Чернявская Ю. Народная культура и национальные традиции

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 1. Что такое “этнос”?

§ 4. Этнические ценности.

1. Понятие этнокультурных доминант психики

Стереотипы народов различны, поскольку различны их базисные представления и ценности. Ценность — это единство двух компонент: с одной стороны, ценность всегда предполагает, что какому-то субъекту или явлению придается определенное значение, а с другой — что отношение к этому значению всегда эмоционально окрашено.

Каждая сфера культурной деятельности человека обладает присущим ей ценностным измерением: так, ценности материальной жизни, экономики, социального порядка, политики, морали, религии, науки, искусства достаточно автономны. Но существует и более высокий уровень ценностей, во многом определяющий все названные: это смысложизненные или экзистенциальные ценности . Само осознание конечности собственной “земной” жизни (даже при вере в бессмертие души) и заставляет человека задуматься о том, в чем смысл его существования. Именно смысложизненные ценности и направляют ход человеческого бытия, задают ему цели, помогают выработать нормы и идеалы.

Но из какого резервуара человек черпает эти определяющие его жизнь ценности и смыслы?

Из своей культуры. Ценностные структуры, в соответствии с которыми люди конкретной этнической общности строят свое повседневное поведение и “выбирают” идеалы и смыслы, являются наиболее значимой частью сознания данного этноса.

Во все времена отдельный человек так или иначе связывал свое бытие и его смысл с историей и существованием народа, к которому он принадлежал. Более того, он искал смысл своего существования и жизненного предназначения прежде всего в культуре своего народа. Поэтому мы можем причислить этнические ценности к разряду экзистенциальных.

Этнические ценности — это совокупность жизненных установок, ориентиров, идеалов, смыслов, культурных традиций, которые сами члены этноса считают наиболее характерными и важными для своего народа и, в конечном счете, для предназначения человека вообще. То, что мы называем “общечеловеческими идеалами” первоначально возникает лишь в сознании наиболее выдающихся представителей отдельных национальных культур, и то, в основном, начиная с эпохи Ренессанса; постепенно распространяется в среде гуманитарной и научной интеллигенции и лишь со второй половины 20 в. проникает в массовое сознание. Даже в настоящее время на массовом уровне общечеловеческие ценности существуют в виде ценностей этнонациональных.

В культуре любого народа существуют некие основания, на которых базируется устойчивость этнического стереотипа поведения, да и этническое самосознание в целом. Это так называемые “этнокультурные доминанты психики” , диктующие данному народу определенные нормы, ценностные ориентиры, идеалы. Они выступают в виде императивов поведения членов данного этноса. Назовем лишь некоторые из них:

1. Отношение к жизни и смерти

Для стабильности любого общества требуется четкие нравственные критериев, относящиеся к явлению человеческой смерти. Наряду с этническими доминантами это позволяет держать общество в динамическом равновесии морали, не допуская выхода на поверхность агрессивных инстинктов, массовых убийств, самоубийств. Не случайно первая заповедь Ветхого Завета, а затем и христианства гласит: “Не убий”. Подобные наказы мы встречаем повсюду — от конфуцианства до ислама.

Французский демограф и историк Филипп Ариес в книге “Человек перед лицом смерти” пишет о существовании связи между установками в отношении к смерти, доминирующих в данном обществе на определенном этапе его развития, и самосознанием личности, типичной для этого общества, этноса. В изменении восприятия смерти находят свое выражение сдвиги в трактовке человеком самого себя, своего места в мире и взаимоотношений между людьми и народами. В течение истории цивилизации многократно кардинально менялась сама парадигма мышления (“картина мира”), а поскольку смерть — один из коренных параметров картины мира, существующей в сознании членов данного общества в данный период, то отношение к смерти служит индикатором характера цивилизации или этноса и человеческой личности. Рассмотрим некоторые концепции смерти более подробно.

Так, в Древнем Китае философ Ян Чжу (4-3 вв. до н. э.) заострял внимание на том, что смерть являет собой символ социальной справедливости, уравнивая всех людей: “При жизни существует различие — это различие между умными и глупыми, знатными и низкими. В смерти существует тождество — это тождество смрада и разложения, исчезновения и уничтожения... Умирают и десятилетний, и столетний; умирают и добродетельный, и мудрый; умирают и злой, и глупый” [38, 74] . Идея уравнивания была чрезвычайно популярна в Китае с его бюрократической структурой и огромным народонаселением. Другая важная черта национальной этики китайца — так называемый культ “сяо”, т.е., сыновней почтительности. Это прослеживается и в отношении к феномену смерти. “Уничтожьте обряды погребения и жертвоприношений, - говорил Конфуций, - и дети не будут заботиться об усопших родителях, да и живым служить перестанут” [ там же, 21 ] .

