Арон Р. Мнимый марксизм

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть вторая. ЭКЗИСТЕНЦИАЛИСТСКОЕ ПРОЧТЕНИЕ МАРКСА

III. Органическое целое

Альтюссерианцы не любят ссылаться на Предисловие к "К критике политической экономии", где сформулированы наиболее известные положения исторического материализма, которые не соответствуют ни ходу истории, ни собственной философии альтюссерианцев.
Так, например, Маркс пишет: "Ни одна общественная формация не погибает раньше, чем разовьются все производительные силы, для которых она дает достаточно простора, и новые, более высокие производственные отношения никогда не появляются раньше, чем созреют материальные условия их существования в недрах самого старого общества" *. Подобные формулировки можно найти и в других местах. Социал-демократы считали их фундаментальными, поскольку в них намечена определенная схема исторического становления, которой должна руководствоваться пролетарская практика.
С другой стороны, Предисловие содержит такие формулировки, которые наталкивают на детерминистскую и, если можно так выразиться, тоталитарную интерпретацию общественной


237


формации. Напомню самый известный текст: "В общественном производстве своей жизни люди вступают в определенные, необходимые, от их воли не зависящие отношения - производственные отношения, которые соответствуют определенной ступени развития их материальных производительных сил. Совокупность этих производственных отношений составляет экономическую структуру общества, реальный базис, на котором возвышается юридическая и политическая надстройка и которому отвечают определенные формы общественного сознания. Способ производства материальной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще" *. В этом тексте альтюссерианцев беспокоят такие слова: "соответствуют", "реальный базис", "отвечают", "обусловливает". Первое слово беспокоит потому, что опыт показывал отсутствие соответствия в строгом смысле, второе выражение, "реальный базис",- потому, что оно указывало на менее важную роль надстройки, в частности политической и юридической надстройки. Третье слово смущает потому, что указывает, хотя и без уточнения, на некоторое соответствие между реальным базисом и определенной формой общественного сознания.

Зато "Введение..." (опубликованное после смерти Маркса К. Каутским в 1903 г.), которое должно было предшествовать "Основаниям

* Ibid., р. 272-273 '.


238


критики политической экономии" (незавершенная рукопись, известная с 1939 г.), точно соответствует замыслам Альтюссера. Отныне этот текст канонизирован его сектой, как были канонизированы предыдущей сектой ""экономическо-философские рукописи" 1844 года.
"Введение..." представляет общественную формацию как "структурированное целое", как органическое единство, в котором существует многообразие. "Результат, к которому мы пришли, заключается не в том, что производство, распределение, обмен и потребление идентичны, а в том, что все они образуют собой части целого, различия (Unterschiede) внутри единства" *. Связь элементов не ведет к идентичности. "...Для гегельянца нет ничего проще, как отождествить производство и потребление" **. Развитие элементов не исключает примата производства. "Структура распределения полностью определяется структурой производства. Распределение само есть продукт производства - не только по содержанию, ибо распределяться могут только результаты производства, но и по форме,ибо определенный способ участия в производстве определяет особую форму распределения, форму, в которой принимают участие в распределении" ***. Или еще: "Производство господствует как над самим собой во всей противоположности своих определений,

* Ibid., р. 253 '.
** Ibid., р. 247 '~ Ibid., р. 249 ' '.


239


так и над другими моментами. С него каждый раз начинается процесс снова". это не мешает тому, что на производство оказывают влияние другие элементы в своей конкретной форме. "...Нужды потребления определяют производство. Между различными моментами имеет место взаимодействие. это бывает во всяком органическом целом" *.
После такого определения "структурированного целого" Маркс рассматривает соотношение абстрактного и конкретного в экономической и, следовательно, в исторической науке. Он ставит три проблемы. 1. Из чего нужно исходить - из конкретного или из абстрактного, из обществ в том виде, в каком они представляются непосредственному наблюдению, или из категорий? Ответ: нужно исходить из категорий. 2. Каково соотношение между историческим движением способов производства и идеальным движением категорий? Ответ: здесь нет соответствия. 3. Каково соотношение между исторической реальностью и ее научным осмыслением? Ответ на этот вопрос, как увидим, подытожить невозможно.
Маркс - экономист и социолог, а не историк - хочет исследовать различные способы производства и их функционирование. Таким образом,исходной точкой для него является не видимое конкретное, или живое целое, население, нация, государство, а абстрактное, т.е.

* Ibid р 253 254 "

240

экономические категории.Если исходить из категорий (труд, разделение труда, потребность, меновая стоимость и т.д.), которые воспроизводят более или менее определенные абстрактные моменты, то следует признать, что "конкретное потому конкретно, что оно есть синтез многих определений, следовательно, единство многообразного. В мышлении оно поэтому выступает как процесс синтеза, как результат, а не как исходный пункт, хотя оно представляет собой действительный исходный пункт и, вследствие этого, также исходный пункт созерцания и представления" *.
Никто не сомневается в том, что в "Капитале" рассматриваются сначала труд и стоимость - самые общие и абстрактные категории, а затем цена, тенденция к понижению нормы прибыли, земельная рента. Судя по плану "Критики политической экономии" 1857 - 1858 гг., Маркс хотел исследовать всю совокупность явлений и процессов, Ф в том числе государство, международный обмен, кризисы, исходя из категорий, составляющих внутреннюю структуру буржуазного общества. Научные категории (труд, стоимость, распределение) противопоставляются донаучным общим понятиям (население, государство, нация), которые встречаются в обыденном опыте и используются на описательном этапе познания.
Разумеется, конкретное как результат мышления представляет собой фактически продукт

* Ibid., р. 255 '~

241




мысли и акта постижения. Мышление мыслит объект мысли. Вопреки Гегелю в тогдашней наивной интерпретации Маркса, конкретное не есть "продукт понятия, которое порождает само себя". Целостность, осмысляемая наукой, есть способ освоения мира, наряду с другими способами - такими, как искусство, религия, практика. Мы обнаруживаем здесь специфический плюрализм практик. До и после науки действительный субъект существует в своей автономии за пределами духа.
Далее Маркс анализирует соотношение между движением категорий и движением способов производства. Он констатирует, что одни категории появляются раньше, а другие позже. Так, Перу имеет развитую экономику в том, что касается кооперации, разделения труда и т. д., но не имеет денежной системы. Исторически самые абстрактные категории не появились раньше самых конкретных. Таким образом, "хотя более простая категория исторически может существовать раньше более конкретной, но в своем полном интенсивном и экстенсивном развитии она может быть присуща как раз более сложной общественной форме, в то время как более конкретная категория была полнее развита при менее развитой общественной форме" *.
Тезис о несоответствии движения категорий и движения действительности направлен против Гегеля и Прудона. Он связан с двумя другими

* Ibid., р. 257-258 '4.


242


марксистскими теоретическими положениями. Во-первых, понять значение каждой категории или каждого аспекта рассматриваемого общества можно только в связи со структурированным целым. Во-вторых, необходимо учитывать, что в каждой общественной формации преобладает один из элементов. "Во всех формах общества, где господствует земельная собственность, преобладают еще естественные отношения. В тех же, где господствует капитал, преобладают общественные, исторически созданные элементы... Капитал - это господствующая над всем экономическая сила буржуазного общества. Он должен составлять как исходный, так и конечный пункт, и его следует разобрать раньше земельной собственности" *. "Каждая форма общества имеет определенное производство, которое определяет место и влияние всех остальных производств и отношения которого поэтому также определяют место и влияние всех остальных производств" **.
Несоответствие идеального движения категорий и последовательности общественных формаций не исключает рассмотрения исторической связи науки и общества, социологического анализа экономического знания: "Как в действительности, так и в голове дан субъект - в данном случае современное буржуазное общество". Интеллигибельная структура, схваченная с помощью

* Ibid., р. 262"
* * Ibid., р. 261 '~



243


категорий, имманентна самой социальной действительности. Таким образом объясняется соответствие между категориями и действительностью: "эта абстракция труда вообще есть не только духовный результат конкретной совокупности видов труда. Безразличие к определенному виду труда соответствует общественной форме, при которой индивидуумы с легкостью переходят от одного вида труда к другому и при которой какой-либо определенный вид труда является для них случайным и потому безразличным"*. Наиболее абстрактные категории (труд вообще) суть продукт определенных исторических условий и действительны только в их рамках**. этакое состояние в наиболее развитом виде имеет место в самой современной из существующих форм буржуазного общества - в Соединенных Штатах. Таким образом, лишь здесь абстракция категории "труд", "труд вообще", труд sans phrases ", этот исходный пункт современной политической экономии, становится практически истинной" ***.
При рассмотрении специфики каждой структурированной целостности, или каждой общественной формации, мы опять встречаемся с классической идеей Маркса, критической в отношении


* Ibid., р. 261, 259 17 .
** Известно, что в условиях современного капитализма ничего подобного нет. Упрощение труда характерно для текстильной промышленности 1850 г., но не для электроники 1960 г.
*** Ibid , р. 259 19


244


буржуазной политической экономии: законы капитализма как таковые во всех общественных системах проявляются по-разному. Более того, есть определенное преимущество ретроспекции: историк или экономист изучает предыдущие общественные формации через самую развитую формацию, предыдущие экономики - через буржуазную экономику. Не следует забывать и то, что буржуазная экономика полна противоречий и некоторые категории прошлого встречаются в ней либо в измененном виде, либо крайне редко. Короче, через буржуазную экономику можно изучать и критиковать добуржуазные только тогда, когда она обретает способность к самокритике.
Легко понять, почему "Введение...", за исключением нескольких страниц *, стало священным писанием для альтюссерианцев, для всех тех, кто хочет перечитать или просто прочитать "Капитал". Действительно, оно имеет антиэмпирический, антиисторицистский (с оговорками) и антигуманистический характер. В нем уже не говорится об отношениях людей, а ведется речь о "реальном субъекте" общественной формации, или структуре, о "мыслимом целом" (этот термин обозначает научный синтез на основе категорий).
Профессора философии учили нас, что всякая наука включает в себя определенную концептуальную систему и предполагает построение

* Нужно исключить биологические аналогии и эволюционистские формулировки.


245


объекта.Эту истину им, в свою очередь, внушили их профессора. Пятьдесят лет назад, когда господствовало неокантианство с математическим уклоном, построение объекта осуществлялось через установление количественных и функциональных связей. Сегодня профессора философии для объяснения активности науки чаще используют различные понятия, имеющие диалектический характер, нежели суждения.
Эпистемология "Введения..." ничего нового не содержит в том смысле, что ограничивается концептуальным построением научного объекта. Она двусмысленна и представляет собой скорее программу, чем доктрину. Маркс затрудняется ответить на вопрос, какова природа самых простых категорий, с помощью которых следует реконструировать "мыслимое целое". Его затруднения можно понять. Он использует концептуальную систему английских экономистов, в частности Рикардо. Но понятия, используемые английскими экономистами, универсальны и надысторичны. В любом обществе в той или иной степени развиты производство, труд и обмен. Маркс признает один из тезисов историцизма *: по его мнению, капитализм не является единственным возможным строем - он представляет собой последнюю антагонистическую формацию, после которой наступит социализм и тем самым завершится

* Альтюссерианцы тоже. Но они придают термину "историцизм" другой смысл, а не тот, который имел в виду Маркс.


246


предыстория человечества. Последовательность общественных формаций, каждая из которых имеет свои специфические черты, завершается, таким образом, формацией, которая коренным образом отличается от всех предыдущих (в ней нет антагонизмов). эти положения Маркса можно найти во "Введении...". Если второе положение подчинено идеологии, а не науке, то политическая мысль Маркса должна быть полностью отнесена к идеологии (быть может, в глубине души альтюссерианцы думают то же самое, но не имеют смелости признаться в этом).
Во "Введении..." Маркс колеблется между универсальными понятиями английской политической экономии и исторической множественностью общественных формаций. Как реконструировать разные общественные формации с помощью универсальных (или надысторических) понятий? На этот вопрос Маркс дает двойственный ответ. С одной стороны, экономические категории исторически развиваются не в том порядке, который ретроспективно кажется нам логическим. В той или иной общественной формации одни категории относительно развиты (например, разделение труда), а другие - нет (скажем, денежная система). С другой стороны, ретроспективный анализ имеет некоторое преимущество, так как в самой развитой общественной формации представлены все экономические категории, хотя не все они достигли полноты своего развития. Если эта формация способна на самокритику, она поймет


247


предыдущие формации лучше, чем они могут понять сами себя. Метод ретроспективного анализа относится к историцистской доктрине, хотя многие экономисты позитивного и даже позитивистского направления (Зимианд, например) тоже утверждали, что легче понять элементарные формы какого-либо социального феномена (например, экономики), если исходить из самой развитой формы, а не наоборот.
Главная трудность эпистемологии, изложенной во "Введении...", связана с третьим вопросом: отношения между "структурированным целым" [ (объектом мысли) и "историческим субъектом" или "структурой общественной формации". Мыслимое целое, читаем мы у Маркса, есть продукт мысли, результат акта постижения. "Целостность", выступающая в сознании как мыслимое целое, есть продукт мыслящей головы. "Реальный субъект", как и прежде, существует сам по себе "до тех пор, пока голова относится к нему лишь умозрительно, лишь теоретически". Но в чем заключается специфика научного освоения? Как обеспечить "соответствие" или "адекватность" между мыслимым целым и реальным субьектом?
Будем остерегаться ставить вопросы в духе целиком "идеологической" теории познания (Альтюссер dixit "). Но тем не менее мы должны выявить в научной практике отличительные черты приемлемой теории. Для этого надо вновь возложить на историю науки задачу: не установление "правил метода" (или средств теоретического



248



производства), а выделение этих правил посредством анализа действительной практики. Даже если бы теория (или диалектический материализм) сводилась к такому размышлению о науке в духе Леона Брюнсвика и Башляра, надо было бы еще доказать, что существует "эпистемологический разрыв", которого ученые не признают. Наконец, когда наука, исходя из абстрактных категорий, реконструирует структурированное целое, последнее должно соответствовать реальному субъекту, или отражать*, или выражать его. Короче, в чем заключается адекватность "мыслимого целого" "реальному субъекту"? Как ее назвать и каким понятием передать?
Во "Введении..." есть положения, наталкивающие на мысль, что научное освоение обнаруживает то, что существует до него и за его пределами. "Как в действительности, так и в голове дан субъект - в данном случае современное буржуазное общество... категории выражают поэтому формы бытия, условия существования, часто только отдельные стороны этого определенного общества, этого субъекта... поэтому оно также и для науки возникает отнюдь не только тогда, когда о нем как таковом впервые заходит речь" **. Если эти слова понимать буквально, то получается, что структура "мыслимого целого" уже каким-то образом дана в действительном

* Понятие отражения плохо согласуется с конструированием "мыслимого объекта".

** " Ibid., р. 261 ~ ~.


249


субъекте. Но не появляется ли тогда снова призрак Гегеля, который хотят изгнать? Или надо принимать "действительный субъект" за своего рода "трансцендентальный объект"? В таком случае нужна теория построения "мыслимого целого", а категории должны превратиться в средства трансцендентального схематизма. Или же категории наличествуют в действительности до их "научного освоения" и различие между мыслимым целым и действительным целым имеет диалектический характер.
Пожалуй, ретроспективный подход с его преимуществами находится в русле этой интерпретации. Если одно только буржуазное общество, способное на самокритику, в состоянии понять предыдущие общественные формации, то истина исторического познания, даже когда дело касается способов производства, выявляется только в сумерках, когда вылетает сова Минервы. Маркс писал: "Анатомия человека - ключ к анатомии обезьяны" *. "Простейшая абстракция, которую современная политическая экономия ставит во главу угла и которая выражает древнейшее отношение, имеющее силу для всех общественных форм, выступает, однако, только в этой абстракции практически истинной как категория наиболее со

* Ibid., р. 261 ". эта фраза, как и многие другие выражения, как, например, Entwicklung; mehr oder weniger entwickelt", показывает, что "структурированное целое" мыслится согласно биологической модели, как "органическое целое".

250


временного общества" *. эта историчность исторического познания никоим образом не предполагает абсолютного знания (скажем, самая развитая общественная формация, способная на самокритику, адекватно познает в себе самой все другие). Она не исключает позитивистскую версию, интерпретацию познания в социологических терминах. Но она показывает двойственность марксистской концепции соотношения "мыслимого объекта" и "действительного субъекта". При анализе этой концепции одни исследователи ссылаются на Канта, другие - на Гегеля.
В Послесловии ко второму немецкому изданию "Капитала", датированном 24 января 1873 г., проблема тождества бытия и мышления решается путем переворачивания диалектики, которого не приемлют альтюссерианцы (и в этом они правы). "Для Гегеля процесс мышления, который он превращает даже под именем идеи в самостоятельный субъект, есть демиург действительного, которое составляет его внешнее проявление. У меня же, наоборот, идеальное есть не что иное, как материальное, пересаженное в человеческую голову и преобразованное в ней" **. Каков эпистемологический статус этого переноса или преобразования?
Сам Маркс, когда писал это Послесловие,


* I bid., р. 259 '4. Речь идет о дифференцированном "абстрактном труде", безотносительно к конкретному качеству всякого труда.
** Ibid., р. 558"



251


гораздо меньше, чем Альтюссер, думал о соответствии между "структурированным целым" и "действительным субъектом". Он с похвалой цитирует русского комментатора, описавшего метод "Капитала" в следующих словах: "Сообразно с этим Маркс заботится только об одном: чтобы точным научным исследованием доказать необходимость определенных порядков общественных отношений и чтобы возможно безупречнее констатировать факты, служащие ему исходными пунктами и опорой. Для него совершенно достаточно, если он, доказав необходимость современного порядка, доказал и необходимость другого порядка, к которому непременно должен быть сделан переход от первого, все равно, думают ли об этом или не думают, сознают ли это или не сознают. Маркс рассматривает общественное движение как естественноисторический процесс, которым управляют законы, не только не находящиеся в зависимости от воли, сознания и намерения человека, но и сами еще определяющие его волю, сознание и намерения... Если сознательный элемент в истории культуры играет такую подчиненную роль, то понятно, что критика, имеющая своим предметом самую культуру, всего менее может иметь своим основанием какую-нибудь форму или какой-либо результат сознания. То есть не идея, а внешнее явление одно только может ей служить исходным пунктом. Критика будет заключаться в сравнении, сопоставлении и сличении факта не с идеей, а с другим фактом. Для нее важно только, чтобы



252


оба факта были возможно точнее исследованы и действительно представляли собой различные степени развития, да сверх того важно, чтобы не менее точно были исследованы порядок, последовательность и связь, в которых проявляются эти степени развития" *.
Далее следует классический анализ специфики общественных формаций, сравниваются социальные и живые организмы и утверждается, что одно и то же явление подчиняется различным законам сообразно социальному организму, к которому оно относится. Так, например, закон народонаселения меняется в зависимости от времени и места. И, наконец, резюме: "Его научная цена заключается в выяснении тех частных законов, которым подчиняются возникновение, существование, развитие, смерть данного социального организма и заменение его другим, высшим. И эту цену действительно имеет книга Маркса" **.
Разумеется, Маркс сам не сознавал, что совершил научную революцию. Ее обнаружили сто лет спустя на семинарах Высшей нормальной школы. Конечно, процитированный нами текст тоже следует рассматривать в историческом контексте. В 1874 г. философы апеллировали к позитивизму, сциентизму и эволюционизму. Маркс был доволен интерпретацией русского комментатора, поскольку она соответствовала тогдашней моде, как

* Ibid, р. 310 '26
** Ibid, р. 320 '27


253


сегодня тот или иной автор радуется, когда его работы называют структуралистскими. Более того, эта интерпретация делала акцент на политическом замысле Маркса, на доказательстве жизнеспособности или нежизнеспособности общественных формаций, в частности на доказательстве неизбежной гибели капитализма.
Оставим этот священный текст, который, с одной стороны, никогда не выдаст своей тайны, а с другой - не содержит никакой тайны. Мы никогда не узнаем, как сам Маркс интерпретировал соответствие "структурированного целого" "действительному субъекту". Но мы хорошо знаем, о чем идет речь во "Введении...", какой метод там I признается. Поэтому надо читать и перечитывать не столько "Капитал", сколько рукописи 1857 1858 годов, озаглавленные "Основания критики политической экономии". Проблема, которую поставил Маркс и которую, как он считал, ему удалось решить, резюмируется в следующих словах: применить понятия английской политической экономии, в частности категории Рикардо, для выяснения специфики каждой общественной формации, показать исторический, а не вечный характер капитала и его законов.
В рукописях 1857 - 1858 годов ясно виден переход от абстрактной теории капитализма к исторической. В первой главе, посвященной деньгам, исследуются сущность и иллюзии буржуазного общества. Во второй главе рассматривается капитал. Буржуазный экономист остается пленником



254


теории обмена, которую путают с теорией денег. Марксист же понял функции капитала, исторический характер капитализма и происхождение эксплуатации.
Меновое общество базируется на равенстве и свободе. "Потребительная стоимость, составляя содержание обмена, находящееся совершенно за пределами его экономического определения, далека, таким образом, от того, чтобы причинять ущерб социальному равенству индивидов;напротив, природное различие между ними она делает основой их социального равенства. Если бы индивид А имел ту же потребность, что индивид В, и овеществлял свой труд в том же самом предмете, что индивид В, то между ними не существовало бы никакого отношения; рассматриваемые с точки зрения осуществляемого ими производства, они вовсе не были бы различными индивидами... это природное различие является поэтому предпосылкой их социального равенства в акте обмена и вообще является предпосылкой отношения, в которое они вступают между собой как производящие индивиды" *. Анализ менового общества, являющегося идеалом для либералов, осуществляется с помощью гегелевской терминологии: "И то и другое в сознании обоих индивидов представлено таким образом, что 1) каждый достигает своей цели лишь постольку, поскольку

* Fondements de la critique de 1'economie politique. Paris, 1967, t. 1, р. 188". Я даю отсылки также и на немецкое издание: Dietz, Berlin, 1953, указывая страницу в скобках (р. 154).


