Есин А.Б. Введение в культурологию

ОГЛАВЛЕНИЕ

IX. ЧЕЛОВЕК В «МАЛОМ СОЦИУМЕ»

В третьей главе мы рассматривали отношения личности и крупных общественных структур — общества в целом, партии, кружка. Таким образом выстраивалась макроструктура социокультурного бытия человека. Однако не менее, а может быть, даже более важным для личности является ее приобщенность к микроструктурам социально-культурной природы — к «малому социуму», к которому следует отнести отношения полов (рассмотренные в предыдущей главе), дружеские отношения, компанию, трудовой коллектив и т.д.

Все названные отношения являются личным, интимным фактом культурного бытия и, следовательно, не подлежат общественному контролю ни в какой форме. (О том, как нарушается этот принцип, мы будем говорить позже.)

Взаимоотношения в среде малого социума важны прежде всего тем, что непосредственно относятся к сущности культурного бытия человека — его ценностной ориентации и конкретной системы ценностей. В этой области возникают определенные ценности и антиценности, которые непосредственно и постоянно влияют на состояние и уровень культурологического комфорта, а следовательно, и на устойчивость личности в культурном мире. Ценности, обретаемые в малом социуме, являются настолько важными, что их наличие может обеспечить человеку психологический комфорт даже при прочих неблагоприятных факторах: например, гар­моническая семья помогает переносить и неприятности по службе, и финансовую неустойчивость, и болезнь. И наоборот, потеря ценностей малого социума резко понижает эмоциональный комфорт, что на практике называется «плохим настроением», «хандрой», неустойчивостью психики и т.п. По-видимому, это вызывается тем, что названные отношения вырабатывают особого рода ценности (назовем их условно «интимными»), которые ничем не заменишь. Чтобы в полной мере ощущать культурный комфорт и целостную полноту жизни, человеку надо иметь «родственную душу», которой можно было бы раскрыть душу свою, не опасаясь непонимания, равнодушия, насмешки и т.п. Без этого эмоциональная жизнь человека будет суха и безрадостна, хотя до поры до времени он сам может этого и не ощущать.

С другой стороны, в микрокосмосе культурной жизни формируются и очень определенные антиценности, что не менее важно. Если взять, например, отрицательное отношение частного человека, с одной стороны, к тому или иному политическому лидеру, а с другой — к тому или иному члену семьи, то второй фактор, безусловно, будет в большей степени определять эмоциональный дискомфорт. Область антиценностей малого социума весьма широка — от неприязни к какому-либо члену семьи до конфликтов с начальством. Но любое возникновение антиценности независимо от ее этиологии лишает человека душевного комфорта, а значит, культурологически несостоятельно. Если иметь в виду такой конечный культурологический результат, как человеческое счастье, то оно определяется, в конце концов, не служебными достижениями, не местом в структуре крупных общественных образований, но прежде всего порядком и миром в личной жизни, добрыми отношениями в малом социуме.

Рассмотрим теперь разные формы организации малого социума. Важнейшей из них, вероятно, является семья в том или ином ее виде. Мы будем говорить прежде всего о моногамной семье, характерной для развитых стран Европы и отчасти других регионов (Япония, Китай, некоторые страны Африки и т.п.). Кроме того, в данном случае нас не интересует становление и развитии семьи — это задача скорее истории и социологии, а не культурологии, а кроме того, об этом мы отчасти говорили выше. Рассматриваться, следовательно, будет семья в ее современном состоянии, то есть такая, какая сложилась в XIX—XX вв.

Семья как особая форма организации общества традиционно рассматривалась прежде всего в ее социально-экономическом аспектах; отчасти — с точки зрения организации быта. В том и в другом случае семья понималась как «ячейка общества» и находилась, следовательно, в ведении социологии. Под иным углом зрения в науке семья практически не рассматривалась, но культурологический смысл ее был очень хорошо представлен в искусстве и прежде всего в литературе (к конкретным примерам мы обратимся несколько позже). Культурологический смысл семьи чрезвычайно важен; он, может быть, даже более значим, чем социальный, экономический и даже нравственный, потому что первое, что дает человеку семья, это ценности, не существующие вне ее, а изучение присущей тому или иному явлению системы ценностей и есть, как мы помним, задача культурологии. К тому же следует учесть и динамику исторического развития семьи: на самых ранних этапах ее возникновения и развития важнейшим в ней был экономический смысл (семье гораздо легче выжить, чем одинокому человеку), далее, приоритет переходил к социальному и нравственному факторам, а в настоящее время важнейшим аспектом семейной жизни является аспект культурологический.

«Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему», — справедливо писал Л.Н. Толстой. (Между прочим, социологический подход к проблеме семьи почти полностью игнорировал это обстоятельство; занимались им, пожалуй, лишь психологи, да и то без большого успеха и никак не связывая «семейное счастье» с культурологическим аспектом — нарушением гармонии в сфере ценностей.) Мы будем говорить сейчас об идеальной семье не в том смысле, что таких семей вообще не существует в реальной жизни, а в том, что есть некоторая «идея семьи», то есть та система ценностей, которая в ней заключается и ради которой и образуются семьи. «Семейная» система ценностей уникальна и качественно отличается от ценностных систем иных социокультурных образований.

Семью как особый культурологический феномен есть смысл рассматривать тогда, когда она включает в себя минимум три личности. Взаимоотношения одного мужчины и одной женщины еще не образуют семью, в какую бы форму эти взаимоотношения не выливались. Появление третьего — чаще всего это, естественно, ребенок — качественно меняет ситуацию, поскольку порождает новые культурологические связи, проблемы, существенно меняет иерархию ценностей. С другой стороны, семья как таковая не может включать в себя и слишком большое количество членов — обычно она ограничивается родителями мужа и жены (причем не так важно, проживают ли они вместе или нет); в отдельных случаях — братьев или сестер. Такой, казалось бы, чисто количественный состав семьи — очень важный фактор, так как семья по необходимости представляет собой максимально компактную группу личностей. При этом необходимо, чтобы личности, входящие в семью, общались достаточно часто и регулярно, а главное — обладали хотя бы самой общей, но сходной системой ценностей. Нарушение любого из этих условий ставит личность вне данной семьи.

Итак, какие же уникальные культурологические ценности дает человеку семья? (Напомним, что мы пока ведем речь об оптимальной, нормальной семье, а о семейных противоречиях поговорим ниже.)

Первая и важнейшая ценность, которую дает человеку семья, — это Дом. Пишем это слово с большой буквы, потому что Дом — это не жилище, а важнейшая культурологическая реалия и вместе с тем многозначный культурологический символ. Таких символов немного в истории человеческой культуры, но все они чрезвычайно важны. Таков, например, символ дороги, означающий движение, развитие, поиск ценностей и т п. Символ площади означает открытость человека, его жизнь на людях, своего рода соборность (вспомним, например, что первое покаяние Раскольникова происходит именно на площади). Такие символы (литературовед и культуролог М. М. Бахтин называл их «хронотопами») имеют, как правило, очень древнее происхождение, восходящее, как минимум, к ранней античности. Такие же глубокие исторические корни имеет и символ Дома. Посмотрим, какие конкретно ценности он в себе содержит.

