Фаминцын А. Божества древних славян

ОГЛАВЛЕНИЕ

IV. Система славянской мифологии

Глаголят ово суть боги небесние, а другие земние, а другие польстии, а другие в о дни и. (Из Слова и откровения св. Апостол, по рукоп. XVI в.).

Подробно древним грекам, и древние славяне состояли из множества отдельных племен и поколений, в среде которых, как и в среде отдельных греческих племен, основные, общие религиозные понятия должны были получать более или менее своеобразное развитие. Как в среде древних греков, так и у древних славян, те же самые главные божества, у разных племен, под влиянием различных условий жизни должны были получать несколько иной характер, иные эпитеты или даже совершенно новые названия. Оттого вперед можно сказать, что и между относительно немногочисленными именами славянских богов — многие будут только различными названиями одного и того же божества, следовательно, действительное число богов еще гораздо меньше, чем число известных их имен. С другой стороны, не следует упускать из виду, что древние славяне, как уже замечено было раньше, поклонялись преимущественно стихиям, вообще явлениям природы, которые, по народному представлению, нередко населялись духами или демонами, иногда даже олицетворялись в образе бога или богини, снабженных специальными качествами, названных специальными именами. Но и эти духи и боги в большинстве случаев, как у древних италийцев и литовских народов, не имели ни рода, ни племени, ни предков, ни потомков, лишь в самых редких случаях представляя, в именах своих, как бы намек на отношение отца к сыну, напр., Бог и Божич, Сварог и Сварожич, или супружеской четы, напр., Лад и Лада, водяник и водяница, черт и чертища и т. п., — это были по большей части бесплотные, более или менее туманные

125

образы, жившие в воображении народа, боготворившиеся и почитавшиеся народом без истуканов или идолов, под открытым небом, в природных святилищах, или у домашнего очага (напр., огонь очага, '/овина, духи домовые, дворовые). В этом отношении славяне представляют опять общую черту со многими древними народами: персами, пелазгами, наконец италийцами, которые, как было замечено раньше (стр. 93), до VI в. до Р. X., почитали богов своих без идолов. Идолы русские, о которых упоминает Нестор, возникли уже позже, вероятно под влиянием варягов.1 И в Киеве, и в Новгороде главнейшие идолы были воздвигнуты и ниспровергнуты в течение самого короткого периода времени, а потому поклонение им и не могло пустить в народе глубоких корней. Только у балтийских славян (и отчасти у соседних с ними поляков) мифология успела развиться и принять определенные, рельефные формы. «Мифологию свою они (балтийские славяне) сделали антропоморфическою, богослужение — принадлежностью касты жрецов , — замечает Гильфердинг. — Когда совершилось у балтийских славян это религиозное развитие, при господстве ли еще германцев в их земле, или во время независимости, определить невозможно; но везде, во всех свидетельствах, вера балтийских славян является уже вполне выработанною, установленною издревле: много раз средневековые повествователи говорят именно об ее божествах, обрядах и святилищах, что они старинные, давнишние, освященные временем. Также можно сказать положительно, что, хотя внешние обстоятельства и примеры чужих народов могли возбудить в балтийских славянах развитие языческой религии, однако самое развитие ее совершилось самобытно. Примеси чужих божеств в их верованиях не видно вовсе (а это вещь весьма обыкновенная в язычестве); своими силами, своим творчеством создали они себе новую религиозную систему».2 Мы увидим ниже, что и эта «новая» религиозная система выросла и развилась из общей основы с религиями других арийских народов; что она представляет лишь одну из ветвей, отделившихся от общего всем этим религиям ствола, обнаруживающую непосредственную, тесную связь с последним.

При нижеследующей ближайшей характеристике и систематизации божеств древних славян мною обращено особенное внимание на тексты из народных песен, заклинаний и обрядных

Кто были варяги, вопрос до сего времени неразрешенный. Гедеонов, в интересной книге своей «Варяги и Русь», доказывает, что варягами были не норманны, как привыкли думать, а венды, т. е. балтийские славяне. 2 Ист. балт. слав. I, 209—210.

126

изречений; эти тексты, отражая в себе языческое мировоззрение народа, в немалой степени способствуют уразумению религиозного значения поименованных раньше предметов поклонения, засвидетельствованных историческими памятниками.

А. БОЖЕСТВА НЕБЕСНЫЕ

1. Единый верховный небесный бог. — Небо. — Христианский Бог.

У всех древних славян, как и у прочих народов арийского племени, находим понятие о божественном представителе неба, едином верховном боге, живущем на небесах, властвующем над всеми прочими. Небо, как источник необходимых для всего живущего факторов: света, с одной стороны, и влаги, с другой, проявляет благотворное свое действие в странах более северных, холодных, преимущественно в образе солнца; в странах более южных, жарких, — преимущественно в виде освежающей иссушенную зноем почву дождевой влаги. Точно так же, как у древних ариев образ бога небесного (Агурамазды, Варуны) до известной степени заслонялся образом Митры в Иране и Индры — в Индии, и у славян верховный небесный бог бледнел на западе и востоке перед богом солнца, на юге — перед дождящим богом-громовником, и понятие о нем нередко сливалось с представлением того или другого из названных богов, т. е. солнца или громовника.

Южные славяне, по свидетельству Прокопия (см. выше стр. 20), независимо от разных божеств, которым они поклонялись, признавали «единого бога, творца молнии». Очевидно, они преимущественно почитали в небесном боге способность проявлять свою милость в виде грозы, сопряженной с обильным излиянием дождевой влаги, столь необходимой в знойной полосе, занимаемой южными славянами. Очевидно, этот небесный бог представлялся им в том же приблизительно виде, как у греков Зевс, у римлян — Юпитер. Южные славяне, переступив Дунай, поселились в знойных широтах,

127

где, под естественным влиянием климатических условий, за много веков раньше того возник и прославился на весь мир культ знаменитого «дождящего» Зевса Додонского. Здесь же, на юге, возник и до сего времени удерживается обычай, во время засухи прибегать к «дождевым процессиям» и обрядам, в основе своей напоминающим сходные обряды древних греков. В процессиях этих первую роль играет раздетая донага, окутанная живой зеленью девушка, до да или додола, которую поливают водой, в честь которой поют «додольские» песни, с тем, чтобы вызвать с неба столь долго ожидаемый, желанный дождь. (См. ниже ст.: «Небесная влага».)

Верховный небесный бог у южных славян носил общее всем славянским наречиям имя БОГ. (Ср. выше стр. 72, 73: bagha — добрые духи в Иране, Baga — один из представителей небесного света у индусов. Родственны с этим именем славянские названия бог, bog, buh и т. д.). Рождающееся в середине зимы (когда начинают прибавляться дни) солнце у южных славян называется «Божичем», т. е. сыном небесного бога. В Герцеговине и Боснии домохозяин в день Рождества Христова, рано утром (т. е. при восходе солнца), становится перед хижиной и восклицает: «Cjaj Боже и БожиЛу!» такому-то и такому-то (перечисляются все домочадцы).1 «Бог» в данном случае первоначально означал, очевидно, небо или небесного владыку, а «Божич» — его чадо, солнце. И самый праздник Рождества Христова у сербо-хорватов и словинов называется «Божич», а у болгар — «Божик». (Вспомним, что у литвинов солнце точно так же называлось чадом Божьим, именно «божеской дочкой»). В отрывке одной сербской рождественской песни, сообщенной Ганушем, упоминаются «старый Б а д н я к» и «молодой Божич».2 Бадняк — громадное дубовое полено, повсеместно у южных славян сжигаемое накануне Рождества. Дуб (серб. грм, ср. гром), посвящаемый у всех народов верховному небесному владыке-громовнику (Зевсу, Юпитеру, Перкуну), служит в обряде сжигания бадняка эмблемой небесного бога, который возжигает свет возрождающегося в кратчайший день солнца. «Старый Бадняк» рождественской песни, чествуемый в рождественский сочельник жертвами и возлияниями, есть не кто иной, как этот верховный Бог, родивший «молодого Божича». Для того чтобы уяснить себе, каким воображали себе южные славяне этого Небесного Бога, «творца молнии», отца солнца — Божича, интересно прочесть величание заменившего в

Montenegro. 108. 2 H a nu s. Bajesl. Kai. 21.

128

христианстве бога-громовника, горской народной песне: ..... Боже Иленче, Сое ясно слънце на чело, Сое месечина на г'рло, Сое дребни звезде на снага 1.
пророка Ильи, напр., в одной бол-

..... Боже Илья, С ясным солнцем на челе, С месяцем на горле, С дробными звездами на теле.

