Лосев А.Ф. История античной эстетики. Высокая классика.

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть Первая
УЧЕНИЕ ПЛАТОНА ОБ ИСКУССТВЕ
ХУДОЖЕСТВЕННО-ВОСПИТАТЕЛbНАЯ ТЕОРИЯ ПЛАТОНА
В СВЯЗИ С ЕГО СОЦИАЛbНО-ИСТОРИЧЕСКИМИ ВЗГЛЯДАМИ

§4. "Законы"

1. Общая характеристика

В последнем своем произведении, а именно в "Законах", Платон уже открыто признает свой социально-политический идеал "Государства" достоянием только "богов и сынов богов" (Legg. V 739 de), открыто считает его самой настоящей утопией. Ему теперь хочется построить второй проект государства, более близкий к реальной жизни людей и более осуществимый. Ему хочется создать даже еще третий проект преобразования государства, еще более доступный людям и еще более легкий (там же). Но до составления третьего проекта Платон не дожил; а второй проект вылился у него в такое огромное произведение, которое в количественном отношении составляет не меньше пятой части всего, что написал Платон и что дошло до нас.

а) В "Законах" имеются чисто платоновские и иной раз прямо захватывающие страницы. Тем не менее произведение это часто создает совершенно неплатоновское впечатление. Ведь вся философия Платона до сих пор строилась на теории вечных идей, в "Законах" же нет даже никакого самого отдаленного воспоминания об этих идеях как об особой области действительности. В "Законах" есть единственное место, где употребляется слово idea – именно в смысле диалектики "Федра" (XII 965 с): говорится, что воины государства должны уметь многое несходное сводить "к одной идее" и что этот метод (слово "диалектика" здесь не названо) является самым точным и ясным. Но, очевидно, здесь только трансцендентальное понимание идеи, а не сверхчувственно-субстанциальное.

Может быть, Филипп Опунтский, который редактировал "Законы" Платона и который, вероятно, и написал то, что мы сейчас называем "Послесловием к "Законам", был несколько смущен отсутствием последовательного объективного идеализма у Платона и в данном своем трактате, может быть, дополнил огромные платоновские "Законы".

Раньше в каждом платоновском диалоге присутствовал и даже играл ведущую роль Сократ, который в течение всей жизни был для Платона олицетворением философии и от имени которого он высказывал свои самые заветные философские мечты. В "Законах" нет Сократа, а выступает какое-то лицо под именем Афинянина, ведущего разговор с представителем Спарты Мегиллом и представителем Крита Клинием. Никакого спора здесь, собственно говоря, не ведется, а эти три старика только поддакивают друг другу. Самое же главное – это новая философская теория.

Правда, о богах говорится здесь на каждом шагу. Но боги эти представлены здесь чрезвычайно односторонне, как это мы уже видели выше (стр. 146) на примере теории трех хороводов.

б) Моралистика продолжает оставаться здесь на первом плане, но гораздо больше говорится о каком-то фантастическом "законодателе", который устанавливает здесь все законы и которому принадлежит вся и законодательная, и исполнительная, и карательная власть. Правда, здесь выдвигается какой-то "царь", который наделен всеми, скорее, мы бы сказали, не человеческими, но божественными добродетелями (текст ниже, стр. 201) и который формально выше законодателя, так что законодатель – это, выражаясь по-европейски, какой-то премьер-министр.

Никакого разделения на три сословия здесь уже нет, а только наряду с "лучшими" и "воспитанными" гражданами выступает бессмысленная, тупая и звероподобная толпа. Рабство в открытом виде почти не признается; а в том единственном месте (VI 776 b – 778 а), где о нем говорится открыто, к рабам требуется относиться мягко и гуманно. Значит, рабство в конце концов все-таки признается. Признание рабства как вполне законного учреждения и вообще промелькивает в "Законах" не раз, когда Платон по тем или другим случайным поводам противопоставляет рабам свободных: речь идет о подчинении рабов господам (III 690 b), о предоставлении земледелия рабам (VII 806 de), о невозможности существования для рабов без господ (808 d), о поручении смешных и безобразных плясок рабам (817 de), о допущении только рабов к заключенным (X 909 с). Правда, не везде ясно, кого именно Платон понимает здесь под рабами. Во всяком случае, для рабов предусматриваются особенно тяжелые наказания (VIII 845 ab, IX 868 ab, 869 d, 872 bc, 879 a, 882 ab).

в) Все проповедуемое здесь законодательство основано опять-таки на "добродетели", сущность которой здесь не очень легко сформулировать. Но зато регламентация, основанная на нем, предусматривает все мелочи гражданской жизни, вмешивается решительно во всякие внешние поступки и внутренние настроения граждан. Решительно не допускается никакое инакомыслие, вводится в жесточайшей форме смертная казнь, так что и сам Сократ, если бы он жил при таком строе, несомненно должен был бы подвергнуться смертной казни ничуть не меньше, чем в свое время при так называемой демократии.

2. Идеология эллинизма

Это уже не просто реставрация, а может быть, даже и совсем не реставрация. Это – несомненно идеология не классической, но эллинистической монархии, до которой Платон не дожил всего лишь несколько лет. Вероятно, с реальным возникновением военно-монархических организаций периода эллинизма Платон так же стал бы проклинать эту тиранию, как он ее проклинал всю жизнь и особенно в VIII книге "Государства". Но пока эллинистический абсолютизм еще не проявил себя во всей своей красе, у Платона, вероятно, еще были какие-то иллюзии насчет такого рода абсолютизма. Однако даже и эти иллюзии отнюдь нельзя назвать невинными. В них настолько много дикого притеснения отдельной личности, что платоновские "Законы" всегда оставались самым непопулярным произведением Платона.

Плутарх, безусловный поклонник Платона, пишет (De Alex. fortuna 328 e): "Платоновские "Законы" читают из нас немногие". Да и после античности едва ли кто-нибудь увлекался этим произведением Платона, если судить по тому, что осталась только одна византийская рукопись "Законов". Молодой Целлер (1839) просто считал это произведение неплатоновским, а когда в своем главном историко-философском труде стал считать его подлинным, то отвел ему самое незначительное место. В. Йегер84 остроумно заметил, что современные нам исследователи Платона (Виламовитц, Шори, Тэйлор, Баркер, Фридлендер) занимаются не столько исследованием "Законов", сколько их простым изложением, а Ю. Штенцель85, написавший целую книгу о Платоне, как о воспитателе, и вовсе не касается "Законов".

