Гамсун К. О духовной жизни современной Америки

ОГЛАВЛЕНИЕ

УСЛОВИЯ ДУХОВНОЙ ЖИЗНИ

I. Патриотизм

Первое, что в Америке обрушивается на уставшего от долгого пути чужестранца, повергая его в растерянность, — это, конечно, великий шум, суета, торопливость всех и вся на улицах, рискованная, лихорадочная гонка решительно во всем и повсюду. А если вдобавок чужестранец высадится в Нью-Йорке летом, то еще и удивится несколько при виде того, как мужчины без сюртука и жилета, с помочами поверх рубашки прогуливаются по улицам под ручку с дамами, одетыми в шелковые платья. Непривычность и раскованность, какая-то стремительность ощущается в этих нравах. И это ощущение стремительности не убывает по мере того, как чужестранец едет дальше на Запад. Повсюду все та же вдохновенная спешка, тот же грохот парового молота, то же шумное движение во всем происходящем вокруг. Америка — страна пионеров в своем становлении. Новый мир, где люди только готовятся жить. Такая беготня, такая суета обычно сопутствует переселенцам, и всякий здешний день – переселенческий день. Этот шум, этот гам вполне естественны для людей, лишь наполовину обосновавшихся в своей стране и по-прежнему суетящихся в поисках постоянного приюта для себя и своей семьи, но именно этот шум, этот гам воспет нашими газетами, ораторами и поэтами как некий плод республиканской свободы. Да и сами американцы тоже совершенно убеждены в том, что вся эта суета, весь этот расход энергии и бесконечное снование взад-вперед есть свойство, привнесенное в американский национальный характер самой свободой. Только не вздумайте спорить! Такова воспитующая сила свободы! Всего за какие-нибудь два столетия Америка сделала людей из худшего европейского отребья — сбежавшихся со всех концов света бездельников превратила в полноценных работников; сколько удивительных историй выслушали мы про таких, которые дома у себя еле переставляли ноги в своих деревянных башмаках, а там только что не летали по воздуху, так легки стали они на подъем, и все это будто бы заслуга свободных республиканских порядков! Не смейте усомниться — такова воспитующая сила свободы! Но такое объяснение быстрого перевоплощения эмигрантов все же покажется опытному человеку чересчур идеальным, истинная причина много проще, имя ей — материальная необходимость. Та же самая семья, которая у нас могла прожить всего на две кроны в день, здесь, в Америке, тратит ежедневно полтора доллара, и большинство переселенцев вынуждены предпринимать множество самых разнообразных усилий, чтобы добыть эти полтора доллара — ради этого приходится изрядно побегать. Вдобавок в Америке они оказываются в чужой стране, которая, сколько бы они там ни жили, остается для них чужой страной. Весь американский жизненный уклад настолько отличен от того, к чему эмигрант привык у себя на родине, что никогда до конца не войдет в его плоть и кровь — эмигрант всегда будет чувствовать себя чужестранцем. Это-то и нервирует переселенцев и заставляет их торопиться. Они снуют взад и вперед в состоянии непреходящего испуга, подавленные непривычными здешними условиями, в изумлении от всего нового, в смятении от всего чужого. Они входят в раж всякий раз, как им потребуется купить новую пару ботинок, и горюют, что недостаточно владеют английским, чтобы торговаться. У них начинается сердцебиение при одном только виде желтой бумажки, присланной городским казначеем, и они тут же во весь опор бегут платить налоги. Они лишились покоя, но зато сделались деятельными людьми, стали вдруг необычайно легки на подъем. Пребывание в Америке и впрямь действенное стимулирующее средство, руки и головы приезжих начинают лихорадочно работать, но деятельными и легкими на подъем люди становятся с той самой первой минуты, как только ступят на американскую землю и столкнутся с необходимостью заработать себе на первый обед — задолго до того, как успеют соприкоснуться с политической свободой республики.
Второе, что поражает чужестранца, как только он начнет различать какие-то детали в обступившей его шумной жизни, — это редкостный патриотизм американцев. То и дело встречает он на улицах процессии ветеранов войны, причудливо разряженных, с пестрыми ленточками и флажками на шляпах и латунными медалями на груди, ветеранов, печатающих шаг под звуки сотен медных труб, на которых сами же и играют. Эти процессии имеют одну-единственную цель: привлечь внимание толпы эффектным шествием по улицам под звуки сотен труб. Никакой другой цели марширующие не преследуют. Все эти часто повторяемые шествия — всего лишь символическое изъявление пылкого американского патриотизма. Когда по улицам идет эта процессия, из-за нее останавливается всякое движение, даже трамваи и те вынуждены остановиться, служащие учреждений бросают работу и толпятся на лестницах, торопясь лицезреть это чудо, повторяющееся каждую неделю. Лицезреть это комическое движение без тени улыбки американцы считают своим гражданским долгом. Потому что люди, играющие на медных трубах, — патриоты. В ходе последней войны эти солдаты покарали аристократов южных штатов за непослушание, и, вдохновленные их примером, соотечественники и сейчас готовы сражаться с любым народом, который воспротивится их устремлениям. Поистине удивительна наивная убежденность американцев в том, что они могут справиться с любым возможным противником. Их патриотизм не знает границ, при том он никогда не изменяет им и столь же громогласен, как и могуч. Американская пресса долгое время в приказном тоне разговаривала с Англией насчет рыболовецкого договора с Канадой, а в частных беседах мне не раз доводилось слышать от американцев: "Пусть Англия только сунется!" Когда некоторое время назад в Нью-Йорке умер депутат германского рейхстага Ласкер, глава немецких национал-либералов, то американский конгресс послал письмо с изъявлением сочувствия... Бисмарку! Но Бисмарку ничто человеческое не было чуждо, и он не особенно оплакивал смерть своего злейшего врага, а потому и не оценил этот великолепный образчик американского такта и, запечатав американское послание в конверт, отослал его обратно. Но тут в Америке разразилась патриотическая буря: как только посмел этот Бисмарк поступить с посланием высочайшего органа Соединенных Штатов будто с каким-то клочком бумаги! Пусть Германия только сунется — пусть только попробует! Американские газеты того времени дышали негодованием, направленным против Бисмарка. В те дни мне довелось немного попутешествовать, и повсюду, куда бы я ни приехал, народ негодовал против Бисмарка, словом — стоял скрежет зубовный. Кое-какие из крупных газет на Востоке страны в конце концов признали, что конгресс, может, несколько оплошал, послав германскому правительству официальное соболезнование, но на другой день те же газеты вновь вернулись к своему первоначальному мнению: оказывается, их одолели возмущенные читатели, за одни сутки эти газеты потеряли множество подписчиков.
