Нибур Р.X. Христос и культура

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава VII. «Заключительный ненаучный постскриптум»

4. Свобода в зависимости

В нашем историческом настоящем мы принимаем индивидуальные решения свободно и с верой, однако мы не принимаем их независимо и без участия разума.
Мы принимаем их свободно, поскольку мы должны выбирать. Мы не свободны не делать этого. Выбор присутствует и в нашем решении повременить, прежде чем избрать линию поведения; и в решении не ввязываться в действие, а остаться наблюдателем; и в согласии принять некий авторитет, который будет руководить всеми нашими малыми решениями. И все же, хотя мы делаем наш выбор свободно, мы не свободны, ибо реализуем нашу свободу в гуще тех сил и ценностей, которые мы не выбирали, но с которыми связаны. До того как мы избрали жизнь, мы были избраны для существования, нам было предопределено полюбить жизнь как ценность. Мы не выбирали существование в его человеческой форме, но были избраны членами человеческого сообщества. Мы не выбирали того, чтобы быть скорее существами разумными, чем жить согласно инстинкту, — а мыслим просто потому, что должны. Мы не выбирали времени и места нашего настоящего — нас избрали, чтобы в этот час мы заступили на этот пост для караула или для битвы. Мы не выбирали участь существ социальных, безмерно зависимых от своих собратьев, как не выбирали и свою культуру — мы пришли к самосознанию в обществе и в установившемся порядке человеческой деятельности. Все это — жизнь, человечество, разум, общество и культура — не только силы, но и ценности, блага, к которым мы привязаны неизбежным чувством любви. Мы не можем, это верно, строить на них свою жизнь в несвободе. Даже для того чтобы жить, требуется наше согласие; мы продолжаем оставаться людьми только в условиях непрерывного выбора; мы неразумны, если не укрепляем наш разум, не социальны без обязанностей перед ближними: невозможно, чтобы мы «были в порядке» здесь и теперь, если не прилагаем к этому усилий. Однако везде присутствует выбор, предшествующий нашему собственному, и мы живем в зависимости от него, принимая собственные малые решения среди того, что является благом для жизни, разума и общества.
Мы принимаем наши свободные решения не только в этой зависимости от истоков, которые нам неподвластны, но и в зависимости от последствий, которые нами не контролируются. История нашей культуры предлагает тьму иллюстраций этой зависимости нашей свободы от последствий, которые мы не

205

избираем. Решение Колумба плыть на Запад, решение Лютера осудить торговлю индульгенциями, решение американского конгресса объявить о независимости колоний - все эти решения принимались без какого-либо предвидения далеко идущих последствий этих событий или стремления к ним. Несомненно, точно так же обстоит дело и со всеми великими общественными и малыми личностными выборами, совершаемыми в данный момент. Какие реакции и какие решения со стороны других вызовет тот или иной наш выбор, какое переплетение естественных и нравственных процессов вызовет наше решение вступить, к примеру, в законный брак или встать на защиту подвергшейся агрессии нации, мы не можем ни знать, ни планировать. Мы выбираем, но мы и подвержены множеству выборов, сделанных не нами.
В этой акзистенциальной ситуации зависимой свободы мы в первую очередь должны быть озабочены не тем, следует ли нам принимать решения в согласии с разумом или с верой, но следует ли это делать с разумным неверием или с разумной верой. В неверии мы будем решать как люди, чье существование зависит от ненадежного случая. Мы будем думать, что были случайно «заброшены в существование», что случайно как индивиды очутились именно в данном, особом «здесь» и «теперь», устроенном именно так, а не иначе. По случайности мы люди, а не звери, и случайно наделены разумом. Когда мы размышляем о принимаемых нами решениях в таком контексте, элемент случая вторгается в само содержание нашего выбора, и особый вид произвольной свободы настоящего момента утверждается в нашем атеистическом экзистенциализме. Следует ли отшвырнуть жизнь, которая была подброшена нам, жениться или не жениться, бороться или быть непротивленцем — все это вопросы, которые свободная атеистическая экзистенциальная личность решает в пустоте, просто делая тот или иной выбор, т.е.произвольно.
Есть и иная возможность.— осуществлять выбор и рассуждать в вере. Хотя мы говорим об этом как о возможности, которую выбираем, при вдумчивом рассмотрении становится ясно, что даже в большей степени, чем жизнь и разум, это — сила и ценность, для которых мы были избраны. Это благо, с которым мы должны согласиться, его обрести и крепко за него держаться; это не есть нечто нами произведенное и избранное нами независимо и свободно. Что это за вера, для которой мы были избраны и в которой мы обязаны принимать наши малые решения?
Когда Кьеркегор рассматривал веру, он подчеркивал, что вера — страсть внутреннего мира, что она объективно нена-