Прежде всего с понятием Дома с давних времен связано представление о надежности, защищенности человека от внешней среды, зачастую враждебной человеку. Дом в этом отношении — убежище, нечто, безусловно, свое в противовес чужому. Даже элементарная пещера с костром была для первобытного человека островком безопасности: здесь он мог хотя бы спокойно выспаться, не опасаясь, что его съест медведь, вымочит дождь, застанут врасплох люди из враждебного племени и т.п. Такое отношение к Дому повсеместно в человеческой культуре: недаром защите Дома всегда уделялось первостепенное внимание, особенно в смутные и тревожные времена: как пример можно привести феодальные замки в средневековой Европе, да и в России дома бояр, дворян и даже купцов были обеспечены защитой высокой прочности. Английская пословица «Мой дом — моя крепость» идеально отражает эту культурологическую тенденцию и первоначальный смысл Дома. Американский писатель У. Фолкнер назвал один из сборников своих рассказов «Дом и очаг», придавая этим понятиям эмоционально-оценочный, культурологический смысл. Пушкин писал, что «самостоянье человека» основывается на двух чув­ствах — «любовь к родному пепелищу, Любовь к отеческим гробам» (на всякий случай поясним, что слово «пепелище» имеет у Пушкина все тот же культурологический смысл — Дом и очаг). И не случайно Симонов одно из стихотворений военной поры начал фразой «Если дорог тебе твой дом...» Вспомним, наконец, образ Дома в романе Булгакова «Белая гвардия» — это действительно прибежище, место, где можно скрыться от страшной действительности гражданской войны, островок спасения, который, правда, уже не очень надежен, но все-таки пока держится и дает приют.

Но Дом не просто защищает человека от враждебности внешней среды, не только ставит барьер отрицательным эмоциям, но и возбуждает в человеке эмоции положительные. Человека тянет в Дом, в нем он счастлив и тогда, когда внешний мир ему не враждебен. Дом дарит уют, тепло. (Между прочим, не только эмоциональное, но и чисто физическое — во всяком случае, и на севере, и в средней полосе тепло не менее необходимо, чем вода или еда. Понятно поэтому, какое важное значение, например, в русском быту, в русском доме занимала, а во многих случаях и сейчас занимает, печь. Дурно сложенная, плохо греющая да вдобавок еще и дымящая печь может превратить жизнь в каторгу, а печь хорошая резко повышает степень не только физического, но и эмоционального комфорта личности. Прекрасно написал об этом, например, А.Т. Твардовский в рассказе «Печники».) Очень интересный и, по-видимому, оригинальный обряд, подчеркивающий значимость печи в русском крестьянском быту, описан В.М. Шукшиным в рассказе «В профиль и анфас»: «Всякий раз, когда Иван куда-нибудь уезжал далеко, мать заставляла его трижды поцеловать печь и сказать: «Матушка печь, как ты меня поила и кормила, так благослови в дорогу дальнюю».

Но возвратимся, однако, к собственно духовным, культурологическим ценностям, заключенным в Доме. Не случайно наиболее естественным и распространенным эпитетом к слову «Дом» возникает слово «родной». Дом привлекает человека прежде всего потому, что в нем все привычное, родное, знакомое с детства, и это — важная составляющая уюта и эмоционального комфорта, так как обеспечивает человеку важнейшее культурное свойство — стабильность.

Вспомним еще раз описание Дома в «Белой гвардии» — там привычные вещи успокаивают и поддерживают человека: «Много лет <...> в доме № 13 по Алексеевскому спуску, изразцовая печка в столовой грела и растила Еленку маленькую, Алексея старшего и совсем крошечного Николку. Как часто читался у пышущей жаром изразцовой площади «Саардамский Плотник», часы играли гавот, и всегда в конце декабря пахло хвоей, и разноцветный пара­фин горел на зеленых ветвях. В ответ бронзовым, с гавотом, что стоят в спальне матери, а ныне Еленки, били в столовой черные стенные башенным боем. Покупал их отец давно <...> Время мель­кнуло, как искра, умер отец-профессор, все выросли, а часы ос­тались прежними и били башенным боем. К ним все так привыкли, что, если бы они пропали как-нибудь чудом со стены, грустно было бы, словно умер родной голос и ничем пустого места не заткнешь. Но часы, по счастью, совершенно бессмертны, бессмер­тен и Саардамский Плотник, и голландский изразец, как мудрая скала, в самое тяжкое время живительный и жаркий».

Но, разумеется, не только привычные и родные вещи делают Дом источником эмоционального комфорта. Гораздо важнее, что Дома, в семье человека окружают родные люди, которые любят его не за какие-то присущие ему качества, но просто потому, что он «свой», потому что он принадлежит к той малой, но очень компактной группе людей, которые называются родными. Человек возвращается в Дом с радостным ожиданием, потому что там он будет среди родных, потому что он любит их, а они его, потому что в Доме царит совершенно особая атмосфера благожела­тельности всех ко всем, радость ничем не заменимого взаимопо­нимания. Хорошим примером сказанному может служить описание возвращения Николая Ростова в родной дом в романе Толстого «Война и мир». Он подъезжает к дому с нетерпением, входит в него с тревогой, все ли благополучно, но все в порядке, и вот «не успел он добежать до гостиной, как что-то стремительно, как буря, вылетело из боковой двери и обняло и стало целовать его. Еще другое, третье такое же существо выскочило из другой, тре­тьей двери; еще объятия, еще поцелуи, еще крики, слезы радости. Он не мог разобрать, где и кто папа, кто Наташа, кто Петя. Все кричали, говорили и целовали его в одно и то же время <...> Соня, Наташа, Петя, Анна Михайловна, Вера, старый граф обнимали его; и люди и горничные, наполнив комнаты, пригова­ривали и ахали. <...> Наташа, после того, как она, пригнув его к себе, расцеловала все его лицо, отскочила от него и, держась за полу его венгерки, прыгала, как коза, все на одном месте и прон­зительно визжала. Со всех сторон были блестящие слезами радос­ти любящие глаза, со всех сторон были губы, искавшие поцелуя».

В поэме «Мертвые души» Гоголь сопоставляет два символа, о которых мы говорили: образ дороги предстает у него как беспри­ютность, неустроенность, скука и т.п.; образ Дома ей контрастно противопоставлен, он есть воплощение счастья, добра и любви: «Счастлив путник, который после длинной, скучной дороги с ее холодами, слякотью, грязью, невыспавшимися станционными смотрителями, бряканиями колокольчиков, починками, перебран­ками, ямщиками, кузнецами и всякого рода дорожными подле­цами, видит наконец знакомую крышу с несущимися навстречу огоньками, и предстанут пред ним знакомые комнаты, радост­ный крик выбежавших навстречу людей, шум и беготня детей и успокоительные тихие речи, прерываемые пылающими лобзани­ями, властными истребить все печальное из памяти. Счастлив се­мьянин, у кого есть такой угол, но горе холостяку!».