Такая характеристика пророка Илии, в образе неба, усеянного сияющими светилами, возможна была только в стране, где с образом громовника, замененного в данном случае Ильею, связывалось понятие о верховном представителе неба, всевышнем небесном боге. Пророк Илья в русских песнях и заговорах, как увидим ниже, характеризуется совершенно иначе, а именно всегда как специально грозовой бог, гремящий громом и мечущий огненные стрелы. Точно так и в Риг-Веде говорится, что Индра (также громовник, творец молнии, но в тоже время и верховный небесный бог) «покатил колесо С у p ь и» (т. е. возжег и пустил в ход солнечное колесо).2

Небесный бог назывался еще именем ДЫЯ (или Дия). Дый — наименование, на первый взгляд могущее показаться скорее литературным, чем народным, сходное с древнеарийским названием небесного бога, великого отца, Dyaus (см. выше стр. 67—68), греч. ????, рим. Deus; но еще ближе сходство названия Дыя с именем римского Diespiter (Dies-pater), под которым подразумевался верховный бог ,дня (dies) и света, величавшийся в гимнах салийских — «светящим Юпитером», Jupiter lucetius.3 Имя Дыя мы встретили (стр. 41) в рукописи, носящей, по замечанию г. Тихонравова, следы южного, именно болгарского происхождения. Дый назван там наряду с первостепенными славянскими богами: Перуном, Хорсом и Трояном. В том же смысле латинское имя небесного бога встречаем и в чисто русских памятниках: в переписке Иоанна Грозного с Курбским, первый, между прочим, выражается так: «Предстатели называешь тленных человек, подобно Еллинскому Блядосяовию, яко же они равно Богу уподобляху Аполлона и D i а» ·. В том же, без сомнения, значении употреблено имя Дыя во вставке в славянский перевод Слова Григория Богослова: «ов Дыю

Веркович. Нар. п. Макед. Буг, I, 232.

2 Ludwig. D. reL-phll. Ansch. d. Weda. 30.

3 Preller. Rom. Myth. I, 188, 245. -В Моравии течет река Дыя (Dyje, немец. Thaja). Головацкий. Геогр. слов. 109.

4 Карамзин. Ист. Гос. Рос. IX, пр. 117.

129

жьрет».1 В словаре Памвы Берынды (XVII в.) Ира (т. е. Гера) или Юнона называется: «жона Диева», т. е. Юпитера; в старинном азбуковнике (по списку XVI и XVII столетий) Дий называется богом еллинским; по словам того же азбуковника: «Идусы (иды) суть дни, в ниж римляне богу Дию жертву приношаху».2 Известно, что иды, т. е. дни полнолуния в каждом месяце, были посвящены Юпитеру светящему (Jupiter lusetius " Diespiter) .3 Что ДыйиДийв старинных памятниках означают одного и того же языческого небесного бога, доказывается сличением сходных мест поучений св. отцов, где в соответствующих местах встречаются имена то Дыя, то Дия, напр.: «диева слоужения и кладения треб, критского учителя окааньнаго...» В другом месте: «не дыевасе семена и краденья...» Еще в другой редакции имя Дыя является уже замененным именем дьявола: «дьявол я служения и кладения треб.. ,».4 Дьяволом, бесом в поучениях св. отцов нередко назывались вообще языческие божества, в противоположность Богу христианскому.

Обращаюсь к западным славянам.

Славяне балтийские, по словам Гельмольда, признавали, «что есть на небесах единый бог, властвующий над прочими». Он заботился, впрочем, по словам того же автора, только о небесном, прочие же боги исполняли возложенные на них обязанности и, происходя из крови верховного бога, почитаемы были тем выше, чем ближе стояли к этому богу богов. В другом месте своей летописи Гельмольд говорит, что между многоразличными богами славян (речь, конечно, идет о славянах балтийских) главнейший был бог руян, СВЯТОВИТ, знаменитый своим оракулом, — божество, в сравнении с которым все прочие божества называются лишь полубогами, которое пользовалось предпочтительным уважением со стороны всех (балтийских) славян. Наконец, в третьем месте, Гельмольд Святовита прямо называет богом богов.5 Из этих слов летописца заключаем, что Святовит и был вышеупомянутый верховный небесный бог балтийских славян.

1 Кепен. Библ. лис. 88.

2 Сахаров. Сказ. р. нар. П, V, 45, 154, 159.

3 Preller. Rom. Mylh. I, 156.

4 Тихонравов. Лет. р. Лит. IV, 3: 98, 102.

5 Helmold. I, 52, 83; II, 12.

130

Описанный выше (стр. 52—53) обряд служения Святовиту в Арконском храме, по окончании жатвы, доказывает, что небесный бог этот принимал участие в делах людских, следовательно, не заботился исключительно об одном лишь «небесном», но это кажущееся противоречие может быть объяснено тем, что Святовит, как бог неба и небесного света, в то же самое время олицетворяя собою дневной, солнечный свет, получил в глазах народа преимущественно солнечную природу, подобно тому как верховный владыка южных славян преимущественно является представителем грозы и грозовых ливней. Бог же солнца принимал самое деятельное участие во всех делах людских. Предположение, что Святовит представлял собою именно верховного небесного бога, подтверждается и самым названием его, если сличить его с наименованиями небесного бога других, древних, народов: Агурамазда, «величайший из богов», в Авесте нередко получает эпитет Cpenta-mainyu, т. е. святое (доброе) мыслящий. Соответствующий ему древний сабинский Sancus, т. е. святой, по объяснению Иоанна Лидийского, означал небо. Марциан также признает в нем небесного бога. В Игувинских таблицах Юпитер называется именем Sancus, в качестве верховного бога с в е т а и верности.1 Имя Святовита есть как бы перевод характерных эпитетов Cpenta-mainyu и Sancus. Мы видели, что, по свидетельству Гельмольда (стр. 26), славяне призывали доброго («доброе мыслящего») и злого богов, из которых последний назывался Чернобогом;2 нельзя не видеть в Святовите, в противоположность Чернобогу, — бога «святое или благое мыслящего» и высшего доброго бога, которого естественно было бы назвать Б е л б о г о м, т. е. богом светлого неба (Дыем = Diespiter), в противоположность Чернобогу, владыке мрачной преисподней. Идея о двух противоположных началах: добром и злом, олицетворявшаяся в лице двух владык; добра и зла (разумеется, по отношению к человеку), словом: доброго и злого бога, Белбога и Чернобога, присуща всем славянским народам: «до зла бога с милим богом», говорят сербы.3 Полагаю, что, не называя имени Белбога, Гельмольд тем самым как бы косвенно указал на тождество с ним Святовита, так как он тотчас вслед за тем упоминает о нем как о верховном боге, в сравнении с которым все прочие божества

Preller. Rom. Myth. II, 271—272, пр. 1.—Deecke. Etr. Forach. IV, 68.

2 Чернобог вполне соответствует Angromainyu или Ариману, т. е. злое мыслящему, Авесты, подземному Зевсу (Плутону) греков, также древнеиталийскому Dispater, подземному богу, владыке преисподней, с которым иногда сопоставляется Vejovis, Vedius или вредоносный Юпитер. De ecke. Etr. Forsch. IV, 69 и ел.

3 Iagi с. Myth. Skizz. II, 3.

131

считались полубогами. В земле лужицких сербов, близ Будишина, есть гора Чернобог, а подле нее другая—Белбог; у окрестных жителей сохранилось о них предание как о местах языческого богослужения.1 Веlbоg — название бывшего монастыря близ Трептова, у устья Реги в Померании, на холме, названном в памятнике 1208 г. Belbuc, позже: Bealbug, Belbuk, Beibog.2 В землях других западных славян также встречаются сходные географические названия, напр., Бялобоже и Бялобожница в Польше, Belbozice в Чехии, Belboznicja в Галиции.3 Названия местностей, произведенные от имени «Белбог», подтверждают предположение, весьма естественное и вероятное, о существовании в старину, в среде славян, названия Белбог для высшего доброго бога, который, однако, у балтийских славян получил преобладающее название Святовита. В пользу предположения моего, что Святовит действительно почитался верховным небесным богом, свидетельствует и вид истукана его, стоявшего в Арконском храме, на острове Руяне: он был изображен счетырьмя головами, смотревшими в четыре различные стороны (см. выше стр. 27), точно так же, как высшие индийские небесные боги: Варуна, воображавшийся, а впоследствии и Брама, «душа мира», изображавшийся счетырьмя лицами, которые обращены были на все четыре страны света (стр. 73, пр. 2), наконец, как древнеиталийский четырехлицый Янус, которого одни признавали за «бога богов» (в салийском гимне, также у Макробия), другие за «вселенную», за «бога неба» (Варрон), третьи за представителя «вечного небесного движения» (Макробий); четыре лица Януса указывали «на четыре страны света» (блаж. Августин) ,4 Изображения четырехлицего Януса, по которым можно составить себе приблизительное понятие о четырехголовом или четырехлицем Святовите, встречаются у Монфокона.5 Святовит пользовался таким высоким уважением у балтийских славян, что жрец Арконского храма, где стоял истукан этого бога, входя в храм, запасался дыханием вне его стен, не осмеливаясь дышать в самом святилище (см. выше стр. 52). Эту характерную черту встречаем и в религии Агурамазды: по предписанию Авесты, жрец, приближаясь к священному огню, победителю тьмы и злых духов, «сыну Агурамазды», 1 Срезневский. Яз. богосл. 13.

2 Bey er. D. Hauptgotth. d. Westwend. 154, 155.

3 Афанасьев. Поэт. воз. I, 93; Ш, 777.

