Чернявская Ю. Народная культура и национальные традиции

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 3. Народная культура и бытие народа

§ 6. История в культурном бытии народа

1. Триада “история — культура — человек”

В 40-е годы нашего века знаменитый французский историк Марк Блок написал книгу “Ремесло историка”. И начал он этот научный труд весьма необычно — с просьбы его сынишки: “Папа, объясни, зачем нужна история?”.

И в самом деле, откуда в нас этот неиссякаемый интерес к прошлому, интерес, длящийся столько, сколько существует человек? Ведь уже начиная с самых древних попыток осознания себя и мира, человек задает себе один и тот же вопрос: “Как было раньше”? Отсюда — все бесчисленные мифы о происхождении бытия, человека и народа. Но мифологическое сознание еще не владело пониманием истории: ведь время в мифологии одномоментно. Единственное движение мифологического времени — это движение по кругу, где возможно вновь и вновь повторять “начало” сущего.

“Как это ни парадоксально, — пишет историк М.А. Барг, — но вплоть до Возрождения человек европейской культуры, уже обладавший огромной историографической традицией, по сути боялся остаться с текущей историей “наедине”. В эпоху классической древности он скрывался от нее под сенью незыблемого космоса, а в средние века — под защитой доктрины искупления и второго пришествия “спасителя”. И только тогда, когда человек оказался на почве мировидения рационализма, из истории постепенно были убраны все надысторические и внеисторические “силы” — настало время для поисков “пружин” и “порядка” в ходе истории в ней самой” [8 , 22 ] . С тех пор человек уже не мыслил себя вне истории.

Мы живем в истории и нигде, кроме нее . Все то, что культурно в человеке и его бытии — в то же время и исторично. Потому наше настоящее несет на себе неизгладимый след прошлого и во многом благодаря этому прошлому является шагом в будущее. Потому-то общество (да и человек) бесконечно будоражит себя вопросами: кто мы? Откуда пришли? Каков смысл нашего существования? Все эти вопросы — попытки осознания себя, самоидентификации. Но осознать свое место в мире можно лишь сопоставив себя с другими — не только с современниками, но и с предками, которые до нас задавали те же вопросы и до нас искали на них ответы. Может быть, нас научит их опыт? Может быть, когда-нибудь кому-то пригодится наш? Об этом писал Тютчев: “Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется...”.

Человек, народ, человечество незримыми, но и нерасторжимыми узами связаны со всем, что предшествовало, и со всем, что последует. Собственно говоря, в этом и заключается бессмертие. Именно это имел в виду Б. Пастернак, обращаясь к художнику, когда называл его заложником вечности “у времени в плену”. И об этом же говорил великий немецкий философ Карл Ясперс: “Все дело в том, чтобы воспринимать настоящее как вечность во времени” [82, .280 ] . Но как это понимать? Каким образом давно прошедшее может являться нашим настоящим, и даже будущим?

Жизнь человека — континуум событий, каждое из которых невидимыми нитями связано с теми, что были прежде и теми, что будут потом. Так, встреча двоих, внезапно вспыхнувшая любовь объединяет и прошлое, и будущее. Нередко можно слышать: “Я увидел ее и понял, что ждал ее всю жизнь”. Вероятно, для такого ощущения должны быть некие истоки в прошлом, например, “сценарий любви”, некий идеал возлюбленной, который был выработан задолго до встречи с ней, начиная с образов принцесс в детских книжках... В этой встрече отпечатано и будущее — совместное будущее, в котором — трудно ли, легко ли, — но объединяются два прошлых — с наследственностью, воспитанием, привычками... В этом смысле можно говорить о том, что любовь (как и все проявления человеческого духа) исторична. А если учесть, что сами образы, требования, даже форма, которую принимает любовь, зависит от исторически принятых культурных образцов, то становится очевидно, какую роль играет история в жизни человека.

