Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура

ОГЛАВЛЕНИЕ

2. Информациональная экономика и процесс глобализации
2.1 Введение

В последние два десятилетия в мире появилась экономика нового типа, которую я называю информациональной и глобальной, что позволяет определить ее отличительные черты и взаимосвязь между ними. Итак, информационалъная - так как производительность и конкурентоспособность факторов или агентов в этой экономике (будь то фирма, регион или нация) зависят в первую очередь от их способности генерировать, обрабатывать и эффективно использовать информацию, основанную на знаниях. Глобальная - потому что основные виды экономической деятельности, такие, как производство, потребление и циркуляция товаров и услуг, а также их составляющие (капитал, труд, сырье, управление, информация, технология, рынки) организуются в глобальном масштабе, непосредственно либо с использованием разветвленной сети, связывающей экономических агентов. И наконец, информациональная и глобальная - потому что в новых исторических условиях достижение определенного уровня производительности и существование конкуренции возможно лишь внутри глобальной взаимосвязанной сети. Глобальная сеть появилась в последней четверти XX в. как результат революции в области информационных технологий, предоставившей необходимую материальную базу для создания такой новой экономики. Здесь есть историческая взаимосвязь между лежащими в основе экономики знанием и информацией, их глобальной распространенностью и революцией в сфере информационных технологий, которая породила новую, отличную от ранее существовавшей экономическую систему. Структуру и динамику этой системы я рассмотрю в этой главе.
Как известно, информация и знание всегда являлись важными составляющими экономического роста, а развитие технологии во многом определило производительность общества, уровень жизни, а также социальные формы экономической организации1. Крометого, как говорилось в главе 1, мы в настоящее время находимся в точке исторического разрыва. Появление новой технологической парадигмы на основе более мощных и гибких информационных технологий сделало возможным превращение информации как таковой в продукт производственного процесса. Точнее, продуктами новой индустрии информационных технологий являются устройства для обработки информации или сам процесс анализа и обработки информации2. Трансформируя процесс обработки информации, новые информационные технологии оказывают влияние на все сферы человеческой деятельности и делают возможным установление бесчисленных связей между различными областями, так же как и между элементами и агентами этой деятельности. Появление экономики с сетевой структурой и глубокой взаимозависимостью элементов позволяет все больше применять ее достижения в технологии, знании и управлении как технологией и знанием, так и самим управлением. Этот замкнутый круг позволит достичь большей производительности и эффективности при наличии необходимых условий для одинаково глубоких организационных и институциональных перемен3. В данной главе я попытаюсь оценить историческую специфику новой информациональной глобальной экономики, обозначить ее основные черты и рассмотреть структуру и динамику мировой экономической системы, находящейся в процессе перехода к информациональному типу развития, который с наибольшей вероятностью характеризует предстоящие десятилетия.

1 Rozenberg и Birdzell (1986); Mokyr (1990).
2 Monk (1989); Freeman (1982).
3Machiup (1980,1982,1984); Dosi et al (1988a).

2.2 Производительность, конкурентоспособность и информациональная экономика

2.2.1 Загадка производительности
Производительность движет экономический прогресс. В конечном счете, человечество управляло силами природы и постепенно сформировалось в самостоятельную культуру лишь путем увеличения отдачи на единицу ресурса в единицу времени. Известно, что вопрос об источниках производительности является краеугольным камнем классической политэкономии начиная от физиократов к Марксу через Рикардо. Этот вопрос все еще остается основным предметом исследований, касающихся реальной экономики4, в рамках этого теряющего значение направления экономической теории. Действительно, разные способы увеличения производительности определяют структуру и динамику отдельной экономической системы. И поскольку имеется новая информациональная экономика, то мы должны отметить новые с исторической точки зрения источники производительности, которые делают эту экономику особенной. Но, сталкиваясь с этим важнейшим вопросом, мы начинаем ощущать всю сложность проблемы и неопределенность ответа. Трудно найти более спорную тему, чем источники и рост производительности5.
Научные споры о производительности в развитых экономических системах начинаются со ссылок на работы Роберта Солоу 1956-1957 гг. и предложенную им в жесткой неоклассической интерпретации модель совокупной производственной функции с целью объяснить источники и процесс роста производительности в американской экономике. На основании произведенных расчетов он сделал вывод, что валовой выпуск на душу населения в американском частном нефермерском секторе вырос вдвое за период с 1909 по 1949 г. - "на 87,5 % рост был вызван технологическими изменениями, а на оставшиеся 12,5 % - увеличением использования капитала"6. Параллельно проводившееся исследование Кендрика дало аналогичные результаты7. Однако, несмотря на то, что Солоу интерпретировал результаты, как отражающие влияние технологических изменений на производительность, со статистической точки зрения он показал, что увеличение выпуска за час работы обусловлено не использованием дополнительного труда и небольшим увеличением капитала, а проистекает из другого источника - статистического "остатка" уравнения производственной функции. В следующие два десятилетия после открытия Солоу авторы большинства эконометрических исследований, касающихся роста производительности, пытались объяснить существование "остатка", находя ad hoc факторы, влияющие на производительность: предложение энергетических ресурсов, государственное регулирование, уровень образования рабочей силы и др. Тем не менее прояснить загадочную природу "остатка"8 так и не удалось. Экономисты, социологи и историки экономики, доверявшие интуиции Солоу, без колебаний интерпретировали "остаток" как результат технологических изменений. В самых совершенных исследованиях наука и технология понимались в широком смысле, в частности как знание и информация, так что технология управления признавалась столь же значимой, как и управление технологией9. Одно из наиболее глубоких системных исследований вопросов производительности, проведенное Ричардом Нельсоном10, начинается с широко известного предположения о главенствующей роли технологических изменений в процессе роста производительности, заменяющего вопрос об источниках производительности вопросом о происхождении таких изменений. Другими словами, экономическая теория технологии как бы служит объяснительной конструкцией для анализа истоков роста. Однако такой аналитический подход может еще больше усложнить ситуацию. Это стало отдельным направлением исследований, в частности для экономистов университета Сассекса (отдел научных и политических исследований) 11, и продемонстрировало фундаментальную роль институциональных условий и исторических предпосылок в содействии и ориентировании технологических изменений, что в свою очередь непосредственно связано с ростом производительности. Таким образом, утверждение о том, что производительность создает экономический рост, являясь функцией от технологических изменений, равноценно утверждению о том, что характеристики
самого общества лежат в основе экономического роста, поскольку они оказывают существенное влияние на технологические инновации.
Такой шумпетерианский подход к проблеме экономического роста12 поднимает еще более важный вопрос о структуре и динамике информациональной экономики. В частности, что нового в нашей экономике с исторической точки зрения? Что в ней особенного vis-a-vis другим экономическим системам и, в частности, vis-a-vis индустриальной экономике?

4 Nelson (1994); Boyer (ред.) (1986); Arthur (1989); Krugman (1990); Nelson и Winter (1982); Dosi et al (1988a).
5 Nelson (1981).
6 Solow (1957, 32); см. также Solow (1956).
7KendriK (1964).
8 См. также работы по США: Denison (1974, 1979; Kendrik (1973); Jorgenson и Griliches (1967); Mansfield (1969); Baumol et al. (1989); по Франции: Сагге (1984); Sautter (1978); Dubois (1985); международная сравнительная характеристика: Denison (1967) и Maddison (1984).
9 Bell (1976), Nelson (1981); Rosenbcrg (1982); Stonier (1983); Freeman (1982).
10 Nelson (1980,1981,1988,1994), а также Nelson and Winter (1982). " Dosi et al. (1988a).
11 Dosi et al. (1988a).
12 Schumpeter (1939).
2.2.2 Является ли производительность, основанная на знании, особенностью информациональной экономики?
Историки экономики показали основополагающую роль технологии в процессе экономического роста. Именно она на протяжении всей истории, и особенно в индустриальную эру13, являлась причиной увеличения производительности. Гипотеза о решающей роли технологии как источника производительности в развитых экономических системах, похоже, может многое объяснить в истории экономического развития; не случайно она является общей для различных традиций в экономической теории.
Более того, проделанный Солоу анализ, впоследствии неоднократно использовавшийся Беллом и другими авторами как аргумент в пользу возникновения постиндустриальной экономики, фактически основывался на данных 1909-1949 гг., т. е. охватывал период расцвета американской индустриальной экономики. Действительно, в 1950 г. показатель занятости в промышленности США почти достиг своего пика (максимум был достигнут в 1960 г.). Таким образом, расчеты Солоу, используемые в основном как индикатор индустриализации, относились к периоду развития промышленной экономики. Каково же аналитическое значение такого наблюдения? Если показатели роста производительности (представленные сторонниками школы совокупной производственной функции) в течение длительного периода незначительно отличаются от результатов исторического анализа связи между технологией и экономическим ростом, не означает ли это, что нет ничего необычного или нового в информациональной экономике? Может быть, мы просто находимся на зрелой стадии индустриальной экономической системы, где постоянное наращивание производственных мощностей высвобождает трудовые ресурсы, перераспределяя их с материального производства на развитие информационных потоков? Данная концепция впервые была предложена в работе Марка Пора14.
Таблица 2.1. Среднегодовой рост выпуска продукции в расчете на одного работника

аДля периода 1950-1960 гг., начиная с 1954 г.
б Для периода 1870-1913 гг., начиная с 1871 г.
вДля периода 1950-1960 гг., начиная с 1953 г.
гДля периода 1870-1913 гг., начиная с 1871 г.
Источник: Historical Statistics of the United States: Colonial Times to 1970, Part 1, Series F10-16.

Для ответа на этот вопрос следует рассмотреть изменение показателей роста производительности в долгосрочном периоде для стран "большой семерки" (табл. 2.1) и для стран ОЭСР (табл. 2.2). Для целей нашего исследования важно проследить изменение тенденций между рассматриваемыми периодами: 1870-1950, 1950-1973, 1973-1979 и 1979-1993 гг. Мы используем два разных источника статистических данных, и поэтому трудно сравнить уровни роста производительности между периодами до и после 1969 г., тем не менее можно судить об изменениях показателей роста внутри и между периодами для каждого источника. В целом, в период с 1870 по 1950 г. наблюдался умеренный рост производительности (он не превышал 2% для всех стран, кроме Канады), затем с 1950 по 1973 г. наблюдался высокий рост (более 2%, кроме Великобритании), и Япония лидировала в этот период; наконец, с 1973 по 1993 г. показатели роста снова низки (особенно для США и Канады) - менее 2%, кроме Италии в 1970-х годах. Даже учитывая специфику отдельных стран, ясно, что наблюдается тенденция сокращения роста производительности, начавшаяся примерно в одно время с революцией в области информационных технологий в 1970-х годах. Самые высокие показатели роста производительности приходились на период с 1950 по 1973 г., когда новые технологии и инновации, системно возникшие во время второй мировой войны, влились в динамическую модель экономического роста. Но в начале 1970-х годов производственный потенциал этих технологий иссяк, а новые информационные технологии не смогли сдержать замедление роста производительности в следующие два десятилетия15. Действительно, в США знаменитый "остаток", или ежегодный дополнительный рост производительности на 1,5 пункта характерный для 1960-х годов, не имел положительного роста в 1972-1992 гг.16. Для сравнения, расчеты проведенные Международным исследовательским центром (СЕРП)17, показали общее сокращение роста совокупной факторной производительности для ведущих стран с рыночной экономикой в 1970-х и 1980-х годах. Даже для Японии в период с 1973 по 1990 г. капитал играл более важную роль для обеспечения роста производительности, чем совокупная факторная производительность. Такой спад наблюдался во всех странах в сфере услуг, где новые средства обработки информации, казалось, должны были бы обеспечить рост производительности, однако лишь при существовании прямой и простой зависимости между технологией и производительностью. Очевидно, что дело обстояло иначе.

 Таблица 2.2.
Производительность в предпринимательском секторе (темп прироста годовых показателей, в%)

а Совокупная факторная производительность вычисляется как средневзвешенное изменения производительности труда и капитала. Для данного периода в качестве весов рассматриваются средние доли труда и капитала в национальном доходе.
6 Выпуск в расчете на одного работника.
в Ввиду отсутствия соответствующих данных за начало периода для отдельных стран взяты следующие годы: 1961 г. - для Австралии, Греции и Ирландии; 1962 г. - для Японии, Великобритании и Новой Зеландии; 1964 г. - для Испании; 1965 г. - для Франции и Швеции; 1966 г. - для Канады и Норвегии; и 1970 г. - для Бельгии и Голландии.
г Ввиду отсутствия соответствующих данных за конец периода для отдельных стран взяты следующие годы: 1991 г. - для Норвегии и Швейцарии; 1992 г. -для Италии, Австралии, Австрии, Бельгии, Ирланидии, Новой Зеландии, Португалии и Швеции и 1994 г. -для США, Западной Германии и Дании.
д Западная Германия.
е Агрегированные показатели были рассчитаны на основе ВВП 1992 г. (предпринимательский сектор)
рассчитанного по паритету покупательной способности 1992 г.
ж Отрасли, расположенные на континентальной территории (не учитываются морские перевозки, а также добыча нефти и газа). Источник: OECD Economic Outlook. 1995. Июнь.

В долгосрочном периоде18 наблюдался умеренный, но устойчивый рост производительности, с некоторым замедлением в период формирования промышленной экономики (с конца XIX в. до второй мировой войны); заметным увеличением темпов роста производительности в период развитого индустриализма (1950-1973 гг.) и очередным замедлением темпов роста производительности в 1973-1993 гг., несмотря на значительный рост инвестиций в развитие технологий и ускорение темпа технологических изменений. Таким образом, с одной стороны, можно говорить о главенствующей роли технологии в процессе экономического роста, по крайней мере для западных стран в промышленную эру. С другой стороны, не похоже, чтобы в последние два десятилетия рост производительности совпадал по времени с технологическими изменениями. Это могло бы свидетельствовать об отсутствии значительных различий между индустриальной и информациональной схемами экономического роста, по крайней мере в том, что касается роста производительности. В конечном счете, мы были бы вынуждены пересмотреть теоретическую обоснованность такого разделения в целом. Однако, прежде чем отказаться от решения загадки замедляющегося роста производительности в период одной из стремительнейших и наиболее всеобъемлющих технологических революций в истории, я выдвину несколько гипотез, которые помогут открыть тайну.
Во-первых, историки экономики утверждают, что характеристикой технологических революций прошлого является наличие временного лага между появлением технологических инноваций и их влиянием на производительность. Например, Пол Дэвид, анализируя процесс распространения электрического двигателя, показал, что хотя он появился в 1880 г., реальное влияние на производительность произошло лишь в 1920-х19. Итак, для распространения технологических открытий во всей экономике, так, чтобы они увеличили производительность на видимую величину, необходимо, чтобы культура и социальные институты, деловые организации и другие факторы, влияющие на производственный процесс, прошли через серьезные изменения. Это утверждение особенно подходит для технологической революции, сконцентрированной в области знаний и информации, когда появляются операции по обработке символов, что, в конечном счете, связано с культурой общества, образованием/навыками людей. Если мы отнесем появление новой технологической парадигмы к середине 1970-х годов, а ее распространение - к 1990-м годам, то получается, что у общества в целом, фирм, институтов, организаций и людей было не так уж много времени, чтобы провести технологические изменения и принять решение об их использовании. В результате, в 1970-х и 1980-х годах новая техноэконо-мическая система не полностью обосновалась внутри национальной экономики стран и соответственно не могла найти отражение в таком совокупном показателе, как темп роста производительности в целом по экономике.
Однако этому мудрому историческому взгляду необходима социальная окраска, а именно, почему и сколько эти новые технологии должны были ждать своего часа, чтобы обеспечить увеличение производительности? Каковы условия роста производительности? Как эти условия различаются в зависимости от характеристик новых технологий? Насколько различаются степень распространения и влияние технологии на производительность в разных отраслях? Существует ли зависимость между производительностью в целом и отраслевой структурой конкретной экономики? Соответственно, можно ли ускорять или ограничивать процесс распространения новых технологий в разных странах с помощью определенной политики? Другими словами, мы не можем оставить проблему временного лага между технологией и производительностью в "черном ящике". Ее необходимо специфицировать. Итак, давайте посмотрим на изменение показателей производительности в последние 20 лет в разных странах и отраслях. Ограничим круг наших наблюдений лишь странами с развитой рыночной экономикой, чтобы не запутачься в избыточном количестве эмпирических данных (см. табл. 2.3 и 2.4).

Таблица 2.3.
Среднегодовые темпы прироста производительности в предпринимательском секторе (в %)

а Начало периода для Японии - 1970 г., для Франции - 1971 г., для Великобритании -1966 г.
6 Окончание периода для США -1988 г.
в Для Великобритании объем затрат труда оценивается количеством работников, а не количеством отработанных часов.
Источник: База данных СЕРП-OFCE, модель MIMOSA.