255


он служит средством для другого; 2) каждый ста- новится средством для другого (бытием для другого), только будучи для себя самоцелью (бытием для себя); 3) взаимозависимость, состоящая в том, что каждый является одновременно и средством, и целью и притом достигает своей цели лишь постольку, поскольку становится средством, и становится средством лишь постольку, поскольку полагает себя в качестве самоцели, что каждый, таким образом, делает себя бытием для другого, будучи бытием для себя, а этот другой делает себя бытием для него, будучи бытием для себя..." * По Гегелю, система потребностей, а по Марксу - система обмена базируется на свободе и равенстве индивидов. "...Если экономическая форма, обмен, полагает всестороннее равенство субъектов, то содержание, субстанция, как индивидуальная, так и вещественная, которая побуждает к обмену, полагает свободу. Таким образом, в обмене, покоящемся на меновых стоимостях, свобода и равенство не только уважаются, но обмен меновыми стоимостями представляет собой производительный, реальный базис всякого равенства и всякой свободы. Как чистые идеи, равенство и свобода представляют собой всего лишь идеализированные выражения обмена меновыми стоимостями; будучи развиты - в юридических, политических, социальных отношениях, они


* Ibid., р. 189-190 ф. 155) ". Систему потребностей можно сопоставить с гегелевским анализом ( 524 "энциклопедии философских наук" и 190-193 "Философии права").



256
представляют собой все тот же базис, но в некоторой другой степени" *.
этот идеальный тип менового общества может быть преобразован в идеал Республики обмена или либерального режима. По мнению Маркса, буржуазные экономисты стремятся к такому преобразованию. этот идеал дает возможность не видеть, что "это как раз и есть осуществление равенства и свободы, оказывающихся на деле неравенством и несвободой **. Все эти намеренные или невольные ошибки скрывают общую причину: непонимание исторической уникальности каждого строя, в частности капитализма. экономисты всюду хотят найти свободу и равенство обмена, они стремятся свести капитал и прибыль к обмену стоимостями. Короче, они разрушают "органическое целое", каковым является каждая общественная формация, объясняя все формации с помощью одних и тех же простых категорий.
Разрыв между буржуазной (или либеральной) и марксистской экономической наукой, между политической экономией и критикой политической экономии обнаруживается при анализе капитала, самого его понятия и его специфических функций. это потрясающее открытие, говоря словами Альтюссера, выражается в простой формуле: обмен между капиталом и трудом качественно и существенно отличается от простого обмена, или об-



* Ibid., р. 191 (р. 156) '
** Ibid., р. 195 (р. 160)"




257


мена между товарами, или же обмена между товарами и деньгами. Процитируем самого Маркса: "Потребительная стоимость, противостоящая капиталу как положенной меновой стоимости, есть труд. Капитал обменивается на не-капитал, или он существует в этой своей определенности лишь в связи с не-капиталом, с отрицанием капитала, и является капиталом только в соотношении с этим отрицанием капитала: действительный некапитал - это труд.
Если мы рассмотрим обмен между капиталом и трудом, то найдем, что этот обмен распадается на два не только формально, но и качественно различных и даже противоположных друг другу процесса:
1) Рабочий обменивает свой товар, труд, потребительную стоимость, которая, будучи товаром, также имеет цену, как и все другие товары,на определенную сумму меновых стоимостей, определенную сумму денег, которую ему отпускает капитал.
2) Капиталист получает в обмен самый труд, труд как деятельность, созидающую стоимости', как производительный труд; т.е. он получает в обмен такую производительную силу, которая сохраняет и умножает капитал и тем самым становится производительной силой капитала, силой, воспроизводящей капитал и принадлежащей самому капиталу" *.

* Ibid., р. 222 (р. 185) ~'


258


На мой взгляд, приведенная цитата раскрывает психологический и логический источник марксистской критики буржуазной науки. эта наука всю экономику рассматривает в свете обмена и универсальных категорий и не замечает, что среди всех видов обмена есть один, который качественно отличается от остальных, а именно обмен между трудом и капиталом. Формально этот обмен распадается на два различных процесса. Труд обменивает потребительную стоимость (рабочую силу) на деньги (представляющие всеобщую форму стоимости), между тем как капитал получает работу, которая, будучи основой всех стоимостей, определяется как деятельность валоризации. Потребительная стоимость, обмениваемая на деньги, т. е. рабочая сила, является одновременно общественным отношением и товаром. Использование рабочей силы есть конечная цель обмена, который в самом себе как простой обмен не имеет цели. Первый из этих двух процессов - продажа труда за деньги (заработную плату) - не выходит за рамки обычного обмена, простого обращения. Второй процесс - приобретение капиталистом рабочей силы - качественно отличается от простого обмена. Он характеризует капитал как таковой, капитал, который определяется не вещественно и не технически, а социально. Капитал - это использование труда с целью получения прибыли или, если хотите, с целью производства прибавочной стоимости. Утверждение о


259


специфическом характере обмена между трудом и капиталом составляет основу марксистской политической экономии как критики политической экономии. Отсюда выводится все остальное - эксплуатация, прибавочная стоимость, историчность законов капитализма.
Из двух процессов, на которые распадается обмен между трудом и капиталом, первый (обмен труда - потребительной стоимости на деньги - меновую стоимость) подчиняется общему закону: "Вообще меновая стоимость его [товара] не может определяться тем, как покупатель использует этот товар, а может определяться только тем количеством овеществленного труда, которое наличествует в самом товаре; значит, в данном случае - тем количеством труда, которого стоит производство самого рабочего" *. Но возможно ли уподобить "производство рабочего" "производству товара" - уподобление, неизбежное для марксистской теории, как ее мыслит сам Маркс?
Здесь впервые проявляется двойственное отношение между видимостью и действительностью в буржуазной экономике. По видимости рабочий равен капиталисту, поскольку он получает эквивалент того, что дает, но это равенство уже нарушено тем, что оно предполагает определенное отношение рабочего к капиталисту, "как рабочего, как потребительной стоимости в форме, специфически отличной от меновой стоимости, в

* Ibid., р. 232 (р. 193-194) ".

260


противоположность стоимости, положенной как стоимость". "Однако указанная видимость равенства фактически существует как иллюзия рабочего, а до известной степени и у другой стороны..." * эта видимость в одном смысле представляет собой иллюзию, а в другом - действительность. Первый процесс обмена имеет целью удовлетворение потребностей рабочего. Рабочему нужна заработная плата для сохранения его организма и удовлетворения его физических и социальных потребностей. Он не требует от зарплаты ни меновой стоимости, ни богатства. эта резкая гетерогенность двух процессов, о которых не подозревают ни рабочий, ни капиталист, исчезнет, если, исходя из закона капитализма, признать, что стоимость труда измеряется как раз количеством труда, необходимого для воспроизводства рабочей силы. "Значит, та меновая стоимость труда, реализация которой происходит в процессе обмена с капиталистом, заранее предпослана, заранее определена и претерпевает лишь такую формальную модификацию, которой подвергается при своей реализации и всякая цена, установленная только идеально. Меновая стоимость труда не определяется его потребительной стоимостью. Для самого рабочего труд имеет потребительную стоимость лишь постольку, поскольку он есть меновая стоимость, а не потому, что он производит меновые стоимости. Для капитала труд имеет меновую


* Ibid., р. 233 (р. 195) ~~.


261




стоимость лишь постольку, поскольку он есть потребительная стоимость. Потребительной стоимостью, отличной от меновой стоимости, труд является не для самого рабочего, а только для капитала" *.
Общественная специфика обмена между трудом и капиталом вполне ясна. этот обмен, совершающийся в условиях капитализма, особенно в эпоху Маркса, ставит рабочего, не имеющего ничего, кроме собственной рабочей силы, лицом к лицу с капиталистом, который для выполнения своей функции должен накоплять капитал. Капиталист платит рабочему заработную плату с намерением получить прибыль. Иначе говоря, он хочет превратить сам капитал в стоимость.
Этот фундаментальный анализ позволяет разьяснить основные проблемы "Введения...". Простому описанию общества, населения, производства не хватает главного - анализа классовой структуры, характеризующей каждую формацию. Использование абстрактных категорий (стоимость, труд и т. д.) позволяет схватить "органическое целое" способа производства, но при условии, что "не забыли" промежуточного и решающего этапа - признания "антагонистического" обмена, одновременно соответствующего и противоречащего закону обмена - обмена труда на капитал. этот обмен выражает примат производства **
* Ibid., р. 254 (р. 214)"
** Диалектическое единство производства и потребления раскрыто во "Введении...",Il, р. 379 (р, 717)"




262


в условиях капитализма. Производство определяется как эксплуатация природы и присвоение прибавочной стоимости. "Поэтому все успехи цивилизации, или, другими словами, всякое увеличение общественных производительных сил, если угодно, производительных сил самого труда - в том виде, в каком они являются плодом науки, изобретений, разделения и комбинирования труда, улучшения средств сообщения, создания мирового рынка, машин и т. д.,- обогащают не рабочего, а капитал; следовательно, только еще более увеличивают ту силу, которая господствует над трудом; лишь умножают производительную силу капитала. Так как капитал является противоположностью рабочего, то успехи цивилизации лишь увеличивают обьективную власть капитала над трудом" *.
Идеи "Grundrisse", развитые Марксом в "Капитале", показывают его спонтанно рождающуюся творческую мысль. Они иллюстрируют и подтверждают идеи знаменитого "Введения...". Идет ли речь об историчности категорий и их взаимосвязи в истории? Обратимся к тексту: "В ходе нашего изложения выяснилось, что стоимость, выступавшая в качестве абстракции, возможна в виде подобной абстракции только тогда, когда положены деньги; с другой стороны, это Обращение денег приводит к капиталу и может поэтому быть вполне развитым лишь на основе


263


капитала, как и вообще лишь на его основе обращение может охватить все моменты производства. В ходе анализа обнаруживается поэтому не только исторический характер таких форм, как капитал, которые присущи определенной исторической эпохе, но и такие определения, как стоимость, выступающие совершенно абстрактно, обнаруживают ту историческую основу, от которой они абстрагированы, на которой они только и могут поэтому выступать в виде такой абстракции; а такие определения, которые более или менее принадлежат всем эпохам, как, например, деньги, обнаруживают историческое видоизменение, ими претерпеваемое. экономическое понятие стоимости в древнем мире не встречается. Стоимость в отличие от цены встречается лишь в юридическом смысле при разоблачении обмана и т. д. Понятие стоимости принадлежит всецело новейшей политической экономии, ибо оно есть наиболее абстрактное выражение самого капитала и покоящегося на нем производства. Понятием стоимости выдается тайна капитала" *.
Эта цитата показывает все содержание "Введения...", а именно: отношения между категориями и действительностью, исторический характер категорий, из которых самые абстрактные появляются лишь позже, примат какой-то категории (как, например, капитала) на определенном этапе общественного развития, сложное единство каждой

* Fondements, t. II, р. 309 (р, 662) ~'


264


системы. В "Grundrisse" ясно показано, что понимает Маркс под "органическим целым" во "Введении...", как сочетаются синхронический и диахронический анализ. Синхронический анализ касается завершенной системы. "Если в законченной буржуазной системе каждое экономическое отношение предполагает другое в буржуазно экономической форме и таким образом каждое положенное есть вместе с тем и предпосылка, то это имеет место в любой органической системе. Сама эта органическая система как совокупное целое имеет свои предпосылки, и ее развитие в направлении целостности состоит именно в том, чтобы подчинить себе все элементы общества или создать из него еще недостающие ей органы. Таким путем система в ходе исторического развития превращается в целостность. Становление системы такой целостности образует момент ее, системы, процесса, ее развития" *.
этот текст помещен после собственно исторического исследования обстоятельств, в которых формируются новые производственные отношения. Капитализм как целостность начинается с менее развитых отношений и формируется постепенно. Раздираемая противоречиями, эта целостность стремится к преодолению самой себя. Как заметил критик, которого с похвалой цитировал Маркс, анализ функционирования капиталистической системы раскрывает ее противоречия

* Fondements, t. 1, р. 226 (р. 189) '~.


265


и неизбежность ее развития. И хотя в качестве примера Маркс берет Великобританию, ни одна система не представляется в чистом и законченном виде. Каждая исторически конкретная система содержит более или менее развитые категории. Такие схожие системы, как рабство и крепостничество, обретают различную реальность и выполняют различные функции в зависимости от эпохи: как античное рабство отличается от рабства Юга Соединенных Штатов*, так нельзя смешивать разные формы общественной или частной собственности на землю. Маркс считает, что экономические отношения или установления нельзя объяснить вне исторического контекста, без включения их в органическое целое.
Способы производства, перечисленные Марксом в Предисловии к работе "К критике политической экономии" (рабство, крепостничество, азиатский способ производства и капитализм), не представляют и не могут представлять закрытые системы, эпохи, изолированные от всеобщей истории. Каждый из этих способов производства отличается определенной формой изъятия прибавочной стоимости. Но в своих теоретических и исторических исследованиях Маркс использует эти различия только как концептуальные



* Histoire des doctrines economiques, ed. Molitor, 1. IV, р. 134-135. Аналогичные рассуждения можно прочесть и в "Основаниях..." (t. 1, р. 435 sqq. (р. 375-413)) ~', где Маркс рассматривает различные формы исторического становления способов производства.


266


инструменты.Он хочет постичь конкретно реализованные системы в их сложности и противоречивости. Если бы, критикуя альтюссерианцев, я не боялся подражать им, то сказал бы, что марксистские категории служат в качестве идеальных типов (или моделей) для воспроизводства "конкретного целого", являющегося не формальной структурой, а идеальным состоянием системы, которая рождается, развивается и умирает, состоянием покоя системы, определяемой через свое вечное движение.
"Grundrisse" относятся к "Капиталу", как "Жан Сантейль" к роману "В поисках утраченного времени" *. Основные проблемы, идеи, выдвинутые в "Основаниях...", получили строгую разработку в "Капитале".
Хотя критика политической экономии в "Grundrisse" имеет уже научный характер, тем не менее здесь больше, чем в "Капитале", чувствуется моральный и экзистенциалистский дух. По Марксу, внутри капиталистической системы богатство становится целью в себе, что вызывает ностальгию по прошлым временам: "На более ранних ступенях развития отдельный индивид выступает более полным именно потому, что он еще не выработал всю полноту своих отношений и не противопоставил их себе в качестве независимых

* Сравнение верно ллшь отчасти. "Основания..." содержат материал для трех томов "Капитала", из которых Маркс Закончил только первый. Однако Маркс перенес в "Капитал" Не все из "Оснований...". Кроме того, стиль изложения "Оснований..." носит более творческий характер и не так сух.


267


от него общественных сил и отношений. Так же смешно тосковать по этой первоначальной полноте индивида, так же смешно верить в необходимость остановиться на нынешней полной опустошенности. Выше противоположности по отношению к этому романтическому взгляду буржуазный взгляд никогда не поднимался, и потому этот романтический взгляд, как правомерная противоположность, будет сопровождать буржуазный взгляд вплоть до его блаженной кончины". И далее: "...Развитие меновых стоимостей (и денежных отношений) - тождественно всеобщей продажности, коррупции... Приравнивание неоднородного, по меткому определению денег у Шекспира" *.
В другом месте Маркс неожиданно замечает, что "у древних мы не встречаем ни одного исследования о том, какая форма земельной собственности и т.д. является самой продуктивной, создает наибольшее богатство. Богатство не выступает у них как цель производства, хотя Катон прекрасно мог заниматься исследованием того, какой способ обработки полей является наиболее выгодным; или Брут мог даже ссужать свои деньги за самую высокую ставку процента. Исследуется всегда вопрос: какая форма собственности обеспечивает государству наилучших граждан?..
Поэтому древнее воззрение, согласно которому человек, как бы он ни был ограничен в национальном, религиозном, политическом отношении,

* Fondements, t. 1, р. 99, 100 (р. 80, 81) ~'.


268


все же всегда выступает как цель производства, кажется куда возвышеннее по сравнению с современным миром, где производство выступает как цель человека, а богатство как цель производства"*.
Вопреки утверждениям альтюссерианцев **, Маркс никогда не отказывался от этого гуманизма. Однако в "Капитале" он хотел придать научную форму критике, которая касалась уже не культа денег или производства, а капиталистической экономики и ее интерпретации буржуазными экономистами. Таким образом, гуманистическая и научная критика осуществляются с помощью понятия прибавочной стоимости. Как мы уже видели, есть только одна форма обмена, которая, с одной стороны, противоречит, а с другой - соответствует закону равенства. Обмен труда и капитала распадается на два процесса. Продажа рабочей силы за заработную плату осуществляется в соответствии с законом стоимости. Использование капиталистом рабочей силы создает стоимость. Разделение этих двух процессов объясняет неравенство между стоимостью, воплощенной в заработной плате, и стоимостью, созданной наемным работником.
Маркс как критик-гуманист возмущался тем, что труд низводится до товара. В научный период своей деятельности он был зачарован мыслью,

* Ibid р 449 450 (р 387) 4~
** Напомним, что, согласно периодизации марксизма, Установленной Альтюссером, Маркс в 1857 1858 гг. уже вступил в научный период своей эволюции.



269


что капитализм обречен на гибель, так как превращает труд в товар. Он испытывал восторг от того, что обмен в соответствии с законами рынка позволяет не только решить научную проблему (открыть общую причину происхождения прибыли, процентов и ренты), но и от имени науки заклеймить несправедливость, присущую капиталистическому строю.
Мне хочется сказать: слишком красиво звучит, чтобы дело обстояло именно так. Но настолько красиво, что Маркс так и не смог вырваться из созданного им чарующего мира. В каждом поколении есть умы, поддающиеся этому очарованию.
00.htm - glava06
IV. "Капитал"
Теория капиталистического способа производства, базирующаяся на историческом материализме, составляет сущность марксизма - как у самого Маркса, так и у его эпигонов из революционеров и реформистов. Марксизм претендует на научность только в качестве теории капитализма. Как теория всех формаций он предлагает исследовательскую программу, направляющие идеи, множество интуиций или указаний.
Альтюссер в поисках научного, а не философского или идеологического марксизма логически подчиняет работу молодого Маркса его зрелым сочинениям, в частности "Капиталу". Маркс преодолел свои философские сомнения и отказался от лексикона младогегельянцев уже в 1845 г. В течение тридцати лет он работал над

270


"Капиталом" (а над "экономическо-философскими рукописями" 1844 года - всего несколько недель). К сожалению, Альтюссер похож на тех, кого он критикует, гораздо больше, чем он думает. Он почти не интересуется содержанием "Капитала". В нем он ищет эпистемологический разрыв, определение нового поля, начало науки об истории. Одним словом, Альтюссер больше внимания обращает на "Введение...", чем на "Капитал". Наши парижские философы предпочитают наброски зрелым работам, они любят черновики, лишь бы последние были непонятны.
В самом деле, когда читаешь Альтюссера, то складывается впечатление, что "Капитал" - это вовсе не работа по политической экономии. В тот период, когда процветала идеология отчуждения, один только Пьер Биго утверждал, что научные результаты "Капитала" не относятся к экономической науке как таковой *. Альтюссер настаивает

* См. В ig о Р. Marxisme et humanisme. Р., 1952. Например, он писал: "Анализ стоимости у Маркса не есть концептуальный анализ сущности. это экзистенциалистский анализ диалектически развивающейся ситуации, положения человека в условиях товарной экономики" (с. 43). Или еще: "Маркс возвел человека в абсолют. Идея трансцендентности лежит в основе всех его теоретических положений" (с. 142). Или, наконец, на с. 248: "Маркс не был экономистом в том смысле, в каком Обычно понимают это слово. Он не внес никакого вклада в политическую экономию. У него мы не найдем ни теории денег, ни теории экономических циклов. Когда он размышляет над этими проблемами, он крайне темен и противоречив. Это область "видимостей", которую он оставляет "вульгарному" экономисту" ,




271


только на двух идеях. Первая идея - понятие прибавочной стоимости как пример эпистемологического разрыва в духе Башляра. Вторая идея - понятие структурированного целого, а не единство выражения * (осуществление идеи), или причинное единство (совокупность или ансамбль детерминируется одной причиной). Альтюссер не возобновляет экономическую интерпретацию книги по экономике, он претендует на доказательство того, что ее плохо объясняли, поскольку не замечали в ней имплицитной эпистемологии. Маркс и Энгельс сами будто бы не вполне понимали свое подлинное устремление, которое открыл спустя сто лет после публикации "Капитала" агреже по философии, прочитавший Башляра.
Идеологическая и политическая функция этого нового открытия понятия прибавочной стоимости бросается в глаза. С точки зрения современных экономистов, в том числе и многих экономистов из Восточной Европы, оба режима (или, если хотите, оба способа производства) имеют много общих черт и используют одни и те же средства анализа. Нельзя отрицать, что частная или индивидуальная собственность ведут к таким экономическим последствиям, которые разделяют Европу на две части. Но средства производства (оснащение и метод) все более и более сближаются. К тому же

* Альтюссер считает, что гегелевская тотальность есть "тотальность выражения". Достаточно "внимательно" прочесть "Феноменологию духа", чтобы отвергнуть эту школьную интерпретацию.