3. Элементы продуманной системы

Все это отнюдь не значит, что платоновские "Законы" не имеют никакого значения в творчестве Платона. Прежде всего здесь находим имеющую прямое отношение к художественному воспитанию теорию трех хороводов (см. выше, стр. 143).

Если бы мы захотели получить систематический очерк теологии позднего Платона, то больше всего для этого пригодилась бы X книга "Законов", а, как мы знаем, Платон вообще не любил никакой систематики и заменял ее часто весьма сумбурными разговорами, мифами или разрозненными, случайными теориями.

Ригоризм позднего Платона, подробная регламентация и особенно учение о наказаниях содержатся в VIII-IX книгах. Как мы тоже хорошо знаем, классика не обладала чувством историзма и заменяла его мифами и случайными рассказами.

Но III книга "Законов" – это первый исторический трактат, где изложение ведется от первобытных времен вплоть до времени самого Платона и где можно найти настоящий образец того подлинного греческого историзма, который процветал только в позднейшие времена эллинизма. Даже неплатоновское понимание сущности исторического процесса как войны всех против всех и каждого с самим собой излагается в "Законах" самым отчетливым образом: войны выдвигаются в качестве главного двигателя истории (I 625 с – 628 е). Между прочим, на эту тему Платон рассуждал раньше (R. Р. II 369 а – 375 е) гораздо мягче, признавал первобытное общество вполне добродетельным и выводил необходимость разных специалистов и в том числе воинов только из нарушения первоначальных благих потребностей и из возникновения в обществе разных излишеств.

Наконец, VII книга "Законов" посвящена систематическому изложению теории воспитания, что тоже является, пожалуй, единственным произведением Платона в этом роде.

Таким образом, отчасти благодаря позднему времени написания "Законов", здесь содержится очень много систематических теорий, которые раньше были чужды Платону, и много выразительных мест, которые раньше были рассыпаны у него как попало, и много додуманных до конца мыслей вместо не приведенных к итогу и часто случайных разговоров.

4. Более важные элементы из старого и нового

а) Очень многое и по своему содержанию уже имеется в предыдущих диалогах Платона, и Платон в "Законах" вовсе не всегда оригинален. Так, теория царя в "Законах" уже предвосхищается рассуждениями в "Политике" (294 а – 297 с). Подробная регламентация всей общественной и государственной жизни "Законов" предвосхищается рассуждениями в "Государстве" (IV 425 а-с). Что подлинные законы государства – божественны, что подлинные законодатели вершат волю богов, будучи олицетворением чистого разума (Legg. I 644 d – 645 b), – это старая платоновская идея, пронизывающая собою все "Государство". В указанном только что тексте, правда, имеется некоторая новость, а именно толкование всех людей как непонятных игрушек в руках богов (ср. также VII 803 с, 804 b). Это, действительно, раньше трудно было найти в произведениях Платона; но в данном месте "Законов" это "игрушечное" представление о человеке, которое само по себе производит впечатление некоторого идеалистического декаданса, продолжает играть огромную религиозную, социальную, моральную и человечески-личную роль и в устах Платона все еще носит суровый и строгий характер (см. выше, стр. 145). Но только законы и государство трактуются в "Законах" еще более возвышенно, еще более сурово и серьезно, еще более ригористично. Законы здесь вообще есть сама красота (VII 823 а).

б) Это учение о законодательстве в "Законах" вообще трактуется Платоном в историческом или, вернее, в историко-утопическом плане весьма интересно. С точки зрения Платона, "никогда никто из людей не дает никаких законов, но все наши за-, коны даются нам случайностями и разными выпавшими несчастьями. Так, или какая-нибудь война насильно перевертывает весь государственный строй и изменяет законы, или же нужда тяжкой бедности. Да и болезни, – если приключатся заразные, – принуждают делать много нововведений" (IV 709 ab).

в) Какими же мерами Платон предполагает ввести подлинное законодательство и настоящего, прекрасного законодателя? Вопреки своему же собственному убеждению, что история есть война всех против всех и что все законы и законодатели являются чистейшей случайностью, он вдруг проповедует ни с того ни с сего идеального царя и идеального законодателя, причем термин "тиран" теперь уже его совсем не коробит, как коробил в "Государстве":

"Дайте мне государство с тираническим строем. Пусть тиран будет молод, памятлив, способен к ученью, мужествен и от природы величествен; кроме того, душа этого тирана должна обладать теми свойствами, которые, как мы сказали раньше, являются следствием каждой из частей добродетели. Только при этом условии полезна наличность остальных его качеств" (IV 709 е – 710 а; ср. 710 с). "Прибавь: [тиран] счастливый, но ни в чем другом счастливый, как в том, что во время его владычества появится законодатель, достойный хвалы и какая-то случайность сведет их воедино. Если это произойдет, то совершенно почти все, что делает он, когда хочет, чтобы какое-либо государство особенно преуспевало" (710 с). "Наилучшее государство может возникнуть из тирании благодаря выдающемуся законодателю и благопристойному тирану" (710 d).

Спрашивается: откуда Платон вдруг сразу заполучил идеального тирана и идеального законодателя? Его собственный пессимистический историзм отнюдь не давал ему никакого права на теорию подобного рода идеальных правителей. Тем не менее у Платона это есть. В "Государстве" тоже производила довольно странное впечатление его теория о том, что все правители должны быть философами, а все философы – правителями (R. Р. V 473 d). Но то, что мы находим в "Законах", превосходит всякие ожидания и является полнейшей фантастикой. Тут проповедуется не только правление идеального царя и идеального законодателя, но и вообще власть принадлежит только мудрым, только насадителям чистого разума (III 689 cd).

