и малозначащие, - тем не менее все еще очень сильна
инерция существующих знаний. Оправдание этой разновидности намеренного
невежества руководствуется убеждением, что существующая система знаний
настолько хороша, что можно закрывать глаза на исключения из правил ради
того, чтобы сохранять ее в прежнем виде.
Третий вид: это знание не подходит для члена социума. В викторианском
обществе (а кое-что от этого сохранилось и в наши дни) считалось, что
мужчине неприлично обнаруживать слишком большую компетентность в физиологии
и особенностях быта женщины. И наоборот, женщина из приличного дома должна
была проявлять неведение а том, что касалось мужчин и их привычек. Более
того, в том обществе, а отчасти и в нашем, мужчине не следовало
демонстрировать большие познания в тех сферах жизни, которые считались
женским делом, например в домашнем хозяйстве. И точно так же женщине не
следовало знать о тех сферах, которые, так сказать, находились в компетенции
мужчин, например, в бизнесе, политике и т.п.
Неведение таких вещей может иметь под собой различную подоплеку, но
иногда оно является намеренным и сознательным и даже порою преследует вполне
утилитарные цели, поскольку тот, кто ничего не смыслит в каком-нибудь деле,
не должен им заниматься и освобождается от обязанностей, с этим делом
связанных. От мужчины, который, например, не умеет готовить, не станут
требовать, чтобы он варил обед или нянчил детей и т. п., поскольку он ничего
в этом деле не смыслит. Такое неведение, следовательно, не только позволяет
поддерживать свой статус, но и приносит очевидную практическую пользу, в
которой многие из мужчин отдают себе отчет. Подобно этому женщина, которая
не разбирается в денежных делах, может себе позволить делать траты, которые
превышают доходы ее мужа или ее собственные, объясняя это тем, что такие
вопросы находятся за гранью ее понимания, и поэтому она не обязана о них
думать. Следует сказать, что невежество в этих случаях связано не только с
социальным положением людей, но зачастую и с элементарной практической
пользой.
Неведение сохраняется еще и потому, что в некоторых случаях знание
считается неподходящим с другой точки зрения; с определенной точки зрения
можно констатировать, что общее представление о благопристойности,
рассмотренное в ракурсе знания, требует от человека, чтобы тот ничего не
знал о некоторых вещах, которые, как утверждается, портят душу, а по сути
дела - не годятся для того, чтобы о них знали. Крайняя форма таких взглядов
представлена в Талмуде, в рассказе об одном молодом человеке, который после
свадьбы пришел в суд и заявил, что не обнаружил признаков девственности у
своей невесты. И суд, вместо того чтобы уделить внимание его претензиям,
приговорил его к телесному наказанию: ибо он заслужил свое наказание тем,
что обнаружил свою компетентность в таких вещах. Это значит, что недостаток
знаний является элементом тех социальных требований, которых человек должен
придерживаться и которые запрещают обладать знанием некоторых вещей, ибо
знание этих вещей позорит того, кто проявляет свою осведомленность и
искушенность в них.
Современные мыслители, такие, например, как Симона де Бовуар,
выступающие за права женщин, строят свои концепции, вводя понятие "второго
пола" или выделяя женщин в особую категорию "другого": в то время как
мужчины, и именно они, являются сутью общества, женщина представляет собой
нечто иное или чужое.
Четвертая разновидность оправданий невежества связана с тем, что знание
или его определенные области объявляются вредными для тех, кто обладает
этими знаниями, то есть возникает мнение, что существуют такие вещи, о
которых лучше ничего не знать. Иногда это неведение достигается сознательным
путем, когда человек сам отказывается от размышлении на некоторые темы, от
чтения некоторых книг, поскольку он считает, что ему не следует этим
интересоваться, или избегает сведений, которые его не касаются и которые
кажутся ему неуместными или вредными. Такое сознательное уклонение от
знаний, носящее рациональный характер, представлено, например, в
утверждении, что разведчик не должен знать больше, чем следует, о той
разведывательной сети, к которой он принадлежит, так как он может попасть в
руки врагов, и поэтому лучше, чтобы он знал ровно столько, сколько нужно для
выполнения задания.
Имеется еще один, издревле известный, повод для незнания, диктуемый
соображениями носителей власти, интеллектуалов или политиков,
предполагающих, что распространение некоторых знаний неминуемо принесет
вред. Запрет на распространение порнографических материалов (или ограничение
этого распространения возрастным цензом) основан на таком предположении,
гласящем, что знание некоторых вещей губительным образом сказывается на том,
кто их знает (или на том, кто не достиг определенного возраста или
социального положения). То же самое относится и к распространению научных
знаний, - например, к тому тезису, выдвигаемому определенной группой стран,
который гласит, что тайнами атомных технологий должны владеть только те
страны, которые принадлежат к этой группе, поскольку только они могут
подобающим образом распоряжаться этими тайнами. Следовательно, вход в клуб
ядерных держав следует закрыть перед теми государствами, которые не сумеют
правильно распорядиться этими тайнами, а членами этого клуба должны быть
только великие и просвещенные державы, прочим же странам вход туда заказан,
поскольку они могут использовать эти тайны во вред себе и своим соседям.