Американский патриотизм не упускает случая громогласно заявить о себе и не страшится последствий своей резкости. Настолько необуздан он, что у людей, не обладающих достаточным уровнем развития, он переходит в грубое чванство. На свете, мол, есть одна-единственная стоящая страна — Америка, все прочее — от лукавого. Истинная свобода, истинное развитие, истинный прогресс, истинно умные люди — все это встречается только в Америке. Подобное нелепое самодовольство иной раз способно оскорбить иностранца. День-деньской он по всякому поводу вынужден страдать от этой непомерной американской заносчивости. Его постоянно затирают, над ним посмеиваются или даже потешаются, он беспрерывно становится то объектом жалости, то мишенью насмешек. Из-за всех этих повседневных унижений чужестранец в конце концов начинает стремиться по мере сил "американизироваться", стать настоящим американцем, за что в день выборов его наперебой хвалят кандидаты на разного рода политические посты. Формальный "американизм" он освоит быстро — долго ли выучиться говорить по-английски, носить шляпу набекрень, уступать дамам внутреннюю часть тротуара, словом, он освоит все внешние атрибуты, присущие янки в его отечестве. То-то национальная гордость американцев будет удовлетворена: в Америке отныне стало одним американцем больше.
Но сплошь и рядом эта национальная гордость принимает крайне наивные формы. Как бы ни оскорбляла она чужеземца, сколько раз ему вдобавок придется удивиться невежеству, элементарной неосведомленности, на которой зиждется эта гордыня. Его удивит, что народ, с удовольствием предающийся самолюбованию, так мало знает о других народах. Сколь часто американцы гордятся вещами, в Европе давным-давно пущенными в обиход, только американцы этого не знают, сколько раз я сам слышал, как норвежские брошки и немецкие ручки провозглашались изобретением американцев. Я привез с собой в Америку нож с выскакивающим лезвием — и эта моя вещица повсюду вызывала необыкновенное восхищение; на одной ферме в Дакоте мой ножик имел несравненно больший успех, чем я сам. "Да, чего только не выдумают чертовы янки!" Мне понадобилась целая неделя, чтобы убедить тех добрых людей, что такой нож придумали шведы!
Это неведение, отсутствие каких-либо знаний о других народах и странах присуще отнюдь не только низшим слоям общества — вы встретите его во всех сословиях, у людей всех возрастов, повсеместно. Незнание жизни чужих народов и чужих заслуг — один из национальных пороков американцев. Обычная средняя школа не дает им широкого спектра знаний о мире. В этой школе предписано преподавать географию как географию Америки, а историю — как историю Америки; весь прочий мир умещается в "Приложении", занимающем в учебниках всего несколько страниц. Американские школы поторопились объявить образцовыми школами. Ораторы, восхвалявшие Америку, равно как и газеты, вторившие этим дифирамбам, единодушно твердили, что нигде в мире больше нет таких замечательных общедоступных школ, во всяком случае, в наших странах таких не сыщешь, да и вообще — никакие другие школы в мире не сравнятся с американскими. В частности, подчеркивается такое уникальное достоинство этих школ, как их отделенность от церкви. Но, во-первых, и это достоинство в наши дни отнюдь не уникально, а во-вторых, религия вовсе не изгнана из этих школ. Нам сказали неправду. Это просто легенда. Закон Божий как предмет и впрямь не включен в расписание уроков, но ортодоксальная христианская вера с железной последовательностью протаскивается в обучение по всякому поводу, ее вбивают в голову детям, сколько длится их школьная жизнь, — догму за догмой, догму за догмой. Я сам был тому свидетелем: даже на уроке арифметики, когда одного из учеников поймали на том, что он кидается бумажными шариками, ему велели попросить прощения у Иисуса Христа. Вдобавок во всех американских средних школах обучение начинается с молитвы, пения псалмов и чтения вслух отрывков из Библии. Поэтому трубить о том, что американская школа-де отделена от церкви, следовало бы чуть потише.
Однако крупнейшее упущение системы преподавания в этих школах состоит в том, что они не преподносят детям никаких сведений о других народах и условиях их жизни. Американские дети вырастают, зная о мире лишь то, что сообщают им об Америке. И потому впоследствии, уже будучи взрослыми людьми, они изумленно разевают рты, услыхав, что некий швед изобрел нож с выскакивающим лезвием; по этой же причине американский патриотизм сплошь и рядом становится столь громогласен. Стало быть, невежество обрело опасную плотность не только в низших слоях общества, но и в кругах повыше, даже в весьма высоких; мало того, я сталкивался с ним даже в кругу самих учителей. В одной из средних школ в Эльройе, штат Висконсин, я встретил в 1883 году учителя, который чрезвычайно изумился, когда я рассказал ему, что у нас в Норвегии тоже имеется телеграф, — подумать только, в 1883 году! А марки на письмах, которые присылали мне с родины, он обычно разглядывал с таким удивлением, что казалось, не верит собственным глазам. "Неужто и у вас в Норвегии тоже почта есть!" — воскликнул он. 'Так ведь на дворе как-никак 1883 год!" – отвечал я. Этот учитель, подобно своим ученикам, почерпнул сведения о Норвегии из школьного учебника, из четырехстраничного путевого очерка американского президента Тейлора, в пятидесятые годы изучавшего Норвегию из окна кареты.