И как же проявляется эта идеальная власть? Так, что для личной жизни гражданина не остается ровно никакого места. Устанавливаются строжайшие законы решительно для всех мелочей человеческой жизни, для пиршеств и попоек (II 652 а, 666 а, 674 ab), для шуток, насмешек и детских игр (VII 797 а-с, XI 935 d), для брака и половых отношений (VI 772 d – 776 а), даже для величины сосудов (V 746 е – 747 а), не говоря уже о законах для плясок и пения (VII 799 а – 800 а). Проповедуется своеобразное общее землевладение: вся земля принадлежит государству, отдельные земельные участки распределяются по жребию и наследуются наиболее любимыми из детей, если не вмешается государство; земельных участков должно быть только 5040, и цифра эта регулируется при помощи колониальной политики (V 740 а-е) ; строго устанавливаются пределы бедности и богатства (744 е). Нищие высылаются из государства (736 а). Шпионство и доносы трактуются как прямая обязанность граждан (V 745 а, IX 856 с, X 907 de, 910 с). Критика законов допускается только со стороны старых людей (I 634 е). И вообще абсолютным владыкой всего государственного и общественного строя, несмотря на все оговорки, является только законодатель.

5. Уточнение вопроса о рабстве

Платон в "Законах" (в противоположность "Государству"), вообще говоря, признает рабство, но это рабство, несомненно, обладает более мягкими чертами, чем это можно представить себе на основании других источников.

а) В своей основной идеологии рабовладения (Legg. VI 776 b – 778 а) Платон прямо объявляет, что "надо обладать наилучшими и наиболее расположенными к нам рабами" (776 d). Здесь ставится под вопрос даже и необходимость и даже самая возможность разграничения рабов и свободных (777 b):

"Раз человек есть существо с тяжелым нравом и трудно воспитываемое, то ясно, что он вовсе не захочет быть и стать пригодным и для этого неизбежного разграничения, то есть чтобы на самом деле были разграничены рабы и свободные господа".

Платона весьма коробят существовавшие в его время разногласия в оценке рабов (776 е – 777 а):

"В самом деле: многие рабы оказались, в смысле всяческой добродетели, лучше наших братьев и сыновей, так как спасли своих господ, их достояние и целые жилища. Мы знаем, что именно это иной раз рассказывают о рабах... Однако утверждают и обратное, то есть, что душа рабская не имеет ничего здравого; что никогда не должен человек, обладающий разумом, доверять этой породе людей. Это выразил и самый мудрый из наших поэтов, говоря о Зевсе [Od. XVII, 322-323 Верес.]:

Лишь половину цены оставляет широкоглядящий
Зевс человеку, который на рабские дни осужден им.

Стало быть, люди держатся различных воззрений: одни ни в чем не доверяют породе рабов; одни "воздействуют на душу рабов, – точно это порода зверей, – стрекалом и бичами и не трижды, но многократно. А другие зато поступают совершенно наоборот".

б) Правда, свою идеологию рабовладения в "Законах" Платон проводит не без некоторых колебаний, но так как рабство все-таки им здесь как-никак признается, он хочет держать рабов в подчинении. Для этого он предлагает брать рабов из разных стран, чтобы они меньше объединялись между собою (777 с). С одной стороны, гуманное отношение к рабам может только украшать свободного и делать его действительно справедливым и благородным:

"Кто по отношению к нравам и действиям рабов окажется незапятнанным ни нечестием, ни несправедливостью, тот был бы самым достойным сеятелем на ниве добродетели. Будет правильным сказать то же самое о господине, о тиране и всяком господстве над более слабым, чем ты сам" (777 de).

А, с другой стороны, у Платона читаем (777 е – 778 а):

"Впрочем, должно правосудно наказывать рабов и не изнеживать их, как людей свободных, увещаниями. Почти каждое обращение к рабу должно быть приказанием. Никоим образом и никогда не надо шутить с рабами, ни с женщинами, ни с мужчинами. Многие очень безрассудно любят изнеживать рабов; этим они только делают более трудной их подчиненную жизнь, да и самим себе затрудняют управление ими". "В пределах государства ни раб, ни рабыня никогда не должны вкушать вина" (II 674 а).

В общем необходимо сказать, что признаваемое в "Законах" рабство, кроме указанных у нас выше (стр. 199) случаев, трактуется довольно гуманно. Законодатель должен пользоваться своим "священным законом" одинаково и для свободных и для рабов, и для женщин и для детей (VIII 838 d). Платон запрещает заниматься сразу несколькими ремеслами под предлогом благосостояния своих рабов (846 е). Продажа товаров иностранцам совершенно одинаково поручается и свободным и рабам (849 b-d). Все припасы как по своему количеству, так и по своему качеству должны совершенно одинаково распределяться между свободными, рабами и находящимися в государстве иностранцами (847 е – 848 с). Свободный врач, который лечит свободного пациента на основании только одной теории, гораздо хуже раба врача, который лечит на основании врачебного опыта (IX 857 cd). Свободный и раб наказываются одинаково за убийство раба в случае опасения возможного доноса со стороны раба (872 с). Наказание за отцеубийство среди свободных – такое же, как и наказание за убийство господина его рабом (877 b-с). За убийство своего раба полагается только очищение, за убийство же чужого раба – только штраф (865 с, 868 а). Платон доходит даже до того, что требует за святотатство более сурового наказания для свободных, чем для рабов (854 с). За помощь свободным во время драки раб, по Платону, даже может получить освобождение (881 b).

в) То, что рабство даже и в "Законах" не является экономической категорией, свидетельствуют те многочисленные тексты, где слова "рабство", "порабощать" и пр. трактуются в переносном смысле слова; экономическое представление было бы здесь уже совершенной нелепостью. Лучшая сторона души каждого человека владычествует, а худшая – рабствует (V 726 а). Непривыкшие подавлять в себе стремления к удовольствиям попадают в рабство к тем, кто умеет владеть собой, и их душа делается только отчасти свободной, а отчасти рабской (I 635 cd). Развращенная молодежь не хочет "подчиняться (doyleyein) другим" (X 890 а). Кормилицы, не желающие правильно ухаживать за ребенком, имеют "женский и рабский нрав" (VII 790 а). Излишнее порабощение (doylosis) детей "делает их приниженными, неблагородными и человеконенавистниками" (791 d). В идеальном государстве, поскольку все необходимое есть у каждого, мужчинам нет необходимости "в низком и неблагородном порабощении" у богатых женщин (VI 774 с). Развращенная и ничего не понимающая толпа в театре становится дерзкой и наглой и перестает "подчиняться (doyleyein) правителям" (III 701 b). В древности народ "добровольно подчинялся законам" (700а). И вообще необходимо подчиняться законам, богам, старшим (VI 762 е).

