Липатов В. Краски времени

ОГЛАВЛЕНИЕ

ЧЕСТЬ И ЛЮБОВЬ

Целую вашу душу, которая по чистоте своей способна все понять вполне.
Карл Брюллов

Василий Андреевич Тропинин (1776 - 1857) - русский портретист первой
половины XIX века. Крепостной графа Моркова. Учился в Академии художеств
"посторонним" учеником. В 1823 году был отпущен на волю. Осенью 1824 года
получил звание академика. Жил в Москве.

Он "лбом стену прошиб". Его терпение назвали высоким - все претерпел
ради таланта. Современники очень любили этого внешне мягкого и податливого,
а на поверку несокрушимого человека.
Его владелец граф Морков дарованию своего крепостного противился, как
мог. Не позволил доучиться в Академии художеств: "Толку не будет!" Попытался
превратить художника в кондитера.
Граф выиграл - он получил к столу великолепные торты.
Но рисовать Тропинин не перестал. Затем графу понадобился маляр - и
Тропинин усердно красил колодцы, заборы, кареты... И продолжал рисовать.
Наконец граф смирился, но захотел, чтобы Тропинин стал лишь "домашним
мазуном" и украшал стены портретами членов барской семьи. Художник изображал
их, но одновременно создал портрет народного мстителя Устима Кармелюка.
Известна история, когда гость-француз сконфузил и графа, и невольно
ранил Тропинина. Гость побывал в мастерской у художника, и, как только
Тропинин вошел в столовую, галантный француз бросился усаживать его за стол.
Но лакей Тропинин обязан стоять за стулом графа, прислуживать за обедом...
Тропинин, конечно, человек, побеждающий великим, бесконечным трудом:
"Случалось, где работал, там и засыпал". Но не только трудом. Под личиной
благодушно-приятного услужливого человека его железная воля таила глубоко
запрятанный бунт и страстную любовь к свободе. Ничто, самое унизительное, не
могло его унизить, он бы снес; избрал тяжкий и долгий путь преодоления, в
котором каждый день становился каплей, точащей камень...
Высокое терпение вкупе с общественным мнением побеждают. И граф, этот
старый лицемер, вынужден был даровать сорокасемилетнему художнику вольную -
одному, без семьи. Милость неблагородная. Граф приглашает остаться у него,
пользоваться великолепной мастерской, обещает протекцию - устроить на
хорошую службу. Но вчерашний верный раб тотчас со всех ног бежит прочь от
своего "благодетеля", не принимая милостей и должностей. Да здравствует
свобода! Годы унижения и приспособления канули в прошлое.
Художник не выносит теперь пренебрежения. Своим поведением утверждает:
все люди равны, должны быть равны. В назначенный час приходит к сановнику,
писать с него портрет, а барин "изволит почивать" - Тропинин поворачивается
и уходит. Уезжает из Петербурга. Так он протестует...
Тропинин прославился как мастер "домашнего", "халатного" портрета.
Человек в то время - во время реакции последекабристского периода - больше
раскрывался именно в таких условиях. Кого только не встретим мы в портретной
галерее художника: герои 1812 года, купцы и вельможи, профессора Московского
университета и чиновники, артисты и художники, простые люди.
...Брюллов, облокотившийся на конторку, печален. Надменно-печален.
Небрежно-артистичен, снисходителен. Взор тяжело и с некоторым подозрением
упирается в вас и давит. В эту минуту Брюллов не рисуется, не скрывается под
маской. Перо вольно играет в руке, исполнено того же настроения, что и
художник: Брюллов может вычертить им прекрасный абрис или метнуть его, как
стрелу. И оно полетит...
Совсем не "Великий Карл живописи" на рисунке Тропинина: томящийся,
усталый человек небольшого росточка, чем-то явно встревоженный. Ироничное,
тронутое скепсисом лицо пытается улыбнуться, но выходит полуулыбка,
полугримаса. Хочет радоваться, да не может. Подобное состояние Брюллова
замечает и Пушкин, когда пишет из Москвы, что художник "...хандрит, боится
русского холода и прочего". И прочего - это того, что ненавистно и самому
поэту.
Рисунок свидетельствует о том, что Брюллов откровенен с человеком,
которому полностью доверяет. Человек этот - Тропинин.
Их встреча - праздник для Тропинина, но и для Брюллова тоже. Едва
приезжает в Москву, уже в гостях у Тропинина. А тот спешит сам накрыть стол
и убрать цветами. Так он рад. Встречаются как добрые старые знакомые.
Обоюдный интерес и взаимопритяжение очевидны. Разница в летах - Тропинину
под шестьдесят, Брюллову около сорока - не мешает им дружить. Тропинина не
угнетает громкая слава гостя, он не завидует, гордится ею. Брюллову нравятся
работы Тропинина, "превосходного художника", чье влияние . находят в
"Гадающей Светлане", написанной Брюлловым в Москве. И палитра Тропинина
становится сочнее, выразительнее. Особенно отмечает Брюллов портрет
бухгалтера Малого театра Павла Васильева ("Портрет гитариста"), который на
