Есин А.Б. Введение в культурологию

ОГЛАВЛЕНИЕ

III. КУЛЬТУРА ЛИЧНОСТИ И КУЛЬТУРА ОБЩЕСТВА

Когда мы говорим «культура», мы можем подразумевать под этим понятием разные объемы: говорят о культуре национальной, о культуре исторически сложившегося общества, о культуре разных групп в нем, наконец, о культуре личности. Это пос­леднее понятие и является ключевым для понимания культурных процессов. Следует твердо уяснить, что о реальной целостности культуры можно говорить только по отношению к конкретной личности. Личность, как уже говорилось в I главе, есть основной носитель культуры. Все более крупные культурные объединения (культура общества, нации, региона и т.п.) являются производными от культуры личности. При этом, как легко понять, с увеличением объема культуры возрастает степень ее внутренней разнородности, а при научном ее рассмотрении усиливается степень абстрактности основных понятий и ценностей. Иными словами, чем большее количество отдельных личностей входит в данное культурное объединение, тем менее цельным является это объединение и тем более условны выделяемые в нем свойства.

Так, когда мы говорим о небольшой группе единомышленников (например, о Северном обществе декабристов в России начала XIX в.), то здесь для каждого из участников можно выделить более или менее общие ценности, то есть культура еще достаточно монолитна, хотя, разумеется, уже и здесь у каждого — все-таки своя система ценностей, в чем-то совпадающая, а в чем-то расходящая­ся с ценностной системой остальных. Немного более крупное культурное объединение (например, декабризм в целом) обнаружит большую внутреннюю разнородность (в нашем примере — достаточно серьезные расхождения ценностных систем Южного и Северного обществ), хотя и общие свойства сохраняются. Еще более крупная общность (скажем, вся демократическая дворянская культура) поднимает нас еще на одну ступень абстракции, внутренних противоречий становится еще больше и т.д., вплоть до русской национальной культуры начала XIX в., в которой общие свойства уже прослеживаются лишь на самой высокой степени абстракции. Сказанное подтверждает исходную посылку о том, что реальной целостностью обладает лишь индивидуально-личностная культура.

Однако в своей исторической основе культура есть дело обще­ственное, и личность волей-неволей вступает в определенные отношения с различными социокультурными структурами. При этом закономерность исторического развития культуры состоит в том, что со временем культура личности начинает играть все более важную роль и все более индивидуализируется. Так, если на заре культурного бытия человечества для всех членов данного сообщества (рода, племени, семьи и т.п.) существовала приблизительно одна и та же система ценностей, то для новейшего времени такая ситуация просто немыслима, а монолитные культурные структуры существуют лишь как исключения.

Правда, вторая половина XX в. обнаружила и прямо противоположную тенденцию культурного развития: в постиндустриальном обществе личность все более нивелируется. Но эта тенденция пока еще остается не главной, а каково будет дальнейшее развитие культуры, какая закономерность в нем возобладает — пока неясно.

По своему культурологическому статусу общество представляет собой конгломерат различных «субкультур», то есть ценно­стных систем, которые могут находиться друг с другом в самых разных отношениях. Иногда культуры существуют как взаимно изолированные — например, культура аристократии и культура крестьянская в России XIX в., когда барин и мужик не столько противостояли друг другу в культурном отношении, сколько ничего не знали друг о друге в этом смысле и поэтому друг друга не понимали, что не раз отмечалось в русской литературе, особенно в творчестве Л.Толстого, А.Чехова, И.Бунина. В иных случаях между культурами в системе общества существуют отношения, так сказать, соседства, как, например, между столичным и провинциальным дворянством в том же XIX в.: они имели сходные ценностные системы, между ними не было ни фатального непонимания, ни сколько-нибудь значимой конфронтации, но и тождественными их не назовешь — и та и другая культурная общность имели определенный процент ценностей, не понятных или не значимых для «соседа» (хороший пример сказанному — изображение дворянства той и другой культурной группы в романе Пушкина «Евгений Онегин»). Наконец, между внутренними культурами в обществе возможны отношения большей или меньшей конфликтности — от достаточно пассивного неприятия (аристократ Павел Петрович Кирсанов и плебей Базаров в романе Тургенева «Отцы и дети») до активной конфронтации, связанной с желанием уничтожить враждебную культуру не только интеллектуально и эмоционально, но и физически (например, взаимоотношения русских революционеров от Радищева до Ленина с правящей элитой царизма. Заметим, кстати, что это противоречие носило не только политический, но и культурологический характер).

Не всегда, но нередко можно, несмотря на культурную разнородность общества, определить некоторые ценности, характерные для данного социума в целом, — во всяком случае, для подавляющего большинства его членов. Так, для средневековой Европы — это Бог и церковь, для США XX в. — бизнес и чувство абсолютного национально-государственного превосходства, для Японии вплоть до второй мировой войны — безусловный монархизм, связанный с верой в божественную сущность императора, для Китая 60-х гг. — идеи «культурной революции» и безусловный авторитет Мао и т.д.

Отдельные субкультуры в системе общества часто могут идейно самоопределяться и организовываться. В этих случаях возникают более или менее оформленные культурные структуры, которые в зависимости от их объема и некоторых других свойств можно назвать «кружками» и «партиями» (особо оговорив при этом, что данные термины употребляются здесь не в политичес­ком, а в сугубо культурологическом смысле). Под «кружками» будем понимать относительно узкий и исторически локальный союз единомышленников, объединенных общей и достаточно конкретной системой ценностей. (Часто в кружках действует еще один объединяющий момент — личная дружба.) Примерами кружков могут быть упоминавшиеся выше декабристы, группа «Освобождение труда» в России, литературные течения симво­лизма, футуризма и т.п., философская школа экзистенциализ­ма, даже «мафиозные» структуры и пр. Из перечня видно, что ценности, вокруг которых складываются кружки, могут носить самый разный характер — политический, эстетический, фило­софский и т.п. Кружки обыкновенно недолговечны; они либо распадаются (по причинам смерти участников, внутренних раз­ногласий, исторической нестойкости ценностей и идеалов и др.), либо — реже — перерастают в партии («Освобождение труда» — «Союз борьбы за освобождение рабочего класса» — РСДРП). Однако на протяжении своего существования культура кружка является достаточно стабильной.