г) Наконец, Платон безусловно осуждает персидское рабство. Оценивая греко-персидские войны, он хвалит афинян именно за то, что они отразили персидское нашествие, и осуждает прочие греческие государства за то, что они этого не делали (III 693 а). "У персов теперь все устроено неправильно вследствие чрезмерного рабства и деспотизма" (698 а), поэтому во время персидского нашествия греческому народу пришлось гораздо более "рабски подчиняться" законам, чем в мирное время (698 b).

Платон и в "Законах" продолжает осуждать те четыре формы правления, которые он осуждал в "Государстве" – аристократию, демократию, олигархию и царскую власть, которые, в противоположность Спарте и Криту, где они смешаны и в свое время подвергались разным реформам (III 683 а – 684 b), являются только рабским подчинением одних другим, а вовсе не государственным устройством в собственном смысле слова (IV 713 а). Персия и Аттика когда-то тоже отличались умеренным характером, но в настоящее время Персия отличается неумеренным монархизмом, а Аттика неумеренной демократией (III 693 е – 694 b). И вообще в идеальном государстве граждане не захотят подпадать под иго рабства худших и, скорее, предпочтут изгнание (VI 770 е).

д) Таким образом, с точки зрения Платона, государством является только правовое государство, а не простое насилие одного класса над другим; и если уж называть идеальное государство по типу того, как называют себя все эти псевдогосударства, то единственным началом, которому все должны подчиняться, по Платону, не является ни аристократ, ни демократ, ни олигарх, ни царь, но является бог (IV 713 а).

Тут, впрочем, мы встречаемся с тем рабовладельческим характером платоновского рабовладельческого государства, который обычно меньше всего имеется в виду теми, кто обязательно хочет сделать Платона идеологом рабовладения. Дело в том, что, согласно учению "Тимея" (выше, стр. 46), идеи являются полноценным и модально порождающим бытием, материя же есть вечное и непрерывное становление, не имеющее ни начала, ни конца, ни прерывных точек внутри себя, то есть нечто не-сущее, которое ничего не способно творить, а способно лишь "воспринимать" идеи и превращать их из вечного и неподвижного бытия в конкретные подвижные и во времени существующие вещи. Можно сказать, если только отказаться от вульгарного понимания, а сосредоточиться на самом типе взаимоотношения идеи материи, что это взаимоотношение построено v Платона по типу соотношения господина и раба, если довести до предельного обобщения "господина" и "раба", то есть если совсем отказаться от первоначальной и грубо примитивной структуры господина и раба. Тогда, действительно, можно быть уверенным в том, что все платоновское учение об идеях пронизано этой рабовладельческой моделью, и признание богов в качестве последних властителей ничего не меняет в сравнении с теми псевдогосударственными структурами, которые Платон подвергает такой беспощадной критике.

Однако тогда неизбежно будет признать также и то, что и сами господа, сами правители (цари-философы в "Государстве", царь и законодатель в "Законах") ничуть не меньше оказываются рабами, чем и все прочее население идеального государства. Они тоже творят вовсе не свою волю, но волю богов и вечных идей, как и все прочие слои населения; и если эта воля трактуется как свободная, то только в том единственном смысле, что она по самой своей природе или в результате воспитания целиком совпадает с волей богов и вечных идей, не оставляя за собой ни единого момента, который чем-нибудь отличался бы от действия богов и вечных идей. Поэтому считать Платона идеологом рабовладения можно только в том широчайшем смысле,, что все люди вообще, и господа и подневольные, одинаково являются рабами богов, вечных идей и, в конце концов, судьбы, так что судьба в данном случае является, собственно говоря, рабовладельческим понятием.

Если же господина и раба понимать у Платона не в этом широчайшем, но в реально-историческом смысле, то в "Государстве" рабство вообще отсутствует и объявляется противоречащим идеальному государству; что же касается "Законов", то рабство здесь, несомненно, признается, но отнюдь не в экономическом смысле слова, а, скорее, в морально-психологическом. Кроме того, в "Законах" при все более строгом отношении к рабам как к низшей породе людей, неизменно проповедуется гуманное к ним отношение и в большинстве случаев даже и прямое уравнение с теми, которые считаются свободными. Рабы здесь трактуются, скорее, как домашняя прислуга.

е) Вообще говоря, социально-историческая картина "Законов" не отличается полной ясностью. Здесь попадаются разные неожиданные оговорки и самые настоящие противоречия. Возможно, что этот труд Платона не успел получить полной обработки и содержит много черновых заметок, которые в окончательном виде данного произведения, конечно, получили бы более цельную разработку.

Самое главное в государстве, по Платону, – это закон и послушание законам. "Родители должны править детьми, старшие – младшими, благородные – неблагородными" (IV 714 е, ср. VI 762 е). "Бог, по древнему сказанию, держит начало, конец и средину всего сущего. По прямому пути бог приводит все в исполнение, хотя по природе своей он вечно обращается в круговом движении. За ним всегда следует правосудие, мстящее отстающим от божественного закона. Кто хочет быть счастлив, должен держаться его и следовать за ним смиренно и в строгом порядке" (716 а). Сами "правители – служители законов" (715 d). Правителями как раз и нужно назначать тех, которые больше всего исполняют законы (715 а-е). "Святотатец справедливо должен умереть; то же самое и враг хорошо установленных законов" (IX 860 b). Законы существуют не в силу какого-то искусства или человеческого установления, но от природы; и ослушников этого закона нужно предавать смертной казни (X 889 е – 890 с; XII 957 de; ср. I 634 de). Подчинение закону – величайшая добродетель; это величайшая и всеобщая справедливость, которую никто не может нарушать (I 630 cd).

