Лосев А. История античной эстетики. Ранний эллинизм

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть Третья. ЭЛЛИНИСТИЧЕСКОЕ ИСКУССТВОЗНАНИЕ

II. РИТОРИКА

§5. Гермоген из Тарса

Гермоген из Тарса (ок. 160 – ок. 222 г. н.э.) – знаменитый греческий ритор эпохи так называемой "Второй Софистики". Его трактат "Об идеях" стал одним из основополагающих для всей дальнейшей и, в частности, византийской теории красноречия, а сам Гермоген славился с юных лет своими необычайными способностями. Филострат, автор "Жизнеописаний софистов" (II 7), рассказывает о том, что Гермоген еще в пятнадцатилетнем возрасте декламировал и импровизировал перед императором Марком Аврелием, но этот талант вскоре покинул Гермогена, и он отдался ученым изысканиям. Ему принадлежат исследования о риторической инвенции, то есть нахождении материала ("Pen ton staseon" и "Pen heyresёos", в четырех книгах), и качествах речи, или "идеях" ("Peri ideon", в двух книгах), которые начиная с V в. усердно изучались византийскими схолиастами и комментаторами, писавшими обширные объяснения и толкования на Гермогена вплоть до X века.

1. Качества речи

Традиция в изучении качеств речи, или "идей", восходит, собственно говоря, еще к Аристотелю с его теорией стиля (lexis), и Феофрасту383 (сочинения которого "О стиле", или о четырех качествах речи, до нас не дошли). Выбор и соединение слов у Дионисия Галикарнасского, выделение "типов" (plasma) речи у Филодема, которых Деметрий, как и Феофраст384, насчитывал четыре, подготовило ко времени Второй софистики, или Греческого Возрождения, определенную традицию в трактовке качеств речи.

Д.Хагедорн посвятил учению об идеях Гермогена специальное исследование, в котором он последовательно рассматривает все качества речи в их системной классификации, выясняя источники для каждого из терминов385.

Д.Хагедорн приходит к выводу, что учение об идеях явилось продолжением теории "достоинств речи" ("virtutes elocutionis"), которые можно найти уже в доаристотелевской риторике, у Исократа, Феофраста, а, главное, в системе aretai lexeos Дионисия Галикарнасского, в связи с чем Д.Хагедорн приводит сравнительную таблицу "идей" Гермогена и "достоинств" Дионисия386.

Д.Хагедорн на основании предшествующих исследований (Л.Радермахера, Э.Бюрги, И.Люке) делает вывод о безусловном соответствии термина "идея" и "достоинство ("aret") речи"387.

Что касается слова "идея", то оно не было еще терминологически оформлено у Дионисия Галикарнасского. Т.Херрле приводит семь разных значений "идеи" у Дионисия388.

Качества эти могут быть как положительными, так и отрицательными, но тоже имеющими смысл при выработке той или иной стилистической окраски. Гермогена интересует ясность и чистота речи (sapheneia), вразумительность (eycrineia), достоинство (axioma), значительность (megethos) и величавость (semnotes); приподнятость, или блистательность (lamprotes), обстоятельность (peribolё), отделка (epimelia) и красота (callos); выразительность (gorgotёs) и характерность (ethos); простота (apheleia) и сладость (glycytёs); живость, острословие, свежесть и пленительность слога (peri drimytёtos cai toy oxeos legein, oraioy cai habroy cai hёdonёn echontos logoy), скромность (epieiceia), правдивость речи (alethinos logos), мастерство (deinotёs). Здесь же несколько отрицательных качеств, таких, как язвительность (acmё), грубость, или суровость (trachytёs), резкость (sphodrotёs) и тяжеловесность (barytёs).

Обращает на себя внимание чрезвычайная детализация качеств, вместо трех или четырех, принятых в старой, на первых порах главным образом перипатетической традиции, идущей от Аристотеля и Феофраста. Эта детализация вполне естественна, так как здесь дается попытка разъять "тип" или стиль речи как некое общее монолитное целое на его составляющие, тот строительный материал, из которого складывается "тип", то есть то, что "отчеканено" словом (typos), что является обобщенным "способом выражения" (lexis) или как бы "вылепленным образом" речи (plasma).

Отдельные качества речи являются предпосылками для формообразования того или иного стиля, тем более что здесь возможны самые различные варианты их объединения.

Не лишним будет сказать, что страсть к классификации и детализации, развитая в эллинистически-римский период, особенно проявилась, например, в разделении тропов, скромное число которых, намеченное у Аристотеля (метафора, метонимия, синекдоха, сравнение, эпитет), стремительно увеличивалось. Если Квинтилиан насчитывал 14 видов тропа, то у одного из поздних анонимных авторов их 24, у Григория Коринфского – 27. Кокондрий насчитывает их 29, Георгий Херобоск – 33, а Трифон перечисляет 37 видов тропа.