«Партии» — гораздо более широкие культурные объединения, складывающиеся на основе достаточно широкой и в большой мере абстрактной системы ценностей, обыкновенно зафиксированной в программе или манифесте. Члены партии в большинстве не зна­ют своих соратников лично; внутренняя неоднородность партии на порядок выше, чем у кружка. Член партии разделяет со своими единомышленниками лишь самые общие лозунги и стоящие за ними ценности, в остальном же ценностные системы отдельных личностей, входящих в партию, могут быть весьма разнообразны. Партии обыкновенно возникают в ответ на какую-нибудь важную общественную потребность (хорошие примеры тому — лютеран­ство в религии, социал-демократическое движение в политике, романтизм в искусстве), и поэтому они исторически более ус­тойчивы и не распадаются так скоро, как кружки. Но в то же время культура партий внутренне менее стабильна, партии час­то делятся на фракции, внутренне перерождаются, корректиру­ют свои ценностные системы в зависимости от исторической ситуации и т.д.

Особо следует рассмотреть вопрос о национальной культуре, тем более что в теоретических работах марксистско-ленинской ориентации эта проблема освещалась, мягко говоря, несколько однобоко. В них, так или иначе, повторялся и развивался ленин­ский тезис о «двух культурах» в составе каждой национальной культуры: культуры демократической и реакционной (статья «От какого наследства мы отказываемся?»). Скажем сразу, что у этой теории есть как сильные, так и слабые стороны. Лениным было верно подмечено то обстоятельство, что культура общества всегда внутренне неоднородна и часто противоречива. Слабой же сторо­ной ленинской теории было то, что она фактически уничтожала понятие национальной культуры и вообще заменяла национальные категории категориями классовыми, что в целом характерно для марксизма: вспомним знаменитое «У пролетариата нет отечества», «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», теорию превращения войны империалистической (то есть межнациональной) в войну гражданскую (то есть классовую) и т.п.

На самом же деле национальная культура, несомненно, суще­ствует, это очевидно без всяких теорий, из личного повседневно­го опыта. Существуют, следовательно, такие ценности, которые объединяют в рамках единой культуры мужика и барина, арис­тократа и пролетария, бедного и богатого, — словом, всех людей данной национальности, данного этноса (кроме, разумеется, нич­тожного числа принципиальных космополитов). Если бы этого не было, то не было бы и возможности, например, отечественных войн. Вспомним, как великий реалист Л.Н.Толстой в «Войне и мире» изобразил единый патриотический порыв русского наро­да, в котором соединились мужик Тихон Щербатый и дворянин Петя Ростов, простые солдаты и «наш князь» Андрей Болконс­кий, фельдмаршал Кутузов и смоленский купец Ферапонтов, сжегший свою лавку со всем товаром, лишь бы ничего не доста­лось французам (поступил ведь против своих классовых интере­сов!). Не говорим уж подробно о Великой Отечественной войне, вспомним лишь одну маленькую, но выразительную деталь: при­вычный эпиграф к любой газете «Пролетарии всех стран, соеди­няйтесь!» был в те годы заменен на другой: «За нашу советскую Родину!»

Но не только в экстремальных ситуациях проявляется единая национальная культура. В результате исторического развития, иног­да многовекового, складывается так называемый менталитет, то есть способ думать о жизни, национальная концепция мира и че­ловека в мире, и тут уж не спутаешь англичанина с китайцем. Очень хорошо сказал об этом Пушкин: «Есть образ мыслей и чув­ствований, есть тьма обычаев, поверий и привычек, принадлежа­щих исключительно какому-нибудь народу. Климат, образ прав­ления, вера дают каждому народу особенную физиономию» (статья «О народности в литературе»).

Именно национальная культура является хранительницей тра­диции и формирует тип культурной личности, начиная с самых первых шагов человека. Ценности (в том числе между прочим и общечеловеческие) входят в сознание личности не иначе как цен­ности данной национальной культуры. Можно сказать, что сам по себе национальный уклад играет решающую роль в воспитании человека, и прежде всего в детские и отроческие годы. Вспомним в этой связи двух замечательных героинь русской классической литературы — Татьяну Ларину и Наташу Ростову. О первой Пуш­кин замечает, что она была «русская душою» и добавляет в скоб­ках: «(Сама не зная почему)». А в самом деле почему, коль скоро на ее воспитание решающее влияние оказывали, видимо, фран­цузские и английские сентиментальные романы? Но повседнев­ный уклад жизни, очевидно, влияет сильнее, и русской Татьяну сделало то, что роднило ее с любым русским человеком, будь он дворянин или крестьянин: «Татьяна верила преданьям/ Просто­народной старины...»

Наташа Ростова в этом смысле повторяет героиню «Евгения Онегина»: она тоже «русская душою, сама не зная почему», и вот что говорит об этой национальной основе характера Толстой: «Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала, — эта графинечка, воспитанная эмигранткой-францу­женкой, — этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые раs dе сha1е давно бы должны были вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, не изучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка <...> Она сделала то самое и так точно, так вполне точно это сделала, что Анисья Федоровна, которая тотчас подала ей необходимый для ее дела платок, сквозь смех прослезилась, глядя на эту тоненькую, грациозную, такую чужую ей, в шелку и в бархате воспитанную графиню, которая умела понять все то, что было в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком русском человеке».

Особый менталитет, особые представления о мире и человеке, своя система ценностей — все это ведет к тому, что складывается определенный национальный образ жизни, устойчивый порядок бытия, к которому человек приобщается с младенчества и кото­рый потом передает детям и внукам. О категории «образ жизни» мы будем подробно говорить позже, пока лишь заметим, что, несмотря на некоторое размывание национального культурно-бытового уклада, образ жизни остается преимущественно нацио­нальным.

Если национальная культура с присущим ей менталитетом, образом жизни и т.д. — не фикция, а реальность, то не фикция и национальный характер. Это подтверждают и многочисленные анекдоты на национальную тему, не теряющие свою актуальность и популярность; и широко распространенные как в быту, так и в литературе характеристики «типичный англичанин», «настоящий француз» и т.п.

Существуют также определенные стереотипы в характери­стиках национального характера и менталитета, некоторые клю­чевые для каждой нации категории мышления и поведения: для француза это любовь, изящество и «здравый смысл», для нем­ца — порядок и дисциплина, для итальянцев — легкомыслие, артистизм и художественные наклонности, для англичанина — джентльменство, традиционализм и некоторая экстравагантность, ирландец — драчун и забияка, русский — широкая натура, ев­рей занимается «гешефтом», американец — подвижен и деяте­лен, а индус — созерцательно-неподвижен и т.п. Возможно, дан­ные стереотипы свойственны далеко не всем представителям той или иной нации (особенно в наше время, во многом стирающем национальные различия), но некоторое рациональное зерно в них, безусловно, есть.