206

дежна, что она есть нечто непознаваемое, имеющее отношение к абсурду. Следуя методу, избранному нами раньше, мы можем попытаться как принять его утверждения, так и отвергнуть их, сказав, что вера есть внутренняя страсть, как удостоверенная субъективно, так и объективно неопределенная; что она есть отношение к иррациональному, делающее возможным рассуждение в бытии. Внутренняя страсть, которую мы обнаруживаем в вере, есть та напряженность преданности, которой мы прилепляемся не к самим себе, но к другому, без кого наша жизнь теряет смысл. Везде, где есть преданность, там есть эта страсть, с ее ответной значимостью для личности. Всякий, кто выступает в роли поборника дела, будь он рационалист или националист, предает присутствие этой внутренней страсти, когда принцип, которому он привержен, подвергается нападкам. Вера в этом смысле предшествует всем рассуждениям, ибо без упомянутого «дела» - будь то истина, жизнь или разум - мы не рассуждаем. Когда мы говорим, что живем верой и решаем в вере, то подразумеваем под этим по крайней мере то, что живем внутренней привязанностью к объекту преданности. Но вера — это не просто преданность, это есть также и доверие. Это уверенность в объекте внутренней страсти, обнадеженность в том, что наше «дело» нас не обманет и не подведет. Конечно, эта обнадеженность сочетается со своего рода объективной неопределенностью, однако верой она становится не от неопределенности. Утверждать это значило бы уподобиться моралисту, определяющему долг как поведение, направленное против собственных склонностей. Я не могу быть уверен в том, что долг есть долг, пока не встречу сопротивления со стороны склонности; и я не могу быть уверен в степени своего доверия, прежде чем оно обнаружится в присутствии объективной неопределенности. Однако осознание мной того факта, что я доверяю, может быть обратно пропорционально реальности моего доверия. Я в большей степени осознаю, что действую, исходя из доверия, когда вверяю свое состояние незнакомому человеку, чем когда я вверяю его солидному банку. Дело не том, что в последнем случае мое доверие меньше, ведь и здесь я рассчитываю на нечто, не являющееся объективным, а именно на преданность, на надежность субъектов, людей, связанных друг с другом обещанием.
Поэтому здесь присутствуют две составные части веры — преданность и доверие, которые связаны друг с другом взаимными отношениями. Я доверяю преданному мне другому и я предан другому, достойному доверия. Но все же здесь присут-

207

ствует иной момент. Действовать в вере означает также действовать в преданности всем, кто предан тому делу, которому предан я, — людям, которым предано это дело. Если это дело зовется истиной, я связан узами преданности с истиной, а также с теми, кто предан истине, и с теми, кому верна истина, кого истина не подведет. Я верен истине, только пребывая верным высказыванию истины всем людям, связанным с ней, однако, и моя уверенность в силе истины неотделима от доверия всем моим товарищам, связанным с ее делом. Вера — это двойная цепь преданности и доверия, цепь, обвитая вокруг всех членов такого сообщества. Она не исходит просто от субъекта, она создается как доверие через акты преданности со стороны других людей, она возбуждается как преданность делу других, которые преданы этому делу и мне259. Вера существует только в общине верующих, перед лицом трансцендентного дела.
Без доверия и преданности делу и сообществу экзистенциальные личности не могут жить, реализовывать свободу, думать. Все мы, праведные и неправедные, живем верой. Но наша вера лоскутна и причудлива, дела, которым мы преданы, слишком многочисленны, и они противоречат друг другу. Во имя преданности одному мы предаем другое; в нашем недоверии ко всему мы стремимся к малым, не удовлетворяющим удовлетворениям и становимся неверны нашим товарищам.
И здесь является великое иррациональное. Чем является абсурд, входящий в нашу нравственную историю как экзистенциальные личности, если не опосредствованным жизнью, смертью и превосходящими понимание чудесами убеждением, что источник, основание, власть и цель всех вещей, сила, которую мы, неверные и ненадежные, называем судьбой и случаем, верна, явно надежна и явно предана всему тому, что от нее исходит? Что она верна не только верному, но и неверному, достойна доверия не только верного, но и неверного? Для метафизического мышления иррациональным является воплощение невоплотимого, внедрение абсолютного во время. Но для экзистенциального, субъективного, находящегося в процессе принятия решений это не абсурд. Что здесь иррационально, так это возникновение веры в верность Бога через распятие, через предательство Им Иисуса Христа, бывшего бесконечно преданным Ему. Мы замечаем не только то, что вера Иисуса Христа в верность Творца противоречит всем нашим рациональным счетам, основанным на сознании того, что мы были обмануты в жизни, что надежды, которые она давала, не сбылись, что отныне мы должны ждать не только нарушения соглашений меж-

