Руднев В. Словарь культуры XX века

ОГЛАВЛЕНИЕ

И

Измененное состояние сознания
Имя собственное
Индивидуальный язык
Интертекст
Интимизация
Истина

* И *

ИЗМЕНЕННЫЕ СОСТОЯНИЯ СОЗНАНИЯ.

Один из основателей американского прагматизма
Уильям Джеймс писал еще в начале ХХ в.: "Наше нормальное
бодрствующее сознание, разумное сознание, как мы его называем,
- это не более, чем один особый тип сознания, в то время как
повсюду вокруг него, отделенные от него тончайшей преградой,
лежат потенциальные совсем другие формы сознания. Мы можем
прожить жизнь и не подозревая об их существовании; но стоит
применить уместный стимул, - и они появятся во мгновение ока и
во всей полноте: - определенные умонастроения, которые,
возможно, где-то могут быть применены и приспособлены".
В середине ХХ в. наркомания и токсикомания сделали
проблематику И. с. с. более чем своевременной. Хотя И. с. с.
совсем не обязательно связаны с чем-то дурным и антисоциальным,
это могут быть И. с. с., вызванные какими-то экстремальными
условиями, например когда человек долго находится в горах или,
наоборот, на подводной лодке. Это могут быть состояния после
введения наркоза, или же состояния, в которые люди вводят себя
сами путем различных психотехник, например йогической
медитации. Наконец, мы каждую ночь пребываем в И. с. с. - см.
сновидение.
И. с. с. характеризуется, в частности, тем, что в них
изменяются язык и речь человека (ср. функциональная
асимметрия полушарий головного мозга, виртуальные реальности,
гипотеза ливгвистической относительности).
Современный русский лингвист Дмитрий Леонидович Спивак
разработал новую лингвистическую дисциплину - лингвистику И. с.
с. О ней мы в основном и поведем речь.
Д.С. Спивак заметил, что тексты, рожденные И. с. с. или,
наоборот, призванные ввести человека в И. с. с., построены в
языковом отношении совершенно особым способом. Этот способ
исследователь назвал матричным. Простым примером матричного
текста может служить "мантра" обыкновенного аутотренинга:
1Руки тяжелеют и теплеют. 2Ноги тяжелеют и теплеют. 3Живот
теплеет. 4Руки тяжелые и теплые. 5Ноги тяжелые, теплые. 6Живот
теплый. 7Руки... тяжесть... тепло... 8Ноги... тяжесть...
тепло... 9Живот... тепло..."
Цифры наглядно дают представление о матрице этого текста:

123
456
789

Получается нечто вроде стихотворения.
Вот что пишет по этому поводу автор матричной концепции
текстов про И. с. с.: "По мере освоения метода мы проходим эту
схему строка за строкой, учась вызывать у себя соответствующие
ощущения. Но виртуозы этого дела могут заставить зазвучать всю
схему сразу. [...] Главный ее секрет в том, что в каждой
строке, если смотреть по столбцу цифр сверху вниз, говорится
одно и то же, но с разной гармматикой. [...] Матричный текст не
рассказывает о некотором отрезке реальности, а прямо повторяет
всеми своими изгибами ее строение. При правильном чтении мы
попадаем в резонанс с этим отрезком реальности и изменяем его.
Собственно, текст не читается, он исполняется, сбывается" (ср.
теория речевых актов).
Подобные матричные тексты встречаются и в литературе,
которая, как известно, обладает большим воздействием на
сознание. Поэтому Д. Л. Спивак с полным правом говорит о
филологии И. с. с. Так, например, матричным способом написан
один из фрагментов русского писателя ХV в. Епифания Премудрого.
Д. Л. Спивак пишет: "Автор спокойно плетет (речь идет о стиле,
который называется плетением словес. - В.Р.) житие, мысль
движется тяжело и ровно, наконец он подходит к месту, где нужно
сказать о несказуемом, внедрить его как образец в сердце
читателя. Текст начинает набухать, топчется на месте - и вдруг
разламывается на слитки матрицы: "...1место то было прежде лес,
2чаща, 3пустыни, 4идеже живяху заици, лисици, волци, 5иногда же
и медведи посещаху, 6другоици же и бесы обретахуся, 7туда же
ныне церковь поставлена бысть, 8и монастырь велик възгражден
бысть, 9и инок множество съвокупися, 10и славжловие и в церкви,
11и в келиях, 12и молитва непристающиа... (орфография
упрощена).
Схема матрицы такова:

1 2 3
4 5 6
7 8 9
10 11 12

"Просматривая матрицу по строкам, сверху вниз, мы видим
стройное движение от дикости к культуре (поддержанное
изменением грамматики, особенно сказуемого). По строкам, слева
направо. мы переходим от повседневного к необыкновенному. А в
целом эти четыре тройки укореняют в сознании читателя образец
правильного действия, внесения порядка в мир, разобранный на
примере основания монастыря".
"Филология измененных состояний сознания охватывает
широкий круг содержательных и необычных текстов; умение
пользоваться ими - дело техники; настало время вернуть их в
круг знаний культурного человека; двери к внутренней свободе
всегда открыты; в каждом поколении находятся люди, решившие
войти..."