Национальная тематика занимает важное место в художествен­ной и художественно-публицистической литературе. Так, еще в XIX в. выяснение сущностных черт русского национального ха­рактера в сравнении с другими нациями было характерно едва ли не для всех наших великих писателей: Пушкина («Клеветни­кам России», «Капитанская дочка», отчасти «Евгений Онегин»), Гоголя («Мертвые души», «Тарас Бульба»), Лескова («Железная воля»), Достоевского (особенно романы «Бесы» и «Братья Кара­мазовы»), Толстого («Война и мир»), Салтыкова-Щедрина («За рубежом», «История одного города»), Чехова («Глупый фран­цуз», «Тина», «Перекати-поле»). В отечественной литературе XX в. проблема русского национального характера, естественно, по­лучила очень широкое развитие в связи с Великой Отечествен­ной войной; русский характер противопоставлялся немецкому в произведениях А.Н.Толстого («Русский характер», «Русский и немец», «Разгневанная Россия» и др.), К.Симонова («Если до­рог тебе твой дом...» и др.), А.Т.Твардовского («Василий Тер­кин», «Зима на фронте», «Родина и чужбина» и др.), А.Платонова («Неодушевленный враг») и многих других наших писателей. Для XX в. характерны попытки уяснить особенности того или иного национального характера и на «мирном» материале появляются произведения, которые можно было бы назвать «художественно-этнографическими»: «Некий месье Бло» французского писателя П.Даниноса, «Закон Паркинсона» С.Н.Паркинсона, «Ветка сакуры. Корни дуба» В.В.Овчинникова, «Уроки Армении. Путеше­ствие в небольшую страну», «Выбор натуры. Грузинский альбом» А.Битова и др.

Итак, национальный характер — это, безусловно, культуро­логическая реальность. Другое дело, что его сущность может оп­ределяться разными людьми не всегда одинаково, и в понима­нии, например, русского национального характера Твардовский не сойдется с Достоевским, а Солоухин с Гоголем. Однако есть и что-то общее в таких национальных типах, как Тарас Бульба Гоголя, Тихон Щербатый Л.Толстого, Василий Теркин Твардов­ского и т.п. Все это делает проблему национального характера очень непростой, но особенно по нашим временам чрезвычайно важной.

Едва ли не самым мощным фактором сохранения националь­ной культурной традиции является язык. Его значение далеко вы­ходит за пределы коммуникативной функции. Для культурологии, в частности, важно эстетическое значение языка и его способ­ность опредмечивать национальный менталитет (один частный пример: ни в каком из национальных языков нет адекватного эк­вивалента русским словам «авось» и «ничего!»). Приведем в этой связи без комментариев два рассуждения о культурологической специфике национальных языков: так, по мысли Ломоносова, русский язык сочетает в себе «великолепие испанского, живость французского, крепость немецкого, нежность итальянского, сверх того богатство и сильную в изображениях краткость греческого и латинского языка» («Грамматика»). Вторая цитата — из «Мертвых душ» Гоголя: «...всякий народ, носящий в себе залог сил, пол­ный творящих способностей души, своей яркой особенности и других даров Бога, своеобразно отличился каждый своим соб­ственным словом, которым, выражая какой ни есть предмет, отражает в выражении его часть собственного своего характера. Сердцеведением и мудрым познанием жизни отзовется слово бри­танца; легким щеголем блеснет и разлетится недолговечное слово француза; затейливо придумает свое, не всякому доступное, умнохудощавое слово немец; но нет слова, которое было бы так замашисто, бойко, так вырвалось бы из-под самого сердца, так бы кипело и животрепетало, как метко сказанное русское слово».

Наряду с понятием национальной культуры существует еще понятие культуры региональной — славянской, арабской, ро­манской и шире — культуры европейской, азиатской, латиноа­мериканской и т.п. К региональной культуре в принципе приме­нимы многие рассуждения о культуре национальной, но, есте­ственно, степень абстракции будет здесь еще на порядок выше.

Хотя основной субъект культуры — это личность, но форми­рование культурного сознания происходит в обществе под влия­нием социальных (в широком смысле) факторов. Механизмы фор­мирования культуры и управления ею мы сейчас и рассмотрим.

Культура личности в системе той или иной общественной груп­пы складывается в значительной мере стихийно: человек с дет­ства подражает старшим, приучается выполнять определенные правила поведения, усваивает основополагающие для данной куль­туры понятия; короче —.обретает ту ценностную систему, кото­рая характерна для культуры данного социума. Этот процесс обес­печивает воспроизводство той или иной культуры, ее преемствен­ность: так на протяжении веков складывалась, например, культура русского дворянского офицерства, культура русского крестьян­ства, и шире — русская культура в целом. (Разумеется, эти же процессы свойственны и любой другой национальной культуре.)

Но для того чтобы личность овладела культурой, необходимо достаточно последовательное воздействие на нее с самого ранне­го возраста. И здесь мы встречаемся с одним из важнейших фено­менов культуры — с институтом воспитания. В разных социокультурных ситуациях процесс воспитания приобретает разные формы. Например, для стихийного складывания культуры, о котором мы только что говорили, характерно и стихийное воспитание: лич­ность формируют не столько систематическим и рассчитанным воздействием, сколько конкретным примером, теми или иными замечаниями по разным поводам (например, учат снимать шап­ку, входя в церковь, или не перебивать старших, или без напоминаний выполнять свои обязанности по хозяйству и т.п.). Слушая разговоры старших (в которых обязательно сказывается и прояв­ляется ценностная система, свойственная данной культуре), ре­бенок также обретает необходимые элементы культуры, и прежде всего ее основу — эмоционально-ценностную ориентацию. Разу­меется, такое воспитание нельзя назвать совершенно бессозна­тельным, ведь всякий воспитывающий так или иначе держит в уме тот набор культурно-психологических свойств, которые он хочет видеть в воспитаннике, но и вполне системным и целенап­равленным его тоже не назовешь. Вспомним, например, воспита­ние юного Петруши Гринева в пушкинской «Капитанской доч­ке»: отец, в сущности, внушил ему лишь основополагающее правило: «Береги платье снову, а честь смолоду», — а все осталь­ное воспитание передоверил учителю-французу, который гораз­до более занимался пьянством и волокитством, чем образованием Петруши. Вообще в литературе очень много примеров подобного воспитания: у того же Пушкина это и семейство Лариных, и Ев­гений Онегин; у Гоголя — Чичиков, Манилов; у Тургенева — Рудин; у Гончарова — Обломов и т.п.

