Липатов В. Краски времени

ОГЛАВЛЕНИЕ

СИЛОЙ СВОЕЙ ЛЮБВИ

...воспитывал нас и добру учил.
Аполлон Мокрицкий

Алексей Гаврилович Венецианов (1780 - 1847) - мастер жанровой и
пейзажной живописи. С 20-х годов XIX века живет в деревне, главным
содержанием его творчества становится образ крестьянина. Создал свою школу,
в которой воспитывал художников, руководствуясь принципом приближения к
природе, к натуре.

Венецианов робко съеживается в своем сюртучке и вдруг встает исполином.
Тишайшим и терпеливейшим казался многим, а вот любил отчаянно быструю езду,
значит, и нетерпением отличался...
Нетерпение пробовал проявить, нрав показать - начал с карикатур,
объявив назидательно: "Смех исправляет нравы". Смеяться умел зло, для
"высшего" общества обидно. И его "Журнал карикатур на 1808 год" за сатиру на
вельможу тотчас и навсегда запретили. Венецианов понял: лбом стену не
расшибешь, в среде "столичных пузырей" нетерпение следует обуздывать. И стал
расшибать стену упрямым терпением.
"Терпи, Казак! Ежели вытерпишь, Атаман будешь. - Многим бы хотелось,
чтобы я в Трониху уехал, однако не поеду..." Это когда он обивал
академические пороги, пытаясь прорваться в храм искусств и провести туда
свою школу.
Был не так уж тих, не так уж простодушен. О своем "коньке к умничанью"
сам признавался: "Мне на роду написано на том коньке ездить, и кажется
иногда, скачешь, а оглянешься - конек детской, деревянный, на лыжах, он
качается, а не скачет". Хотел скакать - и конь деревянный, и на месте
качается, а Венецианов все-таки скакал. Огромная сила внутреннего
сопротивления рождалась сознанием своего долга перед людьми и искусством.
В живопись был влюблен бесконечно. Увидел картину Гране "Внутренний вид
капуцинского монастыря в Риме" и в течение месяца, день за днем "просиживал"
у картины. И наверное, с таким же успехом мог бы писать интерьеры храмов и
дворцов. Нет, он создал "Гумно"! Здесь загадка и разгадка характера и
личности Венецианова. Смотрел на изображение католического храма, а видел
гумно. Гумно родное. Оно явилось в живопись из той, почти нереальной для
"чистой" публики, жизни, где "копошились" крепостные, призванные трудиться
от зари до зари для барского прокормления и забавы. "Гумно"! Здесь каждое
бревнышко мягко светится, простая архитектура полезного здания совершенна,
как античный храм. Теплый мирный день окружает гумно, там хозяйничают
крестьяне - они еще несколько статичны, явно позируют, но все они уважаемые,
достойные люди, герои этого красивого строения и теплого дня...
А сколько было соблазна преуспеть на поприще портрета. Именно за
портрет избирают Венецианова в академики... Нет, он умчался в свое
Сафонково, где "щей горшок, да сам большой", и выиграл: привез "Гумно".
То было время победы России над Наполеоном. Время ощущения мощи
народной. Появилась "кучерская" музыка Глинки, Пушкин и Гоголь отразили в
литературе сочный язык, быт и нравы, сам дух народной жизни.
А Венецианов, который, случалось, умилялся тем или иным деянием царей,
сказал такие слова: "...текли ручьи крови человеческой... Одни сражались за
государей, другие за милую вольность..." Милая вольность по душе художнику.
Правда, ужасов крепостничества он в картинах не обличал, зато открыл всем в
общем-то знакомый мир, на который ранее смотрели равнодушным взглядом
проезжающего. Не просто сказал: перед вами люди, но показал со спокойной
уверенностью, как они прекрасны. Крестьяне вошли в живопись чинно, не
расталкивая; не протестуя против бесправия; не выскакивая пьяно из кабака.
Видящий зритель увидел: их не за что унижать, угнетать и презирать, но
следует любить и уважать. Крестьянин естествен на земле. Его труд - действие
достойное, может быть, достойнейшее. Сознательно "вознося" красоту души и
лиц крестьян, художник тем самым причислял "низких" к "высоким", возглашал
равенство людей. Молодая крестьянка, ведущая лошадей ("На пашне. Весна"),
одета празднично, не по-рабочему: она хозяйка этой пашни, этого ясного неба,
своей земли... Гармония труда и пейзажа. Впечатление приволья. В картине
соединились и реальность, и мечта художника. Естественно, встревожилась,
раскудахталась погрязшая в условностях классицизма и романтизма Академия
художеств, даже русскую историю населившая нагими греками и римлянами. Стала
всячески выпроваживать из своих стен "сермяжного" Венецианова... Брезгливо
следила, чтобы венециановские мужики не наследили на сверкающих
академических паркетах.
"Кисть, освещение, краски - все пленяет, - писали рецензенты. - Одна
только модель... не пленительна..."