Тот же процесс происходил в музыке, когда классическое платоновское разделение на несколько общих для музыкантов простейших видов (дорийский, ионийский, лидийский вместе с миксолидийским и фригийский) в дальнейшем усложняется, учитывая переходные и смешанные лады, и в конце концов достигает необычайной усложненности. Выясняется, что играющие на инструменте типа органа пользуются шестью ладами, кифареды – четырьмя, авлеты – семью, музыканты, склонные к орхестике, – то же самое389.

Приблизительно тот же процесс происходил позднее в Европе. Простейший античный художественный канон Поликлета значительно усложнился в Византии (например, канон Дионисия Фурнийского) для того, чтобы расчлениться у Дюрера на 26 разных типов, каждый из которых измеряется единицей человеческого тела в 1/600, разделенной на три390.

Таким образом, постепенно во всех областях античного искусства попытки более всестороннего охвата эстетической значимости предмета приводят к дифференцированному подходу и нарушению исконного, наиболее общего синтетического представления о том или ином явлении. Однако подобный аналитизм тоже в конце концов нуждается в некоем новом объединяющем начале.

Гермоген недаром именует качества речи "идеями", то есть тем, "что видно", "что зримо", "что воспринимается чувствами"391. Качества речи действительно ощутимы и внешне и выразительны. Вот почему речь течет ясно, чисто, величаво, значительно, обстоятельно и приподнято. Она прекрасна по своей отделке, красоте и выразительности. Одна и та же речь может иметь характер простой, скромный и сладостный, сочетая в себе сладость слога с живостью и остротой, свежестью и пленительностью. "Ясная, исполненная достоинства, а также красивая и выразительная речь" – идеал Гермогена (II 2 Spengel). Однако в любом случае речь исполнена правдивости и мастерства, выражая, в конце концов, особую характерность. Даже язвительность (acmё) и резкость (sphodrotёs), грубость (trachytёs) и тяжеловесность (barytёs) имеют свой смысл в модификации речи392.

"Грубость", или суровость, слога, по Гермогену, заслуживает особого рассмотрения, "не меньше, чем величавость". Грубость, как это ни удивительно, наряду с "приподнятостью" или, буквальнее, "блистательностью" слога суть не что иное, как "действенные черты язвительности" (I 7). Трудный, или суровый, слог, читаем у Гермогена, "полон горечи и чрезмерной укоризны". "Приказания" и "вопросы обличительного свойства" отличаются суровостью. И эта суровость самого содержания оказывает влияние на колоны данного стиля, которые всегда короткие и больше напоминают даже не "колоны", а "отдельные речения", то есть коммы. Здесь нельзя получить "хотя какого-то удовольствия, какой-то "видимости" "хорошо размеренной речи" от столкновения гласных или стяжения стоп. Здесь все "неритмично, неблагозвучно и раздражает слух" (7, 236-239). Но и это "неблагозвучие", и часто даже отсутствие ритма, придает речи свою специфику, без которой немыслимо риторическое мастерство в духе классического Демосфена.

"Резкость" тоже имеет в своей сути "укоризненные" и "обличительные" мысли. Эти мысли выражаются свойственными резкому слогу методами – "неприкрыто, ясно, даже обнаженно". Резкость свойственна не только мыслям и словам, но и отдельным оборотам, колонам и коммам, стяжениям, клаузулам и ритму (8, 241 – 243), то есть совокупности, содержательной и формальной стороны речи.

Гермоген, рассуждая о тех качествах, которые придают речи "значительность и достоинство", не может пройти мимо "приподнятости", или блистательности" (lamprotes). Как это ни странно, но блистательность – непременный спутник величавости, суровости и резкости. Правда, Гермоген здесь же оговаривается, что он имеет в виду не эту блистательность, что состоит "в естественной прелести и подобает сладостному и простому слогу", и не ту, что достигается "тщательностью и красотой построения". Гермоген имеет в виду блистательность, "исполненную достоинства". Именно она придает речи приподнятость. Слова "приподнятой речи" величавы, а обороты ее оставляют "приятное ощущение". В приподнятом слоге всегда есть элемент "оценки" и превознесения, почему он и противоположен "чистому слогу" (9, 243-248). В приподнятом слоге, мы бы сказали, отсутствует момент объективности и наиболее выразительно проявляются пристрастия говорящих.