Во все времена и, кажется, во всем цивилизованном мире бездомные, бродяги, бомжи считались самыми несчастными людьми, особенно на Руси. (Но тут надо четко отделять бездомного бродягу от странника, который бросил Дом и отправился в бесконечную дорогу в поисках правды, во имя Христа или ради иных возвышенных целей.) Особенно остро переживается человеком ситуация, когда он сам разрушил свой Дом или поставил себя вне его случайно или намеренно. Дом есть, но вход в него для человека закрыт — это одна из наиболее страшных трагедий. Ему некуда пойти, для него нет теплого угла и сочувствия родных. Таков, например, Мармеладов в «Преступлении и наказании» Достоевского, который своим пьянством довел семью до нищеты и теперь чувствует моральную невозможность вновь обрести Дом. «А коли не к кому, коли идти больше некуда! — восклицает он в разговоре с Раскольниковым. — Ведь надобно же, чтобы всякому человеку хоть куда-нибудь можно было пойти. Ибо бывает такое время, когда непременно надо хоть куда-нибудь, да пойти! <...> Понимаете ли, понимаете ли вы, милостивый государь, что значит, когда уже некуда больше идти?»

Жизнь человека, особенно в XIX—XX вв., довольно четко делится на общественную, проходящую на глазах у других, и частную, интимную, в которой никому чужому нет места. Семья в наиболее полной мере является носительницей интимной жизни как особой ценности, а гарантией сохранения ее является опять-таки Дом. Не случайно русская пословица рекомендует не выносить сора из избы, а французская — не копаться в чужом грязном белье. В наше время проблема интимного как ценности становится очень острой, потому что жизнь большинства населения почти в любой стране делается все более «открытой», все более общественной. Даже сам характер работы способствует этому: трудовая жизнь человека, за редким исключением, проходит «на людях», в том или ином коллективе. То же самое происходит и с досугом: заполненность пространства настолько велика, что человек с трудом находит уединение даже на природе (например, никакой пляж этого уединения, естественно, не дает; рыболовы и грибники вынуждены мириться с тем, что в их любимых и заветных местах «пасется» уже кто-то посторонний и т.п.). Естественно, интимная жизнь начисто исключена в таких местах, как магазины, обще­ственный транспорт, в зрелищных учреждениях (театр, кино, ста­дион), на собраниях, митингах и т.п. А между тем интимная, никем не контролируемая жизнь — это ценность, значение которой возрастает с развитием цивилизации. Я не говорю уже о сексуаль­ной области человеческих взаимоотношений — это, очевидно, наиболее древняя форма интима, осознанная как ценность. Но и в других случаях человеку надо, чтобы за ним никто не наблюдал — только тогда появляется полноценная релаксация, которая создает душевный комфорт и, следовательно, является культурологической ценностью, особенно ясно осознаваемой, когда этой ценности человека лишают. Надеть любимый халат, поваляться с книжкой на диване, послушать музыку, вообще ничего не делать, а просто сидеть и наслаждаться одиночеством, съесть что-нибудь вкусное, домашнее — при всей, казалось бы, мелкости и незначительности названные и им подобные явления суть ценности, повышающие культурологическую стабильность, поэтому без этих маленьких прихотей, которые могут быть реализованы только в Доме, человек не будет счастлив. Практически каждому человеку случалось попадать в больницу (я, естественно, не говорю здесь о таких явлениях, как тюрьма, потому что большинство людей в нее, слава Богу, не попадает), — так вот, в больницу каждый едет очень неохотно, а попав туда, стремится поскорее вернуться домой, потому что в больничных условиях (исключение — разве что одиночные палаты для очень богатых людей) нельзя организовать хотя бы ту минимальную интимную жизнь, без которой человек чувствует себя неуютно, эмоционально дискомфортно. Есть, конечно, и более серьезные моменты в организации интимной жизни человека, которые дает только Дом — возможность открытого, никем не контролируемого разговора с ближними, душевные контакты с ними, участие в выработке системы ценностей и культурологического статуса родных и близких.

Ненаблюдаемость со стороны интимной жизни человека — в чем бы она ни заключалась — одна из наиболее важных культурных ценностей человека, особенно современного. «И по себе он судил о других, не верил тому, что видел, и всегда предполагал, что у каждого человека под покровом тайны, как под покровом ночи, проходит его настоящая, самая интересная жизнь. Каждое личное существование держится на тайне, и, может быть, отчасти поэтому культурный человек так нервно хлопочет о том, чтобы уважалась личная тайна», — так размышлял один из самых умных героев Чехова — Гуров из «Дамы с собачкой».

Но до сих пор личная тайна в обществе не является абсолютно обеспеченной. Выше мы уже говорили о тенденции правящих структур ставить интимную жизнь человека под свой контроль. Если эта тенденция будет беспрепятственно развиваться, то интимная жизнь как ценность попросту исчезнет, что, очевидно, самым отрицательным образом скажется на культуре личности. Впечатляющий образ тотального контроля за интимной жизнью человека дал Е. Замятин в своем романе- антиутопии «Мы»: стены квартир абсолютно прозрачные, и лишь в определенные дни и часы человеку выдаются шторы, чтобы скрыть от посторонних глаз хотя бы сексуальный акт.

Еще одна важная ценность непосредственно связана с категорией семьи — это взаимопомощь и взаимовыручка. При всякого рода сложностях в жизни и при нормальной семье человек отправляется к родным за советом, помощью, сочувствием. Вспомним, например, Николая Ростова из толстовского романа «Война и мир»: проиграв весьма значительную сумму «под честное слово», он обращается к отцу, потому что никто другой его не выручит, а старый граф пойдет на все не только для того, чтобы спасти честь фамилии, но и просто потому, что здесь срабатывает определенный культурологический инстинкт: отцы всегда отвечают за детей и—в норме — никогда не оставят их без помощи и поддержки. Но это лишь часть тех ценностей, свойственных нормальной семье, которые мы определили как взаимопомощь и взаимовыручку. В приведенном выше примере на первый план выступает материальная поддержка, но не менее важна для человека и поддержка эмоциональная, которая осуществляется лишь тогда, когда в семье царит взаимопонимание и любовь (что, кстати, не исключает «микроконфликтов» о которых мы поговорим несколько позже). В кризисной ситуации даже надежные и преданные друзья не всегда могут заменить родных — именно в силу того, что взаимопомощь между членами одной семьи является как бы культурологическим рефлексом и беда родственника осознается, как правило, полнее и эмоциональнее, чем беда друга. Думается, что практически каждому человеку приходилось оказываться в аналогичной ситуации, так что необходимость в развернутых примерах здесь отпадает, к тому же целительная сила родственных привязанностей не раз была описана в литературе. Особый культурологический смысл несет в себе взаимная любовь детей и родителей, но здесь возникает уже достаточно много проблем, которые могут либо разрешиться, либо сгладиться путем взаимных компромиссов, либо, наоборот, дойти до взаимного отторжения.