Отметим еще три особенности такого воспитания. Во-первых, оно распространяется, как правило, на ребенка, отрока, юношу или девушку, но не далее. Воспитывать взрослого человека обык­новенно уже нет ни необходимости, ни возможности. (Хотя и здесь бывают исключения: вспомним, например, Кабаниху из «Грозы» Островского — она постоянно воспитывает не только Катерину, но и Тихона, который уже далеко не мальчик.) Это обстоятель­ство может показаться очевидным и не требующим внимания, но, как мы увидим ниже, это не так.

Во-вторых, при такой системе воспитатель в большинстве слу­чаев сознательно или бессознательно стремится сформировать культуру воспитанника по своему образу и подобию, то есть при­вить ему ту систему ценностей, которой живет он сам. Тоже, казалось бы, очевидная вещь, но опять-таки только на первый взгляд.

Наконец, третья особенность — воспитание ведется в интере­сах воспитанника. Цель такого воспитания — приготовить молодо­го человека к жизни, сделать так, чтобы он был по возможности счастлив и благополучен. Разумеется, объективно бывает нередко и так, что интересы воспитанника понимаются ложно, и спасибо он за такое воспитание, став взрослым, не скажет, но субъектив­ные намерения чаще всего именно такие.

Как было сказано, процесс культурного формирования лич­ности и соответствующего типа воспитания — процесс стихийный. Однако в обществе существует и система направленного фор­мирования культуры и управления ею, что связано с наличием в нем основного культурного противоречия между правящей вер­хушкой и основной массой населения. Правящие структуры очень рано поняли необходимость контролировать культуру (то есть в конечном счете систему ценностей). Правящим структурам, без­условно, необходимо не только политическое и экономическое управление обществом, но и управление культурой хотя бы уже в силу того, что они составляют ничтожное меньшинство по срав­нению с основной частью населения, и удержаться наверху могут, лишь манипулируя общественным мнением, то есть куль­турой в широком смысле слова. (Мы не касаемся сейчас матери­альных предпосылок устойчивости социальной иерархии — эко­номического могущества, вооруженных сил и т.п., так как это выходит за рамки культурологии. Отметим только, что одних ма­териальных факторов недостаточно, необходимы еще и духовные, то есть

в конечном счете культурные)'.

' Более подробно о воспитании и его конкретных формах и механизмах см. гл. X.

Для уточнения смысла понятий — два слова о том, что такое правящая верхушка. В концепции исторического материализма, к которой мы более всего привыкли, предполагалось, что правя­щая структура опирается на тот или иной класс и ей противопо­ставлен другой класс (система «угнетатели — угнетенные»), так что опасность для нее исходит именно от этого угнетенного клас­са. Теперь мы лучше и менее схематично представляем себе обще­ственную структуру. Так, выяснилось, что правящая верхушка далеко не всегда опирается на какой-то класс и может существо­вать сама по себе (например, правящие структуры в СССР 70 — 80-х гг. вряд ли выражали интересы пролетариата и колхозного крестьянства или опирались на эти классы). Политические конф­ронтации тоже не носят строго классового характера (например, политическую жизнь России конца XVIII — середины XIX в. оп­ределяли противоречия между дворянскими группировками; дви­жение «новых левых» во Франции 60-х гг. нашего века тоже не было классовым).

Для культурологии, однако, эти соображения представляются второстепенными. Главное же состоит в том, что правящие струк­туры, во-первых, вырабатывают официальную культуру, а во-вто­рых, активно внедряют ее в массы. Здесь проявляется воспитание второго рода: сознательное и направленное воздействие на от­дельную личность и общество в целом, формирование ценностной системы и управление культурой. Для воспитания этого типа помимо системности и целенаправленности характерно следующее. Во-первых, оно не ограничивается лишь подрастающим поколе­нием, хотя именно на него направлены основные усилия. Но пра­вящие структуры должны постоянно держать под культурным кон­тролем и взрослых, закрепляя в их сознании официальную систему ценностей. Во-вторых, система ценностей, из которых состоит официальная культура и которые внушаются населению, очень часто не совпадает с той ценностной системой, которой живут сами правители. Так, одной из бесспорных нравственных ценно­стей в СССР всегда считалась личная скромность, однако извест­ный исторический деятель был весьма неравнодушен к прави­тельственным и иным наградам; церковники, проповедующие бессребреничество и нестяжание, часто живут очень богато; офи­циальная установка на трезвость в США во времена «сухого зако­на», разумеется, не лишала правительство и олигархию возмож­ности пить виски в любом количестве и т.п. В этом плане воспитание такого рода можно назвать ханжеским и демагогическим.

Наконец, управление культурой при помощи различных меха­низмов воспитания ведется не в интересах «воспитанников», а только в интересах правящих структур — это ясно из всего сказан­ного.

Тот же тип воспитания мы наблюдаем не только в системе пра­вящей верхушки, но и в системе оппозиционных по отношению к ней партий. Для этого оппозиция должна быть сознательной, опирающейся на определенную идеологию и достаточно хорошо организованной. Примером такой оппозиции могут служить неко­торые партии в современной России. Как это ни парадоксально на первый взгляд, но в плане воспитания оппозиция ничем принци­пиальным не отличается от правящих структур — у нее только меньше материальных и иных возможностей воспитания, а цели, задачи, методы и организация в принципе те же самые. В этом есть своя логика — ведь каждая оппозиция стремится стать правящей структурой и часто ею становится. Наглядным примером могут служить государства с двухпартийной политической системой: Англия (виги и тори), США (республиканцы и демократы). По­этому в дальнейшем мы для простоты будем говорить о правящих структурах и официальной культуре, подразумевая при этом, что сказанное в основном относится и к организованной оппозиции и ее системе ценностей.

Идеологически организованное культурное воспитание на прак­тике представляет собой непрерывное давление официальной си­стемы ценностей на систему ценностей основного субъекта куль­туры — отдельную личность, которая может либо пассивно принимать официальную культуру, либо более или менее осоз­нанно противостоять ей — в основном в одиночку, реже в составе относительно небольших кружков. Противостояние в системе партий здесь не следует принимать в расчет по причине, указан­ной выше: культурное давление той или иной оппозиционной системы ценностей в принципе аналогично давлению правящей верхушки. Таким образом, основное противоречие в культуре обще­ства — это противоречие между официальной культурой и куль­турой личности.

