Чернявская Ю. Народная культура и национальные традиции

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 4. Национальные традиции и общечеловеческое в культуре народов

§ 2. Формы преемственности культуры. Традиция как основная форма передачи межпоколенного опыта, формирования и сохранения национального характера народа

1. Ритуал, обряд, обычай

Культура не могла бы выжить, когда бы не существовало способов ее трансляции от поколения к поколению. В течение истории сложились несколько таких способов или форм.

Первичные формы преемственности культуры всегда связаны с культом. Они существуют для того, чтобы передать нечто сакральное и в этом своем качестве наиболее ценное для членов общности. Это – ритуалы . Ритуал объемлет те формы поведения, которые по своей сути являются знаковыми, символическими и не имеют утилитарно-практического характера. Антрополог М.Дуглас определяет ритуалы как типы действий, служащие для выражения веры или приверженности определенным символическим системам [34, .133 ] .

Вне ритуала не совершается ни магическое действие, ни религиозный культ. Его священная цель — постоянное воспроизведение, своеобразное духовное восстановление в настоящем в большей или меньшей степени мифических событий, связанных с важными этапами в прошлом народа или группы и тем самым подчеркивающих их единство. Например, ритуальный ремонт лодки индейцами кечуа определенным способом происходит лишь потому, что ее именно так чинил праотец кечуа: тем самым все кечуа подчеркивают свою преданность и мифическому предку, и друг другу. Вне ритуала поломанную лодку они будут ремонтировать более удобным образом. Но тогда это будет просто починка лодки, не несущая глобального символического наполнения.

В силу своего символического характера ритуал играет роль механизма регуляции внутриэтнических связей: поддерживает определенную иерархию этнических статусов; помогает членам этносов в усвоении групповых норм и ценностей; дает им осознание сакрально обусловленной сплоченности и солидарности, а, следовательно, и защищенности; помогает снять напряжение обыденной жизни; в кризисные моменты дает ощущение поддержки свыше, оказываемой общности. Впоследствии государства используют эту символическую мощь ритуала для собственных нужд: с течением времени он распространяется на область государственных церемониалов и церемониальных форм бытовых отношений (этикет).

Постепенно ритуал приобретает характер систематического следования некоторым традиционным правилам, которые зачастую не соответствуют изменившимся потребностям, но поддерживаются по соображениям, связанным с интересами правителей, а отчасти — с неповоротливостью социальных институтов, с инерцией массовой психологии. Но, как оказалось, “отбрасывание одного за другим элементов ритуала последовательно, шаг за шагом ведут либо к уничтожению, либо к трансформации соответствующих институциональных образований, которые частично состоят именно в этих ритуализированных структурах действий... Революции начинаются с антиритуалистического протеста и завершаются тотальным сломом соответствующих институтов” [там же, 129 ] . В любом случае, ритуал означает посвящение, приобщение к данной религии и системе ценностей, к этносу, к государству. Так, единство исламской цивилизации в огромной степени поддерживается строгими и ритуально освященными предписаниями шариата.

Вторая исторически существующая форма преемственности культуры – обряд. Обряд – это десакрализованный ритуал, который включает в себя традиционные действия, сопровождает важные моменты жизни и деятельности человека и человеческой общности (обряды, связанные с рождением, со смертью, с переходом члена общности в какое-либо другое качество, например, обряды инициации; семейные, календарные обряды), посредством чего утверждает социальную значимость жизненных состояний членов общности (этноса). Религиозная суть ритуала, лежащего в основе обряда, чаще всего утеряна, но он продолжает жить по принципу “так было от века” и тем самым демонстрирует отличие данного этноса от всех остальных.

Так, далеко не все знают, что суть белорусского обряда колядования – спасение богини Громовницы от злого духа зимы Зюзи (Ситиврата); немногие знают, что традиционно водимая по кругу с припевками и прибаутками коза – символ Громовницы, которая должна быть спасена, чтобы родить Божича, а от этого рождения зависит приход лета, но сам этот обряд является неотъемлемым атрибутом жизни белоруса до сих пор. Обряд – это то, что из культа перешло в быт, потеряло магически-религиозный или государственно-установленный смысл (наши современники, как правило, празднуют Первое Мая просто как праздник весны, отнюдь не связывая его с Днем солидарности трудящихся).

В обрядах и ритуалах передается опыт религиозных, социальных и родовых отношений. Наряду с языком они сохраняют единство некоей человеческой общности – племени, этноса, нации.