Лит.:

Спивак Д. Матрицы: Пятая проза? (Филология измененных
состояний сознания // Родник. 1990. - М 9.
Сливак Д.Л. Язык при измененных состояниях сознания. -
Л., 1989.

ИМЯ СОБСТВЕННОЕ.

И. с. не обладает значением (см. ниже), но обладает
смыслом (внутренней формой, этимологией). Поэтому, как будет
показано ниже, И. с. тесно связано с мифом, а это, в свою
очередь, не менее тесно связывает его с культурой ХХ в., где
господствует поэтика неомифологизма.
В отличие от нарицательного имени И. с. не обладает
значением в том смысле, что оно не обозначает класса предметов,
а называет (именует) только один предмет, именно тот, который
называется - нарекается (ср. теория речевых актов) -
данным именем.
И. с. Иван не может обозначать класс людей, объединенных
свойством быть Иванами. потому что такого свойства нет. Но зато
И. с. Иван связано тесной, почти мистической связью со своим
носителем. Перемена И. с. равносильна перемене судьбы:

А ну-ка Македонца или Пушкина
Попробуйте назвать не Александром,
а как-нибудь иначе! Не пытайтесь.
Еще Петру Великому придумайте
Другое имя! Ничего не выйдет.
(Арсений Тарковский)

В мифологическом сознании, как показал Ю. М. Лотман,
каждое слово стремится к тому, чтобы стать И. с., так как для
мифологического сознания вообще нехарактерно абстрактное
подразделение предметов на классы. Каждый предмет для мифа
уникален и в то же время связан с другими предметами (ср. также
парасемантика). Французский антрополог Люсьен Леви-Брюль
назвал эту мистическую связь между предметами в мифологическом
мышлении партиципацией, то есть сопричастием.
Поэтому в мифологическом сознании наличие у индивида И. с.
гораздо важнее, чем наличие каких-то постоянных, с нашей точки
зрения, признаков.
Но и в современном быту черты мифологических представлений
не утрачены. Когда ребенка называют И. с. его отца или деда, то
на него чисто мифологически переносят черты этого отца или
деда. чтобы он был похожим на него.
У каждого И. с. есть свои внутренняя форма, этимология,
которым обладает и каждое слово. Но другие слова обладают также
значением. У И. с. этимология - это все, что у него есть,
поэтому она для него чрезвычайно важна. Александр означает
"победитель", Наталья - "родная". Когда ребенку дают имя, то
вольно или невольно эта этимология актуализируется.
В художественной литературе называние персонажей
говорящими именами было распространено в классицизме. Эту
особенность отразил еще А. С. Грибоедов в "Горе от ума", где
почти все персонажи названы говорящими фамилиями: Молчалин,
Фамусов (известный, ср. анг. famous), Скалозуб, Чацкий (намек
на его прототип П. Я. Чаадаева).
Позитивистская эстетика реализма ХIХ в.
пренебрегала мистической ролью И. с. Только Достоевский,
предшественник и в определенном смысле современник культуры ХХ
в., придавал И.с. большое значение. Так, фамилия Раскольников
ассоциируется с расколом в сознании персонажа, Ставрогин -
(др.-гр. Stauros - "крест") тот, кто несет крест, мученик
собственной души.
Для культуры ХХ в. характерно наделение героев И. с. в
духе мифологического сознания. Так, в романе Гарсиа Маркеса
"Сто лет одиночества" мужчин всех поколений зовут либо
Аурелиано, либо Хосе Аркадио, благодаря чему создается
впечатление, что герой не умирает или умирает и воскресает, как
в мифе.
На бытовом уровне эту ситуацию наблюдаем в
"реалистическом" романе (о поверхностном характере
реализма ХХ в. см. социалистический реализм)
Джона Голсуорси "Сага о Форсайтах", где сыновей называют
именами отцов. В результате этого появляются цепочки вроде
Роджер (старый Роджер) - молодой Роджер - очень молодой Роджер
(в конце повествования "очень молодой Роджер" предстает весьма
солидным пожилым джентльменом).
В романе Макса Фриша "Назову себя Гантенбайн" рассказчик
предстюляет себя попеременно двумя персонажами - Гантенбайном и
Эгдерлином, у каждого из которых своя судьба и различные
стратегии жизненного поведения. Здесь используется тот эффект
И. с., что оно сообщает индивиду статус реальности,
статус существования: раз человек как-то назван, значит,
он существует.

