Киященко Н. Эстетическая культура

ОГЛАВЛЕНИЕ

Н.И.Киященко. От эстетического опыта к эстетической культуре

Почти две с половиной тысячи лет человечество занимается философским осмыслением процесса взаимодействия человека с миром, основанного на следовании гармонии и опирающегося на присущее роду человеческому стремление к совершенству и красоте. Это стремление не присуще больше ни одному из живущих на земле существ, и все эти века человечество пытается понять – каким образом на тех или иных этапах жизни любого жителя, гражданина Земли подобное стремление дает о себе знать, как оно проявляется, формируется и „работает” на его благо, а также что может и должно сделать общество (род, племя, семья, народ, государство), чтобы обеспечить каждому наиболее полное и свободное проявление и „работу” этого высшего человеческого качества – самого стойкого, самого жизнетворческого и добродетельного.
По мнению многих философов-исследователей красоты и прекрасного, совершенства и гармонии, меры и безмерности, пропорции и симметрии, особенно исследователей XX века, трудно однозначно утверждать – чем древнейший человек занялся раньше: поиском средств выражения своих чувственно-эмоциональных состояний, вызванных в нем окружающим миром, или передачей этих состояний, запечатленных в его чувственной памяти, и начинающем формироваться специфическом знании причин, вызывающих благоприятные и приносящие чувство удовлетворения состояния. Последние он тоже стремился как-то зафиксировать (в линии ли, обработанном камне, вылепленной из глины фигурке, примитивном огораживании места, принесшего особую удачу в добывании пищи, или в движении собственного тела, спонтанно и неосознанно вызванного этим состоянием, в звуке ли изумления, исторгнутом в момент наивысшего удовольствия и т.п.). Несмотря на почти общераспространенный характер этого сомнения, мне все-таки представляется, что в древнейшем человеке первоначально пробудилось стремление к красоте в процессе воспитания и наставления, может быть, даже в процессе осуществления сначала врожденного инстинкта продолжения рода, а потому и возникновения чувства влечения и почитания женщины как продолжательницы рода, подрастающих поколений, к самосовершенствованию с целью улучшения своего положения в природном мире и в Космосе.
Естественно предположить, что в выполнении своего родительского призвания древнейший человек пытался создать для ребенка такие условия, погрузить его в такую среду, в которой он возможно максимально развил бы те свои качества, которые были бы продолжением лучших качеств старших, особенно родителей и добившихся наибольших успехов в земных делах представителей рода или племени, иными словами, создать благоприятные возможности не только для адаптации к условиям жизни, но и для обогащения самих жизненных способностей человека, который был бы одновременно и неотъемлемой от природы ее частью, и в то же время уже выделялся из нее и даже как-то противостоял ей. Очевидно, что и слияние с природой, и выделение из нее требовали от человека запечатления в восприятии, в чувствах, в переживаниях и даже в ощущениях, через которые лежит путь к восприятию и переживанию прежде всего положительного и удовлетворяющего человека опыта. Осознание такого опыта происходит только в результате многократного повторения разнообразных обстоятельств и ситуаций.
Вот почему в самых ранних попытках уже философского осмысления процесса взаимодействий человека с миром прежде всего появляется понятие „опыт”, из которого в дальнейшем, по мере осознания человеком различных сторон и сфер своей жизни, выделяется собственно познавательный, хозяйственный, экономический, этический, эстетический, художественный, религиозный и т.п. опыт. Разумеется, каждая из разновидностей опыта складывается в реальной жизнедеятельности и деятельности отдельного человека, семьи, рода, племени, народа, но пути и способы формирования этого опыта равны и начинаются эти процессы на разных этапах жизни индивида. На это обращали внимание мудрецы и философы во всех странах Древнего мира: Египте раннего, срединного и позднего царств, в Шумере и Вавилоне, Индии и Китае, Персии и т.д. А в Древней Греции – у Платона и Аристотеля, а затем и у многих философов последующих поколений понятие опыта получает разностороннюю разработку. Нас же в данном случае в философии Платона и Аристотеля интересует то, что постепенно ведет к становлению понятия „эстетический опыт”, не совпадающем с общим понятием опыт в гносеологическом и житейском смысле.
Именно эстетический опыт Платон рассматривал как базу для воспитания эстетически развитой, а значит, и эстетически действующей, то есть эстетически осуществляющей жизнестроительство личности. „Кто в этой области воспитан, как должно, – писал философ, – тот очень остро воспримет разные упущения, неотделанность или природные недостатки. Его удовольствие или раздражение будет верно: он хвалил бы то, что хорошо, и, приняв его в свою душу, питался бы им и сам стал бы безукоризненным. Гадкое он правильно осудит и возненавидит с юных лет, еще даже не отдавая себе отчета, а когда придет ему пора мыслить, он полюбит это дело, сознавая, что оно ему свойственно, раз он так воспитан”1. Вот это „даже не отдавая себе отчета”, накапливающееся в каждом в процессе спонтанных, еще не целеустремленных чувственных взаимодействий с миром, но уже каким-то образом фильтруемых промелькивающими мгновениями состояниями удовольствия, удовлетворения и даже наслаждения, – не это ли подталкивает, заставляет, а то и „принуждает” человека „охотиться” за такими ощущениями, впечатлениями, восприятиями, чувствами и наслаждениями, если говорить по большому счету? Ведь это случается не только с теми, кого старшие, непринужденно воспитывая, приобщают к заставляющим человеческую телесность и душу испытывать волнительные мгновения по отношению к различным явлениям, процессам и предметам, людским отношениям, поступкам и действиям, но и с теми, кто сам, без руководительства взрослых находит подобные качества в бесконечно многообразном мире предметов и вещей, людей и идей, какими бы они ни были простыми или сложными, предельно ясными или туманными.
