Библиотека Гумер - юмор

Содержание

IX. ПРОДОЛЖАЮ ПРИСЛУШИВАТЬСЯ

В виде дополнения к настоящей главе привожу без всяких комментариев пестрые записи о речах и поступках детей, сделанные мною и моими друзьями – главным образом в последнее время.

Надеюсь, что внимательный читатель и сам прокомментирует их – на основе предыдущего текста.

Сенсационные открытия:

– Папа, ты знаешь, оказывается: у лошадей нет рогов!

– Мама, ведь правда, домовых нет, а есть только домоуправы?

– Володя, знаешь: у петуха нос – это рот!

– Знаешь, папа, у всех зверей спина наверху, а живот внизу!

– А плохо быть птичкой: захочешь поцеловать маму – и уклюнешь ее.

– Когда конфету держишь во рту, она вкусная. А когда в руке – невкусная.

– А из замужа обратно выйти можно?

– Вовка меня по-деревянному сегодня обозвал.

– Как это?

– Он сказал: сучка.

Люда Плеханова трех лет:

– А мы по радио слушали песню кувшини!

Люда спутала кувшин и графин, – то была ария графини из «Пиковой дамы».

– Я спала, а баба ушла, а тут такой крик стоял…

– Кто же кричал?

– Да я.

– Лена, куда ты! Постой! Не надо показывать собачке, что ты ее боишься.

Лена, убегая:

– А зачем я ей буду врать, если я ее и вправду боюсь?

– Юбка – это когда две ноги в одну штанину.

О портрете Гончарова:

– Он уже умер, да? А кто же теперь его заместитель?

Жена филолога ласкает четырехлетнего сына:

– Ах ты, мусенька, дусенька, пусенька.

Сын:

– Мама, не кривляй русский язык!

– Это не настольная игра, а настульная. Ведь я же играю не на столе, а на стуле.

Отсидела ногу.

– У меня в ножке боржом!

– Как же ты упал с кровати?

– А я ночью спал-спал и на себя не смотрел, а потом посмотрел на кровать и вижу: меня там нет.

Неистребимая страсть к похвальбе.

– А мой папа храпеть умеет!

– А у нас на даче столько пыли!

Соседский Саша так гордился живущими в его постели клопами, что пятилетний Антоша Иванов (с которым мы уже познакомились на предыдущих страницах) заплакал от зависти:

– Хочу, чтобы у меня были клопы!

– Вот ты говоришь – чудес не бывает. А разве это не чудесо, что вишни в одну ночь зацвели?

– Звезды очень далеко. Так откуда же люди знают, как их зовут?

– Рыба мрыть (умирать) не умеет; у нее головы нету. Только глаза на животе и хвост.

– Как рубану человека!

– Как же это можно рубануть человека?

– Не человека – буржуя!

– Тетенька, вы очень красивая.

– Да что же во мне красивого?

– Очки и тюбетейка.

– …Жили-были царь и царица, а у них был маленький цареныш.

– Кто красивее – папа или мама?

– Не буду вам отвечать, потому что не хочу обижать маму.

– Достань мне луну, хоть надкушенную!

– У нас бабушка в деревне всех петушков перерезала. Пусть теперь сама яйца несет.

– Папа, какие милиционеры смешные! Он мне говорил вы, как будто меня несколько!

Впрочем, дети очень скоро научаются понимать, что слово «вы», обращенное к одному лицу, знаменует собою учтивость.

– Нинка выдра, выдра, выдра! – кричит пятилетняя Маша.

Ее сверстнице Клаве такое ругательство кажется слишком уж вежливым.

– Надо не выдра, а тыдра, – поучает она.

– Тыдра, тыдра, тыдра! – дружно кричат они обе.

Нина не выдерживает и в слезах убегает.

Вырвали зуб.

– Пусть он теперь у врача в банке болит!

Нормы поведения, внушаемые взрослыми детям, воспринимаются детьми как универсальные правила, равно обязательные для детей и животных.

– Бабушка, смотри, какие утки глупые – сырую воду пьют из лужи!

Девочка, живущая на юге, угощает виноградом козу и все время кричит ей:

– Плюнь косточку!

Мы уже видели, что малый ребенок далеко не всегда отличает вещь от того слова, которым эта вещь обозначена.

То же происходит и с рисунками: изображенные на них существа воспринимаются ребенком как живые.

Владику было полтора года. Ему прочитали басню «Ворона и Лисица» и показали иллюстрацию к ней. Он пожалел несчастную ворону, которая осталась без сыра. Когда через две-три недели к завтраку был подан голландский сыр – любимое лакомство Владика, – он побежал за книжкой, отыскал тот рисунок, где изображена ворона с открытым клювом, и, тыча вороне сыр, стал приговаривать:

– На, ворона, кушай сыр, кушай!

В детском саду воспитатель показывает детям картинку. На картинке изображен мальчуган, который убегает от разъяренного гуся; вдали домик, окруженный деревьями.

Пятилетняя девочка берет указку и сильно стучит по домику.

– Я стучу, – поясняет она, – чтобы мальчику скорее открыли, а то его гусь укусит.

В другой раз воспитатель показал тем же детям картинку, на которой нарисована спящая женщина, а рядом ее дочь, вся в слезах: играя, она поцарапала руку.

Девочка, всмотревшись в картинку, начинает тыкать указкой в спящую:

– Мама, просыпайся: жалко девочку.

Двухлетней Кате очень понравилась картинка, изображавшая козликов на зеленой лужайке. Она стала тянуть маму за руку:

– Пойдем туда в картинку, к козликам!