Каждое событие нашей жизни является, по мысли Г. Зиммеля, “историческим атомом и свое историческое значение получает исключительно благодаря тому, что оно происходит после другого, предшествует третьему. < ... > . Логически или интуитивно, физически, физиологически или психологически нам нужно понимать обусловленность события другими или какую-нибудь еще связь с ними. Мы помещаем событие в объективно протекающее время не для того, чтобы оно соучаствовало в его протяженности, но для того, чтобы каждое событие получило соотносимое с другими местоположение” [32, .524 ] . Человек — существо историческое: он причастен не только своему миру, но и мирам Прошлого и Будущего. Неосознаваемость этого влечет самые пагубные последствия — уже не только для индивида, но и для общества.

Сама так называемая “человеческая природа” в историческом смысле — итог суммирования всего разнообразия способностей, творческих актов, развития форм общения, деятельности и усвоения человеком коллективного опыта, наследия его общества, его народа. Это наследие передается от поколения к поколению посредством воспитания. И потому всякое знание человека, в первую очередь — знание историческое. Исторический процесс — всегда процесс созидания человеком себя как существа культурного и социального. Человек в этом процессе не только поглощает элементы исторического опыта, но и создает саму историю. В этом смысле можно сказать, что история живет по законам человека. Но как же тогда с “неумолимыми” законами истории, подчас кажущимися нам столь же фатальными, как и законы природы?

Если мы подумаем о том, что подразумевается под словом “закон” в применении хотя бы к законам природы, то увидим, что закон — не что иное, как многократно повторяющаяся связь предметов или явлений. Но ведь человеческая история состоит из единичных, неповторимых событий. Поэтому всякая эпоха – это нечто особенное, совершенно индивидуальное, и вся мировая история предстает перед нами в виде цепи таких индивидуальных эпох. Античный мир, средние века, “век барокко” единичны, они не поддаются классификации. Какие же законы могут объединить эти разрозненные страницы книги Истории?

Отдельной от человека истории не существует, да и не может существовать. Есть только одна история — история Человека. Конечно, она рассказывает и о вещах, и об идеях, и о явлениях, но это всегда — факты человеческой жизни. Можно сказать, что история всегда — стремление к Вечному Человеку, к Всечеловеку, черты которого складываются из черт индивидуумов всех народов, культур и времен. Только в свете осознания себя звеном на пути к вечности и осуществляется идентификация человеком самого себя как личности, на которой во многом “держится мир”. Обретение того, во имя чего живет человек, того, в чем он видит смысл своего существования и собственную ориентацию в настоящем и будущем, возможно лишь после того, как он увидит себя в зеркале истории.

Деяния исключительных личностей откладываются в исторической памяти народов и эпох лишь при условии своего “врастания” во время и в среду людей. И в этом смысле каждый из нас — деятель истории, хотя бы, как значимая составляющая этого времени и этой среды. Ведь история — это то, что свершается ежедневно, и свершается не только и не столько в кругу великих имен, сколько в “безымянном пространстве”, по выражению Ю.М. Лотмана — в пространстве нашей повседневности, в некоей общей для всех ее проявлений временной атмосфере.

В самом деле, есть определенное единство стиля средневекового романа и убранства средневекового замка, одежды прекрасной дамы и песен трубадуров, архитектуры готического храма и учений Бонавентуры или Фомы Аквината. Поэтому мы легко отличаем средневековые формы духовного самовыражения от созданных, к примеру, в эпоху Ренессанса или Нового времени: каждая из них несет на себе отпечаток одной ментальности, идентичного способа мировосприятия.

Еще в 1834 г . Ж. Мишле говорил о том, что “история похожа на роман Стерна: что делается в салоне, то повторяется и на кухне. Или на ход пары сверенных между собой хронометров: один указывает час, другой, за двести лье от первого, отзванивает его” [ 71, 32 ] . Без знания обыденных мелочей повседневной жизни в многообразии их связей нет ни самой истории, ни понимания истории. Ведь даже самые глобальные события совершаются во многом благодаря этой атмосфере повседневности — людьми, именно из нее черпающими ценности и ментальные представления и действующими сообразно этим ценностным ориентирам, представлениям и потребностям своего времени и своего народа. И понять поведение людей, не зная ни этих ценностей, ни этих потребностей, невозможно.