Во всем этом многообразном, единичном или многожды повторяющемся, опыте что-то находящееся в самом человеке заставляет вздрогнуть некие струны сердечные, зазвучать их – в просветляющем или затемняющем чувства и мысль человеческую – тоне, духе, свете. В древние времена, разумеется, это еще не было понято, изучено, исследовано на самых разных уровнях, различными методами, способами и средствами. Не потому ли тогда и высказывались самые разнообразные догадки о существовании какого-то особого мира идей или способностей чувственно интуитивно ощутить, охватить совершенство, гармонию, красоту космических сфер, выражаемую в известных человеку числах, каким-то образом обладающих магической силой, или просто о способности человека к подражанию природе, в которой в более или менее концентрированном виде содержится красота. Вот она-то и заставляет трепетать человеческое сердце, растравляет человеческие чувства, вынуждая раз от раза в соприкосновении с красотой все больше и больше их развивать, совершенствовать, устремлять человека, развившего „нечаянно” в себе такие чувства, к гармонии с природой, которая и насыщена этой гармонией и красотой.
Сколько мудрецов и философов, попутно провозглашенных святыми, мучениками, отцами церкви прошли через искус красотой природы, когда вещными, телесными феноменами по предписаниям нужно было пренебрегать (некоторые из них – Василий Кесарийский, Августин Блаженный, Фома Аквинский), боролись в себе самих и тем более в своей пастве, с этим искусом, но так и не смогли вытравить эту тягу к нему никакими способами: не исчерпывалась для них красота лишь духовным, божественным началом, так и тянуло их к греховному телесному. Уж они-то вроде бы знали душу человеческую, положив много сил, чтобы заполнить всю ее, до последних ее клеточек божественной красотой и красотой, сотворенной Богом, но так и не смогли постичь-де, в каком закутке души гнездится что-то, что нет-нет да и заставляет человека, вроде бы уже и абсолютно верующего, обращать свой взор на красоту земную и припадать к ней, рискуя даже своей жизнью, могущей закончиться на кострах инквизиции. „Несомненно, что хотя наилучшее качество дерева – вовремя приносить зрелые плоды, – наставляет молодежь Василий Кесарийский, – однако некоторым украшением служит ему и скрывающая ветви листва; так и для души самый важный плод – истина, но, конечно, приятно также облечься и внешней мудростью, как бы листвой, которая защищает плод и придает не лишенную приятности внешность”[2]. Вот эта-то „не лишенная приятности внешность” и проникает сама в человека в виде постоянно накапливающегося в нем опыта чувственного столкновения с миром, созерцания его или простого ощущения, так или иначе оказывающего воздействие на чувства, обогащающие сферу эмоционального взаимодействия индивида с миром, которое становится либо более тонким, облагораживающим, либо более грубым и жестким. Последнее зависит не только от особенностей воздействующих предметов и явлений внешнего мира, от характера отношений в нем, установившихся в том или ином сообществе или социальном организме, но и от характера и уровня развитости чувственности каждого взаимодействующего и каждого общающегося. Последний-то на первых этапах жизни человека и определяется во многом степенью действенности и выраженности в ней эстетического начала в процессе накопления впечатлений при погружении человека в мир, в его созерцательной деятельности.
На постижение именно этих особенностей и было направлено в течение многих веков внимание мудрецов всех эпох и народов. И тут главный вопрос, до нашего времени так еще и не выясненный, состоит в раскрытии тайны: что же такое есть в человеке, что делает его способным не только с первых часов жизни, но и, как теперь стало уже общепризнанным (по результатам многочисленных и широко проводившихся наблюдений в разных научно-медицинских центрах мира), в период утробного развития человеческого эмбриона производить классификацию явлений, отбор их по эстетическим, нравственным или каким-либо другим критериям (еще даже не имея представления о критериях) – спонтанно и неосознанно, а потом и на осознанном чувственно-эмоциональном и умственно-интеллектуальном уровне – во всем опыте взаимодействия с миром – приспособительном, созерцательном, пассивно-страдательном, а потом и деятельностном.
Почти все крупнейшие педагоги прошлых эпох, разрабатывавшие те или иные идеи и теории воспитания и образования, в той или иной степени приближались к разгадке тайны этой способности человека. Кант, перечисляя три способности души – познавательную, чувство удовольствия и неудовольствия и способность желания, – был наиболее близок к разрешению этого „проклятого” вопроса. Однако, не имея в то время достаточного эмпирического материала наблюдений именно за процессом эстетического развития плода в чреве матери, да и материалов наблюдений за процессом развития ребенка в самом раннем детстве, он пришел к выводу о наличии в человеке априорных чувствований и суждений.
Исследователи XX века, можно сказать, ответили на вопрос Ф.Шиллера, каким образом природа выводит человека из состояния „чувственной дремоты” и поворачивает весь процесс его становления, формирования и развития к деятельности „свободного интеллекта”. Эстетики в XX веке пришли к выводу, что в каждом человеке природой заложено родовое чувство красоты, точнее, стремление к красоте. И не вина отдельного конкретного индивида в том, что в нем это стремление не проявляется, то есть „не работает”. Здесь вступают в действие уже другие факторы, которые не всегда благоприятно для человека направляют формирование, классификацию и отбор накопляемого индивидуального опыта. Естественнонаучные, психофизиологические и нейропсихологические исследования – прежде всего головного мозга, особенно подкорки и коры больших полушарий – с открытием в них в середине 70-х годов эмоциональных функциональных центров представили картину пробуждения этого стремления к красоте и его влияния на деятельность свободного интеллекта. В „Письмах об эстетическом воспитании” Ф.Шиллер писал: „Природа поступает с человеком не лучше, чем с остальными своими созданиями; она действует за него в тех случаях, когда он еще не в состоянии действовать как свободный интеллект”[3]. И как только она доводит человека до выхода из состояния чувственной дремоты, он начинает сознавать себя человеком и пытается действовать независимо от природы. Чем это нередко кончается мы знаем на своем собственном опыте „покорения природы”, „господства” над ней.
Теперь мы знаем, что вывод из состояния „чувственной дремоты” – это длительный процесс эмбрионального и прижизненного развития, который, увы, так может и не завершиться успехом: во всем накопленном опыте взаимодействия будущей матери с миром, в самой семейной жизни, в системе общения и отношений людей и т.д. и т.п. на жизненном пути того или иного индивида могут и не встретиться ощущения, чувствования, переживания, да и мысли, способные вывести его и его стремление к красоте из состояния чувственной дремоты. Это, конечно, беда, если не трагедия каждого оказавшегося в таком положении индивида. Разумеется, тут виноват не только внешний мир бытия человеческого, но и состояние самого индивида, особенно его душевного состояния и духовного наполнения жизни. Но корни все-таки, наверное, нужно искать и в самом характере накапливаемого в чувственных взаимодействиях опыта. Многовековой опыт эстетического развития человечества с несомненностью доказывает, что даже в самых неблагоприятных материальных, нравственных и духовных условиях, как правило, не рождаются люди с напрочь заглушенным стремлением к красоте. Ибо каждому представителю рода человеческого присуще неутомимое стремление к совершенствованию окружающего мира, к самосовершенствованию, никогда неутоляемое стремление к познанию: арсенал культурных ценностей современного человечества включает огромное количество великих творений и открытий, сделанных людьми, рожденными отнюдь не в благоприятных условиях и не обязательно высокообразованными и культурными родителями.
