Лосев А.Ф. Эстетика Возрождения

ОГЛАВЛЕНИЕ

ФИЛОСОФСКО-ЭСТЕТИЧЕСКАЯ ОСНОВА ВЫСОКОГО ВОЗРОЖДЕНИЯ

Глава пятая. ГУМАНИСТИЧЕСКАЯ
НАПРАВЛЕННОСТЬ ВОЗРОЖДЕНИЯ

Единство противоположностей неоплатонизма и гуманизма
Сейчас мы подошли к тому пределу нашего исследования, когда уже пора
заговорить не только о неоплатонизме, но и о гуманизме. Выше (с. 109) мы
условились понимать под гуманизмом ту практическую направленность
Ренессанса, которая наравне с неоплатонической теорией весьма властно и с
большим темпераментом говорила специально о человеческой морали, о
прогрессирующей общественности и о разного рода научных, художественных и
педагогических тенденциях осознавшей себя человеческой личности, и притом
осознавшей
себя в своей свободе и независимости, а также в своем постоянном
прогрессивном развитии. Эту практическую сторону эстетики и вообще
мировоззрения Ренессанса можно выделять только весьма условно и часто совсем
без надлежащей исторической и логической точности. В науке весьма часто
объявляют гуманистами даже таких коренных неоплатоников, как Николай
Кузанский, Марсилио Фичино или Джордано Бруно, что совершенно правильно.
Только при этом нужно понимать и уметь анализировать то обстоятельство, что
сам возрожденческий неоплатонизм, даже без специальных общественно-личных
теорий, не мог не становиться гуманизмом, поскольку был основан все на том
же артистическом антропоцентризме, который мы формулировали выше (с. 54), в
разделе об основных принципах Ренессанса. Между неоплатонизмом и гуманизмом
в эпоху Ренессанса не только существовало единство, но, можно сказать, даже
и тождество. Чтобы быть гуманизмом, возрожденческому неоплатонизму не надо
было иметь специально какие-нибудь подчеркнуто прогрессивные обще
ственно-личные и вообще практические учения. И чтобы быть неоплатонизмом или
по крайней мере быть близким к нему учением, гуманизму не нужно было
специально базироваться на тех или иных античных или средневековых
разновидностях неоплатонизма. Однако уже
в силу необходимости разделения труда в литературе одни мыслители
Ренессанса были больше неоплатониками, чем специально гуманистами, а другие
были больше гуманистами, чем специально неоплатониками.
Эстетика Ренессанса, вообще говоря, самая причудливая смесь неоплатонизма
и гуманизма, определять которую в отдельных случаях требует весьма немалых
усилий. Поэтому не будет ошибкой, если мы в конечном счете сведем всю
эстетику Ренессанса либо на гуманистический неоплатонизм, либо на
неоплатонический гуманизм. Что же касается отдельных оттенков этой общей
гуманистически-неоплатонической или неоплатонически-гуманистической
эстетики, то оттенков этих в эпоху Ренессанса можно находить бесконечное
количеств о. Остановимся сейчас на обзоре тех возрожденческих мыслителей,
которые в нашей научно-литературной традиции по преимуществу квалифицируются
как гуманисты.
Имена главнейших итальянских гуманистов
Мы ограничимся только их перечислением. Однако следует настаивать на том,
что чисто гуманистическая линия не совпадала с неоплатонической эстетикой,
проникавшей собою весь Ренессанс, а состояла по преимуществу из
общественно-политических, государственных , гражданских, педагогических,
моральных и вообще практических тенденций возрожденческого человека.
Как подлинного начинателя гуманистического движения выставляют обычно
Колюччо Салютати (1331 - 1404), который вырастал все еще на почве
средневекового мировоззрения и, следовательно, какого-то, хотя и в
переносном смысле, платонизма. Но он - передовой общественный деятель,
демократ, противник тирании, установитель строгой, но вполне светской морали
и предначинатель того самого флорентийского образа мышления, который к концу
XV в. расцветет в виде Платоновской академии во Флоренции.
