Липатов В. Краски времени

ОГЛАВЛЕНИЕ

ВОЙДИ В ОГОНЬ, В КОТОРОМ Я ГОРЮ

...Учил нас всегда красотой попирать безобразие.
В а з а р и

Микеланджело Буонарроти (1475 - 1564) - один из величайших мастеров
эпохи Возрождения. Скульптор, живописец, архитектор, поэт. Жил и работал во
Флоренции и Риме.

Микеланджело любил людей, но жил в одиночестве. Даже Рафаэль, парируя
его язвительную насмешку над своей свитой, словно пена прибоя вздымавшейся
вокруг знаменитого художника, бросил как-то: "А ты в одиночестве, как
палач". Он хотел обидеть этим зловещим словом, а по существу, угадал -
Микеланджело всегда хотел стать для пап и тиранов "лезвием суда и гирей
гнева".
Что же касается одиночества, то подумаем о его неисчерпаемом
вдохновенном воображении, которое лишь частично отразилось в статуях,
фресках, зданиях и стихах: "Никогда не был он... менее одинок, чем когда был
один". Так он писал.
Его гнев не громыхал по пустякам. Когда гонфалоньер (глава
Флорентийской республики) Пьетро Содериик, придирчиво бродя вокруг "Давида",
промямлил важно: "Нос у него, кажется мне, великоват", - скульптор не стал
спорить. Незаметно сгреб пригоршню мраморной пыли, помахал у Давидова носа
резцом и ссыпал на Содерини собранную пыль. Тот изрек напыщенно и
удовлетворенно: "Вы придали больше жизни".
Но иногда цепь глупых прихотей тяжело сковывала руки, и тогда
Микеланджело смело восставал, дерзил главному заказчику - папе, и убегал на
родину. Рим ссорился из-за него с Флоренцией. Художник позволял себе
пренебрегать заказами богатых и влиятельных "людей; похожих на нужники".
Высмеивал их, например, папского церемониймейстера Биаджо да Чезену,
завопившего у картины "Страшный суд": "Полное бесстыдство - изображать на
месте столь священном... голых людей, которые... показывают свои срамные
части, такое произведение годится для бань и кабаков". Непросвещенный Чезена
не знал, что именно с кабаком сравнивал тогдашнюю Италию великий Данте...
Микеланджело не отказал себе в удовольствии поместить
высокопоставленного чиновника среди дьяволов, да еще и обвил его змеем. До
сих пор, неумный и злобный, торчит он в нижнем углу фрески.
Да, очевидны победы эпохи Высокого Возрождения, означавшей крушение
средневековых устоев и утверждение раннекапиталистических отношений,
провозглашавшей культ человека... Но властители-то оставались хищниками,
"разумными волками". По велению Лоренцо Великолепного, восклицавшего:
"Счастья хочешь - счастлив будь!" - покрывают позолотой живого мальчишку,
изображавшего в карнавальном шествии "конец железного и воскресение золотого
века". Мальчик умирает. Мельчайшее событие (почти и не событие) на фоне моря
крови, проливавшейся в угоду князьям церкви и прочим государям...
Микеланджело мог бы спокойно существовать, сунув голову под крыло своей
творческой занятости, - он учит родственников: "Будьте первыми в бегстве".
Но как только возникает баррикада, он, несуразнейший человек, взбирается на
баррикаду.
...дивным светом
Мой город блещет.