Так, восхищаясь древнеегипетской техникой бальзамирования, величественными пирамидами, современный человек часто и не подозревает о глубинном смысле этой “застывшей истории”, в частности, о понятии “ка”, своеобразном духовном двойнике человека, жизнь которого продолжается и по смерти его хозяина, и условием спасения которого является сохранность тела покойного. Мы не поймем французского революционера Жильбера Ромма, который был приговорен к гильотине и чтобы избежать ее, публично заколол себя, да к тому же, вырвав из раны кинжал, передал его другу. Тем самым он повторил подвиг античного героя... не поймем, если не будем знать, какую роль во Франции 18 в. играл театр, причем, театр классицизма, для которого характерны античная тематика и соответствующие ей образцы поведения.

Лишь целостная жизнь человека в рамках его общества, времени и культуры его народа является полем приложения истории к человеческому бытию. История возможна только как непрерывность мелких или крупных изменений, событийных свершений, создаваемых в русле преемственной деятельности человека и народа, т.е. в русле культуры и культур. Следовательно, можно говорить о культуре как об исторической категории , как о доме, в котором обитает историческое сознание.

Понятие “исторического сознания” не тождественно понятию “исторической памяти”: это не только опыт прошлого, но и прогностический, целеполагающий шаг в будущее на основании опыта прошлого. История — это переход, тот миг, когда все три существующих времени сливаются воедино. “В истории существенно только одно — способность человека вспоминать, а тем самым и сохранять то, что было как фактор грядущего” [82, . 253 ] . В этом и состоит причина того, что история является каркасом, на котором держится бытие человека, народа и его культуры.

2. Этнос и история

История каждого этноса – это неотъемлемая часть истории человечества, ибо само его сознание и бытие возникает в истории и развивается в соответствии с ней. Именно совместное историческое прошлое, так называемая “историческая почва” , и цементирует народы.

Историческая почва — категория фактов исторического развития, охватывающая все сферы деятельности прошлых поколений данного этноса, и включающая в себя разнообразные и разновременные элементы его культурного наследия — ментальные, религиозные, этические, ценностные и нормативно-регулятивные структуры, не утерявшие своего воздействия на характер этого этноса на протяжении столетий его существования .

Следует сразу же разделить две значимые компоненты исторической почвы — историю “объективную” и историю “субъективную” : т.е., во-первых, те подлинно исторические сведения о судьбах какого-либо этноса в разные временные периоды, нашедшие выражение в историографии, а во-вторых — представления членов этноса о своем прошлом, его интерпретация исторических событий, то, что можно назвать “живой традицией” (термин Б. Суходольского). Естественно, что такая “живая традиция” пронизана мифологическими, бессознательными либо полуосознанными представлениями, бытовыми толкованиями, всегда эмоционально окрашенными и потому оказывающими наиболее мощное воздействие на сознание народа.

Так, известно, что неприязнь белорусов к князю Владимиру во многом основывалась не на объективных причинах (в частности, на распространении христианства “огнем и мечом”), а на истории его женитьбы на Рогнеде и недостойного поведения по отношению к ней. Живая традиция чрезвычайно зависит от личностного начала, потому для измерения времени в ней характерны персонификации —отождествления с каким-либо лидером или родоначальником народа — реальным (“при царе”, “при Сталине”, “при Брежневе”) или мифологическим (таковы Авраам; Ромул; Пта). Она всегда гораздо более массова, доступна, чем традиция историографическая. В первом случае история — специализированная наука, а во втором — скорее, особая форма этнического самосознания, при помощи которой члены этноса определяют свое место в мире и свою связь с современниками, предками и потомками.

Именно история, основанная на живой традиции, во многом удовлетворяет мировоззренческие потребности большинства людей какого-либо этноса.

