Лосев А.Ф. Эстетика Возрождения

ОГЛАВЛЕНИЕ

МОДИФИЦИРОВАННОЕ ВОЗРОЖДЕНИЕ (Поздний Ренессанс, или начало разложения Ренессанса)

Глава первая. ПРОБЛЕМА МОДИФИЦИРОВАННОГО ВОЗРОЖДЕНИЯ

Черты самокритики в индивидуалистической эстетике Ренессанса
Уже анализ Высокого Ренессанса достаточно ясно показал нам всю
невозможность базироваться в эту эпоху только на личностно-материальной
основе, только на одной персоналистической изоляции человека. Деятели
Высокого Ренессанса твердо стоят на почве этого персонализма и даже
стараются обосновать последний методами антично-средневекового
неоплатонизма. Они, однако, глубоко чувствуют всю зыбкость и ненадежность
изолированно-человеческого существования. Не удивительно поэтому, что в
эпоху Ренессанса весьма быстро появляются и такие системы мысли, которые
уже прямо хотят выйти за пределы человеческого индивидуализма и пытаются
строить философию и эстетику на внеличностной основе.
Такого рода тенденции обнаруживает, например, весь XVI век.
Модифицированный Ренессанс
Здесь, однако, необходимо ввести один термин, который должен рассеять
всякое недоумение, возникающее в связи с концепцией разложения Ренессанса.
Дело в том, что критическое отношение к артистическому индивидуализму,
которым пронизана вся эстетика Ренессанса, встречается в эту эпоху
настолько часто и, можно сказать, решительно на всех ступенях ее развития,
что может возникнуть вопрос: да можно ли вообще называть разложением или
колебанием возрожденческой эстетики то обстоятельство, что выдвигаемый ею
индивидуум не только прочен и устойчив, но часто и не прочен, и не
устойчив, и как бы критикует сам же себя? Ведь такого рода неуверенность в
понимании артистического человеческого индивидуума как основного первоначала
мы находили еще у таких гениальных художников Ренессанса, прославленных на
весь мир, как Боттичелли, Микеланджело или Леонардо. Получается,
следовательно, что эстетика Ренессанса только и знала, что колебалась, и
нигде не могла найти для себя прочного и окончательного выражения.
На это нужно сказать, что, во-первых, в таком колеблющемся характере
Ренессанса для историка нет ровно ничего неожиданного или странного. Ведь
все вообще исторические эпохи являются переходными, и все вообще
исторические эпохи вечно колеблются; никакая их кажущаяся принципиальная
устойчивость не может помешать историку находить в них также и постоянную
изменчивость. Во-вторых, артистический человеческий индивидуум как принцип
имеет гораздо больше оснований быть поколебленным, чем исходные принципы
других эпох и культур. Ведь совершенно ясно, и это было ясно с самого
начала, что изолированный человеческий индивидуум вовсе не является такой уж
твердой и надежной основой для культурного строительства. Природа, как она
трактовалась в античности, или монотеистическое божество, как оно
трактовалось в средние века, были гораздо более мощными основами. И
невозможно не заметить, как эти мощные основы находились постоянно в
движении, как они постепенно менялись и как они наряду с полной верой в себя
постоянно порождали и скептицизм, и даже полное неверие в себя.
Однако, в-третьих, нужно, конечно, прислушаться к тем возражениям,
которые раздаются по поводу неуверенности возрожденческого индивидуума в
самом себе и по поводу той его самокритики, которая с самого начала имелась
в эпоху Ренессанса. Петрарка, во всяко м случае, человек Нового времени и
гуманист от начала и до конца. И тем не менее уже ему принадлежат стихи,
полные отчаяния, полные недоверия к себе и к жизни и выдвигающие на первый
план противоречивость жизни и мысли, и противоречивость не только общую или
принципиальную, но противоречивость мучительную и доходящую до полного
отчаяния.
И это только еще XIV век. Поэтому, пожалуй, правильнее будет считать все
такого рода неустойчивые моменты возрожденческого индивидуализма не просто
его колебанием, разложением или самокритикой, но скорее некоторого рода
модификациями возрожденческой эсте тики. Это модифицированный Ренессанс.
Этот термин мы берем из общей эстетики. Ведь эстетика является наукой не
только о красоте или о прекрасных выразительных формах, но и о таких
выразительных формах, в которых красота вовсе не выдвигается на первый план.
Красота есть результат определенного рода соотношения общего и
единичного, а именно результат их полного совпадения, доходящего до
неразличимости. Но имеются ведь и другие формы соотношения общего и
единичного. Безобразное, например, есть тоже эстетическая категория не в
меньшей степени, чем прекрасное. В эстетике анализируются такие категории,
как возвышенное и низменное, трагическое и комическое, ироническое и
наивное, гротеск, бурлеск и пр. Все эти категории в эстетике часто называют
эстетическими модификациями. Нам кажется, что термин "модификация" с
большим удобством может быть использован при обрисовке также и эстетики
Ренессанса. Будем считать основным принципом эстетики Ренессанса, как мы это
проводим во всей нашей книге, артистический человече ский индивидуализм и
вырастающий на этой почве гуманистически-неоплатонический или
неоплатонически-гуманистический первопринцип. Но теперь допустим, что в
эпоху Ренессанса существовали и многочисленные модификации такого принципа.
Формально это явление можно считать тем или другим колебанием эстетики
Ренессанса, той или иной ее тенденцией к разложению, той или иной ее формой
самокритики. Для нас же этот вопрос является вопросом исключительно только
