Липатов В. Краски времени

ОГЛАВЛЕНИЕ

СЛЕДУЯ СВОЕМУ ГЕНИЮ

...Микеланджело Караваджо... почувствовав себя новатором в своих
методах, отдал все, что приобрел, художникам, писавшим фрески, а сам,
побуждаемый своим гением, принялся рисовать с природы.
Антонио Паломино

Микеланджело Меризи да Караваджо (1573 - 1610) - итальянский художник.
Родился в ломбардском селении Караваджо. До 1606 года жил в Риме, затем
скитался по Италии.

Микеланджело Меризи да Караваджо прорывается в искусство внезапно,
камнем, брошенным из пращи. К нему относишься как к природному явлению -
водопаду или извергающемуся вулкану. Репин называл Караваджо варваром:
"Искусство, где "кровь кипит, где сил избыток..." Оно страшно, резко,
беспощадно, реально. Его девиз - правда и впечатление..."
На рубеже XVI и XVII веков этот сутуловатый человек с большими
недобрыми глазами на исхудалом, почти изможденном страстями лице, мотается
по всей Италии, как перекати-поле. Невероятной, а потому страшной могла бы
показаться на его губах улыбка - улыбающимся он себя не рисовал. Да и на его
полотнах вы почти не встретите улыбающихся людей. Его время - - время
краткого экономического подъема, а затем резкого упадка, утверждения мелких
раздробленных монархий. Нищеты и безработицы. Вот свидетельство
современника: "Нынешнее состояние публичных дел лучше описать слезами,
нежели чернилами..." Разгорается так называемая "скрытая крестьянская
война"... И ярко пылают по всей Италии праздничными знаками мракобесов и
тиранов костры инквизиции.
Возможно, Караваджо был свидетелем того, как в Риме сжигали Джордано
Бруно. Тогда же был посажен в тюрьму на долгие двадцать семь лет философ и
революционер Томмазо Кампанелла...
Караваджо ясно увидел черный мрак, окутывающий землю и лица мучеников,
освещенные светом костров. Не они ли запечатлены им в образах святых и
героев библейских легенд?
Великим счастьем и бедой художника был талант титана, исполина,
сделавший его новатором и революционером в живописи. Подобно гигантскому
сверхпрочному мосту, почти в одиночку, соединяет он искусство Высокого
Возрождения и последующее мощное утверждение реализма. Злым демоном пронесся
Караваджо над идеальнейшими бесстрастно-холодными лицами картин
господствовавшего тогда маньеризма и, впитав его отшлифованное до лоска и
поднятое до высочайших вершин виртуозности техническое мастерство, затем
нанес ему смертельный удар.
В противовес "иллюзорной вещественности", которой увлекались
маньеристы, он воспевает осязаемость материального мира. Его натюрморт
"Корзина с фруктами" признан шедевром, которому в мировой живописи нет
равных. Корзина стоит прямо перед вами. Сливово-си-ний и прозрачный,
голубоватой желтизны виноград свешивается за ее плетеные края. Можно взять и
унести грушу и червивое краснобокое яблоко. Листья уже покрылись ржавчиной
увядания и слегда порваны. На них - капельки влаги. Плоды в корзине - единое
целое, и в то же время каждая группа индивидуальна, каждое зернышко
винограда как звездочка... Настоящий гимн жизни.
Художник обращался к натуре, которая жила вокруг него: смеялась,
страдала, радовалась и плакала, поражала и своим грубым мужеством, и
прелестью грациозной походки. Натуре, которую он, человек, бессильный перед
своим талантом, пытался облечь в какие-то общие черты, придать ей
единообразие, создать свой тип. У него мало резко индивидуальных
психологических характеристик. Но он был на пути к этому. Гроссмейстер
Мальтийского ордена Алоф де Виньякур на портрете Караваджо коварен, злобен,
мстителен. "Кто? - словно вопрошает этот мелкий, тупоголовый властелин,
одетый в сверкающие доспехи. - Кто осмелится посягнуть на мои власть и
богатство?" Все его естество пронизано этим вопросом, в нем вся жизненная
программа. Это Алоф де Виньякур произведет Караваджо в рыцари Мальтийского
ордена, а затем заточит в темницу.
"Божество говорит с помощью живописи..." - решение Тридентского собора,
запрещающее отображать в искусстве все то, что противоречит церковной догме,
дамокловым мечом нависло над теми, кто пожелал бы воспевать что-либо
нецерковное. Крестьян и горожан сделал Караваджо главными действующими
лицами своей живописной мистерии. Они назывались у него библейскими святыми,
а оставались простыми итальянцами, простодушно-умными, мудрыми и страстными.
Современники ставили ему в вину: "Следует своему собственному гению, не
питая никакого уважения к превосходнейшим античным мраморам", - а Караваджо