•  Потребность в наставлении и ориентации. История дает образцы для личности или эпохи, ориентируясь на которые народ и создает свои нормативно-ценностные эталоны. Так, для китайцев в течении многих столетий наставляющим, дарующим житейскую мудрость образом является Конфуций.

•  Потребность в “благородном происхождении” . Поиски той важной роли, которую данный народ играл некогда в истории, широко распространены во всех национальных идеологиях, где, по меткому выражению польского социолога Е. Шацкого, “патент древности становится основанием для самых современных исков” [75, 414 ]. .Зачастую ссылки на “славное прошлое” являются своеобразной компенсацией современных неудач, утраты того места в мировом процессе, на которое претендует данный этнос.

•  Потребность в сравнении, сопоставлении . В ее удовлетворении и кроется интерес к жизни предков, в зависимости от которого производится суд либо над историей, либо над современностью. Кроме того, в сравнении всегда кроется элемент проверки (по термину Е.Шацкого своеобразной “экспертизы”) собственной ментальности. “Какие мы?”, “Всегда ли мы были такими?”, “Как было раньше — лучше или хуже?” — вот вопросы, неизменно интересующие членов этноса.

•  Потребность в общности символической, и, в первую очередь, языковой системы. Необходимость истории для членов этноса всегда связана с наличием общего, исторически обусловленного языка — не только как речи, но и как символа, понятного всем его членам и служащего барьером для членов других этносов. Ведь слово или групповой символ невербального порядка зачастую несет историческую информацию. Пример, лежащий на поверхности — это фамилии, происходящие от названия местностей (Минский, Шуйский, Бродский, Волынский), от имен предков (Иванов, Кононов, Петровский, Трофимович). Столь же символично и имя: его значение и распространенность в данный период во многом отражает чаяния народа или этнических групп: так, многих армянских детей, родившихся за границей называют Арменами. В различные исторические периоды детям нередко присваиваются имена героев, правителей, выдающихся личностей: Линкольн, Байрон, Вашингтон; в Советском Союзе — Нинель, Ленина, Сталина, Владлен, Маркс; известного борца за свободу негров звали Мартин Лютер Кинг.

Потребность в предвидении . История удовлетворяет необходимость футурологического прогноза, основанного на аналогии с прошлым. Она становится источником поиска параллелей для того, чтобы найти в прошлом ситуацию, аналогичную ситуации сегодняшнего дня с целью учесть успешное или пагубное в прошлом опыте.

6. И, наконец, пожалуй, самое основное: осознание истории удовлетворяет потребность этноса (либо этнической группы) в единении всех его членов. М. Хальбвакс пишет в работе “Коллективная память”: “Когда группа занимается своим прошлым, она интуитивно чувствует, что осталась той же самой группой и осознает свое тождество во времени... История — это картина изменений. Коллективная память. создает группе ее собственный портрет, который, совершенно ясно, изменяется во времени, т.к. речь идет о прошлом группы, но происходит это таким образом, что группа всегда узнаваема в своих очередных проявлениях” [75 , 421 ] .

История знаменует две противоположные тенденции в бытии этноса. О первой из которых мы уже упоминали: это то, что в силу совместного прошлого, цементирует этнос, то, что как бы дает ему высшую санкцию на совместное существование его членов, поскольку “так было от века”, и, вторая — поток событий, сотрясающий и порой даже разрушающий само это бытие. Кроме того, в процессе истории у каждого народа вырабатывается не только собственная система мировидения и мирочувствования, но и некая совокупность представлений об остальном мире и отношений к нему. Не случайно, например, вплоть до двух последних десятилетий нашего века, одним из общеизвестных качеств английского национального характера считалась настороженность и даже скрытая неприязнь по отношению к иностранцам. Сами англичане в шутку (но в каждой шутке есть доля истины) объясняли это тем, что они просто-напросто не привыкли к иностранцам, ведь. нога завоевателя не ступала на их землю с 1066 года.