Для нас важен тот факт, что замедление роста производительности происходило в основном в сфере услуг, которая составляет значительную часть ВНП и концентрирует основной процент рабочей силы. Следовательно, эта сфера статистически влияет на общий показатель роста производительности. Это, казалось бы, простое наблюдение поднимает две серьезные проблемы. Во-первых, очень трудно оценить производительность во многих отраслях сферы услуг20, особенно в тех, где сосредоточена основная рабочая сила: образование, медицина и правительство. Многие показатели, оценивающие производительность в этих отраслях, зачастую парадоксальны. Однако даже при рассмотрении предпринимательского сектора мы столкнемся с существенными проблемами. Например, согласно данным Бюро статистики труда, в 1990-е годы производительность в банковском секторе США росла по 2% в год. Однако эти расчеты явно занижены, потому что в банковском и финансовом секторе рост "реального выпуска" полагается равным увеличению количества отработанных часов; таким образом, о производительности труда просто и речи не идет21. Итак, пока мы не разработаем более точные методы анализа и соответствующий статистический инструментарий, измерение производительности во многих отраслях сферы услуг будет весьма неточным.
Во-вторых, термин "услуги" включает множество различных видов деятельности, похожих лишь тем, что они отличаются от сельского хозяйства, добывающей промышленности, строительства и производства. Понятие "услуги" является остаточным, "негативным" понятием, вызывающим значительную аналитическую путаницу (см. главу 4).
Таблица 2.4.
Среднегодовые темпы прироста производительности в отраслях, закрытых для свободной торговли (в %)

а Начало периода для Японии -1970 г., для Франции - 1971 г., для Великобритании -1966 г. б Окончание периода для США -1988 г.
в Для Великобритании объем затрат труда оценивается количеством работников, а не количеством отработанных часов.
Источник: База данных CEPII-OFCE, модель MIMOSA.

При рассмотрении разных отраслей сферы услуг наблюдается неравенство в изменении их производительности за последние два десятилетия. Согласно наблюдениям Куинна, одного из ведущих экспертов в этой области, "первоначальный анализ (середины 1980-х годов) показывает, что оценка добавленной стоимости в сфере услуг по крайней мере так же высока, как и в производственной сфере"22. С 1970 по 1983 г. некоторые отрасли в США, такие, как телекоммуникации, воздушные и железнодорожные перевозки, продемонстрировали существенный рост производительности - от 4,5 до 6,8% в год. Сравнительный анализ показывает различное изменение производительности труда в сфере услуг, она немного быстрее растет во Франции и Германии по сравнению с Соединенными Штатами и Великобританией, в то время как Япония находится где-то посередине23. Это говорит о значительной зависимости изменения производительности от структуры сферы услуг в каждой отдельной стране (например, намного более низкий уровень занятости в розничной торговле Франции и Германии vis-a-vis США и Японии в 1970-х и 1980-х годах).
Вообще говоря, наблюдаемая общая стагнация производительности в сфере услуг противоречит оценкам аналитиков и бизнес-менеджеров, свидетельства которых указывают на поразительные перемены в области технологий и работы в офисе в течение более чем десятилетия24. Действительно, детальный анализ методов учета экономической производительности выявляет источники серьезных ошибок в измерениях и оценках. Одним из важных свидетельств "деформации" американской системы расчетов является сложность оценки объема инвестиций в научные исследования и разработку программного обеспечения. Этот важнейший тип инвестиционных товаров в современной экономике все еще относится к категории "промежуточные товары и услуги", не отражается на величине конечного спроса, в результате чего происходит занижение реальных показателей роста выпуска и производительности. Еще более важным источником ошибок является трудность измерения цен многочисленных услуг в сильно диверсифицированной экономике, которая предлагает все новые товары и услуги соответственно быстро изменяющимся условиям25. Итак, возможно, большая часть загадочного снижения производительности является результатом неспособности экономической статистики уследить за движениями новой информациональной экономики, точнее, за всеми многочисленными организационными изменениями, происходящими под влиянием информационных технологий.
Если это так для сферы услуг, то промышленная производительность, более легко поддающаяся измерению, предстает перед нами в совершенно ином виде. Из базы данных СЕРП видно, что темпы прироста совокупной факторной производительности в промышленности США и Японии в 1979-1989 гг. составили в среднем 3-4,1 % годовых, что существенно улучшает показатели для 1973-1979 гг. и дает более быстрый рост производительности по сравнению с 1960-ми годами. В Великобритании просматривается аналогичная тенденция, хотя темпы роста незначительно меньше, чем в 1960-х годах. Но вот Германия и Франция демонстрируют замедление роста производительности, которая с 1979 по 1989 г. увеличивается лишь на 1,5-2,4% в год, что значительно ниже ранее приведенных показателей. Таким образом, вместо ситуации, когда европейские страны догоняли США по показателям производительности, мы наблюдаем обратное, возможно, как отражение их технологического отставания от США и Японии. По данным американского Министерства труда, рост производительности в США в 1980-е годы также оказался более быстрым, чем ранее предполагалось, хотя выбранные периоды и использованные методы дали более низкие показатели, чем по данным СЕРП. Согласно их расчетам, годовой рост почасового выпуска в промышленности снизился с 3,3% в 1963-1972 гг. до 2,6% в 1972-1978 гг., в течение 1978-1987 гг. оставшись на уровне 2,6 %, что вряд ли можно назвать значительным сокращением. Увеличение производительности в США и Японии особенно заметно в отраслях, связанных с производством электроники. По данным СЕРП, в США производительность в этих секторах увеличивалась в среднем на 1 % в год с 1973-1979 гг., но затем темпы прироста вдруг резко подскочили до 11% в год в 1979-1987 гг., что повлияло на общий показатель роста производительности в обрабатывающей промышленности26. В то время как Япония демонстрирует аналогичную тенденцию, Франция и Германия испытывают сокращение производительности в электронной промышленности, возможно, из-за накопленного отставания в области информационных технологий vis-a-vis США и Японии.
В конце концов, может быть, производительность и не сокращается, а постепенно увеличивается в скрытых направлениях все более высокими темпами. Технология и управление ею, связанные с организационными изменениями, могут распространяться, начиная от информационных технологий, телекоммуникаций и финансовых услуг (первых областей технологической революции) в массовое производство, затем в сферу бизнеса, постепенно охватывая разные области сферы услуг с более низкой мотивацией к внедрению технологий и большим сопротивлением организационным изменениям. Такое объяснение кажется весьма вероятным в свете эволюции производительности в США в начале 1990-х годов. Согласно некоторым источникам, в 1993-1994 гг. годовой рост производительности достиг 5,4% (одновременно реальная производительность промышленных рабочих упала на 2,7%), причем электронная отрасль опять возглавляла список27. Более того, наряду с распространением новых технологий и методов управления в сфере услуг рост производительности в промышленности подтолкнул и производительность во всей экономике, увеличение которой составляло около 2% в год за 1991-1994 гг., что в 2 раза превышает показатели последнего десятилетия28. Итак, мы, кажется, начинаем получать дивиденды от технологической революции в единицах производительности! Однако картина все еще неясна, а при недостатке данных невозможно утверждать, что это - общая тенденция29. Возможно, анализ данных немного приземлит наше понимание инфор-мациональной экономики, однако реальная картина не будет полной без рассмотрения некоторых аналитических инструментов, позволяющих расширить исследование за рамки ненадежной статистики.

13 Basala (1988); Mokyr (1990); David (1975); Rosenberg (1976); Arthur (1986).
14 Porat (1977).
15 Maddison (1984); Krugman (1994a).
16 См. Council of Economic Advisers (1995).
17 Centre d'Etudes Prospectives et d'lnfonnations Internationales - СЕРП, 1992. Я использовал основные данные из отчета СЕРП, 1992 о мировой экономике, составленного на основании Модели MIMOSA. Данная модель мировой экономики была разработана исследователями этого ведущего Центра научных исследований при канцелярии французского премьер-министра. Несмотря на то, что база данных составлялась самим Центром и поэтому не полностью соответствует в периодизации и оценках различным международным источникам (OECD, статистика правительства США и т. д.), тем не менее модель весьма надежна и позволяет мне сравнивать различные экономические тенденции во всем мире по одним периодам, не меняя базу данных, что в конечном счете позволяет углубить сам анализ и его сравнительные аспекты. Однако я счел нужным использовать дополнительную информацию из стандартных статистических источников, которые указаны, где необходимо. Для получения информации о характеристиках самой модели см. CEPII-OFCE (1990).
18 Kindleberger (1964); Maddison (1984); Freeman (ред.) (1986); Dosi et al (1988a).
19 David (1989).
20 См. интересное исследование Института Мак-Кинзи - попытку измерить производительность в сфере услуг (McKinsey Global Institute 1992). Однако исследование касалось лишь пяти отраслей сферы услуг, для которых относительно легко произвести оценку.
21 Council of Economic Advisers (1995:110).
22 Quinn (1987:122-7).
23 СЕРП (1992: 61).
24 Business Week (1995f: 86-96).
25 Council of Economic Advisers (1995:110).
26 Источник: СЕРП (1992), см. табл. 2.3 и 2.4 данной главы и СЕРП (1992: 58-9). Данные о производительности в производстве не соответствуют информации Бюро статистики труда США из-за разной периодизации и методик расчета. Однако в обоих источниках наблюдается похожая тенденция, а именно: нет снижения темпов роста производительности в 1980-х годах. Например, по данным Бюро статистики труда США, наблюдалась относительная стабилизация темпов роста, в то время как по данным СЕРП, - увеличение темпов роста.
27 Cooper (ed.) (1994: 62), использованы данные Министерства труда США.
28 Council of Economic Advisers (1995:108).
29 Тенденцию к увеличению темпов роста производительности в США в середине 1990-х годов не следует принимать на веру. Как сказано в докладе Совета экономических консультантов Президенту (Council of Economic Advisers 1995): "Несмотря на то, что все факты говорят о некотором увеличении темпов роста производительности, тем не менее не надо обольщаться. Следующие несколько лет прояснят ситуацию". Действительно!

2.2.3 Информационализм и капитализм, производительность и прибыльность
Несомненно, что в долгосрочном периоде рост производительности служит источником благосостояния наций; а технология, включая организационный и управленческий аспекты, является важнейшим фактором, стимулирующим производительность. Но, с точки зрения экономических агентов, производительность - не самоцель, как и инвестирование в новые технологии и инновации. Вот почему Ричард Нельсон в последней статье по данной теме говорит, что новая база в теории экономического роста должна строиться вокруг взаимосвязей между технологическими изменениями, возможностями фирмы и национальных институтов30. Фирмы и нации (или политические силы разного уровня, такие, как регионы или Европейский Союз), эти действительные агенты экономического роста, не нуждаются в технологиях ради самих технологий или в росте производительности ради блага человечества. Они действуют в данном историческом контексте в рамках правил экономической системы (информационального капитализма, как я написал выше), которая, в конечном счете, поощрит или накажет их за их действия. Таким образом, мотивацией для фирм служит не производительность, а прибыльность, для достижения которой технология и производительность могут быть важными средствами, но безусловно не единственными. Что касается политических институтов, имеющих более широкую систему ценностей и интересов, то они в экономической сфере будут пытаться максимизировать конкурентоспособность собственной экономики. Прибыльность и конкурентоспособность в действительности определяют технологические инновации и рост производительности. И именно в их конкретном историческом контексте мы сможем найти ключи к пониманию капризов производительности.
Как я уже говорил, 1970-е годы были одновременно предположительной датой рождения информационно-технологической революции и разделительной чертой в эволюции капитализма. Во всех странах фирмы отреагировали на фактическое или воображаемое снижение уровня прибыльности, приняв на вооружение новые стратегии31. Некоторые из этих стратегий, такие, как технологические инновации и организационная децентрализация, представлялись весьма важными в силу их потенциального эффекта и имели долгосрочную перспективу. Однако фирмы были заинтересованы и в краткосрочных результатах, отражающихся в их бухгалтерии, а для американских фирм - в ежеквартальных отчетах. При данных финансовых условиях и ценах, определяемых рынком, существует четыре основных способа увеличения прибыли: сократить производственные издержки (начав с расходов на оплату труда), увеличить производительность, расширить долю рынка и увеличить скорость обращения капитала.
За последнее десятилетие в той или иной степени, в зависимости от типа фирмы и страны, все вышеперечисленные способы были использованы, и информационные технологии являлись важным инструментом в каждом из них. Но я предлагаю гипотезу, согласно которой одна из стратегий была использована раньше и немедленно дала результаты, -это стратегия расширения рынка и борьбы за долю рынка. В самом деле, с точки зрения инвестора, слишком рискованно увеличивать производительность без предварительного расширения спроса или потенциала для него. По этим соображениям, на ранней стадии своего развития американская электронная промышленность нуждалась в военных рынках, прежде чем технологические инновации окупились на других рынках. По той же причине японские, а позже корейские, фирмы проводили протекционистскую рыночную политику, выбирая целевые отрасли и сегменты на глобальном уровне, чтобы, достигнув экономии на масштабе производства, добиться затем экономии на размахе операций. Реальный кризис 1970-х годов вовсе не был вызван шоком от повышения цен на нефть. Он заключался в том, что государственный сектор больше не мог постоянно расширять рынки и соответственно увеличивать занятость (накопление доходов) без повышения налогов на капитал или подпитывания инфляции путем создания избыточного денежного предложения и государственной задолженности32. В то время как некоторые краткосрочные меры по преодолению кризиса прибыльности состояли в сокращении численности рабочих и их зарплаты, действительной задачей для фирм и капитализма в целом был поиск новых рынков, способных поглотить растущие мощности производства товаров и услуг33. Все это происходило на фоне существенного роста торговли по сравнению с выпуском продукции, а также прямых иностранных инвестиций в последние два десятилетия (см. рис. 2.1 и табл. 2.5). Они-то и стали двигателями экономического роста по всему миру34. Правда, в эти годы мировая торговля развивалась медленнее, чем в 1960-х годах (из-за более низкого экономического роста в целом), но важна сама связь между расширением объемов товарной торговли и ростом ВВП: в 1970-1980 гг., когда ежегодный рост мирового ВВП составлял 3,4%, торговля и экспорт товаров увеличивались на 4% ежегодно. В 1980-1992 гг. эти цифры составили 3 и 4,9% соответственно. Таблица 2.6 иллюстрирует значительное оживление (в относительном выражении) мировой торговли во второй половине 1980-х годов: среднегодовой рост составлял 12,3 %. Несмотря на некоторый спад в 1993 г., в 1993-1995 гг. мировая торговля продолжала расти темпами более 4%35. В модели мировой экономики CEPII36 для девяти основных производственных секторов доля товаров, продаваемых на международном рынке, в общемировом производстве составила: в 1973 г. - 15,3%, в 1980 г. - 19,7%, в 1988 г. - 22,2%, а к 2000 г. достигнет 24,8%. Что касается прямых иностранных инвестиций, бороздящих мир в поисках лучших производственных условий и новых рынков. Мировой инвестиционный отчет UNCTAD показал 4% годового роста в 1981-1985 гг. и невероятный - 24% -ежегодный рост в 1986-1990 гг. В 1992 г. объем прямых иностранных инвестиций составил 2 трлн. долл. В 1990 г. торговый оборот более 170 000 филиалов и 37 000 материнских компаний составил 5,5 трлн. долл. Эту цифру можно сравнить с 4 трлн. долл. общемирового экспорта и нефакторных услуг в 1992 г.37.
Для открытия новых рынков, соединяющих ценные сегменты рынков отдельных стран в единую сеть, капитал нуждался в высокой степени мобильности, а фирмы - в развитых коммуникациях. Все необходимые условия для этого процесса были обеспечены дерегулированием рынков в тесном взаимодействии с новыми информационными технологиями. Непосредственные участники техноэкономических перемен, а именно фирмы, связанные с высокими технологиями, и финансовые корпорации были первыми, кто получил прямую выгоду от этого процесса. Глобальная интеграция финансовых рынков в начале 1980-х годов, ставшая возможной благодаря использованию новых информационных технологий, оказала огромное влияние на вывод потоков капитала из национальных экономик стран. Так, Чеснэй измеряет степень интернационализации капитала, рассчитав какую долю ВВП составляют операции с акциями и облигациями, совершаемые на международном рынке38: в 1980 г. эта доля в любой из развитых стран не превышала 10% ВВП, в 1992 г. она колебалась от 72,2% ВНП в Японии до 122,2% во Франции и 109,3% в США.

Эта рекапитализация капитализма в некоторой степени объясняет неравномерное увеличение производительности. В 1980-х годах происходил процесс массированного технологического инвестирования в коммуникационную/информационную инфраструктуру, что сделало возможным дерегулирование рынков и глобализацию капитала. Фирмы и отрасли, которые попали под прямое влияние этих поразительных перемен (такие, как микроэлектроника, микрокомпьютеры, телекоммуникации, финансовые институты), пережили взлет производительности и прибыльности40. Вокруг этого устойчивого ядра динамичных глобальных капиталистических фирм и вспомогательных сетей нового типа совокупности фирм и отраслей были одна за другой либо интегрированы в новую технологическую систему, либо просто исчезли. Таким образом, медленный рост производительности в национальных экономиках в целом может скрывать противоречивые тенденции взрывного роста производительности в ведущих отраслях, спад активности устаревших фирм и неизменно низкую производительность в сфере услуг. Кроме того, чем больше этот динамичный сектор, концентрирующийся вокруг высокоприбыльных фирм, глобализируется и выходит за национальные границы, тем меньше имеет смысл делать расчеты показателей производительности национальных экономик или отдельных отраслей в рамках национальных границ. Несмотря на то, что наибольшая часть ВВП и рабочей силы большинства стран продолжала зависеть в основном от отечественной экономики, а не от глобального рынка, однако именно конкуренция на этих глобальных рынках в отраслях телекоммуникаций, развлечений, производственных или финансовых, определяла в конечном счете благосостояние фирм и граждан каждой страны41. Именно поэтому наряду с поиском нормы прибыльности как основной мотивации для фирм информациональная экономика также формируется обоснованными стремлениями политических институтов, заинтересованных в поддержании конкурентоспособности той экономики, которую они представляют.
Таблица 2.5.
Мировые объемы прямых иностранных инвестиций и некоторые экономические показатели, 1991 г., показатели экономического роста за 1981-1985 гг. и 1986-1990 гг.