Так слабо осведомлены здесь о других странах и народах, что повсюду в Америке, где только ни доводилось мне бывать, большинство янки попросту именуют шведами всех скандинавов. А поживешь какое-то время среди них, скоро поймешь еще и другое — что слово "швед" употребляется ими с уничижительным оттенком, вроде не мешало бы тебе еще и прощения попросить у них за то, что ты швед. Как правило, совершенно бесполезно пытаться возразить им, что ты вовсе не швед, а норвежец или датчанин; обычно все это оказывается впустую; уж коли ты скандинав, стало быть, ты швед. Однако если скандинава именуют шведом всего лишь с некоторым высокомерием, то уж выходца из Франции именуют французом с полным и совершенным презрением. В Америке слово "француз" для мужчины все равно что презрительная кличка, ругательство, примерно такое же, как бытующее у нас на родине слово "турок", и если человека без всякой вины с его стороны назвали "французом", он должен воспринять это как оскорбление, какое нельзя сносить. Американцы в этом смысле ведут себя в точности так же, как портовые грузчики у нас в Христиании, которые обзывают друг друга "депутатами стортинга", а не то "гениями". Подобная глупость смешна — казалось бы, можно попросту посмеяться над ней и стать выше этого, но кормильцу, отцу семейства, не до смеха, когда его лишают работы за то, что он швед, или за то, что он француз. Уж эта сторона дела совсем не смешна. Я сам испытал в Америке все это: ведь и меня, как норвежца, причислили к шведам, и, как шведа, меня оттесняли в сторону, надо мной смеялись и потешались, меня унижали и осыпали насмешками.
В этих условиях вполне естественно, что эмигранты стараются как можно быстрее "американизироваться": в борьбе за хлеб насущный в этой стране от этого зависит благополучие всей семьи. И поскольку всякий эмигрант все время слышит, как ему твердят про превосходство американцев, он уже считает делом чести для себя походить на них. Он начинает одеваться по-новому, всем своим видом показывая, что отринул прошлое, он и дома теперь изъясняется исключительно по-английски, даже со стариками родителями говорит только на этом языке, хоть они и не понимают его, да и во всем решительно силится стереть любые следы своего чужеземного происхождения. И потому когда к нам на родину возвращается из Америки человек, который некогда вяло переставлял здесь ноги в деревянных башмаках, а нынче удивляет земляков невероятной стремительностью и быстротой в движениях, обретенной им за океаном, то причина тому отнюдь не американский климат, не американский республиканский строй, а нечто совсем другое — резко выраженная национальная спесь американцев, заставившая его в силу материальной необходимости совершать, что называется, десять оборотов в секунду.
Еще более убедительное свидетельство непомерного американского патриотизма представляют дебаты в американском конгрессе по вопросу об ограничении иммиграции. Американцы ныне всерьез хотят закрыть свои двери для иностранцев не потому, что в ближайшие сотни лет действительно может явиться такая необходимость, а исключительно потому, что таково уж нынче их желание, своего рода патриотический каприз. Запрет на иммиграцию, в сущности, всего лишь проявление того же американского самодовольства, которое заставляет янки полагать, будто они превосходят шведов, французов, как и всех прочих чужеземцев, решительно во всем и потому в любом соревновании возьмут над ними верх. Не пускать в страну неамериканцев надо по той причине, что все неамериканцы — плохие. Утверждали, что страна Америка ныне уже полностью заселена, что народу в ней хватает. Но это пустое утверждение, попросту смехотворное. Нет, из чистого патриотизма хотят американцы закрыть свои двери для иностранной рабочей силы, хотя без нее они не в состоянии справиться с собственными делами. А все потому, что американцы-то не работают. Неправда ведь, что они работают. Это — тоже легенда. Статистика свидетельствует, что непосредственно физическим трудом занята лишь одна пятидесятая часть американцев; землю этой страны возделывают чужеземцы. И вот этих-то чужеземцев теперь не хотят больше пускать в Америку, "потому что страна заселена и народу в ней хватает".
В Америке шестьдесят миллионов жителей приходится на два миллиона девятьсот семьдесят тысяч квадратных миль земли (не считая Аляски), из этого числа пригодной сельскохозяйственной площади — полтора миллиона квадратных миль. Однако из этих полутора миллионов квадратных миль в настоящее время возделана лишь девятая часть, и тем не менее Америка за последний финансовый год вывезла двести восемьдесят три миллиона бушелей зерна, после того как насытились пятьдесят миллионов жителей, в ту пору составлявших все население страны. А у американцев отличный аппетит. Один янки потребляет вдвое, а то и втрое больше еды, нежели любой европеец, втрое-вчетверо больше любого скандинава. Если в Скандинавских странах на каждого жителя в год приходится в среднем двенадцать бушелей зерна и пятьдесят один фунт мяса, то в Америке эти цифры составляют соответственно сорок бушелей зерна и сто двадцать фунтов мяса.
Если бы вспахали всю пригодную для обработки землю Америки, она могла бы прокормить шестьсот миллионов человек (основываясь только на расчетах, сделанных на основе урожая, собранного за последний отчетный год, то есть в 1879 году, который выдался среднеурожайным). Эдвард Аткинсон, известный американский эксперт по вопросам сельского хозяйства, в очередной своей работе указывает, что та же американская ферма, которая ныне кормит всего с десяток людей, вполне могла бы прокормить двадцать человек — нужно лишь вести хозяйство современными методами, внедрить сколько-нибудь целесообразную в агропромышленном плане систему эксплуатации земли. Потому что американское солнце такое теплое, что плоды созревают там за несколько дней, а американская почва такая жирная, что в ней утопаешь, будто в хвойной пене. Значит, если обращаться с ней разумно, она может дать необыкновенно щедрый урожай, однако американский фермер не способен воспользоваться этой возможностью. Он эксплуатирует свою землю двадцать-тридцать лет подряд, не удобряя ее, а семенами пользуется лишь такими, какие вывел сам, на одном и том же поле он десять, а то и двадцать лет подряд высеивает пшеницу, никогда не прибегает к травопольной системе и не дает полю отдых. По подсчетам Эдварда Аткинсона, при минимальной разумной обработке всей американской полезной площади Соединенные Штаты могли бы прокормить один миллиард двести миллионов человек, то есть примерно всех ныне живущих на земном шаре.
Стало быть, людей в Америке не хватает*.