208

ду людьми, но и того, что у нас будет отнято все, что было дано и что мы почитали самым для нас дорогим, что полагаться мы можем лишь на случай и наши шансы невелики. И вот еще большая иррациональность: человека, рассуждавшего по-иному, полагавшегося на верность Бога всем обещаниям, которые были Им даны жизни, бывшего верным всем тем, кому, как он полагал, верен Бог, должен был постичь столь позорный конец, что и всякого из нас; но вследствие этого к жизйи вызвана и наша вера в Бога его веры. Дело не в том, чтобы поверить некоторым людям и писаниям, утверждающим, что Бог воскресил его на третий день. Мы доверяем Богу веры не потому, что верим в надежность некоторых писаний. И все же наше убеждение состоит в том, что Бог верен, что Он был верен Иисусу Христу, бывшему преданным Ему и своим ближним; что Христос был воскрешен из мертвых; и что как верна Сила, так же сильна верность Христа; что мы обращаемся со словами «Отче наш» к тому, что избрало нас к жизни, к смерти и к наследованию жизни за ее пределами.
Эта вера была внедрена в нашу историю, в нашу культуру, в нашу церковь, в нашу человеческую общность через эту личность и это событие. Теперь, когда через них вера возникла в нас, мы понимаем, что она была всегда, что без нее мы никогда бы не существовали, что верность есть моральная основа всего. И все же без происшедшего в истории воплощения этой веры в Иисусе Христе мы пропали бы в безверии. Какданная историческая реальность нашей человеческой истории он — краеугольный камень нашего созидания и камень преткновения безверия. Он просто есть, со своей верой и со своим сотворением веры.
Мы рассуждаем на основе этой веры; и многое, бывшее непостижимым на основе безверия или веры в малых богов, не достойных доверия, предстало теперь в ярком свете. Выходя далеко за пределы религиозных групп, которые стремятся сделать веру высказанной до конца в исповеданиях, вера закладывает основу нашего мышления в культуре, как и основу наших усилий установить разумную справедливость и политический порядок, наших попыток истолковать прекрасное и истинное. Но она формирует не единственную основу, ибо наша вера, наша преданность, наше доверие малы и мы непрерывно впадаем в безверие - даже там, где вера одержала определенную победу над нашим мышлением. И в этой вере мы стараемся делать выбор в нашем экзистенциальном настоящем, сознавая, что степень этой веры настолько ограничена, что постоянно соединяем ее утверждения с отрицаниями. Но в своей вере в верность Бога мы рассчитываем, что нас

209

поправит, простит и дополнит товарищество как верных, так и многих других, кому Он верен, хотя они Его отвергают.
Принимать решения в вере — значит принимать их, зная, что ни отдельный человек, ни группа людей, ни целая историческая эпоха не есть церковь, но что существует церковь веры, на которую мы полагаемся и в которой мы совершаем нашу частичную, относительную работу. Это значит также принимать решения, зная и то, что Христос воскрешен из мертвых и является не только главой этой церкви, но и Спасителем мира. Это значит принимать решения, зная, что мир культуры — достижение человека — существует внутри мира благодати — Царства Божия.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел культурология