В мире многообразном
Есть ясность и туман.
Пока предмет не назван,
Он непонятен нам.

Спрашиваем в страхе:
Кто он, откуда, чей?
Слова - смирительные рубахи
Для ошалевших вещей. (Давид Самойлов)

Лит.:

Рассел Б. Введение в математическую философию. - М., 1996.
Лотман Ю.М., Успенский Б.А Миф - имя - культура //
Лотман Ю. М. Избр. статьи. В 3 тт. - Таллинн, 1992. - Т.1.
Руднее В. "Назову себя Гантенбайн": Собственные имена в
культуре ХХ столетия // Даугава. - Рига, 1989. - No 12.

ИНДИВИДУАЛЬНЫЙ ЯЗЫК

(private language). В ¤ 243 "Философских исследований"
(см. аналитическая философия) Витгенштейн пишет: "Но
мыслим ли такой язык, на котором человек мог бы для
собственного употребления записывать или высказывать свои
внутренние переживания? [...] Слова такого языка должны
относиться к тому, о чем может знать только говорящий, - к его
непосредственным, индивидуальным впечатлениям. Так что другой
человек не мог бы понять этого языка".
Зачем же мы тогда говорим об И. я., если, по словам
Витгенштейна, он невозможен? Но ведь и сновидение (см.)
тоже является индивидуальным переживанием.
В 1930-е гг. была популярна теория Ж. Пиаже и Л. С.
Выготского о внутренней речи как одном из этапов "внутреннего
программирования в процессе порождения речевого высказывания"
(А. А. Леонтьев). Признаками внутренней речи считались ее
незаконченность, свернутость, эмбриональность. Предполагалось,
что на определенном этапе порождения высказывания существует
нечто вроде набросков, которые делают писатели в своих записных
книжках, используя сокращения или одним им понятные значки.
Однако, изучая внутреннюю речь, мы исследуем то, что не
поддается исследованию. Приборы могут регистрировать лишь
косвенные показатели, которые даже не являются доказательством
того, что внутренняя речь вообще существует как нечто
феноменологически данное, как нечто, что можно ощущить при
помощи органов чувств. Точно так же при изучении "быстрого сна"
исследуют по косвенным данным то, феноменологический статус
чего совершенно не выяснен.
Внутренняя речь была введена в научную терминологию явно
по аналогии с литературой ХХ в., заинтересовавшейся процессом
порождения речи и передачей внутренних переживаний человека
(см. поток сознания).
Но если прав Витгенштейн и мы не можем заглянуть в душу
другого человека, а можем знать о его переживаниях только
исходя из двух критериев - его поведения и его свидетельств о
собственных внутренних процессах, то внутренняя речь есть
совершенная вещь в себе и советские психологи были идеалистами
в традиционном смысле слова.
Такая позиция, на первый взгляд, близка бихевиоризму.
Однако от формулы "стимул - реакция" позиция Витгенштейна
отличается тем, что в поведенческой психологии отказ от
заглядывания в чужую душу был жесткой методологической
предпосылкой для дальнейшего изучения психики как черного
ящика. Витгенштейн же не настаивает на этом, он просто говорит,
что не видит пути, каким можно было бы проникнуть в "чужое
сознание" Во-вторых, из двух критериев - поведения и
свидетельства - Витгенштейн, как и его ученик Н. Малкольм при
изучении понятия сновидения (см.), часто отдает
предпочтение второму.
Пользуясь семиотической терминологией (см.
семиотика), можно сказать, что внутренним является лишь
смысл, план выражения высказывания, а внешним - его знаковое,
материальное воплощение.
Доказательство невозможности И. я. - признак ориентации
философии ХХ в. на лингвистику и семиотику.

Лит.:

Витгенштейн Л. Философские исследования // Витгенштейн Л.
Философские работы. - М., 1994. - Ч. 1.
Выготский Л.С. Мышление и речь // Собр. соч. - М., 1982. -
Т. 2.
Уиздом Дж. Витгенштейн об индивидуальном языке // Логос. -
1995. - No 6.