терминологическим. Если кто-нибудь станет считать маньеризм не тенденцией
Ренессанса к разложению, а самим Ренессансом, только взятым в определенном
отношении, мы ровно ничего против этого не имеем. Как доказывают некоторые
искусствоведы, маньеризм пронизывает собою решительно всю возрожденческую
эстетику. Н о в таком случае это вовсе не разложение Ренессанса, а просто
известного рода его модификация, давшая свою собственную эстетику, т.е. свою
теорию, имеющую полное право на существование наряду с возрожденческим
искусством, величавым, спокойным, полным гармонии и всякой естественности,
включая естественность человеческого тела.
Выше мы сказали, что личностно-материальный артистизм превращался у
многих прославленных художников Ренессанса в очень неуверенное и слабое
сознание, доходящее до отчаяния, полное самокритики и трагизма. Почему все
эти явления надо считать обязательно возрожденческим разложением? Ренессанс
вырос на артистическом индивидуализме. Но, например, в гелиоцентрической
системе Коперника нет ничего ни индивидуалистического, ни артистического.
Только с известным усилием мысли можно говорить, что в коперниканстве
восторжествовала интеллектуальная сторона человеческого субъекта, и тогда
индивидуалистическая основа Ренессанса как будто окажется нетронутой. Однако
ясно, что при таком понимании коперниканства лучше называть его не
разложением Ренессанса, а определенного рода его модификацией. Также и
Бруно не столько восхваляет человеческую личность, сколько растворяет ее в
своей пантеистической Вселенной. И почему же это есть разложение Ренессанса?
И Коперник и Бруно - самые настоящие возрожденцы. Но конечно, это н е
Николай Кузанский, не Платоновская академия во Флоренции, не Боттичелли, не
Микеланджело, не Рафаэль. В таком случае оба течения мысли,
математически-космографическое и пантеистическое, в сравнении с нетронутым
артистическим индивидуализмом Ренессанса
можно будет на равных правах считать как отклонениями от основного
принципа возрожденческой эстетики, так и особого рода модификациями эстетики
Ренессанса. Повторяем, для нас здесь вся проблема заключается не в существе
Ренессанса, но в эстетической терминологии, призванной фиксировать это
существо.
Типы эстетики модифицированного Ренессанса
Прежде всего здесь мы находим целое философско-эстетическое и
художественное направление, которое не то чтобы подвергло сомнению самый
принцип персоналистского неоплатонизма, но уже поставило вопрос о реализации
идеи в материи, в то время как раньше это
вовсе не было вопросом, а было непосредственной данностью; вопрос же
заключался только в том, как описать и изобразить эту данность. В стиле этой
проблематики изолированно ощущаемых идей и материи, воссоединяемых только в
результате напряженной рефлексии , движется все направление так называемого
маньеризма.
Тут же, однако, наступили и другие, более радикальные времена. Вдруг
обозначилась потребность трактовать весь возрожденческий
личностно-материальный мир совсем без всякой опоры на категорию личности,
трактовать внеличностно, а тем самым, значит, и безлично. Но поскольку
изгнание личностного начала отнюдь не сразу превращало мир в бездушный
механизм, то еще долгое время мир трактовался вполне одушевленно, хотя и
внеличностно. В общем это был тот мир, который проповедовался в итальянском
пантеизме XVI в.
Но и такой одушевленный и внеличностный мир отнюдь не сразу получил для
себя всеобщую и непротиворечивую значимость. Целый ряд итальянских
пантеистов этого времени все еще никак не могли отказаться от личностных
моментов как на вершине своей философско-эстетической системы, так и в ее
нижних областях. Конечно, здесь проповедовался все тот же типичный для всего
Ренессанса неоплатонизм в своем теперь уже внеличностном построении. Но
многие пантеисты этого времени увенчивали свою внеличностную неоплатониче
скую систему вполне личным божеством, и даже создателем мира. Здесь это
выглядело, конечно, как весьма резкое противоречие. Но противоречием была
также и вводимая этими мыслителями обязательная опора на чувственный опыт и
эксперимент, которые напрашивались сами собою ввиду прогрессировавшего в те
времена математического естествознания. Из пантеистов XVI в. всех этих
противоречий избежал, может быть, только Джордано Бруно, у которого нет ни
личного творца мира, ни изолированного чувственного опыта, а вес ь
неоплатонизм приобретает небывало монистическую форму, и притом, конечно,
внеличностную. Философско-эстетическая система Бруно благодаря этому
оказалась еще более ярким примером возрожденческого упадка и тем самым
зарождения уже новых, отнюдь не возрожденческих систем философии, эстетики
и естествознания.
В сущности говоря, также и система Фрэнсиса Бэкона отличается теми же
противоречиями, что и итальянский пантеизм XVI в. Но неоплатонизм Бэкона
принял уже совсем захудалые и местами едва заметные формы, а его опора на
чувственность, в общем довольно близкая к Ренессансу, порою достигала уже
совсем не возрожденческих форм, когда у него проповедовался тщательно
проводимый индуктивный метод и научно-техническое осуществление разного рода
астрологических, алхимических и вообще магических мечтаний.

Все это говорило у Бэкона о наступлении новых времен с их новой философией и
эстетикой, а также и с их новой наукой и техникой. Ренессанс шел здесь
весьма заметно на убыль. Рассмотрим эти явления несколько подробнее.