Иноземные полчища вторгаются в Италию. Флоренция (в который раз!)
изгоняет ненавистных Медичи и провозглашает республику. "Ничтожнейший плут"
папа заключает с захватчиками военный союз, и на Флоренцию идут ландскнехты:
радостно дыбятся Жадность, Предательство, Интриги.
Штурм! Штурм города, где Микеланджело постигал цену мастерства и
свободы.
Угроза свободной Флоренции - угроза его чести, которую он всегда нес
как знамя. Стендаль назвал это ощущение римской гордостью. Современник
Микеланд-жело историк Гвиччардини писал: "Кто высоко ставит чувство чести...
такой человек не боится ни труда, ни опасности, ни расходов".
Микеланджело спешит во Флоренцию. Он, наверно, вспоминает, как
когда-то, в дни его юности, горели там костры Савонаролы и бегал меж огней
купец, - сгорало все, что можно было купить и продать. А щупленький
человечек в рясе, простирая руки, швырял раскаленные угли слов: "Ваша
жизнь - жизнь свиней..." Люди хватали эти слова, обжигались, но пытались все
же осветить дорогу к чему-то небывалому и достойному. Савонарола дороги не
знал, а все же именно в кострах и проповедях его взял Микеланджело частицу
"устрашающей силы", которую замечали в его скульптурах.
Потом папа сжег самого Савонаролу.
Именно после этих событий Микеланджело уехал в Рим и создал "Пьету" -
"Оплакивание", о которой поэт сказал: "Достоинство, и красота, и скорбь..."
И вот он возвращается во Флоренцию. Флоренция ликует. Яростный воздух
свободы создавал иллюзию полного раскрепощения и равенства. "Будь каждый
каждому всегда опорой", как писал один из современников.
Все излишки - республике. Микеланджело одолжил тысячу скудо.
"Одолжил" - в условиях осады понятие условное. Впрочем, он никогда не
скупердяйничал, давал приданое бесприданницам, бесплатно учил учеников,
дарил свои картины и скульптуры. Об одном художнике, набивавшем мошну,
сожалел: "Чем больше он будет стараться разбогатеть, тем беднее будет".
Свидетельство очевидца тогдашних событий: "Царит единение и
удивительный пыл, пламенный порыв спасти свободу". На улицах пьют и пляшут,
шутят известные всей Италии флорентийские остряки, жители работают и
торгуют, не выпуская оружия из рук.
Когда-то здесь, на площади Синьории, празднично устанавливали его
"Давида", прозванного "гигантом" "в знак того, - писал Вазари, - что он
защитил свой народ и справедливо им правил". Юноша-гигант "излучал" на врага
мысль-молнию, могучие руки готовились к схватке, проиграть которую он не
мог. Скульптор уже тогда становился "грозным Микеланджело". Теперь
"Давид" и его создатель стали рядом, защищая город. Микеланджело
отвечает за укрепления, он надевает панцирь, возводит "много построек",
устанавливает на господствующей высоте - горе Сан-Миньято - пушки и
устрашает ядрами папу...
Но истощаются припасы, горожане сидят на хлебе и воде. По городу
крадутся тени предательства. Микеланджело замечает их одним из первых. Его
высмеивают. Но вскоре оставшиеся в городе богачи распахивают ворота папской
солдатне. И начинается резня.
Микеланджело прячется - то у друзей, то на колокольне.
Папа вспоминает о нем и ставит условием прощения быстрейшее окончание
капеллы Медичи.
Работая над капеллой, тощий, измотанный, "с душою под ударом",
скульптор оплакивает погибающую свободу, родной город, истерзанную Италию.
Посещавшие капеллу неизменно уходили с впечатлением гнетущей
неустойчивости, печали и тревоги. До сих пор словно стенает там затравленная
вольность и слышно, как звучит "великое, охваченное отчаянием сердце".
Не сразу поняли современники смысл философской саги Микеланджело,
прежде всего их восхищало высочайшее мастерство: "со всех сторон сбегались
люди... остолбеневшие и онемевшие... толпились" в капелле. И все же какое-то
смутное ощущение терзало, очевидно, и вчерашних республиканцев, и папских
кондотьеров. Последним, впрочем, придраться как будто было не к чему - оба
Медичи восседали в полководческих доспехах, окруженные аллегорическими
фигурами: разочарованно-грустящее Утро, могучий неспокойный День,
отдаляющийся Вечер, опустошенная Ночь...
Создай Микеланджело карикатуру на Медичи - ничто не стало бы ему
броней. Он поставил им памятники с идеально красивыми лицами (Медичи не
отличались правильными чертами). Правда, фигуру Лоренцо называли
"Мыслителем" и "Задумчивым", но нет в этой задумчивой мысли ни тревоги, ни
заботы. Идеализированное лицо и у "Победителя", пригибающего долу пленника,
похожего на самого скульптора... Уж не строка ли его автобиографии перед
нами?!
Так он создает капеллу, свою многофигурную "Пьету", плач о Флоренции.
А чтобы мы не сомневались в истинности его намерений, подтверждает их
строкой сонета. Один поэт восторгался фигурой, изображающей "Ночь": "Она из
камня, но в ней есть дыхание..." Микеланджело:

Мне сладко спать, а пуще камнем быть,
Когда кругом позор и преступленье...
Капелла Медичи - его реквием свободе.
...да вспряну против зла,
Преодолев сомнения и боли.