272


Советы допускают некоторую самостоятельность предприятий, прямые рыночные связи между предприятиями и заказчиками, даже изменение цен в зависимости от спроса и предложения. Хотя преждевременно говорить о конвергенции двух способов производства, тем не менее нельзя резко противопоставлять их как добро и зло, как две эпохи развития человечества. Проблемы, которые решают обе системы, слишком похожи, поэтому нельзя говорить о том, что переход от одной системы к другой будет означать завершение предыстории человечества. Можно иначе сформулировать мысль: средства производства (развитие производительных сил) оказывают такое влияние, что ссылки на отношения собственности недостаточны для оправдания революционной практики, для выяснения основного противоречия между двумя способами производства. В 1967 г. реально существуют обе системы, тогда как в 1867 г. одна из них была еще мечтой или утопией. На мой взгляд, понятие прибавочной стоимости используется для того, чтобы выявить решающую роль отношений собственности, что невозможно было раскрыть путем наивного анализа. Парижская философская братия, которая никогда не занималась никакими науками, любит повторять, что есть только наука о скрытом. Прибавочная стоимость становится скрытой действительностью, которую наука должна показать, чтобы развеять "эмпирическую" иллюзию ревизионистов.
Всякий знает, что понятие прибавочной



273


стоимости в "Капитале" появляется после трудовой теории стоимости и теории заработной платы. Допустим, что стоимость товара в общем пропорциональна количеству заключенного в нем общественно необходимого труда; допустим, далее, что рабочая сила оплачивается, как и любой другой товар, по своей стоимости, т. е. по стоимости товаров, необходимых для жизни рабочего и его семьи. Наконец, допустим, что рабочий своим трудом производит товаров на большую стоимость, чем составляет его зарплата. Прибавочной стоимостью называется разница между стоимостью, произведенной рабочим, и стоимостью заработной платы. Прибавочным трудом называется рабочее время, в течение которого рабочий работает на владельца средств производства, после того как он произвел эквивалент стоимости своей заработной платы.
Эта теория, первоначальный вариант которой я взял из "Grundrisse", доставила Марксу двойное удовлетворение - интеллектуальное и политическое (или моральное). Заменив труд рабочей силой, Маркс усовершенствовал теорию стоимости Рикардо. Открыв (в двояком смысле) эксплуатацию в самой сердцевине капиталистического способа производства, приписав ее не жестокости капиталистов (хотя он клеймит эту жестокость), а самой сущности производственных отношений, Маркс убил сразу двух зайцев: он дал урок науки экономистам своего времени и создал научную базу для революции. В "Капитале" наука о


274

капитализме приобретает революционный характер в двух отношениях. Во-первых, критики буржуазной политической экономии революционизирует науку, во-вторых, критика капиталистического способа производства, при котором происходит эксплуатация рабочего класса, показывает необходимость революции. Если капитализм живет и может жить только благодаря эксплуатации рабочего класса, то как же не стать революционером уже потому что на горизонте вырисовывается другой строй, при котором якобы не будет эксплуатации. ?
Теория прибавочной стоимости, основное содержание которой мы изложили, без сомнения, представляет собой своего рода шедевр. Она принадлежит как к истории науки, так и к истории идеологий. эта теория допускает столько разных интерпретаций, что споры, которые продолжаются после публикации Энгельсом второго и третьего томов "Капитала", могут продолжаться еще бесконечно долго, хотя она перестала интересовать большинство западных экономистов и, кажется, все меньше и меньше интересует экономистов Восточной Европы. Лично меня она мало интересует. Но тот, кто хочет найти истину марксизма в теории прибавочной стоимости, обязан, если претендует на "научность", ответить на возражения, которые выдвигались против нее много раз.
Ограничимся наиболее существенными, на мой взгляд, возражениями Альтюссеру, поскольку они в первую очередь касаются эпистемологии. Имеется ли существенное различие между



275


стоимостью и ценой? Не составляет большого труда найти в первом томе "Капитала" целый набор цитат, которые наталкивают на отрицательный ответ. Создается впечатление, что теория стоимости есть теория цен с той лишь оговоркой, что в зависимости от спроса и предложения цены колеблются вокруг стоимости. Парето, как и многие другие, показал научную ограниченность трудовой теории стоимости, равнозначной теории цен. Если цена колеблется в зависимости от многих переменных, то достаточно вынести за скобки все переменные, кроме одной, и можно будет сделать вывод о том, что эта переменная диктует колебания цен. Отвлечемся от рыночных отношений между спросом и предложением, сведем все многообразие труда к общему знаменателю (хотя трудно сказать, как это сделать), а также будем игнорировать влияние средств производства, гетерогенность структур производства и т. д. Тогда останется только количество общественно необходимого труда, которое и будет определять цены. Такая теория неопровержима, но она ничего не говорит о реальном движении цен (кроме того, что в общем, если абстрагироваться от нехватки, относительные цены товаров зависят от количества труда, затраченного на их производство).
Рассмотрим теперь стоимость. Стоимость якобы существенно отличается от цены и является ее "субстанцией" *. С этим можно согласиться, но

* Маркс часто употребляет это понятие, но не уточняет его.

276



при условии, что будет уточнено понятие экономической стоимости - абстракция, выведенная в результате отвлечения от потребительной стоимости (которую Маркс предполагает, но затем заключает в скобки) и от условий обмена. Концептуально можно определить стоимость таким образом, что она будет существенно отличаться от цены. Но это определение будет иметь не научный, а метафизический, социологический или идеологический характер. Философ вправе связать экономическую стоимость с системой ценностей, социолог - свести ее к особой, неосознанной или, во всяком случае, стихийной разновидности оценки, благодаря которой та или иная общность строит мир своей культуры. Наконец, идеолог-моралист заявит, что только результаты труда имеют экономическую стоимость, так как именно труд является субстанцией и источником благ и услуг.
И все же Маркс считает свою теорию капитализма не моральной или философской критикой буржуазного способа производства, а научной критикой политической экономии. Именно в связи с экономической теорией прибавочной стоимости он в третьем томе "Капитала" рассматривает закон тенденции к понижению нормы прибыли. Однако переход от первого тома к третьему представляет в научном плане непреодолимые трудности (речь идет о современном понимании науки).
Последуем за Марксом. Поскольку




277


прибавочная стоимость извлекается из переменного капитала, а органическое строение капитала в разных отраслях экономики различно, капитализм не может нормально функционировать без средней нормы прибыли. Иначе говоря, нужно, чтобы прибыль была более или менее пропорциональна совокупному капиталу, а не только переменному *. Конечно, находчивый ученый, как заметил Шумпетер, всегда сумеет согласовать теоретическую схему с действительностью, увеличив количество дополнительных гипотез. Но когда гипотезы, необходимые для такого согласования, становятся слишком многочисленными либо слишком фундаментальными, наука должна отказаться от теоретической схемы и заменить ее другой. В данном случае это тем более необходимо, что к теории стоимости и к теории прибавочной стоимости прибавляется еще теория заработной платы. Шумпетер считает ее просто-напросто игрой слов, поскольку, по его мнению, нет общей меры между количеством труда, необходимого для производства товара, и количеством товаров для поддержания (или воспроизводства) рабочей силы. Он пишет, что если бы норма прибавочной стоимости повысилась на 100 процентов, как в приведенных Марксом примерах, если бы рабочий работал половину своего времени на

* Маркс это всегда понимал, и, вопреки утверждениям многочисленных критиков, он не видел здесь непреодолимой трудности. В "Основаниях..." уже имеются черновые наброски второго и третьего томов "Капитала".


278


владельца средств производства,то любой, нанимая рабочих, мог бы накапливать прибавочную стоимость.
Лично я предпочитаю использовать другую аргументацию, эпистемологическую. Теория, согласно которой стоимость рабочей силы измеряется стоимостью товаров, необходимых рабочему и его семье, либо ложна, либо не подлежит опровержению и, следовательно, не научна. Объем необходимых товаров представляет собой либо физиологический минимум, либо минимум, который меняется от общества к обществу. Судя по текстам, Маркс выбрал второе *. Говоря современным языком, минимум, по Марксу, определяется скорее уровнем культуры, чем естественными потребностями. В этом случае, каков бы ни был уровень зарплаты, он никогда не будет выше того минимума, которого требуют коллективное сознание и потребности трудящегося. И никогда не будет противоречия между теорией и сколь угодно высоким уровнем зарплаты. Но является ли теория научной в современном смысле слова, если ни один факт не может ее опровергнуть?
Конечно, то или иное предложение, включенное в теоретический комплекс, может не подлежать опровержению. Но теория заработной платы занимает в теоретическом комплексе центральное положение, поскольку обосновывает

* За исключением, может быть, ранних работ. См. Mandel Е. La Formation de la pensee economique de Магх, р. 57-58,




279


теорию прибавочной стоимости. Поэтому теория прибавочной стоимости, в свою очередь, становится недоказуемой и неопровержимой. Маркс показывает на примерах, что норма прибавочной стоимости близка к 100%. Он также указывает, что норма прибавочной стоимости имеет тенденцию быть постоянной, но вычислить ее нет возможности. Ее не вычислил еще ни один марксист *. И никогда не вычислит, потому что понятие прибавочной стоимости, как говорит сам Альтюссер, не имеет ни операционального, ни количественного значения **.
Но если это так, то по какому праву этот разрыв сравнивают с разрывом, осуществленным ~ Ньютоном в истории физики или Лавуазье в истории химии? Лавуазье вводит измерение, а теория прибавочной стоимости не допускает его и подчиняет манипуляции количественными показателями или экономическими вычислениями понятию, статус которого двусмыслен. В действительности Альтюссер, сравнивая понятие кислорода, сформулированное Лавуазье, с Марксовым понятием прибавочной стоимости, вольно'или невольно путает Башляра с Аристотелем, кантианские или неокантианские построения из операциональных

* Во время защиты диссертации П. Навиллем я сказал, что в течение ста лет ни один экономист не высчитал нормы прибавочной стоимости. Один из моих коллег по комиссии ответил мне, что, возможно, в следующем столетии высчитают. Sancta simplicitas' 4~
* ~ Althusser Е. Lire "Le Capital", 1. П, р. 131.

280


понятий и математических отношений с аристотелевским определением категорий.
Достаточно открыть "Начала политической экономии и налогового обложения" Рикардо и прочесть первую главу, и вы найдете там некоторые положения "Капитала", а также поймете безразличие Маркса к возражениям, которые спустя сто лет приобрели характер очевидности. Рикардо пишет: "В одной и той же стране производство данного количества пищи и необходимых для жизни предметов может требовать в одну эпоху вдвое больше труда, чем в другую, более давнюю, вознаграждение же рабочего при этом может уменьшаться очень мало. Если в предыдущий период заработная плата рабочего составляла известное количество пищи и других необходимых предметов, то он, вероятно, не мог бы существовать, если бы это количество уменьшилось. При этих условиях стоимость пищи и предметов, необходимых для жизни, поднялась бы на 100%, считая по количеству труда, необходимого для их производства; между тем если измерять стоимость их количеством труда, на которое они обмениваются, то она едва возросла бы" *. Рикардо предполагает, что зарплата находится на уровне физиологического минимума. Следовательно, на зарплату всегда можно будет купить одинаковое количество предметов первой необходимости

* Des Principes de 1'economie politique et de 1'empot.- Oeuvres completes de Ricardo. Р., Guillaumin, 1847, р, 11


281


(прежде всего хлеба), если даже на их производ- ство потребуется в два раза больше труда. Уязвимость рассуждения Рикардо (в чем его упрекает Маркс) состоит в том, что автор исходит из стоимости труда, а не рабочей силы. Изменение стоимости труда в зависимости от продолжительности труда, необходимого для производства средств к существованию, не позволяет сделать вывод о том, что меновая стоимость зарплаты не подвержена значительным изменениям, хотя продолжительность труда, необходимого для производства предметов первой необходимости, может постоянно меняться.
Но чуть дальше Рикардо восстанавливает необходимое звено: "Если бы благодаря улучшению машин обувь и одежда рабочего могли быть произведены при вчетверо меньшей затрате труда, чем необходимо теперь для их производства, стоимость их, вероятно, упала бы на 75%, но из этого еще вовсе не следует, что рабочий благодаря этому получил бы возможность постоянно потреблять четыре сюртука или четыре пары обуви вместо одной. Более вероятно, что в непродолжительном времени его заработная плата под влиянием конкуренции и роста населения была бы приведена в соответствие с новой стоимостью предметов жизненной необходимости, на которые она расходуется. Если бы такие улучшения распространялись на все предметы потребления рабочего, то мы, вероятно, нашли бы, что через несколько лет он будет жить лишь немногим лучше


282


или совсем не лучше, хотя меновая стоимость указанных товаров в сравнении со стоимостью других, в производстве которых не было сделано никаких улучшений, очень значительно понизится, так как теперь они представляют продукт гораздо меньшего количества труда" *.
Как явствует из этой цитаты, Рикардо считает очевидным, что заработная плата в случае, если предметы первой необходимости произведены за меньшее количество времени, возвращается к прежнему уровню, так как она регулируется "конкуренцией и ростом населения". Выражаясь современным языком, это значит, что реальная (а не номинальная) зарплата не увеличивается. Далее следует вторая гипотеза: если подобные усовершенствования (т. е., выражаясь языком Рикардо, сокращение рабочего времени, необходимого для производства предметов первой необходимости, или, выражаясь современным языком, повышение производительности труда) распространяются на все предметы потребления рабочего, то "увеличится его достаток" или, говоря современным языком, повысится его реальная заработная плата. Но так как Рикардо не предполагает, что такие усовершенствования произойдут во всех производствах, то он делает отсюда вывод о том, что рабочий получит меньшую меновую стоимость в отношении тех предметов потребления, производство которых не было усовершенствовано.


* Ibid., р. 11-12 4'




283


На следующей странице Рикардо снова прибегает к аналогичной аргументации. В качестве меры стоимости были приняты хлеб и труд. "Причиной изменения стоимости хлеба относительно других вещей служит уменьшение количества труда, необходимого для его производства. Поэтому, рассуждая последовательно, я должен назвать изменение в стоимости хлеба и труда падением их стоимости, а не повышением стоимости вещей, с которыми они сравниваются. Если мне надо нанять рабочего на неделю и я плачу ему вместо 10 шиллингов 8, причем в стоимости денег не произошло никакой перемены, то рабочий может, вероятно, получить больше пищи и предметов первой необходимости за восемь шиллингов , чем раньше получал за 10. Но это произойдет не вследствие повышения действительной стоимости его заработной платы, как утверждал Адам Смит и недавно Мальтус, а вследствие падения стоимости предметов, на которые рабочий расходует свою заработную плату, а это совершенно различные вещи" 46.
На мой взгляд, обсуждение этого вопроса и выводы Рикардо лишены интереса. Если мы сравниваем предметы, время производства которых изменилось в разной степени, то все равно, сказать ли, что снизилась стоимость одних (тех, время производства которых сократилось более всего) или же что повысилась стоимость других (тех, время производства которых увеличилось или не изменилось). Цены выражают отношения,


284


и не имеет значения, говорим ли мы, что снизилась стоимость труда (потому что упала цена на хлеб) или что повысилась стоимость предметов (кроме хлеба).
Сегодняшнего читателя удивляет то, что выдвинутая Рикардо гипотеза (все производство совершенствуется) не была ясно изложена в первой главе и что из этой гипотезы не были выведены все следствия: если даже стоимость труда снижается по отношению к некоторым предметам, то все равно с ростом объема совокупной продукции растет достаток рабочего. Так как стоимость труда определяется стоимостью предметов первой необходимости, то она уменьшится по отношению к другим предметам, если продолжительность труда, необходимого для производства хлеба и одежды, будет сокращаться быстрее, чем продолжительность труда, необходимого для производства других предметов. Эквивалент заработной платы в определенных товарах все равно увеличится. Но почему Рикардо этого не заметил? Почему из того важнейшего факта, что стоимость зависит от продолжительности труда, необходимого для производства, он не сделал вывод, представляющийся нам очевидным: по мере совершенствования производства при том же самом количестве труда производится больше предметов потребления и, следовательно, увеличивается достаток. Что касается соотношения цен на различные предметы потребления, то в долгосрочном плане они будут зависеть от разных темпов


285


совершенствования производства (повышения производительности труда) *. Рикардо не замечает (или едва замечает) то, что бросается нам в глаза, потому что, по его мнению, зарплата регулируется "конкуренцией и ростом населения". Если зарплата обеспечивает все больший достаток, то население возрастет и конкуренция низведет зарплату до уровня физиологического минимума. Рост населения неизбежно приведет к обработке малоплодородных земель, тем самым увеличится количество труда, необходимого для производства предметов первой необходимости. Пессимизм Рикардо следует не из понятий или моделей, а из описанного им механизма роста населения, конкуренции и уменьшения продуктивности земледелия.
Рикардо, конечно, знал об очевидных последствиях общего повышения производительности труда, или, иначе говоря, увеличения объема произведенных предметов при той же затрате труда. Об этом он пишет в двадцатой, а не в первой главе, прибегая к различению между стоимостью и богатством.
Прежде всего Рикардо воспроизводит рассуждение из первой главы об относительных

* Из своего рассуждения Рикардо делает следующее заключение: при увеличении стоимости хлеба происходит снижение реальной зарплаты. Но необходима оговорка: если зарплата представляет физиологический минимум, то ее снижение будет очень незначительным даже при увеличении стоимости хлеба. Меняется только распределение доходов между классами.


286


стоимостях. Совершенствование методов производства ведет к сокращению времени, необходимого для производства определенных предметов. Стоимость этих предметов, выраженная в других предметах, производство которых не усовершенствовалось, сократится, хотя общество располагает большей массой предметов за счет более высокой производительности труда. Этот классический вывод неоспорим. Он лежит в основе всех эмпирических и статистических исследований об относительном движении цен. Выражаясь языком Рикардо, можно сказать, что за последние пятьдесят лет стоимость автомобилей уменьшилась, потому что совершенствование технологии производства шло здесь быстрее, чем в целом в экономике. Но в этом смысле, как пишет в примечании Ж. Б. Сэй *, абсолютной стоимости не существует. Стоимость смешивается с относительной ценой, и когда сравнивают стоимость автомобиля со стоимостью стрижки волос (любимый пример Ж. Фурастье) или со стоимостью спичек или электрической лампы, то можно сказать, что стоимость автомобилей уменьшилась или увеличилась. В долгосрочном плане изменение относительных

* "Стоимость - это количество, присущее определенным вещам; но это количество, которое, будучи вполне реальным, весьма изменчиво, как, например, теплота. Не существует абсолютной стоимости, так же как не существует абсолютной , теплоты, но стоимость одной вещи можно сравнивать со стоимостью другой... Стоимость может измеряться только стоимость(Ibid., р. 249)


287


цен, если абстрагироваться от нехватки, зависит от различных показателей повышения производительности труда в разных секторах экономики *.
Далее Рикардо показывает потерю в стоимости товаров, произведенных устаревшими методами. эта потеря связана с тем, что стоимость устанавливается на уровне, определяемом продуктивностью новых методов. "Увеличивая непрестанно легкость производства, мы в то же время уменьшаем стоимость некоторых из товаров, произведенных прежде, хотя этим же путем мы увеличиваем не только национальные богатства, но и производительные силы будущего" **. Рост всеобщего богатства ведет к обесценению предметов, произведенных прежними, не усоверщенствованными методами.
Концептуально Рикардо настаивает на различении стоимости и богатства. это, видимо, соответствует нынешнему различению между номинальной и реальной стоимостью, между ростом денежных доходов и объемом выпущенной продукции, между количеством предметов потребления и услуг, с одной стороны, и уровнем относительных цен внутри единой экономики - с другой ***.


