Хуземан Ф. Об образе и смысле смерти

ОГЛАВЛЕНИЕ

Предисловие

Собранные в настоящей книге статьи о проблеме смерти восходят отчасти к публичным лекциям, отчасти к ежедневной работе с пациентами, в ходе которой мы сообща искали пути разрешения загадок жизни. Именно эта лекционная работа побуждает меня, несмотря на некоторые сомнения, издать книгу в настоящем виде. Ведь я постоянно ощущал, сколько людей ныне испытывают потребность в ответе на эти вопросы, до какой степени их выздоровление, а подчас сама возможность дальнейшего существования зависят от решения этих вопросов.
Эта в* широчайшем смысле терапевтическая точка зрения, собственно, и привела меня к изданию книги.
Стоит ли говорить, что при этом я не мог не думать и о своих коллегах? Мы, врачи, всю жизнь стараемся облегчить жизнь других, продлить ее насколько возможно, а между тем как часто, увидев тщетность наших усилий, мы потрясенно спрашиваем: в чем смысл смерти?
А когда мы, сопереживая страданию близких, сами не знаем ответа, бремя жизни год от года становится все тяжелей, и в конце концов мы начинаем ощущать себя безвольными, бесцельными в общем потоке событий. И тогда уже не можем никому по-настоящему помочь.
Это, естественно, не означает, что практикующий врач должен вести с пациентами мировоззренческие беседы: у добросовестного практика для этого просто нет времени — в санатории же, напротив, это зачастую необходимо. Но даже практикующий врач не может быть хорошим врачом, если он не стремится хотя бы самому себе разъяснить эти вопросы — в противном случае рутина быстро поглотит его. Коль скоро мы хотим исцелять других, мы должны прежде всего исцелить самих себя.
Если эта книга пробудит желание внести ясность в подобные вопросы, ее цель достигнута. В мои планы не входило давать «только правильные ответы». Такая попытка, как мне кажется, уже сама по себе парализует активность читателя.

5

А ведь именно к проблеме смерти следует подходить с высочайшей внутренней активностью — ни в коем случае не с пессимизмом и не с сентиментальными настроениями.
Наше время, может быть, в еще большей степени, чем прежние эпохи, требует ясного прозрения тайны смерти. Без труда можно понять, что те сильные потрясения, которые выпали на долю человечества в последние десятилетия, не могут быть внутренне преодолены им потому, что сознание его ограничено пределами рождения и смерти. Сущность же человека выходит за эти границы. И если пытаться регулировать жизнь, исходя из сознания, ограниченного 'рождением и смертью, в результате неизбежно возникнут такие же осложнения, как если бы, к примеру, взрослый человек вздумал придерживаться правил питания, годных лишь для младенцев. Вследствие такого поведения, говоря языком врачей, должны развиться болезненные явления.
От таких явлений происходит неуверенность в жизни, которую сегодня очень часто можно найти в глубинах человеческих душ и которая влияет на мысли и решения людей. Здесь кроется глубинная причина растущей «нервозности» человечества.
Если сравнить в этом плане жизненные настроения минувших эпох, можно прийти к неожиданному результату: внутренняя неуверенность перед лицом жизни и в особенности проблемы смерти появились в сравнительно новое время, и чем больше мы углубляемся в прошлое, тем менее загадочной представляется людям смерть.
Сознание этого в первый момент может смутить, но вместе с тем оно, как никакое другое, способно помочь постижению глубинных связей развития человечества и прежде всего вдохновить нас на изучение проблемы смерти-с помощью всех современных средств познания.
Общепризнано, что среди всех современных способов познания наибольшим доверием пользуется естественнонаучный. Однако дальнейшие рассуждения покажут, что как раз применительно к проблеме смерти этот способ познания не дает никаких ответов по существу. На мой взгляд, ответ здесь может дать лишь духовная наука, основанная Рудольфом Штайнером в продолжение естественнонаучного метода.

6

В этой книге предпринята попытка воспользоваться предложенными им методами и точками зрения.
Насколько возможен и научно оправдан такой подход, я попытался представить в моей книге «Гёте и врачевание» («Goethe und die Heilkunst» 1935; 2. bearb. Aufl. Stuttgart 1957). В связи с этим в данном контексте я могу отказаться от методологических рассуждений. Определенную трудность настоящего изложения я вижу, правда, в том, что в первой части не все понятия могли быть последовательно выработаны с той ясностью, какая желательна для полного понимания. Поэтому я постарался построить описание отдельных эпох так, чтобы читатель сумел «вжиться» в историю проблемы.
Только во второй части дается систематическое изложение. Поэтому, быть может, после прочтения ее имеет смысл еще раз вернуться к первой.
Несмотря на эту трудность, я не решился опустить историческую часть, хотя помимо всего прочего у меня возникали сомнения в достаточности моих специальных знаний в данной области, и чем дольше я работал над этой частью, тем очевиднее для меня становился ее фрагментарный характер. К тому же я сознавал, что специалистам, как правило, недостает нужных точек зрения. Кроме того, полагаю, что только благодаря историческому рассмотрению проблема смерти предстанет в той духовной перспективе, которая позволит нам ясно осознать свою позицию относительно этой проблемы.
Как мне кажется, в духовной области происходит нечто подобное тому, что произошло с чувственным восприятием нашего культурного ареала в XIV—XV вв. Тогда европейский менталитет освоил перспективное видение, которое с тех пор стало для нас естественной предпосылкой.
Нечто похожее мы переживаем сегодня с этими проблемами: нам уже недостаточно смотреть на них только с «нашей» точки зрения, мы хотим рассматривать их в историческом развитии, чтобы таким образом получить для нашей точки зрения правильные перспективы.
Также и для изложения естественнонаучных проблем это стало сегодня уже само собой разумеющимся, хотя в большинстве случаев при этом принимается «точка зрения

7

Вагнера»: «В конце концов, как же здорово мы продвинулись». Историческое рассмотрение не плодотворно, если относится к воззрениям прежних эпох лишь как к устаревшим, как к отражению примитивной ступени развития или к курьезу. Мы занимаем по отношению к историческим явлениям во многом такую же позицию, какую естественные науки до возникновения учения об эволюции занимали по отношению к великому многообразию форм животного мира: все регистрируется, описывается, собирается, но не прослеживается никакой внутренней связи.
Подобно тему как современный естественник не удовлетворяется описанием формы и развития отдельно взятого живого существа, но рассматривает различные состояния как наглядные воспоминания об общем развитии — основной биогенетический закон Геккеля, — так и мы поймем себя, только когда проникнем в воззрения прежних эпох и увидим в них стадии развития наших собственных воззрений.
Но тогда мы вплотную подойдем к тому, чтобы вместе с Лессингом («Воспитание рода человеческого») признать, что мы сами развивались во времени, пребывая в различных культурных эпохах. И, постигая прошлое, мы понимаем, как прав был Платон, когда говорил, что мы можем постичь только то, что уже однажды знали, а потом забыли: прошлое кажется поблекшим воспоминанием. Историческое познание становится расширенным самопознанием.
Так мы расширяем наше духовное пространство. Современный способ познания более не кажется нам ограниченным своей исторической обусловленностью и тем самым в конце концов обесцененным, но, познавая прежние воззрения в их правомочии и необходимом ограничении, мы можем ощутить и свои воззрения как носитель и перспективный аспект развития человечества. Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел культурология