В славянских (в частности, в белорусских) языческих верованиях мы наблюдаем отсутствие резко очерченных барьеров между живыми и мертвыми. Так, при захоронении женщины ее имя на могиле никак не фиксировалось (в отличие от мужчин), вместо этого на обочине дороги или на болотной тропке укладывалась доска с вырезанным на ней крестом или женским башмачком: каждый проходящий должен был прочесть заупокойную молитву. Эта неокончательная отделенность мертвых от живых проявлялась также в таких хорошо известных обычаях, как “Дзяды” и “Бабы”: считалось, что мертвые тоже едят, и долг родных и близких получше их накормить в отведенные для этого дни. Этическое наполнение средневековых белорусских представлений о смерти и тесной связи смерти и жизни отчетливо проявлялось и в отношении белоруса к нищим. Подавая нищему, думал белорусский крестьянин, ты передаешь пищу своему умершему родственнику. Существует легенда о том, как крестьянин, попав в рай, увидел, что все его обитатели сидят перед богато накрытыми столами, на которых чего только нет (заметим, что в этом проявилась вековечная мечта голодного белоруса наесться досыта). В белорусском раю все пируют. Только у героя притчи на столе пусто. Взмолился он: “Господи, пусти меня на день обратно, я наберу себе еды, сколько влезет, и вернусь”. Отпустил его Бог на землю, набрал крестьянин еды и пошел обратно к могиле, а родные везли за ним тележки с припасами. За ними ковыляли нищие, прося подаяния. Но всю снедь сбрасывали в могилу. Только один пирог, упавший в грязь, дали нищему. Когда же мертвый вернулся в рай, он увидел, что на его столе лежит один этот грязный пирог. На примере этой притчи мы можем увидеть, как средневековый белорус трактовал идею нерасторжимой связи жизни и смерти и того, как доброе дело, совершенное в этом мире, находит отклик в мире ином. На примере этой притчи можно судить о характерных требованиях белорусского этноса по отношению к его представителям — о требовании доброго отношения к тому, кто беден и слаб, щедрости, взаимопомощи и поддержке человека человеком.

Этика смерти всегда связана с религиозной концепцией, господствующей в этносе на данный момент. Почему так легко жертвуют жизнью исламские террористы или камикадзе? Потому что уверенность в посмертном вознаграждении превалирует над страхом смерти как таковой.

В русском отношении к смерти настойчиво звучит православный мотив посмертного воздаяния: “Смерть по грехам страшна. Не бойся смерти, бойся грехов”.

Но в то же время дерзновенное русское озорство проступает даже в отношении к смерти:

Смерть в деревню к нам пришла,

Со сватьей и сватом.

Мово выбрала дружка,

А я ее — ухватом!

2. Отношение к судьбе, свободе, воле

Французам свойственно неприятие судьбы как таковой. Они считают, что основные человеческие достоинства – собственная воля и разум. Об этом писал М.Монтень: “Разумный человек не потерял ничего, если он сохранил самого себя” [67,.101].

Жители “туманного Альбиона” верят в данную Богом судьбу (и в этом — воздействие протестантизма с его учением о предопределении), но полагают, что человек должен принимать эту судьбу достойно. Англичанин с детства приучен считать, что любые жизненные испытания – от розог в школе и нетопленой спальни до смертельной болезни – даны свыше в качестве дополнительного шанса закалить характер. Главным достоинством человека для него является аамообладание. Невзгоды надо встречать с “жесткой верхней губой”, т.е. стоически — только так можно выдержать все испытания. В этом смысле показателен афоризм Фрэнсиса Бэкона: “Нет ничего более умного, чем заставить колеса собственного ума вращаться вместе с колесом Фортуны” [67, 121]. Здесь выражены вера в судьбу и убеждение в необходимости личной активности ради достойного выполнения своего предназначения.

Третий пример отношения к судьбе и к свободе воли — в русских и белорусских пословицах и поговорках: “Нiчога не зробiш – лёс такi”, “От судьбы не убежишь”, “Что на роду написано, тому и быть”. Фатализм здесь соединен не с активностью, а с пассивной покорностью судьбе, с пониманием терпения как одного из высочайших человеческих достоинств.