Разумеется, соотношение официальной и личностной культур в разные века и в разных обществах складывается по-разному. В одних случаях мы наблюдаем едва ли не стопроцентное приятие официальных культурных ценностей (европейское Средневековье, Китай эпохи «культурной революции»), в других — преобладание культурного сопротивления (Россия XIX в., современная культура стран Восточной Европы). Для новейшего времени (XIX—XX вв.) вообще характерно именно указанное выше противостояние, су­щественно определяющее культурное лицо эпохи. В то же время возрастает роль личности в системе культуры, а ее оппозиция куль­туре официальной становится все более значимой, осознанной и активной. Поэтому представляется необходимым подробно рас­смотреть как способы культурного воздействия «верхов» на лич­ность, так и способы культурной самозащиты, формы ответной личностной реакции.

Способы формирования культуры и управления ею «сверху» называются иначе культурными операторами. Они многочислен­ны и за многие века человеческой истории хорошо разработаны. Мы рассмотрим здесь лишь основные, без которых не обходится практически ни одна официальная культура.

Первым и самым естественным способом формирования куль­туры является пропаганда определенной системы ценностей все­ми доступными формами и методами. Это, во-первых, пропаган­да в чистом виде, пропаганда как форма идеологии. В СССР, например, она осуществлялась через решения съездов и пленумов партии, через ее программу и устав. (Все это между прочим стано­вилось как бы обязательным не только для членов КПСС, но и для всей массы населения, поскольку «народ и партия едины».) Для популяризации и внедрения официальной идеологии суще­ствовал целый институт пропагандистов и агитаторов. Огромную роль играли, конечно, средства массовой информации, находив­шиеся практически целиком под партийным контролем.

Во-вторых, к делу пропаганды определенной системы ценно­стей активно подключаются иные формы общественного сознания, на первый взгляд совершенно самостоятельные: религия, этика, искусство. Религия, как убедительно было показано еще Фейербахом, а затем материалистами марксистской ориентации, еще с незапамятных времен была тесно связана с правящими струк­турами: еще на заре человечества вождь и жрец обычно действо­вали рука об руку или даже совмещались в одном лице. Правда, истории известны и конфликты между светской и церковной вла­стями, но в конечном итоге они так или иначе приходили к со­глашению либо дело кончалось сменой официальной религии. (Речь здесь идет, конечно, именно об официальной религии, господ­ствовавшей в данном обществе; подавляемые же «иноверцы» иг­рают прямо противоположную роль, составляя часть культурного резистанса, о котором речь ниже.)

Далее, к пропаганде официальных ценностей подключаются этика и мораль. Отчасти они, конечно, строятся на общечелове­ческих нормах, но во многом утверждают именно официальную систему ценностей (как ближайший и доступный пример вспом­ним «Моральный кодекс строителя коммунизма»). Нередко ис­пользуется взаимодействие моральных и религиозных норм — они взаимно усиливают друг друга.

Наконец, ценности официальной культуры репродуцирует ис­кусство (особенно литература) — иногда явно продажное, но иногда и внутренне честное. Примеров здесь приводить не будем — их лег­ко найти самостоятельно. Заметим только, что тенденциозность (или, как говорят на Западе, «ангажированность») искусства не исключают его художественности, чему примеры — творчество Маяковского, Эйзенштейна, Вучетича и многих других. Но ко­нечно, нередок и противоположный вариант, когда ангажиро­ванное искусство превращается в факт массовой культуры.

Для выполнения задач пропаганды во всех ее формах и методах необходима соответствующая прослойка творческой интеллиген­ции, воспитание которой «верхи» обыкновенно стараются взять под контроль с помощью средних и высших учебных заведений, различных творческих союзов и организаций и т.п. Однако здесь часто случаются и неудачи: интеллигенция — прослойка каприз­ная и очень дорожащая своей творческой самостоятельностью.

Второй важнейший культурный оператор, тесно связанный с пропагандой, — это борьба правящих кругов с диссидентами («ина­комыслящими»), которые всегда в большей или меньшей мере наличествуют в общественной культуре. В зависимости от истори­ческих условий и степени либеральности борьба эта принимает разные формы, но имеет место всегда. Самым либеральным, но в то же время вполне действенным способом является создание в обществе атмосферы нетерпимости к диссидентам. Если это уда­ется, то эффект бывает оптимальным: с диссидентами борется уже как бы вся масса населения, а правящие структуры лишь вы­полняют волю народа. В этом случае нет недостатка в платных и добровольных осведомителях, линчевателях и т.д. Примером тако­го успешного формирования общественного мнения может слу­жить антикоммунистическая «охота на ведьм» в США периода «холодной войны», практика «запретов на профессии» для членов компартии в ФРГ и т.п.

Другой естественный способ подавления диссидентской куль­туры — насильственная изоляция диссидентов от общества. Здесь культурный оператор принимает различные, более или менее жесткие формы. Можно просто лишить потенциального дисси­дента аудитории (не печатать литературных произведений, запре­тить концерты, выставки, использовать финансовый нажим и т.п.). Здесь правящим структурам обыкновенно помогает закон: за хра­нение и тем более распространение всякой «нелегальщины» пре­дусматриваются соответствующие санкции, чему, к сожалению, примером служит Россия во все, пожалуй, века ее существования. Еще более жесткие формы — ссылки, высылки, тюремное заклю­чение, лишение гражданства и т.п., чего в новейшее время много примеров в разных странах.

Изощренным способом борьбы с диссидентами является их принудительное лечение в психиатрических больницах, по суще­ству представляющее собой форму лишения свободы.

Наконец, наиболее жестокой формой данного оператора явля­ется физическое уничтожение — иногда вполне легальное и «за­конное» (казнь Сократа, аутодафе инквизиции, революционный террор), иногда же замаскированное под несчастный случай уго­ловное преступление и т.п.

Еще один культурный оператор, известный с древности, — создание авторитета. Авторитетом может быть реальная или вы­мышленная личность; суть авторитета состоит в его непререкае­мости. Если авторитетная личность высказалась по той или иной проблеме, то все противоречащие или несовпадающие мнения не только не принимаются во внимание, но и прямо рассматрива­ются как кощунство; как говорил по этому поводу Твардовский, «и что не так, скажи, что так». Создание авторитета требует зна­чительных и целенаправленных усилий, подключения средств про­паганды и агитации и т.п. В процессе создания авторитета лич­ность очищается от недостатков, становится в сознании массы непогрешимой. В ценности, утверждаемые авторитетом, можно ве­рить слепо, без сомнений, безоглядно: авторитет не ошибается, в этом состоит его сущность. Примерами авторитетов могут служить разные исторические личности: от племенных вождей до папы рим­ского, от средневековых монархов до политических вождей XX в.