Очень важной ценностью, к которой человек приобщается в семье, является культурная традиция, которая, как было сказано выше, существенно повышает культурную стабильность и тем самым уровень эмоционального комфорта. Традиция в семье имеет особый статус: она соединяет личное с общественным. С одной стороны, важными (особенно для младших членов семьи) становится чисто семейные ритуалы и обычаи: например, скажем, то, как из года в год отмечаются дни рождения членов семьи — для одного из них обязателен яблочный пирог, для другого — пикник на даче, для третьего — костер и печеная картошка и т.п. Таких праздников в семье ждут, к ним специально готовятся, и сама их повторяемость как бы служит залогом неизменного бытия, стабильности жизни. (Мы специально ограничились здесь на обрядах и ритуалах праздников, потому что в них указанная тенденция проявляется наиболее отчетливо.)

Наряду с традициями, принадлежащими лишь узкому кругу семьи, существует и причастность ее членов к общественным, более широким ритуалам, и здесь уже вполне выявляется ценностная система, присущая тому или иному «малому социуму». Например, в одной семье праздник Пасхи воспринимается как высоко-торжественное событие, требующее очень строгого следования ритуалу и традиции, а, скажем, дата 7 ноября вообще игнорируется. Для другой семьи выходные дни начала мая — лишь удобный повод выпить и закусить, съездить на дачу или сделать что-нибудь нужное по дому, а для иных это серьезная традиция, которую надо определенным образом оформить: посмотреть парад на Красной площади, принять участие в демонстрации и т.п.? Из приведенных примеров ясно, что поведение членов семьи в данных случаях диктуется теми ценностями, которые в ней гос­подствуют. Не менее ясно и то, что следование этим традициям создает определенную идейно-эмоциональную «наследственность» у подрастающего поколения, да и для более старших является фактором стабильности, что, как известно, повышает эмоцио­нальный комфорт.

?Вообще, по-видимому, в современной России осталось лишь два поистине общенародных праздника — День Победы и Новый год.

У семьи есть еще одна весьма существенная функция: обыкновенно именно в семье человек обретает национальное самосознание. С самого раннего возраста из многих повторяющихся мелочей быта, из разговоров старших, из тех или иных обрядов, из чтения книг и т.п. у ребенка постепенно развивается чувство национальной принадлежности, и обыкновенно уже в период отрочества он вполне осознанно ощущает себя русским, грузи­ном, китайцем и т.д. Для этого, собственно, не надо прилагать никаких целенаправленных усилий: сама атмосфера в семье оп­ределяет и поддерживает чувство национального самосознания. В «Евгении Онегине» Пушкина Татьяна рано полюбила иностранные романы, но все-таки была «русскою душою», хотя и «сама не зная почему». А как же ей не быть русской душою, если воспитывалась она в патриархальной русской семье, гадала вместе со всеми (в том числе и крепостными девушками, которые ей социально не ровня, но тоже русские), незаметно для себя включала в сферу ценностей мораль и нравственные установки, традиционно характерные для русской национальной психологии, наконец, делилась своими задушевными мыслями с няней — простой русской женщиной. К этому надо прибавить еще и то, что Татьяна была исключительно отзывчива к красоте именно русского пейзажа («Она любила на балконе/ Предупреждать зари восход...»), а это — очень мощное средство обретения национального самосознания (кстати, механизм этого культурного процесса пока еще недостаточно выяснен). Вообще, воспитание национального самосознания может иметь разные и часто неосознанные формы: так, донской казак невольно учит сына любить степь и ее простор; в средней полосе России ребенок невольно приучается к лесу; в других регионах — к морю, горам т.п. Именно так — на практике, а не в теории (она может сложиться потом, когда возникнет необходимость в четком национальном самосознании, например, во время Великой Отечественной войны) формируется чувство «малой родины», как называл это явление А.Т. Твардовский. Там, где русский просто любуется красивой лесной опушкой, американец начнет думать, как превратить ее в теннисный корт; там, где француз с удовольствием купается в реке, испытывая при этом совершенно бескорыстные положительные эмоции, англичанин подумает о рыбалке и т.п. Чувство «малой родины», заключающееся в привычном с детства пейзаже, не раз находило выражение в лирике русских поэтов: в авторских отступлениях в романе «Евгений Онегин» Пушкина, в стихотворении «Родина» Лермонтова, в пейзажных стихах-зарисовках Некрасова, в творчестве Твардовского и т.п. Но может быть, это чувство с наибольшей полнотой и образной силой выразил К. Симонов в стихотворении «Родина», написанным в самом начале Великой Отечественной войны:

Ты вспоминаешь не страну большую,

Какую ты изъездил и узнал,

Ты вспоминаешь родину — такую,

Какой ее ты в детстве увидал.

Клочок земли, припавший к трем березам,

Далекую дорогу за леском < ...>

Вот где нам посчастливилось родиться,

Где на всю жизнь, до смерти мы нашли

Ту горсть земли, которая годится,

Чтоб видеть в ней приметы всей земли.

Да, можно выжить в зной, в жару, в морозы,

Да, можно голодать и холодать,

Идти на смерть... Но эти три березы

При жизни никому нельзя отдать.

Из сказанного выше ясно, что семья обладает еще одной, очень существенной функцией — на ней во многом лежит забота о вос­питании детей. Однако эта тема слишком обширна и требует особого разговора, который мы поведем в дальнейшем.

Пока же можно подвести некоторый промежуточный итог: семья сама по себе, взятая как воплощение взаимной любви друг к другу, является серьезной культурологической ценностью, без которой культура личности становится менее стабильной и ее эмоциональный комфорт понижается.

До сих пор речь, как мы говорили выше, шла о семье, которую условно можно назвать «нормальной», а в определенном смысле даже идеальной, но это не значит, что в ней всегда и неизменно парят мир, любовь и взаимопонимание. Семья, как и всякое культурное образование, дело человеческое, а люди от природы не совершенны и не идеальны. Поэтому на практике в нормальной семье возможны и споры, и ссоры, и обиды, и другие негативные явления. Но не этими факторами самими по себе определяются стабильность семьи и мера достаточного внутреннего комфорта, которая делает семейную жизнь благополучной, а часто и счастливой. Здесь следует учитывать еще несколько факторов. Во-первых, семейные неурядицы не должны возникать постоянно и регулярно — если этот принцип нарушается, то есть веские причины ду­мать, что в данной семье что-то неблагополучно. Во-вторых, семейные споры должны также решаться либо всеобщим обсуждени­ем, либо известными компромиссами. (Надо заметить, что если компромиссы нежелательны или попросту невозможны в некото­рых других областях культурной жизни, например в области морали, юриспруденции и т.п., то в семейной жизни они подчас просто необходимы и выполняют роль культурного регулятора внутри семейных отношений.) И в-третьих, после семейных конфликтов не должно оставаться негативного психологического «осадка», который, выражаясь во внешней форме, портил бы нервы и создавал напряженность в семейном мире. Главное же, семья остается стабильной и благополучной, пока она достаточно эффективно выполняет свои функции, которые мы рассмотрели выше. Только когда эти функции атрофируются, можно говорить о «ненормальной», неблагополучной, несостоявшейся семье, в которой центробежные силы преобладают над центростремительными. Прогноз здесь весьма пессимистический: подобная семья рано или поздно (лучше рано: меньше изнашивается нервная система) распадется.