3. Влияние социо-исторических факторов на культуру этноса

Духовный уклад человека, группы, народа в своем реальном бытии своеобразно переплетается с другими реальными компонентами действительности и составляет фактор среди других ее факторов, таких, как история, структура социума, и др. И лишь в этом симбиозе культура, самосознание и менталитет конкретного народа, живущего в определенную эпоху, и обретает тот вид, в котором мы их узнаем.

Сочетание разнообразных этногенезов с социально-историческими процессами на фоне различных культур, унаследованных от эпох минувших, и создает этническую историю. При этом играют существенную роль и быт, и экономика, и производство, и социальное устройство, и войны, и взаимодействие с другими культурами.

В высшей степени красноречив пример возникновения единой русской культуры и реальной государственности, да и самого русского этноса в современном смысле слова. Значительную роль в его этнической истории сыграл факт монгольского ига, борьба с ним, а затем — и победа над татаро-монголами. Более чем двухсотлетнее сосуществование на одной территории завоевателей и завоеванных, которое ученые окрестили “симбиозом коня и всадника” (причем Русь играла роль “коня”), поставило князей перед необходимостью если не объединения, то хотя бы сотрудничества. Их сблизило наличие общего врага и необходимость противостояния ему.

Видный русский историк С.Ф. Платонов писал об этом: “...удельные князья монгольского периода, если бы были вполне предоставлены сами себе, разнесли бы свою Русь на бессвязные, вечно враждующие удельные лоскутья, так как в их опустошенном общественном сознании оставалось место только инстинктам самосохранения и захвата, но, к счастью, княжества тогдашней Северной Руси были не самостоятельные владения, а даннические “улусы” татар... Власть... хана давала единство мельчавшим и взаимно отчуждавшимся вотчинным углам русских князей” [13, 199 ] . Уже сам факт татаро-монгольского владычества объединял народности в народ. Но самым мощным фактором их конечного слияния были, разумеется, сопротивление ордам и победа над ними в Куликовской битве. В результате в сложившемся государстве сформировался русский этнос — новый, хотя, конечно, унаследовавший многие черты от своего предшественника — древнерусского. “Равнение” на новый центр — Москву — постепенно сближало все формы жизни периферийных областей: способы хозяйствования, обычаи, диалектные говоры. Так исторические и социо-политические факторы привели к созданию путем интеграции нового мощного этноса со своеобразной культурой.

С другой стороны, социо-исторический фактор может являться и причиной распада народа и его культуры на несколько частей. В результате подобной дифференциации образуются два или более этноса с различными культурами. Такая ситуация сложилась во второй половине нашего века в Канаде. Центр противостояния, расколовший страну и народ надвое — Квебек, канадская провинция, где живет франко-канадское большинство населения.

По своим природным ресурсам Квебек мог бы процветать: в этом регионе сосредоточены месторождения, железа, цинка. Квебек богат лесом и реками, а значит, древесиной и электроэнергией. Однако, в этой богатой провинции к середине 80-х годов проживало не менее трети всех канадских безработных. Исторически сложилось так, что командные позиции в экономике провинции занимал англо-канадский капитал. Соответственно тому же историческому преобладанию английских влияний культура и образование были англизированы. В 70-х годах нашего века каждый пятый франко-канадец не имел права говорить по-французски на рабочем месте. Естественно, в этих условиях прибывающие в Квебек иммигранты предпочитали обучать детей английскому языку как основному. Это не могло не вызвать ожесточения у франко-канадцев. На сей момент ситуация назрела до такой степени, что многие жители провинции ратуют за отделение Квебека от Канады в качестве самостоятельного государства. И хотя на референдуме 1995 года большинство было за то, чтобы Квебек по-прежнему находился в составе Канады, показательно, что большинство это проголосовало с перевесом всего лишь в один с небольшим процент голосов.

Приведенные примеры — это примеры ситуаций крайних, случающихся не так уж часто: социо-исторические условия вовсе не обязательно воздействуют на этнос в столь созидательной или разрушительной степени. Чаще такое влияние не меняет кардинально всей культуры и менталитета, а лишь наделяет культуру неповторимым своеобразием, причем, одни ее сферы подвергаются преобразованию в большей, а другие — в меньшей степени.