Вслед за Салютати обычно характеризуются еще другие деятели гуманизма,
которые постепенно углубляли идею о самостоятельности, силе и могуществе
человека, оставаясь, впрочем, далеко за пределами какой-нибудь
антицерковности или антирелигиозности. Назовем
Никколо Николи (1365 - 1437), Леонардо Бруни (1374 - 1444), Поджо
Браччолини (1380 - 1459), Джаноццо Манетти (1396 - 1459). Последний в своем
трактате "О достоинстве и великолепии человека" (1452) дает то, что,
пожалуй, можно назвать настоящей гуманистической эстетикой, поскольку здесь
прославляется человеческая личность, и она рассматривается как средоточие
космической красоты, идеальный образец гармонии всего мира. В этом виде
гуманистическая эстетика, несмотря на свою религиозность, уже приобретала х
арактер ереси, которая и была обнаружена тогдашними охранителями
консервативной догматики.
Из гуманистов этого периода итальянской культуры мы уже отметили Лоренцо
Валлу, который прославился своей антипапской деятельностью, проповедью
изящной классической латыни, враждой к школьному аристотелизму и защитой
общественных и народных интересов пер ед лицом тогдашних церковных
злоупотреблений. Однако радикализм Валлы не должен быть преувеличен уже по
одному тому, что его философия и эстетика все-таки оставалась слишком
индивидуалистической и общественно-политические взгляды его выражены не
столь ярко.
Все указанные у нас сейчас имена и философские направления связаны с тем,
что можно назвать ранним итальянским гуманизмом и что относится, вообще
говоря, к началу XV в. Историки литературы отличают от этого периода так
называемый римский гуманизм, который приходится уже на середину XV в. Без
специального исследования трудно в настоящее время сказать, образуют ли
деятели этого римского гуманизма какую-нибудь новую ступень в эстетике
Ренессанса. Однако здесь, несомненно, начальный итальянский гуманизм при
обретал более радикальные формы, отчасти уже выходившие за пределы
Ренессанса в собственном смысле слова. Юлий Помпоний Лег (1428 - 1498) тоже
основал свою гуманистическую Академию в Риме, тоже увлекался утонченной
латынью, тоже считал себя органическим
продолжателем античности, ставил на сцене римские комедии бесцеремонно
светского содержания и, наконец, не гнушался даже языческих культов и
ритуалов. Филиппо Буонаккорси (1437 - 1496), носивший в этой Академии имя
Каллимаха Экпериента, доходил до отрицания бессмертия души и до преклонения
перед Эпикуром, причем этот материализм он соединял с некоторого рода
своеобразным рационализмом. Бартоломео Сакки (1421 - 1481), или Платина,
опять возвращался на пути неоплатонизма, но соединял этот последний с теор
ией гражданских доблестей, сильной личности и монархической
государственности. Смешанный и не вполне продуманный до конца принцип
римского гуманизма приводил к тому, что одни папы преследовали сторонников
этого гуманизма, другие же, наоборот, вполне допускали их свободную
гуманистическую деятельность.
Третий тип итальянского гуманизма XV в. - неаполитанский гуманизм,
связанный с именами Джованни Джовиано Понтано (1429 - 1503) и Томмазо
Гвардати (ок. 1420 - 1475), больше известного под именем Мазуччо из Салерно,
и др. Историки литературы говорят о гора здо большей склонности их к
политике и к языческому материализму. Это совмещалось здесь с большой
общественно-политической отсталостью тогдашнего неаполитанского государства.
Соотношение гуманистической и неоплатонической эстетики в итальянском
Ренессансе
Все эти формы итальянского гуманизма XV в. относятся не столько к истории
эстетики Ренессанса, сколько к общественно-политической атмосфере эстетики.