вечерах у Тропинина играл на гитаре, услаждая слух присутствующих, и
Брюллова тоже. На этих вечерах они рисуют, устраивают вернисажи и концерты.
Нервный, мятущийся Брюллов находит у Тропинина отдохновение, ему уютно у
московского друга. Часто на двери тропининской квартиры появляется
нетерпеливая надпись: "Был К. Брюллов". Был - не застал.
Тропинин пишет портрет Брюллова у античных обломков на фоне Везувия и
говорит: "Да и сам-то он настоящий Везувий!" Но все "везувианские" черты
остаются на подготовительных рисунках - Тропинин словно губкой стер с лица
друга заботы и тревоги, представил его нам приветливым и благополучным,
метром, артистом, уверенным в себе и с достоинством принимающим поклонение и
хвалу. Таким, возможно, Брюллов был "на людях"...
В том особенность Тропинина-художника, человека доброго, пекущегося о
том, чтобы творчество его стало источником радости и утешения. Прежде всего
думающего о настроении и душевном здоровье даже совсем незнакомых ему
людей - близких изображаемого человека и друзьях. Художнику хочется, чтобы
все они видели на портрете лицо, достойное уважения, радостное и веселое.
"Пусть они, - говорил он, - его видят и помнят в счастливую эпоху". Слишком
много горя хлебнул Тропинин на своем веку - хотелось ему хоть по крохе
добавлять добра. Но это вовсе не означает, что он писал людей такими, какими
им желалось казаться. "Художник... должен быть хозяином своего дела. Нельзя
позволять и соглашаться на все требования снимающего с себя портрет..."
Фальши не терпел. Когда заставляли модель приукрашивать, восставал.
Заказчики, бывало, отказывались от портретов.
Писал как бы отношение своей модели к другим людям, а уже потом намекал
на профессию и занятия. Если у Брюллова скульптор И. П. Витали поглощен и
воодушевлен своей работой (бюстом Брюллова), то у Тропинина он радушный и
гостеприимный хозяин, к которому можно идти и "жить на хлебах".
Живопись, полагал он, обязана служить воспитанию, учить жить "чище,
нравственнее". Не потому ли выстраивается у него галерея портретов, где люди
без пороков? Наверное, художник был сентиментален. Жил среди своих картин,
птичек и цветов, никому не причинял зла. Готов был приветить каждого,
переступившего порог его дома. С удовольствием читал Карамзина. Возможно,
глаза его во время чтения увлажнялись... Вспомним о победном шествии в те
годы русского сентиментализма, о его прекрасной, возвышенной сути. О
проповеди благородства и искренности человеческих чувств, верности и любви к
природе...
Герои портретов Тропинина добры, слегка задумчивы, иные склонны к
размышлению и анализу. Их можно упрекнуть, что они не спешат демонстрировать
свой интеллект. На самом деле они, очевидно, интереснее, чем кажутся. И
пусть они порой довольно обыденны, не столь загадочны, как, скажем, у
Рокотова, и не столь пылки, как у Кипренского... Но при этом - значительны.
Художник не заботится о психологическом анализе личности - не дано ли
ему было это или не считал себя вправе выносить на суд людской спрятанное
глубоко в тайниках души? Не заглядывал за "панцирь" внешнего облика, не
смотрел на модель критическим оком?.. Только в поздних работах проглядывает
желание приоткрыть "панцирь".
Кисть художника, обычно спокойная, порой равнодушная, волнуется там,
где соприкасается с личностью искрящейся, незаурядной. В известном смысле
Тропинин - живописец настроения, вспыхнувшего чувства приязни, любопытства,
восхищения - в этом случае будто и дарования ему добавлялось, возвышало
талант.
Москву когда-то очаровал "золотистый" тенор П. Булахова. На портрете
его доброе, открытое, чуть даже простоватое ("необыкновенное его добродушие
и наивность") лицо ласково-непринужденного человека на "рокотовском" фоне.
Краски светлые, играющие. Не этот ли портрет имел в виду И. Н. Крамской,
когда назвал художника "первым импрессионистом в русской живописи"?
Тропинин замечает среди привычных лиц в обществе новые. Его кисть
запечатлевает бодрых, деловых людей, рождающихся воротил.
Одни из них умнее, с более широким кругозором, способностью к живому
осмыслению - как недавний крепостной, богатый шуйский купец и мануфактурщик
Диомид Киселев. Другие - наглые мастера безжалостной хватки и продуманного
пути к успеху ("Портрет неизвестного с сигарой"). Преуспевающий и
самодовольный человек беспощадно-весело поглядывает на мир, который
немедленно надлежит "цивилизовать", дабы получить побольше барыша. "Не
видели, чтоб он задумывался над чем-нибудь болезненно и мучительно,
по-видимому, его не пожирали угрызения утомленного сердца, не болел душой,
не терялся никогда в сложных, трудных или новых обстоятельствах". Перед нами
разновидности гончаровского Штольца.
Эпоха, в которую жил Тропинин, была эпохой Пушкина и декабристов.