Учитывая сказанное выше, рассмотрим проблему действительно неблагополучных семей. Л.Н. Толстой был, безусловно, прав, когда говорил, что «всякая несчастливая семья несчастлива по-своему». Причины, обусловливающие неблагополучие в семье и даже ее распад, чрезвычайно многообразны. Ими могут стать чисто физиологические факторы (сексуальная несовместимость), причины психологические (то, что в заявлениях о разводе называется «несходство характеров»), социальные (пьянство одного из супругов, недостаток средств на жизнь) и т.п. Проанализировать все конкретные случаи неблагополучия и распада семьи в данной книге не представляется возможным. Нас интересует в этом процессе собственно культурологический аспект, который во многом интегрирует конкретные причины распада семей. С точки зрения культурологии можно выделить чрезвычайно важную причину распада семьи: несовместимость идейно-эмоциональных ориентаций и конкретных ценностей членов семьи. В наибольшей степе­ни это относится к родителям, но может проявляться также в форме неразрешимых противоречий между другими членами семьи. Скажем, и из художественной литературы, и из повседнев­ной бытовой практики всем хорошо известны случаи, когда муж видит реализацию своей личности в работе и соответственно уделяет меньше внимания семье. Такая ситуация далеко не всегда устраивает жену (а иногда и других домашних — тещу, сестру, ребенка и др.). Бывают и противоположные ситуации, когда образ жизни современной «деловой женщины», которая вполне само­стоятельна как духовно, так и материально, вызывает недовольство со стороны мужа. Далее, и та и другая ситуация могут вызы­вать сначала смутное, эмоциональное недовольство ребенка, которое потом станет причиной того, что он начисто отвергнет родительскую систему ценностей и предпочтет ей компанию свер­стников, связанных общими интересами. (Хорошо, если этими интересами окажутся современная музыка или фанатизм футболь­ных болельщиков, но не всегда отчуждение от семьи оказывается более или менее благополучным: достаточно взрослый ребенок может оказаться в компании наркоманов или в группе крими­нальных элементов.) Властные и придерживающиеся только сво­ей системы ценностей теща, тесть, свекровь и др. — тоже не пода­рок, особенно если молодым не удается начать жизнь собственным домом, пример чему мы видим, в частности, в пьесах Островско­го, и особенно в «Грозе» — там именно свекровь не только активно способствовала распаду семьи, но и довела Катерину до самоубийства. И здесь, впрочем, возможна обратная ситуация, когда молодые захватывают семейную власть и начисто игнорируют си­стему ценностей старшего поколения — как на литературный пример укажем на повести Чехова «Мужики» и «В овраге». Представь­те себе, например, ситуацию, когда верующая и благочестивая мать живет в одном доме с атеистом-сыном и неверующей невест­кой, или какую-нибудь аналогичную, и сразу станет понятно, что стабильность и семейное счастье здесь очень и очень сомни­тельны.

Различие в эмоционально-ценностых ориентациях (см. гл. II) также может быть причиной семейного дискомфорта. Представим себе, например, такую ситуацию: идейно-эмоциональной ориен­тацией мужа является типичное сочетание героики и инвективы, в силу чего он стремится переделать мир или хотя бы жизнь в стране к лучшему. В сегодняшней нашей жизни он, естественно, будет проявлять повышенный интерес к политике, смотреть соответствующие телепрограммы, читать газеты и стремиться по­говорить на эти темы со всеми, включая в первую очередь членов своей семьи. Предположим далее, что его жена — явный носитель эпико-драматической идейно-эмоциональной ориентации и ее, естественно, волнуют не глобальные проблемы политики, а дос­таток в доме, успехи детей в учебе, хозяйство и т.п. Ясно, что в подобном случае мужу с женой не о чем серьезно разговаривать — они друг друга не поймут, не захотят понять, потому что их эмоционально-ценностные ориентации взаимно изолированы, что можно усмотреть даже в таком мелком случае, как выбор телеви­зионных программ: если жена предпочитает смотреть на одной программе «Я сама» или «мыльную оперу», а мужу по другой про­грамме надо посмотреть какую-нибудь передачу социально-ана­литического характера, то здесь, собственно, выход только один: завести второй телевизор, а от этого уже не так далеко и до разво­да, ибо эмоционально-ценностные ориентации уже очень сильно разошлись и общего остается все меньше и меньше.

Еще один пример, когда различие в эмоционально-ценност­ных ориентациях способно сделать семью неблагополучной или вовсе развалить ее. Например, у интеллигентных родителей, кото­рым присущ любой возвышенный и правильно компенсирован­ный пафос (эпико-драматический, инвективно-героический, романтико-сатирический и т.п.), вполне может оказаться ребенок, который в пору культурологического созревания (14—16 лет) бу­дет, допустим, циником с компенсированной или недостаточно компенсированной сентиментальностью. Если подойти к этой ситуации недостаточно осторожно, то семья как таковая вполне может разрушиться, потому что в сфере идейно-эмоциональных ориентаций родители и дети просто не найдут точек соприкосновения, а это поведет за собой соответствующие культурологические последствия: непонимание и дисгармонию.

Надо заметить, однако, что все рассмотренные выше факторы, порождающие неполноценную, неблагополучную семью, могут быть либо усилены, либо сглажены. Таким регулятором семейных отношений является категория толерантности (см. гл. IV). Легко понять, что толерантность, то есть уважение к чужим мнениям, даже если их носитель — собственный ребенок — это именно качество, которое позволяет сохранить семью и сделать ее со всех точек зрения благополучной. Ведь если ребенок за решением своих проблем идет к отцу или матери, не опасаясь встретить лишь суровую отповедь и непонимание, — это оптимальный выход из любого критического положения. То же наблюдается и в отношениях мужа и жены, да и других членов благополучной семьи. И наоборот, интолерантность, нетерпимость, заведомо негативное или подозрительное отношение к тому, о чем один член семьи хотел бы поделиться с другим, — фактор настолько неблагоприятный, что может разрушить даже внешне благополучную семью.

Итак, мы можем сделать общий вывод: культурологической причиной несложившихся, неблагополучных семей является существенное различие в системе ценностей всех или хотя бы некоторых ее членов.

Семья — важнейшая форма организации малого социума, по­тому мы и уделили ей и связанным с ней проблемам столько внимания. Однако существуют также иные формы малого социу­ма, о которых нельзя хотя бы не упомянуть, потому что они несут в себе определенные ценности, влияют на уровень эмоциональ­ного комфорта и, следовательно, являются культурологическими образованиями.