* Или, на языке марксизма, от "экономии времени" - от сокращения количества труда, необходимого для производства.
** Principes, р. 248 4'.
*** это касается также соотношения уровня и системы цен в различных экономических системах,



288


Рикардо делает парадоксальное заключение, когда он пишет о том, что в наше время называется национальным доходом. этаким образом, мы можем сказать, что две страны, владеющие совершенно одинаковым количеством предметов жизненной необходимости и комфорта, одинаково богаты, но что стоимость богатства каждой из них зависит от сравнительной легкости или трудности его производства. Если усовершенствованная машина дает нам возможность производить без затраты добавочного труда две пары чулок вместо одной, то 1 ярд сукна будет обмениваться на двойное количество чулок. Если бы такое же усовершенствование сделано было в производстве сукна, чулки и сукно обменивались бы в том же отношении, что и прежде, хотя стоимость их одинаково упала бы, так как пришлось бы отдавать двойное количество их в обмен на шляпы, золото или всякие другие товары. Если бы это усовершенствование распространилось на производство золота и всех других товаров, то все стоимости вернулись бы к своим прежним соотношениям. Количество товаров, производимых ежегодно в стране, удвоилось бы, следовательно, удвоилось бы также и богатство страны, но стоимость этого богатства не возросла бы" *.
Переведем эту цитату на современный язык. Богатство страны, иначе говоря, количество "необходимых, полезных или приятных для жизни

* Principe~, р. 252 4~. 288



289


вещей", зависит от производительности труда. Если во всех отраслях экономики за одно и то же время будет производиться в два раза больше таких предметов, то богатство страны удвоится. Однако относительная стоимость предметов не меняется, так как мы предположили всеобщее и одинаковое повышение производительности труда. Но что означает утверждение: соотносительное богатство наций зависит от "сравнительной легкости или трудности его производства"? Допустим, что "легкость" означает меньшую затрату труда. Отсюда следует, что стоимость обратно пропорциональна богатству. Чем больше трудность, тем выше стоимость, но тем меньше богатство. Странное следствие концептуализации, которая связывает стоимость с условиями обмена (т. е. с относительными ценами) и определяет эти условия через количество труда, но не дает ясного понимания механизма формирования национального дохода и не смешивает произведенную некоторой общностью совокупную стоимость с ее богатством.

Конечно, Рикардо не отрицает, что рост производительности труда умножает изобилие (без роста стоимости продуктов) *. Утверждая, что он, как никто, ценит выгоды, которые могут иметь все классы потребителей от изобилия и низких реальных цен на товары **, Рикардо в * Ibid., р. 254. ** Ibid., р. 259. *** Ibid., р. 260.

290


действительности уделяет очень мало внимания изучению этого важнейшего явления - роста производительности труда (откуда и проистекает богатство наций). Он остается верен принципу, согласно которому предметы получают свою стоимость из совокупного труда, который их создает *. Из двух видов роста богатства нации (один вид связан с использованием более значительной части дохода на содержание рабочих, а другой - с ростом производительных сил труда) он отдает предпочтение первому. В этом случае стоимость богатства будет возрастать вместе с ростом богатства, а расходы на предметы роскоши и развлечения будут сокращаться. Сэкономленные деньги пойдут на воспроизводство. Во втором случае будет иметь место рост богатства, но не стоимости.
Известно, что Маркс рассматривал Рикардо преимущественно как представителя классической политической экономии, придавшего буржуазной экономической науке завершенную форму, подобно тому как гегелевская философия представляет собой завершение классической философии - завершение в двух смыслах: в смысле полноты и в смысле конца. Маркс использует характерную для Рикардо форму рассуждения, которую Шумпетер называет рикардовским пороком: посредством гипотез он отбрасывает столько фактов, что приходит в конце концов к простым, но мало значащим отношениям, которые имеют

291


силу для одинаковых вещей, но таковых в действительности не бывает.
Маркс не признает, что рост населения, вызванный ростом заработной платы, ведет к росту конкуренции между ищущими работу, что эта конкуренция сведет зарплату к физиологическому минимуму. Он заменяет этот демографический механизм собственно экономическим, т. е. промышленной резервной армией. Иначе говоря, конкуренция между капиталистами, стремящимися к увеличению своей прибыли, к сокращению необходимого рабочего времени и к замене рабочих машинами, т. е. живого труда мертвым, постоянно порождает безработицу. Механизм капиталистического накопления одновременно способствует росту производительных сил и уменьшению заработной платы рабочих, потому что один и тот же процесс (накопление) умножает производительные силы и относительно снижает уровень зарплаты. Развитие производительных сил общественного строя, основанного на стремлении к прибыли (или прибавочной стоимости), имеет антагонистический характер. С одной стороны, развиваются производительные силы, а с другой - создается промышленная резервная армия и происходит (в виде закона тенденции) относительное снижение денежных доходов рабочих.
Хотя Маркс открыто не выражает своего согласия с тезисом Рикардо о том, что происходит возврат зарплаты к физиологическому минимуму, тем не менее интерпретация капитализма как

* Появившаяся только в четвертом издании.


292


в "Основаниях...", так и в "Капитале" пронизана рикардовским пессимизмом. Речь идет прежде всего о классовых антагонизмах, исследованных в работе Рикардо "Начала политической экономии..." (один класс имеет больше, потому что отнимает у другого). Знаменитая двадцать первая глава "Начал..."* посвящена этим проблемам. Там говорится, что в долгосрочном плане применение новых машин может способствовать росту благосостояния всех классов, в том числе и самых бедных, но вместе с тем подчеркивается, что замена людей машинами имеет плохие последствия для рабочих. эта глава предвосхищает многие высказывания Маркса о человеческой цене, заплаченной пролетариатом за необходимые накопления.
Маркс, заменив понятие труда понятием рабочей силы, несомненно, усовершенствовал рикардовскую концептуализацию. Он думал, что совершил подлинную революцию, поскольку перешел от буржуазной политической экономии к ее критике, раскрыл тайну капиталистического способа производства, общий источник ренты, процентов и прибыли, загадку чистого продукта, который физиократы искали в плодородии почвы и который на самом деле коренится в отношениях между трудом и капиталом.
Теория прибавочной стоимости позволила Марксу соединить рикардовский пессимизм и в конечном счете оптимистический взгляд на



293

капиталистическое накопление и рост производительных сил. Так, комментируя различие между стоимостью и богатством, о чем мы писали выше, Маркс отмечает, что Рикардо не смог разрешить трудность. Рикардо полагал, что разрешил ее, сославшись на сущность или, если хотите, на основной закон капиталистического строя, а именно: "Цель буржуазного производства никогда не состояла в том, чтобы производить больше товаров. Его цель производить больше стоимостей. Реальный рост производительных сил и увеличение количества товаров, следовательно, имеют место вопреки этому закону: все кризисы вызываются данным противоречием в увеличении стоимостей, которое трансформируется через свое собственное движение в увеличение количества продуктов" *. Допустим, что увеличение количества продуктов или товаров связано со стремлением капиталистов получить больше стоимостей или больше прибыли. Но отсюда не следует, что зарплата, измеряемая количеством продуктов, которые можно на нее купить, не растет или что общее богатство (количество товаров, находящихся в распоряжении общества) не увеличивается.
Другими словами, марксистская теория капитализма как теория строя, основанного на накоплении капитала и непрерывном обновлении средств производства, легко приводит к долгосрочному оптимизму Шумпетера. Но она

* Fondements, t. !1, р. 488-489 (р. 804).

294

пессимистична по отношению к капиталистическому способу производства как таковому по многим причинам. Опыт Англии в отношении заработной платы не исключал рикардовскую версию о физиологическом минимуме. Механизм развития - рост количества товаров не цель, а побочный продукт получения прибыли - побуждал сделать вывод о постоянном противоречии между производством и покупательной способностью, между предложением труда и спросом на него. Маркс, занятый, как и Рикардо, анализом меновой стоимости и распределения стоимостей между классами, не сосредоточивает свое внимание на процессе, которого он, однако, не игнорирует. Речь идет о том процессе, который сегодня именуется ростом или развитием. В той мере, в какой норма эксплуатации остается постоянной, ничто не мешает тому, чтобы все классы имели свою долю от роста богатства (или количества благ) и чтобы капитализм стал более сносным. Но при одном условии: накопление капитала вместе с изменением его органического строения не должно вести к параличу экономики, которую приводит в движение единственно стремление к прибыли (форме проявления прибавочной стоимости).

V. Научность и критика

В Марксовой политической экономии как критике классической политической экономии (буржуазного знания) и капитализма (буржуазной



295


действительности) понятие прибавочной стоимости, а точнее три теории - трудовая теория стоимости, теория заработной платы и теория прибавочной стоимости - занимают центральное место и составляют ее арматуру. Если исключить из нее трудовую теорию стоимости, то будет элиминировано то, что Маркс считал главным. Такую элиминацию без злого умысла совершает современный экономист социалистического направления госпожа Ж. Робинсон. Говорю "без злого умысла" потому, что она занимается только политэкономией, но не имеет представления ни о социологии, ни о философии.
Трудовая теория стоимости позволяет соединить антропологическую и научную критику капитализма, провести демаркационную линию между видимостью (иллюзиями) вульгарной политической экономии, главное для которой - цены, и сущностью (научной истиной), которую открыл марксизм. Обмен в соответствии с законом стоимости между рабочей силой (потребительная стоимость, создающая стоимость для капиталиста) и капиталом в виде денег, меновой стоимости, которую рабочий превращает в средства к существованию, придает строго научный смысл отчуждению труда (в двух смыслах: Verausserung - рабочий должен продать свою форму труда и Entfremdung - рабочему становятся чуждыми его деятельность и произведенный им продукт). Наконец, закон тенденции к понижению нормы прибыли требует извлечения прибавочной стоимости


296


из живого, а не из мертвого труда. В "Основаниях..." Маркс пишет: "это во всех смыслах важнейший закон современной политической экономии и наиболее существенный для понимания труднейших отношений. С исторической точки зрения это важнейший закон" *. Коротко говоря, посредством этого закона трудовая теория стоимости и теория прибавочной стоимости открывают саморазрушение капитализма. "...Вызванное самим капиталом в его историческом развитии развитие производительных сил, достигнув определенного пункта, снимает самовозрастание капитала, вместо того чтобы полагать его. За пределами известного пункта развитие производительных сил становится для капитала преградой; следовательно, - капиталистические отношения становятся преградой для развития производительных сил труда. Достигнув этого пункта, капитал, т. е. наемный труд, вступает в такое же отношение к развитию общественного богатства и производительных сил, в каком оказались цеховой строй, крепостничество, рабство, и как оковы сбрасывается с необходимостью. Последняя рабская форма, которую принимает человеческая деятельность,- с одной стороны, форма наемного труда, а с другой - форма капитала, тем самым совлекается..." ** эта мысль следует за утверждением, что с исторической точки зрения закон

* Т. II, р. 275 (р. 634) ~'.
** Ibid., р. 276 ф. 635) ' ~


297


тенденции к понижению нормы прибыли есть са- мый важный закон буржуазной экономики. Другими словами, исходя из теории прибавочной стоимости анализируется способ функционирования капитализма - накопление капитала и эксплуатация рабочих, а исходя из этого закона рассматривается становление капитала, его неминуемое саморазрушение.
Возникает вопрос: по какому загадочному недоразумению современный экономист может обсуждать вопросы марксистской политэкономии, абстрагируясь от трудовой теории стоимости? На этот вопрос можно ответить двояким образом. Различие между стоимостью товара, вытекающей из эквивалентного обмена этого товара на все другие, и субстанцией стоимости не понятно современному экономисту, воспитанному на идеях неопозитивизма или аналитической философии. Он различает денежную стоимость (эквивалент товара в денежном выражении) и реальную стоимость (количество других товаров, которые представляет данный товар). Ему неведома субстанция стоимости, существенно отличная от цены. Он снисходительно отнесет дискуссии о субстанции стоимости к метафизике или к антропологии.
В качестве теории цен трудовая теория стоимости вызывает многочисленные возражения, которые были хорошо известны самому Марксу. Примерное соответствие между стоимостью, измеряемой количеством общественно необходимого
* Mandel Е. Ор. cit., р. 73.



298


труда, и ценой нарушается в случае редких и дорогих предметов. Чтобы допустить такое соответствие, следует исключить многие факторы (соотношение предложения и спроса, количество труда и т. д.). И, наконец, главное: когда в результате конкуренции устанавливается средняя норма прибыли, доля общей прибавочной стоимости, которую получит каждый капиталист, определяется не количеством используемого им живого труда, а суммой используемого им постоянного и переменного капитала. Следовательно, при капитализме цены, связанные в конечном счете с издержками производства, никогда не подтверждают закон трудовой стоимости. Иными словами, как пишет один из комментаторов Маркса *, закон трудовой стоимости на практике осуществляется только через свое отрицание. Такого рода диалектика ставит современного экономиста в глупое положение. Поскольку он не знает различия между стоимостью (измеряемой эквивалентным обменом) и субстанцией стоимости, посколькуизвестная ему рыночная стоимость, т. е. цена, отличается от стоимости не случайным образом, а вследствие постоянно действующего закона спроса и предложения, а также закона выравнивания нормы прибыли - с помощью каких фактов, какого умственного или исторического опыта он может доказать или опровергнуть закон трудовой стоимости? Те или иные законы или понятия позволяют




299


"спасать явления" и остаются действительными до тех пор, пока другое "явление" не вынудит поставить их под вопрос. Но законы или понятия, очень далекие от того, чтобы "спасать явления", и проявляющиеся только через противоположную видимость, не имеют никакого отношения к науке. Вообще говоря, отрасли или предприятия, использующие наибольшее количество живого труда, не относятся к наиболее прибыльным. Уже целое столетие экономисты наблюдают не закон тенденции к понижению нормы прибыли, а различные более или менее циклические колебания в распределении национального дохода между трудом и капиталом. Неискоренимость бедности, существование "бедной Америки" в самой развитой стране легко можно объяснить не только с помощью марксистской теории эксплуатации, но и с помощью любой другой теории заработной платы и цен. (Достаточно применить теорию промышленной резервной армии, которую принимают все современные экономисты, следуя Шумпетеру, но используя другой лексикон.)
Экономисты отказываются от марксистского синтеза экономического (синхронического и диахронического) анализа и критики буржуазного знания и буржуазной действительности - синтеза, предполагающего три фундаментальные теории (трудовая теория стоимости, теория заработной платы и теория прибавочной стоимости). Но они продолжают комментировать марксистские

300


схемы обращения и развития (или накопления) капитала и тенденцию к понижению нормы прибыли. В самом деле, достаточно уравновесить постоянный капитал и закупки предприятия, для того чтобы переменный капитал и прибавочная стоимость в совокупности составили то, что принято называть добавочной стоимостью. Такого рода операции на макроскопическом уровне ставят проблему соответственной доли капитала и труда в национальном доходе. В этом смысле марксистские схемы, выраженные в современных экономических понятиях, продолжают быть предметом анализа или, лучше сказать, столкновения с действительностью. Закон тенденции к понижению нормы прибыли (если абстрагироваться от метафизики мертвого и живого труда) предполагает снижение побочной рентабельности капитала (или, что то же самое, рост взаимозависимости капитала и продукта). Г-н У. Фельнер опубликовал в мартовском номере "Economic Journal" интересную статью, в которой имеется такое рассуждение: "Over the century or so that elapsed since Marx formulated his ideas, the central hypothesis of the marxian system has proven unrealistic. Given the propensity to save of successive decades and given the rate of increase in the labour supply, the innovations have been sufficiently plentiful to raise the total output of advanced economies in а proportion по smaller than that in which the supply of the most rapidly growing factor (capital) has been increasing in them. This is another way of saying that in the countries for


301


which we have data the capital - output ratio has shown по upward secular trend" *.
Положения второго и третьего томов "Капитала" независимо от того, подтвердились ли они последующим развитием капитализма или нет, продолжают быть объектом научных исследований. Если исключить упомянутые выше три фундаментальные теории, исследование развития капитализма по-прежнему представляет научный интерес, а порой не теряет и своего пропедевтического характера. Исходя из редко цитируемых "Оснований...", можно сделать вывод, что научное общество было известно Марксу задолго до того, как оно сформировалось. В частности, он писал о росте производства, базирующемся непосредственно на научных данных, а непросто на инвестициях: "...По мере развития крупной промышленности созидание действительного богатства становится менее зависимым от рабочего времени и от количества затраченного труда, чем

* "Сто лет назад Маркс выдвинул свои идеи. Но центральная гипотеза марксистской системы ходом истории не подтвердилась. Во-первых, десятилетиями происходила экономия средств. Во-вторых, растет предложение труда. В-третьих, используются многочисленные инновации в экономике. Всего этого достаточно для того, чтобы увеличить совокупный продукт развитых стран до такой пропорции, которая не была бы ниже пропорции роста предложения капитала. Иными словами, в тех странах, относительно которых мы располагаем статистическими данными, не обнаруживается никакой вековой тенденции к ухудшению отношения "капитал - производство"".


302


от мощи тех агентов, которые приводятся в движение в течение рабочего времени и которые сами, в свою очередь (их мощная эффективность), не находятся ни в каком соответствии с непосредственным рабочим временем, требующимся для их производства, а зависят, скорее, от общего уровня науки и от прогресса техники, или от применения этой науки х производству... Земледелие, например, становится всего лишь применением науки о материальном обмене веществ, регулирующим этот обмен веществ с наибольшей выгодой для всего общественного организма. Действительное богатство предстает теперь - и это раскрывается крупной промышленностью - скорее в виде чудовищной диспропорции между затраченным рабочим временем и его продуктом, точно так же как и в виде качественной диспропорции между сведенным к простой абстракции трудом и мощью того производственного процесса, за которым этот труд надзирает. Труд выступает уже не столько как включенный в процесс производства, сколько как такой труд, при котором человек, наоборот, относится к самому процессу производства как его контролер и регулировщик... Вместо того чтобы быть главным агентом процесса производства, рабочий становится рядом с ним" *. Сельское хозяйство и промышленность пока еще не достигли такой стадии, которую сто лет назад предвидел гениальный ум Маркса.


* Fondements, 1. II, р. 221 (р. 592-593) ".


303



Анализ возможных последствий для трудящихся накопления капитала, в основе которого лежит стремление капиталистов получить максимум прибыли, а также социально-экономическое исследование буржуазного строя вовсе не обязательно базируется на трех фундаментальных теориях. Исходя из трудовой теории стоимости, Маркс считал экономически разумной борьбу за сокращение рабочего времени. Анализ социальных конфликтов сохраняет свое социологическое и историческое значение даже для тех, кто отказывается от трудовой теории стоимости и от концепции извлечения прибавочной стоимости.
И, наконец, "отчуждение" живого труда, как бы находящегося на службе у труда овеществленного, или, выражаясь более прозаически, включение трудящегося в огромное машинное производство,остается важной темой социальной критики. "Здесь дело обстоит не так, как в отношении орудия, которое рабочий превращает в орган своего тела, одушевляя его своим собственным мастерством и своей собственной деятельностью, и умение владеть которым зависит поэтому от виртуозности рабочего. Теперь, наоборот, машина, обладающая вместо рабочего умением и силой, сама является тем виртуозом, который имеет собственную душу в виде действующих в машине механических законов... Наука, заставляющая неодушевленные члены системы машин посредством ее конструкции действовать целесообразно


304


как автомат, не существует в сознании рабочего, а посредством машины воздействует на него как чуждая ему сила, как сила самой машины" *. Однако (здесь мы возвращаемся к Альтюссеру и его приверженцам) зависит.ли это "отчуждение" или порабощение рабочего техникой от формы собственности? Достаточно ли для их преодоления замены частной собственности и рынка общественной собственностью и планированием? Если нужно уничтожить товарную форму, т. е. опосредствованную меру стоимостей, как этого желают ". Мандель и те интерпретаторы, которые понимают Маркса буквально, то какой же экономический строй вырисовывается на горизонте? Приемлемый строй или пустое понятие "управление ассоциированных производителей"?
Альтюссер придает научный характер понятию прибавочной стоимости и, следовательно, тому, что я назвал тремя фундаментальными теориями (стоимости, заработной платы, прибавочной стоимости) из политических и философских соображений. Поскольку он не хочет порывать с советской марксистско-ленинской ортодоксией, то должен сохранить положение о существенном различии между социалистической и капиталистической индустриализацией: теория относит это существенное различие к формам собственности на средства производства.

* Ibid., р. 212 (р. 584) ".


305


Вместе с тем Альтюссер и его сторонники вследствие своего философского образования не интересуются моделями и схемами, которые, по мнению госпожи Робинсон, представляют вклад Маркса в экономическую теорию. С их точки зрения, эти схемы - более низкого уровня. "Математическая формализация необходимо подчиняется концептуальной формализации",- пишет Альтюссер *. Прибавочная стоимость есть завершенная форма этой концептуализации. Она является потрясающим научным открытием, определяющим новое поле научных исследований. Но где доказательства? Их нет. В действительности три фундаментальные теории не нужны ни западным, ни советским плановикам, которым становится все труднее подсчитать в часах общественно необходимый труд (как свести работы разной квалификации к единой форме, не учитывая при этом относительный недостаток различных факторов производства?). По какому праву альтюссерианцы утверждают, что сведение к единству рентной прибавочной стоимости, процента и прибыли представляет бесспорное достижение науки, тогда как западная и советская практика опровергает такое сведение? "Прибавочная стоимость,- пишет Альтюссер,- не является измеримой реальностью, потому что это не вещь, а понятие некоторого отношения, понятие некоторой общественной структуры производства, некоего

* Lire "Le Capital", t. II, р. 163.