Гуманисты, несомненно, укрепляли веру в земного человека, хотя почти уже не
пользовались аргументами о божественном человеке, которые на все лады
использовали чистые итальянские неоплатоники. Если понимать гуманизм как
освободительное гражданское направление и как прогрессивную
общественно-политическую теорию, то такого рода практицизм являлся яркой
противоположностью неоплатонической умозрительной эстетики Ренессанса. Но
если этот гуманизм понимать в широком и неопределенном смысле практического
либерализма, то такой гуманизм в Италии в эпоху Ренессанса был решительно
везде. И не по этому признаку нужно
говорить здесь о значении итальянского гуманизма. Но, выдвигая в
итальянском гуманизме XV в. на первый план методы практически-светского
устроения жизни, мы начинаем замечать, что такой гуманизм быстро начинает
перерастать возрожденческие формы мысли. Та к, Ренессанс не был
материализмом, а гуманисты иной раз пробовали переходить на чисто
материалистические позиции, что характерно стало только для последующих
веков. Ренессанс не был язычеством, но некоторые гуманисты заходили довольно
далеко в заигрывании с античной религией. Ренессанс не был проповедью
абсолютной монархии. А некоторые гуманисты тоже слишком далеко заходили со
своим культом сильной личности, граничившим с теорией именно абсолютистской
государственности.
Имея в виду такого рода особенности итальянского гуманизма XV в., мы
можем сказать, что этот гуманизм являлся весьма благоприятной культурной
атмосферой для освобождения светского человека и для культа светской земной
красоты. Однако прямое отношение итальянского гуманизма к истории
возрожденческой эстетики усматривать очень трудно, если не прибегать к
слишком большим историческим натяжкам. Было бы весьма полезно проследить все
формы сближения и расхождения между гуманизмом и неоплатонизмом в период
Ренессанса. Относительно гуманизма мы уже условились, что это есть умственное
движение, вовсе не философско-теоретическое, но скорее
практически-гуманитарное. Ясно, что эти два типа мысли могли как сближаться
между собою, так и расходиться, поскольку каждый из них имел полное право на
свое существование в пределах стихийного роста тогдашнего индивидуализма и
тогдашнего антропоцентризма. Очень важно отметить сейчас пункты полного
сближения этих двух тигров возрожденческой мысли, хотя оба они в одинаковой
ст епени были проявлением растущего индивидуализма и, несмотря ни на какое
расхождение, в своей культурно-исторической значимости представляли собою
одно и то же.
Именно указанный выше Джаноццо Манетти и еще раньше того рассмотренные у
нас флорентийские неоплатоники конца XV в. уже во всяком случае создавали
теорию, в которой очень трудно было различать гуманистические и
платонические элементы. То был в подлинном
смысле слова гуманистический неоплатонизм, одинаково передовой, одинаково
светский, одинаково ученый и совершенно одинаково свободомыслящий.
Это нужно отметить еще и потому, что итальянский гуманизм, взятый как
таковой, отнюдь не был однородным явлением. Проповедуемое им свободомыслие
было совершенно различным. Одно дело - Петрарка, Боккаччо и Колюччо Салютати
в XIV в., другое дело - гражданские и морально-политические деятели
середины XV в., третье - неоплатоническое оформление гуманизма, период уже
упадочный (под влиянием усилившейся контрреформации) - XVI в. в Италии, где
Леонардо да Винчи многие еще продолжают считать безоговорочным гума нистом,
но в котором весьма красочным образом проявились все черты именно
гуманистического упадка.
Таким образом, где сливались и где расходились линии неоплатонической и
гуманистической эстетики, это в настоящее время можно считать достаточно
выясненным, хотя нам и не известно ни одной работы в качестве обобщения
всего по частям достаточно изученного материала.
Наконец, в истории итальянской эстетики XV и частью XVI в. было еще одно
движение, гораздо более могучее и гораздо более яркое, которое имело уже
прямое отношение к эстетике Ренессанса. Представители этого движения были, с
одной стороны, самыми настоящим и неоплатониками порою бессознательно, но
часто и сознательно, а с другой стороны, оказывались до последней глубины
пронизанными идеалами индивидуализма, свободомыслия и гуманизма. Тут-то и
была настоящая итальянская эстетика Ренессанса, правда часто весьма трудная
для формулировки, поскольку такую эстетику можно обнаружить только при
помощи анализа совсем не философских и совсем не научных произведений
итальянского искусства в периоды раннего и Высокого Ренессанса.