Так, одна и та же идея антропоцентризма проявилась в культуре (и в частности, в искусстве) итальянского и северного Возрождения совершенно различным образом. И причины этого во многом коренятся во взаимовлиянии социо-исторических и экономических факторов.

Итальянский народ не был раздавлен вторжением варваров, как другие народы Европы. Кроме того, сам климат и географическая среда Италии в целом благоприятствовали сравнительно комфортной жизни при относительно небольших затратах труда, оставляя время и силы для “духовных наслаждений” (по выражению Н. Макиавелли). При этом Италией управляли мелкие тираны, достигшие своих должностей путем интриг, подкупа, насилия, а следовательно, ни о праве, ни о безопасности граждан не шло и речи. Человек должен был защищать себя сам. Потому люди того времени вынуждены были всерьез интересоваться своим телом, развитием мышц, быстротой движений и т.д. Во многом от этого берет свое начало итальянская скульптура с ее культом телесности. Потому же — и это еще более важно — человек должен был полагаться на самого себя, верить в свои не только физические, но и духовные силы, в свою значимую роль на исторической арене: это явилось одной из причин появления Ренессансного антропоцентризма и гуманизма. С другой стороны, постоянное присутствие опасности наполняет душу “энергическими страстями, простыми и великими” (И.Тэн). И, в отличие от человека средневековья, пытающегося эти страсти побороть во имя Божие, молодой итальянский буржуа начинает ценить в себе и сами эти страсти и, главное, собственную энергию как побудитель к действию; растет уважение к земному человеку, который пользуется радостями бытия и стремится к максимальной его полноте. Именно этот период и именно эта среда — среда ренессансного города — и принесла ощущение времени как истории: вместо священного, “циклического” времени появилась идея текущего, конкретного времени как наиболее дорогого сокровища из всех, дарованных человеку. “... если синонимом времени теперь стала мирская деятельность, то мерой ее интенсивности — время”, — пишет М.А. Барг [8, 247 ] .

И в борьбе, и в научном поиске, и в делах торговли и обогащения, и в наслаждениях эти люди черпали ощущение полноты жизни, бьющей через край. Активность личности была так велика, что, казалось, будто от ее власти зависит все. Отсюда вытекает главный жанр искусства этой эпохи – портрет, презрение к пейзажу и натюрморту как к “низшим” жанрам, а также принцип идеализации самого портрета. “Личность прекрасна, — вот что говорят нам эти лица на итальянских полотнах, утаивая, впрочем, продолжение, — а если нет, то не грех ее приукрасить”. Именно главенство личности и порождает такое удивительное явление как итальянский гуманизм, выдвинувший на передний план ее изучение и впервые в истории создавший то человеческое явление, которое мы сейчас называем “интеллигенцией”.

Так зарождение нового строя вкупе с социально-политическими и историческими условиями привело к рождению феномена искусства итальянского Возрождения с его главенствующей ценностью индивидуальной, идеальной, деятельной личностью, практически равной Богу в своих правах и возможностях.

Северное же (в частности, Нидерландское) Возрождение базировалось на других климатических, ландшафтных, а главное, исторических и социальных условиях.

Нидерланды представляют собой равнину, которая прежде чуть ли не вся была затоплена водой. Для того, чтобы преобразовать ее в землю, пригодную для проживания, был необходим титанический труд. Кроме того, сам климат Нидерландов настолько однообразен, что притупляет “рьяность страстей” (И. Тэн). Отсюда следуют такие качества, как трудолюбие, практицизм, спокойствие и уважение себя как народа, преодолевшего все природные тяготы. А главное, освободительное движение Нидерландов из-под власти Габсбургов, увенчавшееся успехом, не могло не послужить еще одним поводом жителей страны к самоуважению, причем, не как некоего идеализированного объекта, а как конкретного народа, состоящего из конкретных людей. Отсюда в живописи голландцев внимание к мелочам, одушевление каждой травинки и каждого фрукта как плода огромного человеческого труда (расцвет жанра пейзажа и жанра натюрморта). Отсюда же – конкретное натуралистическое изображение конкретного индивида в обыденных условиях (жанр бытовой живописи). Этого индивида не надо идеализировать, он хорош такой, как он есть, маленький человек и одновременно победитель, отстоявший свою страну и добившийся ее процветания. Как и в итальянской живописи, в нидерландской – человек воспет как лучшее, высшее творение Бога, но это не полубог, а обычный бюргер, средний человек в самом высоком смысле слова, как назвал его Т. Манн.