а Расчеты производились на основе составного годового показателя, полученного из полулогарифмического уравнения регрессии.
6 Данные по развитым и развивающимся странам в сумме не совпадают с данными по всем странам из-за включения государств Центральной и Восточной Европы.
вДля 1990 г.
г Для 1982-1885 гг.
Источники: UNCTAD, Programme on Transitional Corporations, основанная на данных балансовых отчетов Международного валютного фонда (февраль 1993 г.) и неопубликованной информации, предоставленной World Bank, International Economics Department.

Таблица 2.6. Рост показателей мирового экспорта основных групп товаров, 1985-1993 гг.

а Включая прочие товары.
Примечание. Статистику по коммерческим услугам и промышленным товарам нельзя сравнивать напрямую, потому что, во-первых, данные о торговле коммерческими услугами менее полные по сравнению с информацией о торговле промышленными товарами, во-вторых, методике расчета показателей торговли коммерческими услугами присущи иные неточности расчетов (которые в большинстве случаев занижают соответствующие показатели).
Источник: GATT (1994).

Что касается конкурентоспособности, то это непростое, действительно противоречивое понятие стало знаменем для правительств многих стран и полем битвы между экономистами-практиками и создателями академических моделей42. Конкурентоспособность скорее является атрибутом таких экономических объединений, как страны и регионы, но никак не фирм, для которых традиционное и весьма сложное понятие "конкурентная позиция" кажется более приемлемым. Стивен Коэн весьма точно определил конкурентоспособность:
"Конкурентоспособность имеет разное значение для фирмы и национальной экономики. Национальная конкурентоспособность - это степень, в которой страна при свободных и честных рыночных условиях может производить товары и услуги, отвечающие требованиям международных рынков и одновременно увеличивающие реальный доход своих граждан. Конкурентоспособность на национальном уровне основывается на высоком показателе производительности, достигнутом экономикой, и способности этой экономики переносить внимание на высокопроизводительные виды деятельности, которые, в свою очередь, обеспечивают высокий уровень реальной заработной платы"43.
Поскольку "свободные и честные рыночные условия" относятся к нереальному миру, то вполне естественно, что политические силы, действующие на международном рынке, расценивают этот принцип, как нечто максимизирующее конкурентные преимущества фирм, находящихся под их юрисдикцией. На самом деле, важно положение национальной экономики vis-a-vis другим странам, что и является основным легитимным фактором для правительств44.
Стратегическая значимость конкурентоспособности, как для экономической политики, так и для политической идеологии, проистекает из двух факторов. С одной стороны, растущая независимость экономики, особенно рынков капиталов и валютных рынков, делает все более сложным существование подлинно национальной политики отдельной страны. Практически все страны вынуждены следить затем, как развиваются их сотрудничество и конкуренция с другими, в то время как темп развития их общества и политики не всегда синхронизирован с экономическими изменениями. Таким образом, конкурировать - значит укреплять свое положение относительно других с целью приобретения большей значимости в процессе переговоров, где все политические силы объединяют свои стратегии в единую взаимосвязанную систему.
С другой стороны, конкурентоспособность вышла на первый план для правительства, бизнеса, средств массовой информации, политологов и недавно - для экономистов в результате вызова, брошенного странами Азиатско-тихоокеанского региона прежде неоспоримому господству американских компаний на международной арене. Сначала Япония, затем "азиатские тигры" и, наконец, возможно, гигантский Китай, которые долго защищали собственные рынки, смогли конкурировать на мировом уровне и завоевать значительную долю рынка. Это явилось хорошей встряской американскому бизнесу и правительству и вызвало немедленную мобилизацию ресурсов45, что очень скоро докатилось до Европы, вызвав вторую волну конкуренции уже против американцев и японцев. Новые технологии и отрасли по праву рассматривались как основной инструмент глобальной конкуренции и хороший показатель конкурентоспособности. Для этого правительства стимулировали или поддерживали программы технологических инноваций и перестройки управления, сначала в странах Азиатско-тихоокеанского региона, затем в Европе и, наконец, в США под вывеской политики конкурентоспособности46. Различное распространение этих программ, их относительная точность и переменный успех определили некие технологические траектории, которые по-разному влияли на производительность, несмотря на всеобщий технологический шок.
Так или иначе, процесс глобализации выливается в рост производительности, потому что фирмам приходится улучшать качество работы, когда они сталкиваются с более сильной мировой конкуренцией или завоевывают долю международного рынка. В 1993 г. Институт глобальных исследований Мак-Кинзи провел изучение промышленной производительности в девяти отраслях промышленности США, Японии и Германии и выявил высокую корреляцию между индексом глобализации (оценивающим степень вовлеченности в международную конкуренцию) и относительными показателями производительности в этих отраслях47. Таким образом, связь между информационной технологией, организационным изменением и ростом производительности наблюдается в значительной степени через призму глобальной конкуренции.
В конечном счете, погоня фирм за прибыльностью и мобилизация стран на достижение большей конкурентоспособности вызвали изменения в новом историческом уравнении между технологией и производительностью. Именно в этом процессе была создана и сформирована глобальная экономика, которая, возможно, является основной характеристикой и самой важной чертой информационального капитализма.

30 Nelson (1994: 41).
31 Boyer (ред.) (1986); Boyer (1988a); Boyer и Ralle (1986a); Aglietta (1976).
32 Критика представителей школы монетаристов относительно источников инфляции в американской экономике кажется достаточно обоснованной: см. Friedman (1968). Однако в ней упущен из виду тот факт, что политика увеличения денежной массы также является причиной стабильного экономического роста в 1950-х и 1960-х годах: см. Castells (1980).
33 Старая теория недопотребления, находящаяся в сердце экономической теории марксизма, а также кейнсианской политики, все еще верна, если ее поместить в новые условия глобального капитализма, см. Castells и Tyson (1988).
34 Я обращаю внимание читателя на прекрасный обзор трансформаций глобальной экономики, проведенный в работе Chesnais (1994).
35 World Bank (1995), GATT (1994).
36 СЕРП (1992: модель MIMOSA).
37 UNCTAD (1993:13 ff).
38 Chesnais (1994: 209).
39 Для США прибыль на единицу продукции после уплаты налогов является хорошим инструментом для оценки прибыльности нефинансовых корпораций (чем выше показатель, тем больше прибыль). В 1959 г. этот показатель составил 0,024, в 1970 г. сократился до 0,020, в 1974 г. - до 0,017, затем подскочил до 0,040 в 1978 г. и, наконец, опять упал до 0,027 в 1980 г. Начиная с 1983 г. (0,048) наблюдалась устойчивая тенденция роста данного показателя, причем темпы роста существенно возросли в 1990-х годах: в 1991 г. - 0,061, в 1992 г. - 0,067, в 1993 г. - 0,073, в Ш квартале 1994 г. - 0,080 (см. данные Council of Economic Advisers (1995: 291, таблица В-14)).
40 Источник: СЕРП (1992). Начиная с 1980 г. показатели прибыльности были высоки в отраслях электроники, телекоммуникаций и финансов. Однако ожесточенная конкуренция и рискованные финансовые сделки стали причиной ряда банкротств и неудач. Действительно, если бы не правительство США, спасшее ряд сберегательных и кредитных ассоциаций, серьезный финансовый кризис мог стать реальностью.
41 Весь мир согласен с тем, что глобальная конкуренция играет определяющую роль в экономическом процветании наций, весь мир, кроме США, где в некоторых экономических и общественных кругах бытует убеждение в том, что экономическое здоровье страны зависит в основном от отечественных рынков, так как экспорт составлял лишь 10% ВНП в начале 1990-х годов (см. Krugman, 1994a). Несмотря на то, что размер и производительность американской экономики делают ее более автономной по сравнению с любой другой экономикой мира, тем не менее идея о квазисамостоятельности представляет собой опасную иллюзию, которую не разделяет деловая и правительственная элита. Аргументация и данные в пользу важности глобальной конкуренции для американской экономики приводятся у Cohen и Zysman (1987), Castells и Tyson (1989), Reich (1991), Thurow (1992), Camoy et al (1993b).
42 Дебаты о соотношении производительности и конкурентоспособности - двух основополагающих элементов возобновившегося экономического роста начались в научных и политических кругах Америки в 1990-х годах. Полу Кругману, одному из самых блестящих ученых-экономистов Америки, нужно отдать должное за то, что он подстегнул эти полезные дебаты своей энергичной критикой понятия конкурентоспособности, к сожалению, в манере, не всегда достойной ученого: см. критику Krugman (1994а); см. ответ на критику Cohen (1994).
43 Cohen (1985:1).
44Tyson и Zysman (1985:1).
45Cohen(W3).
46 Tyson (1992), Borrus и Zysman (1992).
47 McKinsey Global Institute (1993).

2.2.4 Реполитизация информационального капитализма
В экономике есть еще один важный новый и в то же время старый элемент - это государство. В процессе объединения стран в глобальную экономику всплывают особые политические интересы каждого государства, которые непосредственно влияют на судьбу экономической конкуренции национальных фирм или компаний, находящихся на территории страны48. В важные периоды развития правительства используют экономическую конкуренцию между фирмами в качестве инструмента достижения национальных интересов. Г. Аллен и Ч. Джонсон аргументировали эти соображения данными по Японии, Амсдем - по Тайваню и Южной Корее, я же попытался в своей работе основываться на данных по "азиатским тиграм с головой дракона", подобно тому как Питер Эванс опирался на результаты своего сравнительного исследования Бразилии, Индии и Южной Кореи49. Новая форма государственного вмешательства в экономику явно объединяет в единую стратегию конкурентоспособность, производительность и технологию. Новое государство поддерживает технологическое развитие собственных отраслей и их производственную инфраструктуру, чтобы увеличить производительность и помочь своим фирмам конкурировать на мировом рынке. Одновременно некоторые правительства максимально ограничивают проникновение зарубежной конкуренции на собственные рынки, создавая таким образом конкурентные преимущества отдельным отраслям в период их становления. В аналитических работах Джонсона, Тайсон и Зайсмана говорится, что политика и производительность стали основными взаимодополняющими инструментами конкурентоспособности50.
С середины 1980-х годов по всему миру начался процесс дерегулирования рынков и приватизации государственных компаний, особенно в стратегических прибыльных секторах, таких, как энергоснабжение, телекоммуникации, средства массовой информации и финансы51. Можно утверждать, что во многих случаях, например в странах Латинской Америки, либерализация и приватизация открыли новые инвестиционные возможности, увеличили производительность в приватизированных компаниях, вызвали технологическое обновление и, наконец, подтолкнули экономический рост в целом, как показал опыт Чили в 1980-х, а также Бразилии, Аргентины и Перу в 1990-х годах52. Однако дерегулирование per sе и приватизация per se не являются механизмами развития. В условиях глобализации капиталистической экономики они часто служат предпосылками экономического роста. Но в мире, где сильные связи между правительствами и мультинациональными корпорациями формируют рыночные тенденции, страны, которые полностью отдались на произвол рыночных механизмов, особенно болезненно реагируют на изменение финансовых потоков и уязвимы с точки зрения технологической зависимости53. После того как краткосрочные выгоды от либерализации (например, массированный приток нового капитала в поисках новых возможностей на появившихся рынках) растворятся в реальной экономике, обычно за потребительской эйфорией следует шоковая терапия, как это было в Испании после 1992 г., а также в Мексике и Аргентине в 1994-1995 гг.
Итак, вы можете удивиться, зачем останавливаться на экономической роли государства в век общей дерегуляции, но именно из-за взаимосвязанности и открытости международной экономики государства должны участвовать в процессе разработки стратегий развития от лица своих экономических агентов. Традиционная экономическая политика, проводимая в границах регулируемых национальных экономик, становится все более неэффективной, потому что такие важные инструменты, как денежно-кредитная политика, ставки процента и технологические инновации, в высокой степени зависят от глобальных тенденций. В условиях новой глобальной экономики, если государства желают увеличить благосостояние и силу своих наций, они должны конкурировать на международной арене, пытаясь повысить как общую конкурентоспособность находящихся под своей юрисдикцией фирм, так и качество факторов производства на собственной территории. Дерегуляция и приватизация могут являться элементами стратегии развития отдельного государства, но их влияние на экономический рост будет зависеть от конкретных мер или стратегий позитивного вмешательства (технологическая и образовательная политика), которые обеспечивают снабжение страны информациональными факторами производства54. Несмотря на то, что в экономической идеологии прочно укоренились представления об идеальных, абсолютно свободных рынках, в последние два десятилетия успешный опыт экономического роста часто ассоциировался с использованием активных стратегий развития, проводимых государством в условиях рыночной экономики, особенно в странах Азиатско-тихоокеанского региона и в меньшей степени в Европейском Союзе (см. том III)*. Как писали Стивен Коэн и Лестер Сароу, примером может являться подрыв американской конкурентоспособности, огромная задолженность США и ухудшение условий жизни для большинства американцев в результате несправедливой, близорукой политики laissez-faire 1980-х годов55.
Что касается информациональной глобальной экономики, то она действительно чрезвычайно политизирована. Рыночная конкуренция более высокого уровня, проходящая в глобальном масштабе, осуществляется в условиях управляемой торговли. Быстрые технологические изменения совмещают предпринимательские инновации и продуманные государственные стратегии поддержания исследований и целевых технологий. Страны, пострадавшие от собственной идеологии, видят, как их технологическое и экономическое положение быстро ухудшается по сравнению с остальными. Таким образом, формирование новой экономики, основанной на социально-экономических изменениях и технологической революции, будет в определенной степени зависеть от политических процессов, проходящих в государстве, в том числе инициируемых им самим.

48 Camoy et al (1993b).
49 Alien (1981a); Johnson (1982,1995); Amsedem (1979,1989); Castells (1992); Evans (1995).
50 Tyson (1992); Johnson(1989).
51 Haggard и Kauftnan (1992).
52 Calderon и dos Santos (1995); Frankel et al (1990); Gereffi и Wyman (1990); Massad и Eyzaguirre (1990); "Ecomomist" (1995с).
53 Stallings (1993).
54 Sagasti и Araoz (1988); Castells и Lasema (1989) .
* Здесь и далее автор ссылается на последующие тома книги. Название и выходные данные см. в предисловии редактора. - Прим. ред.
55 Cohen (1993); Thurow (1992).
2.2.5 Историческая специфичность информационализма
При рассмотрении процесса исторического развития новой информациональной экономики нам открывается весьма сложная картина. Эта сложность объясняет, почему агрегированные статистические показатели не могут точно отразить размеры и темп экономических изменений под влиянием новых технологий. Информациональная экономика представляет собой отличную от индустриальной социально-экономическую систему вовсе не из-за разных источников роста производительности. В обоих случаях знания и обработка информации являются важными элементами экономического развития, как показывает, например, история научноориентированной химической промышленности56 или управленческая революция, породившая фордизм57. Отличие состоит в окончательном использовании потенциала производительности зрелой индустриальной экономики в результате переориентации на технологическую парадигму, в основе которой лежат информационные технологии. Новая технологическая парадигма сначала изменила масштаб и динамику индустриальной экономики, создавая глобальную экономику и порождая новую волну конкуренции между как существующими, так и новыми экономическими агентами. Эта новая конкуренция, участниками которой были фирмы, но правила которой устанавливало государство, привела к серьезным технологическим изменениям процессов и продуктов, что сделало некоторые фирмы, сектора и регионы более производительными. В то же время большие сегменты экономики подверглись разрушению, и это непропорционально отразилось на фирмах, секторах, регионах и странах. Таким образом, чистым результатом первого этапа информациональной революции явилось распространение экономического прогресса. Более того, распространение производства, основанного на знании, и управления на весь спектр экономических процессов в глобальном масштабе требует глубоких социальных, культурных и институциональных перемен, а, учитывая историю других технологических революций, это займет некоторое время. Вот почему экономика является информациональной, а не просто основанной на использовании информации, поскольку культурно-институциональные черты всей социальной системы должны войти в процесс распространения и использования новой технологической парадигмы. Точно так же нельзя сказать, что индустриальная экономика просто базировалась на использовании новых источников энергии в производстве, она была связана с появлением индустриальной культуры, которая характеризовалась новым социальным и техническим разделением труда.
Итак, хотя информациональная/глобальная экономика отличается от индустриальной, между ними нет логических противоречий. Информациональная экономика - это подмножество индустриальной. Она заключается в глубоком улучшении технологии и использовании знаний и информации во всех процессах материального производства и распределения на основании гигантского скачка вперед, в размахе и возможностях системы обращения. Другими словами, индустриальная экономика должна была либо стать информациональной и глобальной, либо просто рухнуть. Примером здесь может служить развал гипериндустриального общества - Советского Союза в силу неспособности его перейти к информациональной парадигме и изоляции от международной экономики (глава 8). Дополнительным аргументом в пользу вышесказанного может являться все большее расхождение путей развития стран "третьего мира" из-за разной способности стран и экономических агентов подключаться к информациональным процессам и конкурировать в условиях глобальной экономики58; само понятие "третий мир"59 этот процесс фактически лишает смысла. Итак, переход от индустриализма к информационализму не является историческим эквивалентом перехода от сельскохозяйственной к индустриальной экономике и также не может приравниваться к возникновению экономики услуг. Существуют информациональное сельское хозяйство, информациональное производство и информациональные услуги. Изменились не виды деятельности человечества, а технологическая способность использовать в качестве прямой производительной силы то, что отличает человека от других биологических созданий, а именно способность обрабатывать и понимать символы.