Как это ни кажется для нас странным, но Гермоген считает необходимым говорить о "язвительности" (acmё) сразу же после "приподнятости", так как язвительность требует "приподнятых оборотов речи", а ее обороты те же, что в "приподнятом" и "резком" слоге. "Язвительный" слог всегда имеет "больше приподнятости и блеска" (10, 249-250). Более того, Гермоген настаивает, и очень многословно, возвращаясь к одним и тем же мыслям, на том, что "язвительность и приподнятость сходятся", "смешиваются", а не просто "сопровождают друг друга", хотя "язвительность" имеет нечто от приподнятости, а эта последняя ничего не имеет от язвительности.

Гермоген детальнейшим образом проделывает тонкий логический анализ двух качеств речи, споря с пафосом настоящего полемиста, искушенного в риторической казуистике. Но чрезвычайно характерно, после исчерпания всех логических аргументов восклицает: "Но все это явный вздор, поскольку это ясно и непосредственному ощущению".

На этом примере видно, почему Гермоген назвал свои "качества" речи идеями.

"Идеи" Гермогена не только создают живое ощущение стиля, но также дают и определенное знание, так как в "идее" искони объединяются субъективно воспринимаемые внешние качества и объективное знание, что идет еще от древнейшего гомеровского поэтического мышления с его "мышлением глазами" и укрепляется в платоновском понимании "телесной" идеи393.

Недаром Гермоген утверждал, что "вещи, приятные взгляду, или осязанию, или вкусу, или еще как-то доставляющие наслаждение, будучи названы в речи, доставляют удовольствие" (II 4).

Обратим внимание на ряд выдвигаемых Гермогеном качеств, или "идей", речи и на их явно эстетическую окрашенность.

2. Эстетическая окрашенность качеств речи

Ясность у Гермогена тесно связана с содержательной стороной речи. Ясность не может быть без "чистоты и вразумительности", а чистота сама основана на "мысли и изложении слова". "Вразумительность" же "более всего заключается в методе изложения" (I 2). Здесь наблюдается четкая логически-обусловленная взаимозависимость всех компонентов речи, как бы естественно вытекающих один из другого. Гермоген особое значение придает ясности и чистоте, классическим категориям античной эстетики, связывая с ними "мысли общие всем, всем доступные... понятые, не содержащие... скрытого умысла" (3). Но это не значит, что чистота (sapheneia) лишена глубины, что она поверхностна, что в ней есть нечто "мнимое", не настоящее. Автор трактата, занятый исследованием "мыслей" и "методов" их изложения, прекрасно понимает "чистое слово" как "по природе своей" "не плоское".

Поскольку "полную силу" Гермоген видит в "мыслях слова и методах изложения", он находит во "вразумительности (eycrineia) "нечто по природе своей производящее ясность" (4). Не раз Гермоген подчеркивает именно "природное" достоинство того или иного качества речи, чрезвычайно ценя его и понимая, что "мастерство" (demotёs), в отличие от природного свойства, "это другой разговор".

Гермогеном ценится одновременно "естественная вразумительность" и "методы мастерства". Именно это мастерство должно уберечь ритора от гипертрофии даже лучших качеств речи, требуя от него соблюдения умеренности. "Предельная" ясность "граничит с легковесностью" и "невзыскательностью" (5), то есть лишает речь "значительности" (megethos) и "величавости" (semnotёs).

"Значительность", "весомость" и "достоинство", пишет Гермоген, "придаются речи такими качествами, как "величавость, обстоятельность, грубость, приподнятость, язвительность, а также резкость, которая мало отличается от грубости". Величавость и обстоятельность "суть сами по себе", а все остальные качества "переплетаются и не переплетаются какими-то признаками, в каких-то частях сходятся, а в каких-то расходятся (5, 217). "Величавым" методам свойственно "мистически и таинственно" "знаменовать нечто, изрекая величавые мысли" (6).

Величавость заключается не во внешнем ходе изложения, а в первую очередь "в мысли" (6), в самом предмете размышления. Степень величавости, однако, может быть различной. Она имеет свои градации, первую, вторую, третью, четвертую, переходя от благоговейного размышления о богах к глубинам природы и, наконец, к человеку с его религиозно-этическими проблемами и событиями его жизни. Степень напряженности "качеств" или "идей" стиля, таким образом, все время меняется в зависимости от "мыслей".

Но "величавость" может ощущаться и в формальной стороне слова, например, в его полнозвучии, с протяженностью гласных "а" или "о", о которой упоминал еще Платон в диалоге "Кратил". "Величавыми" могут быть фигуры, колоны, сочетания, ритмы, клаузулы.