* Ibid., р. 158.


306


существования, которое можно наблюдать и измерять только через его следствия" *. Хорошо, но для того, чтобы сделать научным понятие, измеряемое только через следствия, нужно еще уточнить, каковы эти следствия и заключают ли они в себе понятие, недоступное для непосредственного восприятия.
Наших молодых философов привлекают стратегическое положение понятия прибавочной стоимости в системе Маркса, разработка категорий в первом томе "Капитала", множественные интерпретации, которые допускает различение между стоимостью и ценой, между реальностью прибавочной стоимости и явлением (Erscheinung) или видимостью (Schein) цен. Но зато они не желают замечать того, что бросается в глаза: эта типично философская неоднозначность говорит о ненаучном (в современном смысле слова) характере Марксовой концептуализации. Во всяком случае, эта концептуализация, соединяющая в себе экономику, социологию и антропологию, не отличается собственно экономической научностью.
Маркс сознавал оригинальность своего метода и своих категорий. Понятие прибавочной стоимости, например, относится как к политической экономии, так и к социологии (в настоящее время это разные дисциплины), поскольку оно выявляет социальные условия производства определенного исторического периода, когда господствует



307


частная собственность на средства производства и добавочный продукт изымается владельцем собственности. Маркс со всей ясностью поставил социологические и исторические проблемы, которые выходят за рамки экономической теории: каков источник первоначального накопления, как первоначально сформировался капитал, без которого не может функционировать буржуазный способ производства?
В то же время, как мы видели, концептуализация, включающая три фундаментальные теории, придает марксистской политэкономии характер критики буржуазной и вульгарной политической экономии. Но, на мой взгляд, генезис понятий, Darstellung ", "Капитала" более тяжеловесен и менее убедителен, чем генезис понятий "Оснований...". Единственное доказательство трудовой теории стоимости опирается на эссенциалистскую философию, относящуюся к другой эпохе: качественно различные товары измеряются только на основе их общих свойств. Но общим является воплощенный в них труд. Измерение качественно разных явлений осуществляется с помощью общего показателя и относится к научной практике. Марксистская аргументация не может доказать, что труд является субстанцией стоимости, что товары обмениваются в соответствии с воплощенным в них трудом, ибо в реальной жизни это невозможно. Философов прельщает сам парадокс. Развитие концептуальной системы "Капитала", от стоимости и до тенденции к понижению нормы


308


прибыли, является грандиозной умственной конструкцией и должно объяснять как реальное функционирование капитализма, так и ложные представления о нем. Если производственные отношения, подлинную сущность которых раскрывает понятие прибавочной стоимости, составляют структуру, то последняя должна обнаруживаться в явлениях (Erscheinung) и растворяться в обманчивых видимостях (Schein). Но как могут видимости доказать истинность структуры, которую они скрывают или прикрывают? Критика политической экономии, выявляющая временные исторические социальные условия капитализма (и направленная против смешения законов буржуазной экономики и вечных экономических законов), в большей мере сохраняет свое социологическое, нежели экономическое значение. Критика политической экономии посредством различения стоимости и цены, вскрывающего внутреннее противоречие капитализма, которое сами капиталисты, будучи пленниками видимостей, не осознают, останется жонглированием понятиями до тех пор, пока схемы в частности, схемы роста и схемы понижения в тенденции нормы прибыли - не будут статистически подтверждены либо опровергнуты.
Очевидно, Альтюссер и его сторонники не идут этим путем. Они используют концептуальную систему "Капитала" для того, чтобы достичь трех целей: 1) обосновать новую интерпретацию отношения молодого Маркса к автору


309




"Капитала", подчеркнуть интеллектуальный разрыв, совпадающий с "эпистемологическим разрывом"; 2) разработать структуралистский, т.е. не гуманистический и не историцистский, марксизм; 3) в общих чертах набросать науку об истории, или об общественных формациях, которая гарантировала бы научность и избегала бы опасности идеологии и субъективизма.
Рассмотрим последовательно пути, ведущие к этим целям.


00.htm - glava08
VI. Структуралистская мистификация
1. Нам не обязательно по примеру многих других шаг за шагом проходить интеллектуальный путь Маркса, начиная с письма к отцу и кончая "Манифестом Коммунистической партии" и "Капиталом". Не будем спорить о том, какой философии придерживался Маркс в период своего духовного формирования. Согласимся с Гурвичем и Альтюссером, хотя и с большой долей сомнения, что Маркс был ближе к Канту и Фихте, чем к Гегелю. И все же он принадлежал к кругу младогегельянцев и выбрал в качестве собеседника Гегеля, а не кого-либо другого. Многочисленные документы свидетельствуют, что во время своего пребывания в Берлине он уже сознавал исторический момент: один философ разработал систему, в которой становление мира и духа получает концептуальное выражение. эта система раздражает

310


Маркса, он с ней не соглашается и, может быть, никогда и не соглашался, даже если оставить в стороне невозможность ее реализации. Но он ищет себя, хочет определиться по отношению к ней. Собеседник, труды которого он, строчка за строчкой, комментирует и отвергает,- это Гегель, а не Кант или Фихте.
Из этого столкновения с Гегелем возникли две темы, которые проходят через все творчество Маркса,- праксис и критика. Философы до сих пор лишь объясняли мир, но теперь речь идет о том, чтобы изменить его. Изменяет мир не мышление философа изменяют мир практические действия. Чтобы в самом деле изменить мир, нужно, кроме того, развеять иллюзии ложного сознания, которым заражено каждое общество и даже каждый человек. Вопрос об отношении зрелого Маркса к молодому Марксу сводится в основном к вопросу о том, как соотносятся критика религии, права, государства, которой занимался Маркс с 1843 г., и критика политической экономии, осуществленная в "Капитале". Интерпретация критики различным образом связывается с интерпретацией овнешнения (Entausserung) и отчуждения (Entfremdung). В послевоенные годы (в период господства экзистенциализма) отцы-иезуиты Фессар, Биго и Кальвез, а также экзистенциалисты рассматривали всю марксистскую мысль в целом как нечто вневременное, основываясь на работах 1845 или 1867 г., как будто эта мысль не претерпела никаких изменений, как будто


311


черновик, который автор не закончил и не опубликовал, содержал все самое ценное в марксизме. Несколько лет назад в своих лекциях в Сорбонне я попытался реконструировать различные этапы формирования марксистской мысли. Я показал, что это открытая мысль, она формировалась постепенно и не представляет единого целого.
Те, кто дал себе труд изучить работы Маркса, согласятся с альтюссерианцами в том, что критика в духе Фейербаха (субъект отчужден в вещах и в наемном труде, поэтому человек должен вновь обрести бытие, и даже свое родовое бытие, и т. д.) во многом отличается от критики политической экономии, данной в "Капитале". В ранних работах Маркса критика носит философский характер и имеет целью перестановку субъекта и предиката. Это переворачивание служит для грубого опровержения Гегеля, обвиненного в том, что он смешал понятие с действительностью, тогда как действительным субъектом является конкретный единичный объект, а предикатом - общее *.

* См. работу Маркса и Энгельса "Святое' семейство". "Различные по своим особенностям действительные плоды являются отныне лишь иллюзорными плодами, истинную сущность которых составляет "субстанция"".
"Само собой разумеется, что спекулятивный философ лишь потому способен проявлять такое беспрерывное творчество, что он общеизвестные, наблюдаемые в действительности свойства яблока, груши и т. д. выдает за открытые им определения, давая тому, что может быть создано исключительно абстрактным рассудком, а именно - абстрактным рассудочным формулам, названия действительных вещей и объявляя,


312


Критика религии в духе Фейербаха тоже имеет целью переворачивание отношения "субъект - предикат": человек есть субъект и как таковой может вновь овладеть своим "отчужденным" внутренним богатством только при условии, если будет развеяна религиозная иллюзия. Если верить альтюссерианцам, эта теория тесно связана с гегелевской проблематикой и неизбежно ведет к историцизму, предполагающему абсолютное знание и возвращение человека к самому себе в конце становления.
Безусловно, критика в "Капитале" отличается от антропологической критики. Но идет ли речь о резком отличии, об эпистемологическом разрыве, который вводит совершенно новую проблематику? Исчезла ли антропологическая критика в "Основаниях..." и в "Капитале"? Возьмем статью "К еврейскому вопросу". В ней мы находим первую (историческую и социологическую) версию критики, в которой сохраняется гегелевская проблематика и выражена коммунистическая направленность.
"Завершенное политическое государство ----------наконец, свою собственную деятельность, проявляющуюся в том, что он сам переходит от представления яблока к представлению груши,самодеятельностью абсолютного субъекта "плода вообще".
На спекулятивном языке операция эта обозначается словами: понимать субстанцию как субъект, как внутренний процесс, как абсолютную личность. Такой способ понимания составляет существенную особенность гегелевского метода" (Oeuvres philosophiques, trad. Molitor, t. II, р. 99 sqq.) '4.


313


является по своей сущности родовой жизнью человека, в противоположность его материальной жизни. Все предпосылки этой эгоистической жизни продолжают существовать вне государственной сферы, в гражданском обществе, в качестве именно свойств гражданского общества. Там, где политическое государство достигло своей действительно развитой формы, человек не только в мыслях, в сознании, но и в действительности, в жизни, ведет двойную жизнь, небесную и земную, жизнь в политической общности, в которой он признает себя общественным существом, и жизнь в гражданском обществе, в котором он действует как частное лицо, рассматривает других людей как средство, низводит себя самого до роли средства и становится игрушкой чуждых сил. Политическое государство относится к гражданскому обществу так же спиритуалистически, как небо относится к земле. Политическое государство находится к гражданскому обществу в такой же противоположности, преодолевает его тем же способом, каким религия преодолевает ограниченность земного мира, то есть так же, как религия по отношению к земному миру, государство вынуждено снова признать гражданское общество, восстановить его и подчиниться ему" *.
Действительность, которой противопоставляется политическая иллюзия, определяется как существование в гражданском обществе в
* Oeuvres philosophiques, trad. Molitor, t. 1, р. 176-177


314


качестве человека потребностей и труда. Гражданское общество (biirgerliche Gesellschaft) на последнем этапе своего развития превращается в базис, но тем не менее политическая всеобщность, отнесенная к надстройке, не теряет своей реальности. Критика все же заметила единственную область, где человек может и должен в полной мере проявить себя и где должна произойти революция. Незнание этой важнейшей области, т. е. гражданского общества, производственных отношений, где человек сегодня отчужден, но завтра найдет себя, обрекло бы философию и праксис на слепоту и бездействие. Критика религии привела к критике политики - тоже иллюзии, но в другом смысле: политическое государство как надстройка не есть нечто недействительное, но граждане, или личности, предоставляющие ему определенную независимость, не переворачивают отношения субъекта и предиката и смешивают действительность с ее проявлением. это смешение представляет собой один из аспектов буржуазного ложного сознания. Как в "Основаниях...", так и в "Капитале" марксистская критика воспроизводит две взаимосвязанные темы: тему отчуждения и тему ложного сознания. Один из последователей Альтюссера сам провел точную аналогию между "экономическо-философскими рукописями" 1844 года и "Капиталом". Он пинает: "В экономическо-философских рукописях" субъект (рабочий) передает свою сущность объекту, который увеличивает мощь чуждого бытия (капитала). Капитал


315


в процессе превращений полагает себя как субъект и низводит рабочего до положения объекта своего объекта. В "Капитале" Verausserlichung (экстериоризация) заключается в том, что вследствие Begriffslosigkeit " формы материальные детерминации отношения сводятся к свойствам вещей (овеществление); вещь, в которой исчезло отношение, автоматически представляется как субъект (субъективация). Рабочего и капиталиста в этом движении нет. Рабочий фигурирует здесь как носитель производственного отношения наемного труда, а не как первоначальный субъект процесса. Механизм Entfremdung его не касается. Следовательно, мы можем определить две различные структуры. Но Маркс склонен смешивать их (выделено мною.- Р. А.) и принимать Entfremdung капиталистического отношения за модель отчуждения субстанционального субъекта, Verkehrung инверсию за Verkehrung - переворачивание" *. Вот мы и предупреждены: критика, заключенная в "экономическо-философских рукописях" 1844 года и в "Капитале", обнаруживает такое структурное соответствие, что сам Маркс не признавал эпистемологического разрыва. Бесполезно искать у Маркса резкое различие между гегелевской проблематикой ранних работ и проблематикой зрелого периода. К тому же чтение "Оснований..." показывает, что в 1857 - 1858 rr. антропологическая критика положения рабочего, превращенного

* A 1thusser L. Lire "Le Capital", 1. 1, р. 194.


316


в придаток машины, в элемент производственной системы - огромного механизма, который функционирует сам по себе, соединяется с собственно экономической критикой, осуществленой в "Капитале" (различение абстрактного труда, производящего стоимость, и конкретного труда, производящего качественно определенный товар, развенчание иллюзии капиталиста, приписывающего всем составным частям капитала способность создавать прибыль, тогда как на самом деле ее создает только живой труд, поскольку прибыль является одной из форм прибавочной стоимости, и т. д., и т. п.).
Поскольку Маркс смешивает то, что эпистемологический разрыв требует различать, нам остается спросить, прав ли он. На самом деле Маркс никогда ничего не смешивал. В "экономическо-философских рукописях" 1844 года он еще не овладел всей классической политической экономией и не выработал пока главных идей собственной системы. Антропологическая критика в них представлена в прямой форме; иной раз Маркс исходит даже из постулата, что рабочий должен реализовать свою "родовую сущность" в труде, представляющем сущностную черту человека. В "Основаниях..." Маркс признал, что труд всегда будет подчинен необходимости и что рабочий обретет свободу только в виде свободного времени.
В "Капитале", главные принципы которого в 1844 г. еще не были разработаны,


317
экономический анализ становится более строгим и научным, прежде всего в смысле английской классической политэкономии. Но,истолковав эту политэкономию с помощью философской концептуализации, он обнаруживает аналогичную (но не идентичную и даже не сходную) форму отчуждения и овеществления. Только живой труд создает стоимость, общественно необходимое время определяет стоимость товара, которую представители вульгарной политэкономии рассматривали не как выражение некоторого социального отношения, а как некую непосредственно данную вещь. На самом деле в товаре соединены две сущности: стоимость, выражающая кристаллизовавшийся в нем абстрактный труд, и полезность продукта как результат качественно определенного труда. Кроме того, вульгарные экономисты смешивают в капитале материальную действительность механизма (который приводится в движение только живым трудом) и общественное отношение между овеществленным и живым трудом как источником прибавочной стоимости. Сам капиталист, как и вульгарный экономист, впадает в иллюзию, полагая, что капитал наряду с другими факторами производства создает прибыль. Другими словами, концептуальная теория Маркса описывает реальную, или сущностную, действительность, противоположную видимостям, которыми ограничиваются капиталисты - люди, занимающиеся практической деятельностью, а также теоретики этой практики.


318



Близость и различие этих двух форм критики представляют ни особого интереса, ни особой тайны. Никто не ставит под сомнение, что Маркс ни в "Основаниях...", ни в "Капитале" не использует "схем, заимствованных из критической антропологии" *. Он пишет, что "отношения людей превращаются в отношения вещей - в этой формулировке оба дополнения тайком заняли место субъектов" **. Наконец, Маркс никогда не считал нужным устанавливать терминологическое различие, потому что он никогда не проводил различий между своими зрелыми и ранними работами. Остается только одна проблема: существует ли коренное различие между ранними и зрелыми трудами Маркса?
Интерпретатор может найти это коренное различие, если доведет до конца одну из тенденций марксистской мысли, проявляющихся в "Капитале", а именно: реконструировать капитализм как структурированное целое, в котором люди (рабочие и капиталисты), носители производственных отношений, далекие от того, чтобы представлять действователей или субъектов исторического процесса, переживают и испытывают на себе функционирование капитализма и его развитие, но не осознают этого. Капитализм неизбежно проявляется в видимостях вульгарной политической экономии. эти видимости имеют под собой

* Ibid., р. 197.
** Ibid., р. 198.


319


основание, поэтому они отличаются от религиозных иллюзий, исследованных Фейербахом, и даже от объективации - отчуждения, о котором Маркс писал в "экономическо-философских рукописях" 1844 года.
Но альтюссерианцы не замечают того, что сохранение старой терминологии, антропологический ореол означает не только некритический пережиток прежней проблематики, но и необходимое постоянство фундаментальной проблематики марксизма Маркса, связанной с заменой отношений людей отношениями вещей. Критика косвенного измерения стоимости количеством общественно необходимого труда, воплощенного в товарах, туманно обрисовывает социалистический способ производства. Критика классической политэкономии путем выяснения механизма прибавочной стоимости тесно связана у Маркса с критикой капитализма путем имплицитного указания на нетоварную экономику, которой будут управлять ассоциированные производители. Здесь неважно то, что такая экономика - утопия, что идея ассоциированных производителей так и це была разработана Марксом, наверняка не сознававшим связанных с нею проблем и трудностей. Но тем не менее критика в "Основаниях..." и в "Капитале" имеет двойственный характер: это и научная критика капиталистической действительности и вульгарной политэкономии, которая ее отражает, и антропологическая критика условий жизни человека при капитализме. Потратив все силы на

320


доказательство того, что сам Маркс якобы не понял совершенной им эпистемологической революции, альтюссерианцы упустили главное: почему и в каком смысле производственные отношения, как они выступают в трех теориях Маркса (теории стоимости, заработной платы и прибавочной стоимости), составляют структуру, истину и сущность капитализма? Ни Маркс, ни марксисты не смогли доказать это научно, в том смысле, какой вкладывает в понятие научности современная политэкономия. Альтюссерианцы приняли за научное ядро марксистской политической экономии то, что с точки зрения современной политической экономии представляет собой ее метафизическую, или идеологическую, или антропологическую, часть.
2. Почему альтюссерианцы принимают за научное то, что большинство людей науки относит к философии? Одна из причин заключается в том, что они либо не знают, либо отвергают современную экономическую науку. Другая причина такой интерпретации "Капитала" - их страстное желание открыть в марксизме и в исторической науке эквивалент понятия структуры, весьма модного в парижских интеллигентских кругах.
Слово "структура" не обладает никаким магическим свойством. это слово обозначает в самом туманном и самом абстрактном виде некое целое, части которого так сцеплены, так подогнаны друг к другу, так включены одна в другую, что оно представляет своеобразие или специфичность по


321


отношению к частям. Каждая из этих частей может быть понята только в связи с другими, а все они - только в связи с целым или в связи с законом их соединения. С точки зрения сформулированного таким образом понятия структуры, способ производства или общественная формация, безусловно, имеют определенную структуру. Но это утверждение ничего нового нам не дает, потому что остается открыть целое (скажем, капиталистический способ производства, капиталистическое общество как таковое, английское капиталистическое общество и т. д.), которое представляет собой структуру.
Альтюссерианцы используют "структуралистскую" идею, или интерпретацию, для того, чтобы заменить людей и классы как субъектов истории "общественными формациями" или "структурированными целыми". Вступив на этот путь, истолкователь отнесет к гегелевской проблематике (анахронизма которой сам Маркс, совершивший "эпистемологический разрыв", будто бы не понял) такого рода формулировки, как, например: "Люди сами делают свою историю, однако. в данной, их обусловливающей среде". Он станет утверждать, что действительность - это производственные отношения, или "структура способа производства", а не отношения между людьми, которые в силу фетишизации выступают как отношения между вещами. Он откажется установить связь между критикой капитализма, при котором господствует закон стоимости, и



322


социалистическим пророчеством, идеей экономики, управляемой ассоциированными производителями. Он не пожелает заниматься исследованием прибавочной стоимости.
Несомненно, что такая интерпретация марксизма соответствует одной из тенденций марксистской мысли. Антропологический смысл критики политической экономии в "Капитале" не столь выражен, как в "Основаниях...". Впрочем, какова бы ни была интерпретация, которую давал сам Маркс своей мысли, новая интерпретация, противоречащая букве и духу Маркса, была бы законна, если бы она хотя бы решала проблемы, которые иначе решить невозможно. Но, к сожалению, это не так. Альтюссеровский "структурализм" остается пустым, бессодержательным прожектом. Он не будет доказан до тех пор, пока историко-социологические исследования не дополнят его и не подведут под него основание.
Во "Введении..." Маркс делал акцент на неравномерном развитии различных категорий внутри каждого "структурированного целого" (например, в Перу, как уже упоминалось, очень развито разделение труда, но не развито денежное обращение). Азиатский способ производства не представляет "структурированного целого". Он похож на модель, характеризующуюся одним существенным аспектом всякого способа производства - способом извлечения прибавочной стоимости. Но нет ни единственной формы рабства ни тем более единственной формы крепостничества.