56Hohenberg (1967).
57 Coriat (1990).
58 Castells и Tyson (1988); Kincaid и Portes (1994); Katz (ред.) (1987); Fajnzylber (1990).

2.3 Глобальная экономика: происхождение, структура и динамика
Информациональная экономика является глобальной. Глобальная экономика представляет собой исторически новую реальность, отличную от мировой экономики. Согласно Фернану Броделю и Иммануэлю Уоллерстайну, под мировой экономикой понимается такая система, где процесс накопления капитала происходит по всему миру, и она существует на Западе по крайней мере с XVI в.60. Глобальная экономика представляет собой нечто другое: это экономика, способная работать как единая система в режиме реального времени в масштабе всей планеты. Капиталистический способ производства неустанно развивался, пытаясь преодолеть границы времени и пространства, но только в конце XX в. мировая экономика смогла стать по-настоящему глобальной на основе новой инфраструктуры, основанной на информационных и коммуникационных технологиях. Глобальность присутствует во всех основных процессах и элементах экономической системы. Впервые в истории управление капиталом осуществляется непрерывно на глобальных финансовых рынках, работающих в режиме реального времени61: каждую секунду в электронном режиме по всему миру осуществляются сделки на миллиарды долларов. Таблица 2.7 содержит данные о феноменальном росте объемов и масштабов международных финансовых потоков ведущих стран с рыночной экономикой: доля этих сделок в ВВП выросла примерно в 10 раз в 1980-1992 гг. Новые технологии позволяют за очень короткое время переводить капитал из одной экономики в другую, так что капитал, а следовательно, сбережения и инвестиции, взаимосвязаны по всему миру, от банков и пенсионных фондов до фондовых и валютных бирж. А так как валюты взаимозависимы, то и экономики стран тоже взаимосвязаны между собой. Несмотря на то, что основные корпоративные центры предоставляют персонал и оборудование для управления постоянно усложняющейся финансовой сетью62, на самом деле именно в информационных сетях, соединяющих эти центры, реально проходят операции, связанные с капиталом. Потоки капиталов становятся глобальными и в то же время все более независимыми от функционирования отдельной экономики63.
Таблица 2.7. Международные финансовые потоки, 1980-1992 гг. (в % к ВВП)а

Продолжение табл. 2.7

аОценка объема торговли ценными бумагами между резидентами и нерезидентами.
6 п.а.-нет данных.
Источник: Bank for International Settlements, 62"' Annual Report, 15 June 1992.

Рынки труда, по существу, не являются глобальными, за исключением небольшого, но растущего сегмента профессионалов и ученых (см. главу 4). Однако труд можно считать глобальным ресурсом, поступающим по трем каналам64: 1) фирмы могут выбрать свое местоположение в разных местах по всему миру, с тем чтобы найти трудовые ресурсы в зависимости от навыков, издержек или социальных условий; 2) фирмы в любом месте могут привлечь к себе высококвалифицированных работников отовсюду, и они их получат, если предложат хорошую оплату и условия труда; наконец, 3) люди по собственной инициативе могут войти на любой рынок из любой точки мира, гонимые из дома нуждой, войнами или движимые заботой о своих детях. Труд иммигрантов может использоваться в любой точке планеты, где есть рабочие места, но его мобильность ограничена строгим иммиграционным контролем. Действительно, такое впечатление, что граждане и политические деятели богатых обществ полны решимости держать "варваров" из бедных районов вдалеке от своего мира, защищенного иммиграционными властями65.
Наука, технология и информация также собраны в глобальные потоки, имеющие асимметричную структуру. Право собственности на технологическую информацию играет важнейшую роль в создании конкурентного преимущества, и научно-исследовательские центры концентрируются в определенных районах при отдельных компаниях и институтах66. Характеристики нового производительного знания способствуют его распространению. Инновационные центры не могут существовать в условиях полной секретности без того, чтобы рано или поздно не исчерпать инновационный потенциал. Обмен знаниями в глобальной взаимосвязанной сети одновременно является и условием соответствия быстрому развитию науки, и помехой осуществления контроля за интеллектуальной собственностью67. Кроме того, способность к инновациям заложена в человеческом мозгу, что позволяет распространять инновации вместе с перемещением ученых, инженеров и менеджеров из одной организации или производственной системы в Другую.
Несмотря на настойчивый протекционизм и ограничение свободной торговли, рынки товаров и услуг становятся все более глобальными68. Это не означает, что все фирмы продают продукцию повсеместно в мире, но предполагает, что стратегической целью небольшой или крупной фирмы является продажа продукции везде в мире, будь то напрямую или путем подключения к сетям, действующим на мировом рынке. И действительно, во многом благодаря новым коммуникациям и транспортным технологиям существуют каналы и возможности для фирм продавать продукцию повсеместно. Здесь, однако, следует сделать оговорку: внутренние рынки составляют наибольшую долю ВВП в большинстве стран, и в развивающихся странах большинство городского населения работает на теневую экономику, которая также ориентирована на внутренний рынок. Кроме того, в некоторых странах с развитой экономикой, таких, как Япония, существуют важные сегменты (например, государственная служба, розничная торговля), защищенные от мировой конкуренции государством или культурной/институциональной традицией69. Государственная служба и правительственные ведомства, на которые приходится от одной трети до половины рабочих мест в каждой отдельной стране, также всегда будут ограждены от международной конкуренции. Доминирующие сегменты и фирмы, представляющие стратегическую основу любой экономики, тесно связаны с мировым рынком, и их судьба зависит от того, насколько успешно они работают на этом рынке. Динамика внутренних рынков в конечном счете зависит от способности национальных фирм конкурировать в глобальном масштабе70. Следует подчеркнуть, что глобализация рынков стала возможной только в конце XX в. благодаря разительным переменам в транспортных и коммуникационных технологиях относительно информации, людей, товаров и услуг.
Тем не менее основные изменения, вызвавшие появление глобальной экономики, связаны с управлением процессами производства и распределения, а также с производством как таковым71. Доминирующие сегменты внутри большинства экономических секторов (будь то производство товаров или услуг) имеют в мировом масштабе собственные операционные процедуры, формируя, по словам Роберта Райха, "глобальную сеть". Процесс производства включает компоненты, произведенные в разных местах многими фирмами и представляющие при определенных условиях или для специфического рынка новую форму производства и коммерциализации: высокопроизводительную, гибкую и отлаженную систему производства. Такая сеть не только по форме соответствует глобальной корпорации, получающей материалы из разных источников по всему миру. Новая производственная система основана на стратегических альянсах и сотрудничестве по временным проектам между корпорациями, децентрализованными частями крупных компаний, малыми и средними предприятиями, объединенными в сети между собой и/или с крупными корпорациями. Такого рода транснациональные производственные системы существуют в двух основных формах: согласно терминологии Гереффи, товарные цепочки, ориентированные на производителей (например, производство автомобилей, компьютеров, самолетов, электрического оборудования), и товарные цепочки, ориентированные на потребителей (например, производство одежды, обуви, игрушек и домашней утвари). Принципиальным фактором является то, что производственная структура такой сети территориально расположена по всему миру, и ее геометрия постоянно меняется как в целом, так и для отдельных составляющих. Гарантом успеха управленческой стратегии в такой структуре является позиционирование фирмы (или конкретного производственного проекта) внутри сети так, чтобы получить конкурентное преимущество для данной конкретной позиции. Таким образом, структура самовоспроизводится и расширяется по мере того, как развивается конкуренция, в конечном счете усиливая глобальные характеристики экономики в целом. Для работы в условиях изменчивой геометрии производства и системы распределения фирме необходима очень гибкая форма управления, основанная как на гибкости самой фирмы, так и на доступе к необходимым коммуникациям и производственным технологиям (см. главу 3). Например, для использования деталей, произведенных в отдаленных уголках планеты, при сборке единого продукта, с одной стороны, необходимо использовать микроэлектронные технологии для контроля за качеством деталей, которые должны в точности соответствовать всем установленным критериям72, а с другой стороны, необходимо использовать гибкие компьютерные технологии, позволяющие заводу изменять темпы производства и различные характеристики продукта в зависимости от конкретного заказа73. Кроме того, успех управления запасами будет зависеть от работы соответствующей сети поставщиков, которые теперь благодаря новым информационным технологиям могут корректировать спрос и предложение мгновенно74.

60 Braudel (1967); Wallerstein (1974).
61 Chesnais (1994: 206-48); Shirref (1994); Heavey (1994); "Экономист" (1995b); Khoury и Ghosh (1987).
62 Sassen (1991).
63 Lee et al (1994); Chesnais (1994: 206-48).
64 Sengenberger и Campbell (1994).
65 Baldwin-Evans и Schain (1995); Fortes и Rumbault (1990); Soysal (1994).
66 Sagasti и Alberto (1988); Soete (1991); Johnston и Sasson (1986).
67 Castells и Hall (1994); Arthur (1985); Hall и Preston (1988); Soete (1991).
68 Andrieu et a! (1992); Daniels (1993); Chesnais (1994:181-206).
69Tyson(1992).
70 Chesnais (1994), UNCTAD (1993), Reich (1991), Stallings (1993), Porter (1990).
71 BRIE (1992), Dicken (1992), Reich (1991), Gereffi (1993), Imai (1990b).
72 Henderson (1989).
73Coriat (1990).
74 Gereffi and Wyman (eds) (1990); Tetsuro and Steven (eds) (1994).
2.3.1 Пределы глобализации
При близком рассмотрении текущих экономических процессов становится ясно, что новая информациональная экономика работает в глобальном масштабе. Впрочем, само понятие глобализации ставится под сомнение, особенно Стивеном Коэном75. Часть критики базируется на здравом смысле и нередко упускаемом из виду наблюдении, что международная экономика пока еще не является глобальной. Даже в стратегически важных отраслях промышленности и для крупных фирм рынки еще далеки от полной интеграции; финансовые потоки ограничены правилами осуществления валютных и банковских операций (несмотря на то, что создание оффшорных финансовых центров и преобладание компьютерной формы расчетов позволяют все чаще обходить установленные правила76); уровень мобильности труда снижается в результате иммиграционного контроля и людской ксено-фобии; мультинациональные корпорации по-прежнему держат свои активы в стратегических командных центрах, располагающихся на их исторической родине77. Однако данное наблюдение правомерно только в отношении вопросов экономической политики, и менее значимо для целей настоящей книги с интеллектуальной точки зрения. Если проблема только в том, что тенденции процесса глобализации пока еще окончательно не реализованы, то это лишь вопрос времени, когда в исторической последовательности четко проявится профиль новой глобальной экономики.
Но есть и другое рациональное зерно в критике понятия глобализации: в упрощенном смысле78 оно игнорирует активную позицию государства и важную роль правительства, оказывающего влияние на структуру и динамику развития новой экономики (см., в частности; сильную критику Стивена Коэна и группы исследователей BRIE по данной проблеме79, а также работу Мартина Карноя о роли государства80). Факты говорят в пользу того, что действия и. политика правительства оказывают влияние на международные ограничения и структуру глобальной экономики81. В настоящее время не существует и в обозримом будущем не предполагается появление полностью интегрированного, открытого мирового рынка труда, технологии, товаров и услуг до тех пор, пока существуют отдельные государства (или альянсы нескольких государств, такие, как Европейский Союз) с правительствами, призванными защищать интересы собственных граждан и фирм, находящихся под их юрисдикцией, в условиях глобальной конкуренции. Более того, как показали исследования, проведенные Центром ООН по транснациональным корпорациям, государственная принадлежность корпорации вполне соотносится с корпоративным поведением. Для наблюдателей из развивающихся стран это очевидно, но к аналогичному выводу пришел и Мартин Карной после анализа литературы о поведении мультинацио-нальных корпораций в условиях развитой экономики. Японские мультинациональные фирмы полностью поддерживались японским правительством, держа основные финансовые и технологические активы дома. Европейские компании также систематически получали помощь как от собственных правительств, так и от Европейского Союза в сфере технологий и защиты рынков. Немецкий мультинациональный гигант Фольксваген сократил объемы инвестирования в западноевропейских странах, перебросив средства на рискованные финансовые вложения в Восточной Германии, с целью реализовать национальную мечту об объединенной Германии82. Американские корпорации (например, IBM) следовали инструкциям своего правительства (иногда вопреки своим желаниям) в тех случаях, когда речь шла об отказе от некоторых технологий или ограничении торговли с отдельными странами в соответствии с американской внешней политикой. Правительство США в свою очередь поддерживало проекты технологического развития американских компаний и вмешивалось в деловые отношения, руководствуясь интересами национальной безопасности. Действительно, некоторые аналитики подчеркивали необходимость защищать американскую микроэлектронную промышленность от нечестной конкуренции со стороны японских фирм, иначе Япония смогла бы контролировать стратегические военные ресурсы83. Департамент обороны США сталкивается в некоторых случаях с наличием собственной военной технологической зависимости от Японии, подобной той, в которую за последние десятилетия попали страны по всему миру, включая и западноевропейские, vis-a-vis основным технологиям, поставляемым американскими корпорациями.
Кроме того, верно и утверждение о том, что проникновение на рынки зачастую не является взаимным процессом. В то время как американская и в меньшей степени европейская экономические системы представляют относительно открытые рынки (для торговли и прямых иностранных инвестиций), японская, китайская, тайваньская, индийская или российская экономики проводят жесткую протекционистскую политику. Например, в 1989-1991 гг. прямые инвестиции Японии в экономику США составили 46% общего объема японских иностранных инвестиций, а в Европейский Союз - 23 %. В то же время прямые инвестиции США и ЕС в японскую экономику составили лишь 1 % общего объема их прямых инвестиций за рубежом84. Данное "исключение" представляется весьма существенным для формирования мирового рынка, так как в начале 1990-х годов вышеупомянутые азиатские страны представляли более одной пятой мирового рынка85.
Тем не менее превалирует общая тенденция ко все большему взаимопроникновению рынков, особенно после сравнительно успешных итогов Уругвайского раунда переговоров по ГАТТ, появления Всемирной торговой организации; в результате медленного, но стабильного процесса объединения Европы и подписания Североамериканского соглашения о свободной торговле; благодаря интенсивной экономической торговле, происходящей внутри Азии, и постепенному вхождению Восточной Европы и России в глобальную экономику, а также благодаря возрастающей роли, которую играют торговля и прямые иностранные инвестиции в процессе экономического роста любого государства. Далее, квазитотальная интеграция финансовых рынков превращает все экономические системы в глобально взаимозависимые. И все-таки, пока существуют национальные государства и национальные правительства, которые активно пользуются экономической конкуренцией как инструментом политической стратегии, будут существовать и границы между важнейшими экономическими регионами, создающие систему региональной дифференциации внутри глобальной экономики.

75 Cohen (1990).
76 Bertrand and Noyelle (1998).
77 Camoy et al (1993).
78 0hmae(1990).
79 Cohen (1990), BRIE (1992), Sandholtz et a) (1992).
80 Camoy etal (1993).
81 Johnson et al (1989), Evans (1995).
82 UNCTAD (1993), Camoy et al (1993), Okimoto (1984), Johnson et al (1989), Abbeglen and Stalk (1985), Van Tulder and Junne (1988), Dunning (ред.), Cohen (1990).
83 Reich (1991), Borruss (1988).
84 Stallings (1993).
85 СЕРП (1992).
2.3.2 Региональная дифференциация глобальной экономики
Глобальную экономику можно внутренне разделить на три основных региона, каждый из которых имеет свою сферу влияния: Северная Америка (включая Канаду и Мексику после появления NAFTA), Европейский Союз (особенно после того, как одна из последних версий Маастрихтского соглашения перешла в сферу реальной политики) и Азиатско-Тихоокеанский регион, в центре которого находится Япония, однако все больше возрастает роль Южной Кореи, Индонезии, Тайваня, Сингапура и больше всего - Китая с его сильной бизнес-диаспорой.
Барбара Столлингз провела углубленный анализ одновременных процесса концентрации и регионализации глобальной экономики. В результате анализа было выявлено следующее:
"Имеющиеся в настоящее время данные показывают, что объемы торговли и инвестиций одновременно возрастают внутри так называемой триады (США, Япония и Европейский Союз) и в каждой из ее составляющих. Прочие области постепенно маргинализируются... [В результате наблюдается] взаимозависимость, лишенная элементов гегемонии. Различные типы капитализма, существующие в трех регионах, являются причиной отличий в экономическом развитии, порождая конфликты и сотрудничество, различия и сходство"86.
Используя другой подход, Лестер Сароу также пришел к аналогичному выводу, хотя основное внимание в его исследовании уделялось растущей конкуренции между тремя регионами и подрыву американской гегемонии сначала Японией, а затем и Европейским Союзом87. Вокруг этого треугольника богатства, власти и технологии остальной мир организуется в иерархичную и асимметрично взаимосвязанную сеть, внутри которой разные страны и регионы конкурируют между собой за привлечение капитала, труда и технологии к своим берегам. Столлингз иллюстрирует данное положение на основе интенсивности потоков торговли и иностранных инвестиций между тремя центрами и сферами их влияния (см. рис. 2.2 и 2.3).
Понятие глобальной экономики с региональным разделением отнюдь не является противоречивым. Можно говорить о существовании глобальной экономики потому, что экономические агенты действительно работают внутри глобальной взаимосвязанной сети, выходящей за пределы национальных и географических границ. Однако эта экономика не является политически независимой, поскольку национальные правительства играют важную роль в управлении экономическими процессами. И все же экономический расчет делается на глобальную экономику, так как именно в глобальном масштабе имеет место стратегическая производственная и торговая деятельность наряду с накоплением капитала, концентрацией знаний и управлением информацией. Политическая зависимость данной глобальной системы определяет экономические процессы и стратегии конкурирующих агентов. В этой связи я считаю, что внутреннее подразделение на регионы является системной характеристикой информациональнон/глобальной экономики, ведь институт государства порождается обществом, а не экономической системой. Таким образом, особое значение в информациональной экономике приобретают сложные процессы взаимодействия между исторически сложившимися политическими институтами и все более глобальными экономическими агентами.
 Данные приведены в процентном отношении от общего объема торговли (сумма экспорта и импорта), Толщина линий отражает интенсивность торгового обмена.
Источник: Международный валютный фонд. Direction of Trade Statistics Yearbook, 1992. Вашингтон; IMF, 1992. Обработка данных: Stallings (1993).
Рис. 2.2. Структура мировой торговли, 1991 г.