* При этом не учитывается еще объем фабричного производства и горнодобывающей промышленности Америки. Она одна добывает половину всего необходимого миру золота и серебра, в двадцати трех штатах располагает железными рудниками и вдобавок владеет огромными запасами нефти и компактного (твердого) угля. В то время как в Англии добыча угля из глубоких шахт связана с постоянно возрастающими расходами, вследствие чего за последние десять лет были закрыты пятьсот шестьдесят четыре шахты, в Соединенных Штатах уголь залегает на поверхности, и его запасов хватит на многие века всему человечеству. А еще ведь есть у американцев - на всем протяжении от Атлантического до Тихого океана - реки и озера, изобилующие рыбой, и в каждом ручье водится и лосось, и белуха. — Прим. автора.

А разговоры о том, что страна якобы уже полностью заселена, не соответствуют действительности (это пустое утверждение, попросту смехотворное). Во-первых, страна Америка "заселена" настолько, что многие акционерные общества захватили десятки тысяч акров земли, однако не возделывают ее, а просто владеют ею в ожидании максимального вздорожания земельных участков. Одна компания приобрела семьдесят пять тысяч акров, другая — сто двадцать тысяч акров и т.д. и т.п. Стало быть, на самом деле страна вовсе не заселена, просто землей завладели люди, которые ее не обрабатывают. Во-вторых, данные за последний отчетный год показывают, что, несмотря на подобную практику землевладения, в девятнадцати американских штатах обнаружен пятьсот шестьдесят один миллион шестьсот двадцать три тысячи девятьсот восемьдесят один акр необработанной, но вполне пригодной для земледелия земли, находящейся в общественном владении. Одна эта огромная земельная пустошь, по подсчетам Аткинсона, способна прокормить сто миллионов жителей, пусть даже они едят втрое или вчетверо больше того, к чему привыкли скандинавы.
Стало быть, Америка не заселена в достаточной мере.
Предложения ограничить иммиграцию лишены сколько-нибудь серьезного обоснования. Это всего лишь незрелые плоды американского патриотизма; американцам важно лишь отвергнуть любую помощь и любое влияние со стороны чужеземцев. Тому причиной — непомерная закоснелая самоуверенность американцев, считающих, что нет необходимости в иностранной рабочей силе и по качеству она уступает американской. Вот до чего дошел американский патриотизм, вот в какой мере его исповедуют американцы. Комиссия конгресса, из множества проблем выбравшая для обсуждения проблему ограничения иммиграции, разослала американским посланникам во всех странах запрос: не полагают ли они целесообразным и необходимым закрыть Америку для иностранцев уже сейчас — чем не гигантская патриотическая акция? И все послы, во всех странах, как один, клянясь именем Вашингтона, ответили: "Истинно говоришь ты!"
Самым простодушным из всех оказался американский посланник в Венеции. Описав итальянских эмигрантов, их нищету, их лохмотья, он затем буквально заявил следующее: "Они (итальянцы) не более способны исполнять обязанности гражданина, чем рабы, только что отпущенные на свободу. У них и в мыслях нет стать гражданами Соединенных Штатов. Они хотят одного — получить более высокую плату за свой труд, но за эту плату трудиться как можно меньше". Вот какие скверные итальянцы! Это зловещее обличение итальянских иммигрантов' журнал "Америка" сопроводил следующим кратким и веским редакционным примечанием:
"Слова посланника должны запечатлеться в сознании каждого американского патриота, их следует хранить в памяти как величайшую истину, высказанную о величайшем современном зле"*.