323



"Структурная" теория способов производства может дать новое знание при двух условиях. Во-первых, нужно располагать исчерпывающим анализом элементов, комбинирующихся при каждом способе производства. Во-вторых, нужно знать, как сказывается частная форма одного из элементов на других элементах. Например, в какой степени особая форма (скажем, автоматика) действительного освоения (процесса материального производства) преобразует процесс использования капитала или отношения собственности? Если перейти от способа производства в узком смысле этого слова, т. е. в смысле базиса, к общественной формации со множеством факторов и практик, то мы встречаемся с теми же трудностями, поскольку альтюссерианцы не перечислили факторы и не разработали понятие (в том смысле, какой они вкладывают в это слово) каждого из них.
В философском плане во "Введении..." они тоже не открыли никакой тайны. Не нашли они и гарантию адекватности между "мыслимым объектом" и "действительным субъектом".. Ален Бадью спрашивает их, относится ли эта адекватность к спинозовской или кантовской модели. Вопрос законный и в то же время бессмысленный. На этом уровне абстракции, когда отсутствует всякое "эмпирическое" исследование и "историческое" изучение, ответить на такой скорее схоластический, чем философский, вопрос невозможно. Следя за развитием общественных наук,



324


эпистемолог имеет возможность выявить понятия,используемые политической экономией и социологией, и вместе с тем объяснить, почему они не могут считаться понятиями в том смысле (скорее аристотелевском, чем гегелевском), какой вкладывает в этот термин Альтюссер.
Альтюссерианцы ссылаются на структурализм еще и потому, что хотят подчеркнуть различие (которое Маркс тоже имел в виду, не придавая ему, однако, большого значения) между структурным, или синхроническим, анализом способа производства и диахроническим анализом перехода от одного способа производства к другому. Комментатор, о котором Маркс с похвалой отозвался в Послесловии ко второму изданию "Капитала", напротив, утверждал, что марксистский анализ капитализма является одновременно синхроническим и диахроническим, так как показывает необходимые условия формирования этого способа производства и неизбежность его гибели из-за внутренних противоречий.
Маркс, без сомнения, ясно сознавал "целостный" характер общества и экономики и всегда рассматривал их как единое целое. Представители классической политэкономии предугадали, эмпирически открыли единство всех переменных экономической системы, которую Вальрас и Парето представили 'в виде математической таблицы в теории равновесия. В центре внимания Маркса находилась макроэкономика. Он воспроизвел таблицу Кен", используя аппарат Рикардо, и придал


325


законченную форму этому тотальному единству постоянно воспроизводящей себя экономической системы. Более того, "каждая форма общества имеет определенное производство, которое определяет место и влияние всех остальных производств и отношения которого поэтому также определяют место и влияние всех остальных производств" *. экономическая наука изучает функционирование исторически определенной экономической системы. Поэтому, говоря абстрактно, ничто не мешает различать синхронический анализ способа производства и диахронический анализ перехода от одного способа производства к другому.
Тем не менее при исследовании капитализма это различение создает некоторые трудности. Именно промышленное производство определяет место и влияние всех остальных производств. Но капиталистическое промышленное производство, представленное в "Основаниях..." и в "Капитале", одновременно содержит в себе процесс реального присвоения благодаря использованию новой техники и процесс извлечения прибавочной стоимости. Маркс эксплицитно не ставит вопрос о последствиях возможного разделения этих двух процессов. Текст "Оснований...", а также знаменитое примечание в третьем томе "Капитала" дают право сказать, что необходимость прибавочного труда постепенно сокращается с повышением

* Introduction, р. 251 ".


326


производительности труда: "...и поэтому имеет место не сокращение необходимого рабочего времени ради полагания прибавочного труда, а вообще сведение необходимого труда общества к минимуму, чему в этих условиях соответствует художественное, научное и т. п. развитие индивидов благодаря высвободившемуся для всех времени и созданным для этого средствам" *. Зато Маркс, видимо, не подумал о последствиях, к которым может привести замена частной собственности на общественную в том, что касается объема и распределения прибавочной стоимости. Подобно тому как нет четкого различия между процессом реального присвоения и процессом эксплуатации пролетариата с целью получения прибавочная стоимости, синхронический анализ неизбежно имеет динамический характер, хотя бы потому, что капиталистический способ производства,базирующийся на промышленности, функционирует только в процессе постоянного развития и расширенного воспроизводства. Только схема расширенного воспроизводства выражает истину, действительную жизнь капитализма. "Накапливайте, накапливайте - это закон и пророчество". Предприниматели, подчиненные безжалостному закону конкуренции, должны постоянно обновлять средства производства, повышать производительность труда, следовательно, сокращать необходимое рабочее время, модифицировать

* Fondements, t. 11, р. 222 (р. 593) ".


327

органическое строение капитала. Идея Шумпетера о том, что капитализму чуждо равновесие, что он существует лишь благодаря последовательным нарушениям равновесия, деструктивным и созидающим, восходит к Марксу.
Почему альтюссерианцы придают такое большое значение различию между внутриструктурной и межструктурной причинностью,- различию, которое марксисты склонны были не принимать во внимание в силу динамизма, присущего капиталистической экономике? Здесь опять-таки нетрудно заметить двоякую направленность - политическую и научную (или философскую).
"Никакой капитализм как определенный способ производства, развивающийся на основе своих имманентных законов, не приходит ни к революции, ни к социализму. Поэтому лучше заявить, что вот уже целое столетие и марксологи, и марксисты, и антимарксисты недооценивают глубинный смысл священной книги: пауперизация, изменение органического строения капитала, закон тенденции к понижению нормы прибыли, противоречие между производительными силами и производственными отношениями (общественные силы и частная собственность) - все эти противоречия и законы, выражающие тенденцию, внутренне присущи капитализму, определяют его способ функционирования и форму самовоспроизводства, а не диахронические законы перехода от одной формации к другой.


328


эта несколько ироническая интерпретация окольными путями "восстанавливает" формулировки, которые большинство марксистов приписывало злобе антимарксистов. В самом деле, если придерживаться марксистских схем, то Марксу не удалось в строгих экономических терминах доказать абсолютное или даже относительное обнищание и неминуемость катастрофы. Возможное сокращение доли заработной платы в национальном доходе или тенденция к снижению нормы прибыли не ведут к окончательному крушению. То, что затрудняло марксистов-эволюционистов, оправдывает ожидания марксистов-структуралистов.
После отказа от исторической схемы классического марксизма различение между синхроническим анализом (способа производства) и диахроническим анализом (перехода от одной формации к другой) позволяет также рассматривать теорию "переходных", или "смешанных", форм. В их числе, по-видимому, окажутся "советский ревизионизм" и "китайская культурная революция", как того желает Ален Бадью. Но упорство, с которым альтюссерианцы настаивают на этом различии, свидетельствует, на мой взгляд, скорее об их философских, чем политических, намерениях. Они хотят изгнать призрак Гегеля, историцизма и даже истории.
Такое различение дает возможность заменить историческое познание в общепринятом смысле теорией, или наукой, истории, которая


329


смешивается с историческим материализмом,изучающим общественные формации, или способы производства. Историки-неокантианцы задаются вопросом об определении или конструировании исторического факта, об отборе из бесчисленных эмпирических данных тех, которые заслуживают внимания потомства. Понятия исторического материализма, характеризующие способы производства и их структуру, подобно волшебной палочке решают все проблемы. Что является объектом исторического познания? Способы производства. Какие факты заслуживают исторического исследования? Те, которые касаются способа производства. На что направлено исследование происхождения способа производства? На элементы, сочетание которых составляет способ производства. Но общественная формация, "структурированное целое", содержит в себе много производств (или практик). Отношения между этими производствами меняются от одной формации к другой. Каждая формация имеет свою специфическую практику. Каждая практика имеет свою собственную временность (temporalite) (другими словами, темпы и форма изменений различны в зависимости от того, идет ли речь о науке, об искусстве, о морали или о технике).
Вот где собака зарыта! Если мы будем располагать наукой обо всех формациях, о временности каждой практики, о структуре каждой формации, то будем иметь науку об истории. Но пока мы не располагаем такой наукой - какой другой путь

330


нам остается помимо того, каким идут историки и социологи, которые накапливают материал и скромно изучают документы?
В своей научной практике Маркс никогда не отрицал значение исторического повествования. Его работа "Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта" полна исторических сведений и могла бы быть написана историком, столь же талантливым, как и Маркс. В "Капитале" Маркс различным образом использует свою историческую эрудицию. Так, он иллюстрирует абстрактную теорию фактами из общественной жизни (конфликт по поводу продолжительности рабочего дня), поясняет теорию социально-экономического развития с помощью примеров (экономические кризисы, обострение классовых конфликтов), ищет в исторических фактах генеалогию способов производства (возникновение мануфактур, накопление капитала). Только последняя практика, по мнению альтюссерианцев, может быть названа научной, так как она представляет собой диахронический анализ возникновения общественной формации.
Конечно, если бы теория общественных формаций давала нам единую систему практик и их взаимосвязи в каждой структуре, то историческое познание, используя эту единую и универсальную теорию, покончило бы с проблематикой исторической объективности. Наука об истории была бы причастна вечности спинозистской или альтюссерианской структуры. Но эта теория не существует


331


даже в качестве научного проекта. Альтюссерианцы ограничиваются тем, что воспроизводят классические понятия марксизма, двусмысленность которых много раз была продемонстрирована самими марксистами. Они переводят их на современный модный язык и воображают, будто обновляют науку, тогда как на самом деле они приходят к вербализму схоластической философии. Теория способов производства, даже менее грубая, чем та, которая облекается в марксистские лохмотья, слегка покрывая их структуралистским лаком, может освещать историческое прошлое, но она не исчерпает его воспроизведения. "Единая теория", задуманная альтюссерианцами, уничтожила бы анализ конкретного факта и повествование о том, что никогда нельзя увидеть дважды. Но она существует только в воображении философов, смешивающих науку с понятиями, которых нельзя ни доказать, ни опровергнуть.
3. В конечном счете альтюссерианский "структурализм" раскрывает свою крайнюю бедность. Диамат - диалектический материализм сталинизма - исчез бесследно, и теория (или философия), Теория теорий получила название диалектического материализма, для того чтобы живой хватал мертвого без ведома хранителей веры. Что мы узнали в связи с историческим материализмом? Каждая общественная формация составляет "структурированное целое", различные практики несводимы одна к другой, каждая из них имеет специфические черты, их отношения в различных


332


формациях различны; в каждой общественной формации есть господствующая практика (или производство), и экономическая практика в конечном счете оказывается детерминирующей. Но ни одно из этих понятий не получило четкого определения - ни понятие "детерминация в конечном счете", ни понятие "господство в определенной общественной формации".
Введение понятия прибавочной стоимости единственного источника прибыли и рентного процента - якобы равносильно эпистемологическому разрыву, выявлению до сих пор еще неизвестного научного поля. Но на самом деле альтюссерианцы перевели марксистскую типологию способов производства на псевдоструктуралистский язык, ничего не добавив к нашему историческому знанию. Они серьезно задаются вопросом о понятии структурной причинности, как когда-то другие задавались вопросом о понятии базисной причинности. Но, однако, они не выдвинули ни одного довода в пользу признания того, что форма извлечения прибавочной стоимости оказывает решающее влияние на практику в обществе, характеризующемся промышленным освоением природы. Они не смогли разрешить трудные вопросы "Капитала": почему процесс образования стоимости (в противоположность процессу ценообразования) представляет важнейший факт? Если схемы, обосновывающие теорию эксплуатации, не поддаются ни подтверждению, ни опровержению, может ли теория стоимости носить

333


научный характер? Три фундаментальные теории могут быть подтверждены только через количественные отношения (например, понижение нормы прибыли) или через обращение к субъектам, взаимоотношения которых скрыты движением товаров. Но альтюссерианцы не хотят ни первого (придется дискутировать об экономике), ни второго, потому что это приведет к идеологической критике, которую решено изгнать.
Леви-Стросс практикует структурный анализ и из кокетства или из щепетильности оставляет философам заботу соотнести теорию "Первобытного мышления" с теми или иными традиционными теориями (или философиями). Альтюссерианцы поступают наоборот. Они заимствуют некоторые термины или некоторые методы из структурализма и воображают, будто разрабатывают новую философию.
Исторический материализм как теория общественных формаций нуждается в диалектическом материализме, или в теории, освещающей отношения "мыслимого объекта" и "действительного объекта". Но эта теория - спинозистская или кантианская не имеет другого гаранта, кроме исторического материализма, который, в свою очередь, не поддается ни верификации, ни опровержению. При анализе капитализма его нельзя опровергнуть количественными данными, так как он их не признает. При анализе исторических событий он опять-таки неопровержим, потому что он в конце концов их объясняет и принимает.


334


Эти псевдоконцептуальные умствования (как например, "метонимическая причинность"), с большим удовлетворением воспринятые любителями послушать философские рассуждения, предназначены для того, чтобы заменить схоластическими проблемами, быть может, скучные, но действительные проблемы, касающиеся не "структурной действительности", а фактов, которые воспроизводят наивные историки и которые конструируют социологи-эмпирики или экономисты в поисках моделей или величин.

00.htm - glava09
VII. Призрак Гегеля и смерть отца
Бесплодности этой интерпретации марксизма, претендующей на "научность", было бы недостаточно, чтобы обеспечить ей успех. Шоковый и скандальный эффект создает следующая формулировка: марксизм не гуманизм и не историцизм.
Вскоре после Освобождения Жан Поль Сартр провозгласил: "экзистенциализм - это гуманизм". Формулировка эта удивила тех, кто помнил героя-гуманиста из "Тошноты", а также тех, кто прочел "Бытие и ничто" ("человек - это напрасное страдание"). Нужны были война и политическая ангажированность, для того чтобы соединились онтология непримиримых сознаний (каждое сознание отнимает у другого его свободу уже самим фактом его объективации) и онтика всеобщей истории, направленной на примирение социальных действователей. "Критика диалектического разума" приводит к гуманизму насилия,


335


к самореализации человечества посредством восстания без всякой надежды на то, что после победы этого восстания не будет возобновлена инертная практика.
Альтюссерианцы отрицают одновременно гуманизм и историцизм Маркса. Но, как мы видели, отрицание гуманизма Маркса имеет прежде всего марксологический смысл, а именно: между критической антропологией молодого Маркса, изложенной в "экономическо-философских рукописях" 1844 года, и критикой политической экономии в "Капитале" якобы имеется коренная противоположность, которой не заметил сам Маркс. Чтобы сохранить эту противоположность, нужно из "Капитала" и из других работ исключить многочисленные ссылки на людей как субъектов истории, "отчужденных" вследствие "объективации" их отношений. Необходимо также элиминировать пролетариат и его революционное сознание, а революционную практику отнести к межструктурным законам. Наконец, нужно исключить идею уничтожения классовых антагонизмов в бесклассовом обществе. Короче, нужно исключить все пророческие темы, являющиеся составной частью эволюционистской и прогрессистской философии самого Маркса. Одним словом, надо одновременно убить отца - Ж. П. Сартра, признающего только людей и сводящего всякий коллектив к переживаемому опыту, и изгнать призрак Гегеля, в представлении которого история есть реализация человечества и обретение истины.


336


Почему такая курьезная страсть к антигуманизму у революционеров, движимых, несомненно, добрыми намерениями? Дело в том, что парижская мода на структурализм и новая форма философствования перемешались, и теперь их трудно отделить друг от друга.
Может быть, альтюссерианцы откликаются на известное положение Леви-Стросса: "Мы считаем конечной целью гуманитарных наук не конституирование человека, а его растворение" *. Фраза несколько темная, потому что за ней следуют две декларации: "По ту сторону эмпирического разнообразия человеческих обществ этнологический анализ стремится найти инварианты"; "Растворив особенные человечества в общем человечестве, нужно будет снова включить культуру в природу, а жизнь - в совокупность ее химико-физических условий". Производственные отношения не могут считаться инвариантом для всех обществ, поскольку оригинальность альтюссерианского марксизма состоит как раз в том, что признается разнообразие практик и их связей в различных общественных формациях.
По-видимому, есть некоторое сходство между мышлением дикарей и мышлением альтюссерианцев. "Сущность мышления дикаря - вневременность. Оно хочет охватить мир как синхроническое и диахроническое целое, знание, получаемое им об этом мире, похоже на знание,

Levi-Str а uss. La Pensee sauvage, р. 326.


337


которое получают от зеркального отражения" *. Альтюссер делает слабую попытку вневременного познания истории. Синхронность, по мнению Альтюссера, предполагает линейное время, следовательно, историю, конкретное становление событий в определенной временной последовательности, и, значит, историческое познание - напрасная попытка воссоздать это становление без теоретической конструкции. Альтюссерианство не может достичь совершенства мышления дикаря. Сколь бы "вечной" и вневременной ни была теория общественных формаций, она не сможет включить в себя ни теорию переходных форм, ни теорию пока еще не реализованного социализма. Альтюссерианцы, несмотря на всю свою изобретательность при новой интерпретации марксизма, не смогли полностью лишить его исторического измерения в двояком смысле этого слова: во-первых, структуры общественных формаций очень многообразны, а чистые типы, возможно, нигде не существуют; во-вторых, общественная формация, которая больше всего интересует альтюссерианцев, еще не существует, она лишь должна быть построена. Потеряло ли прошедшее время в этом спинозизме общественных формаций всякое отношение к "до" и "после", к линейности? Социализм приходит после - после Сталина, Хрущева, Косыгина или Мао Цзедуна.
Приведенные выше цитаты свидетельствуют,

* Ibid., р. 348.


338


что антигуманизм Леви-Стросса влечет за собой антиисторицизм или, точнее, несогласие с гегельянско-марксистской философией истории, а может быть, и со всей философией истории, отказ от определения человечности человека через историчность, в противоположность признанию человечности во всех обществах, какими бы примитивными они ни были. эпистемологический приоритет синхронического над диахроническим, примитивных обществ над современными, замена сознания структурами, поглощение культуры природой сопровождаются - не столько в силу логической необходимости, сколько в силу избирательного сродства - ностальгией о тесных сообществах, находящихся в симбиозе с природой. Из антиисторицизма и антигуманизма Леви-Стросса альтюссерианцы берут эпистемологические аспекты (примат структур над сознанием, синхронического над диахроническим, поглощение культуры природой, которое могло бы рассматриваться как разновидность материализма). Навеянная Руссо ностальгия по первобытным обществам, которая чувствуется в некоторых работах Маркса и Энгельса, в конечном итоге должна проявиться в гимне будущему: по ту сторону крестных путей классовой борьбы человеческие общества преодолеют исторические антагонизмы и снова найдут первобытный мир, но не в наивном незнании, а в знании своего прошлого и бесконечного будущего.
Антигуманизм Мишеля Фуко, если можно применить этот термин к автору "Слов и вещей",


339

340


не имеет почти ничего общего с антигуманизмом Клода Леви-Стросса, который, видимо, больше читал Жана Жака Руссо, чем Ницше. Надо сказать, что Альтюссеру явно нравится исторический метод Мишеля Фуко, метод "Рождения клиники" или "Истории безумия". эпистеме, свойственную каждой эпохе мысли, можно назвать структурой, переход от одной эпистеме к другой равносилен изменениям. Непрерывность исторического становления сменяется ансамблями, структурированными на основе одной темы, одного видения или одного понятия (репрезентация). Каждая эпистеме содействует некоторой научной тематизации и препятствует другим. Обращение к первоначальному понятию наводит на мысль о коренных противоположностях (скажем, Ламарк и эволюционизм) там, где истолкователь, предпочитающий славословие, видит сходство или идентичность. этот метод близок к методу Альтюссера. Оба философа исходят из ряда идей Башляра, оба воспроизводят понятие эпистемологического разрыва, оба склонны строить закрытые системы, вместо того чтобы исследовать серии и прогрессивные изменения. Но метод Фуко несовершенен ввиду двусмысленности понятия эпистеме и напоминает скорее метод Дильтея и Кассирера, чем Маркса, ибо не рассматриваются базисные причины происхождения идей.
В последней своей книге Фуко ожидает еще большего от предубеждений парижской братии. Он усматривает эпистемологический разрыв не между Рикардо и Марксом, а между Смитом и Рикардо. "На глубинном уровне западного знания марксизм не вызывает никакого реального разрыва... Марксизм внутри мышления XIX века - все равно, что рыба в воде: во всяком другом мире ему нечем дышать" *. Отсюда Фуко делает вывод, что споры между буржуазной и марксистской политэкономией "вполне могли породить несколько волн и смутить водную гладь; однако это лишь бури в стакане воды". Бури в стакане воды, но в детском бассейне даже небольшие волны - это десятки и десятки миллионов смертей. Оставим эту вычурность парижского ницшеанца "бурю в стакане воды" - для большого таланта. Альтюссер усматривает эпистемологический разрыв между Рикардо и Марксом, обусловленный открытием прибавочной стоимости как общим источником ренты, процента и прибыли.
Такой историк экономических исследований, как Шумпетер, скажет, что и Фуко, и Альтюссер неправы. Рикардо вышел из Смита, а Маркс из Рикардо. Нам потребовалось бы немало страниц (что отвлекло бы нас от главной темы), чтобы обсудить аргументы Фуко, пытающегося доказать существенное различие между трудовой теорией стоимости Смита и трудовой теорией стоимости Рикардо. эта аргументация сводится к следующему: "Стоимость перестает быть знаком, она становится продуктом". эта антитеза, даже если она


* Foucault М. Les Mots et les Choses. Paris, 1966, р. 274 ~'.