Данные приведены в процентном отношении к общему объему прямых иностранных инвестиций. В скобках указаны абсолютные величины (млрд. долл. США). Толщина линий отражает интенсивность динамики инвестиций.
Источники: Для США - Survey of Current Business, August 1992; для Японии - Министерство финансов (неопубликованные данные); для Европы - UNTNC: World Investment Report, 1992, Survey of Current Business (приток инвестиций в США) и IMF, Balance of Payments Yearbook (1992). Прочие данные являются приблизительными. Обработка данных: Stallings (1993).
Рис. 2.3. Структура прямых иностранных инвестиций в мире, 1989-1991 гг. (в среднем)

86 Stallings (1993: 21).

2.3.3 Сегментация глобальной экономики
Необходимо внести дополнительную поправку в определение контура глобальной экономики - это не экономика планетарного масштаба. Другими словами, она не включает все экономические процессы, территории и людей на планете, хотя прямо или косвенно оказывает влияние на все человечество. Несмотря на планетарный эффект от глобальной экономики, ее существование и форма затрагивают лишь отдельные сегменты и экономические структуры, страны и регионы пропорционально конкретному положению страны или региона в международном разделении труда88. Более того, это положение может меняться со временем, в результате чего страны, регионы и население будут находиться в постоянном движении, а это уже равносильно структурной нестабильности. Таким образом, новая глобальная экономика является высокодинамичной, эксклюзивной и в то же время высоконестабильной системой с точки зрения собственных границ. В то время как основные сегменты экономики всех стран связаны в глобальную сеть, отдельные части стран, регионы, экономические сектора и местные сообщества отключены от процессов накопления и потребления информациональной/глобальной экономики. Я отнюдь не хочу сказать, что данные "маргинальные" сектора социально не связаны со всей системой, ведь социального вакуума вовсе не существует. Однако их социальная и экономическая логика основана на механизмах, совершенно отличных от используемых в информациональной экономике89. Итак, хотя информациональная экономика влияет на всю планету, и в этом смысле может считаться глобальной, тем не менее большинство людей на Земле не работают на информациональную/глобальную экономику и не покупают ее продуктов. И все-таки все экономические и социальные процессы связаны с доминирующей структурной логикой данной экономики. Как и почему работают эти взаимосвязи, кто и что взаимосвязано, а также какие связи разрываются с течением времени - это отличительная черта нашего общества, требующая специального конкретного анализа (см. главу "Становление четвертого мира", том III).

88 Sengenberger and Campbell (eds), UNCTAD (19930, Porets et al (eds) (1989), Camoy et al (1993), Sassen (1988), Mingione (1991).
89 Я рассматривал новые процессы дуализма в сравнительной перспективе, см. Castells (1990).
2.3.4 Источники конкурентоспособности в глобальной экономике
Структура глобальной экономики определяется динамикой конкуренции между экономическими агентами и локальными образованиями (странами, регионами, экономическими областями), где расположены сами агенты. Конкуренция организуется на основании факторов, специфических для новой информациональной экономики, внутри глобальной системы, представляющей сеть, построенную на информационных технологиях. Четыре основных фактора определяют форму и результат конкурентной борьбы.
Во-первых, технологические мощности. Данное определение включает научную базу производственных и управленческих процессов, потенциал НИОКР, человеческие ресурсы, необходимые для создания технологических инноваций, адекватное использование новых технологий и степень их распространения внутри всей системы экономического взаимодействия. Другими словами, технологические мощности - это не просто результат добавления различных элементов, а характеристика системы, которую я назвал "наука-технология-производство-общество" (система STIS)90. Имеется в виду взаимодополняющее сочетание науки, технологии, менеджмента и производства внутри единой структуры, где для каждого уровня система образования обеспечивает необходимое количество квалифицированных человеческих ресурсов. Высокое качество отдельного элемента конкретной экономической единицы (например, сильная научная база или устойчивые производственные традиции в стране) вовсе не гарантирует успешного принятия новой технологической парадигмы, основанной на информационных технологиях. Здесь прежде всего важно правильное сочетание различных элементов. Поэтому технологические мощности вряд ли могут рассматриваться в качестве атрибута отдельной фирмы (даже такой глобальной фирмы-гиганта, как IBM). Данная характеристика связана с производственными комплексами, формирующимися на территориальной основе. Как только один комплекс появляется в определенной местности, он сразу связывается с другим, а затем они расширяют сферу своего влияния и взаимодействуют в глобальном масштабе посредством телекоммуника-ционных/транспортировочных сетей91. Исследователи BRIE называют эту производственную форму, присущую развитым технологическим системам, "производственной базой":
"Под производственной базой экономики понимаются части, компоненты, подсистемы, материалы, оборудование и технология, имеющиеся для разработки нового процесса или продукта, а также структура взаимосвязей между фирмами, которые поставляют и используют данные элементы"92.
Однако технологически развитая "производственная база" должна быть связана с системой STIS, которая выступает как поставщик компонентов для производственной базы и получатель обратного эффекта от технологического совершенствования производственного процесса.
Имеющиеся данные показывают, что конкурентоспособность отдельных производственных секторов в странах ОЭСР в значительной степени определяется технологическим уровнем каждого сектора, так же как способность стран конкурировать на международном рынке непосредственно зависит от имеющегося технологического потенциала93.
Вторым важным фактором, влияющим на конкурентоспособность, является доступ на крупный, интегрированный и богатый рынок, такой, как Европейский Союз, США/Североамериканская зона свободной торговли или, в меньшей степени, Япония. Лучшей конкурентной позицией может считаться такая, которая позволяет фирмам спокойно работать на одном из этих крупных рынков и в то же время дает возможность выходить на другие рынки с минимальными препятствиями и ограничениями94. В общем, чем значительнее и глубже степень интеграции отдельной экономической зоны, тем больше шансов достичь высокой производительности и прибыльности у фирм, находящихся в этом районе95. Таким образом, динамика торговли и иностранных инвестиций между странами и макрорегионами непосредственно влияет на работу отдельных компаний и сетей фирм.
Третий фактор, объясняющий конкурентную позицию, - это разница между производственными издержками у производящей стороны и ценами на целевом рынке. Она представляется более приемлемой по сравнению с вычислением издержек на оплату труда, в то же время прочие расходы не менее важны (например, аренда, налоги, защита окружающей среды и пр.)96. Однако третий фактор влияет на конкурентоспособность, если первые два позитивно отражены в коммерческой стратегии фирмы, т. е. потенциальная прибыль, связанная с более низкими производственными издержками, может быть получена только при возможности выхода на крупный и богатый рынок. Кроме того, разница между ценой и издержками вовсе не является субститутом технологических мощностей. При данном уровне распространения технологии по всему миру конкурентная стратегия, основанная на низких издержках, также должна работать в условиях информационно-технологической парадигмы. Выигрышная формула заключается в объединении высоких технологий/высококвалифицированного менеджмента с более низкими, чем у конкурентов, производственными издержками; причем низкие издержки и технологический потенциал понимаются в связи с характеристиками конкретного продукта97. Это весьма важное наблюдение, исключающее возможность для развивающихся стран конкурировать только на основе низких издержек, если они одновременно не могут адаптировать свои производственные системы к требованиям информационной эпохи.
Наконец, как говорилось ранее, конкурентоспособность в новой глобальной экономике сильно зависит от политических возможностей национальных и межнациональных институтов управлять стратегиями роста стран или регионов, находящихся под их юрисдикцией. Сюда входит и создание конкурентных преимуществ на мировом рынке для тех фирм, которые призваны служить интересам населения, создавая рабочие места и генерируя доходы. Деятельность правительств не ограничивается лишь управлением торговлей: правительства могут оказывать необходимую поддержку в области технологического развития и подготовки человеческих ресурсов, что формирует базу для работы информациональной экономики. Кроме того, государственные рынки (например, в сфере оборонной промышленности и телекоммуникаций), субсидии и льготные кредиты (на развитие НИОКР, организацию обучения, поддержку экспорта) имеют огромное значение для позиционирования фирм в условиях глобальной конкуренции98. Так, активное вмешательство японского и южнокорейского правительств играло определяющую роль в развитии конкурентоспособности их фирм. Европа никогда не достигла бы самостоятельности в проблемной отрасли авиастроения, если бы не поддержка выпуска и продажи аэробусов со стороны французского, немецкого, английского и испанского правительств. Смешанная политика вмешательства ЕС в различных отраслях, таких, как электроника, автомобилестроение, сельское хозяйство, показала, что нет предела возможностям правительства по обращению вспять технологического и экономического спада (примерами являются производительность французских фермерских хозяйств, европейская микроэлектронная промышленность). Усилиями правительства удалось повысить европейскую конкурентоспособность в некоторых важных отраслях (бытовая техника и электроника, телекоммуникации, космическая промышленность, фармацевтика, атомная энергия и др.), купив тем самым время для реструктуризации других секторов (автомобильная промышленность, металлообработка). Идеология же позитивного невмешательства, которой пользовались Рейган и Тэтчер во времена всеобщей мировой сумятицы, подорвала основы производства и торговли в США и Великобритании в 1980-х годах. Упомянутые выше факторы, действуя совместно, определяют динамику и формы конкуренции между фирмами, регионами и странами в условиях новой глобальной экономики и тем самым входят в новую систему международного разделения труда.

90 Castells etal (1986).
91 Castells and Hall (1994).
92 Bonus and Zysman (1992: 25).
93 Dosi et al (1988a), Dosi and Soete (1983), OECD (1992), Soete (1991), Castells and Tyson (1988), Tyson (1992).
94 Lafay and Herzog (1989).
95 Cecchini (1988), Spence and Hazard (1988).
96 Cohen et al (1985), Krugman (ред.) (1986). Анализ источников конкурентоспособности в условиях новой глобальной экономики на основе опыта стран Азиатско-тихоокеанского региона содержится в моей монографии. Мой экономический анализ в основном базировался на работах азиатских исследователей об источниках экономического развития Гонконга и Сингапура (см. Castells et al (1990)).
97 Katz (ред.) (1987), Dahlman et al. (1987).
98 Freeman (ред.) (1990), Johnson (1982), Deyo (ред.) (1987), Tyson and Zysman (1983), Castells (1989a), Evans (1995), Reich 91991), Amsdem (1989), Johnson et al (eds) (1988), Cohen (1993)
2.4 Новейшее международное разделение труда
Глобальная экономика, возникающая из информационального производства и конкуренции, характеризуется своей взаимозависимостью, своей асимметрией, своей регионализацией, растущей диверсификацией в каждом регионе, своей избирательной включенностью, своей исключающей сегментацией и в результате всех этих характеристик - необычайно изменчивой геометрией, которая ведет к растворению исторически сложившейся экономической географии.
Я попытаюсь оценить эту новейшую структуру международного разделения труда в конце XX в.99, последовательно рассмотрев каждую из этих характеристик. Для подкрепления аргументации я буду использовать, за исключением особо оговоренных случаев, один и тот же источник данных, чтобы избежать проблем статистической сравнимости между странами и периодами времени. Так, говоря о широких областях глобальной экономики, я буду цитировать данные из модели мировой экономики на 1990-2000 гг., разработанной в 1992 г. в Centre d'Etudes Prospective et d' Information Internationale (CEPII), исследовательском институте, связанном с кабинетом французского премьер-министра и работающем в сотрудничестве с техническим аппаратом Комиссариата по планированию французского правительства100. Естественно, данные на 2000 г. являются модельными прогнозами. Источники других глобальных данных - это Отчеты о мировом развитии Мирового банка.

98 Freeman (ред.) (1990), Johnson (1982), Deyo (ред.) (1987), Tyson and Zysman (1983), Castells (1989a), Evans (1995), Reich 91991), Amsdem (1989), Johnson et al (eds) (1988), Cohen (1993)
99 Я использую понятие "новейшее международное разделение труда", чтобы отделить свой анализ от несколько упрощенной перспективы, введенной в 1970-х годах теоретиками "нового международного разделения труда", представленной, например, сильной работой Froebel et al. (1980).
100 СЕРП (1992).
2.4.1 Изменяющиеся модели международного разделения труда в информациональной/глобальной экономике: мощь триады, подъем Тихоокеанского региона и конец "третьего мира"
Как отмечалось выше, глобальная экономика далеко еще не является единой недифференцированной системой. Однако за короткий промежуток времени значительно углубилась взаимозависимость между ее процессами и агентами. В девяти наиболее важных секторах обрабатывающей промышленности, рассмотренных в модели СЕРП MIMOSA, доля промышленных товаров в международной торговле в 1973 г. составляла в общем мировом производстве 153%, в 1980 г. -19,7, в 1988 г. -22,2% и в 2000 г. должна достичь 28,5%. Если мы рассмотрим рост иностранных инвестиций в этих же секторах, доля промышленного производства, находящегося под иностранным контролем, в 1973 г. составляла во всем мире 13,2%, в 1980 г. - 14,7%, в 1988 г. - 16,5% и в 2000 г. должна достичь 24,8%, т. е., эта доля почти удвоилась за последнюю четверть столетия. Взаимозависимость особенно сильна между Западной Европой и США. В 2000 г. западноевропейские компании будут, по прогнозам, контролировать 14% американского промышленного производства, а американские компании -16% западноевропейского производства. Как говорилось выше, Япония также глубоко встроена в торговые и инвестиционные сети как в Западной Европе, так и в Северной Америке101, но в этом случае уровень проникновения не является эквивалентным, поскольку Япония в настоящее время менее открыта для импорта и почти закрыта для прямых иностранных инвестиций (менее 1 % общего объема инвестиций).
Международная торговля сосредоточена на обменах между Западной Европой, США и Азиатско-тихоокеанским регионом с явным преимуществом для последнего. Так, в качестве иллюстрации переплетения торговых потоков скажем, что в 1992 г. экспорт товаров и услуг Европейского Союза в США составлял 95 млрд. долл., а импорт из Америки -111 млрд.; экспорт в Азиатско-тихоокеанский регион - 96 млрд., а импорт -153 млрд. долл. Что касается США, экспорт товаров и услуг в Тихоокеанский регион составлял 128 млрд. долл., а импорт из этого региона - поразительную сумму в 215 млрд. долл.102. Если мы добавим финансовую взаимозависимость, перенос технологий, альянсы, взаимное членство в советах директоров и совместные предприятия, становится очевидно, что ядро глобальной экономики представляет собой тесно взаимосвязанную сеть между США, Японией и Западной Европой, сеть, которую Омаэ назвал несколько лет назад "мощью триады"103. Как утверждала Барбара Столлингз104, все другие регионы мира организуют свои экономики вокруг этого ядра в отношениях множественной зависимости. Однако модели меняются. Япония в недавние годы существенно увеличила свои инвестиции в Азии, а также шире открывает свои рынки для азиатского экспорта, хотя основной объем японского импорта из Азии все еще поступает из японских оффшорных компаний105. Япония также много инвестирует в Латинскую Америку, особенно в Мексику. А южноамериканский экспорт в середине 1990-х годов стал более ориентированным на Европейский Союз и Азиатско-тихоокеанский регион, чем на США.
Глобальная экономика глубоко асимметрична, но не следует представлять ее в упрощенной форме центра, полупериферии и периферии или прямого противостояния между Севером и Югом, ибо имеется несколько "центров" и несколько "периферий", а Север и Юг настолько внутренне разнообразны, что использование этих категорий в аналитическом смысле мало что дает106. И все же в группе стран, которая соответствует приблизительно составу Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР), сосредоточена подавляющая часть технологических мощностей, капиталов, рынков и промышленного производства. Если мы добавим к странам ОЭСР четыре новые индустриализованные страны Азии, получится, что в 1988 г. три главных экономических региона представляли 72,8% мирового промышленного производства, а в 2000 г. их доля будет составлять 69,5 %, в то время как население этих трех регионов в 2000 г. должно составить только 15,7% населения мира. Концентрация ресурсов в ядре системы - в странах "большой семерки" -даже выше, особенно в сфере технологии, квалификаций и информациональной инфраструктуры, т. е. ключевых факторов, определяющих конкурентоспособность. Так, в 1990 г. страны "большой семерки" давали 90,5% мировой высокотехнологичной продукции и владели 80,4% глобальной вычислительной мощности107. Разница в человеческих ресурсах играет решающую роль: в то время как в 1985 г. среднемировой показатель научного и технического персонала составлял 23 442 человека на 1 млн. населения, фактическая цифра в развивающихся странах была 8 263 человека; в развитых странах - 70 452; а в Северной Америке - 126 200 человек, что более чем в 15 раз превосходит уровень развивающихся стран. Что касается расходов на НИОКР, то в 1988 г. Северная Америка давала 42,8% общих мировых расходов, тогда как Латинская Америка и Африка, вместе взятые, - менее 1 % той же самой общей суммы108.
Таким образом, новая конкурентная парадигма, основанная на технологической мощи109, хотя и способствовала росту взаимозависимости в новой глобальной экономике, но усилила и асимметричную зависимость, т. е. укрепила модели господства, созданные предыдущими формами зависимости на протяжении истории.
Однако эту кажущуюся историческую преемственность нужно скорректировать, изучая процессы диверсификации, происходящие под воздействием названных выше факторов конкурентоспособности как на Севере, так и на Юге. Прежде всего, в последней трети столетия произошла полная драматизма перегруппировка в распределении капитала, технологий и производственных мощностей среди трех доминирующих регионов, к выгоде Азиатско-тихоокеанского региона (см. рис. 2.4). Если сформировать регион "развитой Азии", добавив к Японии новые индустриализованные азиатские страны, то такой регион должен стать крупнейшим индустриальным регионом мира с 26,9% мирового промышленного производства в 2000 г. по сравнению с 24,6% в Западной Европе и 18% в Северной Америке. И это, не считая Китая, быстрый рост и технологическая модернизация которого вскоре сделают его крупной экономической державой. Кроме того, если провести экстраполяцию на основе нынешних тенденций, промышленное производство в развитой Азии должно занять особенно значительное место в электронике - решающей отрасли информационной экономики, и, быть может, в производстве автомобилей 110.
В дополнение к этому, если мы включим в картину растущие связи Японии и "четырех тигров" с Китаем и регионом Юго-Восточной Азии, окажется, что на рубеже столетий возникает, по-видимому, мощная полуинтегрированная азиатско-тихоокеанская экономика, которая станет одним из главных центров накопления капитала в мире 111. Азиатско-тихоокеанская экономика внутренне дифференцирована по меньшей мере в пяти различных сетях экономической мощи: японские корпорации; корейские корпорации; американские мультинациональные корпорации, особенно в электронике и финансах, обосновавшиеся в регионе много лет назад; могущественные сети этнических китайцев, связывающие Гонконг, Тайбэй, Сингапур и "заморские" китайские деловые группы (часто проводящие операции через Гонконг), все - с прямыми связями с Китаем, формирующие так называ-еый китайский круг; наконец, китайское правительство и китайские провинциальные и местные правительства с их диверсифицированными финансовыми и промышленными интересами112.