Разумеется, в рассматриваемом аспекте речь идет о накапливании самого первоначального, исходного опыта, призванного пробудить стремление к красоте, которое в дальнейшем по нарастающей будет „работать” как в чувственном, так и в рациональном плане взаимодействия человека с миром. А опыт будет постоянно на протяжении всей жизни пополняться все новыми и новыми впечатлениями, чувствованиями и переживаниями, которые станут материалом бесконечного их совершенствования, „возгоняясь” до эстетических чувств и эстетического вкуса, одновременного, вырастающего из эмоций и рациональных способностей, умения высказывать суждения, оценивающие характер всех взаимодействий носителя эстетических норм с миром. Иначе говоря, мы ведем речь не о врожденности эстетического чувства – эта проблема достаточно широко обсуждалась в истории эстетического развития человеческого и осмысления этой истории эстетикой. Мы говорим пока лишь о природности человеческой чувственности, в том числе эстетического чувства, которая всегда была предметом внимания философов и эстетиков. И для выявления, пробуждения которой „В каждом городе-государстве, – по словам С.С.Аверинцева, – был свой стиль жизнеотношения, свой вкус и такт, свои традиции, которые тщательно культивировались”[4], в которых был сфокусирован эстетический опыт предшествующих поколений, становящийся исходным, первоначальным (включая получаемый еще в период утробного развития) опытом каждого рождающегося человеческого существа.
Это, если хотите, можно назвать социогенетическим процессом, хотя социогенетика никак не может привиться к древу современной науки. Тут повторяются извечные зигзаги и неурядицы развития научного знания: та или иная его отрасль или ветвь, пока она завоевывает место под солнцем научности, сама замахивается на очень многое, освящая все знаменем свободы развития, пополнения знания. Но как только эта свобода завоевана, начинается оборонительная война против всяких попыток „засорить” отвоеванное поле своего господства. Уж сколько претерпела генетика бед и проклятий, пока отвоевала себе право занять среди всех естественных наук свое достойное место. Вроде бы пора и пожить более или менее спокойно, наслаждаясь возможностью пополнять, углублять и засевать плодотворными семенами свое поле деятельности. Но тут начинает, хотя и робко, предъявлять свои претензии на частицу этого поля социогенетика, и все: забыты все страдания, утрачивается миролюбие, забывается желание быть не только самой свободной, но и давать свободу другим.
В самом деле, нет в истории философско-эстетической науки исследователя, который бы так или иначе не обращал внимание на чувственность и чувства человека, с которыми тот рождается и с которыми вместе формируется, воспитывается и развивается, добиваясь нередко права занять в истории осмысления жизни свое незатмеваемое временем место. В обсуждение рассматриваемого вопроса, естественно, органично включались и естествоиспытатели, и художники, и музыканты и даже общественные деятели. Не приводя высказываний представителей всех отраслей знания или сфер человеческой деятельности, замечу, что вопрос о природной основе человеческой чувственности, в том числе и эстетического чувства, очевидно, занимает столь значительное место в жизни людей, что они вновь и вновь возвращаются к нему, пытаясь все глубже проникнуть в его жизнестроительную, человекотворящую сущность. Сколько времени и сил отдал Ч.Дарвин исследованию эстетического чувства? Сеченов, Мечников, Бехтерев, Вернадский не обошли его своим вниманием. Почти невозможно назвать ни одного крупного физика конца XIX и XX веков, да и математиков тоже, которые не коснулись бы этой проблемы.
Но нам до недавнего времени все это было не указ, ибо мы принадлежали к лагерю „своей” святой веры в исходную социальность в человеке всего человеческого. Хотя мы знали, что говорили почитаемые нами наши предтечи В.Г.Белинский и Н.Г.Чернышевский, чему пытался придать педагогическое звучание и значение А.С.Макаренко, но все это как-то принималось только тогда, когда природная основа человека рассматривалась лишь как биологическое начало, которое только при жизни наполняется социальностью и исключительно таким образом обретает человечность. „Эстетическое чувство, получаемое человеком от природы, – писал В.Г.Белинский, – должно возвыситься на степень эстетического вкуса, приобретаемого изучением и развитием”[5]. „Стремление к красоте, – подхватывает А.С.Макаренко, – крепко заложенное природой в каждом человеке, есть лучший рычаг, которым можно повернуть человека к культуре”[6]. Именно к культуре, ибо в ней и заключена истинно очеловечивающая все природные задатки и дарования человека сила. И именно политика осознанного государственного неверия в гигантский потенциал природного в человеке, политика подавления в человеке всего, что не согласовывалось с идеологическими установлениями, до сих пор держит в своих мощных тисках, как теперь модно говорить, менталитет многих людей и особенно психолитет (заскорузлый и консервативный) во всех эшелонах власти, никак не способных понять, что самая главная наша беда все-таки не в экономическом, финансовом хаосе и политической раздробленности, а в культурной отсталости личностного плана. В плане культуры общественного наполнения Россия для всего мира так и остается неиссякаемой духовной сокровищницей и надеждой человечества. А в личностном плане, увы, нам по крупному счету предъявить нечего. Вот когда во всем своем „величии” проявился негативный результат идеологии и политики подчинения всего и вся в человеке, в том числе и его природности, социальному началу, результат всеми средствами насаждавшейся социализации, не находившей опоры в природной организации индивида. Последняя часто так и не прорастала в личность, прежде всего из-за неразвитости подлинно человеческой чувственности, по мере наполнения которой эстетическим опытом самого разного жизнетворного содержания, прорастающей в эстетические чувства, в первую очередь раскрывающие индивидуальную неповторимость личности. Серость и убогость всей нашей жизненной среды, аморфность и безликость межличностных, семейных и общественных отношений, безнравственность и жестокость всей политической атмосферы жизни общества и в обществе, захламленность городов и сел, поразительная казенность и антиэстетичность интерьеров всех детских, школьных и иных образовательных и воспитательных учреждений – это не только результат все той же усредняющей, обезличивающей и примитивизирующей социализации по идеологическим шаблонам, но и естественное следствие непробужденности во многих из нас нашего природного, родового стремления к красоте и заглушенности природных эстетических чувств. Думается не последнюю роль в этой „непробужденности” (конечно, не у всех россиян) сыграло отсутствие в наших душах, в нашем сознании, в нашем миросозерцании организующей и цементирующей человеческий дух подлинно жизнестроительной веры. Я имею в виду не религиозную веру, а ту веру в добрые, добродетельные и благотворные начала, без которой, с моей точки зрения, вообще нет человека, особенно человека-творца.