бежал в толпу, хватал за руку нищую или цыганку и тут же писал их. Утверждал
превосходство живой модели перед антиками.
За отношением к его живописи, к нему самому чувствуется социальная
подоплека. Вслушайтесь: тех, кого он изображал в виде всевозможных святых,
иные его собратья по кисти именовали "низкими".
Его упрекают, что "Мадокна пилигримов", где он изобразил нищих,
"ценилась простолюдинами".
Сильных мира сего и старейшин маньеризма коробят босые, грубые
крестьянские ноги, торчащие из холстов Караваджо.
Целая галерея сцен жизни простых людей - их горя, надежд, страданий -
проходит перед нами.
Заказчики из монастырей отказываются от этих картин, заставляют мастера
переписывать их дважды и трижды.
Караваджо был гениальным и смелым новатором, он настойчиво отстаивал
свою позицию в искусстве, противники обвиняли его в самонадеянности, что,
впрочем, не помешало впоследствии иным из них стать биографами мастера.
Читая их произведения, следует извлекать шипы замаскированных строк:
уже не лицемерных, не льстящих, но шелестящих змеиной злобой, жадным
завистничеством, сведением мелких счетов... Вот, мол, каким грубым
натуралистом был этот Караваджо, намекают они, зазнайкой, которому все
нипочем... Уже и в нашем веке нашлись их последователи, объявившие Караваджо
"псевдореалистом".
Пигмей уцепился за плащ великана, и мы все же благодарны ему за те
крохи биографических сведений, которые он сообщает.
Джованни Бальоне (которого, по мнению Караваджо, мог похвалить только
"живописец никудышный") обидчиво пишет: "Насмешливый и гордый, он
раздражался против всех художников прошедшего и настоящего времени, как бы
знамениты они ни были..."
Но передо мной протокол судебного допроса, свидетельствующий, что
биограф лжет: Караваджо отмечает и тех мастеров, которые умели "хорошо
делать свое дело".
Тревожное время, драматизм жизненного напряжения художник передал
импульсивно, порывисто - вырванные светом из тьмы руки, лица, фигуры - резко
динамичны. Манера его письма - "тенесборо" - искусство так называемого
"погребного освещения" (когда свет падает сверху, словно в глубокий погреб),
сверхмастерское владение светотенью. Его мучающие полотна выглядели
ошеломляюще и создавали в свое время пусть скандальную, но славу. Его
картину закрывали темно-зеленым сукном, чтобы зрители сначала осмотрели
остальные сто двадцать картин выставки, настолько полотно Караваджо ярко
выделялось и поражало...
"В чем же дело? - недоумевали иные современники художника и отвечали: -
Просто продолжение "идеи Джорджоне".
И это было более чем непониманием, ибо мягкая плавная мелодия Джорджоне
у Караваджо превратилась в неумолкающий, гневный, страдающий и жалующийся
крик.
По свидетельству очевидцев, чтобы "с неистовством передать
интенсивность света и тени", он писал в темной комнате, а из отверстия,
прорубленного в потолке, падал обнажающий луч света... Говорят, что иные
полотна писал с помощью наклонного зеркала, пытаясь лучше уловить
трехмерность предметов. Художник искал, как до него Леонардо да Винчи, а
после многие другие большие мастера.
Фигуры в своих картинах он стремился изображать выпукло, объемно, почти
осязаемо. Впечатляет уверенность неожиданных ракурсов и пересечений, которые
придают каждому движению "говорящий" оттенок...
Власть имущим слава его казалась дурно пахнущей, картины пользовались
популярностью у "простонародья". Потому его славу объясняли отсутствием
вкуса. Но слава есть слава, и многие, очень многие "...заботились иметь
удовольствие от его, Караваджо, кисти...".
И тем не менее травили. Вряд ли травля была организованной, скорее
стихийной и тем более злой. Он жил в мире, где отовсюду торчали злые языки,
те, что страшнее кинжала. Вспыльчивый, легко уязвимый, Караваджо нередко
оборонялся от злословия шпагой, обнажая ее в тавернах и на улицах. Мучили
его беспощадно. В ответ на любое обидное слово Караваджо поднимал кулак и
целил в лицо обидчику. Затем следовала дуэль, после дуэли - тюрьма и бегство
по всей Италии. Случалось, его избивали до неузнаваемости.
И в конце концов, он предался отчаянию. Когда в последний раз, уже по
ошибке, уловив в нем сходство с каким-то пиратом, его арестовали, пропало
последнее имущество и фелука, на которой он пробирался в Рим, художника
сразила тяжелая лихорадка. Он погиб как будто случайно, но в то же время
было в этой гибели что-то роковое - словно мстительный мрак, который он
рассекал лучом света, сразил его.
Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел культурология