Третья традиционная форма преемственности культуры – обычай. В отличие от обряда и ритуала, обычай имеет не только религиозно-магические, но и практические корни. Обычай — это стереотипизированный способ поведения, который воспроизводится в определенном обществе или социальной группе и является привычным для его членов . Это привычно соблюдаемая часть быта, осколки ритуалов и обрядов, утративших свое первичное значение, но сохранивших функцию соединения людей повседневно принятыми нормами; это регуляторы поведения в быту, постепенно перешедшие из сознания в привычку. Это религиозные и моральные нормы, утратившие свой сознательный характер, но сохранившие обязывающее в быту значение. В качестве примера приведем “чистый четверг” в донельзя секуляризированное время так называемого “застоя”. Атеисты, не имевшие представления о том, что такое “чистый четверг” и для чего он, все же день напролет мыли, скоблили, выбивали ковры и т.п.

Хотя в качестве основного регулятора человеческого взаимодействия обычай выступает, в основном, на ранних стадиях человеческого общежития и в так называемых “традиционных обществах”, тем не менее он продолжает существовать и функционировать и на уровне динамичных, развитых этнических систем, олицетворяя более или менее обязательный образец поведения в быту . Человек, не исполняющий обычаев, так или иначе отторгается от общества. Таким образом в обычаях проявляет себя власть социума.

Стабильность обычая, его сопротивляемость переменам столь велика, потому что обычаи всегда формируются в обществе и воспринимаются обществом как ценность, а в силу такого восприятия определяются “принудительностью коллективного требования” [ там же, 644 ] . И в этом смысле можно говорить о том, что одна из основных функций обычая в обществе — сохранение, спасение безвозвратно ушедшей жизни. Обычай — это социальный навык, столь часто повторяемый членами группы, этноса или представителями какой-либо цивилизации, что в результате он приобретает характер действия машинального, полуавтоматического и общего для всех . Можно назвать его сверхиндивидуальной привычкой. В этой сверхиндивидуальности (общественности) и обязательности обычая и таится его сила.

В своей работе “Человек и люди” выдающийся испанский философ и культуролог Х. Ортега-и-Гассет подразделяет обычаи на два типа: обычаи, слабые и мягкие и обычаи, сильные и жесткие. Первые — это те, которые назывались “обычаями и нравами”, т.е. привычные нормы поведения, питания, взаимоотношений. Они учреждаются в обществе на протяжении длительного периода времени и так же долго и постепенно выходят из обращения. Сильные и жесткие обычаи, как правило, насаждаются политиками и государственными деятелями: таковы, например, приветствие с рукой, сжатой в кулак (“Рот Фронт!”) или с острой, как нож, выброшенной вперед ладонью (“Хайль!”). Они созданы в определенных политико-идеологических целях, возникают молниеносно и столь же молниеносно исчезают; скорее, это не столько обычаи, сколько политические или идеологические клише.

Обычай гораздо более связан с практикой повседневной жизни, нежели обряд или ритуал. И хотя обычай чаще всего имеет дочернее отношение к этим формам преемственности, но отношение это все же двустороннее. Как ритуал или обряд могут, утратив свой смысл, превратиться в обычай, так же возможно и превращение обычая в обряд или ритуал. Так обычай обрезания у евреев и арабов, возникший чисто из гигиенической необходимости, был затем сакрализирован в священных книгах и стал обязательным ритуалом. То же произошло и с запретом на поедание свинины, первично возникшем оттого, что в условиях жаркого климата в организме свиней размножаются смертоносные для человека бактерии.

И ритуал, и обряд, и обычай на правах составляющих входят в традицию как в бытовые способы передачи культуры из поколения в поколение.

2. Традиция как ценность

Слово “традиция” происходит от лат. traditio (“передача”) и имеет, казалось бы, вполне очевидный смысл. Традиция — это элементы социального и культурного наследия, передающиеся от предков к потомкам и сохраняющиеся в этносах, в обществах, а также в социальных группах в течение длительного времени. Это определенные общественные установления, нормы поведения, ценности, идеи, а также уже знакомые нам ритуалы, обряды и обычаи. Но при таком определении понятие традиции полностью идентично понятию наследия.