Венецианова порой упрекали, что изображал крестьян парадно; но прав,
очевидно, его ученик Мокрицкий, когда писал об учителе: "...умел передать...
даже ту матовость, запыленность и неблестящесть, которые сообщают мужику его
постоянное пребывание или в поле, или в дороге, или в курной избе... От его
мужиков пахнет избой..."
Не аркадские пастушки и пастушки глядят с картин Венецианова, а
настоящие крестьяне, совершенно новые герои современности, со своей
грубоватой силой и непритязательной красотой.
В картине "Голова крестьянина" показан философ и мудрец, размышляющий
над жизнью.
В "Захарке" увидел художник будущее, смело выглядывающее из-под
овчинной шапки. Остроглазый, живой, сноровистый крестьянский паренек -
огонек с топором на плече, "а сам с ноготок"...
"Вот-те и батькин обед!" Картина о событии: опрокинулась цибарка с
обедом, искренне пригорюнился мальчуган, на него с сочувствием поглядывает
собака.
Уже не академические работы, в очередной раз повествующие о похищении
Зевсом Европы, поражали зрителя, а радовали близкие каждому простому
человеку жизненные сцены: "Очищение свеклы", "Жнецы"... Люди из народа на
картинах Венецианова умны, сильны, ловки, благородны. Близки художнику. Он
даже подписывался: Алексей Сафонковско-Троницкий, подчеркивая нерасторжимую
связь с дорогими ему тверскими местами.
Самым чистым, самым "умиленным" в своих живописных исканиях называли
художника. Картина "Утро помещицы" - явление нам из веков минувших одного
дня. Мы оказываемся в нем и ощущаем его аромат. Ушел навсегда этот день и
остался. Был и есть. Идиллия, повесть о светлом, приветливом утре. Кроха
счастья, оброненная в мир. Крестьянки здесь - ровня помещице: неробки,
красивы "спокойною важностью лиц".
Большеглаза красавица Пелагея - "Крестьянка с косой и граблями".
Сверкнула на нас взглядом волевая и решительная "Девушка с бураком".
Задумчиво уронила руки на голубые цветы терпеливо ожидающая "Крестьянка
с васильками" - доверчивая и нежная. Загадочно мерцает тенями мягкий
многоцветный фон - зыбкий "вечерний" мир. И девушка словно светится на этом
фоне.
Подлинный шедевр - "Девушка в платке": совсем еще девочка, очарование
юности и красоты, спокойная прелесть цветения: легкий румянец округлого
лица, шелковистые волосы, алый рот, бровки-прикосновения, прозрачная глубина
глаз... Простой платок на ней смотрится драгоценным убором. Поэтический
"рафаэлевский" образ: ясность, надежда, вера...
Жила в Венецианове доброта. Пробивалась маленьким родничком-ручеечком,
а затем незаметно для многих разливалась широкой полноводной рекой - бежали
по той реке белокрылые корабли: его ученики.
А он радовался. И огорчался, когда они уходили от него. Неравен
поединок: Венецианов с кистью в руке как с дротиком, против крепости почти
неприступной, вековой - Академии с ее незыблемыми канонами, с легионами
авторитетов. Не вскормленный, как он писал, в академическом корыте, стоял
насупротив крепости бесстрашно, мирно просветленный своей правотой.
Тихий, почти незаметный, он покушался на основу основ империи. Искал
таланты среди тех, кого выменивали на борзых, продавали как вещь. Многим
подарил Венецианов радость общения с собой и "силой своей любви... превратил
бежецких мещан и тверских маляров в хороших художников".
Не мог он равнодушно пройти мимо рисующего мальчонки и не проходил.
"Покажи, голубчик" - так начиналось знакомство. И рука брала рисунок, а по
существу, приголубливала такую еще неуверенную жизнь. Ученики из бедняков
тянулись к нему "по инстинкту", "как бы по чутью добирались до него из
разных уездов".
Венецианов дарил целковый на краски, советовал, кормил, поил, одевал.
Иным помогал избавиться от крепостной неволи. Готов был ради этого часами
ожидать в передней у вельможи. Его не принимали в этот день, приходил во
второй. Гнали, а он возвращался. Чтобы потом сказать: "А я только был
простым маклером в этом великодушном деле". Его человеческое величие
заключалось и в том, что он так полагал о себе искренне. Был прост и очень
скромен, хотя казался скорее робким. Странная робость - гнулся, склонялся до
земли, а не ломался.
Пекся об учениках, "как о своих детях".
Учил более чем мастерству - искусству жить, был духовным наставником.
Может быть, в том причина, что его ученики, столь разные по таланту и манере
письма, составили единую школу, целое направление в русском искусстве.
Аполлон Мокрицкий вспоминал: "...Его семейство было нашим семейством".
В прошлом крепостной, а впоследствии академик живописи Е. В. Рачев писал о
Венецианове: заботился "о моем счастии более, нежели я сам". Особая