ИНТЕРТЕКСТ

- основной вид и способ построения художественного текста
в искусстве модернизма и постмодернизма,
состоящий в том, что текст строится из цитат и реминисценций к
другим текстам.
Поэтика И. опосредована основной чертой модернизма ХХ в.,
которую определяют как неомифологизм (см.). В
неомифологическом тексте в роли мифа, конституирующего
смыслы этого текста, выступают, как известно, не только
архаические мифы, но античные и евангельские окультуренные мифы
и, наоборот, мифологизированные тексты предшествующей
культурной традиции, такие, как "Божественная комедия",
"Дон-Жуан", "Гамлет", "Легенды о доктора Фаусте".
Что касается цитаты, то она перестает в поэтике И. играть
роль простой дополнительной информации, отсылки к другому
тексту, цитата становится залогом самовозрастания смысла
текста.
"Цитата, - писал Осип Мандельштам, - не есть выписка.
Цитата есть цикада - неумолкаемость ей свойственна".
Анна Ахматова, говоря о сути поэзии, конечно прежде всего
ХХ в., обронила такие строки:

Но, может быть, поэзия сама -
Одна великолепная цитата.

Адриан Леверкюн, герой романа Томаса Манна "Доктор
Фаустус", одного из самых интертекстуальных романов ХХ в, в
разговоре со своим alter ego чертом слышит от него следующую
сентенцию, которая становится кредо самого музыканта Леверкюна:
"Можно поднять игру на высшую ступень, играя с формами, о
которых известно, что из них ушла жизнь". Так в
действительности и строилась музыка ХХ в. - из цитат и
реминисценций к фольклору, джазу, музыкальным произведениям
прежних эпох.
Примерно такую ситуацию описал Герман Гессе в романе "Игра
в бисер". Игра в бисер - это и есть И.
Ахматова в одном из наиболее интертекстуальных своих
произведений, "Поэме без героя", писала:

...а так как мне бумаги не хватало,
Я на твоем пишу черновике.
И вот чужое слово проступает...

Поэтика чужого слова проанализирована в книгах М. М.
Бахтина, который сделал из словосочетания "чужое слово"
своеобразный термин (см. полифинический роман, диалогическое
слово), и, к сожалению, менее известного литературоведа А.
Л. Бема применительно к Достоевскому, произведения которого
последовательно строились как И., как напряженный диалог разных
сознаний и текстов.
Современный киновед и культуролог Михаил Ямпольский
считает, что теория И. вышла из трех источников:
полифонического литературоведения Бахтина, работ Ю. Н. Тынянова
о пародии (см. формальная школа) и теории анаграмм
Фердинанда де Соссюра, основателя структурной
лингвистики.
Пародия понималась Тыняновым очень широко. В статье о
повести Достоевского "Село Степанчиково и его обитатели"
Тынянов показал, что образ Фомы Опискина, приживала и демагога,
строится как реминисценция, как пародия на Николая Васильевича
Гоголя времен его "Выбранных мест из переписки с друзьями" - та
же высокопарная патетика, то же ханжеское самобичевание, то же
стремление во что бы то ни стало всех поучать и вразумлять. Это
не означает, что Достоевский издевался над Гоголем (как он
позже в "Бесах" безусловно издевался над своим современником И.
С. Тургеневым, изобразив его в жалком образе писателя
Кармазинова). Русский культуролог, одна из самых умных женщин
ХХ в., Ольга Михайловна Фрейденберг писала, что пародируется
только то, что живо и свято. Гоголь был учителем Достоевского в
прозе; Достоевского называли новым Гоголем. Просто текст
"Выбранных мест из переписки с друзьями" и фигура его автора
стали смысловой анаграммой в повести Достоевского, сделав ее
современной модернизму и даже постмодернизму ХХ
в.
В своей статье об анаграммах Ф. де Соссюр в начале ХХ в.
показал, что древнейшие сакральные индийские тексты - гимны
"Ригведы" - зашифровывали в своих словосочетаниях имена богов,
которые нельзя было писать или произносить явно (имя бога
всегда под запретом). М. Б. Ямпольский считает, что принцип
анаграммы сопричастен принципу И., когда цитируемый текст
вложен в цитирующий текст неявно, его надо разгадать. О том,
что в Фоме Фомиче показан Гоголь, не подозревали 70 лет вплоть
до появления статьи Тынянова, может быть, и даже скорее всего
не подозревал Достоевский - И. тесно связан с
безсознательным).
После русских формалистов новое слово об И. сказали
французские философы, представители постструктурализма, прежде
всего Ролан Барт и Юлия Кристева. Вот что пишет Барт в статье
"От произведения к тексту": "Произведение есть вещественный
элемент, занимающий определенную часть книжного пространства
(например, в библиотеке), а текст - поле методологических
операций. [...] Произведение может поместиться в руке, текст
размещается в языке. [...] Всякий текст есть между-текст по
отношению к какому-то другому тексту, но эту
интертекстуальность не следует понимать так, что у текста есть
какое-то происхождевие; всякие поиски "источников" и "влияний"
соответствуют мифу о филиации произведений, текст же образуется
из анонимных, неуловимых и вместе с тем уже читанных(здесь и
ниже курсив авторов цитат. - В.Р.) цитат - из цитат без
кавычек".
Последователь Барта Л. Женни замечает: "Свойство
интертекстуальности - это введение нового способа чтения,
который взрывает линеарность текста. Каждая интертекстуальная
отсылка - это место альтернативы (ср. семантика возможных
миров. - ВР.): либо продолжать чтение, видя в ней лишь
фрагмент, не отличающийся от других, [...] или же вернуться к
тексту-источнику, прибегая к своего рода интеллектуальному
анамнезу, в котором ивтертекстуальная отсылка выступает как
смещенный элемент".
Поэтика И. может быть построена на самых различных
цитатах, "играть можно с любыми формами. из которых ушла
жизнь". В поззии ХХ в. большую роль играет
метрико-семантическая цитата (см.верлибр,
верлибризация).
Изящный пример метрической цитаты приводит Давид Самойлов
в начале своей поэмы "Последние каникулы":