Недаром ведь и подлинно человеческая жизнь, а значит, и адекватная чувственность и ум становились и развивались в неразрывном единстве добра и красоты, к которому позже присоединилась и истина, породив великую и священную для постоянно совершенствующегося духа человеческого троицу. Все, что хоть в каком-то виде дошло от древнейших времен до наших дней в виде ритуальных предметов, мифов, сказаний, легенд и знаков – исполнено стремления к этому единству, пусть первоначально примитивного характера, но неизменно направленного на собирание в каждом человеке всех тех крупиц отдыха, тех его свойств и качеств, из которых если не в каждом, то в очень многих индивидах – при благоприятных материальных, духовных и социальных условиях – и прорастали личности, открывавшие своими деяниями перед человечеством все новые и новые горизонты, дали и высоты, которые они прошли, преодолели и достигли в своей личной жизни. Если дошедшие до нас исторические описания жизни величайших титанов человеческого духа Гомера и Эсхила, Сократа и Аристотеля, Леонардо да Винчи и Микеланджело, Дюрера и Галилея, Шекспира и Сервантеса и многих гениев уже Нового времени и современности верны, то человекотворческая действенность „Великой троицы”, столь усиленно разрабатываемой и лелеемой человечеством, поистине неисчерпаема во всех своих гранях: добре, истине и красоте. Вера в эту троицу всегда передавалась всеми способами от поколения к поколению, даже если она не откладывалась в родителях в каких-то четко сформулированных воззрениях, она естественно и ненавязчиво, без идеологических прессов входила в мирочувствование и миросозерцание, если не мировоззрение каждого землянина. Вот эти естественность и ненавязчивость как раз и дают основания усомниться в том, что насаждавшаяся в нас в течение трех четвертей века коммунистическая идеология и коммунистическая вера в единство истины, добра и красоты дали людям настоящую веру мирочувственного, миросозерцательного и мировоззренческого жизнестроительного плана. Иначе не рассыпалась бы она столь стремительно от малейших исторических дуновений иного плана, и мы не получили бы такого разброса духовных, нравственных метаний во всех сферах нашего собственного быта и бытия, которые никак не дают людям возможности, вернее, возможности в душах людей, пробиться этой вере в „Великую троицу” и успокоить их, собрать их силы не для разорительно-захватнической, а для созидательной работы знаний, умений, навыков, ума, сердца и рук человеческих.
Наивно сегодня верить в то, что на всю ту массу людей, которые сегодня не припали к коммунистической идеологии большевистско-советского типа, а отшатнулись от нее в сторону религии и церкви благотворно и жизнетворчески подействует лишь желание верить. Пока в душах людей не прорастет хотя бы ощущение нового мирочувствования, миросозерцания, пока они не найдут в себе самих опору для успокоения своих душевных волнений, преодоления сомнений, прозрения или хотя бы предчувствования новых идеалов и надежд на неисчерпаемость в роде человеческом добротворческих начал и неистребимой потребности в совершенствовании и гармонизации в конечном счете всех своих взаимодействий с миром, волны религиозных отливов и приливов будут постоянными спутниками духовной жизни россиян. Тем более, что и Церковь сегодня больше сосредоточена на накапливании в душах людей в первую очередь религиозного опыта, который с момента его зарождения с древнейших времен и до наших дней органически включает в себя и эстетический опыт. На пленарном заседании XI Международного конгресса по эстетике (Ноттингем, 1988 г.) Роджер Скрутон в докладе „Эстетический опыт и культура” пытался развести и свести воедино религиозный и эстетический опыт. „Хотя цели религиозного опыта находятся за пределами данного момента – в области обещанного спасения, прозрения или возрождения души – они не полностью отделимы от акта, с помощью которого мы приближаемся к ним. Бог находит выражение в религиозном акте, более точное, чем в любом теологическом определении и именно поэтому так важны формы и детали церемонии. Смысл обряда соотносится с трансцендентальным; но он включает эмпирический момент со всем постоянством, которое мы находим в искусстве”.
Все художественно-эстетическое богатство человечества используется Церковью для создания атмосферы, благоприятствующей общению с Богом. Может ли сегодня в России Церковь повсеместно создать такую атмосферу? Осмелюсь сказать, что не может, ибо она не способна на это, притом, вероятно, не столько по материальным соображениям (хотя и этот фактор нельзя не принимать во внимание: Церковь была настолько разорена большевиками, пропорционально их способностям и мастерству разрушать и уничтожать), сколько по соображениям духовно-нравственным. И не только потому, что в самой Церкви кипят нравственные борения и страсти, но и потому, что не может вдруг возникнуть целая армия церковнослужителей, эстетически и нравственно подготовленных до статуса авторитетов для ищущих спасения в вере.