Так одна и та же идея, воспринятая народами с разной ментальностью, живущими в переплетении резко различающихся социально-исторических реалий, порождает в каждом случае своеобразный тип искусства и образа человека в нем.

Более того, исторические и социальные условия в конкретную эпоху не только создают своеобразный тип человека, но и вырабатывают некий его идеал, выражающийся в известном всем явлении моды .

То, что мы обычно подразумеваем под словом “мода”, т.е. периодическая смена образцов культуры и массового поведения, всегда связана с идеалом человека и эпохи. Можно даже сказать, что в основе любой моды — мода на человека , неотрывная от его социальной роли в исторически меняющемся обществе. С этой точки зрения интересно рассмотреть, каким образом модифицируется этнический идеал или “мода на человека” под воздействием изменений в истории этноса. Красноречивый пример такой перемены — создание нового идеала внешности мужчины и женщины в период Великой французской революции.

Так, в эпоху абсолютизма, когда обществом правила аристократия, образец человеческой красоты олицетворяли прелестная дама и элегантный придворный. Полотна художников рококо Ватто, Буше, Фрагонара дают исчерпывающее представление об идеальных “Еве” и “Адаме” этого времени. Основное качество такого идеала — утонченность и неприспособленность к труду. Истинный признак красоты этой эпохи — пикантность: бледный цвет кожи, достигаемый с помощью пудры и особо подчеркиваемый черными “мушками” , крохотные, почти детские, ручки, уделом которых является праздность, изящные ножки. Главной характеристикой такого образа была воздушность и инфантильность. “Эпоха абсолютизма, — писал Э.Фукс, — игнорировала старость, стараясь утонченными способами продлить юность... Тогда все пудрились, даже дети, не для того, чтобы выглядеть старше, а для того, чтобы все казались одинакового возраста. Все стремились остановить время” [73, 88 ] . Именно эта эпоха принесла декольте, каблук — изысканные атрибуты обольщения. Беременность пытаются скрыть, т.к. она полностью расходится с идеалом: с этой целью в моду входит кринолин.

С началом буржуазной революции сменилась мода на человека. Ясный, энергичный взгляд, прямая осанка, сильные руки, “способные не только хватать, но и удержать захваченное” [72, 104 ] , и ноги, “твердо стоящие на завоеванной позиции” [ там же ] . В физическом облике восторжествовала красота целесообразности и героизма: буржуа, гордые своей победой, воплотили ее в самом облике мужчины и женщины, обратившись для этого к образцам античности и Возрождения. Женщина времен революции должна была выглядеть сильной, величественной, с естественным румянцем, развитой грудью. Революции нужны герои, как уже существующие, так и те, что еще родятся. Потому беременность была объявлена состоянием, достойным преклонения, обрела статус прекрасной и увековечивалась в творениях художников.

Так исторические события воздействуют на этническую культуру, создавая новый стиль жизни членов этноса и сообразно с ним новый идеал человека. Но связь истории и культуры имеет двусторонний характер, в котором история и культура играют роль взаимно сообщающихся сосудов. Причем этническая культура возникшая и развивающаяся на исторической почве, постепенно начинает все более и более воздействовать на саму историю народа.