Наташа принесла в детский сад корейскую сказку «Ласточка».

В книге есть картинка: к птичьему гнезду подбирается злая змея.

Увидев картинку, приятель Наташи, пятилетний Валерка, набросился на змею с кулаками.

– Не бей! – закричала Наташа. – Я уже побила ее дома.

На картинке нарисован бегемот, бегущий за мишкой. Трехлетняя Саша прикрыла медведя ладонью, чтобы бегемот его не догнал.

Глядя на лысого:

– Почему у тебя так много лица?

Увидел в Зоопарке полосатую зебру:

– Лошадь в тельняшке.

Сережа Сосинский с философским уклоном ума:

– Когда я сплю, мне кажется, что меня нигде нет: ни в одной постели, ни даже в комнате. Где я тогда, мама?

– Мама, а можно спать назад?

– Как – назад?

– Утром уснуть и проснуться вчера вечером?

Сын учителя, пятилетний Валерий:

– Пушкин сейчас живет?

– Нет.

– А Толстой?

– Нет.

– А живые писатели бывают?

– Бывают.

– А их кто-нибудь видел?

Это напомнило мне один эпизод, приключившийся лет тридцать назад. Меня знакомят с пятилетней Ириной.

– Это, Ирочка, писатель Чуковский.

Та спрятала руки за спину и засмеялась, как человек, хорошо понимающий шутку.

– Чуковский давно умер.

Когда же меня пригласили к столу, она окончательно уличила меня в самозванстве:

– Ага! Разве писатели кушают?

В автобусе мальчик четырех лет сидит на руках у отца. Входит женщина. Мальчик, желая быть вежливым, вскакивает с отцовских колен:

– Садитесь, пожалуйста!

В заключение – несколько примеров того, как своеобразно отражаются в детских умах количественные отношения вещей.

Математический спор двух четырехлетних соперников:

– Я на четвереньках умею.

– А я на пятереньках.

– А я на шестереньках.

– А я на семереньках.

– А я…

К счастью, дальше семи они не умели считать. Дошли бы до тысячеренек.

Кот стоит на четвереньках,

А Наташа на двуеньках.

Трехлетняя Анка.

– А я двумями ногами могу прыгать!

У Эрны и Таты три чашки. Разделить их поровну никак невозможно. Та, кому во время игры достается одна чашка, страдает от зависти, плачет, а та, у кого их две, важничает и дразнит страдалицу.

Вдруг Эрну перед игрой осеняет:

– Давай разобьем одну чашку!

Тата обрадована:

– Давай разобьем!

Это первая математическая задача, которую довелось им решать, и они блистательно решили ее, так как после уничтожения чашки получили возможность играть по-товарищески, не причиняя друг другу обид.

Леве было пять лет, и он ужасно боялся вернуться в четыре (чем ему однажды пригрозили).

– Одна рука холодная, а третья горячая.

Мать Леонида Андреева рассказывала мне, что, когда ему было три года, он однажды, ворочаясь в постели, пожаловался:

– Я – на один бок, я – на другой бок, я – на третий бок, я – на четвертый бок, я – на пятый бок – все никак не могу заснуть.

– Сколько тебе лет?

– Скоро восемь, а пока три.

Известным психологом А.В.Запорожцем были опубликованы наблюдения О.М.Концевой над отношением дошкольников к арифметическим задачам.

«Оказывается, – пишет ученый, – малышей чрезвычайно занимает жизненное содержание задачи, в то время как собственно математические моменты отодвигаются на задний план.

Ребенку говорят: «Мама съела 4 конфеты, а своему сыну дала 2, – сколько они съели вместе?» Малыш не решает этой задачи, так как его волнует описанная в ней несправедливость. Он говорит:

– А почему она Мише так мало дала?

Воспринимая текст задачи, ребенок прежде всего видит в нем описание некоторых реальных событий, в котором собственно числовые данные имеют вспомогательное значение»⁷³.

О подобном же случае сообщает мне из поселка Холбон Читинской области т.Иванов:

«Я предложил своему трехлетнему племяннику такую задачу:

– Папа купил одну конфетку, и мама – одну конфетку…

Но я не успел закончить, потому что мальчишка спросил:

– А где они?»

Пятилетний Алик только что научился считать до десятка. Поднимаясь по лестнице на седьмой этаж, он с уверенностью считает ступени, и ему чудится, что в произносимых им числах есть некая магия, так как, по его мнению, количество ступеней зависит от цифры, которую он назовет.

– Вот, – говорит он, – если бы считали не 1, 2, 3, 4, 5, а 1, 3, 5, 10, было бы легче дойти. Было бы меньше ступенек.

Число кажется ему такой же реальностью, как и вещь, отмечаемая числом. Этот фетишизм цифр сродни детскому фетишизму рисунков и слов.

Таков же фетишизм детей в отношении к календарю и к часам.

Таня взяла календарь и старательно отрывает листок за листком:

– Хочу сделать Первое мая… Тогда мы пойдем на демонстрацию.

Мама сказала пятилетнему Леве, что вернется домой, когда вот эта стрелка будет здесь (и показала на стенных часах). Лева остался один. Ждал, ждал – не выдержал, взобрался на стул и перевел стрелку, – в твердой уверенности, что тем самым ускоряет возвращение мамы.

Вообще последовательность чисел представляется ребенку чем-то таким, что вполне зависит от его – человеческой – воли.

– Я хочу жениться на Володе, – говорит маме четырехлетняя Лена.

– Но ведь ты на целый год его старше.

– Ну так что! Мы пропустим один день моего рождения и сравняемся.

<<назад Содержание дальше >> Ваш комментарий о книге