Северный гуманизм
а) Совсем другую картину представляет собою северный, и в частности
немецкий, гуманизм. Скажем с самого начала, что немецкий гуманизм, тоже
основанный на стихийном индивидуализме, старался меньше всего проявлять свою
стихийность, а, наоборот, искать в самом человеческом индивидууме пусть
субъективные, но зато категорически необходимые формы жизни личности,
природы и общества. В конце концов это привело к протестантизму, который,
отходя от средневековой церкви, ощутил в человеческом субъекте столь глубок
ие и непререкаемые, столь необходимые и абсолютные категории, которые не
только воспрепятствовали проявлению какого-нибудь анархизма, приключенчества
и вообще светского свободомыслия, но прямо привели к совершенно новой и
небывалой религии, именно к лютеранству или, вообще говоря, к
протестантизму и Реформации.
Отходя от церкви и проклиная католическое духовенство, презирая всякого
рода церковные таинства и обряды, протестанты ни на минуту не отказывались
от христианства и разве только опирались по преимуществу на первые три века
христианской религии, когда еще не было твердо установленных догматов,
твердой церковной администрации, централизации и иерархии. Приходится
поражаться, до какой степени внецерковные протестанты были суровыми
моралистами, строжайшими проповедниками благочестия и противниками всего тог
о, что противоречило их небывало интенсивному субъективистскому
нормативизму. Казалось, что такого рода деятели и мыслители, нашедшие в себе
мужество порвать с тысячелетним католицизмом, должны были играть максимально
передовую роль в тогдашних общественно-политических движениях. Да,
прогрессивная роль их была огромна, и их гуманизм дал великие плоды. И тем
не менее, когда речь заходила о подлинной революции народных масс, даже
только о более свободном мышлении, не прямо нацеленном на защиту
принципиального христианства, протестанты начинали занимать крайне правые позиции,
вплоть до прямого расхождения с идеалами гуманизма и вплоть до отхода от
всякого свободомыслия.
Немецкий протестантизм в отличие от итальянского либерального
индивидуализма постепенно становился очень строгой и неприступной
абстрактной метафизикой, где не было учения о христианских догматах, но зато
были такие субъективные категории, которые исповедовались и проповедовались
часто гораздо более строго, чем это было с догматическим богословием средних
веков. Лютер еще обладал достаточно живыми и яркими
христианско-моралистическими эмоциями и достаточно глубокими
общественно-политическими взглядами.
Мюнцер прямо стал настоящим революционером и погиб как один из вождей
крестьянского антифеодального восстания 1525 г. Кальвин (1509 - 1564)
оказался представителем столь мрачного и моралистически неприступного
христианства, столь аскетического и далекого от живой общественности
пуританства, что даже получил кличку Accusativus - термин, указывающий не
только на определенную грамматическую категорию, но и связанный с понятием
обвинения. Кальвин всех и вся на свете обвинял в недостаточной морали, в
плохом
поведении, в христианском недомыслии. И тут уж не было ни малейшего
намека на какую-нибудь эстетику или искусство. Мрачный пуританизм, исходя из
самых либеральных и даже революционных источников, в конце концов оказался
крайним противником всякого гуманизма и свободомыслия и, можно сказать,
столпом буржуазной реакции. Почти на каждом деятеле Реформации можно
проследить, как первоначальный пламенный взлет духа постепенно переходил в
свою противоположность и завершался какой-то суровой и неподвижной
метафизикой. Уже сам Лютер не захотел участвовать в восстании 1525 г. Его
ближайший друг и соратник Меланхтон, которому принадлежат первые наброски
протестантской теологии, вначале был большим оптимистом и верил во
всепобеждающую силу своих идей, надеясь даже достигнуть соединения церквей.
Но и ему пришлось разочароваться в своем оптимизме, и он умер в полной
безнадежности осуществить свой универсальный реформаторский план.
Это же можно проследить и на тех художниках Реформации, которые вначале
тоже были пламенными сторонниками новой религии, а кончили полным неверием в
свое дело и некоторого рода оцепенелым пессимизмом. О.Бенеш показывает это
на одном из самых ярких представителей немецкого искусства эпохи Реформации
- Л.Кранахе (1472 - 1553). У этого автора мы читаем: "В раннем портрете
молодого человека словно сама модель излучает нежный сияющий свет, сводящий
все контрасты к одному гармоническому живописному целому. В
портрете астронома и математика Иоганнеса Шенера 1529 года суровость,
таящаяся в каждой морщине лица, подчеркнута жестким, ясным, почти
отвлеченным дневным светом. Модели поздних портретов Кранаха не отличаются
ни красотой, ни красочностью, но это люди непреклонной воли.