Однако, делая попытку такого сравнительного анализа, необходимо помнить, что динамика этнического стереотипа и самого этноса к настоящему времени существенно изменила это отношение (как и многие этнокультурные ценности).

3. Идея счастья, блага

Понятие блага зачастую зависит даже не от характера самого этноса, а от конфессиональной принадлежности его членов. Но ведь религия и выбирается народом из принципа ее соответствия самому его духу. Так, японцы, принявшие и буддизм, и даосизм, и конфуцианство, до 20 века отвергали христианство: мысль, что вера нужна для того, чтобы обрести счастье в загробном мире, казалась им торгашеской и унизительной.

Высшее благо для китайца – познание Дао, но для конфуцианца это познание заключается в безусловном следовании моральным нормам и в убеждении, что в мировой иерархии всему и всем есть присущее место, не соответствовать которому – значит нарушить вселенскую гармонию.

Счастье в понимании буддиста – это уход от жизни или восприятие ее как иллюзии, “просветление”, достижение “истинной реальности”, т.е. нирваны. Отсюда, по мере распространения буддизма в Индии, возраставшее в национальном характере (во всяком случае, до 20 века) пренебрежение к мирским благам по сравнению с созерцанием, социальная и личностная пассивность и особое уважение к духовной стороне бытия.

2. Роль этнокультурных ценностей в бытии народа

По результатам американских исследований, которые приведены в книге М.С. Кагана “Философская теория ценностей” [ 36, 146-147 ] , получается, что ценности народов и даже целых регионов порой расходятся почти полностью. Так, например, ценность таких явлений, как “первенство” или “равенство женщин”, играющая важнейшую роль в западных культурах, на Востоке считается несущественной. А “святость пахотной земли”, “скромность”, “уважение к старшим” и “гостеприимство” — первостепенные ценности восточных народов — малозначимы на Западе Нового времени.

В чем же причина таких вопиющих расхождений? Дело в том, что система этнических ценностей формируется исторически, в процессе коллективной жизнедеятельности. В силу тех или иных обстоятельств исторической судьбы этносов некоторые ценностные ориентации, установки, традиции как бы “затушевываются”, отходят на задний план, а другие, напротив, становятся особенно важными в судьбе народа: приобретают значение своего рода “визитной карточки”, маркирующей его культурное своеобразие. К подобным этническим ценностям относят некоторые черты национального характера, обычаи и особенности этикета, элементы обыденного мировоззрения, черты народной культуры, мифологии, национальные модификации религии и т.д. Как правило, эти ценности зарождаются еще на первых этапах этнической истории. С появлением наций и национальных государств прибавляются и другие ценности, связанные с символикой державности, с системой власти, права и политики, с фактами исторической памяти, и т.д.. Если первый тип ценностей усваивается, в основном, в среде непосредственного окружения, т.е., в семье, в кругу родственников и друзей, то второй - с помощью идеологии и пропаганды посредством учебных заведений и социальных институтов. Но они не смогли бы удержаться в обществе сколько-нибудь длительное время, если бы не опирались на этнические ценности как на базис.

Так, в культуре народов бывшего СССР содержалось огромное количество таких ценностей идеологического порядка, направленных на укрепление государства, на единство и сплоченность страны. И многие из этих новых ценностей приживались, потому что в своей подоснове совпадали с ценностными ядрами этнических культур, таких как “мирное небо”, “солидарность трудящихся”, “преданность Отечеству”, “служение народу”.

Но даже в условиях многонационального однопартийного государства с принудительным единством идеологии собственно этнические ценности никуда не исчезали. Иногда они поддерживались официальным общественным мнением, как, например, уважение к старшим (особенно характерное для народов Кавказа, Средней Азии), или исконная ценность семьи, равно свойственная и славянским, и кавказским, и среднеазиатским народам. В том же случае, если традиционные ценности народа не поддерживались государством, они продолжали существовать “в подполье”. Так, традиционной для жителей Армении и Узбекистана была ценность “материального достатка”, и хотя она властями не поощрялась, по результатам этнологического анкетирования было очевидно, что эта ценность так и осталась ценностью.

Сейчас на обширных пространствах бывшего СССР происходит ломка и переоценка ценностей. Какие же ценности сейчас наиболее популярны в независимых республиках?