На ранних стадиях развития культуры авторитетом обыкновен­но становился человек, сильный как в физическом, так и в мо­ральном отношении — вождь или жрец. (Авторитет последнего обыкновенно создавался рядом благоприятных для него совпаде­ний.) В дальнейшем на создание авторитета реальной личности уже целенаправленно работали — например, в эпоху римских императоров, которые в конце концов пришли к самообожествлению как средству укрепления авторитета. Очень заботилось о создании авторитета католичество, довольно рано принявшее дог­мат о непогрешимости папы. И в более поздние эпохи создание авторитета было одной из главных задач официальной культуры.

Особой разновидностью авторитета является кумир — обыкно­венно это вымышленная личность, начиная от богов всякого рода до литературных и кинематографических героев. Кумир также очи­щен от недостатков, но он утверждает необходимые социальной культуре ценности не авторитетным словом, не проповедью, а поведением, делом. Неотразимое обаяние — вечная форма куми­ра, содержание же может меняться в зависимости от конкретных культурных потребностей. Особо важную роль кумиры стали иг­рать с появлением кинематографа, прежде всего в США и в не­сколько меньшей степени в Европе.

Еще один традиционный оператор культуры — демагогия (в дословном переводе с древнегреческого демагог — водитель, пред­водитель, вождь народа). Сущность демагогии состоит в созна­тельном обмане масс и отдельных личностей при помощи внешне убедительной, но внутренне несостоятельной системы аргумен­тов. Сила демагогии в том, что она логически (иногда, впрочем, место логики занимает софистика) и теоретически неопровержи­ма, а соотнести демагогические идеи и лозунги с реальностью представляется затруднительным. В арсенале демагогии есть такие приемы, как ссылка на авторитет, казуистика, передергивание фактов, избирательное цитирование и пр. До масс демагогия до­ходит в большинстве случаев в виде лозунгов и призывов. Напри­мер, в США это лозунг «общества равных возможностей», в кото­ром якобы любой нищий может стать миллионером; в гитлеров­ской Германии — лозунг превосходства «арийской расы» и призыв завоевать для нее «жизненное пространство» и т.п.

Наконец, коснемся еще одного культурного оператора, кото­рый появился сравнительно недавно (примерно во второй поло­вине XIX в.), но в современную эпоху стал очень мощным и очень важным. Имеется в виду создание и поощрение «верхами» так на­зываемой массовой культуры. Массовая культура в основном про­является в области искусства (особенно — литературы), но может существовать и в форме публицистики, идеологии, религии, а также и в формах организации быта (например, в индустрии иг­рушек или аттракционов). Для массовой культуры характерны преж­де всего общедоступность, связанная с дешевизной, полная или частичная утрата художественности, низкий интеллектуальный уровень, а также очень часто — финансовая поддержка со сторо­ны государства. Ценности, внушаемые обывателю массовой куль­турой, представляют собой, как правило, стандартный для дан­ной страны и данного общественного строя набор «добродетелей». Вот, например, что писал Чехов о таком явлении массовой куль­туры, как роман Г.Сенкевича: «Семья Поланецких»: «Цель рома­на: убаюкать буржуазию в ее золотых снах. Будь верен жене, мо­лись с ней по молитвеннику, наживай деньги, люби спорт — и твое дело в шляпе и на том и на этом свете».

Внушение официальных ценностей в массовой культуре быва­ет как явным, так и скрытым. В последнем случае на первый план выходит всякого рода занимательность (хитроумный сюжет, та­инственность, секс, множество приключений, яркость и красоч­ность и т.п.). Хорошей иллюстрацией сказанного может служить американский киносериал о Рембо, «мыльные оперы» и т.п.

Рассмотрим теперь способы самозащиты личности и некото­рых общественных структур от давления официальной культуры.

Первой здесь должна быть названа причастность личности к народной культуре, которая, как правило, противостоит культу­ре официальной, причем чаще всего бессознательно. Дело в том, что народная культура утверждает в основном ценности традици­онные, укорененные в исторической памяти и с трудом поддаю­щиеся вытеснению. Народная культура как бы игнорирует ценно­сти официальные, меняющиеся гораздо быстрее. Консерватизм народной культуры служит достаточно надежной защитой против действия сколь угодно изощренных культурных операторов

Однако в XX в., особенно во второй его половине, почти во всех странах и регионах наблюдается значительное ослабление влияния традиционной, народной культуры и даже ее постепен­ное исчезновение. Это связано с рядом факторов. В XX в. почти повсеместно официальная культура ориентирована на обществен­ный прогресс, постепенно разрушающий всякую консерватив­ность, в том числе и консервативность народной культуры. (О та­ких свойствах культуры, как прогрессивность и консервативность см. гл. IV.) Разрушению народной культуры и ее ценностной системы способствует стремительное развитие цивилизации, кото­рая «осовременивает» бывшую «глубинку», стирает грани между центром и провинцией, городом и деревней. Важнейшую и, мо­жет быть, наиболее гибельную роль в разрушении народной куль­туры играют быстро прогрессирующие средства массовой инфор­мации. Если газета и радио еще как-то уживались с народной культурой, то уже телевизор нанес ей серьезнейший удар. Сред­ства массовой информации разрушительны для народной культу­ры и сами по себе (сокращают досуг, почти сводят на нет народ­ное художественное творчество, модернизируют быт, изменяют традиционный менталитет и т.п. ), но еще более тем, что с ними в народную систему ценностей вторгаются низкопробные ценно­сти рассмотренной выше массовой культуры. Однако последняя проникает в народ и по другим каналам, связанным с развитием цивилизации: через аудио- и видеокассеты, всякого рода рекла­му, предметы повседневного обихода и т.п.

Таким образом, в настоящее время причастность личности к народной культуре нельзя считать надежной защитой от давления культуры официальной.

Следующим в перечне средств культурной самозащиты следует назвать культурный резистанс или, иначе, создание контркульту­ры. В отличие от культуры народной контркультура совершенно сознательно вырабатывается как противовес официальной систе­ме ценностей. Синонимом контркультуры в широком смысле является понятие диссидентства, о котором было упомянуто выше.

Решающую роль в создании культурного резистанса играет оп­позиционно настроенная интеллигенция, и прежде всего твор­ческая. Именно она сознательно противопоставляет ценностям официальной культуры свою систему ценностей. Деятели контр­культуры стараются ослабить или вовсе свести на нет влияние культурных операторов: они разоблачают демагогию, ведут контр­пропагандистскую работу, пытаются влиять на систему воспита­ния, разрушают авторитеты. Однако реальные возможности контр­культуры ограничены из-за сопротивления культуры официаль­ной, обладающей хорошо отработанным аппаратом подавления. Основными формами проявления контркультуры становятся в условиях жесткого авторитарного режима «самиздат», кружковая пропаганда и агитация, использование заграничных каналов мас­совой информации, эмиграция.