Наряду с любовью важное место в человеческих отношениях занимает дружба, то есть взаимная симпатия двух или более лич­ностей, не содержащая в себе сексуального момента. Чаще всего феномен дружбы возникает между личностями одного пола, но вполне возможна дружба женщины с мужчиной, не переходящая в любовь (вспомним, например, отношения Веры Павловны и Рахметова в романе Чернышевского «Что делать?», Пети Трофи­мова и Ани в «Вишневом саде» Чехова или стихотворение М. Цветаевой «Мне нравится, что вы больны не мной...»). Почему люди сходятся и становятся друзьями — вопрос не менее сложный, чем проблема возникновения любви, но в дружбе уже можно заметить некоторый общий закон: дружба соединяет людей с более или менее схожей системой ценностей: «Дружили двадцать лет они,/ До первых до седин,/ И песни нравились одни,/ И разговор один» (А.Т. Твардовский). Однако и тут не все так однозначно: напри­мер, Пушкин, рассказывая о дружбе Онегина и Ленского, делает следующий скептический вывод: «Так люди — первый каюсь я — / От делать нечего друзья», и это притом, что в жизни самого поэта было немало верных и настоящих друзей, которые не только разделяли с ним досуг, но и обладали сходной системой ценно­стей, — Пущин, Дельвиг, Кюхельбекер и др.

Вообще говоря, дружба в человеческом существовании не столь обязательна, как любовь, потому что не опирается на мощные физиологические и психологические законы. Поэтому многие люди предпочитают не заводить с другими людьми дружбы, а разве что только приятельские отношения. Это особенно свойственно эго­центристам и интровертным личностям, как, например, лермон­товскому Печорину, который по этому поводу высказывается так: «Мы друг друга скоро поняли и сделались приятелями, потому что я к дружбе не способен: из двух друзей всегда один раб друго­го, хотя часто ни один из них в этом себе не признается; рабом я быть не могу, а повелевать в этом случае — труд утомительный, потому что надо вместе с этим и обманывать».

Все же, несмотря на скептическое или отрицательное отноше­ние отдельных личностей к дружбе, она занимает довольно важ­ное место в человеческих отношениях, выступая, в частности, на первый план, когда у личности по каким-либо причинам не скла­дывается семейная жизнь. Если в ней он испытывает эмоциональ­ный дискомфорт, то именно дружеские отношения становятся той «отдушиной», благодаря которой человек может реализовать себя как личность, найти понимание, высказать все, что в кругу семьи высказать некому, да и просто эмоционально отдохнуть. Еще более важную роль играет дружба в случае отсутствия се­мьи — нередко одинокий человек находит некоторое подобие се­мейных ценностей (доброты, уюта, понимания) в чужой семье, с членами которой он дружен (и конечно, не посягает на то, чтобы ее развалить, завязав любовные отношения с одним из суп­ругов). Таково, например, положение Мышлаевского в семье Тур­биных в «Белой гвардии» М. Булгакова, Лидии Ивановны в семье Карениных в «Анне Карениной» Толстого и т.п.

Можно сказать, что дружба является обычно очень важным дополнением к любовным и семейным отношениям: так, женщи­нам надо поговорить о своем, о женском, чем не поделишься с мужем или сестрой, или дочерью. У мужчин эта потребность ме­нее выражена, однако она, как правило, все же имеет место. Если данные потребности остаются нереализованными, то возникает большая или меньшая опасность духовного дискомфорта. Конечно, наличие подобного дискомфорта само по себе вряд ли способно сделать человека несчастным, если у него сохраняются более важные ценности, однако бывают ситуации, когда он способен существенно повлиять на настроение, усугубить отрицательные культурологические явления и т.п. Хороший пример такого одиночества представляет собой известный эпизод из «Дамы с собачкой» Чехова. Когда герой рассказа Гуров понял, что всерьез полюбил Анну Сергеевну, у него появилось желание поделиться своим чувством, высказать его кому-нибудь, кто бы его понял: «И уже томило сильное желание поделиться с кем-нибудь своими воспоминаниями. Но дома нельзя было говорить о своей любви, а вне дома — не с кем. <...> Однажды ночью, выходя из Докторского клуба со своим партнером, чиновником, он не удержался и сказал:

— Если б вы знали, с какой очаровательной женщиной я познакомился в Ялте!

Чиновник сел в сани и поехал, но вдруг обернулся и окликнул:

— Дмитрий Дмитрич!

— Что?

— А давеча вы были правы: осетрина-то с душком!

Эти слова, такие обычные, почему-то вдруг возмутили Гурова, показались ему унизительными, нечистыми. Какие дикие нравы, какие лица! <…> Какая-то куцая, бескрылая жизнь, какая-то чепуха, и уйти и бежать нельзя, точно сидишь в сумасшедшем доме или в арестантских ротах!»

Итак, дружба, несмотря на скептическое отношение к ней от­ельных личностей, все же остается существенной культурной ценностью. Об этом говорят и народные пословицы: «Сам погибай, а друга выручай», «Друга нет — ищи, нашел — береги», Друзья познаются в беде» и многие другие. Наверное, все помнят знаменитую речь Тараса Бульбы о товариществе. «...Не случалось видеть мне/ Дружбы той святей и чище,/ Чем бывает на войне», — говорит Твардовский в «Василии Теркине», а в «Теркине на том свете» замечает: «Но и там, и на том свете/ Тоже худо без друзей». Очень большое значение имела тема дружбы в песнях Высоцкого («Если друг оказался вдруг...», «Когда он не вернулся из боя...» и др.).

На основе чувства дружбы и взаимной симпатии основана и такая форма организации малого социума, как компания. До сих пор в гуманитарных науках, даже в социологии и социальной психологии это явление практически не исследовалось, и само слово «компания» не имело терминологического значения, а в быту связывалось скорее с отрицательными, чем с положительными эмоциями («попал в дурную компанию»). Иногда как синоним к этому слову использовался термин «коллектив», что в корне неверно и, как мы увидим в дальнейшем, только запутывает проблему.

А между тем эта проблема — собственно культурологическая, так как разбирает систему ценностей особого рода, отличную от ценностных систем других социокультурных образований, отдельных личностей, типов эмоционально-ценностной ориентации и т.п.

Компания также имеет прямое отношение к степени душевного комфорта личности, что также является центральной проблемой культурологии.

Итак, что же представляет собой компания как культурологическое явление и каковы ее свойства? Компания — это определенная, немногочисленная группа людей, объединенная общими интересами и до известной меры взаимными симпатиями. Как видно из определения, члены компании должны быть хорошо знакомы друг с другом (поэтому в компанию не может входить большое количество людей, говоря примерно — не больше 10—15 человек), относиться друг к другу по крайней мере ровно (неприязнь между хотя бы двумя членами компании либо закончится удалением того или иного человека из данной среды, либо просто развалит эту социокультурную группу). Важнейшим же признаком компании являются общность интересов хотя бы в какой-то области, сходные представления о том, как лучше проводить свободное время.

Заметим в этой связи следующие два момента. Во-первых, компания является формой организации досуга и в качестве таковой призвана давать человеку как можно более полноценный отдых, обеспечивать релаксацию. Во-вторых, компания является независимой как изнутри (любой ее член имеет полное моральное право ее оставить), так и с внешней стороны; компания — организация полностью неформальная и не подлежит никакому контролю (естественно, до тех пор, пока не нарушает юридических законов). Вообще компания абсолютно не подавляет личность, поэтому (в отличие от партии, кружка и т.п.) ее члены совершенно необязательно должны во всем сходиться во мнениях и иметь один и тот же идеал, — достаточно лишь одной точки соприкосновения. Например, в компании преферансистов один может быть сторонником коммунистов, а другой — демократов, один любит застолье в кругу родственников, а другой предпочитает провести вечер в ресторане и т.п. — все это никоим образом не влияет на стабильность компании. (Из сказанного ясно, между прочим, что человек может входить не в одну, а в несколько компаний в зависимости от разнообразия своих интересов).