4 Muller. D. Etnisk. ?, 58.-Augustlnus.De Clv.Del.Vn. 8, 28.-Preller. Rom. Myth. I, 176.

5 Montfaucon. L'ant. expl. I, PI. VI, Fig. 18, 19.

132

почитавшемуся с не меньшим благоговением, чем небесный отец его, должен был надевать себе на рот особенную повязку (paitidana), чтобы не осквернить огня нечистым дыханием.1 Между боевыми значками, составлявшими принадлежность святилища Святовита Арконского, по свидетельству Саксона, были и орлы (см. выше стр. 28). В этом отношении арконский бог опять представляет сходство с верховным небесным богом греков и римлян: у алтаря Зевса Ликейского, по свидетельству Павсания, воздвигнуто было два столба, на которых стояли позолоченные орлы.2 Юпитеру у римлян был посвящен орел. В честь Санкуса была названа птица, служившая авгурам для гаданий, avis sangualis, впоследствии отождествленная с ossifraga, т. е. козодоем, из породы орлов.

Необходимо сделать небольшое отступление. Каждый народ имеет своих героев, витязей, богатырей, представляющих идеал народного могущества и силы. У народа, обладавшего наиболее живым воображением, а именно у греков, создался образ народного героя, прославившегося на весь мир, —то был Геракл, сын Зевса и Алкмены. Главнейшие черты этого витязя описаны уже Гомером и Гесиодом, — здесь он является истинно греческим героем, в греческом одеянии и вооружении, вполне греком по характеру. Но, со временем, к этому образу стали постепенно примешиваться новые черты, поле его деятельности расширялось далеко за пределы Греции, до крайнего запада Европы; относящиеся к нему сказания обогащались все новыми чертами и эпизодами, -сам герой утрачивал первоначальный, чисто греческий свой характер. В состав сказаний о Геракле входили даже элементы египетские и финикийские. Народный герой, преимущественно в восточных сказаниях, уподоблялся солнцу— грозному, победоносному воителю. В числе подвигов Геракла называются разные трудные, возлагавшиеся на него работы. Число этих работ в некоторых сказаниях (напр., аргивском) определялось цифрою 12, сообразно с представлением о Геракле-солнце, проходящем через 12 знаков зодиака, т. е. 12 месяцев в году. Не останавливаясь на геройских подвигах Геракла, напомню только, что, когда постигла его смерть, он не низошел в преисподнюю, как прочие смертные (в царстве мертвых Одиссей видит только тело великого героя), но был принят на Олимп в среду бессмертных богов, где и сочетался с прекрасной богиней молодости, Гебой. Такое причисление к лику богов, обожествление или «апофеоз», составляет черту, общую ска-

" Vend. Ш, 12. 2 Vin, 38.

133

заниям о народных героях разных народов. Имя Геракла греки давали и главнейшим народным героям иноземным; оттого, независимо от огромного числа данных греческому герою, в пределах его отечества, эпитетов или видовых наименований, соответствующих разнообразным его качествам и разновидным местным о нем сказаниям, сделались известны Гераклы египетский, финикийский, персидский, лидийский и т. д., в том числе и италийский, носящий заимствованное от греков название Геркулес, которое дано древнеиталийскому народному герою Гарану (Garanus). К подвигам Гарана-Геркулеса прежде всего принадлежит поражение жившего в подземелье чудовищного разбойника Кака (Cacus), врага местного населения. Совершив этот подвиг, Геркулес воздвигает отцу своему, Юпитеру, небесному богу, алтарь, на котором жертвует ему одного из похищенных у него Каком, теперь взятых им обратно, быков. Затем Эвандр со своими людьми, надев лавровые венки на голову,1 приветствуют победителя и спасителя от страшного врага. Эвандр провозглашает и чтит Геркулеса как бога, который в свою очередь угощает всех римлян мясом от своих волов и десятиною от своей до бычий устанавливает порядок богослужения, которым люди должны его чествовать. Как у греческого Геракла, так и у римского Геркулеса, один из главнейших атрибутов божественного героя составляет, кроме палицы, огромный рог или чаша. В честь его, как бога плодородия полей и стад, как умножителя имущества и подателя особенного благополучия, устраивались празднества: обыкновенное, ежегодное, 12 августа, и чрезвычайные, в разных случаях; ему приносились обильные обетные дары. Служение ему состояло в том, что городской претор закалал молодого бычка или телицу и потом делал возлияние вина из рог а, по преданию принадлежавшего самому богу и хранившегося, как святыня, в принадлежавшем ему храме. Вероятно, в воспоминание того, что Геркулес во время земного странствования своего поглощал пищу в громадном размере (Геракл, между прочим, назывался у греков ????????, ?. е. съедающий быка), в состав торжества в честь его обязательно входило жертвенное пиршество, с неумеренным употреблением пищи и питья. Геркулесу приносились жертвы перед отправлением в путь, ему жертвовалась десятая часть военной до-

Возложение жрецом и участниками торжества лавровых венков на голову составляло непременное условие при чествовании Геркулеса (Preller. Кош. Mylh. ?, 293). Ср. выше, стр. 122: прусский жрец, вуршкайт, чествовал богов в весенний, Пергрубиев, праздник, «по языческому обычаю, надев на голову свой венок».

134

бычи, и такая жертва опять обязательно сопровождалась пиршеством. Культ Геркулеса слился у римлян с культом Санкуса (в древнейшем значении бывшего богом неба), он сам получал эпитет «с в я ? о и», «святой отец» (Sanctus, Sanctus Pater), он получал даже эпитет «небесный», как, напр., в одной древней надписи—«Herd о о v i о» (Jovius ° небесный). В то же время солнечная природа его выразилась в эпитете «непобежденны и», invictus, обыкновенно даваемом солнцу.1

Мы видим, что древнеиталийский народный герой в своем апофеозе заключает в себе черты бога плододавца и вообще бога солнца, даже бога небесного, а самый культ его представляет поразительное сходство с культом Святовита Арконского (ср. выше стр. 52—54): обыкновенный праздник Геркулеса отправляется в середине августа, праздник Святовита — после жатвы, т. е. в тоже самое в p e м я; у обоих к главнейшим атрибутам принадлежит рог, из которого в первом случае городской претор, во втором — верховный жрец делает возлияние в честь бога; у Геркулеса оружием служит громадная палица, у Святовита—громадный меч: этим оружием оба разят врагов страны, в которой живут; в честь Геркулеса делаются приношения при отправлении в путь, к Святовитову коню обращаются за советом, отправляясь в ? о ? о д или вморское плавание; и Геркулесу и Святовиту предлагаются о б е т н ы е дары и известная доля военной добычи; к культу обоих принадлежит обязательно жертвенная трапезас обязательным чрезмерным потреблением пищи и пития. Вспомним, что послежертвенное пиршество в праздник Святовита совершалось «именем веры», «неумеренность» на этом пиршестве признавалась «добродетелью, а воздержание — стыдом». Обоим богам, наконец, посвящены были храмы в разных местах италийских и славянских (у Балтийского моря) земель. Только у Святовита солнечная природа выразилась рельефнее (вспомним белого коня, оракула, 300 вооруженных всадников); кроме того, как бог богов, как верховный владыка небесный, он характеризуется изображенными в его святилище орлами; он, сам, по древнеиндийской традиции, снабжен четырьмя головами, обозревающими все четыре страны света; в честь его ежегодно закапается христианин; жилище его так свято, что даже верховный жрец, по словам Гельмольда,2 пользовавшийся большим почетом, чем князь, не осмеливался дышать в нем, когда выметал его перед наступавшим

t Preller. Gr. Myth. II, 157 и ел. -Его же: Rom. Myth. U, 278 и ел.; I, 187, лр. 3.

2 Chron. ?, 12.

135

годовым торжеством. Святовитово знамя, в руках руян, давало им право касаться всего, человеческого и божеского, все громить и разорять; Святовитов конь решал важнейшие общественные внешние дела; Святовитов рог указывал на будущий урожай, давал знамение и предупреждал народ в случае грозившего ему в будущем голода. Все народы и поколения славян, жившие на Балтийском поморье, посылали в Аркону за оракулом, принося верховному богу тучные жертвы. Кто же был после всего сказанного великий Арконский бог, как не такой же Геркулес, представитель народной доблести и силы, охранитель и благодетель народа, возведенный в высшее божеское достоинство, народный герой, святой витязь=Святовит? Окончание имени бога «в и т» у летописцев, упоминающих о нем, нередко пишется «vitus», «witz» или «wiz». После приведенного сравнения Святовита с италийским божественным героем, нельзя не признать слова vitus, witz или wiz за славянское слово—витязь. Независимо от свидетельства Гельмольда о небесной природе Святовита, верховного бога,бога б о г о в, она выражается и в названии, которое дает ему один из списков Книтлинг-саги, где он именуется Svaraviz, т. е. небесный витязь (svar, svarga [санскр.] "небо) —именем, опять вполне соответствующим «Небесному Геркулесу» древней надписи. Сама идея о небесном верховном боге, разумеется, жила в народе еще раньше создания образа Святовита в том виде, в каком он известен нам по описанию Саксона Грамматика. Здесь образ верховного бога небесного уже в сильной степени заслонился образом солнцеподобного обожествленного витязя, которого можно было бы назвать Геркулесом Арконским. В этом факте нельзя не признать опять естественного влияния климатических условий: на юге бог — «творец молнии», «старый бадняк», — вступил в права верховного небесного бога, а здесь, в широтах северных, такая же первенствующая роль естественно выпала на долю солнца, в образе народного «святого витязя».