Пробудив, растревожив в человеке его родовое качество – стремление к красоте – эстетический опыт начинает складываться, по словам Н.Баумгартена, в опытность, которая проявится в умении индивида пользоваться им, постепенно поднимаясь от чувственного познания к мышлению в образах и органически входя в культуру, которую Ф.Шиллер впервые обозначил термином эстетическая культура, разумеется, не отождествив с нею при этом Культуру, а лишь выделив в последней тот ее уровень, который только и может обеспечить целостность личности, не раздирая ее на разные культурные слои: политической, правовой, экономической, нравственной, экологической, художественной и т.п. культур. Эстетический опыт закладывает основу понимания того, что „гимнастические упражнения создают, правда, эстетическое тело, но красота создается лишь свободною и равномерною игрой членов. Точно так же напряжение отдельных духовных сил может создавать выдающихся людей, но только равномерное их сочетание создает людей счастливых и совершенных... Итак, неверно, что развитие отдельных сил должно влечь за собой пожертвование целостностью; или же, сколько бы законы природы к этому не стремились, все же в нашей власти при помощи искусства еще более высокого должно находиться восстановление этой, уничтоженной искусством, целостности нашей природы”[7]. В дальнейшем Ф.Шиллер предпринимает серьезные усилия для раскрытия огромной роли развитой эстетической чувственности как в сохранении целостности личности, так и в восстановлении ее, если она утрачена, поскольку способность чувствовать „служит средством к внедрению лучшего понимания жизни”[8], подготавливает „удобренную” почву для рационального познания и мышления.
***
Разбуженное и начавшее свою длящуюся на протяжении всей жизни человека „работу”, стремление к красоте не только „встраивает” индивида в наличную культуру человечества, но и направляет его развитие на обогащение культуры, на достраивание ее достижений во всех делах человеческих. Эту „работу” стремление к красоте осуществляет тем, что сначала оно формирует, вырабатывает в человеке эмоциональную отзывчивость ко всему в мире (в том числе и в самом себе), что содержит те или иные эстетические качества, что ценно не только для данного конкретного человека, но и для племени, рода, народа, государства, общества, человечества. Пусть эта отзывчивость еще и не получает осознания, не всегда становится предметом рефлексии, хотя и дает для нее материал, но она постоянно расширяет поле таких взаимодействий человека с миром, которые все больше подчиняются закону гармонии и направлены на совершенствование этих взаимодействий. То есть самая главная человекотворящая функция отзывчивости на красоту, обладающая гораздо большей энергией созидания, чем это принято считать, особенно из числа тех, кто по своей или по чужой воле оказался обделенным способностью эмоционально откликаться на благотворные воздействия мира, но, будучи наделенным властью или возможностью влиять на настроения и мнения других, часто бросает слова: „ну это все эмоции, что с них возьмешь”. Великая беда России наших дней состоит не в том, что наши люди не эмоциональны, а в том, что в политически-деятельностный водоворот с головой окунулись в большинстве своем те, кто даже во сне не может себе представить, что политическая деятельность, как говаривал Платон, может поднимать человека до высших духовных откровений, доставляя субъекту политики подлинно человеческие радости и удовольствия.
„Чем более разовьется впечатлительность, чем она подвижнее, чем большую поверхность она будет обращать к явлениям, тем большую часть мира охватит человек, тем больше способностей разовьет он в себе”[9], – писал Ф.Шиллер. Вот эту созидательную мощь отзывчивости, чувственности не дано постичь многим и многим россиянам, поскольку ни семьей, ни детскими, ни школьными учреждениями, ни системой высшего образования не пробуждено в них стремление к красоте, не развита впечатлительность, а потому и мир не воспринимается ими во всем его богатстве и величии. При „развитой” в таком виде чувственности не из чего сформироваться и способностям рационального познания, особенно способности суждения, в которой прежде всего и выражается неповторимость личности и ее возможности „встраиваться” в наличный мир, а не только адаптироваться к нему. Именно поэтому Кант рассматривал опыт как систему для способности суждения: „...опыт должен составлять (в идее) систему эмпирических знаний по общим и частным законам, если только он, рассматриваемый объективно, вообще возможен”[10].
Думается, главный вклад в систематизацию эмпирических знаний, включаемых в формирование способности суждения, вносит эстетическая отзывчивость или впечатлительность. Вызвав в субъекте „эстетическое состояние” (Кант), то есть возбудив внутреннее чувство, эстетическая отзывчивость, как теперь это установлено, инициирует работу эмоциональных функциональных центров, которые являются катализатором мышления (точнее интеллекта), поскольку как бы изначально облагораживает ум, эстетизируя его.
Иначе говоря, эстетическая впечатлительность, восприимчивость, отзывчивость начинает культивировать, лелеять, возделывать в человеке его глубинные природные образования, подводя под разум человеческий то, благодаря чему человек может „иметь заслугу перед человечеством через культуру”[11], ставя перед собой благородные и добродетельные цели. То есть она лежит в основании эстетической культуры личности, определяя культурное будущее личности в целом („как деятельного совершенства самого себя”) (Кант).
Разумеется, в данном случае Канта интересовала этическая сторона совершенствования человеком самого себя, точно так же, как и физическое совершенство и самосовершенствование человека он прежде всего рассматривал в этическом ключе. Но когда он переходил к физическому совершенству как культуре „всех вообще способностей для содействия поставленной разумом цели”[12], а логическое совершенство отождествлял с высокой культурой разума, ставящего возвышенные цели, он так или иначе подвигался к эстетическому совершенству, то есть к гармонизации всех человеческих сил и способностей, превращающих индивида в эстетически развитую или эстетически культурную личность. Ведь недаром же Кант последовательно рассматривал физическое, нравственное, логическое и эстетическое совершенство личности, в котором все достигшие уровня культурного развития способности в единстве дают совершенного человека, личность, совершенствующую мир.
Самая великая тайна состоит в усовершенствовании человеческой природы, заключающейся не только в гармонизации чувственных и умственных, физических и духовных способностей человека, но и доведения их до высшего уровня развития: выявить и развить природные задатки до таланта. Талант и есть внутреннее совершенство человека. В дальнейшем талант дополняется, усиливается знаниями, умением и навыками, но главной детерминантой оказывается именно он, а он наделен и великой эмоциональной силой, подвигающей его к творческим дерзаниям. „Эмоция, – писал Л.С.Выготский, – обладает как бы способностью подбирать впечатления, мысли и образы, которые созвучны тому настроению, которое владеет нами в данную минуту”[13]. Эту „работу” в нас и помимо нашего сознания эмоции выполняют на том уровне, до которого они сами развиты. Усиление их действенности осуществляется за счет объединения „усилий” разных впечатлений и образов, вызывающих чувственные переживания; „несмотря на то, что никакой связи ни по сходству, ни по смежности между этими образами не существует налицо”[14].