Пятый вид оправдания намеренного невежество носит социальный характер и
возникает тогда, когда предполагают, что знание тех или иных вещей приводит
к расшатыванию существующего социального порядка. Такого рода представления,
которые были весьма распространены в прошлом и все еще существуют сегодня,
гласят, например, что простому обывателю, человеку с улицы лучше не знать
слишком много о том, что происходит за пределами страны, или в каких-то
определенных государствах, или во внутренних политических структурах,
поскольку излишнее знание об этом может разрушить его веру в государственные
институты, подорвать в нем уважение к властям предержащим и т.п. Подобного
рода явление существует даже в отдельных семьях, когда от детей скрывают
некоторые вещи, чтобы не повредить авторитету родителей или учителей.
Гражданам же запрещено знать больше допустимого о своих духовных и
политических лидерах, ибо излишние знания могут привести к ереси,
пренебрежению и в конечном итоге - к разрушению существующего общественного
строя. На этом фоне проявляются симптомы того внутреннего противоречия,
характерного для современного общества, которое состоит в том, что, с одной
стороны, политическим идеалом являются свободные выборы, волеизъявление
всего народа, а с другой - существует убеждение политиков в том, что
окончательное решение по некоторым вопросам должно принадлежать им,
поскольку они лучше разбираются в этих вопросах.
На почве этих оправданий невежества выросла целая система приемов,
способствующих распространению и охране невежества. Всю совокупность этих
приемов можно свести к трем основным категориям. Первая категория - создание
препятствия на пути к знаниям посредством академических степеней,
сохраняющего такое положение вещей, при котором знание сосредотачивается в
руках узкого круга дипломированных специалистов, имеющих право передавать
это знание и обучать ему. Круг обладателей знания не ограничивается только
теми, кто окончил университет в узком смысле этого слова, но также включает
в себя внушительное число профессионалов другого рода. Профессиональные
объединения стараются, иногда успешно, получить монополию на определенного
рода знания или воспрепятствовать широкому распространению этих знаний.
Различные структуры власти также представляют из себя узкий круг чиновников,
которые имеют доступ к информации, однако не должны эту информацию
разглашать. Другое средство - это использование профессионального жаргона.
Профессиональный жаргон, предназначенный для внутреннего общения группы
специалистов, служит еще и эффективным средством, препятствующим тем, кто не
принадлежит к этой группе, понимать некоторые вещи и разбираться в них.
Использование профессионального языка, переполненного специфическими,
невнятными для посторонних терминами, получает все большее распространение и
становится своеобразным символом социального статуса. Возникновение такого
жаргона показывает, что появилась определенная отрасль знаний, закрытая для
профанов. Благодаря возникновению и последовательному использованию
специальных языков некоторые области знаний перестали быть областями
"коммен-сенс", а стали достоянием замкнутого круга "знатоков". Социология,
психология, литературоведение и даже педагогика превратились из-за этого в
узкие специальности, доступные лишь профессионалам.
В отличие от этой категории, вторая категория связана с широким
распространением сведений и потоком информации, как это представлено в
современной рекламе, где, с одной стороны, невозможно из-за обилия
информации отличить важное от второстепенного, а с другой стороны,
практикуется давление на разные уровни сознания людей, воспринимающих эту
информацию. Известно, что реклама иногда использует очень беглое
изображение, почти не доходящее до сознания зрителя, для того, чтобы
воздействие оказала именно та часть информации, которая не доходит до
сознания. Эти два способа рекламы - явный и скрытый - иногда даже кажутся не
связанными друг с другом. Почти вся тактика современной рекламы основывается
на различных методах утаивания сведений, которое преподносится как выдача
полной информации. Сокрытие правильной информации происходит не только
благодаря использованию технических приемов ("мелкий шрифт" в договорах и
рекламных объявлениях), но и при помощи употребления специальных терминов, с
которыми публика мало знакома, или таких формулировок, до смысла которых
очень трудно докопаться. Вдобавок сообщаются сведения, которые не имеют
никакого отношения к теме, но должны вызвать цепь положительных ассоциаций,
что позволяет избежать явного обмана. Изображения, а также текст рекламы
намеренно подбираются таким образом, чтобы вызвать интерес и произвести
впечатление, не имеющее никакого отношения к теме рекламы. Для достижения
этой цели используется все: секс, общественное положение и даже юмор.
Торговая реклама - это лишь малая часть того, что имеет отношение к
невежеству, распространяемому путем утаивания знаний. Вся система
политической и иной агитации основывается на распространении неверной
информации и искажении правды за счет нагромождения различных сведений,
временами лишенных смысла.