Результативность деятельности диссидентов определяется обычно не их собственными усилиями, а тем, насколько прочна офи­циальная культура. Так, в первой половине XIX в. в России контркультура не имела практически никакого веса; в конце же XIX в. и особенно в начале XX в. с кризисом «верхов» ситуация принципи­ально меняется.

В общественном развитии культурный резистанс может играть двоякую роль. Положительную, когда ценности социальной куль­туры ложны, и отрицательную, когда «вместе с водой выплески­вают и ребенка», то есть зачеркивают вместе с ложными и истин­ные ценности, которые могут содержаться и часто содержатся в официальной культуре. Примеры обоих случаев дает нам отече­ственная история послевоенного времени.

В рассмотренных выше двух формах противостояния личности официальной культуре есть один общий момент, а именно тот, что в них личность может опереться на группу единомышленни­ков, входит в определенную культурную структуру. Теперь рас­смотрим случаи, когда личность противостоит официальной куль­туре в одиночку.

С точки зрения правящих структур оптимальным результатом формирования личности является всеобщий конформизм, кото­рый подразумевает приспособление личности к системе офици­альных ценностей, к существующей культурной ситуации. Обык­новенно конформизм — удел личностей достаточно слабых или же просто уставших; его распространение в обществе зависит от эффективности действия культурных операторов — так, в США он выше, чем, например, во Франции.

Конформная личность обыкновенно пассивно принимает цен­ности официальной культуры, хотя и не все, но лишь наиболее доступные, не требующие для своего усвоения значительных уси­лий. Отбор ценностей здесь во многом проходит без четкого их осознания.

С конформизмом обыкновенно сочетается сильная зависимость от мнения окружающих; собственный имидж строится по прин­ципу «быть не хуже других». В этом смысле отличный пример кон­формных личностей представляют собой персонажи комедии А.С.Грибоедова «Горе от ума» (кроме Чацкого, естественно).

С одной стороны, конформизм дает личностной культуре оп­ределенный эмоциональный комфорт, причем без больших зат­рат энергии. В этом его сильная сторона и причина исторической стойкости. С другой стороны, конформизм «стирает» личность, превращает ее в почти бездушную часть общественного механиз­ма, что особенно заметно в культуре новейшего времени. В этом слабая сторона конформизма и отрицательная роль в культурном развитии. Высокая степень приспособляемости делает конформи­стов главным препятствием для любого прогрессивного движения. Вспомним, например, что Маяковский не зря писал: «Страшнее Врангеля обывательский быт», обращая свою сатиру на тех, что «раньше жили своими домками — теперь зажили своим домко­мом», не изменив при этом конформистской сущности. Нечто подобное мы наблюдаем и в пьесе Е.Шварца «Дракон»: героиче­ский подвиг Ланцелота оказывается делом несравненно более лег­ким, чем кропотливая работа над душами конформистов-обыва­телей.

Но одновременно с конформизмом в обществе обычно фор­мируется и противоположное явление — нонконформизм, кото­рый представляет собой один из способов защиты личности от действия культурных операторов — активное неприятие практи­чески всех ценностей официальной культуры.

Нонконформизм отличается от культурного резистанса глав­ным образом двумя обстоятельствами. Во-первых, это более сти­хийное явление, не основанное на глубоком анализе обществен­ной культуры, на собственном многолетнем опыте, не приведен­ное в систему. Отсюда меньшая роль интеллигенции в выработке нонконформистской системы ценностей. Во-вторых, нонконфор­мизм отрицает общепринятую систему ценностей (причем не толь­ко официальных) огульно, без анализа и даже без точного пони­мания ее смысла. Ценность отвергается не потому, что она плоха сама по себе, а лишь потому, что она признана в обществе. Так, если общепризнанной ценностью является семья, то нонконформист отрицает семью, если Бог — то отрицает Бога и т.п. Есте­ственно при этом, что разрушению и отрицанию подвергаются ценности не только ложные, но и настоящие, чего почти никогда не позволяет себе культурный резистанс. Следствием сказанного являются стихийность и непродуманность нонконформистской системы ценностей. В ней, по сути, нет ничего самобытного: это все та же общепризнанная система ценностей, только взятая со знаком минус. Отвергается семья — утверждается «свободная любовь», отвергается авторитет — утверждается своеволие, отрица­ется мораль — утверждается вседозволенность и т.п. Поэтому для нонконформизма при бедности и недостаточности содержания важнейшей становится внешне эпатирующая форма (нетрадици­онная одежда, вызывающее поведение, крикливые лозунги, «но­вое» искусство и т.п.). Вообще, нонконформизм обыкновенно свой­ствен молодежи, еще недостаточно культурно развитой, и в боль­шинстве случаев проходит с возрастом.

Заметим, что нонконформизм способен создавать стихийно складывающиеся группы единомышленников и даже образовы­вать общественные течения. Но их историческая жизнь, как правило, очень коротка, они довольно быстро распадаются по причине своей внутренней неоднородности и противоречивости; кроме того, неустойчивость этих течений обусловлена таким простым обстоятельством, как смена поколений: двадцатилетние нонконформисты очень и очень часто становятся тридцатилетними кон­формистами, на смену им приходят новые двадцатилетние и т.д.

Хорошим примером нонконформизма и связанных с ним яв­лений могут служить персонажи посвященного молодежному дви­жению 60-х гг. во Франции романа французского писателя Р.Мерля «За стеклом».

Сильную сторону нонконформизма составляет возможность личности самоутвердиться и, следовательно, обрести некоторый эмоциональный комфорт. Слабость же вытекает из стихийности этого мироощущения и состоит в неустойчивости ценностной системы. Когда личность начинает осознавать эту неустойчивость, она, как правило, испытывает кризис, который не всегда разре­шается благополучно. Кризис же практически неизбежен, потому что, как ясно из сказанного, культура нонконформизма построе­на не столько на утверждении ценностей, сколько на отрицании антиценностей, а это очень неустойчивая опора.

Может показаться, что для личности нет другого выхода в ее противостоянии официальной культуре, кроме конформизма и нонконформизма, однако это не так. Существует еще один способ защиты — это индифферентность. Ее сущность — не в пассивном приятии официальных ценностей и не в эпатирующем отказе от них, а в их игнорировании. При этом личность вырабатывает свою самобытную культуру, которая может частично совпадать с офи­циальной, частично противоречить ей, но индифферентную лич­ность это ни капельки не волнует. Здесь вырабатывается и осуще­ствляется подлинная культурная самостоятельность. Как писал Пушкин (который, судя по всему, относился именно к этому куль­турному типу), «самостоянье человека — залог величия его». Из этого следует, что индифферентность есть наиболее эффек­тивный способ защиты личности от воздействия культурных операторов.