* Журнал "Америка", декабрь 1888 г. - Прим. автора.

Накал и всеохватность американского патриотизма совершенно непостижимы для всех, кто не испытал его гнета в повседневной жизни. Такой силы достигает он, что вынуждает чужестранцев отказываться от своей национальности и лгать, приписывая себе американское происхождение, если только им представляется такая возможность. Быть уроженцем Америки — сплошь и рядом это непременное условие для получения работы, особенно когда речь идет о сколько-нибудь ответственной должности, как, например, в банке, общественном учреждении или в железнодорожном ведомстве. Единственный народ, который пользуется уважением американцев, вопреки ненависти к этой нации со времен Войны за независимость, — это англичане. Во многих отношениях Англия по-прежнему служит Америке образцом и примером; даже последний крик моды в современной Америке сплошь и рядом всего лишь отсвет старинной британской культуры. Кто захочет польстить американскому щеголю, тот пусть притворится, будто принял его за англичанина; щеголи эти шепелявят, как истинные британские лорды, а садясь в трамвай, такой тип непременно протянет кондуктору для размена золотую монету или крупную банкноту.

II. Враждебность ко всему чужеродному

Так каков же уровень народа, знающего только собственную культуру? Как складывается духовная жизнь в стране, чьи граждане исповедуют столь пылкий патриотизм?
Будь Америка старым сообществом, имеющим долгую историю, способную отметить человеческие характеры своей особой печатью, словом, наделить народ самобытной, оригинальной духовной жизнью — тогда, может быть, эта страна, по крайней мере формально, и впрямь могла бы довольствоваться своей самобытностью и отгородиться от внешнего мира. В современных условиях аналогичным примером может служить консерватизм парижской литературы, ее притязание на самодостаточность. Но в такой стране, как Америка, с ее разбродом и хаосом, в этом юном сообществе, где еще не пустила корни собственная культура, где не закрепился еще определенный духовный склад, — в такой стране самодостаточность и самоуверенность сильно препятствуют всем попыткам открыть новые пути развития. Такая психология и самодовольство порождают своего рода вето, запрет, который нельзя безнаказанно нарушать. Вот почему в стране Америке не раз случалось, что разгневанные патриоты отечества свирепо расправлялись со всеми творениями духа, отмеченными влиянием европейской культуры. Поэта Уолта Уитмена в 1868 году уволили со службы в вашингтонском ведомстве внутренних дел за его литературную дерзость в сборнике "Листья травы" — притом такую, какую мы у себя дома допускаем даже в рождественских рассказах. Правда, впоследствии Уитмена помиловали и допустили на службу в другое ведомство, но не потому, что наконец-то признали его литературные заслуги, а лишь в силу того, что неожиданно вспомнили следующий факт: во время войны против рабства Уитмен как патриот служил в войсках медицинским братом. Вот за что ему была оказана честь, а не за что-либо другое. И поныне его не жалуют американские законодатели литературы, его бойкотируют, никто больше не покупает его книг: семидесятилетний Уитмен сейчас живет исключительно на добровольные пожертвования, присылаемые из Англии.
Некий молодой американец, по фамилии Уэллс, в 1878 году выпустил в свет сборник под названием "Богема". Уэллс был человеком тонкого таланта, начинающим, но очень даровитым поэтом, однако его очень скоро заставили замолчать. Оказалось, что этот молодой человек находится под влиянием европейской литературы, что его лирика чужеродна и является своеобразным поэтическим вызовом лакировочной американской поэзии. И ему велели замолчать крупные литературные журналы. Он, видите ли, читал Шелли, чего уж никак не следовало делать, и кое-чему научился у Альфреда де Мюссе, что и того хуже; недоумевали, как это вообще могли издать стихи столь чужеродного поэта?* Молодого человека попросту выдворили из американской литературы. Имя его — Чарлз Стюарт Уэллс.

* Могу сослаться, в частности, на январский номер журнала "Интернэшнл ревью" за 1879 г. - Прим. автора.

Просто удивительно, до чего же Америка тщится обнести высокой оградой свой собственный мир в этом мире. Подобно тому как она уверяет, будто ей достаточно людей, точно так же утверждает она, будто ей хватает интеллекта, и, пребывая в этом блаженном заблуждении, силой препятствует притоку в страну извне всех плодотворных течений духовной жизни: американцы убеждены, что ни в какой сфере приток свежих импульсов из чужих краев им не нужен. Это не сразу бросится в глаза, если попросту пересечь страну из конца в конец. Только в повседневности почувствуешь это, в зале суда и в церкви, знакомясь с театрами и литературой, совершая поездки на Восток и Запад Америки, бывая в свете, посещая американские школы и американские семьи, читая газеты и прислушиваясь к разговорам американцев на улице, плавая вместе с ними по их рекам и трудясь вместе с ними в прериях — только проникнув в гущу американского народа таким вот образом, сможешь составить себе сколько-нибудь полное представление о всеохватности этого американского самодовольства. Именно Америка, где смешение космополитических элементов много больше, чем в любой другой стране, сознательно отгораживается от всех современных культурных течений в мире. Американская культура несет на себе печать старости, а еще и обычаев других народов, это заимствованная культура, принесенная в страну первыми поселенцами, культура, уже отжившая в Европе и ныне умирающая в Америке, попросту говоря, английская культура. "В своем большинстве мы воспитаны в духе британского менталитета, — писал один на редкость самокритичный американский автор, — и мы еще не приспособили своей натуры к новым условиям нашей жизни. Наши философы еще не открыли нам, что же есть наивысшее благо, также и наши поэты еще не воспели высшую красоту жизни, той, какою мы живем. Поэтому мы читаем лишь книги, содержащие старинную английскую премудрость, и играем старинную музыку"*.