Это ценность экологического выживания народов; ценности родного языка и культурного наследия; ценность исторической территории, ценность патриотизма и, пожалуй, основная — ценность этничности, этнической (или национальной) идентичности, которая, с одной стороны, вмещает, объединяет в себе все перечисленные, но, с другой, является гораздо более обширной: ведь отношение к одним и тем же ценностям у разных народов имеет разный характер, иной способ соотнесения себя с ними.

Так, ценность территории имеет примерно одно значение для разных народов в географическом и государственно-правовом смысле, но в душе народа это означает и многое другое: землю моих предков, мой язык. “И если между измерениями возникает диссонанс, скажем, между историческим и языковым: земля наша, но говорят не по-нашему, или наоборот, земля чужая, а говорят по-нашему, — то разрешение этого диссонанса ведет к появлению особых, подчеркнуто табуированных ценностей” [53, 235 ] , выраженных в элементах быта, одежды, в специфических праздниках, обрядах, символах и т.д.

Подчеркивание народами своих ценностных установок в сравнении и даже в оппозиции по отношению к ценностям других народов сейчас, на пути к единому человечеству, может показаться странным, но в реальности имеет веские основания. Ведь наша цивилизация становится все более унифицированной и стандартизированной, толкая народы не столько к единству, сколько к единообразию, что не может не вызывать “комплиментарного” протеста этносов. Полноценное их бытие в едином человечестве возможно лишь в условиях диалога равноправных, но различающихся в ценностном отношении народов, в уважении достоинства Другого, имеющего иные приоритеты и предпочтения, нежели Я. Истинное взаимопонимание возникнет лишь тогда, когда мы научимся делать поправку на этническую и национальную систему представлений и ценностей, когда осознаем, что представитель другого народа может и должен видеть мир иначе, чем мы, и примем в свою культуру и жизнь духовные достижения других народов.

Этот процесс заимствования и трансформации чужеземных ценностей начался много столетий назад и особенно усугубился во второй половине нашего столетия. Сейчас взаимопроникновение ценностей разных народов и культур стало обычным делом. Позволю себе привести несколько весьма выразительных примеров. Хотя английская и индийская культура предельно различны, Шекспир является одним из любимых драматургов индийцев. Особенно они почитают “Гамлета”. Почему? Дело в том, что натура Гамлета близка индийскому мировоззрению: взгляды, сходные со взглядами Гамлета, в течение столетий выражались многими индийскими философами. Ценность сомнения ментально присуща и индийцам, и англичанам.

Иногда народ может разочароваться в собственных ценностях — и тогда на выручку приходят иные ценностные системы, выдержавшие проверку временем. Так, молодое поколение Запада в поисках ответов на наболевшие вопросы, все чаще обращается к ценностям Востока. А молодежь Востока, разочарованная собственными неудачами в материальной сфере, винит в этом традиционные системы ценностей. Но следует учитывать, что по-настоящему глубоко в жизнь народа входят лишь те ценностные ориентиры и установки, которые изначально близки национальному характеру и не разрушают его. Молодой американец будет окуривать комнату индийскими благовониями и читать “Упанишады”, но скорее всего, не примет индуистскую ценность, диктующую запрет на мясо и алкоголь, а главное, он никогда не сможет принять самой идеи иллюзорности бытия и отказаться от примата личного над общественным.

Когда исследователь пытается выделить некие “вечные” и “универсальные” ценности, он неизбежно сталкивается с тем, что их содержание не поддается строгим пределениям. Так, множество философов и культурологов предлагают в качестве общечеловеческих такие ценности как “ценность жизни”, “ценность свободы”, “ценность человеческого достоинства”. Однако, они характерны не для всего человечества на всех этапах его существования, а только для современной европейской культуры Нового времени, а на практике — лишь для конца 20 века. Например, представление об абсолютной ценности жизни для всех народов, конфессий и во все времена, видимо, скорее, является желаемым, а не действительным, скорее идеалом, чем реальным положением вещей. И все же “сейчас начинают складываться объективные материально-практические предпосылки для превращения практически-единого бытия людей на планете Земля в его ценностно-осознанное единство < ... > , в подлинного и полноценного субъекта единой деятельности , направляемого едиными ценностями. Разумеется, никто не может гарантировать, что превращение это осуществится — в социокультурной сфере грядущее может быть только предметом веры , но не знания , однако вера эта не беспочвенна и наивно-прекраснодушна — она основывается на том, что альтернативой такому варианту нелинейного развития человечества может быть в XXI веке только самоубийство” [35 ,с.122 ] .