Источник: Расчеты СЕРП по модели Industrie 2000 и на основе баз данных CHELEM и PIM.
Рис. 2.4. Доля регионов в общемировом производстве продукции обрабатывающей промышленности, 1988 г. и прогнозы на 2000 г.

Экономическая мощь, накопленная в Азиатско-тихоокеанском районе, даже если не включать Японию, потрясает. В 1993 г. восточно-азиатские правительства обладали резервами иностранной валюты в 250 млрд. долл., в 3 раза большими, чем Япония. В дополнение к этому, частные корпорации за пределами Японии держали еще 600 млрд. долл. в качестве резерва наличности. Ожидалось, что в 1990-х годах сбережения будут расти на 550 млрд. долл. в год, так что к 2000 г. валовой внутренний продукт Восточной Азии (включая Китай) может достичь 2 трлн. долл. и превзойти ВВП Японии115. Согласно другим расчетам, объединяющим Китай, Гонконг и Тайвань (что должно соответствовать более строгому определению "китайского круга"), в 1993 г. эти три экономики, вместе взятые, приближались к объему ВВП в 2/3 японского 116. Косвенным и существенным результатом включения Китая в азиатскую экономику была реакция стран Юго-Восточной Азии, особенно Индонезии и Таиланда, стимулировавших свой рост и открывших свои экономики, чтобы предложить альтернативы иностранным инвесторам 117. Вьетнам и Филиппины следуют этому примеру 118.
Таким образом, если мы рассмотрим в целом прочную технологическую и экономическую мощь Японии, непрерывный процесс экономического роста и международной интеграции Китая, взрыв инвестиций со стороны фирм, принадлежащих японцам, этническим китайцам и корейцам в восточном и юго-восточном азиатском регионе, станет очевидно, что значение Севера в новой глобальной экономике явно размывается. Возникновение быстро растущего азиатско-тихоокеанского капитализма является, вместе с концом Советской империи и объединением Европы, одним из самых важных структурных изменений, происходящих в мире на рубеже столетий. Хотя я буду анализировать исторические формы и социальные последствия этого процесса подробнее (см. главу "К Тихоокеанской эре?" в томе Ш), важно выявить происхождение такого явления из структурных тенденций, которые, по моей гипотезе, составляют источник конкурентоспособности в новой глобальной экономике. Среди них - способность стран Азиатско-тихоокеанского региона использовать новые информационные технологии как в процессах, так и в продуктах, глубоко перестроить установившуюся структуру международного разделения труда, главным образом на базе эндогенных процессов, поскольку американские мульти-национальные компании, за исключением Малайзии и Сингапура, играли здесь второстепенную роль. Открытость глобальной экономики, облегчающая доступ на наиболее важные рынки, роль правительств, управляющих конкурентоспособностью своих стран в глобальной капиталистической экономике, перемещение центров накопления капитала и высокотехнологичного промышленного производства в Азиатско-тихоокеанский регион - все это, вместе взятое, есть процесс исторического масштаба, ударные взрывные волны от которого в остальном мире, особенно в Западной Европе и Америке, начали ощущаться только в начале 1990-х годов 119.
Этот процесс широкой диверсификации траекторий развития также заметен на другом полюсе глобальной экономики, на так называемом Юге. Найджел Харрис оказался прав, провозглашая "конец "третьего мира""120. Разумеется, нищета и человеческие страдания широко распространены на планете, и это, к несчастью, сохранится в обозримом будущем121. Растущая поляризация доходов на мировом уровне действительно имеет место, это показано в расчетах модели СЕРП, касающихся динамики ВВП на душу населения по регионам мира в 1960-2000 гг. Однако налицо также растущая дифференциация экономического роста, технологических мощностей и социальных условий между регионами мира, между странами, в пределах стран и даже в пределах областей. Так, в 1990-х годах в Южной Азии, особенно в некоторых областях Индии, начался процесс быстрого экономического роста и интеграции в глобальную экономику, изменив к лучшему скромные результаты предыдущего десятилетия: в 1980-х годах ВВП на душу населения в Южной Азии увеличивался в среднем на 3,2% в год (при 5,5% роста ВВП), контрастируя со скромными 0,6% роста ВВП на душу населения в течение 1970-х годов. После экономического кризиса 1990 г. в Индии наступил период новой политики - политики интернационализации и либерализации экономики, которая привела к экономическому буму в таких районах как Ахмедабад, Бомбей и Бангалор (новый узел мировой электронной промышленности), а также Нью-Дели. Однако в большинстве сельских районов, а также в таких крупных метрополисах, как Калькутта, продолжается экономическая квазистагнация. Кроме того, социальное неравенство и неограниченный капитализм в его новом качестве держат большинство индийского населения, в том числе и в самых динамичных городских центрах, в жалких жилищных условиях. В Африке южнее Сахары, по прогнозам, сохранится стагнация на уровне бесчеловечной нищеты. Латинская Америка, несмотря на свою динамичную интеграцию в глобальную экономику в середине 1990-х, в целом едва оправилась от социального урона, вызванного "потерянным десятилетием" 1980-х годов. Большая часть стран бывшей Советской империи в оставшиеся годы столетия все еще будет пытаться поднять свои жизненные стандарты до собственного уровня 1960-х годов. И даже Азия в целом, хотя и переживающая значительный рост (в среднем около 6% в год в течение 1980-х годов и, весьма вероятно, еще выше в 1990-х), останется бесконечно далекой от уровня жизни развитых регионов, за очевидным исключением Японии и четырех "азиатских тигров".

Источник: UNIDO; разработано Wieczorek (1995).
Рис. 2.5. Эволюция структуры занятости в мировой обрабатывающей промышленности, по трехзначным категориям ISIS, 1963,1976 и 1989 гг.

101Glickman and Woodward (1987); Humbert (ed.) (1990).
102 Источники: для Европы - Министерство экономики Германии, для США - Министерство торговли.
103 Ohmae (1985).
104 Stallings (1993).
105 Doherty (ed.) (1995); Cohen and Bonus (1995b).
106 Coutrot and Husson (1993); Harris (1987).
107 US National Science Board (1991).
108 UNESCO (1990).
109 Foray and Freeman (eds) (1992).
110 СЕРП (1992); Guerrieri (1991); Mortimer (1992); Bergsten and Noland (eds) (1993). 111 Urata, in Bergsten and Noland (eds) (1993); Soesastro and Pangestu (eds) (1990); Ernst (1994b); Business Week (1994с); Bergsten and Noland (1993); Ernst and O'Connor (19920; Ernst, in Doherty (ed.) (1995).
112 Sung (1994); Naughton (1994); Hsing (1994).
113 Jia (1994).
114 Hsing (1996).
115 Business Week (1993).
116 По оценке Jia (1994:3).
117 Tan Kong Yam (1994). 118Economist (1995d).
119 Общий обзор процесса см. в работах Appelbaum and Henderson (eds) (1992); а также Fouquin et al. (1992); Martin (1987); Wade (1990); Amsdem (1992).
120 Hams (1887).
121 Rodgers (ed.) (1995); Nayyar (1994); Baghwati and Srinivasan (1993); ILO-ARTEP (1993); Lachaud (1994); Lustig (1995); Tchemina (1993); Islam (1995).
122 Rodgers et al. (1995).

2.4.2 Источники роста и стагнации в международном разделении труда: меняющиеся судьбы Латинской Америки

Латинская Америка, экономическая стагнация которой в 1980-х годах много раз противопоставлялась саге о восточно-азиатском развитии123, является намного более разнообразной и динамичной реальностью, чем образ, нарисованный в догматическом варианте теории зависимости124. В самом деле, до середины 1970-х годов темпы роста ведущих стран Латинской Америки были недалеки от темпов Восточной Азии (см. табл. 2.8). Только "потерянное десятилетие" 1980-х годов - следствие долгового кризиса и ухудшения условий торговли, отбросило Латинскую Америку назад125. Даже страны с высокими экспортными достижениями, такие, как Бразилия, должны были бросить свою экспортную выручку на покрытие финансовых обязательств, урезать импорт и общественные расходы в тот критический момент, когда международная конкуренция и технологическая революция требовали модернизации производственной структуры.
Таблица 2.8. Латинская Америка: структура ВВП по типу расходов в постоянных ценах 1980 г.

Продолжение табл. 2.8

а Вычислено с помощью регрессии. Источник: ECLAC, на основе официальных данных.