Определив, таким образом, природу Святовита Арконского, по его наиболее характерным признакам, взглянем на позднейшие о нем свидетельства писателей. Экгард («Monum. Jutreboc», 57) утверждает, что славяне почитали солнце под именем Святовита («Slavi omnino S о le m sub nomine Suantowiti colueruut»). Стредовский (Sacra Мог. Hist. 43) отождествляет его с солнечными богами, Яровитом и Поревитом («Svantovitus, qui etiam apud alios, mutato nonnihil dialecte, Serovitus, Herovitus, Borevitus est nominatus»).1 Такой же приблизительно смысл имеет приве-

См. у Hanua. 1). Wtes. d. si. Mith. 154, 171.

136

денное ниже толкование Святовита, в древнечешских глоссах, именами ратных (в первоначальном значении своем—солнечных) богов Ареса и Маворса. Преобладание в Святовите солнечной природы над специально-небесною (выражающеюся в эпитетах «бог богов», «святой», в 4 головах, орлах, вообще в первенствующем значении Святовита перед всеми прочими богами Балтийского поморья) обращало на себя преимущественно внимание позднейших писателей, опускавших из виду первоначальную, основную природу Святовита, как небесного бога. Апофеоз народного витязя, возведение его в достоинство бога богов, в среде славянского племени, вообще отличающегося миролюбивым нравом, сравнительно с воинственными соседями своими германцами и скандинавами, нище нельзя было встретить естественнее, чем у славян балтийских, приходивших и с теми и другими в наиболее частые столкновения, а из них в особенности у руян, отличавшихся, наравне с велетами, преимущественно своим геройским, неустрашимым нравом.1 — В том, что имя «Святовит» означает не что иное, как святой витязь, окончательно убеждает нас сравнение арконского бога с одноименным ему древнесабинским Санкусом. Санкус, которого, как мы видели выше (стр. 131), в основном, первоначальном его значении древние писатели признавали за «небо», за «небесного бога», Санкус, именем которого Игувинские таблицы называют Юпитера, в качестве бога света и верности (Sancus = Dius fidius), — этот древний Санкус в Риме известен под именем Semo Sancus, т. е. полубог, обоготворенный герой, божественный витязь Санкус. Варрон же приводит мнение Элия, что «Санкус на

Гильфердинг рисует картину враждебного положения балтийских славян между соседними народами, немцами и датчанами, и объясняет этим тот факт, что главною чертою в их характере была воинственность. «Действительно, — прибавляет он, — все писавшие о них иностранцы представляют их народом самым воинственным и храбрым, нередко изображая их свирепыми и лютыми. В этом отношении все, и свои, и чужие, отдавали почет и преимущество лютичам (велетам)... Другие балтийские славяне, впрочем, немногим, кажется, уступали лютичам в воинской доблести, как и в жестокости. Земля Вагорская, по свидетельству Гельмольда, была в старину населена народом храбрейшим, воспитанным в борьбе с саксами и датчанами. Бодричи в своем четырехвековом бою с Германией и Данией показали себя не хуже вагров. Ран (руян) называют народом жестоким и кровожадным. Наконец поморяне, по словам немецкого писателя, были люди опытные в войне на суше и на море, привыкшие жить грабежом и добычей, неукротимые по врожденной свирепости... Вот какое действие могут на народ иметь обстоятельства! — заключает Гильфердинг. — Славянское племя, вообще такое миролюбивое и кроткое, занесенное на Балтийское поморье, между враждебных ему, воинственных немцев и датчан, сделалось само чуть ли не воинственнее и свирепее своих противников». Ист. балт. слав. I, 37—38.

137

сабинском языке означает то же, что Геркулес —на греческом».1 Итак, аналогия полная: Semo Sancus — Геркулес Сабинский, Святовит — Геркулес Арконский.

Имя Святовита оставило следы в разных географических названиях; так, в Померании встречаем названия местностей: Swantewitz (ныне Wantewitz), Smantewitz (= Swantewitz?), а на группе Руянских островов—главном центре культа Святовита — целую серию названий святых мест (святой-характерный эпитет Святовита= Sancus) : Swantewostrae (святой остров), Swante grad, Swante kam, Swante gore (ныне Swantow), Swantich, на ВолынеSwantust, в Померании-Swanthusz, Swantow.

Саксон Грамматик говорит, что Святовит имел храмы в очень многих других местах, не называя, однако, этих мест. Прежде всего можно предполагать существование храмов названного бога в только что поименованных местностях, носящих имя бога; кроме того, в местности, упоминаемой в Поморском памятнике 12и г. — Swarawiz (вероятно, нынешний Schwarfs близ Ростока). Может быть, с культом Святовита находятся в связи названия местностей в нынешнем герцогстве Мекленбургском, производные от кобь, кобник, каковы, напр., Kuppentin и Cobandmerhagen, называемые в актах XIII в. - Cobendin и Cobendinerhagen 4: именем Cupencus (=кобник) у сабинов назывался жрец Санкуса, очевидно, близкородственного Святовиту. Не назывались ли словом кобник, свойственным древнеславянскому языку, и жрецы Святовита? Себастиан Манн, описывая город Гайн в Мейсенской области, замечает, что, по преданию, в этой местности, когда она еще принадлежала вендским сербам, высоко почитался Святовит.5 - В Московском историческом музее ныне хранится гипсовый слепок с четырехлицего истукана, принадлежащего обществу наук в Кракове, признаваемого некоторыми за идола Святовита.6

1 Varro, De ling. lat V, 66.

2 Beyer. D. Hauptgotth. d. Westwend. 148, 150. -Гильфердинг. Ист. балт. слав. I, 254.—Hoffmann. Encykl. d. Erdk. 2518.

3 Beyer. D. Hauptgotth. d. Westwend. 150.

4 Kuhne l. D. SI. Ortsnam. 34, 78.

5 Одна из окрестных деревень называлась Swantowitz. Frencel. De dus

Surab. 107—108, 210.

6 Срезневский в 1850 г. писал об этом истукане следующее: «К. числу любопытных явлений в области археологии русской и вообще славянской принадлежит камень, хранящийся теперь в музее общества наук при Краковском университете и известный под именем Святовида. Это четырехгранный кусок твердого известняка, проникнутого кремнеземом, длиною в У/? футов, шириною в 1 фут,

138

Автору древнечешских глоссов к Mater Verborum также известно имя Святовита, он пишет: «Svatovit—Ares, bellum» и далее называет его «Mayors». Он понимал, следовательно, в Свя-

весом до 10 центнеров. Верхняя часть истукана представляет изображение человеческой головы в шапке, о четырех лицах, из которых каждое обращено к одной из четырех граней камня. Каждая из граней осталась плоской; изображения, сделанные на них, вырезаны барельефом, едва выдающимся, и с небольшими отменами повторяют на каждой из граней одно и то же. Ниже головы следует стан человека в довольно длинной одежде, с поясом. Под этим четырехлицым истуканом находится на каждой из четырех граней камня изображение женщины, в самом низу — изображение мужчины на коленях, подпирающего руками и головой верхнюю часть изваяния. Четырехлицый истукан считается Святовидом потому, что он четырехлицый и что на одной из граней виден у пояса меч, а близ него на одежде рисунок чего-то вроде лошади, на другой же грани в руке — рог. Камень этот найден в августе 1848 г., в реке Збруче, близ деревни Лишковца, что у Гусятина (Подольской губ.). Владетель этой местности М. Потоцкий донес об этом Краковскому обществу наук, в ноябре 1850 года, упомянув о следующих подробностях: в августе 1848 года, когда воды Збруча от долгой засухи очень опали, пограничные сторожа, проходя однажды по его берегу, увидели выдающуюся из-под воды шапку. Думая, что это голова утопленника, они вскочили в воду и с удивлением заметили, что шапка эта каменная, что под шапкой такая же каменная голова, и ниже все камень. Они дали об этом знать управителю имения; а он велел отправить на указанное место три лары волов, чтобы вывести из воды этот камень. Глубина воды не допустила увериться, стоял ли этот истукан на каком-нибудь пьедестале или просто на земле. Заметили, впрочем, на дне реки следы больших камней, которые могли быть основанием истукана; но они были так занесены наносом, что вытащить их было невозможно. И только подробное рассмотрение вытянутого камня дало право заключать, что он — верхняя часть столба, который, конечно, утвержден был на прочном основании... В мае (1851 г.) камень (пожертвованный Потоцким вышеназванному ученому обществу) был уже в Кракове». Далее Срезневский, указывая на то, что ни на острове Руяне — главном месте поклонения Святовиту, ни в других местах до 1850 года не найдено никакого остатка поклонения этому богу, замечает, что всего менее можно было ожидать такого открытия в земле русской, где не только не сохранилось в сказаниях или суевериях предков наших никакого воспоминания о каком-либо четырехголовом или вообще неодноголовом божестве, но даже и имя Святовита вовсе неизвестно. Находя приводимые в пользу признавания найденного столба за идол Святовита доводы слишком общими и даже далеко не совпадающими с описанием (у Саксона Грамматика) Святовита Арконского, Срезневский высказывает сомнение, действительно ли это идол Святовита, а не какого-либо другого бога, даже действительно ли это славянский идол: «D Все известные описания истуканов славянских сходны в одном: это были статуи, может быть и грубо сделанные, но настоящие статуи, даже иногда в подлинной одежде, а не обелиски, или что бы то ни было удаляющееся от формы статуи. Истукан збручский — не статуя, а обелиск с головою и разными изображениями на гранях, вырезанными барельефом. Вспомним и статую Святовида Арконского: в ней при 4-х головах одно тело; а в збручском истукане четыре головы, четыре и стана, соединенные вместе. 2) Все известные истуканы славянских божеств были или выбиты из металла. или же большею частью вырезаны из дерева: таков был и Святовид Арконский, и все идолы Руяны, подобно Перуну Киевскому и Новгородскому, Триглаву Штетинскому и т. д. О каменных истуканах славянских нет никаких верных известий... Если