Четырехстопный ямб
Мне надоел. Друзьям
Я подарю трехстопный
Он много расторопней.

Здесь цитируется начало пушкинской поэмы "Домик в
Коломне".

Четырестопный ямб мне надоел:
Им пишет всякий. Мальчикам в забаву
Пора б его оставить. Я хотел
Давным-давно приняться за октаву.

Смысл метрической цитаты у Самойлова и ее пародийный
комизм состоит в том, что, если Пушкин переходит от 4-стопного
ямба, размера его молодости, к мужественному 5-стопному, то
Самойлов переходит от 4-стопного ямба, наоборот, - к
легкомысленному 3-стопному.
Еще более забавная метрическая цитата есть в романе
Владимира Сорокина "Роман" (см. также концептуализм,
постмодернизм). Все произведение построено как коллаж из
русской литературы ХIХ в. и расхожих представлений о жизни
дворянина конца ХIХ в. в деревне. Вот герой приезжает.
Описывается содержимое его чемодана: "...голландские носовые
платки, нательное белье, галстуки, парусиновые брюки, карманные
шахматы, расческа, пара книг, дневник, бритвенный прибор,
флакон французского одеколона..." Последние строчки
складываются в стихи:

расческа, пара книг, дневник,
бритвенный прибор, флакон
французского одеколона.

Сразу вспоминается "Граф Нулин" Пушкина, где также
описывается содержимое чемоданов графа:

С запасом фраков и жилетов,
Шляп, вееров, плащей, корсетов,
Булавок, запонок, лорнетов,
Цветных платков, а jour,
С ужасной книжкою Гизота,
С тетрадью злых карикатур,
С Романом новым Вальтер-Скотта...

Фрагменты текстов ХХ в. строятся порой как целые блоки,
каскады цитат. Таков, например, знаменитый фрагмент из "Школы
для дураков" Саши Соколова: "И тогда некий речной кок дал ему
книгу: на, читай. И сквозь толщу тощих игл, орошая бледный мох,
град запрядал и запрыгал, как серебряный горох. Потом еще: я
приближался к месту моего назначения - все было мрак и вихорь.
Когда дым рассеялся, на площадке никого не было, но по берегу
реки шел Бураго, инженер, носки его трепал ветер. Я говорю
только одно, генерал: Что, Маша грибы собирала? Я часто гибель
возвещал одною пушкой вестовою. В начале июля, в чрезвычайно
жаркое лето, под вечер, один молодой человек". По-видимому,
здесь интертекстуальной моделью является упражнение по русскому
языку в учебнике, которое также могло представлять собой коллаж
цитат.
В заключение рассмотрим И. стихотворение Б. Л. Пастернака
"Гамлет". Напомним его:

Гул затих. Я вышел на подмостки,
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далеком отголоске,
Что случится на моем веку.

На меня наставлен сумрак ночи
Тысячью биноклей на оси.
Если только можно, Авва Отче,
Чашу эту мимо пронеси.

Но продуман распорядок действий
И неотвратим конец пути.
Я один. Все тонет в фарисействе.
Жизнь прожить - не поле перейти.