Естественно, самобытность культуры индифферентной лично­сти — не чистый произвол или совершенно имманентное разви­тие «из себя». В процессе идейно-нравственных поисков личность осваивает разные культурные системы, вбирая все органичное и отталкивая чуждое. Хороший пример такого развития дает нам жизненный путь героя романа Р.Олдингтона «Все люди — враги». Будучи индифферентной, то есть равнодушной и безучастной по отношению к официальной системе ценностей, личность выраба­тывает свою ценностную систему, ищет и обретает подлинную самодостаточность. При этом чаще всего индифферентная лич­ность основывает свою культуру на ценностях «вечных», искон­ных, укорененных в естественной жизни человека и в его истори­ческой памяти. В связи с этим вернемся вновь к стихотворению Пушкина и процитируем его целиком:

Два чувства дивно близки нам;

В них обретает сердце пищу:

Любовь к родному пепелищу,

Любовь к отеческим гробам.

На них основано от века

По воле Бога самого

Самостоянье человека —

Залог величия его.

В описанном случае особую роль играет опора личности на народную культуру, которая тоже относится к официальным цен­ностям достаточно индифферентно. Такая опора во много раз усиливает культурную позицию личности.

Естественно, что культурный индифферентизм — удел мень­шинства даже среди интеллигенции. Такое построение самого себя доступно не просто сильной, но и достаточно глубокой лично­сти, сочетающей в себе восприимчивость к внешнему миру и внут­реннюю независимость.

В рамках данной главы нам осталось рассмотреть еще проблему самоубийства. Проблема эта не чисто культурологическая, поэто­му сразу необходимо отсечь не интересующие нас сейчас аспекты этого явления. Во-первых, существует самоубийство, вызванное различными патологиями психики — этим занимается психиат­рия, в которой есть специальное понятие суицидальной личности. Во-вторых, существует самоубийство как акт социально-полити­ческий: например, демонстративное самосожжение. Эти аспекты суицида не входят в ведение культурологии.

Собственно же культурологическая проблематика в связи с самоубийством возникает тогда, когда бывает затронута система ценностей личности.

Самый простой случай — это самоубийство как результат утраты важнейшей в данный момент ценности: убивают себя от не­счастной любви, из-за потерянной чести и т.п. Данное явление ясно само по себе и не требует скрупулезного культурологическо­го анализа.

Но есть более сложные случаи, в частности, прямо касающие­ся темы данной главы. Самоубийство, например, может быть последним, крайним способом избавиться от давления господствую­щей системы ценностей. Это происходит, когда культурные операторы действуют исключительно мощно, а все средства самоза­щиты, о которых мы говорили выше, исчерпаны или неприемлемы. Факторами, способствующими этому роду суицида, являются, во-первых, очень высокая ригидность (жесткость) внутренней цен­ностной структуры, во-вторых, ее нестабильность (вызванная любыми причинами) и, в-третьих, декомпенсированность неко­торых видов эмоционально-ценностной ориентации — преиму­щественно трагизма и романтики. Примеры самоубийства этого рода легко найти самостоятельно.

Другой, более сложный случай самоубийства — это акт, кото­рым человек утверждает свою абсолютную, «последнюю» свободу. В реальности такой вид самоубийства встречается крайне редко, но от этого он не теряет своей значимости, особенно в культуре новейшего времени. Художественно описал этот тип суицида Ф.М. Достоевский в образе Кириллова из романа «Бесы». Кирил­лов видел «последнюю свободу» человека в освобождении от Бога, вернее, от идеи Бога. У Достоевского Кириллов теоретически обо­сновывает свое самоубийство следующим образом: «Кому будет все равно, жить или не жить, тот будет новый человек... Если Бог есть, то вся воля Его, и из воли Его я не могу. Если нет, то вся воля моя, и я обязан заявить своеволие... Я не понимаю, как мог до сих пор атеист знать, что нет Бога, и не убить себя тотчас же? Сознать, что нет Бога, и не сознать в тот же раз, что сам богом стал — есть нелепость, иначе непременно убьешь себя сам. Если сознаешь — ты царь и уже не убьешь себя сам, а будешь жить в самой главной славе. Но один, тот, кто первый, должен убить себя сам непременно, иначе кто же начнет и докажет? Это я убью себя сам непременно, чтобы начать и доказать».

Идею свою Кириллов в конце концов реализует, доказывая тем самым, что его построения были не одной лишь философ­ской спекуляцией.

Идея Кириллова о самоубийстве как акте свободного волеизъ­явления личности в XX в. была подхвачена экзистенциализмом и в художественной и философской форме была развернута Камю, Сартром и др. Так что не считаться с такой культурологической мотивацией суицида в наше время, очевидно, нельзя.

В самоубийстве Кириллова прослеживается еще один аспект, который не акцентировали Достоевский и тем более его последо­ватели. А между тем это уже чисто культурологический аспект. Суицид Кириллова являлся наряду с актом свободного волеизъ­явления последней попыткой утвердить свою систему ценностей вопреки общепринятой. И самоубийства по этой причине нача­лись задолго до Кириллова и весьма часто имели место в реально­сти. В сущности, именно такое значение самоубийства содержится в расхожих словах «умереть за идею». Люди, которые отказывают­ся изменить свои убеждения под угрозой неминуемой смерти суть, конечно, самые настоящие самоубийцы, утверждающие своим добровольным уходом из жизни непоколебимость и истинность своей культуры. Примеров такого рода суицида вполне достаточно и в жизни, и в литературе.

Наконец, последний культурологический тип суицида — это результат гипертрофированной иронии, которая, как мы помним, в пределе разрушает любую систему ценностей и делает жизнь человека культурологически бессмысленной. В ситуации, когда все равно, жить или умереть, человек свободно может выбрать смерть без всяких внешних причин — примером тому может быть уже упоминавшийся выше Ставрогин из романа Достоевского «Бесы».

Как следует из вышесказанного, однозначной культурологи­ческой оценки самоубийству дать нельзя. Оно может быть и под­вигом, и актом отчаяния, и реализацией философской идеи, и выходом личности из царства необходимости в царство свободы. Все здесь зависит от конкретного случая и конкретного человека. Однако ясно, что ни осуждать, ни одобрять самоубийство «из­вне» никто не вправе: суицид — личное дело каждого и, как любую смерть, его надо почтить молчанием.