139

товите только представителя военных подвигов, борьбы. Может быть, в такой видовой форме знали и почитали в старину Святовита в Чехии; Палацкий утверждает, что чехи, долго спустя, по принятии

бы у славян был обычай вытесывать идолов из камня, то, конечно, не один из них сохранился бы до нашего времени. При этом можем вспомнить, что славяне, будучи славны как „древодели", удивлявшие всех своею резьбою на дереве, были вовсе неизвестны как каменотесы... Если же истукан збручский не принадлежит к числу древностей славянских, то что же он такое? — спрашивает Срезневский. — Он не похож ни на одну из каменных баб. Он не похож ни на что до сих пор открытое в России и в других окрестных землях. Что же он такое? Я позволю себе высказать этот вопрос, — продолжает Срезневский, — не с тем, однако, чтобы дать на него хоть какой-нибудь ответ. Напротив того, думаю, что возможны или даже необходимы еще некоторые вопросы: — Нет ли на камне каких-нибудь примет древности, влияния воды, или воздуха и земли и т. п. Нет ли следов разрушения состава камня или мастерства рук человеческих, трудившихся над его обделкой? — Если есть, то какое и в каких местах? — Туземный ли этот камень или завозный? Нет ли особенных примет резного мастерства, по которым можно было бы судить, чем резано было и чем обделываемо?

и т. п.

Некоторые из этих вопросов могут быть разрешены только ученым скульптором, а другие — только знатоком минералогии и геологии» (Зап. Сиб. Арх. Об. V, 163 и ел.)

Я привел эти слова Срезневского, так как поставленные им вопросы, сколько мне известно, до сего времени остались открытыми, и збручский истукан продолжает оставаться загадкой.

Со своей стороны, считаю нелишним обратить внимание на следующие обстоятельства, способные несколько смягчить возражения Срезневского против славянского происхождения збручского истукана в том случае, если бы ближайшее, намеченное Срезневским, исследование оригинала привело к заключению о несомненной древности и подлинности этого памятника: 1) На берегу Волги, в начале 10-го века, стояли почитавшиеся русскими купцами истуканы, из которых главный, по словам очевидца, Ибн-Фадлана (см. выше стр. 38), представлял «высокий столб, имеющий лицо, похожее на человеческое», кругом его стояли не описанные автором подробнее «малые изображения» богов, позади которых были «вставлены в землю высокие столбы». Очевидно, следовательно, что идолы в форме столба с насаженной на нем головой, или с прислоненным к нему изображением божества, известны были в древней Руси. Нельзя не заметить, что упомянутые столбовидные русские идолы очевидно заимствованы были русскими от народов чудского племени: у лапландцев и других сродных с ними народов и ныне еще встречаются точно такие идолы богов-покровителей, называемые «сеида». Они сооружались из ствола дерева, поставленного корнями вверх, причем последние обрубались и обделывались так, чтобы образовалось из них нечто похожее на голову. Ствол дерева, соответствовавший туловищу идола, оставляем был в первобытном своем виде. Некоторые «сеиды» представляют даже просто столбы, вбитые в землю. Такие идолы ставились под открытым небом или в горных ущельях, на вершинах гор или у водопадов. Иногда они воздвигались в большом числе, и притом разной величины, на одном месте. В таком случае они представляли божескую семью: самый большой из них назывался отцом, прочие признавались женой, сыновьями, дочерьми, слугами и служанками главы семьи (Gastren. Vori. ub. d. Finn. Myth. 203 и ел.). Русский

140

ими христианства, посылали в Аркону за оракулом (Р a lack у. Gesch. v. Bohm. I, 336); но умалчивание о Святовите старинных чешских памятников дает повод предполагать, что он не был на-

купец, когда приносил дары столбовидным истуканам, стоявшим на берегу Волги, большой идол называл «господином», о малых же говорил: «Эти суть жены господина нашего и его дочери». У остяков изображения богов разной величины также иногда ставятся группами, причем каждый вдоль прислоняется к дереву (там же. 219). Позади маленьких русских истуканов на берегу Волги, по словам Ибн-Фадлана, стояли столбы, т. е. они прислонялись к столбам, как идолы остяков — к стволам деревьев. — Сходным четырехгранным столбом, увенчанным четырехлицей головой под высокой шапкой, является и збручский истукан, с той только разницей, что грани столба не оставлены гладкими, но каждая из них рассечена поперечными поясами на три поля, и каждое поле украшено барельефными фигурами. В верхнем поле каждой грани изображено тело бога, примыкающее к соответствующему лицу его.

2) Русским преданиям не совсем безызвестны представления о богах, снабженных более чем одною головой, как утверждает Срезневский: в Галиции, непосредственно граничащей с Подольской губернией — местом открытия збручского истукана, — по словам Афанасьева, — житного деда представляют себе стариком с тремя длиннобородыми головами и тремя огненными языками (Поэт. воз. III, 773, прим.). Такое представление могло сложиться под влиянием рассказов и преданий, шедших из Польши, где сохранилось воспоминание о трехголовом боге Trzy (см. выше стр. 22), особенно же от балтийских славян, где поликефализм составлял, как мы видели раньше, отличительную черту многих идолов.

3) Под влиянием таких рассказов и личного знакомства художника, создавшего збручский истукан, с изображениями идолов балтийских славян, именно с изображением Святовита, главными признаками и атрибутами были: 4 головы, смотревшие на все страны света, рог, служивший для ежегодного гадания о плодородии, меч и священный конь, вещавший, ходом своим, волю всевышнего бога, — могла сложиться в художнике идея воспроизвести фигуру Святовита, но не в виде свободно стоящей статуи, а в известной в древней Руси форме столба, грани которого он украсил рельефными изображениями тела главного бога и фигурами еще других богов. Образцами ему могли служить известные у балтийских славян рельефные изображения богов на стенах их храмов. Разгадать смысл этих побочных фигур збручского идола довольно трудно, но нельзя не заметить в них большого внешнего сходства с теми, не менее грубо высеченными на камне рельефными фигурами богов, которые встречаются в разных местах Бельгии, Голландии и Германии и до сих пор местами пользуются суеверным уважением народа (Wolf. Beitr. z. D. Myth. I, 117 и ел.). Вспомним, кроме того, что в Волыне (Юдине) особенным почетом, как народная святыня, пользовался огромной величины столб, «Юл», с воткнутым в него копьем. Вместо копья, художник мог увенчать столб 4-лицей головой Святовита, отметив атрибуты его рельефом на гранях столба и украсив, при этом, последние еще другими фигурами.

4) Все лица, изображенные на збручском истукане, безбородные, лица двух из изображенных в нижних полях столба фигур снабжены усами. Это обстоятельство совпадает со сведениями, которые мы имеем о лицах больших идолов славянских богов: у Святовита Арконского борода и волосы были коротко подстрижены, «по руянскому обычаю», киевскому Перуну Нестор приписывает «ус злат», Черноглав Книтлинг-саги украшен серебренным усом (см. выше стр. 27, 29 и 36). О древнем всеславянском обычае бритья и пострижения бороды и волос под-

141

родным богом чешским, но имя арконского бога, столь громко звучавшее на всем Балтийском поморье, не могло не дойти и до слуха чехов, и они иногда посылали к нему за оракулом, а чешский глоссатор, естественно, занес имя его в свою энциклопедию.

робно говорит Гедеонов, подтверждая это положение многими древними свидетельствами (Варяги и Русь. I, 306 и ел.). Лица некоторых из маленьких божков, найденных в землях балтийских славян и в Чехии (см. выше стр. 21 и 31, прим. 6), также почти все безбородые: из шести изображенных при вышеозначенной статье Гаммерштейна божков, только один, найденный в Чехии, имеет длинную бороду, а другой, найденный близ Варена, снабжен коротко подстриженной бородкой. Прочие четыре божка совсем безбородые.