Здесь прежде всего метрическая цитата: 5-стопный хорей,
которым написано стихотворение, в русской поэзии однозначно
указывает на первое стихотворение, написанное этим размером, -
"Выхожу один я на дорогу" Лермонтова с характерным для него
"статическим мотивом жизни, противопоставленным динамическому
мотиву пути, с характерным глаголом движения в первой строке"
(К. Ф. Тарановский); в конце своего стихотворения Пастернак
даже обобщает эту тему в пословице "Жизнь прожить - не поле
перейти". Но стихотворение содержит в себе некую загадку. С
одной стороны, ясно, что лирическое Я отождествляет себя с
Иисусом: здесь почти дословно цитируются слова из знаменитого
"моления о чаше": "И отошед немного, пал на лице Свое молился и
говорил: Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия;
впрочем не как Я хочу, но как Ты" [Мф. 26:39]. Но почему же
тогда стихотворение называется "Гамлет"? Как принц датский
связан со Спасителем? Ответ неожиданный: через Эдипов
комплекс (см.). И Гамлет, и Иисус выполняют волю отца,
только Гамлет должен отомстить за отца, а Иисус отдать свою
жизнь за Отца и всех людей. Иисус в минуту отчаяния напомнил
поэту вечно сомневающегося и отчаивающегося Гамлета. Отсюда и
образ Лермонтова - "русского Гамлета". Поэт - как Иисус, отдает
свою жизнь за искусство, но в минуту отчаяния, он, как Гамлет,
пытается отсрочить неминуемое, причем все это происходит на
сцене, которая является моделью жизни-спектакля, где все уже
заранее известно до конца. Таков, по-видимому, смысл этого
сложного Л.

Лит.:

Тынянов Ю. Н. Достоевский и Гоголь (К теории пародии) //
Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. - М., 1977.
Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. - М., 1989.
Ямпольский И.Б. Память Тиресия: Интертекстуальвость и
кинематограф. - М., 1993.

ИНТИМИЗАЦИЯ

- философская теория процесса восприятия информации,
которая представляет получателя и источник информации как
совершенно различные по образу мыслей и чувств сознания.
Концепция И. родилась под влиянием культурологических идей Ю.
М. Лотмана и М. М. Бахтина.
Знание о другом человеке интимизируется в том случае,
когда другой в глазах получателя информации разусредняется, то
есть становится не просто безликим источником информации, но и
ее равноценным производителем (см. также диалогитеское
слово), когда другой становится не таким, как "другие",
когда мы ценим не только свою оценку другого, но его оценку
себя и других вещей и объектов, которые в этом случае как бы
одушевляются, получают статус событийности.
Автор этой концепции, петербургский философ Борис Шифрин
вот что пишет по этому поводу:
"И. - это некое преображение мира, когда ставится под
вопрос его одинаковость для всех. Так же как любая масса
искривляет пространство и по-своему изменяет его геометрию, так
наличие другого человека, который как-то относится к жизни,
воспринимает свою явь, должно настолько преображать мир, что
возникает чувство расширения, когда становится непонятным, кто
субъект постижения нового бытия, кто инструмент для этого
постижения, а кто - само это бытие" (подобно тому как это
происходит в мифе (см.).
Другими словами, как в квантовой философии Вернера
Гейзенберга (см. принцип дополннтелъности) присутствие
экспериментатора в эксперименте влияет на результат
эксперимента, так в жизни человека появление в его актуальном
пространстве (см.) другого человека, "чужого сознания",
расподобляет процесс потребления информации, который теперь
будет учитывать это новое появившееся сознание, активно влиять
на него и подвергаться его влиянию.
В процессе И. участвуют всегда "трое": воспринимающее
сознание, деобъективизированный объект восприятия и то, что он
воспринимает, нечто третье; это может быть созерцанием цветка,
чтением книги, заглядыванием в окно, - в нечто другое, чем то,
что видит первое сознание. То, что наблюдается этим другим, как
правило, неизвестно, оно лишь подает некие мистические сигналы
того, что с этим другим сознанием происходит нечто, возможно,
чрезвычайно важное. Приобщение к этому важному другого и есть
И.

В ее непостижимом взоре,
Жизнь обнажающем до дна,
Такое слышалось горе,
Такая страсти глубина...
(Ф. И. Тютчев)