„Окультуривающая” роль эмоций столь значительна, что А.Н.Леонтьев назвал их результатом и „механизмом” движения деятельности, поскольку эмоции „выполняют функцию внутренних сигналов, внутренних в том смысле, что они не являются психическим отражением непосредственно самой предметной действительности. Особенность эмоций состоит в том, что они отражают отношения между мотивами (потребностями) и успехами или возможностью успешной реакции, отвечающей им деятельности субъекта”[15]. Рациональная оценка или способность суждения складывается из естественного сочетания возможностей рефлектирующего (основанного на данных впечатлений и эмоциональных состояний), то есть собственно эстетического и определяющего (познавательного) суждений; по Канту: чувственно-эмоциональных и рационально-интеллектуальных способностей. В этом двуединстве и состоит загадка и таинственность эстетического вкуса, оказывающего решающее влияние на поступки, поведения, действия и деятельность человека, собственно открывающего личности путь к эстетической деятельности и эстетическому творчеству.
Если развитая до эстетического уровня эмоциональность человека оказывает столь сильное влияние на процесс культурного развития личности и возвышения ее до эстетической культуры, то способность эстетического вкуса, естественно гармонически сочетающая в себе развитую чувственность и развитую рациональность, становится не механизмом движения деятельности и жизнедеятельности личности, а ее главным энергоблоком, раскручивающим творческие потенции личности. Раз в эстетический вкус включается и рациональное (определяюще-оценивающее) суждение, то уже на этом этапе эстетического развития личности присущее культуре культивирование, лелеяние, возделывание приобретает осмысленный характер, не говоря уже о том, что оно целенаправленно, целеустремленно и целесообразно подчиняет жизнетворчеству и творчеству личность, сформировав в ней предварительно потребность в постоянном самосовершенствовании как проявлении, по Канту, высшего долга перед собой и перед человечеством.
Непонятно, почему после Ф.Шиллера и И.Канта, даже при специальном внимании к проблемам эстетической культуры, никто серьезно и основательно не занимался вопросами целесообразности, целеполагания и цели, которые в культуре вообще, а в эстетической в особенности – как творческих способах деятельности и жизнедеятельности человека – занимают центральное, скажем, конституирующее место[16]. „Телеологическое суждение сравнивает понятие продукта природы по тому, каков он есть, с тем, чем он должен быть (именно с этого пункта и начинается длительный путь творчества, созидания, открытия нового – Н.К.). Здесь в основу рассмотрения его возможности кладется понятие (о цели), которое a priori предшествует ему. Нетрудно представить себе такого рода возможность в произведениях искусства”[17].
Достижения современного естественнонаучного знания, как бы наложившего теорию эволюции не только на физический природный, но и на духовный мир (в виде теории коэволюции); исследование физическими методами психофизиологических возможностей не только головного мозга, но и биодинамических тканей, интересно и основательно поставившие вопрос о соединении в сознании человека биодинамического его слоя, чувственного и рационального[18] (автор уже имел возможность писать об этом)[19] позволяют современной эстетике настаивать и на природности чувства стремления к красоте, и на определяющей роли эстетического творчества и эстетической культуры во всей жизнедеятельности и деятельности личности. Сколь основательно (как показал своими исследованиями Илья Пригожин) целесообразность господствует в природе, проявляясь в неумолимости движения всех природных процессов от хаоса к порядку, затем к хаосу и опять к порядку более высокого уровня и так до бесконечности, столь же неумолимо родовое качество человека – стремление к красоте – направлено к целеполаганию и к осуществляющейся в деятельности, особенно в творческой, цели. Идеальный план любого действия (неважно осознан он или нет), тем более деятельности – это и есть целеполагание, которое через сознание, знания, навыки, умения реализуется в продукте как цели.
Если при этом все составляющие способностей человека: сознание, знания, науки, умения, окультурены, то есть выросли не на пустом месте жизни индивида, основаны не только на его собственном опыте, но, вырастая на основе природных задатков индивида, и впитали в себя и спрессованный опыт предшествующих поколений, т.е. окультурены, получается творец, который в результате творчества может добиться эстетического уровня материализации поставленной перед собой цели. Вряд ли нужно доказывать, что в эстетически реализованной цели личность как раз и выполняет свой высший долг – самосовершенствует себя через совершенствование окружающего мира. А через самосовершенствование и совершенствование она естественно достигает гармонизации своих взаимодействий с миром.
Здесь следует если не развести, то четко отграничить процесс общего окультуривания и эстетического окультуривания всех природных задатков и дарований личности, особенно когда они развиваются в талант. Дело в том, что общепринятая точка зрения отождествляет культуру со всем не природным человеческим миром, говоря словами Маркса, со всеми результатами распредмечивающей и опредмечивающей деятельности человека. Я полагаю, что это не совсем отвечает самому смыслу термина „культура”, но здесь не буду обращаться к обоснованию своей точки зрения на культуру. Говоря же об эстетической культуре и об эстетически значимых результатах любой деятельности человека, укажу на ее естественную выделенность из устоявшегося представления о культуре по ее субстанциональному признаку: красота изначально рассматривалась и рассматривается человечеством неотторжимой от добра, хотя в своей распредмечивающей и опредмечивающей деятельности человек очень часто поступает в пику и добру, и красоте. Трудно представить, как представитель рода человеческого, несущий в себе глубинное природное качество – стремление к красоте, человек сколь-нибудь осознанно культивирует, лелеет, возделывает в себе, для себя и для людей то, что несет зло, разрушение, варварство, злодейство. Недаром в древнем мире (не только в Древней Греции) главным термином, обозначавшим культурную деятельность человека, был термин „калокагатия” (от греч. calos – прекрасный и agatos – добрый, хороший, нравственно совершенный), немного иначе звучавший в Древнем Египте, в Шумере, Древнем Китае и т.д. Значит, по существу своему, эстетическая культура никогда не распространяла свое влияние на искусность любого рода, а сосредоточивала в себе лишь искусность человекотворящую и жизнесозидающую. Хотя термины „искусство”, „искусность” и до сих пор употребляются при оценке деятельности и ее результатов не только жизнестроительного, жизнетворческого, но и жизнеразрушительного характера, например „военное искусство”, „воровская искусность” (вспомним, как Ж.Габен в фильмах мастерски готовил и осуществлял ограбление банков, магазинов или как искусно Жан-Поль Бельмондо, Сталоне, Рэдфорд, Шварцнегер „совершают” кровавые расправы), „бандитское мастерство” и пр. Может быть, кто-то и это относит к культуре? С эстетической культурой это не имеет ничего общего: и сегодня она зиждется на том же нерасторжимом единстве в человеке „добра и красоты”, прорастающем все из того же стремления к красоте.