5) Высокие шапки, напоминающие шапку рассматриваемого нами истукана, носились в древней Руси членами великокняжеской семьи (Карамзин. Ист. Гос. Рос. II, пр. 132). Изображения многолицых истуканов под общей шапкой известны были у балтийских славян (см. ниже об изображениях Триглава в ст.: «Олицетворения месяца»), след., и форма шапки збручского истукана, и прикрывание ею четырехлицей головы говорят в пользу древнеславянского его характера.

6) Взглядываясь ближе в смысл представленных на столбе фигур, мы узнаем в них аллегорическое выражение идеи разделения всего мира на три области, в данном случае: небо, землю и преисподнюю, — идеи, которая, как мы видели раньше, нашла себе выражение и олицетворение в образах «черной Деметры», «трехвидной Гекаты», «трехвидной Дианы», Суммуса — властителя над тремя царствами мира, Перкуна-Потримпа-Пиколлоса в Ромовском святилище (ср. Тримурти позднейших индусов), Триглава у балтийских славян (см. ниже ст.: «Олицетворения месяца»). Столб, на котором покоится четырехлицая голова нашего истукана, разделен на три поля или яруса; на каждой грани столба, в соответствующем ярусе, повторяется соответствующая барельефная фигура, почти каждый раз с некоторыми изменениями своего положения или атрибутов. Верхний, сравнительно значительнейший по величине, ярус занят изображением тела, примыкающего к четырехлицей голове, которой венчается столб. В среднем ярусе помещается фигура в одеянии, вроде рубашки, спускающемся до колен, — фигура, на двух гранях несомненно изображающая женщину, что доказывают сильно выдающияся из-под одеяния женские груди. В нижнем ярусе изображена мужская фигура — на двух гранях лицо ее снабжено усами — на одной из граней фигура эта совсем стерта. Руки нижней фигуры подняты вверх и как будто с большим усилием поддерживают разделяющий ее от второго яруса поперечный пояс.

В верхней, четырехлицей фигуре следует, кажется, видеть небесного бога, бога богов Святовита, четырехлицего, как небесные верховые боги: Варуна, Брама, Янус. На главной грани* Святовит является подателем плодородия: он держит в руках рог, эмблему изобилия и плодородия: греческий Геракл и древнеиталийский Геркулес, с которым Святовит Арконский представляет столь близкое родство, в качестве подателей благ, изображались нередко снабженными рогом изобилия (Preller. Gr. Myth. II, 275. Его же. Rom. Myth II, 282); по содержанию вина в роге Святовита, как мы видели выше, ежегодно гадали в Арконе о плодородии будущего года. На другой грани фигура бога снабжена мечом, и тут же, на поле его платья, изображен конь—главные атрибуты Святовита, воителя и вещего

Главной гранью следует, очевидно, считать ту, на которой фигура нижнего яруса стоит к зрителю всем телом своим совершенно en face; на других же гранях только лицо сохраняет прежнее положение, а ноги изображены уже в профиль.

142

Существование и у поляков — язычников представления о небесном верховном боге вселенной подтверждается преданием, (стр.

бога: по ходу коня жрец гадал и узнавал волю верховного владыки. На третьей грани фигура бога держит нечто вроде кольца или цветка; на четвертой — она стоит с пустыми руками. Может быть здесь художник хотел выразить идею небесного бога летом и зимою: в первом случае он держит в руках кольцо — эмблему солнца, солнечного колеса, или цветок — эмблему жизни природы; во втором — отсутствие солнца, возрождающегося лишь с наступлением летней половины года, а вследствие того, и отсутствие атрибута в руках бога.

В фигуре среднего яруса можно узнать представительницу плодородной матери-земли. Это подтверждается не только топографическим положением этого яруса в середине, между двумя другими, т. е. между небом и преисподней, не только женским полом помещенной в этом ярусе фигуры, но в особенности тем, что на главной грани столба (на которой верхняя фигура держит в руке рог), возле женской фигуры, повыше левого ее плеча, изображена еще другая, маленькая фигурка, в миниатюре повторяющая большую, — очевидно, дитя или плод женской фигуры, т. е. матери-земли. На прочих гранях женская фигура стоит в точно таком же положении, но одна, без маленькой фигурки, и не представляет никаких особенностей, кроме разве того, что на одной из этих трех граней сильно выдаются ее груди, которые на остальных двух не отмечены вовсе.

В фигуре нижнего яруса изображен, очевидно, властитель преисподней. На главной грани лицо его, снабженное усами, скалит зубы, —представляя тем резкий контраст к спокойному выражению лиц фигур высших ярусов. Вспомним, что одною из характерных черт в фигуре Шивы (Рудры), бога смерти, служили большие зубы (см. выше стр. 111, прим. 2). (В изображении этой фигуры на прочих гранях не находим никаких достойных внимания особенностей). Эта последняя черта, а также явное усилие, с которым нижняя фигура обеими руками и головой подпирает как бы давящее на нее основание 2-го яруса, кажется, говорят в пользу моего предположения, что нижний ярус соответствует лежащей под тяжестью земли преисподней, и замкнутая в ней, скалящая зубы фигура —изображает бога преисподней, мрачного Чернобога. Наблюдая сравнительный объем, занимаемый фигурами збручского столба, а также и степень разнообразия атрибутов, которыми фигуры эти снабжены на каждой из граней, мы убеждаемся, что главную роль играет несомненно занимающий верхнюю, большую часть столба бог, на каждой грани являющийся с другими атрибутами. Он — главное лицо. Божества нижних двух ярусов представляют очень мало разнообразия в атрибутах и, по сравнительно малой величине своей, совсем стушевываются перед царящей над прочими, главной фигурой верхнего яруса. Отсюда, если признать эту верхнюю фигуру за Святовита, можно и весь столб назвать истуканом Святовита, который, в качестве «бога богов», царит и властвует над помещающимися у подножья его божествами земли и преисподней.

Вспомним, что чудские народы сооружали себе идолы из камня. Разумеется, при трудности обработки камня, в большем числе случаев довольствовались какой-нибудь гранитной глыбой; так, напр., лапландцы избирали для этой цели камни, лежавшие в воде или в каком-нибудь водопаде и имеющие какую-нибудь своеобразную форму. Впрочем, иногда встречаются у них каменные идолы, свидетельствующие о том, что над ними трудилась рука человеческая. Кастрен видел каменную фигуру, составленную из нескольких камней, ясно обозначавших различные части человеческого тела; наверху лежал большой камень, изображавший голову идола. Надо заметить, что каменные истуканы у лапландцев почитались выше, чем дере-

143

23), по которому люди весною прислушивались к пению кукушки, полагая, «что высший владыка вселенной превращался в

вянные. — И эсты, уже гораздо ближе стоящие к месту нахождения збручского истукана, положительно имели свои идолы. Кроме идола «Тарапита», о котором свидетельствует летопись Генриха Латыша, воздвигнутого в честь верховного бога их Тара, эсты имели и другие изображения богов, сделанные рукой человеческой: «imagines el similitudines deonim», как называет их Генрих Латыш. О наружности этих изображений мы ничего не знаем, но можем судить о них, приняв во внимание известие о близкородственных эстам, ливах, по словам Генриха, почитавших дерево, на котором вырезано было изображение божества от груди до головы. Эсты положительно имели каменные истуканы, вероятно представлявшие, подобно идолу ливов, нечто вроде каменных столбов с высеченным на них рельефом изображением божества. По рассказам эстов, когда проникло в страну их христианство, каменные истуканы их, для того чтобы не осквернила их рука христиан, или зарывались глубоко в землю, или потоплялись в реках или озерах, причем лица, скрывавшие таким образом народную святыню, давали клятву не сообщать о местах сокрытия идолов даже ближайшим, кровным родственникам своим (С astre п. Vol. ub. d. Finn. Myth. 204—205, 210—211.— Kreutzwald. D. Esth. abergl. Gebr. 13—14).

Соображая все вышесказанное и принимая во внимание чрезвычайную склонность балтийских славян к аллегорическим изображениям своих богов, которые, как и в изображениях богов у пелазгов и древнейших греков, указывают на существование в среде балтийских славян древнейших азиатских традиций; принимая далее во внимание, что ни у кого из прочих новейших народов чудских и литовских, скандинавов и германцев, не встречается вовсе поликефализма истуканов, мы можем предположить в збручском истукане произведение, созданное под впечатлением балтийских идолов, влияние которых на концепцию художника в данном случае очевидно. Может быть, збручский истукан воздвигнут был какой-нибудь колонией варяго-русов из среды балтийских славян, поселившейся в России на берегах Збруча и принесшей с собою культ Святовита, который, по словам летописцев, имел свои святилища во многих местах. О сношениях с русским народом балтийских славян мы имеем положительные сведения (Гильфердинг. Ист. балт. слав. I, 82, 85. — Гедеонов. Варяги и Русь. I, 346 и ел.). Вопрос о том, почему истукан высечен из камня, а не сделан из дерева или металла, как прочие известные нам идолы славянских богов, разрешить трудно, хотя, впрочем, художник мог следовать в этом отношении примеру как ближайших соседей, чудского племени, сооружавших идолы свои из камня, так и иноземных художников, произведения которых, высеченные рельефом на камне, по рисунку и технике очень близко подходящие к рельефным фигурам збручского истукана, до сего времени сохранились в некоторых местах Германии, Голландии и Бельгии (см. выше стр. 141, пр.). При введении христианства збручский идол мог быть ввергнут в реку или местными жителями, как то делали эсты со своими истуканами, или же — христианскими просветителями народа. — Наконец, возможно было бы сделать еще одно предположение: не есть ли збручский истукан произведение Геродотовых будинов, признаваемых Шафариком за славян — народа, жившего в ближайшем соседстве Подольской губернии, — в нынешней Волыни и Белоруссии. Как мысль, выраженная в истукане, издревле присущая всем арийским народам, так и техническая отделка его, не противоречили бы и этому предположению. Гермообразная четырехгранная форма столба даже как будто указывает на какое-то соотношение его с греческим или греческо-римским искусством.