Очень важным для компании является регулярность встреч. Поэтому в интервалах между ними человек может предвкушать хороший день или вечер, заранее радоваться ему. В предыдущих главах мы не раз видели, как регулярность повышает стабильность культуры и тем самым увеличивает душевный комфорт. Это заключение полностью относится и к компании. Кроме того, если человек имеет впереди некоторую светлую перспективу, ему легче жить, есть на что надеяться. Но в то же время компания, как правило, собирается не каждый день (возьмем за средний интервал неделю), а следовательно, ее члены не успевают друг другу надоесть, но успевают слегка соскучиться друг без друга. В этом состоит принципиальное отличие компании от семьи или коллектива.

Свободное, неформальное общение, вольный разговор, в котором почти всегда находится место шутке, анекдоту, смеху т.п. — еще одна культурологическая ценность, заключающаяся в компании. Взаимное понимание и дружелюбие дают человеку возможность поговорить о себе и своих проблемах, не опасаясь непонимания или равнодушия — как правило, он находит сочув­ствие, да и просто сама возможность выговориться, «облегчить душу», найти эмоциональную поддержку — очень важная цен­ность, потому что дает возможность снять стресс, преодолеть не­гативное психологическое состояние. В компании, разбирая твою конфликтную ситуацию, все уже заранее за тебя, готовы высмеять твоего обидчика и т.п., что не всегда обеспечено человеку в других формах организации малого социума. Дело здесь в том, что внутри компании почти нет поводов для серьезных противоречий и конфликтов, в отличие от семьи, коллектива, любовных или даже дружеских отношений здесь нет служебного или семейного разделения труда, нет ревности, нет взаимных нравственных обязательств, потому что компания собирается, в конце концов, для того, чтобы приятно провести время, а любой ее член, как мы говорили выше, внутренне свободен и независим.

Частным случаем рассмотренной ситуации является такая пе­ремена ценностей, когда человек «убегает» в компанию от семьи. Даже в хорошей, крепкой семье не обойтись без конфликтов, без взаимных претензий, разногласий и т.п. Что уж тогда говорить о семье, для которой характерны ежедневные конфликты, словесные (а бывает, и не только словесные) перепалки, взаимные упреки? Ясно, что в такой ситуации человек будет искать душевного комфорта, который ему не дает семья, в компании, где его пони­мают и ничего от него не требуют.

Вообще-то даже для самой идеальной семьи общение в компании (имеются в виду компании, разные для мужа, жены и других членов семьи) — фактор положительный, если при этом не задается подозрительных вопросов типа «Где ты была?» и не звучат фразы вроде «Терпеть не могу твоего Ваську!». Компания расширяет спектр положительных эмоций, является эффективной формой релаксации, не дает тем же супругам надоесть друг другу, и поэтому должна восприниматься спокойно или даже положительно в системе семьи.

Одним из важных факторов, поддерживающих компанию, являются традиции и привычки. Они складываются постепенно, но в результате зачастую занимают очень важное, незаменимое место в культурной жизни человека, и если эта традиционность и привычка по каким-либо причинам нарушается, человек начинает чувствовать себя очень дискомфортно. В качестве примера приведем рассказ Л. Андреева «Большой шлем». В нем компания из четырех человек регулярно и на протяжении весьма долгого вре­мени собиралась играть в винт. Когда один из этой компании умер, то все, конечно, погоревали, даже поплакали, но эмоциональ­ный итог рассказу подводит фраза одного из партнеров: «Где же мы теперь найдем четвертого?» Привычка здесь оказывается сильнее горя, сильнее дружбы, сильнее скорби и т.п., и за это вряд ли можно осуждать героев рассказа: ведь всю свою жизнь, все самое лучшее в ней они сконцентрировали в компании, а теперь их жизнь оказалась пуста, а эмоциональный комфорт, по-видимому, на­долго нарушен.

Подведем общий итог всему, что мы говорили о компании. Разумеется, компании бывают разные, в том числе и нежелатель­ные ни для общества, ни для личности. Это, например, компании, собирающиеся ради пьянки (не застолья — в нем нет ничего плохого, а именно для пьянки), компании наркоманов, криминальных элементов и др. Но, исключая эти случаи, компания несет положительный культурологический смысл, повышая стабильность как личности, так и общества и увеличивая эмоциональный комфорт.

Нам осталось рассмотреть еще такую форму организации малого социума, как коллектив. Жизнь человека состоит из трех основных компонентов: интимной жизни, отдыха и труда. И если семья — это вместилище интимной жизни человека, компания представляет собой форму организации досуга и свободного времени, то коллектив — это форма организации людей в трудовом процессе: не случайно постоянным эпитетом к слову «коллектив» является определение «трудовой». Проблемы трудового коллектива как формы организации общественного бытия людей весьма основательно рассмотрены в таких науках, как социология, по­литическая экономия, социальная психология. В советской науке и идеологии коллектив всегда был ключевым понятием, причем с неизменно положительной оценкой. Однако с культурологической стороны проблема коллектива требует особого разговора, тем более что в культурологии эта категория — не совсем то, что на­зывается «коллективом» в перечисленных выше науках, да и подход к этому явлению другой: нам необходимо проанализировать (по возможности беспристрастно, не сковывая себя заранее положительным или отрицательным отношением к сущности коллектива) те ценности и антиценности, которые ему присущи, и выявить влияние коллектива на эмоциональный комфорт личности и общества.

Применительно к культурологии необходимо в первую очередь сузить сам объем понятия «коллектив». То, что человек входит в такой коллектив, как, например, машиностроительный завод или в коллектив преподавателей и сотрудников Московского университета, ничего для культурологии не дает. Мы будем рассматривать коллектив в более узком смысле: как рабочую группу, более или менее ограниченную по составу, в которой люди достаточно хорошо друг друга знают и встречаются более или менее регулярно. Это может быть, например, небольшой цех, отдел, кафедра, бригада. Именно такие коллективы имеют значение для культурологии, потому что в них формируются ценности и антиценности, они влияют на уровень эмоционального комфорта.

Какими же культурологически значимыми характеристиками отличается такой коллектив от других форм организации малого социума?

Во-первых, тем, что в нем практически нет свободы выбора: вступать в контакт, общаться приходится не только с кем хочется, но и с теми, от которых, напротив, хочется быть подальше. Естественно, и среди коллектива можно найти симпатичных людей, единомышленников и т.п., но это частный случай, а общей тенденцией остается вынужденность, а не потребность общения в отличие от компании или семьи. Если же учесть, что в наше время основная форма организации труда — именно коллектив, а не единоличная работа, то нетрудно представить, какое влияние на настроение и тем самым на душевный комфорт могут иметь люди, тебе абсолютно несимпатичные, но с которыми поневоле приходится общаться. Наверное, каждый по собственному опыту знает, что встретиться и поговорить пять минут с той или иной осо­бой — это испортить себе настроение на весь день.