атмосфера царила в венециановской мастерской: каждый "уважал достоинство
товарища". Ученики "...жили как братья родные, как одна семья...".
Венецианов сумел создать школу-семью, в которой был великим
учителем-другом. Ученики видели в нем своего заступника.
На портрете работы С. Зарянко голова Венецианова охвачена волосами как
огнем. И сам он серьезен, озабочен, боевит. Григорий Сорока написал учителя
добрым, хотя, впрочем, знающим возможности своей доброты, но упрямым,
наученным трудной жизненной борьбой...
Около десяти лет существовала школа Венецианова, и вышло из нее
восемьдесят учеников. Академия отбирала их у него и унижала тем, что
заставляла именоваться учениками одного из академических профессоров. А
чтобы самому Венецианову дать профессорское звание: ни-ни! И пусть он пишет
прошения, пусть доказывает, как необходимо сохранить его школу... Курам на
смех! Какая там школа?! Безродные, явившиеся невесть откуда, которых
следовало немедленно переучить по всем академическим канонам...
Секрет методы Венецианова прост - каждому он позволял быть самим собой:
"Таланты тогда развиваются, когда они ведутся по тем путям, к которым их
природа назначила".
Учил азам и правилам живописи, равно засевая все поля самыми разными
семенами и наблюдая: где какие взойдут ярче и крепче, какая почва для чего
подготовлена. Сказал же о себе: "...сделался художником и составил
собственное понятие о живописи". Этого добивался и от учеников. Не хотел
"целиком отразиться в другом таланте".
У него было восемьдесят учеников и восемьдесят "программ обучения". К
каждому таланту относился, как к "драгоценному зеркалу". Учил работать и
понимать. Сам постоянно копировал в Эрмитаже, часами простаивал у картин:
"дохожу, как то, как это сделано и отчего оно так поразительно хорошо".
Превыше всего ставил натуру "по причине ее многообразия бесчисленного".
Когда сегодня говорят о русском национальном пейзаже, обязательно
вспоминают Венецианова и художников его школы. И. Э. Грабарь писал: "...не
многие уже стояли перед природой с такими чистыми помыслами и с таким
благоговейным трепетом, как они..."
Венецианов - признанный мастер пейзажа. Он мог следить за изменением
цвета на воздухе, умел передать на полотне воздух, светотени. Его пейзаж
трогает обаянием бесхитростной любви к отчему краю. Милая сердцу художника
среднерусская сторона: неяркое, голубовато-белеющее небо с легким облачком;
избы, пруд или река, деревца, за ними дальний простор, ширь полей.
Единственные люди властвовали на этом просторе - крестьяне.
На все шел Венецианов ради своей школы. Платил не только унижением,
платил в самом прямом смысле - из собственного, отнюдь не бездонного,
кармана. Все тратил на учеников. Заложил имение жены, задолжал, пока долг не
стал огромным и не обрушился на него снежной лавиной. Венецианов заметался,
пытаясь прикрыть учеников опадавшими крыльями; застучался в академию,
единственным спасением виделись профессорское жалованье и квартира. Обещал
за то найти новых учеников, вывести их в "декораторы, орнаменталисты,
рисовальщики для технологических заведений, для фарфоровых, ситцевых,
бронзовых и проч. фабрик и просто хорошие литографщики". Оказалось, в
академии он не нужен, и художник "вышел из сил".
И он поддался, поддался стареющий художник. Отойдя от своей манеры, от
своей правды, попытался писать "с эффектами" умилительно-лубочные картины...
А это было не родное, не свое. Напоказ. На потребу.
Но величие Венецианова в том, что свое родное он сумел подарить всем.
...Брюллов как-то сказал художнику: у вас сегодня был небесный вечер.
По воскресеньям Венецианов принимал гостей, любил умную и веселую беседу.
Гостили люди, близкие по душе: Брюллов, которого он почитал, - "отличнейшей
доброты и простоты сердца человек"; Гоголь, Гребенка, Воейков, Краевский;
реже бывали Пушкин, Жуковский, Гнедич, Крылов, Кольцов... Водил Венецианов
знакомство и с Карамзиным, оставил нам его портрет - умного и внимательно
наблюдающего человека. Написал Гоголя. Хотел писать портрет Кольцова... Не
случайно в известной картине Г. Г. Чернецова "Парад на Марсовом поле"
Венецианов стоит в группе писателей почти рядом с Пушкиным.
"Рано или поздно, но истина все побеждает", - эти венециановские слова
словно девиз его жизни, оборвавшейся столь внезапно: на обледенелом спуске
лошади понесли и разбили сани о каменные ворота. У деревянного креста на
месте гибели Венецианова самый талантливый его ученик Григорий Сорока пролил
немало горьких слез...
Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел культурология