341


содержит долю истины, показывает, что философия обоих экономистов изменилась, но тот факт, что экономисты Смит и Рикардо ставят одни и те же проблемы, спорят об одних и тех же отношениях, ведут диалог с помощью одних и тех же понятий, строят аналогичные схемы, свидетельствует о постоянном развитии экономической науки, или знания, даже в предположении прерывности философий, или видений мира. Во всяком случае, в сфере экономического знания больше видна постепенная разработка системы понятий и корреляций, нежели разрывы.
Фуко мог бы упомянуть об одном тексте Маркса, который представляется лучшим аргументом в пользу его тезиса. "Вот что важно у Рикардо: он всегда берет за регулятор труд, деятельность, промышленность, производство, производительные действия, а не продукт, тогда как даже у Смита и Сэя в роли такого регулятора выступает определенный продукт труда. Вместе с Рикардо мы переживаем расцвет эпохи буржуазной промышленности. У А. Смита деятельность еще не раскрепощена, не освобождена и не оторвана от связей с природой и объектом. У Рикардо человек везде имеет дело с собственной производительностью, у Смита он пока стоит на коленях перед собственным творением, и он его еще рассматривает как нечто определенно внешнее его деятельности" *. Действительно, Рикардо идет

* Fondements, t. 11, р. 494 (р. 808).


342


в том же направлении, в каком пошел Маркс. Он соединяет ясную идею: количество труда является мерой относительной стоимости товаров - с неясной или, во всяком случае, философской идеей: труд есть источник стоимости. На наш взгляд, эта идея естественным образом ведет к положению об историчности человека и экономики. Однако Рикардо остается в рамках статического анализа. Во всяком случае, он рассматривает отношения между двумя переменными, предполагая все остальные отношения постоянными. Далее, его интересует распределение чистого дохода между сторонами, сам же совокупный доход предполагается как нечто данное.
Не Рикардо, а Маркс осуществил переход от классической политической экономии к экономии, которую я назвал бы исторической (чтобы не сказать историцистской). Она использует и синтезирует метод экономических таблиц Кенэ, трудовую теорию стоимости и рикардовские схемы связей между переменными, понятие своеобразия каждого экономического строя и акцент на специфических чертах капитализма (накопление капитала, решающая роль погони за прибылью и постоянный рост производительности труда и т. д.). Социально-экономический способ мышления, не принадлежащий последователям Рикардо, продолжает дело Маркса. Рикардо дал Марксу основную мысль - идею трудовой стоимости и инструменты. Гегельяно-рикардовский синтез представляет такой же разрыв, как и рикардовская


343



интерпретация трудовой концепции стоимости Адама Смита.
В развитии экономической науки (или знания) мало заметен разрыв между Смитом и Рикардо, а также между Рикардо и Марксом. Фуко акцентирует различие, которое признавал сам Маркс, но для того чтобы назвать это различие эпистемологическим, а не философским, надо было бы показать последствия, которые оно имеет для собственно экономического анализа. Что касается тезиса Альтюссера об эпистемологическом разрыве, то он основывается на научности понятия прибавочной стоимости, иначе говоря, на научности понятия, которое современный экономист считает философским (метафизическим).
Споры о месте и времени разрыва, антигуманизм (в ницшеанском смысле) идей Фуко неприемлемы для двух марксистских Святых семейств - сартровского и альтюссеровского. Близость Рикардо и Маркса предполагает сходство капиталистического и социалистического проектов. "...В XIX веке утопия относится скорее к концу времени, нежели к первоистокам: знание строится уже не в виде картины, но в виде ряда, цепи, становления: когда обетованным вечером во мраке предстоит тень развязки, тогда История, в бурном ли неистовстве, в медленном ли саморазрушении, выявит антропологическую истину человеческого бытия во всей ее незыблемости; при этом календарное время, быть может, и не остановится, однако оно словно опустеет, поскольку историчность
Les Mots et les Choses, р. 274-275 ~'.


344



полностью совпадет с человеческой сущностью. Направленность становления, со всеми его внутренними возможностями - драмой, забвением, отчуждением, окажется в плену ч конечного человеческого бытия, которое в свою очередь найдет в этом свое четкое и ясное выражение. Конечность во всей своей истине дается во времени, и вот времени наступает конец" *.
Идея о завершении истории, изложенная Гегелем в начале прошлого столетия в работе "Феноменология духа", была отвергнута Александром Кожевым. Мишель Фуко переносит завершение истории на конец прошлого века, связывая его с творчеством Ницше, и на середину нашего столетия, когда это творчество было понято. Идея конца истории имеет у последователей Гегеля и Ницше разный смысл. По мнению Кожева, человек может только повторяться или играть, поскольку все уже было сказано и приведено в систему. (Может быть, этот тезис тоже представляет своего рода игру.) По мнению Фуко, эпистеме, в которой рождается и процветает марксизм, сходит в царство теней и уже принадлежит археологии. Может быть, не Маркс, а Ницше обещает: он "взял тему конца времен, чтобы заставить бога умереть, а последнего человека - блуждать во тьме; он взял тему конечности человеческого бытия, чтобы показать чудо пришествия сверхчеловека... Во всяком случае, именно Ницше сжег для


345


нас и даже задолго до нашего рождения разнород- ные обещания диалектики и антропологии" *. Альтюссер охотно пожертвовал бы обещаниями, представляющими смешение диалектики и антропологии, но не радикальным "изменением" "революционной экономии" и не научностью теории истории или экономики.
Однако Фуко исключает чистую теорию, считая ее невозможной и абсурдной. Он полагает, что во всякой социологии содержится социология социологии, что всякое знание о прошлом и настоящем внедряется в особую реальность и действует. "Мысль - и сама по себе, и в толще своей деятельности - является одновременно и знанием, и изменением познаваемого; и рефлексией, и преобразованием способа бытия того, о чем она рефлексирует" **. "Современная политика не формулирует никакой морали, поскольку всякий императив помещается внутри мысли и ее направленности на схватывание немыслимого: лишь рефлексия, лишь осознание, лишь прояснение безмолвного, лишь возвращение речи немоте, лишь высветление той тени, которая отрывает человека от самого себя, лишь одушевление бездеятельного - вот что составляет теперь единственное содержание и форму этики. Да, современное мышление никогда не было способно предложить какую-нибудь мораль, однако причина этого не в том, что она является чистой спекуляцией,

' Ibid., р. 275" Ibid р 275 ~4 х Ibid. р. 338 ~~



346


скорее, наоборот - с самого начала, во всей своей толще она является прежде всего определенным способом действия" *. Вся ли современная мысль смешивается с наследием Гегеля, с поисками "подлинности" в стороне от ловушек отчуждения (марксистского), иллюзий (ницшеанских) или комплексов (фрейдовских)? Или это относится только к современной парижской мысли?
Лишив последователей Сартра праксиса, а альтюссерианцев Теории, Фуко одним махом разделался с антрополого-историцистским и научно-структуралистским марксизмом. Он строже критикует научно-структуралистский марксизм, чем антрополого-историцистский. Сартр остается философом, последним из философов, потому что такого рода философия принадлежит прошлому. Что касается альтюссерианского марксизма, то он сочетает в себе противоречие и анахронизм. Противоречие - потому что он хочет быть одновременно марксизмом и чистой теорией, но марксизм, как и всякая гуманитарная наука, может быть только знанием, не совсем отделенным от своих источников и от своих практических результатов. Анахронизм - потому что структурные и математические модели гуманитарных наук являются следствием расчленения значимого целого, которое марксизм хотел охватить и раскрыть.
Однако спустимся с тех высот, где К.Леви-Стросс размышляет о распаде, а Фуко - о смерти


347


человека. В отличие от Альтюссера, они не претендуют на то, чтобы постичь "структуру структур", т.е. охватить строгой научной теорией социальное целое, бесконечную систему, которую социология и политэкономия исследуют с помощью соответствующего концептуального аппарата, не имеющего универсального применения. Кроме того, ни Фуко, ни Леви-Стросс не делают из распада или конца человека "политику". Но какую политику и практику означает успех теории, или исторического материализма, альтюссерианцев?
Может быть, сам Альтюссер сначала намеревался обосновать "либерализацию" и "демократизацию" советского мира с помощью новой версии марксизма, отличной от сартровской версии ("Критика диалектического разума" представлялась современникам реакцией на десталинизацию). Указывая на то, что в бесклассовом обществе идеология заменит политическую надстройку *, Альтюссер воспроизводит тезис об отмирании государства (элемент марксистского пророчества). Сам он не думает порывать с компартией. Но зато альтюссерианцы, под влиянием Лакана или исходя из обстоятельств, кажется, склоняются к синтезу научности и красной книжечки Мао. Наука о революции и стратегии, излагаемая в сочинениях Мао, преподает научную практику до взятия власти. Но учит ли "научной практике" культурная революция, объявленная компартией -

* Althusser Е. Lire "Le Capital", t. 11, р. 153.


348


хозяином государства для того, чтобы избежать бюрократического перерождения социализма? Можно предположить, что начинание Альтюссера в какой-то степени созвучно сартризму, возрождающемуся после майских событий 1968 г. Если в "Критике диалектического разума" Сартр защищал демократизацию и десталинизацию, то в 1968 г. он осуждал Коммунистическую партию, предавшую революцию.Прокитайские настроенные и негуманистические альтюссерианцы хотят изменить человека. Сартр - гуманист, но провозвестник человека, который может существовать только в условиях бунта, восстания. Сартр и альтюссерианцы встретились и вновь объединились на сатурналиях Сорбонны.
Встреча эта вдвойне символична. Хотя Сартр никогда не примыкал к коммунизму, но он никогда и не отвергал революционный миф. Автор "Критики диалектического разума" предпочитал революцию Коммунистической партии и защищал последнюю постольку, поскольку она воплощает революцию. В мае 1968 г. партия показала себя не движущей силой революции, а союзником власти. Альтюссерианцы принадлежат к другому поколению. Они отвергают традицию философии сознания и держатся на расстоянии от феноменологии. Они помещают обозначающее между сознанием и обозначаемым, они ищут в лингвистике модель научности. Их больше интересуют системы отношений, корреляций и противоположностей, чем целое, охватываемое праксисом. Понятие



349


праксиса не различает тотализирующий акт сознания и действие в собственном смысле слова.Такого рода философствование соответствует одному из намерений Сартра: он тоже хотел освободить практику, революцию от оболочки, в которую ее заключили Энгельс и детерминистская версия марксизма. Революционеры берут на себя ответственность за революцию, совершаемую в "сверхдетерминированных" обстоятельствах: множество взаимосвязанных противоречий дает шанс, которым должна воспользоваться специфическая практика - политика. Следовательно, имплицитно именно люди должны либо воспользоваться им, либо упустить его.
Может быть, альтюссерианцы, усвоившие идеи Мао, хотят соединить концепцию научной стратегии с мечтой о новом человеке (или с технологией культурной революции с целью изменения человека). Но глубоко пессимистичная книга "Критика диалектического разума" приводит к статической или циклической диалектике: восстание создает группу и на время примиряет людей друг с другом в процессе совместной деятельности, но вне всяких учреждений и всякой иерархии. Однако чтобы выстоять, революционеры должны организоваться, создать социальные институты; чтобы достичь победы, они должны утратить цель, ради которой стремились к победе, и впасть в инертную практику. эта философия может обосновать сталинизм посредством пессимизма, а в оптимистической атмосфере

350


может привести к троцкизму или маоизму. Сартр пренебрег партией, альтюссерианцы свели научность к стратегии восстания. Поэтому Сартр и альтюссерианцы нашли друг друга во время парижской весны.
Принадлежит ли прошлому историцистский гуманизм Фуко или, выражаясь его языком, представление о человеке как о субъекте истории, который осознает свою конечность, а со временем и свое скрытое и безмолвное бытие? Если Париж играет в наш век роль Тюбингена и Берлина прошлого столетия, то Александр Кожев и Мишель Фуко правы. И тот и другой, исходя из Гегеля и Ницше, придают смысл абсурду, среди которого мы живем. Оба они повторяют, что современный человек потерял самого себя, что скульптура и живопись больше не воспроизводят лицо и что оно стерлось вместе с исчезновением Бога, который служил для него образцом и порукой. эти банальности в менее совершенной форме выражают гегелевский и ницшеанский диагноз: определенный период истории (или сама история) подошел к концу.
Более скромный или менее уверенный социолог знает, что после смерти Бога человек, животное, создающее орудия труда и обладающее речью, существует лишь через свой проект или через интеллигибельные структуры своего духовного и общественного бытия. Ничто не принуждает его к человеческому проекту: Гитлер показал, к чему приводит стремление (projet) видеть в человеке


351


только животное *. Структуры делают интеллигибельными все мифы и все общества. Но стремление выяснить все структуры пробуждает ученого в человеке, не являющемся человеком вне научного сообщества. Если гуманитаризм и гуманитарные науки не могут определить гуманизм, то он остается двусмысленным и почти неопределенным.
Тем не менее этот гуманизм, состоящий из элементов кантианства и экзистенциализма, вдохновляет марксистов Восточной Европы, ратующих за свободу и выступающих против пережитков сталинизма. Именно он был распространен во всем мире Западом, он защищает требования равенства и независимости эксплуатируемых народов. Именно он поддерживает неудовлетворенность богатых народов,питает протесты против несправедливости, выступает за повышение качества жизни в обществе потребления. этот гуманизм не имеет ни фундамента, ни системы, но он дает неясные надежды в наш усталый век.
Тот, кто помнит 30-е годы, с беспокойством думает об отказе от гуманизма. Быть может, новая мода философствования, стремление молодых к абсолюту, их возмущение неустранимым разрывом между проектами демократических обществ и действительностью заставляет отвергнуть гуманизм. Но революционерам нашей

* Животное не в биологическом смысле, а в том, в каком люди это обычно понимают.

352


молодости тоже было знакомо нетерпение безупречно честных людей. Одни вынимали пистолеты при слове "культура", другие - при словах "свобода" и "демократия".
Я не доверяю тем, кто отвергает священные слова племени. Сегодняшние герои Че или Мао воплощают культ насилия: они прославляют борьбу больше, чем победу, жертву - больше, чем то, что ее оправдывает. Они освящают бессмыслицу, как это делали фашисты. Крики парижских студентов: "Мы все немецкие евреи!" ничего не доказывают, они только дискредитируют нацию или расу. Самые различные производные скрывают то эмоциональное состояние, из которого рождается фашизм. Нигилизм нисколько не нуждается в отечестве, имеющем свои традиции. Нигилизм их отвергает. Цель нигилизма с великой радостью разрушить их как остатки "системы"; так говорил Геббельс, так в свою очередь говорят некоторые представители "новых левых". Альтюссерианцы - это одна из парижских версий "новых левых", соответствующая последней интеллектуальной моде: эзотерическое мышление и эзотерический язык, насильственные действия. Принимать ли эту смесь всерьез? Плакать ли или смеяться? Честно говоря, не знаю.


353




00.htm - glava10
Заключительное замечание НЕОДНОЗНАЧНЫЙ И НЕИСЧЕРПАЕМЫЙ *







Боюсь сказать, но учреждение, собравшее нас на юбилейный вечер, быть может, вызвало бы у юбиляра глубокую антипатию. Мне кажется, никакая другая церемония не была бы так чужда, даже противна, духу основателя 1 Интернационала, как церемония, на которой я имею честь и удовольствие присутствовать. Я тоже (а как же иначе?) облеку в пурпурный саван, в каких покоятся мертвые боги, одного из мятежных гениев, который так много писал, говорил, сражался и дал столько идей многочисленным партиям и школам, что спустя полтора столетия после своего рождения и столетие спустя после публикации своего главного труда он продолжает увлекать ученых, учить борцов, вносить раскол в ряды своих последователей или так называемых последователей, но не объединять своих противников или так называемых противников. Может быть, наступил

* Текст речи, произнесенной в мае 1968 г. на заседании ЮНЕСКО,посвященном 150-летию со дня рождения Маркса.



354



исторический поворот и он уже вызывает беспокойство у тех, кто объявляют себя его последователями, и ободряет тех, кто еще совсем недавно именовали его демоническим пророком.
Надеюсь, г-н генеральный директор не истолкует в дурную сторону эту небольшую дерзость. ЮНЕСКО не несет ответственности за смешанные чувства, которые вызывает у меня контраст между теми условиями, в каких жил лондонский ссыльный, и этим грандиозным официальным мероприятием, когда заслуженным профессорам, приехавшим из всех университетов мира, предлагают начать учтивый диалог, рекомендуя касаться только научного вклада Маркса и не затрагивать Маркса-революционера (впрочем, судя по выступлениям, инструкция не была соблюдена). Все знают, что никто не радуется больше, чем я, мирному сосуществованию, сопровождаемому состязанием идей. Перефразируя известные слова, скажу, что предпочитаю оружие критики критике оружием. В некоторых регионах планеты грохот оружия заглушает голос разума. Я надеюсь, что в Париже дело обстоит иначе. И мы все, прибывшие из Москвы и Сорбонны, из Колумбии и Варшавы, рискуем внушить молодому человеку, похожему на двадцатипятилетнего Маркса, чувства столь же неуместные в этих стенах, сколь и исторически понятные.
Пусть мои советские коллеги не судят меня строго за то, что соседству за этим столом я придаю такое большое значение, которого, может


355


быть, не придают они сами. Человечество не может каждый день штурмовать Бастилию или Зимний дворец. Меня чрезвычайно поразил тот факт, что годовщина Октябрьской революции отмечалась в прошлом году западноевропейской и американской прессой, и даже прессой консервативной, в которой я, как известно, сотрудничаю, потому что она еще сохраняет некоторую преданность либерализму другой эпохи.
Почему буржуазная пресса проявила если не симпатию, то, по крайней мере, стремление к объективности в отношении Октябрьской революции? Я бы хотел дать этому такую интерпретацию, которая, возможно, никому не понравится. Не служит ли это свидетельством успехов, вынуждающих противников уважать революцию? Или, может быть, их ободряют неудачи? Возобновление диалога, торговое сотрудничество, культурный обмен и обмен туристами разрушили стены, оба мира открылись друг другу. Знакомый мир уже не зачаровывает. Пространственная удаленность, по крайней мере в Европе, больше не является аналогом трансцендентности будущего. Доктрина перманентной революции давно была осуждена беспощадным судом, вердикты которого она едва ли может отвергнуть. этот суд - сама история или, если хотите; победа в борьбе идей и партий. Возможно, мой коллега Герберт Маркузе составляет исключение. Его революционная вера не потеряла своей свежести, и он наслаждается всеми чарами Калифорнии, а его берлинские по-


356


следователи штурмуют университетские Бастилии, выбрасывают из окон своих преподавателей и собираются строить мирное общество.
Но забудем о духе времени. Основатель 1 Интернационала из бунтовщика превратился в пророка, а из пророка - в теолога. Бесконечные споры между ортодоксами и еретиками, между ортодоксией и ересью в конечном счете больше определяются аргументами силы, чем силой аргументов. Вернемся к восхвалению мыслителя, величие которого ни у кого не вызывает сомнения - ни у тех, кто, подобно мне, десятилетиями читает и перечитывает его работы, ни у тех (разумеется, их гораздо больше), кто его никогда не читал, но исходит из простого и уместного соображения: как говорил де Голль, есть ли более убедительное доказательство величия, чем великий спор? Если измерять величие Маркса масштабами дискуссий, которые он вызывает, кто может с ним сравниться в последние два столетия? Дискуссии ведутся не только между марксистами и антимарксистами, но и между самими марксистами. Дискуссии безысходные, так как никто не вправе говорить от имени того, кого уже нет, или ставить вопросы, несовместимые с методом учителя, с той позицией, которую занимал бы сам Маркс в отношении политических движений и научных школ, базирующихся на его идеях.
Но что значит великий спор? В каком смысле он доказывает величие человека, ученого и революционера? Быть может, отвечая на эти вопросы,


357


мы сумеем соблюсти правила академического восхваления, проявляя вместе с тем и свободу, к которой нас призывает пример самого Маркса. Как я уже писал в одной из своих первых книг, всякое историческое творение неоднозначно и неисчерпаемо. эти два прилагательных в особенности применимы к творениям Маркса. Если бы не было неоднозначности, мы не могли бы объяснить различие интерпретаций. Если бы эта неоднозначность не отражала важности проблем и богатства мысли, она не заслужила бы уважения. Если бы сегодняшняя наука решила все проблемы, поставленные Марксом, то он принадлежал бы прошлому. Однако наше собрание доказывает, что Маркс - наш современник.
Профессор Франкель в своем докладе заметил, что о Марксе все уже было сказано и что комментатор слишком поздно вступает в слишком давний спор. Слушая, я говорил себе, что, несмотря на реактивные самолеты, Нью-Йорк находится далеко от Парижа. После второй мировой войны по крайней мере один раз в десять лет на левом берегу Сены появляется философ, который предлагает свою интерпретацию Маркса и приписывает ему идею, о которой до него никто даже не подозревал. Лет двадцать тому назад ортодоксия Латинского квартала представляла "экономическо-философские рукописи" 1844 года как последнее слово марксизма, хотя, если придерживаться текстов, сам Маркс высмеял бы язык и способы анализа, использованные им в своих первых