Это – с одной стороны. С другой же стороны, Платон весьма часто говорит в "Законах" о необходимости убеждать ослушников закона, об их воспитании и вообще о мягком к ним отношении. Мы уже видели выше (стр. 199), что даже к рабам он требует гуманного отношения и требует воздействия на их сознание и совесть. "Граждане, если только у них не окончательно загрубела душа, станут более кротко и благосклонно внимать увещеваниям законодателя. Во всяком случае, следует удовольствоваться уже тем, если нам удастся сделать слушателя хоть немного более благосклонным и, в силу этого, более склонным к усвоению" (IV 718 d). "Разве тот, кто у нас поставлен над законами, не предпошлет ничего подобного своим законам, но сразу объявит: вот это надо делать, а этого не надо, и, пригрозив наказанием, обратится к другому закону, не прибавив ни одного слова для увещевания и убеждения тех, кому он дает законы? Врачи тоже обычно лечат нас так: один – одним способом, другой – другим. Однако припомним и тот и другой способы, чтобы обратиться к законодателю с тою же просьбой, с какой обращаются дети к врачу, прося лечить их наиболее нежным способом" (719 е – 720 а). "Не таково ли наше убеждение относительно того, как в государствах должна происходить запись законов? Эти сочинения должны казаться произведением лиц разумных и любвеобильных, наподобие отца и матери" (IX 858 е); и к подобному изображению законов Платон в данном месте призывает всех поэтов и писателей.

Платон требует, чтобы каждому закону и предшествовало особого рода вступление (IV 722 b – 723 е), состоящее из разъяснения этого закона гражданам, и из мягкого увещевания подчиняться этому закону. Вместо обычного применения силы Платон требует, чтобы "все это рассуждение и увещевание законодатель высказывал ради того, чтобы те, кому он дает законы, приняли его предписания – а это и есть закон – благосклонно и, вследствие этой своей благосклонности, стали бы более способными к усвоению" (723 а). Поскольку, однако, основной целью законодательства является суровая мудрость (III 687 е). в "Законах", как мы уже знаем, устанавливаются также и весьма жестокие наказания; и процессом жизни управляет вовсе не только один бог, но и всякого рода случайности, которые заставляют отменять и любые законы (IV 709 а-d).

6. Выводы для теории художественного воспитания

Все то, что требуется для понимания теории художественного воспитания в "Законах", нами уже выяснено в предыдущем. Можно только разве подвести некоторые итоги.

а) Прежде всего рабы, признаваемые в "Законах" и запрещаемые в "Государстве", в "Законах" не являются классом в социально-экономическом смысле, но только менее культурной, менее моральной и менее воспитанной частью населения. В то время как в "Государстве" художественное воспитание проповедуется только для воинов и философов, и о нем ничего не говорится в отношении земледельцев и ремесленников, в "Законах", по-видимому, художественное воспитание признается необходимым решительно для всего населения. Во всяком случае, оно признается для старых и молодых, для женщин наравне с мужчинами (VII 804 d, 805 с – 806 с).

Целью воспитания в "Законах" продолжает оставаться добродетель, которая выше всякого искусства и которая вовсе не сводится к одному только мужеству (поскольку законодатель занимается прежде всего военными делами), но охватывает четыре традиционные античные добродетели; при этом разумность ставится настолько высоко, что даже молитва, если она возносится без разума, запрещается, чтобы не повредить разумности поступков (I 630 е, 631 а-с, 643 е, III 688 ab). Тем не менее спартанский военный идеал восхваляется как добродетель для всей Греции (I 626 b-с). Основой воспитания являются практические знания старейших, а эти знания имеют своей единственной целью исполнение государственного закона (II 659 d). Красота, как часто и вообще у Платона, покоится на одной и той же плоскости с прочими благами, и прежде всего физическими. К числу человеческих благ относятся "здоровье, красота, сила в беге и других движениях, производимых телом... и богатство, но не слепое, а зоркое, то есть идущее вслед за разумностью"; божественным же благом является только разумность, из которой проистекают все прочие главные добродетели и которые выше физических благ и, уж конечно, выше красоты (I 631 b-с). "Полнейшее невежество вовсе не так страшно и не является самым великим злом; а вот многоведение и многознание, плохо направленные, составляют гораздо большее, чем это наказание" (VII 819 а). Значит, лучше знать мало, но основательно.

Во главе попечения о воспитании должен стать почтенный человек не моложе пятидесяти лет, сам имеющий детей – как мальчиков, так и девочек. В этом отношении "как избиратель, так и избираемый должны понимать, что эта должность гораздо значительнее самых высших должностей в государстве" (VI 765 de). Мотивируется это тем, что и среди животных, и особенно среди людей, наилучшими оказываются те, которые правильно воспитываются с самого раннего возраста (765 е – 766 а). "Поэтому законодатель не должен допускать, чтобы воспитание детей совершалось так себе, между прочим, как нечто второстепенное. Напротив, это есть первое, с чего должен начать законодатель. Если он намерен иметь должное попечение о детях, ему надо выбрать из числа граждан человека наилучшего во всех отношениях" (там же).

Дело не в том, чтобы обеспечить детей богатым наследством, золотом, а в том, чтобы воспитать в них совестливость и разумность. "Пусть также никто не будет корыстолюбив ради детей, чтобы оставить им возможно больше богатства. Это нехорошо и для них и для государства. Для молодых людей всего лучше и сообразнее такое имущественное состояние, где обеспечивалось бы необходимое и не было бы повода к лести; оно сделало бы жизнь беспечальной, так как согласовалось бы с нами и гармонировало бы со всем. Не золото надо завещать детям, а наибольшую совестливость" (V 729 а).

Кроме того, поучать и воспитывать надо не словом, а делом. "Наилучшее воспитание молодых людей, да и самих себя, заключается не во внушениях, а в явном осуществлении в своей жизни внушаемых другому принципов" (729 b-с).

б) Платон проповедует некоторого рода среднюю линию между изнеженностью и грубостью (VII 791 d). Интересно, что в этом отношении уравниваются дети и рабы (793 е – 794 а).

"Надо избегать изнеженности, надо наказывать детей, но так, чтобы не задеть их самолюбия; надо это делать так же, как делаешь и по отношению к рабам, о чем мы уже говорили, именно: не надо позволять наказывающим оскорблять наказываемого, так как это вызывает в нем раздражение; но нельзя и баловать отсутствием наказаний".

Для всего этого Платон мыслит некую общую колонию, составленную из разных областей Греции, с учетом законов и привычек разных граждан и с надеждой построить цельное и единодушное государство-колонию (III 702 b, IV 707 е – 708 d).

в) Всеобщая регламентация, которую Платон проповедует в "Законах" для всей гражданской жизни, касается, конечно, и области искусства. Платон очень подробно говорит о том, что наслаждение искусством должно быть высокоморальным и должно быть определено законом, так что особенно хвалит Египет с его неподвижным искусством и запрещением всяких новшеств. Граждане должны быть воспитаны именно так (II 656 а – 657 b).