Какое именно горе и какая глубина, понять не дано, дано
лишь заглянуть на мгновение.
И. превращает вещь (книгу, окно, дверь, зеркало, картину -
все пространства-посредники-медиаторы) в событие (см.).
Поэтому И. противоположна остранению (см. также
формальная школа), которое, наоборот, превращает событие
в вещь: во втором томе "Войны и мира" Л.Н. Толстого Наташа
Ростова смотрит в театре оперу, и все, что происходит на сцене,
деинтимизируется для нее, приобретает статус конгломерата
непонятвых и ненужных вещей.
Противоположный пример - И. в фильмах Андрея Тарковского,
особенно в "Зеркале", например в сцене, когда мальчик читает
поданную ему незнакомой дамой. которая потом исчезает, книгу.
При этом важно, что часть зрителей знает, а часть не знает (как
сам мальчик-герой), что это письмо Пушкина к Чаадаеву, в
котором идет речь о судьбе России, и зритель не понимает, как
именно воспринимает мальчик этот текст, читающий его
сбивающмся, ломким голосом подростка, едва ли не по слогам. Но
в этот момент и зрители, и герой понимают, что происходит нечто
чрезвычайно значительное.
Человек не может все время жить в ситуации И., иначе он
сойдет с ума. Это хорошо понимал Толстой, который был
полновластным хозяином своих героев и, как хороший хозяин,
хотел, чтобы его герои жили нормальной здоровой жизнью. Такой
жизнью совершенно не в состоянии жить герои Достоевского,
которые находятся в состоянии тотальной взаимной И., поэтому им
все время плохо, так как нельзя жить с содранной кожей.
И. и противоположный ей механизм - объектизация суть два
механизма, регулирующих ценностную шкалу в человеческой
экзистенции и в культурном самопознании.

Лит.:

Шифрин Б. Интимизация в культуре // Даугава. - Рига,
1989. - No 8.
Лотман Ю.М. Феномен культуры // Лотман Ю. М. Избр.
статьи. В 3 тт. - Таллинн, 1992. - Т. 1.
Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. - М., 1963.