Быть может... вам и нам настанет
час блаженный
Паденья варварства, деспотства и царей... -

писала, обращаясь к заточенным декабристам, поэтесса графиня
Ростопчина, которую мы также встречаем в тропининской портретной галерее.
Люди тогда проверялись отношением к поэту и героям Сенатской площади.
В двух портретах великих актеров и великих трагиков - Павла Мочалова и
Василия Каратыгина выражены все пристрастия Тропинина, его нежная и верная
душа, чутко и честно откликающаяся на окружающую жизнь.
Известно, что Мочалов плакал над посланием Пушкина в Сибирь. Каратыгину
в день 14 декабря 1825 года "представление" на Сенатской площади было "не по
вкусу". Портрет Пушкина (гравюра с портрета О. Кипренского) стоял у Мочалова
на столе, стихи поэта актер любил читать. Зато Каратыгин отзывался о "Борисе
Годунове": "галиматья в шекспировском роде"... И на портрете Василий
Каратыгин, в прошлом коллежский регистратор, отмеченный за "прилежание и
аккуратность", а ныне "лейб-гвардейский трагик", любимец императора, очень
скучен, очень важен, очень благопристоен.
Красивое и умное "роковое" лицо Мочалова смоделировано страстями и
страданиями. Оно какое-то скованно-остановившееся перед несправедливым
недружелюбным миром. Лицо властителя, ничего хорошего от своей власти не
ждущего. Трагически недоброе лицо отчаянного и отчаявшегося человека. "Худо!
Все очень худо", - как бы говорил он и будил в людях то, что они так удачно
забывают в обычной жизни.
Павел Мочалов - актер из дворовых людей, к этому времени уже легенда. С
лавой всеувлекающей и всепожирающей, с черной тучей, разражающейся громом и
молнией, сравнивал его Белинский. Мочалов, непревзойденный Гамлет и Карл
Моор, был на сцене тучей, вихрем, сонмом страстей, испытывал там восторг
освобождения - "творил около себя миры одним словом, одним дыханием".
Видевший Мочалова десятилетним мальчиком, Достоевский запомнил его навсегда:
"Это подействовало на мою духовную сторону очень плодотворно".
Началось время реакции. Узко очерченный круг слу-жебно-домашних забот
удушающе плотно охватил энергию и талант человека. Надлежало быть
пассивно-спокойным и уравновешенно-рассудительным: всякое активное действие
казалось подозрительным. Вершителями судеб становятся ретивые исполнители
царской воли. "Одна лишь звонкая и широкая песнь Пушкина, - писал Герцен, -
звучала в долинах рабства и мучений".
Тропинин рисовал Пушкина. Заказчик С. А. Соболевский просил "нарисовать
ему Пушкина в домашнем его халате, непричесанного...". Властный,
нетерпеливый и скорбный Пушкин смотрит с рисунка. Человек свободы, гнева и
печали. Халат на его плечах словно императорская тога.
Пушкин, переживший прощание с казненными декабристами, чью виселицу
начертал на листе, исписанном стихами. Отбывший семилетнюю ссылку и не
покорившийся. Смертельный враг всяческого зла, уверенный, что "народ,
гоняемый слугами, поодаль слушает певца".
В Москву Пушкин привез с собой из ссылки набело переписанного "Бориса
Годунова", в котором так грозно безмолвствует народ.
На портрете Пушкин - такой же царственный и порывистый, как и на
рисунке, но исчезла горечь, душа поэта смотрит "пробудившимся орлом".
Тропикин боготворил поэта, и Пушкин подарил ему искорку своего . мятежного
гения. Художник создал образ национального поэта, человека вдохновенного и
прекрасного: высоко поднята его голова, светло чело. Пушкин гордо устремлен
навстречу божественному глаголу.
С портретом произошла странная история - он исчез и пропадал двадцать
девять лет. Потом внезапно объявился. Старый мастер был очень взволнован:
"Судите, что взглянуло на меня этими глазами... какие минуты я провел,
рассматривая черты, мною же самим когда-то положенные". На Тропинина вновь
глянул его Пушкин, зазвучала музыка его речи, вернулось очарование
вдохновения - все это было единственным и неповторимым. Его попросили
подновить портрет. Художник ужаснулся: "На это рука моя не подымется! Это
будет святотатством. Это писано с самого Пушкина!"
Тропинин - один из первых русских художников, кто писал лица
безмолвствовавшего народа. Устим Кармелюк и Самсон Суханов во главе
созданных его кистью народных типов: "Ямщика", выжидательно опершегося на
кнутовище; блаженного "Странника", "Отставного солдата"; "Слуги со штофом",