Из поэтов Греции, в целях художественного воспитания, Платон использует больше всего Тиртея и Феогнида.

Тиртей прославился своими песнями, побуждающими людей идти войной против иноплеменников и запрещающими междоусобные войны.

Но для воспитания гражданских добродетелей Платон особенно высоко ставит Феогнида за прославление у него справедливости и верности граждан друг другу в мирное и военное время. У Платона здесь целое большое рассуждение об этих поэтах, которые путем поэтического искусства воспитывают граждан для военного и мирного времени (I 629 а – 630 с). Подводя итог правилам своего морально-художественного воспитания, Платон опять цитирует Тиртея:

"Не сводятся ли правила всего вашего воспитания и мусического искусства к следующему: вы принуждаете поэтов говорить, что хороший человек, будучи здравомыслящим и справедливым, счастлив и блажен, все равно – велик ли он и силен, или же мал и слаб, богат или нет. Если он даже богаче Кинира и Мидаса, но несправедлив, то он несчастлив, и жизнь его докучна. Ни во что не считал бы, – правильно говорит ваш поэт, – и не помянул бы я мужа, который не имеет и не осуществляет на деле всех так называемых благ, руководствуясь справедливостью. Хотя бы и устремлялся с врагом такой человек в бой рукопашный вступить, однако, будучи несправедливым, он не осмелится взирать на кровавое дело и не будет в беге быстрей, чем сам фракийский Борей. Такому человеку не достанется никогда и ничего из так называемых благ" (II 660 d – 661 а)86.

г) Платон объединяет в одно целое образование и воспитание. При этом воспитание и образование заключается у него не в занятиях мелкими делами, например мелкой торговлей (I 643 d), но "и мусическое искусство нельзя понять без всего в совокупности воспитания" (642 а). Платон в "Законах" отождествляет дело воспитания и дело художественного воспитания, особенно при помощи хороводов и песен:

"Не установим ли мы, что первоначальное воспитание совершается через Аполлона и Муз?.. Следовательно, мы установим, что тот, кто не упражнялся в хороводах, человек невоспитанный, а кто достаточно в них упражнялся, тот воспитан... Хорея в своей совокупности состоит из песен и плясок... Поэтому человек хорошо воспитанный должен быть в состоянии хорошо петь и плясать... Посмотрите же, что именно значат эти, только что сказанные слова... Он хорошо поет, сказали мы, и хорошо пляшет. Не прибавим ли мы, что это будет только в том случае хорошо, если он поет и пляшет что-нибудь хорошее?.. А также и другое условие: он должен считать прекрасным то, что прекрасно, и безобразным то, что безобразно, и эти свои убеждения применять на деле. Не будет ли такой человек лучше воспитан в смысле хореи и мусического искусства, чем тот, кто не радуется прекрасному и не ненавидит дурного, хотя и умеет иной раз удачно служить телодвижениями и голосом тому, что он признает прекрасным? Или лучше тот, кто не слишком исправен в голосе и телодвижениях, но правильно руководится наслаждениями или скорбью и таким путем приветствует прекрасное и досадует на дурное?.. Не правда ли, если бы мы все трое узнали, что именно прекрасно в пении и пляске, то мы надлежащим образом отличили бы человека воспитанного от невоспитанного. Если же этого мы не будем знать, то вряд ли можем распознать, что и как способствует сохранению воспитания" (II 653 а-е).

Сейчас мы не будем повторять того, что уже выше было у нас изложено относительно теории трех хороводов в "Законах" Платона (стр. 143-145): эти три хоровода вводятся Платоном в государство исключительно ради общественного и личного воспитания (II 664 b – 666 d, 670 b, 672 е – 673 а, VII 795 d – 796 с, 798 е – 799 а, 802 а – 803 с). Игры и законы – одно и то же (797 а-с), так что все игры, и мирные и военные, тем прекраснее, чем они моральнее и возвышеннее (814 е – 816 d).

д) Платон внимательно относится к разным возрастам человека. В первые три года жизни ребенка не только нужно постоянно выносить его на чистый воздух (789 е), не только следить за его равномерным физическим развитием (794 de), но и воспитывать в нем правильные аффекты, которые не приучали бы его ни к излишним удовольствиям, ни к излишним скорбям, но к ровному и уравновешенному психическому состоянию (791 е – 792 е). С трех до шести лет продолжается названная выше средняя линия воспитания, дети собираются в святилищах поселка под наблюдением кормилиц, над которыми стоят двенадцать женщин, назначаемых ежегодно законохранителями и налагающих наказания в случае надобности на воспитателей (794 ab). С шести лет происходит разделение полов, причем мальчики занимаются верховой ездой, стрельбой из лука, из пращи, метанием дротиков, что рекомендуется также и девочкам (794 с). Дальше следует гимнастика с разделением на пляску и борьбу (795 d – 796 d) и мусические искусства.

е) Очень важно то обстоятельство, что все воспитание и образование Платон обязательно соединяет с игрой:

"Я говорю и утверждаю, что человек, намеревающийся стать в чем-либо выдающимся, должен с малолетства упражняться, то в виде забавы, то всерьез, во всем, что к этому относится. Например, кто хочет стать хорошим земледельцем или домостроителем, тот еще в играх должен: первый – обрабатывать землю, второй – возводить какие-нибудь детские постройки. Их воспитатель должен каждому из них дать малые орудия, представляющие воспроизведения настоящих. Точно так же пусть он сообщит им начатки знаний, которые для них необходимы, например: строителя пусть он научит измерять и пользоваться правилом, воина – ездить верхом, и так далее, все это путем игры. Пусть он пытается, при помощи этих игр, направить вкусы и склонности детей к тому занятию, в котором они должны достичь впоследствии совершенства. Самым важным в образовании мы признаем надлежащее воспитание, вносящее в душу играющего ребенка любовь к тому, в чем он, выросши, должен сделаться совершенным знатоком своего дела" (I 643 b-d).