Публикация невежества под видом знания происходит еще благодаря усилиям
большей части различных популяризаторов науки - не важно, делается ли это из
методических соображений, или по невежеству самого популяризатора. В любом
случае этот жанр страдает не только тем, что в нем отсутствуют важные
научные сведения, но и тем, что в нем (намеренно или ненамеренно)
игнорируется сложность научных проблем. Политический и военный комментарий в
газете, иной раз - популярная научная статья и более того - материал,
предназначенный для использования молодежью и неспециалистами, призваны
широко распространять знания. Но знания эти зачастую на поверку оказываются
поверхностными и даже тенденциозными. И поскольку у адресата этих публикаций
недостает информации или способности верно оценить полученные сведения, эти
сведения становятся суррогатом научного знания. Но это приводит не к чувству
неудовлетворенности (вызывающему стремление к знаниям), а к ощущению
собственной осведомленности, к невежеству, проистекающему из полузнайства.
Третья категория - это распространение неверных сведений. На практике
эта категория главным образом связана с сохранением секретов, например
военной тайны, ибо в этом случае дезинформация является одним из элементов
стратегии, принятой в любой армии. Однако дезинформация широко практикуется
и в странах с тоталитарным режимом правления, где государство сознательно
распространяет дезинформацию, к которой иногда, также сознательно, бывает
подмешана верная информация, для того, чтобы вызвать доверие и сделать
убедительной откровенную ложь. Так появляются различные сочетания верных и
неверных сведений, заблуждений и правды, существующие в одно и то же время.
В качестве классического примера можно привести Большую Советскую
Энциклопедию, которая не брезговала ни одним из этих средств. Это значит,
что в ней подвергались цензуре те статьи, в которых упоминались политические
и исторические факты, имевшие отношение к текущему моменту, и одновременно
искажались и урезались многие другие сведения, и все это для того, чтобы
сохранить видимость открытой информации, видимость объективной энциклопедии,
доступной для каждого, ибо каждый может, и даже обязан читать ее, несмотря
на то что она создана не только для пропаганды знаний, но и для
распространения невежества.
Говоря другими словами, функция дезинформации состоит в том, чтобы
помочь государству сохранить тот образ государственного правления, который
нужен руководителям государства. И все это основывается на убеждении, что
образ правления формируется не спонтанно, благодаря изменению этических
представлений, а является конструктивной частью государства и общества и
поэтому должен созидаться сознательно и планомерно.
Для того чтобы помешать овладению активным знанием, существует,
безусловно, множество методов. Наиболее простой и открытый - это заявить,
что определенное знание существует, но является тайным, или что к нему
запрещено обращаться по тем или иным причинам. Используя другой, более
сложный и изощренный метод, говорят: "Да, это знание существует, но оно -
сплошная глупость. Оно просто смехотворно, бессмысленно, не обладает никакой
ценностью, и поэтому им не следует заниматься." И наконец, третий метод: мы
утверждаем, что некоторого знания просто не существует. Отрицая факт
реального существования какого-то явления, мы не станем изучать его
свойства.
Здесь имеются в виду не только ответы, не только идеи, но и вопросы,
приводящие к познанию. Например: для современного физика вопрос о том, что
случится с телом, двигающимся со скоростью, превышающей скорость света,
является бессмысленным вопросом, который неприлично задавать, хотя любой
разумный человек не найдет в нем ничего, на первый взгляд, противоречащего
рассудку и здравому смыслу. Этот вопрос только для физика лишен смысла, или,
лучше сказать, является некорректным, неправомерным, или, по меньшей мере,
смехотворным.
Этот перечень различных видов невежества не исчерпывает, разумеется,
всех способов, методов и тактических приемов распространения невежества,
которые существовали в прошлом и продолжают существовать сегодня. Любой
пытливый ум сумеет найти другие виды невежества, - как те, которые носят
глобальный, всемирный характер, так и те, которые характерны для отдельного
государства или узкого круга людей, и показать, каким образом это невежество
поддерживается и какими путями распространяется.
И следует постоянно задаваться вопросом, который мы сформулировали,
хотя и не всегда держали его в центре внимания. Вопрос этот - как
функционирует невежество в обществе, какова его функция в общественном
организме, в прошлые времена и ныне?
Невежество характерно не только для замкнутых, примитивных и древних
обществ, где знание закрыто и недоступно для многих. Даже в современном
обществе, где существует идеал открытого знания, это открытое знание все еще
оставляет широкий простор для невежества, которое приходит вместе с этим
знанием или следует за ним по пятам. О чем-то подобном уже писал один
математик, Льюис Кэррол, опубликовавший книгу, правда не математическую, а
предназначенную для детского чтения, в которой он рассказывает о белом
рыцаре, мечтавшем покрасить свою бороду в зеленый цвет, а еще сделать веер,
чтобы скрывать эту бороду от посторонних взглядов. Служить таким веером, а
также доказывать, что этот веер существует - вот одна из функций социологии
невежества.

БИБЛИОГРАФИЯ

Peter L. Bereger and Thomas Luckman, "The Social Construction of
Reality", Penguin Books, 1973.
Karl Mannheim, "Ideology and Utopia", 1936.
Gordon Leff, Paris and Oxford Universities in the Thirteenth and
Fourteenth Centuries; an Institutional and Intellectual History",
Huntington, N.Y., R.E. Krieger Pub. Co., 1975.
"Medieval Thought; St. Augustine to Ockham", 1958.
"William of Ockham, The Metamorphosis of Scolastic Discourse", 1975.