"Головы нищего старика"... На лицах печать мудрости, долготерпения.
Впрочем, в лице Устима Кармелюка долготерпения нет. Есть ожесточенное
отчаяние. Глухие безысходные глаза. Кармелюк, грабивший помещиков и
оделявший
бедных, приговоренный к смертной казни, дважды бежавший из тюрьмы. Гнев
и горе высушили его лицо, сведенное в кулак напряжением борьбы. Добрый,
добродушный Тропинин в этом портрете проговаривается. Верный лакей своего
графа явно гордится "разбойником", сочувствует ему.
И Самсоном Сухановым гордится тоже. Суханов, как и Тропинин, сам всего
достиг. Своими сильными крестьянскими талантливыми руками, которые на
портрете так тяжело и уверенно опираются на каменотесный молоток, кирешку.
Пройдите по Ленинграду: Исаакиевский и Казанский соборы, Горный институт,
Биржа... Целый лес колонн воздвиг Суханов. Человек исключительного
дарования, он вырубал из монолитного камня колонны неограниченной величины.
Достаточно вспомнить "Александрийский столп" (высота 47,5 метра, вес около
500 тонн) в Петербурге. И в Москве оставил каменотес свою память - пьедестал
"Минина и Пожарского"...
Первый в истории русской живописи портрет мастерового.
С юности и до последних дней Тропинину дорог образ женщины из народа.
Сначала это кареглазая украинка, крестьянка-подолянка, гоголевская
красавица, мечтательная и ясноликая. Потом простая русская женщина... На
мгновение оторвалась от своей работы обаятельная "Кружевница", чтобы
доверительно взглянуть на нас. "И знатоки, и не знатоки, - писал П. П.
Свиньин, современник художника, - приходят в восхищение при взгляде на
картину, соединяющую поистине все красоты живописного искусства: приятность
кисти, правильное, счастливое освещение, колорит ясный, естественный, сверх
того в сем портрете обнаруживается душа красавицы".
Тропинин рисует городских мастериц или дворовых девушек - "Кружевниц",
"Белошвеек", "Золотошвеек" - скромных тружениц, видит их поэтичными и
ласковыми; они не только милы и добры, но подчеркнуто-значительны,
естественны и на картине, и в жизни. Многие из них могли быть "бедными
Лизами". Художник в известной степени идеализирует своих героинь.
Впоследствии это приведет к тому, что они на его картинах превращаются в
мещаночек, уже в "Девушке
с горшочком роз" замечается заученная, обязательная приветливость.
Зато образ старости ("За починкой белья") против правды не грешит.
Картина создает впечатление резкой встречи холода и тепла. Не способствует
ли тому законченность очертаний и мнимая вечность вещей интерьера, . живущих
как бы своей отдельной жизнью? Четкость и чистота властвуют в углу комнаты,
где за столом сидит старушка, жена художника, в далеких своих днях - девушка
из украинского села Кукавка. Она склонила над бельем тяжелое от жизни, от
дум лицо. На стене зеркало, в нем видим мы старого художника, рисующего
портрет сына.
Задумчивые, солнечные мальчики на картинах Тропинина - образ будущего.
Золотистый и теплый "Портрет сына" один из шедевров русской живописи XIX
века; страстный и умоляющий голос надежды. Глядя на портрет, понимаешь - сын
был для художника светочем, он радовался ему.
Насколько было возможно, Тропинин жил свободным художником. Не шел на
поводу у заказчиков, помогал начинающим ("нас, учеников, принимал, как отец
принимает детей", - писал один из них); не занимал официальных должностей,
обязывающих к повиновению. Вот как реагировал на современное ему общество и
холодное, выспреннее официальное искусство: "Все и везде эффект, во всем и
во всех ложь".
На старости лет впервые встал перед всеми в полный рост на
"Автопортрете" с сознанием исполненного долга и своего назначения художника.
"Патриарх Московской школы" выходит нам навстречу из уютных комнат,
увешанных его полотнами ("составляли всю роскошь квартиры"), грузный,
большой, смотрит радушно и твердо. Прост, уверен, несуетлив, "царствует
спокойно" - будто бы даже пытается встать монументом на фоне Кремля, но
слишком много в нем доброты, слишком много живого внимания, чтобы
превратиться в памятник...
Через всю жизнь пронес и сохранил в себе Василий Андреевич Тропинин
"душевные способности и редкие достоинства", как отмечал К. Брюллов,
"истинные блага на земле - честь и любовь...".
Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел культурология