Чучин-Русов А. Конвергенция культур

ОГЛАВЛЕНИЕ

5. Природа и культура

Культурный обмен - такое же неотъемлемое условие существования человека и человечества, как и обмен веществ для всех иерархических уровней живого: от клетки и организма до целых сообществ. Достаточно стабильная жизнеспособность общества, как и любого живого организма, безусловно, определяется той или иной степенью его "открытости", сообщаемое™ с окружающей средой. Главная роль движущей силы в такого рода обменах, в формировании подобной открытости, отводимая государственно-общественным структурам, политиям, идеологиям, экономическим интересам представляется здесь как некая условность, одна из типичных для цивилизационного миропонимания перемен местами причин и следствий. Разумеется, эти сами по себе относящиеся к культурным образованиям структуры, могут благоприятствовать или препятствовать естественному "обмену веществ", обеспечивая обществу здоровое или больное существование, но искать, а тем более находить, в них источник культурных взаимодействий - все равно что всерьез относиться к известному рассказу барона Мюнхгаузена о том, как он вытянул себя из болота за собственные волосы.

Вопрос о хорошей или дурной политике, приемлемой или неприемлемой идеологии, правильных или неправильных действиях отдельных личностей, коллективов, общественно-государственных структур, совершенстве или ущербности всевозможных институций и конституций сводится, скорее, к единственному вопросу об их соответствии или несоответствии тем общим природно-культурным процессам, которые вовсе не ими определяются. В распоряжение политиков, идеологов, людей слова и людей дела культура предоставляет лишь достаточно мощный и эффективный инструментарий, позволяющий либо содействовать "взращиванию", культивации естественных жизненных проявлений, либо "запахивать" живые ростки, обрекая тем самым общество на бескормицу и даже, возможно, гибель.

Как растительно-животный мир не знает ни государственных, ни идеологических границ, так неведомы они и миру культуры. Те поразительные совпадения между структурными основами биологической и культурной жизни, обнаружение которых стало возможным лишь в результате столь дорогой ценой доставшегося человечеству "научного прогресса", лучше любых общих рассуждений в пользу культурных контактов и обменов, открытых обществ и плюрализма мнений свидетельствуют о естественной необходимости и неизбежности таких контактов и обменов, такой открытости и широко понимаемого плюрализма, составляющего самую суть генотипически-фенотипического разнообразия в природе, Одна из Нобелевских премий 1962 года была присуждена Дж Уотсону, Ф. Крику и М. Уилкинсу - трем ученым, работавшим в области биохимии, биофизики и генетики, - за создание структурной модели молекулы ДНК и гипотезы, позволяющей объяснить как характер записи генетической информации, так и химические механизмы самовоспроизводства молекулярных структур, и вплотную приблизиться к расшифровке генетического кода. Десятилетием позже, уже в 1970х годах, новое междисциплинарное научное направление синергетика, убедительно подтверждавшее общность закономерностей и принципов самоорганизации самых разных сложных макросистем - физических, химических, биологических, технических, экономических, социальных - заявила о себе как о начале "нового диалога человека с природой".

В дальнейшем две эти фундаментальные научные разработки, открывшие широкие возможности для моделирования культурных явлений с помощью методов и подходов, традиционно относимых к естественным и точным наукам, послужили стимулом и основанием для осмысления истории мировой культуры в рамках концепции единого поля. Выявляя и структурируя в единую систему многосторонние генетически обусловленные взаимосвязи разных культурных "полей" и отдельных культурных феноменов, эти поля формирующих и ими же формируемых, данная концепция в общих своих очертаниях восходила кархетипическим архаико-антично-средневековым символам и представлениям, в направлении которых, особенно интенсивно в течение двух-трех последних десятилетий, смещался и менталитет западного мира, определенным образом сближаясь с веками противопоставлявшимися ему менталитетами Востока и других автохтонных сообществ, не претерпевших столь существенных, как Запад, культурных преобразований.

Было бы, однако, чрезмерным упрощением и преувеличением представлять, например, культуру Востока как некую лишенную внутренних противоречий и культурных колебаний незыблемую цельность. Как и в случае универсальных для любой пространственновременной культурной данности состояний W-AV, речь здесь опять-таки идет лишь об относительных понятиях: о культурной цельности Востока относительно историко-культурной пестроты "чересполосиц" Запада и о культурно-исторической динамике Запада относительно как бы застывшего в своем культурном движении статичного Востока, все еще сохраняющего на религиозно-культурном и ментально-архаическом уровне сознания цельность мировосприятия и миропонимания.

Что касается человека западной цивилизации, то он, хотя и воспитанный на библейской мудрости коловращений проповедника Екклесиаста, был осужцен своим все более расщеплявшимся (по национальному, религиозному, профессиональному, сословному, культурно-гендерному и др. признакам) сознанием переместить эту библейскую истину (как и библейские заповеди, а также представления о культурной древности и едином источнике общечеловеческого бытия) в некую отдельную, достаточно изолированную, отвлеченную область идеального, все менее соприкасающуюся со множащимися областями и интересами его реально-материальной жизни. Марксизм в этом смысле, с его приматом материального над идеальным, с его канонизацией первичности материи (сей неотъемлемой половины давно забытого Европой, оторвавшейся от своих античных культурных корней, двуединого культурного архетипа), был далеко не первым, хотя и, возможно, итоговым, достаточно характерным продуктом всех этих столетиями протекавших процессов.

Представление о едином поле, через которое проявляется содержание мировой истории, как некое противополагание традиционному направлению европейской мысли, все отчетливее заявлявшее о себе уже с конца XIX в., было дано английским историком А.Тойнби, который рассматривал умопостигаемое поле исторического исследования как область пересечений нескольких планов. В этом состоит, быть может, наиболее ценная часть урока, преподанного английским историком. Благодаря ему, единое поле мировой культуры, реконструируемое наложением и сопряжением двух планов - культургенетического (вневременного, генотипического, синхронического) и культуркинетического (временного, фенотипического, историко-культурного, диахронического), обнаруживает свою способность выявлять и предъявлять для беспристрастного чтения в потенциале любой (всегда подобный тайнописи, исполненной симпатическими чернилами,) культурный текст, само прочтение которого (причем, всякий раз заново) составляет особое искусство его культургерменевтических (толковательно-истолковывающих) актуализаций.

Беспристрастность здесь означает прежде всего возможность самоосознанного освобождения от императива, заданного невольной принадлежностью читающего к той или иной культурной ситуации, тому или иному психологическому типу, от неосознанной необходимости судить о том или ином культурном феномене в соответствии с заданной опять-таки самим историко-культурным состоянием общества ангажированностью, приверженностью той или иной системе этико-эстетических критериев (будь то критерии типа М. или \(Г). Что касается культургерменевтических актуализаций, то именно они в исчерпывающей своей совокупности составляют то живое, единое, нераздельное, существующее в своей парадоксальной одновременности поле культлры, которое отвечает букве и смыслу второй составляющей двуединой архетипической цельности "природа-культура", вмещающей в себя все наличествующие на тот или иной момент формы земной жизни.