Такая суровость иногда оборачивалась известной оцепенелостью, как в
некоторых поздних портретах реформатора. Словно живой дух
раннереформационного движения застыл в новом догматизме. Это соответствовало
историческому процессу, происшедшему в действительности. Протестантизм
вступил в свою схоластическую стадию". Прибавим к этому и общее суждение
того же автора: "Протестантизм был неблагоприятен для искусства. Моральные и
этические ценности имели большее значение, чем художественные" (15, 109 -
110). Конечно, это крайность. В немецком протестантизме было очень много
живого, интересного. красивого, ученого или учено-поэтического и самого
передового гуманизма. Скажем несколько слов о тех сторонах немецкого
гуманизма, которые должен принять во внимание всякий историк эстетики.
б) То, что обычно называется ранним немецким гуманизмом, отличалось
некоторыми чертами, которые имеют отношение если не прямо к эстетике, то во
всяком случае к эстетическим и художественным настроениям. Мы не будем здесь
усыпать свое изложение именами, о которых можно читать во всякой истории
немецкой литературы. Но такие, например, черты, как необычайная склонность к
изучению античных поэтов и прозаиков, склонность к риторике и к тогдашней
новой науке - классической филологии, - все это, несомненно, носило
либеральный характер, часто бывало прямой оппозицией католической церкви,
способствовало светскому вольнодумству и давало достаточно яркие плоды
лирического, сатирического или комедийного творчества, правда, почти
исключительно на латинском языке. У же это последнее обстоятельство
указывало на большую неохоту немецких гуманистов иметь дело с широкими
кругами немецкой общественности, не говоря уже о том, что многие такие
гуманисты, как, например, Рудольф Агрикола (1443 - 1485), глубочайшим
образом сочетали любовь к древности и полную преданность католической
церкви и ее догматам. Античный и довольно плоский критик мифологии Лукиан в
ту эпоху в Германии не отсутствовал. В то же самое время гораздо более живым
и народно-непосредственным, гораздо более критическим и пародийным духом
отличалась вся тогдашняя бюргерская литература, о которой много пишут
историки немецкой литературы. Достаточно популярны были еще и остатки
рыцарской поэзии, включая весь арсенал ее куртуазной эстетики.
в) Уже у Лютера (1483 - 1546), первого и главного вождя церковной
оппозиции, видна вся ограниченность немецкого гуманизма. Мы не будем
говорить об огромных заслугах Лютера в области немецкой литературы,
проявившихся в его знаменитом переводе Библии на немецкий язык и в его
песнях, наполненных живыми человеческими чувствами, близостью народному
языку и повседневным человеческим потребностям и настроениям. С точки зрения
истории эстетики гораздо важнее то, что при всем своем принципиальном отходе
от церкв и он отнюдь не впал в беспринципное свободомыслие, а именно
ограничил человеческий субъект теми абсолютными нормами, которые как раз и
легли в основу всего протестантизма. Это привело к тому, что после
вывешивания своих знаменитых тезисов против католицизма в 1517 г. он тем не
менее оказался противником крестьянского восстания 1525 г. против
феодально-католического господства. Об этом очень хорошо пишет К.Маркс, и
это должно лечь в основу исторической оценки также и всей протестантской
эстетики того вре мени. "...Лютер победил рабство по набожности только тем,
что поставил на его место рабство по убеждению. Он разбил веру в авторитет,
восстановив авторитет веры. Он превратил попов в мирян, превратив мирян в
попов. Он освободил человека от внешней религиозности, сделав религиозность
внутренним миром человека. Он эмансипировал плоть от оков, наложив оковы на
сердце человека" (1, 422 - 423). До Канта оставалось еще больше 200 лет, но
уже у Лютера человеческий субъект и абсолютизирован, и максимально
нормализирован, и означен чертами непререкаемой необходимости, несмотря на
стремление к максимальному объективизму, а вернее, благодаря отходу от
познаваемой и чувственно данной объективности (иначе пришлось бы вернуться к
церковным обрядам). Вместе с тем до
кантовского дуализма непознаваемых вещей в себе и познаваемых явлений,
которые оформляются априорными формами чувственности и категориями рассудка,
Лютеру было, конечно, еще далеко.