4. Влияние этнических культур на историю народа

Важнейшая причина влияния культуры на историю состоит в том, что культура носит сугубо человеческий характер. “История несводима к росту капитала, ренты, цен, — писал русский философ Л. Карсавин. — Если мы за цифрой не воспримем, хотя бы смутно, человека, цифра — бесполезна” [37, 99 ] . А человек всегда является членом этноса.

“Без предварительного знания душевного склада народа, — пишет Г.Лебон, — история его кажется каким-то хаосом событий, управляемых одной случайностью. Напротив, когда душа народа нам известна, то жизнь его представляется правильным и фатальным следствием из его психологических черт” [42, 51-52].

Характерный пример воздействия культуры народов на политику — это современное религиозное движение “Сарводайя шрамадана”. Само это название означает вклад собственного труда, своей энергии в дело пробуждения всего человечества. Это движение зародилось в конце 50-х годов в Шри-Ланке и было вдохновлено идеями М.К. Ганди и его последователей. Члены “сарводайи” считают, что избавиться от “самости”, т.е., сбросить путы эгоцентрических желаний, приносящих страдания, можно не только традиционным путем медитации, но и путем отдачи всего своего времени и энергии в целях всеобщего просветления. В отличие от ортодоксального буддизма речь идет уже не о спасении индивида, но о спасении всего общества. Приверженцы учения противопоставляют нерушимой в течение столетий кастовой системе совместную созидательную деятельность: члены разных каст и варн живут лагерями-коммунами и сообща трудятся — прокладывают дороги, роют колодцы, строят школы. Они не пренебрегают материальным, как это свойственно ортодоксальному буддизму, наоборот, считают, что именно во взаимопроникновении материального и духовного и осуществляется сбалансированное развитие общества. Более того, представители “сарводайи” считают, что долг буддиста — активно участвовать в политике.

Влияние культуры на историю не ограничивается только областью политики. В своем фундаментальном исследовании “Протестантская этика и дух капитализма” выдающийся философ и социолог М.Вебер показал, что религия способна влиять на экономику в масштабах даже не просто народа, но и всей европейской цивилизации. Исследуя профессиональный состав населения Бадена, Вебер обнаружил непропорционально большую для католического города численность протестантов среди владельцев капитала, управляющих, предпринимателей, словом, в среде буржуа. Задачей Вебера было понять, какое именно качество, воспитываемое протестантизмом, обеспечило такой выбор профессии. Этим качеством оказалось убеждение в том, что труд во имя собственного благосостояния и накопление денег есть моральный и религиозный долг, неуклонное служение которому и является ядром капиталистического этоса . В соответствии с догматами этой конфессии человек не случайно брошен в жизнь именно на то место, на котором он находится: это единственное, сужденное ему Богом место. Деятельность человека предопределена и освящена. Потому-то его долг перед Богом — не столько молитва, сколько, главным образом, деятельное преуспевание. В этом освящении мирского и обнаруживает себя протестантский корень капитализма. Такое положение дел приводит к двум следствиям: ненужности пышного культа и так называемому “ расколдовыванию мира ”. Место молитвы, магии занимает ежедневный труд, творя который человек выполняет Божественные заповеди.

Как видим, влияние культуры на историю многогранно и разнопланово. Более того, сама история как восприятие причастности трем мирам — прошлому, настоящему и будущему — во многом возникла благодаря культуре, в частности, письменности, превратившей событие в четко фиксированное во времени происшествие. Что записывали в летописях? Лишь из ряда вон выходящие события: древнему летописцу и в голову не приходило запечатлевать обыденный ход событий. Мирная жизнь протекала в мифологическом времени и воспринималась циклически. Ю. Лотман пишет об этом: “История — один из побочных результатов возникновения письменности. Для того, чтобы письменность сделалась необходимой, требуются нестабильность исторических условий, динамизм и непредсказуемость обстоятельств” [48, 103 ] .

“Мушка” — небольшой пластырь из черной тафты, напоминающий родинку, наклеиваемый женщиной или мужчиной на лицо, плечи, грудь.

Этос — стиль жизни какой-либо группы, общая ориентация культуры, принятая в ней иерархия ценностей.