Гермоген предостерегает риторов от неразумных увлечений внешними красотами, от неумеренности, которая приводит к "пошлости" и "безвкусице", так же как и от неумеренности употребления "величавых переносов там, где оратора подстерегает немалая опасность" (6, 224-232).

Наряду с величавостью Гермоген особенно ценит приподнятость, или блистательность (lamprotёs), "исполненную достоинства", которая достигается некоей "прелестью", "тщательностью" и "красотой" построения. Приподнятый "по мысли" слог получается тогда, когда говорящий "твердо убежден в том, что он говорит", сочетая в речи свое "знание" предмета и "радость", доставляемую слушателям (9). Приподнятость и блеск создаются, по Гермогену, не внешним путем, не чисто-техническими средствами (хотя и о них он не забывает, рассуждая о длине колонов, стяжении слов и размерах), но характерно для классической античности, объединяя сознательное владение предметом с чистым наслаждением, рождающимся от совершенства произнесения речи.

Гермоген не может считать речь окончательно завершенной, если в ней отсутствует "красота сама по себе". Что же такое эта "красота" (callos) по Гермогену?

Оказывается, красота состоит из "мыслей, методов, слов". Она есть "слаженность, соразмерность" и "некоторый особый характер, проявляющийся на протяжении всей речи" и соответствующий ей "как цвет в том или ином теле" (12). На первое место Гермоген опять-таки выдвигает здесь мысль, на второе – метод и только на третье – слово. Если учесть, что цвет в классической греческой эстетике мыслится материальным и неотъемлемым от тела, то станет понятным органическое представление об "особом характере" красоты речи у Гермогена.

Однако, когда Гермоген переходит к более детальному рассмотрению красоты речи, он делает вывод, что красота "в конечном счете есть соразмерность и своего рода хороший цвет либо членов и частей, из которых получается та или иная речь, либо целых видов слога, смешанных в одно, либо тех черт, что заполняют каждый вид слога" (там же). "Соразмерность" и "прекрасная слаженность" красоты подтверждаются у Гермогена авторитетом Платона, который требовал от речи слаженности мысли и построения.

Какая бы ни была красота "пестрая" (мы бы сказали, эллинистически понятая) или "единообразная" (мы бы сказали, классическая), в ней всегда должен "расцветать некий прекрасный "цвет", который придает "один характер" всей речи. "Нарядный наряд", облекающий речь снаружи и относящийся к словам, их оборотам и сочетаниям, есть особый вид красоты, а именно – красота слога. Но эта нарядная красота слога, которой отдали дань Исократ и Демосфен, этот "нарядный порядок", создающий "красивые" обороты, "не скрывающие своей нарядности", специфична именно своим как бы чисто структурным эстетизмом. "Мысли же сами по себе, а также те или иные методы к такого рода красоте не относятся", – заключает Гермоген. В духе позднеантичной риторики Гермоген не берется определять красоту мысли, довольствуясь нарядной красотой "слова" и тем, "что следует за словами". Формальное описание технически выработанной, приобретенной мастерством красоты Гермогену куда доступнее, чем проникновение в прекрасную наполненность мысли и методов их передачи.

Гермоген с упоением рассуждает о "божественной красоте" колонов у Демосфена или восхищается Исократом, которого "благозвучие и красота", "красота и отделка речи заботили больше, чем убедительность и правда". Красота словесных фигур восторженно сравнивается Гермогеном со "свежим и упругим" телом, всегда "пленительным и красивым". "Украшают" речь и делают ее "нарядной" многочисленные фигуры; "красоте" ее способствует сцепление равных колонов и ритмичность слога, хотя "сплошное украшательство" и здесь неуместно.

Однако в результате всех этих восторгов Гермогена вдруг оказывается, что "ритм создается также и благодаря мысли, поскольку мысль развивается в определенной последовательности речевых отрывков". Значит, определяющим моментом для ритма является у Гермогена все-таки мысль, так же как все метрические системы классики определялись соответствием с характерным для данного размера этосом. Правда, Гермоген тут же в противоречие с собой заявляет, что "никакие мысли сами по себе не делают речь выразительной". Выразительным бывает "живой и острый слог" (II 1), его обороты и слова, метрически оформленные.

3. Гермоген и греческая классика

С противоречивостью суждений Гермогена можно вполне примириться. Они были естественны для тех, кто пытался реставрировать греческую классику.