Новый флорентийский тиран, герцог Алессандро, настойчиво зовет
скульптора строить крепость. Микеланджело отказывается, отпихивается от
этого предложения из своего римского домика под черепицей. Когда же
Алессандро убивают, с радостью ваяет Брута: "...Кто убивает тирана,
убивает... зверя". Брут у Микеланджело радостно-сосредоточен накануне
отчаянного и необходимого действия.
Микеланджело еще на что-то надеется, пробует сторговаться с королем
Франции: он "готов сделать его бронзовую конную статую на свой счет", если
король вернет Флоренции свободу.
Герои Микеланджело никогда не отступают и не сдаются. Таковы и его
"Рабы" (или "Пленники").
Они восстают, почти разрывая путы, изнемогают в борьбе: ей - все их
силы до капли. Мгновения этой борьбы удивительно переданы "мастером живого
камня": обходишь фигуру вокруг, и на твоих глазах она поднимается,
напрягается, сражается... Множественность точек зрения - характерная
особенность творчества мастера.
Спорят о незавершенности, "импрессионистичности" скульптур. Почему-то
она усиливает трагическое звучание образа. Соблазнительно предположить, что
сделано это умышленно, что мастер не сомневался - законченная форма ничего
нового не скажет, а эффект борьбы вдруг потускнеет...
Многие не любили Микеланджело, даже ненавидели, считая опасным чудаком,
сумасбродом и гордецом. Он был ведь и "бунтовщиком", и человеком твердых
принципов... Что стоило подослать к нему наемных убийц? Вопрос не праздный,
ибо в тогдашнем Риме - "Вавилоне всех прегрешений" - по вечерам и в глухую
полночь то и дело раздавались полувскрики-полухрипы да тяжело ударялось о
воду брошенное тело. "В моде" были яд, удар ножом из-за угла... А
впоследствии, когда по Италии сужающимся кольцом заплясали костры
инквизиции, скульптора могли и сжечь. Доносил же о "Страшном суде"
памфлетист Пьетро Аретино, "злоре-чивейший писатель": мол, Микеланджело -
еретик, а то и похуже: "Меньшее преступление самому не верить, нежели столь
дерзко посягать на веру других". В сонме своих небиблейских могучих тел
Микеланджело нашел место и для Аретино, изобразив его в виде святого и дав
ему в руки содранную кожу с лицом... Микеланджело.
От ножа, яда и костра его спасает то, чего нет у сильных мира сего, -
сверхталант. Папам нужны были роскошные гробницы.

Кто жить страшится смертью и неволей, -
Войди в огонь, в котором я горю.

Своими маленькими коричневатыми, "цвета рога", глазами невысокий,
плотный человек пронизывал взором камень, отыскивал в нем пленника, которого
необходимо освободить. Скульптор исходил из того, что в куске мрамора
заключена одна-единственная неповторимая фигура.
Какова же была сила торжественного ликования после того, как фигура
"переступала" порог темницы! Но и какова мука, если он ошибался и, не имея
права выпустить на белый свет калеку, "судил о себе... строго", бросал
камень или даже в сердцах разбивал его.

И высочайший гений не прибавит
Единой мысли к тем, что мрамор сам
Таит в избытке.

Замечали: позы его скульптур долгое время живые люди выдерживать не
могли. Напряжение - ив следующее мгновение обязательно движение.
Глыбы мрамора - его идолы. Забывая о еде, "довольствовался куском
хлеба", недосыпал. Даже шутил: "Работа молотком сохраняет в... теле
здоровье". Сам подолгу торчал в Карраре, отбивая мраморные блоки. Понимал:
только каторжный труд позволит удержаться на небывалой высоте, где другие
задыхались от недостатка кислорода; поможет стать самобытным: "Тот, кто идет
за другими, никогда их не перегонит..."
Камень словно "плавился" под напором могучего "излучения" воли и
таланта этого человека. Даже ужасаешься невыносимому противостоянию человека
и камня, когда последний, оживая, будто корчится от боли...
Уже будучи совсем старым, ночами надевал картонный шлем, увенчанный
свечой, и шел с резцом к своей последней "Пьете"...
Но сколь много ни работал, энергия воображения превышала физические
возможности рук: они спешили, не поспевая за вдохновением.
"Увы! Увы. Оглядываюсь назад... сколько было слез, муки, сколько
вздохов любви..."
Скульптор. Художник. Архитектор. Поэт. А ему кажется - что-то главное
прошло мимо: "Лучше было бы... если бы я в молодые годы стал делать
спички..."
Уходят знаменитые современники: Леонардо, Рафаэль, Боттичелли,
Джорджоне...
Уходят друзья, в которых "светился... луч совершенства".
А он, долгожитель, остается "совестью Италии" - не лгал, не притворялся
слепым, оставил нам свое и лучших сынов времени представление о герое и
борьбе. Не терпел людей, у которых "мозги как флюгер", ощущал человеческое
тепло и излучал его - может быть, и потому до последнего часа пронес
молодость творческого огня. Посмотрите на портреты Микеланджело - от юности
до старости ощущается атакующий "удар" его взгляда...
Всю жизнь он рубил и рубил мрамор, путь его кажется устланным каменной,
словно звездной, россыпью. Бесконечный путь в грядущие столетия.
Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел культурология