144

кукушку и предвещал им срок жизни». Это предание, может быть, навеено древнегреческой легендой о посещении Геры Зевсом, во время весенних бурь и ливней, в образе кукушки.1 — Верховный владыка у поляков, по словам Длугоша, М. Бельского и др., был IECCA, приравниваемый летописцами к Юпитеру (стр. 22). В летописи Прокоша, признаваемой за подделку, но по отношению к мифологическим данным, в ней заключающимся, вероятно, сообщающей сведения, основанные на народных преданиях, высшим богом называется Т r z у, т. е. Трояк или Трибог, истукан которого имел будто бы три головы на одной шее. Это известие совершенно совпадает с несомненным фактом, что в Штетине высшим владыкою — Sununus paganorum deus, как выражается Эбон, признавался Т p игла в, властвовавший над тремя областями мира, в том числе и над небом.2

Лужицкие сербы называли второстепенных богов прибогами (pribohojo), по отношению к верховному —ПРАБОГУ 3 Языческое название «Прабог» до наших дней сохранилось в поговорках венгерских русинов, употребляющих это имя ныне в смысле злой, нечистой силы, напр.: «Бес ти и сто прабози!», «Иди до сто прабогов!» А и т. п.

Между божествами восточных славян встречаем имя БОГ, тождественное с названием верховного бога у южных славян, называемое наряду с Перуном и Волосом, напр., в упомянутых выше (стр. 36 и 37) договорах Игоря и Святослава: «Да будет клят от Бога и от Перуна», «да имеем клятву от Бога, в его же веруем, в Перуна и в Волоса, скотья бога». В приведенных примерах имя Бога очевидно употреблено в смысле верховного Бога, отдельного от прочих великих богов: Перуна и Волоса; в обоих случаях имя Бога стоит на первом месте, что говорит в пользу первенствующего его значения.

И у восточных славян известна противоположность между двумя мирами — добра и зла, светлым и мрачным, белым и черным, представительствуемыми двумя владыками: БЕЛБОГОМ и Чернобогом, 1 Preller. Gr. Myth. I, 107.

2 См. у Котляревского. Сказ. об Отг. 61.—Аналогичное явление представляет у пруссов тройственный союз богов или «Трибог» ромовского святилища.

3 Срезневский. Яз. богосл. 4.

4 Зап. Р. Геогр. Об. 1869. Эта. П, 237, 272.

145

о котором говорит Гельмгольд. Не имея прямых указаний на почитание русскими Белбога, мы встречаем, однако, в России названия местностей, происходящие от имени «Белбог», так, напр., имя это встречается во множественном числе как название урочища (близ г. Городка в окрестностях Москвы), называемого Белые боги.1 Известен и Троипко-Белбожский монастырь в Костромской епархии.2 — В Белоруссии сохранилось ограниченное воспоминание о Белбоге, в лице Белуна. Это божество признается белоруссами источником богатства и милосердия. Он выводит из леса заблудившихся в нем путников: «циомна (темно) у леса без Белуна», говорят белоруссы; он помогает жать на нивах, наделяет бедняков деньгами: «мусиц, посябрывся з Белуном», т. е. должно быть, подружился с Белуном, говорят о человеке, которого посетило счастье. Здесь образ Белбога получил весьма ограниченный, деревенский характер. Белоруссы представляют Белуна стариком с длинною белою (но не седою) бородою, в белом саване, с белым носом.3 — О боге, снабженном белыми атрибутами, соответствующем Белуну или Белбогу, знают и латыши. В одном заговоре «на удой» обращаются к его помощи со следующими словами: «Бог шел по дорожке, белый кафтан на нем, белая палочка в руках. Иди, боже..., принеси мне всякое благо и т. д.». В заговоре от недуга упоминается Белая баба, которая излечивает недуг, сравниваемый со злым духом, и возвращает здоровье, сравниваемое со святым, добрым духом: «Белая баба топила баню белыми дощечками, из липовых листьев (липа—священное дерево у латышей, см. выше стр. 102), веник вязала, терла свежим молоком. Прочь всякий недуг от (имярека)! Недуг отстает, добро, здоровье пристает! Злой дух отстает, святой дух пристает!..»4

Понятие о Белбоге, как о высшем представителе небесного света и добра, как у западных, так и у восточных славян, отождествилось с образом бога солнца, источника высшего света и тепла, победителя тьмы и стужи, от которых наиболее приходится терпеть в северных

Срезневский. Яз. богосл. 13, прим. 1. —Снегирев, упоминая, очевидно, о том же урочище, говорит, что оно ныне называется Бельский стан или Белухинская роща. Здесь, по старому преданию, стояла заповедная дубрава, а в ней было капище. Русс. пр. праз. I, 14.

2 Афанасьев. Поэт. воз. I, 93.

3 Древлянский. Белор. н. пред. 7. — Сообщаемые автором в этой статье сведения о суевериях белоруссов неоднократно подвергались подозрению в их неосновательности. Знакомство с суевериями ближайших соседей белоруссов, латышей, во многих случаях сходными с описанными Древлянским, позволяет относиться к словам его с несколько большим доверием.

4 Матер, для этн. Лат.: загов. №№ 455, 638.

146

широтах. Оттого в культе Белбога-Святовита находим черты, свойственные специально богу солнца, напр.: белый конь, посвященный Святовиту (вспомним о «солнцевом коне» в войске царя Дария, о колеснице Митры, запряженной белыми конями, о белых конях, приносимых персами в жертву богу солнцу, о конях, посвящавшихся у греков Гелиосу, у римлян — Марсу) ; по ходу этого коня и иными способами производились гадания жрецами Арконского храма, следовательно, Белбог-Святовит является и в качестве вещего бога, как Аполлон, Марс; кроме того, воинственный характер Святовита, подобно южным солнечным богам войны и побед: Митре, Аресу, Марсу, также говорит в пользу преобладающей в нем солнечной природы, притом в смысле южного, знойного, палящего, разящего огненными лучами солнца. У восточных славян понятие о светлом, белом боге, в смысле бога солнца, не разящего или пожигающего лучами своими, а мирного и ласкового благодетеля рода людского, подателя плодородия и всяких благ, перенесено на Ярила, а в христианстве — на св. Георгия Победоносца (См. ниже ст.: «Олицетв. солнца» — Ярило, св. Юрий).

По представлению русских поселян (напр., Грубешовского уезда Люблинской губ.) солнце есть огонь, поддерживаемый ДЕДОМ1, под именем которого, следовательно, в данном случае следует понимать верховного небесного бога. По произволу Деда начинается день и наступает ночь. «Дед» напоминает «старого Бадняка» сербо-хорватов. По болгарскому поверию, Дедо-Господь некогда ходил по земле в образе старца и поучал людей пахать и вообще возделывать землю.2 О добром седовласом старце — «Деде», странствующем по земле и наделяющем бедных богатством, рассказывают на Украине.3 Такое же приблизительно значение имеет упомянутый выше белорусский старец—Б елун. В последних случаях образ верховного бога принял весьма ограниченный, деревенский характер.

В Ипатьевской летописи (начало которой представляет перевод с греческой летописи Малалы) имя «высшего бога»: Феоста (т. е. Гефест, под именем которого здесь подразумевается египетский Прабог — фта, бог первобытного, несозданного огня, бог тепла и света, родоначальник солнца (Фра), творец вселенной, словом, божество, соответствующее до известной степени древнеарийскому Dyaus) переведено словом СВАРОГ, и далее говорится: «Солнце-царь, сын

Труды этн. ст. эксп. I, 3.

2 Афанасьев. Поэт. воз. II, 372.

3 Раковский. Паказал. I, 3.