* Encyclopaedia Britannica, т.1, с. 720. - Прим. автора.

Даже в тех областях, где и самим американцам понятно, что ведущее место принадлежит не им, а другим странам, - даже там они не удосуживаются принять новые культурные импульсы извне. Такое они полагают ниже своего, достоинства. В точности та же идея, которая появилась в запрете на иммиграцию, сказалась и на таможенной политике американских властей по отношению к ввозу в Америку иностранной литературы и предметов искусства. Только в прошлом году Европа заплатила шестьсот двадцать пять тысяч долларов за разрешение показать американцам произведения современного искусства, что составляет два с четвертью миллиона крон. Вот как встречают искусство по ту сторону океана, не говоря уже о еще более свирепом таможенном прессинге на литературу. А между тем американская казна переполнена деньгами, которые американцы не знают, куда девать, однако Соединенные Штаты сохраняют 35-процентную пошлину на ввоз произведений современного искусства других стран. И такое делается в момент, когда американская культура умирает, медленно, но верно умирает от старости. Так спрашивается, как же можно было не трогать Уитмена, коль скоро он в своей книге сказал человеческое слово о делах человеческих? И мыслимо ли было позволить Уэллсу безнаказанно сочинять стихи, отмеченные влиянием европейской литературы!
Характерно, что американские таможенные правила в области искусства допускают исключения лишь в двух случаях. Первое правило — что само по себе показательно — патриотического свойства: американские художники, живущие за границей, могут беспошлинно посылать свои работы на родину, но если их полотна обрамлены, тогда они должны платить отдельно пошлину за раму, потому что рама эта, видите ли, подлого чужеземного происхождения. Второе исключение — что тоже весьма показательно — касается антиквариата. Министр финансов (!) в 1887 году опубликовал постановление, которое впоследствии было законодательно утверждено, о том, что картины, написанные до 1700 года, на правах антиквариата могут ввозиться в Соединенные Штаты беспошлинно. Этот характерный факт свидетельствует о взгляде Америки на развитие культуры. Америка раскрывает свои двери исключительно для старинной культуры, то есть для культуры времен, предшествующих XVIII веку. А ведь дерзкое старинное искусство точно так же способно ранить души благополучных янки!
Мы привыкли к тому, что во всех наших газетах под рубрикой "Из Америки" публикуются разного рода сообщения — одно невероятнее другого — об очередных американских изобретениях как в сфере техники, так и в искусстве. И мы привыкли рассматривать эти гениальные находки как естественные проявления духовной активности и великого ума американцев. Однако с этими сообщениями, которые публикуются под шапкой "Из Америки", дело обстоит следующим образом: подавляющее их большинство фабрикуется в Европе, откуда и заимствуют их американские газеты. Например, легенду о том, что богатые нью-йоркские дамы вставляют себе в зубы миниатюрные бриллианты, чтобы сделать свою улыбку еще более ослепительной, — эту легенду нью-йоркские газетчики впервые услышали в Бельгии, где в одной из газет, также под шапкой "Из Америки", было напечатано подобное сообщение. Да я нисколько не сомневаюсь, что любой европейский журналист непременно вспомнит, как некогда, в дни своей бурной юности, исполненной полета фантазии, сидя у себя в редакции, придумывал одну за другой подобные истории про американские чудеса. Очень даже удобно рассказывать небылицы про Америку, эту далекую страну, расположенную где-то на другом конце света. Вдобавок сами американцы нисколько не обижаются на подобные россказни, а по справедливости рассматривают их как даровую рекламу, а даровая реклама им нравится. Американцы вообще очень любят рекламу. Даже тот великий шум, который они поднимают по всякому поводу, даже та вечная дикая спешка, с какой они выполняют любую работу, — все это в широком смысле слова тоже реклама; народы, менее склонные к рекламе, выполняют в точности ту же работу с меньшим шумом и меньшей суетой. А шумливость — одна из основных черт американского характера: громко хлопает крыльями сам ангел рекламы.
Было бы ошибкой рассматривать все те свершения американцев, о каких мы наслышаны, как плоды особо интенсивного развития этого народа. В духовном отношении Америка, по правде сказать, страна отнюдь не современная. Она располагает энергичными дельцами, хитроумными изобретателями, дерзкими спекулянтами, но ей недостает духовности, не хватает интеллигентности. Не нужно быть доктором наук, чтобы стать крупным скотопромышленником где-нибудь в Техасе; для того чтобы торговать в Нью-Йорке пшеницей, не требуется даже умения читать по складам, ведь даже самый невежественный человек может поручить агенту сделать от его имени то или иное деловое предложение. Самая полновесная жизнь в Америке -это деловая жизнь, ожесточенная борьба за доходы, и борьба эта отнюдь не какое-нибудь новейшее явление: оно существует ровно столько, сколько стоит мир. Американцы, в сущности, народ глубоко консервативный: во многих отношениях они придерживаются таких взглядов, от каких даже маленькая отсталая Норвегия и то отказалась давным-давно. Сказанное относится не только к литературе и искусству, но также и к другим сторонам духовной жизни американцев. Они слишком самоуверенны, чтобы захотеть поучиться у кого-нибудь, и слишком патриотично настроены, чтобы осознать отсталость своей страны в той или иной области жизни.
Американец Роберт Бьюкенен три года назад в статье, опубликованной журналом "Норт америкен ревью", таким образом охарактеризовал своих соотечественников, что за это его потом ругательски ругали целый год и не простили ему содеянного до сих пор. Обращают на себя внимание несколько строк, выведенных рукой глубоко опечаленного публициста. Его высказывание представляется тем значительней, что он сам старый человек, видимо придерживающийся традиционных взглядов на религию, а в сфере литературной — последний страстный поклонник Лонгфелло. Даже этот человек нашел, что культура в его стране пребывает в отчаянном состоянии, и поставил под удар свое доброе имя и репутацию, чтобы откровенно об этом заявить. Американцы, говорит он, "это нация, чье художественное сознание полностью омертвело, нация, практически не имеющая собственной литературы, равнодушная ко всем без исключения религиям, коррумпированная с головы до ног, начиная с верхушки официальных руководителей и кончая низшими слоями народа, нация, не терпящая никакой критики и одновременно кровожадно критикующая других; поклоняющаяся доллару и материальной силе как таковой, во всех ее ипостасях; нация, презирающая традиционные формы, но при том рабски покорная самым примитивным капризам моды, нация, в круговерти спешки разучившаяся мыслить самостоятельно и потому кормящаяся ошметками философии, полученной из вторых рук, импортированной из Европы"*.