Многие исследователи считают, что традиция — это даже не то, что передается, а сам способ передачи культурного наследия. В этом смысле традиция есть передача “в диахронном плане, от старших к младшим, от поколения к поколению, от когорты к когорте устоявшихся норм поведения, навыков, понятий, всего, что образует костяк культуры” [6, 160 ] . К сожалению, это определение практически игнорирует то, что традиция вовсе не всегда передается через отношения “отцов и детей”, как выразился М. Блок, “гуськом”. После изобретения и широкого распространения письменности передача определенных ценностей сразу от “дедов” и “прадедов”, минуя “отцов”, стала обычным делом. Кроме того, оно не учитывает и еще одного важного момента: для того, чтобы что-то передалось, нужно, чтобы это что-то было не просто объектом, транслируемым с помощью некоего механизма, но и определенной ценностью . Любая традиция определяется отношением к ней народа или группы. И следовательно, главное наполнение традиции — это сам факт ее отбора как особенно ценного, того, что в силу этой ценности нельзя позволить себе утерять.

Наконец, традиция содержит в себе не только “нормы поведения, навыки и понятия”, но и символический круг ментальных смыслов, архетипов и отношений, который члены этноса во многом связывают со своим языком и со способами невербальной коммуникации.

Итак, традиция включает в себя модели чувствования, мышления, поведения, и, кроме того, нормы, навыки, обычаи, культурные достижения, представляющие собой ценность для членов этноса, а также способы их трансляции от поколения к поколению.

Традиция — это не все наследие народа, но его некоторая часть— та, которую члены этноса оценивают (положительно или отрицательно) как нечто значимое для себя. И кроме того, традиция — это сам процесс такой оценки, последующего усвоения, а также механизм межпоколенной передачи. Только понимая традицию как ценность , можно говорить о ней как о содержательной форме преемственности культуры.

Интересный пример такого ценностного отношения, в результате которого элемент наследия превращается в традицию, мы находим в истории польской культуры. Начиная со второй трети 18 в. излюбленным головным убором поляков была так называемая “конфедератка”, и этот факт носил характер обыкновенной моды. Но с 60-х годов, после того, как многие участники польского восстания оказались за границей, в эмиграции, конфедератка превращается в символ единства поляков — как тех, кто остался на родине, так и тех, кто оказался за ее пределами.

Лишь тогда, когда элементы наследия прошлого для нас являются не просто сведениями из учебника истории, а значимыми, актуальными (позитивными или негативными) элементами нашего бытия, мы можем говорить о них как о традиции. “Традиция — это не просто социальный факт, объективированный в общественных институтах и обычаях... традиция — это присутствие прошлого в нас самих , делающее нас чувствительными к влиянию этого социального факта”, — писал французский социопсихолог М. Дюфрен [ 75 , 312 ] . С другой стороны, традиция в определенном смысле отделена от личности, она — одновременно и в нас (постольку, поскольку мы воспринимаем ее как основу нашего укоренения в мире), и вне, сверху нас (поскольку традиция никогда не есть принадлежность индивида, а всегда — группы, народа, цивилизации). Уже в этом коллективном санкционировании традиции как ценности и заложена сила ее влияния на членов любого этноса. Ведь существование любой сплоченной общности невозможно без признания ее членами неких общих ценностей. Впрочем, у этой медали есть и другая сторона: именно в силу своего ценностного наполнения традиция меняется с переменой ценностей. Потому “на реке наследия появляются и исчезают острова традиции” [ там же, с.328 ] .

3. Традиция как выбор

Любая традиция в некотором смысле является метаморфозой: ведь она — часть совокупного человеческого опыта. Изменяясь, “совокупный человек” изменяет и традицию. Наше культурное прошлое не просто дано нам: это не родимое пятно. Вера в возможность сохранения элементов наследия в неприкосновенности иллюзорна, как иллюзорно было бы предположение, что мы живем в том же мире, в котором жили наши родители или деды. Это не означает нашего разрыва с традицией, а всего лишь тот непреложный факт, что традиция при всей своей устойчивости развивается и модифицируется в связи со сменой эпохи, социально-исторических условий и изменений в ментальности народов. Модификация — неизбежная судьба традиционных представлений. Раньше этот процесс был сравнительно медленным, растягивался на столетия, а теперь происходит в течение жизни одного поколения.

Причины модификации традиции могут быть связаны с государственным, внутренним давлением, с военным давлением извне, с эмиграцией и другими социополитическими факторами. Иногда традиция уходит бесповоротно, и тогда мы говорим об утрате либо утере традиции. Самые значительные причины такой утраты традиции современными этносами — это процессы ассимиляции, модернизации, вестернизации . В этом отношении показательна карикатура, два десятилетия назад напечатанная в одном из американских журналов. На ней изображен процесс инициации на Самоа, когда вместо того, чтобы проводить соответствующие обряды, вождь протягивает юношам книгу М. Мид “Взросление на Самоа” и говорит: “Здесь вы найдете все, что нужно знать о наших священных традициях”.