358

работах. Сегодня парижский марксизм переживает новое перевоплощение. Студенты Высшей нормальной школы и агреже по философии, из которых одни придерживаются вчерашней ортодоксиии, а другие благодаря своей молодости сразу постигли новую науку, делают открытие, что марксизм не есть ни гуманизм, ни историцизм. Но, в конце концов, если мольеровский "Лекарь поневоле" помещал сердце справа, то почему бы студентам не отрицать гуманизм Маркса именно тогда, когда наши коллеги из Восточной Европы открывали его вновь? И поскольку Грамши определил марксизм как абсолютный историцизм, то теория вероятностей позволяла предвидеть, что в один прекрасный день возникнет марксизм, который будет полностью лишен историцизма. Парижский агреже по философии призван был довести антиисторизм до конца. С семнадцати лет мы все научились отвергать Канта, и мы не постигли, как следует изучать историю и осмысливать ее.
Говорят, что Юпитер лишал разума тех, кого хотел погубить. В Париже Маркс - благодушный Юпитер - обещает успех тем, кого вводит в заблуждение. Достаточно перевернуть модную в прошлом интерпретацию, сохранив некоторые слова ("структура", "структурный", "сверхдетерминация", "эпистемологический разрыв") и не забыв при этом, что изложение должно быть несколько туманным, но в то же время допускать некоторую ясность,- и обеспечен успех на несколько лет, а также тема для кандидатских диссертаций

359

по философии. Жан Поль Сартр писал в "Критике диалектического разума", что всякий комментарий ослабит очевидность и ясность Марксова анализа в "Капитале",- это могло бы озадачить сотни комментаторов "Капитала", которые по прошествии века не могут договориться относительно точного значения проводимого Марксом различия между стоимостью и ценой. Поэтому не стоит удивляться, что надо было ждать Башляра, Леви-Стросса и Лакана для того, чтобы открыть тайну марксизма, очищенного от гуманизма и историцизма.
Я выбрал почти исключительный случай - крайние, или экстремистские, интерпретации, модные в Париже. Для меня интересно то, что, если оставить в стороне экстремизм, мысль Маркса содержит в зародыше обе эти противоречащие друг другу интерпретации. На одном полюсе марксизм считает себя моментом истории, моментом в познании человечеством своей участи, и марксисты выражают верность своему учителю, не повторяя то, что он сказал, а возобновляя в новых условиях усилия охватить становящуюся историческую тотальность. На другом полюсе Маркс как социо-экономист анализирует структуру и функционирование капиталистического способа производства; это в основном научный анализ, иначе говоря, Маркс как бы абстрагируется от перспектив развития общества. На первом полюсе преданными или не преданными последователями Маркса являются Лукач, Мангейм,

360


социология познания. На втором полюсе у Маркса многочисленное и разнообразное потомство: на него ссылаются марксисты и историки, Макс Вебер и его приверженцы и даже структуралисты.
Бесспорно, Маркс, экономист и теоретик, задумал "Капитал" как исследование капиталистического производства, производственных отношений и обмена, которые ему соответствуют. Выбрав в качестве примера Англию, где этот способ производства достиг классической формы, Маркс утверждает, что "страна, промышленно более развитая, показывает менее развитой стране лишь картину ее собственного будущего". Вместе с тем он пишет о "естественных законах капиталистического производства", о том, что "существенны сами эти законы, сами эти тенденции, действующие и осуществляющиеся с железной необходимостью" . эти формулировки, взятые из Предисловия к "Капиталу", находятся в русле марксизма, как он понимался вплоть до 1917 г. Суть этого марксизма: объективная научная теория функционирования капиталистического способа производства; естественные законы или тенденции его развития; особая ценность примера Англии.
Но исследователю нетрудно найти многочисленные тексты, которые ослабляют, исправляют или опровергают эти категорические утверждения. Понятие азиатского способа производства по крайней мере позволяет выдвинуть гипотезу, что другие цивилизации, имеющие другое прошлое, нежели прошлое Запада, не обязательно пройдут


361






те же этапы. Когда Маркс изучал факты, он остро чувствовал исторические различия и не мог не исправить упрощения своей теоретической схемы.
Парижская мода колеблется между "экономическо-философскими рукописями" 1844 года и протоструктурализмом Введения к "К критике политической экономии" и "Капитала". С одной стороны, гегельяно-экзистенциалистская версия: одиссея человечества между классовой борьбой, отчуждением и революционным спасением, примирением человека и природы, сущности и существования. С другой стороны - научная версия: естественные законы, в соответствии с которыми функционирует и изменяется капиталистический способ производства. это колебание находит свое объяснение, если не оправдание, в неопределенности самого марксистского синтеза. Отсюда не следует, что одна из версий относится к раннему Марксу, а другая - к зрелому. Но что осталось бы от подлинного Маркса, если бы социалистическая революция ограничилась преобразованием производственных отношений и формы собственности и не означала в то же время, что человечество стало властвовать над своей собственной судьбой?
Точно так же приведенным мною положениям из Предисловия к "Капиталу", где Маркс идет в направлении европоцентризма, приписывая английскому опыту в его основных чертах универсальное значение (все страны должны проделать один и тот же крестный путь), марксисты и анти-

362


марксисты легко могут противопоставить работы Маркса-историка, рассказывающего о 18-м брюмера или о классовой борьбе во Франции, его письма друзьям в Россию и в Америку, его теоретические схемы, применяемые им не для того, чтобы загнать туда все разнообразие национальных опытов, а для того, чтобы выявить их специфику в свете многих переменных.
Другой, тоже известный пример находится в центре марксистской теории. Все знают эти несколько строк из Предисловия к "К критике политической экономии". В них Маркс подытоживает результаты своих философских размышлений, ставшие для него, как он пишет, путеводной нитью в дальнейших исследованиях. Маркс подчеркивает, что способ производства материальной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще. Слово "обусловливает" может означать и "детерминирует", и "влияет". Затем Маркс излагает свою основную идею о диалектике производительных сил и производственных отношений. "На известной ступени своего развития материальные производительные силы общества приходят в противоречие с существующими производственными отношениями, или - что является только юридическим выражением последних - с отношениями собственности, внутри которых они до сих пор развивались. Из формы развития производительных сил эти отношения превращаются в их оковы" . Значимость этого положения определяется не только


363


местом, которое оно занимает в творчестве Маркса, не только торжественностью его провозглашения, но и его научной важностью. Идея о противоречии между производительными силами и производственными отношениями может служить руководящей нитью в любых исторических исследованиях безотносительно к философским и политическим взглядам. Если вместе с развитием производительных сил происходит углубление противоречия, то вырисовывается определенная схема становления. Вслед за Марксом можно утверждать, что "ни одна общественная формация не погибает раньше, чем разовьются все производительные силы, для которых она дает достаточно простора, и новые, более высокие производственные отношения никогда не появляются раньше, чем созреют материальные условия их существования в недрах самого старого общества" . Лидеры lI Интернационала и меньшевики сделали отсюда логически верные, но пагубные для своей историко-политической карьеры выводы.
Однако я ни минуты не сомневаюсь в том, что и здесь можно найти другие цитаты и обосновать противоположную интерпретацию. Можно прийти к закону, сформулированному несколько лет назад одним автором, которого я не стану называть, поскольку он не имеет возможности мне ответить. Речь идет о законе соответствия или несоответствия производительных сил и производственных отношений - законе, явно не требующем доказательства и не допускающем опровержения: ясно,

364

что производственные отношения либо соответствуют, либо не соответствуют производительным сил" м. Tertium non datur 4. Термин "соответствие" также настолько двусмыслен, что к нему легко применить закон исключенного третьего, который безоговорочно принимает даже самый скептический ум.
Конечно, путеводной нитью исторического исследования остается идея сложной диалектики, специфического для каждой страны и каждой эпохи соотношения между производительными силами и организационными и юридическими формами производственных отношений. Но если развитие производительных сил не будет приводить к углублению противоречий, то схема становления - которую долгое время путали с марксистской философией истории исчезнет и люди, партии, случайности, множество различных практик заполнят пустоту, образовавшуюся вследствие исчезновения параллелизма между развитием производительных сил и ростом противоречий. Хочу еще раз сказать, что не вижу ничего плохого в том, чтобы считать этот параллелизм второстепенной идеей в творчестве Маркса. Может быть, определять, кто марксист, а кто - антимарксист, надо в зависимости от выбора цитат. Антимарксист выбирает такие положения, которые жизнь опровергла, а марксист - такие, которые более или менее подтвердились. Или так: вульгарный, или догматический, марксист, вопреки всему, защищает положения, которые явно не соответствуют

365

действительности, а тонкий марксист объясняет, что Маркс хотел сказать нечто совсем другое, чем может показаться, или же, исходя из первоначальных гипотез, он, чтобы "спасти явления", приводит столько гипотез дополнительных, что уподобляется астрономам - предшественникам Коперника и Кеплера. Питер Уайлз назвал книгу одного из таких марксистов "энциклопедией неточной науки".
А теперь пора перейти от неоднозначности к неисчерпаемости. Почему, несмотря на многозначность, мысль Маркса вне ее политико-идеологической функции остается для сотен миллионов людей поразительно актуальной и, как я полагаю, научно плодотворной?
Осмелюсь сказать, что неоднозначность плодотворна потому, что она коренится в проблематике, имманентной объекту исследования. Маркс еще принадлежал той эпохе, когда великие труды по исторической социологии - произведения Сен-Симона, Огюста Конта, Алексиса Токвиля - рождались вне университетских стен. Гиганты нового поколения, родившиеся во второй половине XIX в., Макс Вебер и Эмиль Дюркгейм работали уже в университете, но они боролись там за место для своих научных дисциплин.
Маркс не думал о различии между философией, политэкономией, социологией, историей, политологией и демографией. Сегодня каждая из этих дисциплин, существующих отдельно и имеющих свои понятия, свою практику, свои амбиции

366

и предрассудки, может найти в трудах Маркса как направляющие идеи для своих изысканий, так и основания для того, чтобы поставить под сомнение обособленность своей области исследования. Маркс, как и историки, остро чувствовал взаимозависимость всех частей целого, которые специалисты выделяют в соответствии со своими интересами и спецификой своей концептуализации. Но одновременно он, как социологи и экономисты, остро чувствовал, что недостаточно просто изложить события в определенной последовательности. Он хотел объяснить историю с помощью теории, а теорию прояснить историей. Формулировки, которые он дал этому научному замыслу, часто подвергаются критике либо за то, что они упрощают сложные процессы истории и сводят ее к некоторым основным тенденциям, либо, наоборот, за то, что при эмпирических исследованиях автор забывает некоторые общие принципы. Но даже если Марксу не удалось гармонически соединить вклад в общественные науки и в историю, то можем ли мы сказать, что нам удалось преодолеть те препятствия, на которые он натолкнулся? Вольно философам, игнорирующим историческую действительность, мечтать о создании такой науки об истории, которая бы конструировала социальные типы на базе небольшого числа отобранных переменных. Такая наука не существует и, вероятно, пока не может существовать. Историки и социологи заняты трудными поисками истины, расшифровкой исторических

367

фактов, структурированием почти бесформенной материи с помощью марксистских или немарксистских понятий - "производительные силы", "производственные отношения", "развитие", "рост", "модернизация", о неопределенности которых они не могут не знать.
Из существующих сегодня самостоятельных общественных наук Маркс лучше всего знал политэкономию. Очевидно, что понятия и схемы "Капитала" во многом обязаны классической английской политэкономии, особенно работе Рикардо "Начала политической экономии...". Но если бы Маркс не написал "Капитал", была ли бы иной современная англо-американская политэкономия? Откровенно говоря, не думаю. Кейнс в работе "Общая теория занятости, процента и денег" несколько раз ссылается на Маркса, но неясно, действительно ли он читал Маркса и нашел у него то, чего он не мог найти у других теоретиков по вопросам недопотребления. Тем не менее философы, экономисты и социологи находят в "Капитале" множество тем для размышлений.
Философы или, скорее, некоторые философы не согласны с госпожой Ж.Робинсон, окрестившей закон трудовой стоимости метафизической верой и полагающей, что термин "стоимость" есть только слово и не имеет операционального содержания. Многих философов долго еще будет привлекать вопрос о субстанции стоимости, о ее созидательном начале в поисках аргументов для критики хрематистики и одновременно - способа

368

мышления экономистов, исходящих из понятий рынка и цен и, следовательно, по мнению некоторых моралистов, остающихся пленниками отчужденного мира.
Но добавляет ли что-либо эта философская критика политэкономии к нашему знанию? Сомневаюсь. Не является ли она составной частью сознания людей, живущих в обществе, очевидно подчиненном императивам производства? Я в этом убежден. Маркс с помощью инструментов, которыми он располагал, создал такой труд, что его притязания и его широта все еще превосходят средства науки. этим объясняется то, что одних он зачаровывает, а других отталкивает.
Замысел Маркса носит исторический, экономический, философский и социологический характер. Он хочет изучить так называемое современное капиталистическое общество, его структуру и функционирование, его внутриструктурное и межструктурное становление, его внутреннюю необходимость и неминуемое саморазрушение. это изучение Маркс хочет видеть научным и критическим. Он считает теорию эксплуатации научной и одновременно критической в двух смыслах. Общество, базирующееся на частной собственности на средства производства, содержит в себе противоречие - эксплуатацию работников, продающих свою рабочую силу,- что оправдывает его моральное осуждение и предвидение спасительной катастрофы. Экономисты охотно сравнивали схемы, с помощью которых Маркс выявил

369

тенденцию к понижению нормы прибыли, с современными схемами (сравнение всегда интересно, а иногда и поучительно). Но Маркс, видимо, испытывал ироническое и, так сказать, гегелевское удовлетворение от того, что глубинную причину заката капитализма он нашел в самих производственных отношениях, содержащих в себе постоянную и неустранимую несправедливость этого строя. Прибавочная стоимость извлекается из живого, а не из овеществленного труда (или постоянного капитала). Так как развитие производительных сил требует применения овеществленного труда в возрастающих масштабах, то отсюда вытекает понижение нормы прибыли, которое имманентно структуре и функционированию самого капиталистического строя. Как сопротивляться соблазну подобной системы, в которой наука доказывает, что необходимость осуществляет вердикт сознания? Капитализм осужден на смерть не за присущую ему несправедливость вообще, а в силу самой этой несправедливости. Когда я первый раз прочел "Капитала, я страстно желал убедиться в правоте Маркса. Но увы, мое желание осталось неудовлетворенным.
эта критическая наука о современном обществе приводит одновременно (или в зависимости от принятого прочтения) к детерминизму или к действию, к догме, которой всегда угрожает окаменение, или к плодотворному методу, к пророчествам, оправдывающим пассивность, или к альтернативе "социализм либо варварство",

370

побуждающей к бунту. Историческая необходимость и свобода, класс и партия, класс в себе и класс для себя, общность условий формирования классового сознания - эти концептуальные антитезы, имманентно присущие марксизму Маркса, дают возможность всем, кто называет себя марксистом или антимарксистом, разработать интерпретацию, соответствующую их философии, перипетиям истории, требованиям практики дня или века. Был Маркс кантианский, Маркс гегельянский, Маркс сен-симонистский и Маркс структуралистский. Я бы не кончил перечислять, если бы мы не были приглашены на это торжественное заседание, на котором главное внимание нужно обратить на Маркса-ученого. Марксисты (я имею в виду тех, кто себя так называет) справедливо обращаются со своими противниками в соответствии с методом, который по-французски называется демистификацией, а по-английски - debunking. Но они так же обращаются и друг с другом, выступая с взаимными обвинениями в измене наследию. Однако никто не в состоянии разрешить этот спор, так как мысль Маркса настолько богата, что допускает всевозможные толкования-измены.
Замысел Маркса идет дальше интерпретации современного общества, его структуры, функционирования и становления, дальше критики буржуазного строя и поиска класса, на который возложена историческая миссия привести приговор в исполнение. Молодой Маркс открыто, а зрелый - между строк, имплицитно поставил перед

371

собой вопрос об условиях существования человека в обществе, подчиненном прометеевой воле производить как можно больше и как можно лучше. этот вопрос об участи человека в обществе, которое мы называем научным или техническим, Маркс сформулировал в отношении строя, который он хорошо знал. Речь идет о капитализме. Но все мы, прибывшие из Москвы, из Нью-Йорка, из Парижа, сегодня понимаем, что ни общественная собственность на средства производства, ни планирование не могут чудесным образом изменить судьбу человека, обреченного на парцеллярную деятельность, лишенного тепла человеческих отношений из-за безжалостных требований рационализации, но ищущего возможность самореализации в труде или в досуге. Думаю, Маркс втайне помышлял о том, что и без сен-симонистской индустриализации можно организовать сообщество, по которому тосковал Руссо,- сообщество, создание которого стало бы возможным вследствие изобилия благ. эта мечта Маркса продолжает тревожить людей и сегодня. Парадоксально, но факт: относительное изобилие создало в других местах нищету. Неравенство если не между классами, то между народами никогда не было так велико, как сейчас. Никогда последствия научно-технического прогресса в социальном и человеческом плане не были такими противоречивыми, как теперь.
Поставленная Марксом цель - философски осмыслить историю - по-прежнему действительна

372

(в смысле, близком к смыслу немецких слов Wirklichkeit и Vernunft) по двум причинам.Во-первых, эта цель еще не достигнута, и, во-вторых, гетерогенность мира, в котором мы живем, в каждой стране придает значимость той или иной части Марксова замысла.
Цель Маркса не достигнута и в научном плане: понимание или объяснение современности, ее сложного движения не может избежать несовершенства частичных и пристрастных интерпретаций. это объяснение еще использует марксистские категории производительных сил, производственных отношений, общественных классов, противоречий, несмотря на неоднозначность этих понятий, поскольку более или менее строгие модели, применяемые специалистами, не всегда сочетаются друг с другом и социология еще не вступила в стадию научной зрелости.
Но замысел Маркса не выполнен и исторически. Если даже определенная часть человечества считает, что революция, которой напрасно ждал лондонский ссыльный, позади, тем не менее в исторической перспективе этот замысел мог бы быть реализован лишь в том случае, если бы человечество примирилось с самим собой. Однако сегодня марксисты не могут примириться ни друг с другом, ни с еретиками; мирное сосуществование - это только один из этапов примирения. Исполнение замысла Маркса ставит перед совершившими революцию новые задачи: общественная собственность на средства производства должна

373

положить конец отчуждению, способствовать гуманизации человека, благодаря научно-техническому прогрессу или вопреки ему повышать уровень жизни. Наконец, половина или две трети человечества верит еще в марксистский замысел, т. е. в развитие средств производства, хотя слаборазвитые страны Азии и Африки отличаются от слаборазвитой Великобритании эпохи Виктории или от слаборазвитой Франции эпохи Луи Филиппа. Универсальность Марксова замысла подчеркивает не только различие в уровнях развития, но также и многообразие культурных контекстов.
Что можно сказать в заключение полуакадемической - полуиронической похвальной речи грандиозному, но незавершенному творчеству? это заключение я заимствую из двух высказываний самого Маркса. Ему, как известно, приписывают слова: "Прежде всего, я знаю, что я не марксист"'. Мы все здесь должны согласиться, что в нашу эпоху Маркс имел бы много случаев повторить это признание, или это опровержение. В ХХ столетии так много противоположных возможностей считать себя марксистом, что Маркс отмежевался бы от некоторых марксистов. Но от каких? Ответ предоставляется свободному выбору каждого. У меня свой ответ, а у вас свой.
Второе высказывание я возьму из Предисловия к работе "К критике политической экономии". Маркс пишет, что "человечество ставит себе

374

всегда только такие задачи, которые оно может разрешить" . Маркс и марксисты дают нам живое опровержение такой гармонии между стремлением людей и их возможностями. Маркс взял на себя научную задачу, которую мы до сих пор не можем выполнить. Марксисты берут на себя задачи, которые они полностью не выполняют.
Радоваться этому или сожалеть об этом? Относительно гуманитарных наук я не колеблюсь ответить. Алексис де Токвиль не написал бы "Демократию в Америке", а Маркс "Капитал", если бы они ставили перед собой только такую задачу, которую им было под силу выполнить. Нам, эпигонам, нужно восполнять пробелы или обнаруживать ошибки. Но если речь идет об исторических и политических задачах, то каждый ответит в зависимости от своего духовного склада. Французы продолжают чтить Наполеона, который оставил Францию меньшей, более слабой и более близкой к упадку, чем она была до него. Ни один из правителей Франции, которые желали французам мира и процветания, пока еще не нашел защитников среди историков, как-никак приверженных к пацифизму. Только либералы, пессимисты и, быть может, мудрецы призывают человечество брать на себя лишь те задачи, которые оно может выполнить. Поэтому они не делают историю и довольствуются тем, что комментируют ее. Марксисты принадлежат к другому семейству. Они соизмеряют задачи не со своими силами, а со своими мечтами.

375

Перефразируя известные слова Андре Жида, можно сказать, что является человеческим, даже слишком человеческим, когда каждый предпочитает себе самому то, что его пожирает, а иногда и то, что пожирает ему подобных.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел философия