"Во всех государствах, утверждаю я, никому не ведомо, что характер игр в высшей степени влияет на установление законов в том смысле, будут ли установленные законы прочными или не будут. Если игры установлены так, что одни и те же лица принимают участие в одних и тех же играх, точно так же соблюдая при этом одни и те же правила и радуясь одним и тем же забавам, то все это позволяет пребывать незыблемыми также и серьезным узаконениям. Если же молодежь колеблет это однообразие игр, вводит новшества, постоянно прибегает к разным изменениям и не одно и то же всегда считает себе любезным, не согласна сама с собой относительно своего внешнего телесного облика и остального убора, не признает раз навсегда установленных правил о том, что благообразно и что безобразно, но относится с чрезвычайным почтением к тому человеку, кто вечно вводит какие-нибудь современные новшества, вносит нечто иное, непривычное во внешний облик, в цвета и во все тому подобное, – то мы вполне вправе сказать, что для государства нет ничего более гибельного, чем все это" (VII 797 а-с).

Таким образом, принципы игры имеют огромное значение в теории художественного воспитания у Платона. Точно так же и рассказывание сказок детям ставится у Платона очень высоко, хотя и с разными оговорками (II 664 d). Обучение мусическим искусствам до тринадцати лет рассматривается Платоном довольно мало.

ж) Предписывая обучать грамоте детей с десяти до тринадцати лет, Платон считает необходимым с тринадцати до шестнадцати лет обучать игре на лире (VII 810 а); а после шестнадцати лет молодой человек должен изучать арифметику и астрономию (809 с), причем педагогические правила, даваемые здесь Платоном, обладают большой строгостью и даже угрозой наказания в случае нарушения этих правил. Впрочем, обучение арифметике Платон относит к определенному возрасту не очень ясно. У Платона имеются пространные рассуждения об изучении поэзии и даже о знании наизусть лучших поэтов с подробными указаниями относительно моральной высоты изучаемых здесь поэтов (810 е – 811 е). Кифаристика тоже входит в число обязательных предметов обучения при условии точной настройки струн и одноголосого пения и при условии отсутствия всякой пестроты, напряженности и уточненности напевов и аккомпанемента (812 de). Танцы тоже являются предметом обучения и тоже при условии исключения всего некрасивого и безобразного в движениях человеческого тела (816 de). Математикой, под которой Платон понимает здесь логику, геометрию и астрономию, учащиеся должны заниматься очень долго, до тридцати лет, за исключением двух или трех лет перед двадцатилетним возрастом, когда юноши должны прекратить изучение наук и всецело посвятить себя военному делу. Об этом, правда, говорилось еще в "Государстве" (VII 537 ab). Необходимо припомнить здесь также и то, что в "Государстве" требовалась (выше, стр. 187) в период с двадцати до тридцатилетнего возраста систематизация знаний, полученных в раннем возрасте, после чего граждане в возрасте с тридцати до пятидесяти лет должны были заниматься высшей наукой, диалектикой. Таким образом, в "Законах" образование и воспитание мыслится в виде только изучения грамоты, избранной поэзии, математики, музыки и гимнастики, хотя это изучение представлялось Платону отнюдь не легким (Legg. VII 812 е). О том, что изучение всех этих наук и искусств сплеталось у Платона в одно целое с воспитанием гражданина, государственного деятеля и даже воина (I 641 с, VII 797 а), об этом и говорить нечего.

7. Всеобщая игра и пляска, вино, кукольность и строжайший закон

Названные в заглавии принципы и составляют итог теории художественного воспитания в "Законах" Платона, а заодно и всей эстетики в этом произведении. Это весьма странное соединение эстетических принципов уже рассмотрено выше (стр. 146).

а) Из всего изложенного вытекает, что наивысшая красота и наиболее прекрасная жизнь, по Платону, заключается в добродетельном законе и в безусловном выполнении этого закона как во всех больших и главных явлениях жизни, так и решительно во всех ее мелочах.

Закон, закон и закон, и притом прежде всего закон государственный, который является одновременно также и законом религиозным и моральным, – вот основной принцип эстетики Платона и его теории художественного воспитания.

Нерушимое, безоговорочное и абсолютно точное выполнение закона – это, по Платону, и есть наивысшая красота и наивысшее прекрасное.

Правда, закон этот сам базируется на абсолютно правильном движении неба и всех его светил. Но это – одно и то же: движение неба и вся человеческая жизнь. "Менон" вовсе не имеет своим предметом изучение геометрии и ее априорных свойств, но вся эта геометрия здесь трактуется только в виде образца для добродетели. "Федр" вовсе не есть диалог, посвященный проблемам любви, но проблемам совершенной риторики, а все рассуждения о любви трактуются здесь только как образцы той или иной риторики. "Государство" и "Политик" только внешним образом изъясняют нам общественную закономерность; на самом же деле, по мысли Платона, они являются только космологическими трактатами. Единственный систематический трактат Платона "Тимей" написан им только для анализа общественно-политических проблем, как об этом совершенно откровенно говорится в самом начале диалога.

Итак, постоянный и однообразный закон движения неба, по Платону, есть только предел общественно-политического закона. То и другое есть абсолютная красота, и никакой другой эстетики Платон совершенно не проповедует.

б) Но вот что оказывается странным и неожиданным. Абсолютная астрономия и абсолютно подчиненная законам общественность должны настолько войти во всю психику человека, настолько должны безусловно войти во всю его телесную организацию и настолько должны определить собою всю человеческую мораль, что у человека уже не остается ничего индивидуального, ничего произвольного и никаких неожиданностей. Вся психика, вся мораль и даже все тело человека должны быть в том же самом смысле законны и соответственны закону, как и все общество, взятое в целом, и как все небо, взятое во всей совокупности своих движений. Такая физиология, психология и мораль тоже есть наивысшая красота, и ничего прекраснее этого нельзя и представить. Но ведь человек – живое существо, со своими жизненными потребностями, со всеми своими моральными стремлениями и прежде всего со всей своей любовью, без которой невозможно продолжение самой жизни. И вот оказывается, что человек в своих самых интимных потребностях и стремлениях есть не что иное, как абсолютный закон, общественно-политический и космологический. Если человек хочет быть прекрасным, он больше всего должен любить государство с его неподвижными и непрерывными законами. Самое большое эстетическое чувство у того человека, который любит небо с его постоянными и вечными законами движения и который в самой последней своей интимной глубине только и любит строжайшее государство и вечные законы небесного движения.