* Журнал "Норт америкен ревью", 1875, №1. - Прим. автора.

Не стану уверять, будто его выводы содержат преувеличение, напротив, я полагаю, что они в значительной мере отвечают истине. Такая жизнь выкристаллизовалась в Америке, которая ориентирована исключительно на практическую пользу, на приобретение материальных благ, состояния, денег. Американцы настолько захвачены борьбой за прибыль, что все их способности нацелены на ее добывание, все интересы их вращаются вокруг этого. Их мозг привык оперировать одними лишь курсами акций и колонками цифр, все мысли их нацелены на одно, ради чего предпринимаются разнообразные финансовые операции. Единственный предмет, которому ежедневно учат в средней школе, — это арифметика; в основу любых переговоров всегда кладутся расчеты, цифры, статистика; цифры и статистические данные проникают даже в проповеди священников. В этих проповедях сообщают в цифрах, сколько пришлось затратить средств на спасение души такого-то человека, проживающего в таком-то доме, и прихожан призывают своими взносами покрыть эту сумму. С помощью цифр доказывают вероятность того, что Роберт Ингерсол будет наказан вечным проклятьем, суммируя все грехи в его лекциях и вдобавок сравнивая его с Томасом Пейном, как известно, вечного блаженства не обретшим. Пристрастие американцев к цифрам сказывается во всем, чем бы они ни занялись. Даже сделав вам подарок, они ждут, когда же вы спросите, сколько денег они потратили. Если же человек преподносит подарок своей невесте, то, счастливый как Бог, он непременно назовет ей цену подарка: ведь ценность подарка определяется величиной затраченной суммы. В пору моего первого пребывания в Америке я был незнаком с этим обычаем, и однажды, после того как мне совершенно неожиданно и, кстати, совершенно незаслуженно преподнесли в подарок ручку с золотым пером, решили, что я просто-напросто не оценил подарка, только потому, что я не спросил дарителя, во что он ему обошелся. Впрочем, перечислять все то, что американцы оценивают с помощью цифр, можно без конца.
С другой стороны, в Америке почти отсутствуют какие бы то ни было зачатки того, что не поддается количественной оценке, так, в сущности, нет никаких зачатков нового в сфере духовной жизни. Да и как могут янки стать современной культурной нацией, если они не приемлют ничьего совета даже в тех сферах, где они сами знают, что другие народы их опередили? Их представления о любви к отечеству воспрещают им это. Патриотизм, внушенный звуками медных труб, отравлял их сознание с детских лет и превратил законное чувство национальной гордости в ничем не оправданную национальную спесь, которую никто и ничто не способно сломить. В конечном счете уровень культуры народа отождествляется с материальным подъемом, который переживает Америка, — и только. Ни в искусстве, ни в литературе, ни в правосудии, науке, политике или отправлении религиозных культов американцы не могут похвастать такими успехами, которые оправдывали бы их сопротивление влиянию чужеземной культуры. Американская республика обрела свою аристократию, несравненно более могущественную, чем родовая аристократия монархических государств, а именно — аристократию финансовую. Точнее — это аристократия больших денег, большого капитала. Если в кубышке у янки спрятана хотя бы небольшая сумма денег, он уже мнит себя аристократом в той же мере, в какой мнит себя дворянином самый что ни на есть свежеиспеченный барон в Европе. Эта американская аристократия, которую народ почитает прямо-таки с религиозной восторженностью, обладает поистине властью "настоящей" средневековой аристократии, не имея, однако, ни единой капли ее аристократизма; грубо говоря, власть эта попросту измеряется таким-то числом лошадиных сил экономической мощи. Европеец даже не может себе представить, в какой мере эта аристократия диктует Америке свой закон, он и не подозревает — даже зная силу денег по нашим отечественным порядкам, — что капитал обеспечивает такое неслыханное всевластие. Все, что мы читаем в американских газетах про "ледяные" тресты и угольные пулы, про скупку земель и железнодорожные монополии, — суть явления того же порядка, только в самом громогласном, всесокрушающем варианте, явления невиданной масштабности. Бывает, смерч опустошит целую область, но после вновь поднимаются молодые ростки. Однако во всех разговорах американцев, в их газетных статьях, в атмосфере их семейного быта, в их кошмарном образе мыслей — во всем ощущается одно и то же упорное, навязчивое стремление: они жаждут богатства, денег в