Человек современного этноса или цивилизации находится в постоянном процессе выбора между своей и чужой, навязываемой ему ситуацией традициями. Иранский философ С.Х.Наср пишет об этом: “Современный мусульманин не может не вести постоянную священную войну (джихад) не только в самом себе, чтобы сохранить здравый ум и душевное здоровье, но и в окружающей его среде для того, чтобы защитить великолепие духовного и художественного наследия своих предков и передать их следующему поколению. В данной ситуации он одновременно испытывает тягу со стороны исламской традиции и со стороны секуляризма и модернизма. Современный мусульманин, особенно тот, который испытал основательное воздействие западной культуры, испытывает огромное напряжение, так как его ум и душа сформированы на совершенно иных основаниях, чем у западного человека, живущего в секуляризированном постиндустриальном обществе” 64, 481-482 ] .

Но такое понимание выбора традиции как выбора между двумя традициями далеко не исчерпывает специфики этого явления. Традиция в любом случае предполагает выбор, поиск и даже изобретение . Ведь существует не одно “прошлое” народа, а различные, порой даже конфликтующие версии его истории. Например, греческие светские интеллектуалы в 19 в. призывали возвратиться к наследию древней Эллады, которое, по их мнению, определило всю последующую греческую, да и в огромной степени — европейскую историю. А служители церкви смотрели на ту же самую историю как на воплощение священной миссии православия. Такие расхождения обычно не нарушают общности этнического самосознания. Каждое поколение вновь начинает деятельность по интерпретации своего прошлого, и в этом состоит залог активного изменения этноса и создания нации.

“Традиционные представления и действия, — пишет Э. Шилз, — являются не только делом пассивного принятия уже установленного. Существует и активный поиск традиции как формы связи с прошлым, если установленные традиционные представления оказываются неприемлемыми. Подчас “прошлое создается” для легитимизации представлений и действий теми, кто в настоящем не находит такой основы. Обретаемая традиция объявляется настоящей, восстанавливается “истинный” источник вместо “искаженного” и “подлинный” ряд передачи взамен “извращенного”. Происходит “возрождение” реабилитируемого прошлого, большей частью приобретающего сходство с “золотым веком”...” [ там же, 24 3 -244 ] . Традиция не лежит упакованная в шкафу и не ждет, когда ее достанут, отряхнут с нее пыль и начнут ей следовать. Она скорее избирается и даже моделируется в соответствии с самой исторической ситуацией, причем, каждый этнос, каждая страта общества, каждая субкультура моделирует ее по-своему, выбирая из традиции то, что наиболее соответствует необходимости времени и ментальности народа или группы.

Традиция связана с ее интерпретацией, с творчеством. Э. Гуссерль выделял два типа традиции — традицию активную и пассивную . Пассивная традиция — это некий набор правил, в соответствии с которым человек живет, “как все”, потому что так принято в его группе. Но есть иной подход к традиции: мы можем анализировать ее, воссоздавать, наполнять новым содержанием. Потому в современном обществе практически не существует бесспорных традиций. В связи с этим возникает важный вопрос: а должна ли традиция непременно иметь что-нибудь общее с прошлым?

Безусловно, должна. И это общее — сама вера в то, что данное явление имело место в прошлом. “Лишь неисправимо наивные рационалисты могут требовать от традиции “исторической точности” в том значении, что составляющие ее образцы были точно такими же, как в прошлом... Когда независимая Гана ссылалась на свое римское прошлое, мы, вероятнее всего, имели дело с чистой выдумкой, подобной большинству генеалогических мифов. Когда современная республика Мали ищет свое начало в средневековом государстве с таким же названием, ситуация иная, поскольку такое государство действительно существовало” [75, 352] . Но почему и в том, и в другом случае мы имеем дело с традицией? Потому что оба народа верят именно в эти первоистоки своего бытия и ищут в них подтверждение собственной национальной идентичности и собственного национального достоинства. Главным, таким образом, представляется не действительное положение дел в незапамятные времена, а существование соответствующей традиции в современности.

Именно эта вера и делает традицию испытанным веками образцом прошлого , на котором держится настоящее.