Особенно усугубляется эта ситуация, если речь идет о взаимоотношениях с начальством, с которым по тем или иным причинам не состоялся контакт. Вообще категория подчинения занимает важнейшее место в трудовом коллективе. В компании вообще нет главенства, в семье оно может быть, а может и не быть, но важно не это, а то, что только в трудовом коллективе начальство имеет не моральную, не психологическую, а административную власть. Хорошо, если начальник умен, в достаточной степени толерантен, справедлив и, так сказать, гуманен — тогда еще можно жить, да и то само осознание своего подчиненного положения, зависимости от чужой воли не добавляет положительных эмоций. Но естественно, куда хуже, если начальник, попросту говоря, плохой, тогда хорошему работнику с ним, пожалуй, и не ужить­ся, потому что здесь вполне реализуется пословица новейшего времени: «Я начальник — ты дурак; ты начальник — я дурак».

Вообще в коллективе, где просматривается хоть какая-то служебная лестница, иерархия, конфликты практически неизбежны. Борьба за повышение (причем любыми путями) свойственна большинству членов такого коллектива и сопровождается такими негативными эмоциями, как открытый карьеризм (под этим по­нятием мы имеем в виду стремление продвинуться выше по служебной лестнице без достаточных на то оснований), зависть, скла­дывание оппозиционных групп; наконец, простая взаимная неприязнь, нередко доходящая до взаимной вражды и ненависти. (Впрочем, надо заметить, что в коллективах, где конкретные ре­зультаты работы видны, как говорится, невооруженным глазом, а следовательно, очевидна ценность того или другого работника, подобные ситуации не возникают. Хорошо сказал об этом герой рассказа Солженицына «Один день Ивана Денисовича»: «Кто работу крепко тянет, тот сам над другими вроде бригадира становится».)

До сих пор речь шла в основном о негативных свойствах коллектива применительно к культуре личности, об антиценностях, присущих коллективному труду. Но есть, разумеется, и позитивные аспекты в этом явлении, порождающие реальные культурологические ценности.

Начнем с простого: на свете есть много всяческих дел, которые не сделаешь в одиночку. «Дружно — не грузно, а врозь — хоть брось», — говорит по этому поводу русская пословица. Здесь выявляется такая важная культурологическая ценность, как взаимопомощь. И дело здесь не только в реальных, конкретных результа­нтах, но и еще в том, что всякую работу, требующую коллективного усилия, в составе коллектива выполнять просто веселее и потому легче с психологической точки зрения. В данном случае сама причастность человека к коллективному труду оказывается ценностью, а к тому же вызывает и элемент здорового соревнования: и мы не хуже других, — осознание и ощущение этого значительно повышает самооценку и, таким образом, уровень нравственной удовлетворенности, душевного комфорта.

Но более важной ценностью в системе коллективного труда является осознание общей цели и общее стремление к некоторому конкретному и осязаемому результату. В этом случае, как правило, нет таких отрицательных моментов, как карьеризм, интриги, борьба за главенство и т.п. Каждый делает свое дело, с которым он управляется лучше других, каждый осознает свою необходимость. Здесь нельзя подводить коллектив, выполняя свою работу кое-как, халтуря (засмеют, да и самому станет совестно). Такого рода здоровые трудовые коллективы можно найти в самых разных временах и областях человеческой деятельности — от плотницкой артели до КБ современной авиации и космонавтики. Без новаторских идей «мозгового центра» не выдумаешь новой конструкции самолета, но и без квалифицированной работы, скажем, рядового лаборанта конечного результата не достичь. По этой причине в таком коллективе творческие проблемы резко преобладают над проблемами карьеры, внутренними конфликтами, завистью и т.п. Именно в таких коллективах образуется особая ценность, которую мы часто называем рабочей гордостью. При этом никто не чувствует себя обделенным или униженным: обыкновенно руководитель, начальник — человек с головой, поэтому умеет организовать общее дело так, чтобы каждый, от мала до велика, чувствовал себя пусть небольшим, но важным «винтиком» в трудовом коллективе. Изображение и эмоциональное осмысление такого труда восходят еще к фольклорным песням (вспомним, например, знаменитую «Дубинушку») и пословицам, нередко встречаются и в художественной литературе (Кольцов, Некрасов, Маяковский, Твардовский и др.).

Еще раз напомним, что возникновение положительных эмоций у членов трудового коллектива вызывает прежде всего стремление к определенному, конкретному, осязаемому и всеобщему результату, и посмотрим на коллектив, где данные положитель­ные эмоции отсутствуют. Возьмем в качестве примера коллектив, знакомый всем — учителей обыкновенной средней школы. Вообще-то здесь намечена общая цель и общий результат, к которому следует стремиться: воспитание полноценной, всесторонне развитой личности. Но эта задача звучит скорее как лозунг, нежели как руководство к действию. Это, так сказать, чистая теория, а на практике ни один учитель не ставит перед собой такой задачи. Как правило, каждый учитель «отстаивает» приоритет своей дисциплины, и историка мало волнуют успехи его подопечных в математике, так же, как физика — уровень грамотности, и т.п., а учителя физкультуры, глядишь, вообще ничто не волнует, потому что интеллектуальное развитие учеников он ставит неизмеримо ниже развития физического. В общем, «лебедь рвется в облака, рак пятится назад, а щука тянет в воду»; кроме того, идет борьба за «часы», бытуют взаимное подсиживание, интриги, карьеризм и прочие негативные явления. (Заметим для ясности, что учитель в этой системе может получать удовлетворение от своего труда, но от труда личного, никак не связанного с коллективным трудовым усилием и стремлением к общему результату.)

Ситуация в школе усугубляется еще и тем, что в начальники (директора, завучи и т.п.) могут попасть совершенно случайные люди, не умеющие руководить, даже не знающие как следует своего предмета. Здесь дело будет обстоять совсем плохо, потому что такого рода начальство будет всячески поощрять посредственность, интеллектуальный уровень которой ему доступен, и всеми средствами портить жизнь серьезным и образованным учителям за то, что они слишком умны и, по словам одного чеховского героя, «образованность свою хочут показать».

В XIX в. и особенно в XX в. вообще получили очень широкое распространение работы, в которых речь о конкретных общих результатах труда вообще не идет; назовем работу такого типа «конторской». Прекрасный пример этому может представлять отдел кадров любого предприятия или учреждения: здесь никто друг от друга не зависит, здесь не создается ни материальных, ни духовных ценностей, а результат неощутим. Естественно, в таких трудовых коллективах отсутствуют все положительные стороны: взаимопомощь, общая заинтересованность в конкретном результате, рабочая гордость и т.п.

В заключение напомним, что жизнь в малом социуме с культурологической точки зрения является чрезвычайно важной: в ней человек обретает культурные ценности, учится скептически или отрицательно судить об антиценностях; словом, именно в системе малого социума происходит реальная культурологическая жизнь человека.