кубышке, причастности к финансовой олигархии. Американцы — люди деловые, в их руках все превращается в бизнес, но это народ с малым запасом духовности, его культура прискорбно пуста. Пусть янки — мастера на технические изобретения; создание машин в конечном счете чисто экономический вопрос, и решение его зависит от того, какую сумму страна может потратить на эксперименты. Пусть у янки имеется промышленность, которая, кстати, менее замкнута в национальных рамках, чем промышленность любой другой страны. Пусть есть у них торговля, отлично развитая банковская система, великолепный транспорт. Пусть цирк Барнума — уникальный в мире и пусть чикагский свиной рынок — лучший на свете, все же это не самые убедительные доказательства первенства той или иной страны в сфере культуры. Американцы духовно ничем не заняты, ничем не увлечены, потому-то их деловая жизнь столь великолепна, столь головокружительно интенсивна: соединенные силы шестидесяти миллионов человек устремлены исключительно на осуществление материального товарообмена. Нужно ли удивляться, что во всем мире само слово "Америка" стало синонимом спешки и гонки?
Теперь кое-кто, наверное, захочет нам возразить, что, учитывая, с каким сортом людей пришлось иметь дело Америке, даже нельзя было ожидать, что она продвинется сколько-нибудь далеко по пути культуры: ведь она приняла в свое лоно и "переработала" худшие человеческие элементы из всех стран мира, сделав их тем, чем они стали теперь, вырастив людей из мирового отребья, — разве это не перворазрядный культурный подвиг? Да, именно подвиг! Именно это я хочу подчеркнуть: главное — Америка сделала из этого отребья американцев, включила их в систему государства и превратила их в граждан, а уж людьми они должны стать со временем и при благоприятных обстоятельствах. Но попробуйте подойти с таким вот разговором к американцам — тут уж такое вам ответят! Попробуйте сказать им: "Нельзя и ожидать от Америки культуры более высокой, более интеллигентной", вам так ответят, что вы уже никогда этого не забудете! Вам сразу дадут, что называется, от ворот поворот! Я сам однажды, по мере моих скромных сил, пытался это сделать, попытался высказать мое глубочайшее восхищение облагораживающим воздействием Америки на иммигрантов, но тут же умолк, вынужден был умолкнуть, потому что при этом я добавлял: и ожидать-то было нельзя, что американская культура может подняться до мирового современного уровня. Этим я навлек на себя ярость патриотов и тут же смолк, хотелось все же спасти голову, остаться в живых. Я мог бы назвать и час, и место в прериях Дакоты, где с меня грозили снять скальп за то, что я готов был оправдать недостаточно высокий — по современным нормам — уровень духовности в Америке. Для янки Америка — весь мир. Янки не признает никакого превосходства за чужестранцем. Как можно оправдывать американца в том, что он не достиг более высокого уровня интеллигентности, когда сам он убежден, что находится на высочайшем уровне культуры? Какой другой народ, какой чужестранец сравнится с ним?
Летом 1887 года я работал в одном поселке на Дальнем Западе, нас там было от силы с полсотни человек. По воскресеньям меня усаживали писать письма для этих людей, меня попросту принуждали к этому, считая, что я большой мастер писать письма. А умеешь ты стенографировать? — спрашивали меня. Нет, не умеешь? Так вот, запомни: в Америке есть люди, умеющие писать с такой же быстротой, как другие люди сыплют словами, да, да, мы сами это видели! Таким вот образом меня выбили из седла — даже в том, что касалось писанины! Я уже указывал выше, что незнание достижений других народов, например того, что и там попадаются стенографы, присуще не только обитателям прерий; полное неведение всего, что происходит во внешнем мире, можно встретить во всех кругах и во всех уголках этой страны, славящейся своими образцовыми школами. Бессмысленно пытаться оправдывать низкий духовный уровень американцев рассуждениями о том, что они вынуждены были создавать свою культуру из малопригодного материала. Янки требуют безоговорочного признания: они-де самый передовой народ решительно во всех областях и их культура самая богатая в мире. В этом они не только сами убеждены, но и хотят, чтобы этим убеждением прониклись другие, потому-то они объявляют ненужным любое чужестранное влияние на свою духовную жизнь и ставят прочнейшие препоны этому влиянию, облагая творения зарубежной культуры пошлиной в размере 35 процентов их стоимости.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел культурология