Рассматривая проблему в долгосрочной перспективе, можно сказать, что Латинская Америка полстолетия после второй мировой войны боролась за то, чтобы осуществить переход по трем различным, хотя и перекрывающим друг друга моделям развития126. Первая модель была основана на экспорте сырья и сельскохозяйственной продукции в традиционной структуре неравного обмена, отдавая сырье и товары первичной переработки в обмен на промышленные изделия и ноу-хау из развитых регионов мира. Вторая модель была основана на импортозамещающей индустриализации, в соответствии с политикой, разработанной и насаждаемой представителями Экономической комиссии ООН по Латинской Америке - CEPAL (особенно Раулем Пребишем и Анибалом Пинто), в расчете на расширение защищенных внутренних рынков. Третья модель в попытке имитировать успешный путь развития новых индустриальных стран Азии была основана на стратегии, направленной на внешние рынки, с использованием преимущества в сравнительных издержках для завоевания доли рынка в глобальной экономике. Я утверждаю, несколько упрощая реальность, что первая модель деградировала в 1960-х годах, вторая была исчерпана к концу 1970-х; а третья в целом потерпела неудачу в 1980-х годах (за исключением случая Чили, который нужно рассмотреть особо). В результате решающим периодом реструктуризации отношений Латинской Америки с новой глобальной экономикой стали 1990-е годы. Я полагаю также, что такие неудачи были предопределены из-за объединенного воздействия трансформаций, происходящих в информациональной/ глобальной экономике, и институциональной неспособности большинства латиноамериканских стран приспособиться к таким трансформациям127. Реакция на структурный спад в 1990-х годах, по мере того как каждое общество в свой срок начинало искать специфическую форму включения во все более всепроникающую глобальную экономику, вела к растущим расхождениям между структурами латиноамериканских экономик. Поскольку этот анализ имеет решающее значение для понимания неравномерной динамики новой глобальной экономики, я рассмотрю несколько подробнее меняющуюся латиноамериканскую структуру зависимости и развития за последние три десятилетия.
Первая модель развития, самая традиционная форма коммерческой зависимости, была исчерпана в 1960-х годах в результате структурной трансформации мировой торговли и производства. В мире в целом доля неэнергетического сырья в общемировой торговле в 1970 г. составляла всего 16%, в то время как в Латинской Америке она превышала 48%. В самом деле, вплоть до 1980-х годов во всех латиноамериканских странах, за важным исключением Бразилии, сырьевые товары составляли более 50% экспорта. Эта зависимость от экспорта продукции первичного сектора ставила Латинскую Америку в невыгодное положение в мировой экономике по трем главным причинам: постоянное ухудшение условий торговли продуктами первичного сектора относительно промышленных товаров; растущая производительность сельскохозяйственного производства в самых развитых экономиках, ведущая к понижению цен и снижению спроса на мировых рынках; технологические изменения, которые вызвали замену традиционных сырьевых материалов синтетическими продуктами и новейшими материалами, а также сокращение потребления металлов благодаря переработке металлолома.
Слабость экономик, которые зависели от экспорта дешевых сырьевых товаров, была ключевым аргументом в защиту стратегии индустриализации, направленной на замещение импорта на защищенных отечественных рынках. Действительно, традиционные источники дохода сокращались, а конкуренция в открытой экономике против технологической и финансовой мощи фирм в господствующих странах считалась делом безнадежным. Хотя эти политические меры в ответ на кризис 1930-х годов предпринимались еще в 1930-х и 1940-х годах, в 1960-х годах они значительно расширились благодаря значительному притоку прямых иностранных инвестиций, главным образом из США, нацеленных на внутренние рынки. В дополнение к импортозамещающей индустриализации, в трех ведущих странах (Бразилии, Мексике, Аргентине) в 1960-х и 1970-х годах существенно вырос и экспорт, особенно в первичных ресурсоемких секторах. Эта политика была вполне успешной до середины 1970-х годов, хотя расплачиваться за нее пришлось высокой инфляцией (но не гиперинфляцией): ВВП в регионе в целом рос в среднем на 5,3% в год в 1950-1965 гг. и на 6,2% в год в 1965-1974 гг. Среднегодовой рост промышленного экспорта в 1970-1980 гг. составлял весомую цифру в 11,9%, что, правда, ниже, но не намного, 15,95% у четырех "азиатских тигров" в тот же период128. Истощение модели импортозамещающей индустриализации на фоне технологической и экономической реструктуризации, проходившей в мировой экономике с середины 1970-х годов, наступило вследствие различных факторов. Воссоздадим этот процесс в исторической последовательности.
Упадок модели сырьевого экспорта, за исключением стран - экспортеров нефти, истощил правительственные резервы, от которых зависел импорт. Два нефтяных кризиса (1974 и 1979 гг.) заставили провести перестройку в экспортном секторе. Подорванный свирепствующей инфляцией внутренний спрос начал падать, сужая базу для замещения импорта как стратегии накопления. Возникшая в результате социальная напряженность в конце 1960-х годов положила конец большей части социальных альянсов, на которые опирались латиноамериканские правительства популистского толка, и открыла дорогу ряду военных режимов, которые чаще всего только усиливали широко распространенную коррупцию и неэффективность, не говоря уже о политических репрессиях и социальном неравенстве. Однако с экономическими трудностями, переживаемыми при импортозамещающей модели, можно было бы с течением времени справиться, если бы не воздействие внешних факторов, непосредственно связанных с динамикой новой глобальной экономики. В конце концов, азиатско-тихоокеанские страны, включая Японию, Тайвань и Южную Корею, тоже проходили в 1950-1960-х годах через продолжительный период импортозамещающей политики на прочно защищенных рынках, и продолжалось это до тех пор, пока их промышленность не подготовилась к постепенному наступлению на мировую экономику. Решающим образом процесс развития Латинской Америки исказили безответственное накопление огромной задолженности в конце 1960-х и денежно-кредитная политика, разработанная для разрешения долгового кризиса в 1980-х годах.
Много было написано о происхождении долгового кризиса в Латинской Америке и других областях мира и о процессах, которые к нему привели, и многое из написанного является открытой идеологической пропагандой как со стороны догматических левых критиков129, так и со стороны ортодоксальных экономистов неоклассической школы130. На самом деле история относительно проста131. В двух словах она выглядит так: на глобальных финансовых рынках излишек нефтедолларов, которые нужно было вложить в оборот, скопился в тот самый момент, когда экономики развитых стран оказались в наиболее глубокой после 1930-х годов рецессии, а процентные ставки, низкие в номинальном выражении, в реальном выражении были отрицательными. Частные международные банки, особенно в США, увидели возможность дать денег взаймы правительствам латиноамериканских стран, особенно тех, которые были богаты нефтью и тем самым потенциально платежеспособны. Но банки не были слишком разборчивы: любое правительство, которое стремилось к крупному займу, могло его получить. Банки рассчитывали, что они получат возможность оказать политическое давление на латиноамериканские правительства, если те придут к дефолту, что со временем и случилось.
Правительства использовали займы по-разному, часто непродуктивно, иногда экстравагантно: военные диктаторы Аргентины использовали деньги на закупку вооружений, чтобы попытаться отнять Мальвины у Британии, тем самым помогая политической карьере Тэтчер; в Мексике Лопес Портильо и многие государственные компании погрязли в коррупции, превышающей обычный уровень, успешно создавая наибольшую в мексиканской истории задолженность именно в период бума в нефтяных ценах, производстве и экспорте; Венесуэла вбухала много денег в убыточные государственные корпорации, особенно в сталеплавильной и нефтехимической отраслях, разрушая страну ради выгоды технократов, руководящих такими корпорациями; Боливия Банзера использовала государственные деньги, чтобы расширить малопродуктивные государственные расходы и поддержать ориентированные на экспорт частные инвестиции в развитие зоны пампасов, создав потенциал для выращивания коки и нелегального производства кокаина. Пожалуй, только Бразилия пыталась инвестировать хотя бы часть полученных кредитов в перестройку промышленной и коммуникационной инфраструктуры страны, однако это происходило на фоне расточительного управления, осуществляемого запутавшимся военным режимом. Таким образом, совпадение интересов частных финансовых компаний, главным образом американских, предоставлявших безответственные займы, и латиноамериканских правительств, дурно использовавших эти займы, создало финансовую бомбу замедленного действия, которая и взорвалась в 1982 г., когда Мексика отказалась от выплаты долга.
Сцена была подготовлена для второго акта драмы: появляются международные кредитные институты во главе с Международным валютным фондом (МВФ)132. Ведущие латиноамериканские страны, находившиеся в состоянии финансового банкротства, были поставлены перед выбором: либо обрезать свои поврежденные связи с глобальной экономикой, либо решиться на глубокую реструктуризацию своих экономик, строго следуя политике, разработанной для каждой страны Международным валютным фондом от лица клуба кредиторов. Немногие правительства посмели сопротивляться 133. А те, которые пытались, делали это с таких слабых позиций, полагаясь на нереалистичную демагогию без реальной политической поддержки, что быстро кончили позорным провалом. Алан Гарсия из Перу был самым ярким примером такой обреченной стратегии. Таким образом, с вынужденного согласия попавших в ловушку правительств вдохновленные МВФ экономисты в 1980-х годах приступили к работе по реструктуризации латиноамериканских экономик. Хотя принципы неоклассической ортодоксии свободной торговли провозглашались неустанно (при игнорировании разнообразия экономических теорий и опыта и, следовательно, губительности любой самоуверенной ортодоксии), в центре всей новой политики стояли две меры, а общая стратегия преследовала одну несложную цель. Этими двумя мерами были: а) контроль над инфляцией, особенно путем резкого сокращения государственных расходов, проведения политики жесткой бюджетной экономии, сужения кредита и предложения денег и снижения реальной заработной платы; б) возможно более широкая приватизация государственного сектора, особенно его самых прибыльных компаний, путем предложения их на торгах иностранному капиталу. Фундаментальная цель, которую преследовали, предлагая эти меры, состояла в том, чтобы гомогенизировать макроэкономические характеристики Латинской Америки, подтянув их к характеристикам открытой глобальной экономики. В этом случае инвестиции могли бы притекать из любого места в мире и утекать куда угодно, свободная торговля могла бы развиваться, а производство можно было бы переносить в любую область региона. В этом процессе растущая конкурентоспособность экономик позволяла бы выплачивать проценты по долгу. Хотя непосредственная цель этой политики состояла в том, чтобы не допустить массового дефолта по внешним долгам и тем самым предотвратить развертывание международного банковского кризиса, конечной целью реструктуризации обремененных долгами латиноамериканских экономик было включение континента или, по крайней мере, самых продуктивных, потенциально динамичных сегментов экономики каждой страны в новую глобальную экономику. Таким образом, события шли от безответственного кредитования к безответственным расходам, а затем к монетаристскому диктату МВФ и клуба кредиторов, которые поручили альянсу способных и благонамеренных демократов и технократов вывести свои страны в открытое море глобальной экономики.
На деле, несмотря на всю рекламную шумиху вокруг Латинской Америки в период написания этой книги, все это сработало не вполне так, как предполагалось. Стратегическая цель программы реструктуризации состояла в том, чтобы сделать экономики Латинской Америки конкурентоспособными в новой мировой экономике, что подразумевало их способность конкурировать в промышленном экспорте. Однако предпосылкой такой конкурентоспособности была технологическая модернизация латиноамериканской производственной базы т. Без нее экспорт региона мог расти на базе стратегии урезания затрат в производстве дешевых промышленных товаров, но никогда не смог бы подняться до конкурентоспособного экспорта дорогих промышленных товаров. Однако модернизация технологической инфраструктуры (от телекоммуникаций до НИОКР и обучения рабочей силы) требовала массированных государственных и частных инвестиций в тот самый момент, когда политика жесткой экономии и сокращения расходов оставила латиноамериканские правительства и компании без ресурсов135. Кроме того, компании и богатые люди стремились к собственному выживанию, помещая свои сбережения в международные финансовые сети, так что в 1980-х годах чистый трансферт частного капитала из Латинской Америки был больше, чем общая задолженность региона136. Что касается эволюции торговли, то, согласно тщательному статистическому анализу Бразилии, Мексики и Аргентины, проведенному Паоло Геррьери 137, в течение 1970-х годов и до долгового кризиса начала 1980-х экспорт рос быстрее, чем в среднем в мире, и доля мирового экспорта по трем странам увеличилась на 76%. В противоположность этому в течение 1980-х годов весь регион страдал от промышленной стагнации, а доля трех стран в мировом экспорте упала на 39%. В основе снижающейся конкурентоспособности латиноамериканских экономик, согласно Геррьери и ряду латиноамериканских экономистов, лежит неспособность стран и фирм трансформировать свою технологическую базу в той ситуации, когда промышленный экспорт стал решающим фактором экономического роста. Так, с одной стороны, по трем странам доля промышленной продукции в общем экспорте возросла с 25,6% в начале 1970-х годов до примерно 55% в конце 1980-х годов. Но при раздельном анализе роста промышленного экспорта по секторам картина становится тревожной. Следуя типологии Геррьери и рассматривая его данные по Мексике, Бразилии и Аргентине (см. табл. 2.9), можно увидеть, что рост промышленного экспорта был сосредоточен в первичных ресурсоемких продуктах и продукции пищевой промышленности (в случае Бразилии - также и в продукции, требующей масштабного производства, такой, как продукция автомобилестроения). С другой стороны, продукция, основанная на научных исследованиях (например, электроника, специальные химические вещества), и специализированная продукция производственного назначения (например, продукция машиностроения), т. е. сектора с более высокой добавленной стоимостью и с наибольшим темпом роста в мировой торговле не только играли скромную роль в общем экспорте, но и значительно сократили свою конкурентоспособность во второй половине 1980-х годов. Политика 1980-х годов действительно обратила вспять ослабление технологической зависимости, достигнутое Латинской Америкой в 1970-х годах 138. Снижение технологической мощи негативно повлияло на всю производственную структуру, подрывая производительность и конкурентоспособность в стратегических секторах. Согласно Геррьери, "в случае новых индустриальных экономик Латинской Америки эти технологические связи среди фирм и секторов либо отсутствовали, либо осуществлялись очень плохо, особенно в течение последнего десятилетия [1980-х годов]. Слабая технологическая взаимозависимость внесла очень большой вклад в существенное ухудшение долгосрочной конкурентной позиции трех латиноамериканских экономик"139.
Таблица 2.9.
Доля новых индустриальных стран Латинской Америки в мировом экспорте, 1970-1990а гг.

Продолжение табл. 2.9

а Процентные доли в стоимостях для каждой группы товаров. Источник: База данных SIE-World Trade; разработано Guerrieri (1994).

Таблица 2.10.
Доля крупнейших латиноамериканских стран в мировом экспорте, 1970-1990 гг.

Продолжение табл. 2.10

Источник: SIE-World Trade data base; разработано Guemeri (1994).

Чистым результатом политики реструктуризации 1980-х годов для Латинской Америки оказались экономическая отсталость и болезненный социальный кризис140. В резком контрасте с прошлым опытом нашего столетия, с его стабильным экономическим ростом, в 1980-1991 гг. индекс ВВП на душу населения в Латинской Америке показал негативные среднегодовые темпы роста (-0,3%). Разумеется, во всех странах, за исключением Бразилии, инфляция была постепенно поставлена под контроль: мертвые не шевелятся. А экономики крупнейших стран Латинской Америки, если судить по показателям в пересчете на душу населения, в течение 1980-х годов были почти мертвы (Бразилия в соответствии с ее характером еще подавала признаки жизни): в крупнейших странах Латинской Америки ВВП надушу населения в 1990 г. повсюду, за исключением Колумбии и Чили, был ниже или едва достигал уровня 1982 г. Эти исключения нужно принять в расчет. Колумбия показала в течение 1980-х годов очень хорошие результаты как по темпам роста, так и по контролю над инфляцией. Объяснение, невзирая на протесты колумбийских официальных экономистов, очень просто: именно в течение 1980-х годов она стала ключевым центром накопления капитала и управления торговлей в одной из самых процветающих отраслей в мире - производстве и распространении кокаина141. Ниже я подробно проанализирую эту новую форму включения в глобальную экономику (см. т. III).

Классификация основана на Стандартной международной торговой классификации (SITC) (трехзначный уровень) в соответствии с критериями, использованными ECLAC в El comercio de manufacturas de America Latina: Evolucion у estructura 1962-1989 (LC/R.1056, Santiago, Chile, September 1991) и в Interindustry Trade: A comparison between Latin America and some industrial countries (LCfR.llOl, Santiago, Chile, November 1991).
Источник: Оценки на основе первичных данных, взятых из Latin American and Caribbean External Trade Data Bank (BADECEL); Statistic and Projection Division, ECLAC.
Рис. 2.6. Чили: эволюция экспорта (1970,1980 и 1989 гг., млрд. долл. США)

В корыстных рассуждениях экономистов Международного валютного фонда и других апологетов свободного рынка чилийские экономические успехи в 1980-х годах были преувеличены. Проверим данные: среднегодовой рост ВВП на душу населения в 1980-1989 гг. в Чили составлял 1,0%. В течение всего периода диктатуры (1974-1989 гг.), чилийский ВВП рос в среднем на 3% в год, что, конечно, лучше печальных результатов Латинской Америки в 1980-х годах, но едва ли сравнимо с восточно-азиатскими темпами роста. Годовая инфляция в 1980-х годах составляла в среднем свыше 20% - лучше, чем у соседей, больных гиперинфляцией, но по международным стандартам - на тревожном уровне. Что касается экспорта, хотя в 1970-х годах он рос высокими темпами (10,4% в год), в 1980-1991 гг. этот рост сократился наполовину (до 5,2% в среднем за год). Более того, таблица 2.10, рассчитанная Геррьери на основе его мировой базы данных, дает удивительную информацию: после полутора десятилетий роста чилийская доля мирового экспорта в 1987-1990 гг. была ниже, чем его доля в период правительства Альенде (1970-1973 гг.). Первая причина такого явления вполне очевидна: общая мировая торговля росла быстрее, чем чилийская. Вторая причина менее очевидна и более важна: она касается структуры чилийской торговли. Как показано в табл. 2.10, в то время как чилийский экспорт демонстрировал очень хорошие результаты в сельскохозяйственной продукции и продукции других пищевых отраслей, он оставался застойным в продукции с высокой добавленной стоимостью, основанной на научных исследованиях, и в продукции специализированных поставщиков. Экспорт концентрировался в двух категориях: продовольствие и сырье (медь, продукция лесной промышленности, сельскохозяйственная продукция, вино и т.д.) и ресурсоемкие продукты обрабатывающей промышленности (рыбопродукты, консервированные морепродукты, целлюлоза и рыба, выращиваемая на рыбоводческих фермах) (см. рис. 2.6). Доля промышленных товаров в экспорте была очень мала: наделе Чили в отличие от стран Азиатско-тихоокеанского региона, которым правительство хотело бы подражать, переживало, особенно в течение 1970-х годов, тяжелую деиндуст-риализацию: в 1982 г. промышленный ВВП на душу населения упал до 69% от уровня 1972 г. и поднялся до 93% только в 1990 г. ВНП на душу населения в 1990 г. оставался все еще ниже 2000 долл. Что касается выгод экономического роста для чилийского народа, процент ВВП, который шел на заработную плату, снизился с 42,7 в 1970 г. до 33% в 1985 г., так что между 1982 и 1989 гг. реальная заработная плата слегка снизилась, а покупательная способность минимальной зарплаты существенно упала. В результате, в 1987 г. 44,7% населения находилось ниже уровня бедности и 17% - в условиях крайней нищеты 144. Однако, со всеми этими оговорками Чили лучше, чем остальная Латинская Америка, прошло через "потерянное десятилетие" 1980-х годов. Почему? Решающим элементом в пришпоривании экономического роста был бурный подъем экспорта: он увеличился с 12% ВВП в 1974 г. до 32% в 1989 г. Условия достижения этого результата были связаны с пятью основными факторами:
1) до конца 1980-х годов авторитарное правительство своей жесткой политикой обеспечивало низкий уровень трудовых издержек и, что самое важное для экономики, опирающейся на природные ресурсы, допускало абсолютное отсутствие охраны природной среды. Это резко повысило конкурентоспособность чилийских продуктов в секторах, где соблюдение норм охраны окружающей среды является одним из главных препятствий для быстрых прибылей145 (например, развитие производства рыбопродуктов в Чили было облегчено тем, что фирмам позволили вылавливать всю рыбу на отмелях неподалеку от берега и посылать ее на переработку, не утруждая себя выполнением каких-либо дальнейших формальных процедур);
2) существование в агробизнесе очень сильной чилийской буржуазии, обладающей капиталом и предпринимательским мастерством, достаточными для вступления на мировой рынок на базе передовой технологии. Хорошим примером этой стратегии является развитие чилийского рыбоводства, экспортного сектора, бурно развивающегося на базе имитирования норвежской технологии;
3) солидная поддержка со стороны международных кредитных институтов, особенно Международного валютного фонда, решившего сделать Чили витриной стратегии развития новой мировой экономики, движимого торговлей;
4) существенные прямые иностранные инвестиции (почти 1 млрд. долл. в год в 1983-1990 гг.), поощряемые кредитоспособностью Чили в международных институтах;
5) а также, по иронии судьбы, живучесть сильного и доходного государственного сектора при Пиночете, позволившая чилийскому правительству получать необходимые средства для продолжения своих проектов инфраструктурного развития, несмотря на сокращение импорта, связанное с жесткой денежной политикой. CODELCO, чилийская медная монополия, национализированная при Альенде, не была приватизирована при Пиночете и по-прежнему кормила чилийское правительство и через него чилийский бизнес. В стране пылких борцов за свободный рынок инвестиции государственного сектора выросли с 4,7% ВВП в 1982 г. до 8% в 1987146.
Однако к концу 1980-х годов "неолиберальная" чилийская модель достигла потолка своих возможностей. С одной стороны, массовая бедность и стагнация средней реальной заработной платы ограничили внутренний рынок растущим, но относительно малочисленным богатым средним классом. С другой стороны, чтобы в условиях внешней ориентации экономики обеспечить переход к экспорту продукции с более высокой добавленной стоимостью, необходимо было увеличить технологические мощности, включая информационные и коммерческие сети на внешних рынках. Кроме того, растущая оппозиция традиционно демократического чилийского общества режиму Пиночета вызывала политическую нестабильность, создавая потенциальный риск для существенных иностранных инвестиций. В последний период режима Пиночета экономический рост сократился до 3%, норма инвестиций упала ниже 18% ВВП, а инфляция в конце 1989 г. достигла годового темпа в 30%.
Новое, демократически избранное правительство, которое пришло к власти в Чили в марте 1990 г., поставило целью консолидацию роста в открытой экономике, одновременно занявшись перераспределением доходов и социальными программами улучшения жилищных условий, обеспечения социальной стабильности и расширения внутренних рынков. Четыре года администрации президента Эйлвина на большинстве фронтов были довольно успешными. ВВП в 1990-1993 гг. рос в среднем на 7% в год, снова подталкиваемый экспортом, доля которого в ВВП возросла с 32 до 35%. Но ключевое отличие от прежней политики состояло в том, что реальная заработная плата возрастала на 4% в год, минимальная заработная плата повысилась на 24%, перераспределение доходов существенно улучшилось и доля населения, живущего ниже уровня бедности, снизилась до 32,7 %, в то время как правительство занялось крупномасштабной жилищной программой. К 1993 г. инфляция была сокращена примерно до 12% в год. В укреплении шаткого чилийского "чуда" решающую роль сыграли две политики: с одной стороны, социальный договор между правительством, бизнесом и профсоюзами, который дал правительству место и время для маневра; с другой стороны, налоговая реформа, которая существенно увеличила налоговые доходы, снабдив ресурсами возросшие социальные расходы и начальные этапы модернизации технологической инфраструктуры. К несчастью, правительственная политика, хотя и вновь вписанная политически корректным языком в официальные заявления, продолжала искажаться ради прибыльности экономики, основанной на экспорте природных ресурсов. Чили все еще стоит перед структурной проблемой, связанной со слабой технологической базой страны, которая нуждается в улучшении, чтобы перейти на экспорт с более высокой добавленной стоимостью, особенно если Чили присоединится к NAFTA*. Однако благодаря своей привлекательности для иностранных инвестиций страна может оказаться способной осуществить полный переход к новой модели конкуренции в открытой экономике. В самом деле, компетентное экономическое управление, восстановление демократической стабильности и предпринимательский класс сделали Чили излюбленным объектом иностранных инвестиций. Вступление Чили в новую модель развития в течение 1990-х годов может быть вознаграждено включением страны в глобальные экономические сети как раз вовремя, чтобы компенсировать эффекты исчерпанности модели экспорта, основанной на экстенсивной и отчасти губительной эксплуатации природных ресурсов.
Из чилийского опыта должен быть извлечен важный урок. После краха модели замещения импорта под давлением глобальной экономики, осуществлявшимся международными частными банками и МВФ, латиноамериканские экономики могли выжить только в новой форме включенности в глобальную экономику, для которой экспортная мощность экономики и способность привлекать иностранные инвестиции являются решающими факторами. Чили в своем двухэтапном развитии показало осуществимость этого, но также и социальные издержки и деградацию природной среды, вызванные такой стратегией.
Мексика, с другой стороны, была страной, которая предприняла самый смелый шаг в направлении новой, экспортоориентированной модели, осуществив полную интеграцию в североамериканскую экономику147. В результате даже до подписания NAFTA Мексика получила в 1990-1991 гг. свыше 28 млрд. долл., а в 1992 г. дополнительно 35 млрд. долл. иностранных инвестиций, что составляет более половины всех иностранных инвестиций в Латинскую Америку. Расширяющаяся промышленная база, за пределами анклавов макучладорас (maquiladoras), превращает Мексику в индустриальную платформу для продажи на интегрированном североамериканском рынке промышленных товаров, произведенных в Мексике с более низкими затратами, чем в Соединенных Штатах, при аналогичных уровнях производительности148. Экспорт из Мексики составил в 1992 г. почти четверть ее ВВП. Однако торговый дефицит Мексики, ее крайняя зависимость от глобальных потоков капитала и чувствительность финансовых потоков к политической обстановке в стране в 1994 г. ввергли Мексику в опустошительный финансовый кризис, который, после того как США пришли на помощь мексиканской экономике, теперь неразрывно связанной с экономикой своего могущественного соседа, привел к падению курса доллара149.