в) Но мало и этого. Наибольшее удовольствие для человека – это петь, играть на инструментах и плясать: Тут тоже сказывается самая интимная, самая непререкаемая и вечная эстетика Платона. Всю свою жизнь человек только и должен воспевать государственные законы, плясать вечную и неизменную общественность и играть на инструментах только небо с вечными законами его движения. И не только какой-нибудь один человек или группа людей должны петь и плясать абсолютную законность мира и жизни. Нет, решительно все люди, а не только специально тренированные актеры, решительно все государство, а не только его начальники и правители, но решительно все граждане, сверху донизу, и днем и ночью только и должны заниматься одним – играть, петь и плясать. Никаких потребностей у отдельного человека не должно быть, кроме общественно-политических и притом предельно строгих. Никакой любви ни у какого человека не должно быть больше той, которая имеет своим предметом небо и его вечное движение. Настоящая и максимальная полная эстетика "Законов" – не иметь ничего личного, не иметь ничего интимного, не иметь никакой любви, кроме как к закону, закону и закону.

г) Но и этого еще мало. Человек почти всегда имеет потребность выпить, его интересует, веселит и бодрит вино. А так как закон должен вечно всех веселить и бодрить и вечно всем доставлять только одно наслаждение, то Платон в "Законах" привлекает также и винопитие как один из составных и главнейших моментов своей эстетики:

"Сперва он [напиток] делает человека, который его пьет, снисходительным к самому себе; и чем больше он его отведывает, тем большими наполняется он надеждами на благо и на мнимую силу. В конце же концов он преисполняется словесной несдержанностью, точно он мудр, преисполняется всяческим своеволием, всяческим бесстрашием, так что, не задумываясь, говорит и совершает, что угодно" (I 649 b).

Винопитие полезно также и для распознавания характера человека, заменяя собою весьма трудные психологические и моральные методы:

"Так вот все то, что нас делает такими: гнев, любовь, наглость, невежество, корыстолюбие, трусость; кроме того, еще: богатство, красота, сила, все, пьянящее наслаждением и делающее нас безрассудными. Можем ли мы назвать какое другое наслаждение, кроме испытания вином и развлечениями, которое было бы более приспособлено к тому, чтобы произвести сперва только пробу, дешевую и безвредную, всех этих состояний, а затем и чтобы упражняться в них; конечно, при этом необходимы некоторые предосторожности. Обсудим же, как лучше испытать сварливую и вялую душу, из которой проистекают тысячи несправедливостей: путем ли личных с нею сношений, причем нам будет грозить опасность, или же путем наблюдений на дионисийском празднестве? Чтобы испытать душу человека, побеждаемого любовными наслаждениями, вверим ли мы ему собственных дочерей, сыновей и жен, подвергая опасности самые дорогие для нас существа, только для рассмотрения характера его души? Приводя тысячи подобных примеров, можно было бы говорить бесконечно в пользу того, насколько лучше это безвредное и неубыточное распознавание во время развлечений. Мы полагаем, ни критяне, ни другой кто не могут сомневаться, что это весьма приличный способ испытывать друг друга. К тому же он превосходит остальные способы испытаний своей дешевизною, безопасностью и быстротою" (649 с – 650 b).

Во время пиров

"всякий чувствует себя в приподнятом настроении; он весел, преисполнен словесной несдержанности, не слушает окружающих, воображает, что он в силах управлять самим собою и остальными людьми... Разве мы не сказали, что в этом случае души людей пьющих охватываются огнем и, точно железо, становятся мягче, моложе, а вследствие этого и более податливыми – такими они были в юности – тому, кто может и умеет воспитывать и лепить. Этим лепщиком является то же самое лицо, что и тогда; это – хороший законодатель" (II 671 bс).

Законодатель должен установить законы для винопития, чтобы оно поднимало дух и делало граждан наиболее совершенными:

"Он должен установить законы, касающиеся пиров, так, чтобы эти законы смогли заставить совершать все противоположное тому, что делает человек, возымевший добрые надежды, ставший отважным, позабывший стыд более, чем должно, не желающий соблюдать порядка и выжидать своей очереди молчания, речи, питья и музы. Они должны внушить этому человеку справедливый страх самого прекрасного воителя против непрекрасной отваги, вошедшей в него, – страх божий, который мы назвали совестливостью и стыдом" (671 cd). "Остальные люди, по-видимому, считают, что вино дано людям в наказание, чтобы мы впадали в неистовство. Мы же теперь, наоборот, утверждаем, что вино дано, как лекарство, для того чтобы душа приобретала совестливость, а тело – здоровье и силу" (672 d).

Идеальное государство должно мудро пользоваться винопитием, запрещая его в одних случаях и поощряя его в других случаях (673 е – 674 с). Словом, винопитие входит, по Платону, как весьма существенный момент и во всю его эстетику и во всю его теорию художественного воспитания. Можно только подивиться, что излагатели Платона обычно оставляют в тени этот важный момент эстетики Платона в его общей эстетике и в теории художественного воспитания в "Законах".

д) Наконец, существенную роль в эстетике и в теории художественного воспитания в "Законах", как мы знаем, играет теория кукол (выше, стр 145). Люди, оказывается, – не более как куклы в руках богов, причем сами они ровно ничего не знают о своей кукольности и о намерениях богов, играющих этими куклами. Жизнь человека зависит от того, за какую нить человеческого существа будет тянуть то или другое божество. Вместе с тем жизнь человека подчиняется самым железным законам. Божественные нити тянут человека в разные стороны. Но самая основная нить – это нить рассудка, которая, в отличие от прочих нитей, является золотой. Законодатель знает эту золотую нить и соответственно с ней управляет всем государством, так что законодатель этот есть как бы самый настоящий бог (I 644 е – 645 b). Хотя законодатель – это тот, кто больше всего слушается богов и потому является представителем абсолютной власти (IV 715 bс), так что законодатель является единственным советчиком для счастья, а также для всего прекрасного, доброго и справедливого (IX 858 cd), тем не менее законодатель, являясь судьею истинного богопочитания, истинной красоты и справедливости, должен угрожать наказаниями, вплоть до смертной казни, всем инакомыслящим (X 890 b-d).

е) В итоге нужно сказать, что эстетика и теория художественного воспитания в "Законах" Платона сводится к железному закону, государственному и космическому, в котором люди ничего не понимают и в сравнении с которым являются бессмысленными куклами и игрушками, но который они должны день и ночь воспевать и отплясывать, в который они должны всегда играть и ради которого должны по особым правилам напиваться.