ИСТИНА

- одна из основных категорий любой философской системы.
Наиболее простое понимание этой категории в ХХ в.
исповедовал логический позитивизм: И. - это соответствие
высказывания реальности. Высказывание является истинным
тогда и только тогда, когда соответствующее положение дел имеет
место. Критерием И. в логическом позитивизме (как и в
марксизме) являлась практика, а точнее, проверка, сверка
высказывания с реальностью - верификация (см.
верификационизм).
В системе американского прагматизма (см.) под И.
понимается такое положение дел, которое является наиболее
успешным, общественно полезным (Уильям Джеймс). Истина - это
"организующая форма человеческого опыта" (А. А. Богданов,
русский прагматист, известный больше по той критике, которой
удостоил его будущий вождь мирового пролетариата в книге
"Материализм и эмпириокритицизм").
Поскольку успешность и полезность нуждаются в проверке, то
прагматическая И. тоже верифицируется.
В системе французского и немецкого экзистенциализма
(см.) под И. понимается "истинное бытие", то есть И.
тождественна открытому бытию, экзистенции. За И. необходимо
бороться; чтобы "пребывать в истине", личность должна сделать
экзистенциальный выбор, каким бы тяжелым он ни был. В годы
оккупации экзистенциалисты считали истинным выбором
Сопротивление, а ложным - коллаборационизм. Поскольку
экзистенциализм чрезвычайно сильно повернут этически, то можно
сказать, что И. в нем тождественна добру. (Ср. о
логико-позитивистском, прагматистском и экзистенциалистском
понимании И. в ст. детектив).
Наиболее сложным образом И. понимается феноменологией
(см.). Для Гуссерля И. - это "структура акта сознания, которая
создает возможность усмотрения положения дел так, как оно есть,
то есть возможность тождества (адеквации) мыслимого и
созерцаемого". Критерий И. - не проверка, а сам процесс
переживания этого тождества.
Но вернемся к логико-философскому пониманию И. Людвиг
Витгенштейн в "Логико-философском трактате" писал, что
истинными или ложными могут быть только высказывания
естественных наук, так как только они подвержены верификации.
Логически необходимые И. Витгенштейн считал тавтологиями (А =
А; если А, то А; если А, то не верно, что не А и т. п.).
Витгенштейн полагал, что подобные И. ничего не говорят о мире.
Философские же, метафизические высказывания Витгенштейн считал
просто бессмысленными, так как их нельзя подвергнуть
верификации. Например, "бытие определяет сознание" или "свобода
- зто осознанная необходимость".
Кроме необходимых логически И., могут быть прагматические
И. (см. прагматика, эгоцентрические слова). Это такие
выражения, как "Я здесь" - они всегда истинны, так как
произносятся в момент говорения говорящим (Я), находящимся там,
откуда он говорит (здесь) (ср. пространство).
Но бывают и прагматически ложные высказывания, такие,
например, как "Я сейчас сплю".
Очень часто И. вообще обусловлены прагматически. Такие И.
Уиллард Куайн называл "невечными". Например, высказывание
"Нынешний король Франции лыс" могло быть истинным или ложным до
того, как Франция стала республикой в 1871 г., в зависимости от
того, лыс ли был король Франции в момент произнесения этого
высказывания. После падения монархии во Франции эта фраза
лишилась истинностного значения.
После кризиса логического потизивизма в 1930-е гг.
аналитиеская философия подвергла критике понятие И. как
соответствия высказывания истинному положению вещей. Большую
роль здесь сыграли работы позднего Витгенштейна и теория
речевых актов Дж. Остина и Дж. Серля, показавшие, что
большинство высказываний в естественной речевой деятельности
вообще не имеют в виду ни И., ни ложь.
Это вопросы ("Можно войти?"), приказы ("Руки вверх!"),
молитвы, восклицания - все то, что Витгенштейн назвал
языковыми играми (см.). Не обладают истинностным
значением также так называемые контрфактические высказывания
типа "Если не будет дождя, мы пойдем гулять".
Кризис понятия И. углубился тем, что в орбиту
логико-философских исследований был вовлечен художественный
вымысел (см. философии вымысла). Ранее эти высказывания
вообще не рассматривались как не имеющие отношения к проблеме
И. Но благодаря исследованиям Дж. Вудса, Д. Льюса, Л. Линского,
Дж. Серля было показано, что с вымышленными высказываниями все
не так просто. Высказывания внутри художественного контекста
могут делиться на истинные или ложные, но их истинность или
ложность будет фиксирована только в контексте этих
художественных текстов. Например, тот факт, что Шерлок Холмс
курил трубку, будет И. в художественном мире рассказов
Конан-Дойля о Холмсе, а высказывание "Шерлок был лыс" в этом
контексте, скорее всего, ложно.
Но культурная идеология ХХ в. была такова, что текст и
реальность часто менялись местами. Если рассматривать такой
феномен, как виртуальные реальности в широком смысле (см.), то
понятие И. к нему вообще неприменимо.
Если текст в эстетике и ряде философских направлений ХХ в.
(см. абсолютный идеализм, аналитическая философия,
феноменология, постструктурализм, постмодернизм, философия
текста) являлся более фундаментальным понятием по сравнению
с реальностью, то понимание И. предельно усложнялось. Кто
объяснит психотику, находящемуся в состоянии параноидального
бреда, что его картина мира ложна (см. психоз)? Это
может попытаться сделать психотерапевт. Но самые последние
психотерапевтические системы, например трансперсональная
психология (см.), оперируют высказываниями, которые
делаются пациентами в измененном состоянии сознания - под
воздействием ЛСД или холотропного дыхания, и эти высказывания,
на первый взгляд, не отличаются от бреда параноика. Больные
сообщают сведения о травмах рождения (см.) или о тех
травмах, которые они получили еще во внутриутробном состоянии
или даже в других воплощениях. Тем не менее, в соответствии с
закономерностями классического психоанализа, пережитая
вторично, выведенная на поверхность травма ведет к
выздоровлению или стойкой ремиссии, что, по отчетам основателя
трансперсональной психологии С. Грофа, происходит достаточно
часто. Стало быть, пациентам удалось в глубинах своего
бессознательного выкопать И.
Плюралистическую неразбериху вокруг понятия И. во многом
преодолела семантика возможных миров - направление
логической семантики, которое рассматривает возможную И.
как И. в одном возможном мире и необходимую И. как И. во всех
возможных мирах.
Однако в философии постмодериизма понятие И. вновь
теряется в общей культурно-игровой атмосфере этого направления,
где каждое высказывание амбивалентно: оно и истинно, и ложно в
зависимости от того, кто и при каких обстоятельствах его
высказывает. Так, в романе М. Павича "Хазарский словарь"
(см.) каждая из трех версий того, какую веру приняли
хазары в конце IХ века, противоречит остальным: православные
утверждают, что хазары приняли христианство; мусульмане
считают, что хазары приняли ислам; а евреи - что иудаизм. В
постмодернистском романе Набокова "Бледный огонь" (см.)
остается так и не выясненным истинный статус главного героя -
действительно ли он эмигрировавший король северный страны и все
его свидетельства - И. или же он просто умалишенный.

В постмодернистском мире очень нелегко жить, но важно хотя
бы созвавать, что именно в этом мире мы сейчас живем.

Лит.:

Мельвиль Ю.К. Прагматизм // Современная зарубежная
философия: Словарь. - М., 1991.
Витгенштейн Л. Логико-философский трютат. - М., 1958.
Остин Дж. Слово как действие // Новое в зарубежной
лингвистике. Теория речевых актов. - М., 1986. - Вып. 17.
Льюиз Д. Истина в вымысле // Возможные миры и виртуальные
реальности. - М., 1998 (в печати).
Гроф С. За пределами мозга: Рождение, смерть и
трансценденция в психотерапии. - М., 1992.
Хинтикка Я. Логико-эпистемологические исследования. - М.,
1980.