147

Сварогов».1 Солнце в вероучениях древних народов естественно признается чадом неба, отсюда и Сварог, как отец солнца, естественно мог бы быть признан представителем неба, тем более, что и у индийцев небо называлось почти тождественным именем—S va г, Svarga. Svor в чешских глоссах к Mater Verbonun переводится zodiacus, т. е. небесный круг. Вспомним, что персы, по свидетельству Геродота, принося жертву Агурамазде, призывали «весь небесный круг» (см. выше стр. 69). Мы видели выше, что, по словам различных, в особенности мусульманских, писателей, многие славяне поклонялись огню и солнцу (и вообще небесным светилам) ; мы увидим ниже, что, по народному представлению, и ныне еще не исчезнувшему в среде русских поселян, огонь происходит из неба, как и солнце, огню приписываются не только пожары, но и засухи, как и солнцу (см. ниже ст.: «Огонь»), —отсюда естественное родственное сближение огня и солнца, из которых первый в церковных поучениях, как мы видели выше, называется Сварожичем,а второе, в Ипатьевской летописи, — сыном Свароговым. Несмотря, однако, на такое правдоподобие названия у восточных славян бога неба — Сварогом, невольно рождается некоторое сомнение в действительности этого факта, ввиду того, что, кроме указанного места Ипатьевской летописи, представляющего притом не оригинальный текст, а глоссированный перевод греческой летописи, имя Сварога нище более в славянских памятниках не встречается (на памятники не славянские и на географические названия исследователи в данном случае не обратили внимания); это обстоятельство во всяком случае доказывает небольшую популярность имени Сварога, если бы даже действительно в той местности, где жил автор соответствующего отрывка Ипатьевской летописи, в лице Сварога и почитался небесный бог, отец солнца. Проф. Ягич доказывает, что автором указанного отрывка Ипатьевской летописи был житель северной Руси, именно Новгорода. «Я полагаю, — говорит г. Ягич, — что новгородский монах едва ли знал имя Сварога из действительных преданий местного (новгородского) язычества, так как имя это нище более не упоминается... Весьма легко могла достигнуть до Новгорода молва о северо-западном Сварожиче (засвидетельствовано лишь это имя, но имя «Сварожич» невольно наводит нас на имя «Сварог»), хотя бы в Новгороде ни тот, ни другой никоща и не были известны и почитаемы. Если «Сварог» действительно выражает нечто личное, — продолжает проф. Ягич, — то, конечно, «Сварожич» находится к «Сварогу» в отношении сыновнем; но если «Сварог» имел значение

П. С. Р. Л. П, 5.—Ср. Шафарик. О Свароге. 31—32.

148

только светлого пространства, следовательно — неба (ср. сходные образования: чертог, острог, пирог, творог — ни одно из этих слов не имеет личного значения), то личность начинается лишь со «Сварожича», и тоща можно совершенно обойтись без бога «Сварога». Замечательно, во всяком случае, при разрешении этого вопроса, то обстоятельство, что русский глоссатор несомненно исходит от бога «Сварога», «Сварожича» же, в этой форме, даже и не знает (вместо «Сварожича» стоит однозначащее выражение «сын Сварогов».1 Для ближайшего разъяснения этого вопроса приведу полный соответствующий текст Ипатьевской летописи: «И бысть по потопе и по разделеньи язык, нача царьствовати первое Местром от рода Хамова, по нем Еремия, по нем Феоста, иже иСаварога (или: 3 в а р о г а) нарекоша егуптяне; царствующю сему феосте в Египте, в время царства его, спадоша клеще с небесе, нача ковати оружье, прежде бо того палицами и камением бьяхуся. Ти же Феоста закон устави женам за един муж посягати и ходити говеющи, а иже прелюбы деющи казнити повелеваше, сего ради прозваша и Бог Сварог: преже бо сего жены блудяху, к нему же хотяша, и бяху аки скот блудяще; аще родяшеть детищь, который ей люб бываше дашеть: се твое дитя; он же створяше празднество и приимаше. Феост же сии закон разсыпа, и встави единому мужю едину жену имети, и жене за один муж посягати; аще ли кто преступить, да ввергнуть и в пещь огнену. Сего ради прозваша и Сварогом и блажиша и егуптяне. И посем царствова сын его, именем Солнце... Солнце-царь, сын Сварогов, еже есть Дажьбог, бе бо муж силен и т. д.».2 «Три раза, — замечает проф. Ягич, — в этом рассказе встречается имя Сварога, в первый раз, правда, довольно странно, в форме «Саварог» или «Зварог», как будто бы рассказчик с намерением желал придать имени скорее египетский, чем славянский характер. Во второй же и в третий раз имя «Сварог» очевидно приводится в связи с деятельностью «Феосты»: рассказчик говорит, что «Феоста» получил имя «Сварог», потому что он делал то и то. Следовательно, русский глоссатор понимает значение имени «Сварог», он совершенно определенно объясняет его из того, что делал Феоста. Что же делал Феоста ("????????)? Он получил клещи и первый начал ковать».3 Затем он основал брак и повелевал

1 Jagic. Myth. Skizz. I, 419—421, 424.

2 П. С. Р. Л. U, 5.

3 Myth. Skizz, I, 425—426. — Привожу здесь дальнейшее своеобразное объяснение г. Ягича, с которым, однако, не могу согласиться. «Следует вспомнить, — говорит г. Ягич, — что на русском языке глагол сварить, сваривать, употребляется в том же смысле, как и «сковывать», следовательно, называя Сварога, русский

149

казнить прелюбодеющих, казнь же эта заключалась в том, что они ввергались «в пещь огнен у». «Сего ради прозваша и бог Сварог». В данном случае Сварог является, как мне кажется, именно повелителем огня и вместе с тем, подобно Гефесту и Вулкану, основателем домашнего очага и семейного начала, а как отец солнца (по тексту греческого оригинала), которое, по народному представлению, родственно огню (см. ниже ст.: «Олицетв. солнца» — Сварожич), — отцом и огня. Огонь же издревле известен был в России под именем Сварожича (см. выше стр. 40); отсюда, если вообще отрицать существование самостоятельного славянского небесного бога по имени «Сварог», имя этого невольно должно было подвернуться глоссатору, как самое естественное название для отца огня — Сварожича. Ввиду этого, если уж непременно принимать имя «Сварог» за производное от «Сварожича», кажется, нет необходимости привлекать к делу северозападного Сварожича, а можно довольствоваться русским Сварожичем — огнем, с которым «Феоста», как божественный кузнец, находится в теснейшем, непосредственном отношении. — Впрочем, даже и проф. Ягич не отрицает окончательно возможности действительного существования слова «Сварог»: по его словам, новгородский писатель во всяком случае не выдумал этого имени, но оно «или действительно уже существовало в этой фор-

автор думал о «сварщике». Скажу более. «Феоста» первый основал брак, т. е. он первый сковал единую жену с единым мужем: обратим внимание на то, что сварить кого с кем также значит сковать, связать, и что выражение это употребляется именно относительно брачного союза, отсюда, вероятно, и выражение сварьба в смысле свадьбы исваребный —вместо свадебный; замечательно, что так говорят именно в Новгородской области (по свидетельству академического словаря)*. Итак, и с этой стороны русский повествователь хорошо понимал имя «Сварог», он вложил в слово смысл: основатель союза, брачного союза, связыватсль! Так представлялось русскому глоссатору слово «Сварог» по его народно-этимологическому пониманию. Это убеждение в связи слова «Сварог» с выражениями: сварить, сварка, сварщик, сварьба и т. д., послужило, очевидно, причиной тому, что он в рассказе Малалы об египетском царе "???????? вздумал вставить глоссы. Вот к чему сводится сопоставление, которому мы старались придать глубокое мифологическое значение», —прибавляет проф Ягич, сам называющий слова свои «голосом трезвого критика» и с этой точки зрения охотно расхолаживающий пылкую фантазию мифологов-мечтателей, и в заключение восклицает: «Какое разочарование!» Там ж е. 426. Отдавая полную справедливость остроумной комбинации г. Ягича, которой я и счел нужным дать здесь место, я тем не менее полагаю возможным дать вопросу о Свароге и обоих Сварожичах, балтийско-славянском и русском, иное, по-моему мнению, более естественное толкование.

Хотя, вероятно, лишь случайно, но и нижнесербское наречие точно так же имеет форму swarba (-свадьба). Ср. С. Мае. Serb. 1879, 56: macerka skradzu wsyck k swarbje trigotowa.

150

ме», или же сложено автором по дошедшему до его слуха имени «Сварожич». Во всяком случае, однако, засвидетельствованное древними памятниками наименование бога солнца у балтийских славян и бога огня у русских одним и тем же именем, «Сварожич», говорит, по моему мнению, в пользу первого предположения, что название «Сварог» существовало раньше, чем «Сварожич», если не как наименование бога неба, то, по крайней мере, как название неба, «небесного круга» (инд. svar, svarga, древнечеш. svor), или, что по моему мнению наиболее вероятно, как название божества первобытного, несозданного огня, творца мира, в смысле пробега Феоста—Фта, отца солнца и земного огня. В этом последнем смысле имя Сварога, в форме Савракте ("Сваракте) или Соракте, засвидетельствовано древними памятниками, хотя и не славянскими. Имя Савракте известно было за много веков до христианства, оставив, опять в древней Италии, несомненные следы свои в названии гор, из которых наиболее известная, по крайней мере, была вулканического происхождения. Об этом—позже, в статье о Сварожиче Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел культурология