Пылкая, неугомонная и героическая личность Ульриха фон Гуттена (1488 -
1523), к сожалению, почти ничего не дает специально для истории эстетики.
Тем не менее его отважная и бесстрашная политическая деятельность, любовь и
преданность Лютеру, речи, памфлеты, диалоги и послания в защиту
протестантизма, его непрестанная полемика против папства и феодальных владык
- все это делает фон Гуттена одним из самых значительных явлений XVI в. в
Германии и бесстрашным защитником гуманистических идеалов. Он не дожил д о
крестьянского восстания 1525 г. Но он, конечно, оказался бы одним из стойких
его защитников, если не прямо вождей. Для характеристики общеполитического и
культурно-исторического фона немецкой эстетики XVI в. это, безусловно, одна
из самых значительных
фигур, хотя непосредственно и не связанная с проблемами собственно
эстетики.
г) Гораздо ближе к нашей тематике немецкий гуманист Иоган Рейхлин (1455 -
1522). Он не был протестантом в узком смысле слова, до конца дней признавал
католическую церковь во главе с папой и был противником реформаторов
революционного типа. Это был прежде всего кабинетный ученый, которого,
правда, жизнь заставляла выходить из тиши своего кабинета и вступать в
ожесточенную полемику со своими врагами. Но враги эти были больше врагами в
отношении научных проблем, чем в отношении религии как таковой. Вместе
с тем Рейхлина, безусловно, надо причислять к самым ярким представителям
немецкого гуманизма. Это был прежде всего честный человек, для которого
объективная наука была на первом плане и который, по его словам, был
служителем только одной истины. Он прославился своими небывалыми знаниями в
области древнегреческого, латинского и особенно древнееврейского языков.
Стремление служить филологической истине заставляло его критически
относиться к существовавшим тогда переводам Библии на разные языки.
Для истории эстетики важнее, однако, другое. Дело в том, что вслед за
своим учителем, известным членом Платоновской академии во Флоренции Пико
делла Мирандола, Рейхлин был энтузиастом не только изучения древнееврейского
языка, но и признания огромной важности тех многочисленных еврейских
средневековых трактатов, которые в XII - XIII вв. были кодифицированы в
одном огромном произведении под названием "Каббала". Известны два его
трактата на эти темы: "О чудодейственном слове" (1494) и "О каббалистическом
искусстве" (1517). В Каббале содержалось не что иное, как
неоплатоническое учение, используемое для целей толкования Библии. Рейхлину
казалось недостаточным традиционное христианское учение о боге и о творении
мира. Если же воспользоваться каббалистической теологией, то, конечно, в
связи с традиционной приверженностью неоплатонизма к тончайшим логическим
категориям и к их мистической трактовке в Каббале легко можно было находить
гораздо более развитое учение о божестве и о творении мира, чем в
традиционной и школьной практике католицизма. Впоследствии вошло в обычай иронически
подсмеиваться над поисками у Рейхлина сокровенного смысла в буквах
еврейского алфавита и в словах, обозначающих имя божие. Эти насмешки далеки
от подлинного понимания того, чем занимался Рейхлин. Он занимался здесь в
основном не чем иным, как неоплатоническим учением о тождестве идеи и
чувственного познания. А этим, как мы знаем, занимался вообще весь
Ренессанс. Поэтому эстетическую теорию Рейхлина нельзя иначе и представить
себе, как традиционно возрожденческое соединение неоплатонизма и гуманизма.
Рейхлин - прямой продолжатель учений Платоновской академии во Флоренции. От
итальянцев его отличали, может быть, только немецкая ученость, немецкое
трудолюбие и постоянное стремление ученых немцев доходить в изучаемых ими
предметах до мельчайших деталей. Во всяком случае, по крайней мере с
культурно-исторической точки зрения, философию Рейхлина необходимо считать
доподлинно возрожденческой, а его эстетику - доподлинно
гуманистически-неоплатонической.