И все-таки, несмотря на, казалось бы, некоторую несогласованность этих рассуждений, важно то, что "качества" речи у Гермогена не утеряли еще традиционного античного представления об этосе стилей. Здесь, можно сказать, качества человеческого характера выливаются в форму словесного изображения, как бы вылепливаются им (ср. plasso – леплю, plasma – изображение, лепной образ, выдумка). Все перечисленные выше "идеи" Гермогена составляют аналог нескольких человеческих, достаточно сложных характеров, то значительных, то приподнятых, выразительных и прекрасных, то живых, полных свежести и пленительной простоты, изящества и скромности, а то и резкого, язвительного и грубого начала. Классическое учение об этосе художественного произведения и особенно ораторской речи в полной мере проявляется здесь у позднего ритора.

В связи с этим отметим, что Гермоген требует от оратора сделать речь "красивой", "нарядной", "украшенной", отличающейся тщательностью и "красотой отделки", "яркостью". Эта яркость, в зависимости от типа речи, может быть "свежей" и вызывается "сладостной простотой", или красотой "искусного сочетания" слов; но она может быть и "внушительной" в речи приподнятой или блистательной. "Красивое" сочетание равнозначно у Гермогена "сладостному" потому, что оно делает речь похожей на метрическую и вкладывает в нее "приятность для чувств" (II 4). Сладость в свою очередь – это "украшение простоты", или "некая красота простоты" (II 3).

Простому слогу свойственны "сладостные слова". "Сладостная речь" доставляет удовольствие даже своим стяжением. Этой речи присущи обороты, свойственные "красивому и разукрашенному слогу" (II 4). Речь может приобретать не только "живость", но и "яркость". Тропы могут быть "неуклюжими", "грубыми", "навязчивыми", а к свойствам речи относят "пленительность", "свежесть" и "приятность" слога (II 5).

Поэт, по мнению Гермогена, "по природе своей" заботится о "значительности" и "приятности" речи, тем самым "возвышая" то, что "по природе своей, скорее, красиво и приятно" (II 3).

"Простые" мысли относятся к "искреннему" слогу (II 7). "Чистота" тоже непременный компонент разных стилей. "Чистыми" Гермоген именует "краткие колоны" и "правильные фигуры", противопоставляя "чистоту" обстоятельности, а значит, понимая "чистоту" как краткое выражение мысли, не отягченное примесями. Поэтому "чистота" родственна "простоте" (II 3). Гермоген требует в "прекрасной" речи соответствующее ей сочетание слов и определенную меру в степени применения тех или иных слов.

Все подобного рода субъективно-чувственные характеристики качеств речи и ее оборотов не мешают, однако, Гермогену преклоняться перед "мастерством" великих ораторов классической Греции, той великолепной техникой, которая производит впечатление удивительной простоты и незамысловатости.

В речи Демосфена "О венке" проявляется не "видимое мастерство", а "правда и характер" в соединении с "красотой и резкостью". "Неизбитые, глубокие, сильные мысли" свойственны подлинному "мастеру", пишет Гермоген. Почти все речи Демосфена и Лисия, по его мнению, – пример "невыявленного мастерства", то есть внешней непринужденности и естественной простоты. Они по сути дела исполнены "великолепного мастерства, которое, однако, не выставляется напоказ" (II 9).

Живописные характеристики "качеств" Гермогена вызывают в памяти Дионисия и Деметрия с их увлеченностью музыкой ритмов и метров394. Все эти риторы к тому же оперируют множеством эстетических категорий, далеко выходящих за пределы только прекрасного. Пользуясь "качествами" Гермогена, можно составить представление и о других эстетических категориях, таких, как трагическое, комическое, ирония, юмор, шутка, наивное. Однако выражены эти категории непосредственно жизненным способом, лишенным аналитически-логического мышления, что характерно не только для Гермогена, но и для его предшественников. Может быть, эта недостаточность оборачивается вместе с тем и определенным достоинством, так как в ней еще не умерло, несмотря на увлечение внешним классификаторством, обще античное целостное восприятие объекта исследования, чем бы он ни явился – космосом, вещью или словом. И это спасает Гермогена и его предшественников от полного разрыва формы и содержания. Наоборот, содержательный момент очень силен у Гермогена, когда он с вдохновением говорит о внушительности, стремительности, правдивости речи, об оттенках того или иного этоса в живом слове, произнесенном с учетом многих, вполне конкретных обстоятельств. Слово, таким образом, наполняется у Гермогена биением жизни, которая неистребима, несмотря на все большее ограничение красноречия рамками чисто схоластических штудий. Идеалом Гермогена среди всей этой условной риторики все еще остается недосягаемый Демосфен, во всем многообразии живой, страстной, политически действенной речи, явившейся предметом пристального анализа позднеантичного знатока и наставника риторики.