Н.Баумгартен, выражая свое убеждение именно в таком, отрешенном от зла, развитии природных задатков до культуры, называемой им эстетической дисциплиной, писал: „Будучи наделено ею, дарование, прекрасное от природы, подогреваемое ежедневными упражнениями, ею движимое и ею поощряемое, вместе с честным, искренним, по выражению Персия, эстетическим сердцем, легче может склоняться к тому, чтобы прекрасно мыслить о данной теме”[20]. Значит, уже в то время некоторые народы интересовала и занимала эстетическая культура как важная и необходимая сторона развития личности и общественного организма, ибо она уясняет „нам Бога, вселенную, человека (особенно в его моральном облике), повествования (не исключая мифических) и древности, а также дух символов (signorum denium)”[21]. Может, и мы, стряхнув в себя наваждение политических и экономических, сугубо личностных (точнее индивидуалистических, даже не разумно эгоистических), предшествовавших насильственно навязывавшихся господствующей идеологией), стереотипов, отречения от бесконечных шараханий из стороны в сторону, от погони за другими народами и государствами, в поисках средств существования с протянутой рукой, сумеем понять, наконец, что и Бога, и вселенную, и искомого человека мы сможем найти прежде всего в нашей богатейшей истории (которой мы и сегодня не знаем, а то и чураемся), в наших повествованиях, мифах, символах, вековых обрядах и обычаях, в народной культуре, устоявшемся укладе жизни и образе бытия российского? Знай серьезно и глубоко нашу историю, мы бы не искали сегодня нашу самоидентичность в том, в чем ее никогда не было и быть не может, не шарахались бы ни в русофильство, ни в русофобство, понимая, что любая форма национализма неизбежно ведет к фашизму, а значит, и приглушению, удушению в душах людей пробужденного в россиянах их духовной культурой и воистину искусным, мастерским отношением к созидательному труду российских мужиков, их природного стремления к красоте. Может, тогда появятся правители России – не через обездоленность и политически-правовое невежество, не через равнодушие людей к тем, кого они как бы свободно избирают – все равно они их не знают и считают: кого не избери, будут хапать, доводить народ до ручки, будут клясться в радении о народе и, как Жириновский, брызгать обещаниями во все стороны, столь же неисполнимыми, сколь были таковыми насытившие народ коммунистические обещания? Может, тогда появятся деятели парламента, которые не будут считать политику грязным делом, а грязь начнет отлипать от политики? Но это наступит уже при новых поколениях россиян, которые будут становиться, формироваться, воспитываться в иной, очищенной и нравственно-эстетически насыщенной атмосфере бытия: хозяйственно-экономической, общественно-политической, нравственной, культурной деятельности и жизнедеятельности.
Все это возможно только при условии, если общество жизненно заинтересовано в развитии науки и культуры, всей системы общественного образования и воспитания, нацеленных не только на пробуждение стремления к красоте, но и на воспитание личности, фундированной на „святой Троице” – истине, добре и красоте. Опыт России XX века со всей очевидностью показал пагубность общественной и государственной невостребованности такой малости, как даровитая, талантливая, эстетически творящая личность. В результате весь общественный организм приходит в болезненное, расстроенное, хаотическое состояние, не получая от каждого даровитого, талантливого человека того, что он мог бы дать обществу, реализуясь в предназначенной ему судьбой деятельности, обеспеченной благоприятными материальными, духовными и социальными условиями.
В этой части разговора об эстетической культуре на первый план выступает одна ее самая сильная и действенная социальная особенность: развитая эстетическая культура обеспечивает личности, ею обладающей, свободу проявления всех задатков и развитых на их основе способностей и талантов в свободной деятельности и жизнедеятельности. Прежде всего она обеспечивает внутреннюю свободу, которая проявляется даже в самых неблагоприятных социальных, материальных и духовных условиях. Ведь внутренняя свобода побеждает, преодолевает внешнюю несвободу, ибо она торжествует в результатах прежде всего эстетически значимого для творящей личности творчества, ценность которых в конечном итоге неизбежно раскрывается и перед обществом. Хотя, конечно, невозможность сделать общим достоянием результаты своего творчества сказывается на состоянии, самочувствии, духовном, да и телесном здоровье личности. Может быть, внешняя несвобода в какой-то мере снижает эффективность, внутренняя свобода – даже если личность и добывает средства материального существования в другой, вынужденной нетворческой деятельности – во всех отношениях ставит творящую личность в более благоприятные условия осуществления своего жизненного призвания. Ярчайший тому пример А.С.Пушкина – гений земли российской, почти всю свою творческую жизнь находившийся в самых неблагоприятных условиях, с блеском раскрывший свой гений и навечно обогативший не только Россию, но и все человечество.
Разумеется, это происходит с личностью, в которой с самого рождения выявлен природный дар, разбужено стремление к красоте и сформированы потребности и способности к творчеству, которые, сформировавшись, неуклонно ведут личность далее по жизненному пути. Общество, особенно государство, свою сковывающую и губительную роль „хорошо” и успешно выполняют на стадии эмбрионального развития и раннего младенчества, да и младшего дошкольного и школьного возраста ребенка, то есть в тот период жизни индивида, когда в нем еще не проснулся его Божий дар и не начала „работать” в нем великая Божественная сила, которая прежде всего преодолевает „страх, древний и изначальный” (Н.Бердяев), и пока в нем еще не пробудилось „желание быть самим собой” (С.Кьеркегор). Такое желание, освобождающее личность не только от страха, но и превращающее ее в свободно чувствующего себя субъекта, оказывает решающее влияние на выработку воли, нравственной силы для творчества вопреки неблагоприятным внешним обстоятельствам.
Не вдаваясь здесь в существо эстетического творчества (в самом общем виде это мною уже было сделано в книге: Киященко Н.И., Лейзеров Н.Л. Эстетическое творчество в социалистическом обществе. М., 1984), обращу внимание лишь на освобождающую его силу в процессе становления, формирования, воспитания и развития личности.