4. Черты традиции

Важнейшей особенностью традиции является уверенность членов этноса в том, что она вытекает из прошлого и в силу древнего происхождения высокоавторитетна. Назовем эту черту “привязанностью к прошлому” . То или иное представление о связи с прошлым — залог принятия традиции в качестве модели поведения и мироотношения.

Важно и то, что это прошлое постоянно воссоздается в настоящем — в этом заключается мифологичность традиции . Человек, как и народ, реального прошлого не помнит — он постоянно воссоздает его. Прошлое всегда познается через призму настоящего и всегда связано с “вкладыванием” современных ценностных ориентиров в понятие традиции.

Важнейшим качеством традиции является ее общественный характер . Традиция распространяется исключительно в обществе и воспринимается большинством его членов как наилучший в силу давности ее существования ориентир. Думается, что значительную роль в этом играют ее анонимность и органичность .

Любая традиция, даже в том случае, если она идет от конкретной личности (как, например, возникшая в прошлом веке традиция ношения пальто, которая появилась и прижилась в обществе благодаря графу Д ' Орсэ) всегда предполагает растворение имени этой личности в огромном количестве людей, воспринявших традицию. В этом смысле показательно, что наиболее традиционной частью искусства является совершенно анонимное устное народное творчество, т.е., фольклор.

Органичность традиции состоит в том, что она воспринимается членами того или иного народа (или социума) как должное. В определенном смысле можно говорить, что традиция (историческая или “изобретенная”) связана с некой степенью несвободы.

Этой гипотезой мы обязаны Л.Г. Ионину, который подтверждает ее выразительным примером: “Чем отличаются церковь и терем “в русском стиле”, возведенные в 80-е годы прошлого века в имении Саввы Морозова “Абрамцево”, от “настоящих” палат и церквей XVII столетия? По сути дела — ничем. Но ведь о “настоящих” зданиях не говорят, что они построены в русском стиле, а говорят, что они построены в традиции русской архитектуры. Почему? По той причине, что говорить о стиле можно только тогда, когда есть выбор, когда художник (или заказчик) может, имеет возможность выбрать для себя способ самовыражения. Савва Мамонтов мог бы построить для себя в Абрамцеве какое-то другое здание — с башенками в мавританском стиле, подобно знаменитому особняку на Воздвиженке в Москве (бывший Дом дружбы народов), но он выбрал стиль a la russe . Но мог бы русский архитектор XVI или XVIII века построить какое-нибудь здание в традициях мавританской архитектуры? Разумеется, нет. Традиция не дает свободы. Однако, художник, творя внутри традиции, совсем не ощущает несвободы. Он, грубо говоря, не знает, не догадывается о том, что можно делать и по-другому, а поэтому и не выбирает... Появление и осознание иных возможностей стало началом конца традиции” [34, 166-167 ] . К последнему, не бесспорному утверждению, мы вернемся — при разговоре о взаимоотношениях традиции и инновации.

В связи с этой “несвободой” традиции многие исследователи говорят о относительной ее нерефлективности, бессознательности . Нередко традиция заменяет человеку и общности необходимость самостоятельного мышления: очень многое из того, что мы делаем, так или иначе мы делаем в силу традиции (“потому что так принято”, “так было от века” и т.д.). М. Шелер пишет об этом: “Массы никогда не будут философами. Эти слова Платона справедливы и сегодня. Большинство людей свое мировоззрение черпает из религиозной или какой-то другой традиции, которую они всасывают с молоком матери” [75, с.340 ] . Так и было в архаических обществах, где отступление от традиции казалось окружающим настоящим бунтом.

Но уже с эпохи Ренессанса традиция понемногу начинает рационализироваться. Эта рационализация происходит в двух планах. Во-первых, она связана с выбором традиции. Выбор этот всегда доказывается путем поиска в данной традиции не только факта давности, но и ее преимуществ — реальных или воображаемых. Так, большинство русских мыслителей 19 и 20 вв. противопоставляло европейскому индивидуализму соборность, общинность как особую национальную черту российского народа не только в силу исторической давности общины как традиционной формы социального устройства на Руси, но и в силу ее коллективизма, ее прочных межчеловеческих связей, противостоявших отчуждению человека. Несмотря на неизбежное историческое отмирание общины, русское национальное самосознание так никогда до конца и не смогло принять идеи индивидуализма и факта человеческого отчуждения. В этом смысле можно сказать, что не столько сама традиция, сколько выбор тех или иных традиций на протяжении истории определяет самоидентификацию членов этноса и самосознание нации.

Вестернизация — процесс цивилизационного влияния западной культуры на культуры Востока.