д) Наконец, даже самый краткий обзор северного возрожденческого гуманизма
не может пройти мимо знаменитой и замечательной личности Эразма
Роттердамского (1469 - 1536). Его, как и многих других гуманистов, трудно
связывать с эстетикой в специальном смысле слова. Однако исповедуемые им
гуманистические идеалы не только очень яркие, но имеют даже ближайшее
отношение именно к эстетике. Эразм по преимуществу филолог и отчасти
богослов, создавший много популярнейших в свое время трудов, из которых
известнее вс ех была его "Похвала глупости" (1511). С католической церковью
он не порывал, оставаясь, однако, в течение всей жизни разоблачителем
пороков тогдашнего духовенства, сторонником самого раннего невинного
христианства и врагом средневекового богословия. Честность, глубина и
человечность его мысли, враждебность ко всякого рода
общественно-политическим и религиозным крайностям, глубокая образованность и
знание языков, критическое отношение к буквальному пониманию библейских
текстов, аллегоризм в истолковании священной истории - все это сделало его
популярнейшим мыслителем своего времени, так что к нему обращались с разными
вопросами и крупные и малые деятели того времени, и переписка его достигла
огромных размеров. Что касается мировоззрения Эразма Роттердамского, то
историк эстетики не может не отметить помимо библейского аллегоризма еще и
самого настоящего символизма Эразма в истолковании бесконечной пестроты
человеческой жизни, поскольку при всем своем скептицизме в отдельных оценках
человеческой жизни
он признавал некоторого рода единство общечеловеческих противоречий,
включая также самопротиворечивость всей природы и всего мироздания. Этот
гуманист едва ли был последовательным неоплатоником. Однако широта его
религиозно-философских взглядов, его человечески простое отношение к жизни,
которое отличалось в то же время большой глубиной и разнообразием, и,
наконец, его чуждость всякому фанатизму, включая также и борьбу с
ослепляющим преувеличением человеческого разума, - все такого рода
обстоятельства заставляют признать в нем не только великого гуманиста
своего времени, но и величаво, спокойно настроенного философа, близкого к
умиротворению и созерцательным формам мирового платонизма. Это нисколько не
мешало его безграничной преданности делу гуманизма , и поэтому его роль
заслуживает быть отмеченной также и в истории эстетики.
е) В качестве одной из наиболее типичных фигур Северного Ренессанса можно
указать Агриппу Неттесгеймского (Неттесгейм - селение к северу от Кельна),
жизнь которого (1486 - 1535) полна не только разного рода приключений,
вплоть до настоящего авантюризма,
но и смешения как раз гуманистических и платонических воззрений. При его
жизни, да и долго впоследствии Агриппа вообще признавался только чародеем и
магом. Но это, несомненно, был также и гуманист. Свое первое выступление в
качестве университетского профессора (1509) он посвятил разбору трактата
Рейхлина "О чудодейственном слове", основанного как раз на каббалистических
источниках. Агриппе принадлежит также и теоретическое оправдание магии
вместе с практическими советами и даже рецептами в специальной к ниге "О
сокровенной философии" (полностью издана в 1533 г.). С другой стороны,
однако, Агриппа был, несомненно, гуманистом, выступал против вульгарного
понимания магии, защитил одну женщину от обвинения ее в колдовстве,
критически относился к человечески м знаниям и даже написал трактат "О
недостоверности и тщете наук и искусств" (1530). То, что он был
"энциклопедистом", конечно, тоже характеризует его как возрожденца,
поскольку тогдашний антропоцентризм вообще заставлял людей думать о
возможности объединять в одной голове все науки о всем существующем.
Агриппа был и профессор, и инженер, и врач, и адвокат, и военный, и
историограф. Стремление к точному знанию объединялось у него с алхимией и
астрологией, а богословие с волшебством. Едва ли из сочинений Агриппы можно
делать прямые эстетические выводы. Но что эстетика была у него некоторого
рода оккультной философией, это бесспорно23.