Прежде всего, творчество в любом виде деятельности человека основывается на знании и познании. Оно и начинается и раскрывает свою созидательную мощь лишь тогда, когда для его начала и проявления накоплены достаточные знания, когда выработаны необходимые для любого конкретного вида творчества навыки и умения, то есть обеспечена база для свободного проявления творческих сил и человеческого духа. В этом наращивании духовных сил и мастерства происходит, на первый взгляд, парадоксальный процесс внутри человека: с одной стороны, накапливаемый культурный опыт делает очевидной ограничивающую силу культурных норм, канонов, традиций и т.п., как бы естественно ведущих к несвободе проявления личности в деятельности, а с другой – тот же опыт подводит личность к подлинному внутреннему освобождению, сопровождаемому осознанием личной ответственности в творчестве и в его результатах, превращая состояние ответственности в естественное, нормальное состояние личности творца.
При этом в личности реализуется господство не абстрактной, анархической свободы, а свободы, естественно преодолевающей ограничения, реализующей призвание и божественное начало в личности. В работе „О назначении человека” Н.А.Бердяев придавал эту раскрепощающую силу этическому познанию и этическому творчеству (добротворчеству), называя этическое познание «„наиболее бесстрашным и горьким” из всех родов познания”», ибо в нем раскрывается ценность и смысл жизни и в нем же разверзается грех и зло”[22]. Раскрывая же смысл творчества, он, естественно, пришел к выводу, что художественный элемент (читай эстетический) есть во всяком творческом проявлении духа, а „в художестве есть творческая победа над тяжестью „мира сего” – никогда не приспособление к этому „миру”. Акт художества прямо противоположен всякому отяжелению, в нем есть освобождение”[23].
Я здесь не вижу противоречия, поскольку исхожу в рассмотрении творчества (акта торжества культуры) из неразрывности триединства истины, добра и красоты: творчество не только покоится на познании и знании, оно есть не только утверждение добра и достижение красоты, но и особое состояние духа человеческого, при котором достигается гармонизация личности с миром, наслаждение своим собственным миром и достигнутой гармонией с миром внешним, хотя бы и на краткое мгновение.
Если бы художественное, а шире и эстетическое, творчество рассматривалось мною вне единства с истиной и добром, то можно было бы добротворчество считать высшим проявлением человеческого духа, наиболее полной реализацией божественного начала человека-творца. Тем более, что этическое творчество и познание, при сосредоточенности на них всех духовных и душевных сил человека, представляется многим самым важным средством выработки, воспитания воли, обеспечивающей духу настоящую действенность и боевитость. Но вся история культурного развития человечества убедительно демонстрирует наивысшее торжество человеческого духа в актах художественного и эстетического творчества. И на всех исторических этапах, во всех условиях социального бытия всех народов, стран и континентов высшие победы человеческого творческого духа воплощены в художественных эстетических ценностях, составляющих арсенал человеческой культуры.
Не последнюю роль в создании этих ценностей играет факт освобождения человеческого духа от тяжести необходимости, вернее, осознание неизбежности некоторой необходимости (уже отмеченной культурной и нравственной необходимости) в процессе творчества как совершенствования и гармонизации мира и человека. „Сущность художественного творчества, – писал Н.А.Бердяев, – в победе над тяжестью необходимости. В художестве человек живет вне себя, вне своей тяжести, тяжести жизни. Всякий творческий художественный акт есть частичное преображение жизни. В художественном восприятии мир дан нам уже просветленным и освобожденным, в нем прорывается человек через тяготу мира. В творчески-художественном отношении к миру уже приоткрывается мир иной. Восприятие мира в красоте есть прорыв через уродство „мира сего” к миру иному. Мир, принудительно данный, „мир сей” – уродлив, он не космичен, в нем нет красоты. Восприятие красоты в мире есть всегда творчество – в свободе, а не в принуждении постигается красота в мире”[24].
Именно установление факта гармонизации в личности всех ее духовных, душевных и телесных состояний и дает основание говорить о том, что эстетически развитые в индивиде чувства, ум и воля в наибольшей мере обеспечивают свободу самопроявления личности, поскольку для такой личности любая форма деятельности и способ жизнедеятельности неизбежно будут творческими. Естественной предполагается активность и действенность чувств, мысли и воли, в отличие от тех требований, которые предъявлял Ф.Шиллер к различным ипостасям культурно развитой личности: он полагал, что в чувствах человек, чтобы достичь культуру, должен развивать, культивировать „наибольшую пассивность” чувств, „наибольшую независимость от восприимчивости и развить возможно более активность разума”. Эта боязнь экспансии чувств и их замутняющего действия на разум сохранялась в течение веков, пока не была установлена „умность” эмоций искусства (Л.С.Выготским), вернее, эстетических эмоций, подтвержденных открытием в высших отделах головного мозга функциональных центров эмоций. Противореча себе при рассмотрении отдельных составляющих личности, Шиллер не мог обойти гармонии при соединении этих составляющих в целостную личность, поскольку в культуре человек всегда предстает целостным существом. „Человек лишь тогда достигнет высшей полноты бытия в соединении с высшей самостоятельностью и свободой, когда оба качества соединятся, и вместо того чтобы потеряться в мире, он впитает в себя мир со всей бесконечностью явлений и подчинит единству своего разума”[25]. А единый разум, подкрепленный волей, и переведет человека из сферы существования в сферу бытия. „Человек поймет тем большую часть мира, тем больше форм создаст он вне себя (разрядка моя – Н.К.), чем большей силой и глубиной будет обладать его личность, чем большую свободу приобретет его разум”[26].
Вот почему подведение под всю систему народного образования и общественного воспитания эстетических начал сегодня означает обеспечение России ее завтра, сил и способностей для духовного и материального возрождения и крайне необходимого нравственного очищения, чтобы проснувшееся в каждом россиянине стремление к красоте подвигло его на создание возможно большего количества форм вне себя, воплощающих в себе истину, добро, красоту. Тогда и прорастет в каждом „ответственная свобода”, а не безответственный эгоизм, втягивающий человека в апокалиптическое состояние. Сейчас, кажется, уже время понять, что это не утопия, а жизнеспасительное для нас направление движения, один из важнейших способов выживания, провозглашавшегося многими философами – основным средством преодоления глубинного страха, сохранения и движения жизни.