Источник: Вапсо Central de Reserva. Рис. 2.7. Перу: процентное изменение совокупного ВВП, 1988-1994 гг.
Однако поскольку массированные иностранные инвестиции как в акции, так и в недвижимость являются существенной частью нового экономического динамизма в Аргентине, Перу, Мексике, Боливии и, до некоторой степени, в Бразилии, мы, быть может, наблюдаем искусственный рост богатства этих экономик, называя инвестициями то, что в основе своей является передачей собственности на существующие активы, особенно в приватизированных государственных компаниях в стратегических секторах. Поэтому новое процветание региона может отчасти оказаться финансовым миражом, подвластным обратимым потокам капитала, неустанно сканирующего планету в поисках краткосрочной прибыльности и позиций в стратегических секторах (таких, как телекоммуникации). Конкурентоспособности экспортоориентированных экономик, включая бразильскую, препятствует технологическая отсталость, от которой все еще страдает Латинская Америка. Более того, социальная деградация и опустошение природной среды, вызванные вдохновленной МВФ политикой 1980-х годов152, не были обращены вспять в новой модели экономического роста, которая отдает жесткой бюджетной экономии и внешней конкурентоспособности приоритет над любыми другими критериями. Поэтому широко распространенная бедность сужает потенциальные внутренние рынки, вынуждая экономики к выживанию в глобальной конкуренции путем урезания расходов на оплату труда, социальное обеспечение и защиту природной среды.
Впрочем, в целом, после болезненной реструктуризации 1980-х годов в 1990-х Латинская Америка была включена в новую глобальную экономику, в рамках которой динамичные сегменты экономик всех стран вовлечены в международную конкуренцию в сфере продажи товаров и привлечения капитала. Цена этой включенности была очень высокой153: существенная доля латиноамериканского населения была исключена из динамичных секторов как в качестве производителей, так и в качестве потребителей. В некоторых случаях люди, города и регионы восстановили связи друг с другом через местную неформальную экономику и экспортоориентированную криминальную экономику (см. "Криминальная глобальная экономика" в томе III). Вот почему будущее Латинской Америки и нынешние формы ее включенности в информациональную/глобальную экономику будут зависеть от относительного веса двух противоположных моделей развития, одна из которых ближе к Чили времен Пиночета и основана на безжалостной эксплуатации населения и опустошении природной среды ради укрепления своих позиций в жесточайшей конкуренции на внешних рынках, а другая ближе к модели демократического Чили 1990-х годов, объединяющая внешнюю конкурентоспособность, социальное благосостояние и расширение внутреннего рынка на базе перераспределения богатства и ускоренной технологической и управленческой модернизации. В действительности, именно эта последняя модель отражает реальность восточно-азиатского развития, которое часто предлагается Латинской Америке в качестве ролевой модели.
Два процесса экономической реструктуризации, идущие в середине 1990-х годов, определят судьбу Латинской Америки в начале XXI в. Первый - это успешная интеграция Мексики, затем Чили, а позднее и других экономик в NAFTA. При всех болезненных последствиях, которые интеграция повлечет и для американских рабочих, и для мексиканских крестьян, мобильность труда, капитала и технологий в такой большой, динамичной, интегрированной экономической области будет благоприятствовать инвестициям, поможет отчасти избежать расточительства, связанного с правительственной коррупцией, открыть новые рынки и стимулировать распространение технологий. Кроме того, одностороннюю зависимость будет труднее поддерживать в условиях сложности, созданной новой региональной экономикой. Осуществимость NAFTA будет, однако, зависеть от способности Мексики демократизировать государство и перераспределить богатство среди населения в целом.
Второй процесс - это проект экономической реструктуризации и социальных реформ, предпринятый президентом Кардозу в Бразилии в 1995 г. Бразилия является экономической и технологической энергостанцией Латинской Америки и имеет десятую по величине экономику в мире. Но она также является одной из стран с наибольшим социальным неравенством на планете, гигантом, ослабленным недостатком образования и неграмотностью значительной части населения154. Когда рабочая аристократия и популистские политиканы блокируют реформы, а деловые элиты крепко держатся за традицию выпрашивания правительственных субсидий и нелегального экспорта прибылей, шансы на успех представляются неопределенными. Однако, если в начале XXI в. Бразилия продолжит технологическую реконструкцию своей производственной структуры, несколько улучшив распределение доходов и начав крупномасштабную программу государственных инвестиций в образование и здравоохранение, она сможет стать существенным компонентом глобальной экономики и увлечь за собой по пути развития немалую часть Латинской Америки. Однако ни в Бразилии, ни в Мексике успешное включение в новую информациональную экономику не гарантирует интеграцию в ней их народов; и многие люди могут оказаться, как писал в 1992 г. мой соавтор Фернандо Энрике Кардозо, "не стоящими даже эксплуатации, не имеющими значения, не представляющими интереса для развивающейся глобализованной экономики"155.

123 Gereffi (1989); Evans (1987).
124 Теория зависимости сыграла решающую роль в изучении развития, преобразив и диверсифицировав теоретическую парадигму, в которой господствовала до тех пор теория модернизации, основанная на этноцентрическом подходе и часто игнорировавшая историческую реальность развивающихся стран. Работа Femando Henrique Cardoso and Enzo Faletto (1969) была интеллектуальным источником наиболее продуктивного, тонкого подхода к анализу отношений между зависимостью и развитием. Однако примерно в это же время по всему миру, и особенно в Латинской Америке, распространился догматический вариант теории зависимости, чрезмерно упрощающий проблемы и полностью сводящий сложности процесса развития к динамике иностранного господства. Наиболее известным автором этой догматической школы является Андре Гундер Франк (Frank 1967), весьма почтенный ученый, увлеченный, однако, своими идеологическими пристрастиями. Разумное и современное обсуждение теории зависимости см. Lidia Goldenstein (1994).
125 Sainz and Calcagno (1992); Frischtak (1989).
126 Bradford (ed.) (1992); Fajnzylber (1988); Kuwayama (1992); Castells and Lasema (1989).
127 Fajnzylber (1983); Touraine (1987); Stallings and Kaufman (eds) 1989); Calderon and dos Santos (1989,1995).
128 World Bank (1994).
129 Payer(1974).
130 Feldstein et al. (1987).
131 За интерпретацию долгового кризиса, представленную здесь, несу ответственность, разумеется, только я один. Однако я опирался на анализ и информацию из нескольких источников, среди которых: Stallings (1992); French-Davis (ed.) (1983); Arancibia (1988); Schatan (1987); Griffith-Jones (1988); Calderon and dos Santos (1995); Sinkel (ed.) (1993).
132 Stallings (1992); Siddell (1987); Gwin and Feinberg (1989); Haggard and Kaufman (eds) (1992).
133 В 1993 г. Бразилия показала миру, что о платежах по внешним долгам можно вести переговоры непосредственно с банками-кредиторами, без вмешательства Международного валютного фонда. Фернандо Энрике Кардозу, тогда министр финансов Бразилии, достиг в Нью-Йорке соглашения с главными кредиторами своей страны, не вовлекая МВФ в переговоры и избежав тем самым потери свободы в экономической политике. Я не думаю, что эта свобода маневра и планирования политики с учетом специфических условий страны не связана с замечательным успехом принадлежащего Кардозу Plan Real в контроле над инфляцией в 1994 г. Разумеется, не все страны имеют вес Бразилии, помогающий избежать диктата МВФ. Однако удивительный случай покорности России политике МВФ (в обмен на скудную помощь), несмотря на ее национальную мощь, показывает, что уверенность правительства в себе есть один из главных факторов управления процессами в новой глобальной экономике.
134 Bradford (ed.) (1994); Fajnzylber (1990); Katz (1994); Katz (ed.) (1987); Castells and Lasema (1989).
135 Massad (1991).
136 Sainz and Calcagno (1991).
137 Guerrieri (1994).
138 Guerrieri (1994); Katz (1994).
139 Guerrieri (1994: 198).
140 Sainz and Calcagno (1992); CEPAL (1990b). Пример роста нищеты в динамичных метрополисах Латинской Америки см. в анализе метрополиса Сан-Паулу: SEADE Foundation (1995). Источниками данных по экономическому росту являются Отчеты о мировом развитии Всемирного банка. 
141 Handinghaus (1989); Garcia Sayan (ed.) (1989); Arrieta et al. (1991).
142 Fontaine (1988); CEPAL (1986,1994); Sainz and Calcagno (1992).
143 Foxley (1995). Данные по Чили см. MIDELPLAN (1994).
144 Sainz and Calcagno (1992); Foxley (1995).
145 Collado (1995); Quiroga Martinez (ed.) (1994).
146 Sainz and Calcagno (1992:22, n.6).
* NAFTA (North American Free Trade Agreement) - Североамериканское соглашение о свободной торговле. - Прим. пер.
147 Martinez and Farber (1995); Skezely (1993); Pozas (1993); Rogozinski (1993); Randall (ed.) (1992); Cook, Middlebrook, and Molinar (eds) (1994). 148 Shaiken (1990). 149 Business Week (1995b).
150 Bradford (ed.) (1994).
151 Chion (1995).
152 Nelson (ed.) (1990,1992); обзор литературы о бедности в Латинской Америке в 1980-1990-х годах см. Faria (1995); о процессах разрушения природной среды, связанных с новыми моделями роста, которые проповедует МВФ, см. Vaquero (ed.) (1994).
153 Коллективные размышления выдающихся латиноамериканских интеллектуалов о новом историческом курсе развития см. в трех томах отчетов симпозиума, созванного в Мехико в 1991 г.: Coloquio de Inviemo (1992).
154 SEADE (1995); Economist (1995с).
155 Cardoso (1993: 156).

2.4.3 Динамика исключения из новой глобальной экономики: судьба Африки?

Динамика исключения значительной доли населения в результате новых форм включения стран в глобальную экономику становится все более явной на примере Африки156. Поскольку этот вопрос важен как с точки зрения человечности, так и для понимания неравномерной логики новой экономики, я буду анализировать этот процесс несколько подробнее в другом томе, в одной из наиболее важных, по моему мнению, глав этой книги (см. "Подъем "четвертого мира"" в томе III). Однако ради понимания новой глобальной экономики вообще необходимо включить сюда обзор недавней экономической эволюции Африки. В том-то и состоит характерная черта новой экономики: она влияет на всю планету либо путем включения в процессы производства, обмена и потребления, которые стали одновременно глобализованными и информационализованными, либо путем исключения из них.
Так, исчерпанность модели производства сырьевых товаров, вызванная ухудшением условий торговли, привела в 1970-х годах большинство африканских стран, и особенно страны к югу от Сахары, к фактическому экономическому банкротству157. В 1970 г. доля сырьевой продукции в общем экспорте Африки к югу от Сахары превышала 52%, а Северной Африки - 70%. Всемирная реструктуризация, основанная на торговле промышленными товарами и на прямых иностранных инвестициях, в течение 1970-х годов все более затрудняла сохранение традиционной торговой модели, по которой работало большинство африканских экономик. Африканские правительства, как и в случае с Латинской Америкой, пробовали перейти к индустриализации и коммерчески ориентированному сельскому хозяйству, а для этого в больших объемах занимали деньги у охотно дающих их международных банков158. Но условия конкурентоспособности в новой информащюнальной глобальной экономике были слишком далеки от того, что могло быть достигнуто за короткий срок довольно примитивными экономиками, по большей части еще привязанными к торговым каналам старых и новых (СССР) колониальных держав. Когда нефтяной шок 1979 г. и повышение процентных ставок спровоцировали финансовое банкротство, большинство африканских экономик попало под прямой контроль международных финансовых институтов, которые навязали меры либерализации, предположительно нацеленные на поощрение торговли и инвестиций. Хрупкие африканские экономики не сопротивлялись шоку. Даже сокровище бывшей французской колониальной короны. Берег Слоновой Кости, впал в экономическую деградацию159: имея в 1970-х годах солидный рост в 6,6%, страна в 1980-1991 гг. перешла к негативному росту (годовая средняя составила -0,5 %); на деле, в расчете на душу населения ее ВВП уменьшался в 1980-х годах со скоростью 4,6% в год. Конкурентные позиции африканских стран в международной торговле и в 1960-х годах не были блестящими, но после вмешательства международных финансовых институтов в африканскую экономическую политику (см. приложение к этой главе) они драматически ухудшились: доля Африки к югу от Сахары в мировой торговле промышленными товарами в 1970 г. составляла всего 1,2%, но в 1980 г. она упала до 0,5%, а в 1989 г. - до 0,4% 160. Более того, торговля продукцией первичного сектора также рухнула: с 7,2% мировой торговли в этой товарной группе в 1970 г. она упала до 5,5% в 1980 г. и до 3,7% в 1989 г. Кроме того, ущерб, нанесенный сельскохозяйственному производству в Африке, был даже больше, чем показывает статистика. Политика либерализации оказалась неспособной привлечь инвестиции или улучшить конкурентоспособность и разрушила большие секторы сельскохозяйственного производства, ориентированного на местные рынки, а в некоторых случаях даже сельское хозяйство, ориентированное на обеспечение выживания населения161. В результате африканские страны были оставлены беззащитными против неурожаев. Когда в Центральной и Восточной Африке разразилась засуха, последовал массовый голод (Сахель, Эфиопия, Судан), усугубленный гражданскими войнами и бандитизмом, вызванными наследием суррогатных военных столкновений между "сверхдержавами" (Эфиопия, Сомали, Ангола, Мозамбик). Поскольку правительства, как посредники между своими странами и скудными ресурсами, ввозимыми из-за рубежа, были главными источниками дохода, контроль над государством стал делом выживания162. А поскольку племенные и этнические сети давали самый надежный шанс на выживание, битвы за контроль за государством (часто со стороны военных) завязывались на этнических границах, воскрешая многовековую ненависть и предрассудки: тенденции к геноциду и широко распространенный бандитизм коренятся в политической экономии Африки, исключенной из новой глобальной экономики.
Экономики Северной Африки благодаря географической, демографической и экономической близости к Европе пострадали в процессе реструктуризации не так сильно, как остальная Африка. Они нашли новую форму включения в европейскую экономику через экспорт рабочей силы (переводы от эмигрантов являются одной из самых важных статей в их платежном балансе)163, а также положили начало стратегии экспорта дешевых промышленных товаров. Особенно это относится к Марокко (4,2% годового роста промышленного производства в 1980-х годах). Но все же попытка индустриализации Алжира на советский манер потерпела крах из-за узости внутреннего рынка; солидный рост египетской экономики в 1970-х годах уменьшился наполовину в течение 1980-х годов; а в Тунисе (образце модернизации региона в глазах международных институтов) годовой рост в 1980-1991 гг. составлял скромные 1,1 % ВВП на душу населения. В 1990-х годах массовая бедность и механизмы социального исключения преобладали в большей части Магриба и Махрика164.
В целом системная логика новой глобальной экономики не отводит большинству африканского населения существенной роли в новейшем международном разделении труда. Большинство товаров первичного сектора никому не нужно или очень дешево, рынки слишком узки, инвестиции слишком рискованны, рабочая сила недостаточно квалифицированна, коммуникационная и телекоммуникационная инфраструктура явно неадекватна, политика слишком непредсказуема, а правительственные бюрократии коррумпированы и неэффективны (характерно, что никакой официальной международной критики в адрес других бюрократий, столь же коррумпированных, но все же эффективных, как, например, в Южной Корее при президентстве Ким Юн Сана, слышно не было). При таких условиях единственной реальной заботой Севера (особенно Западной Европы) был страх перед вторжением миллионов обездоленных крестьян и рабочих, неспособных прокормиться у себя на родине. Вот почему международная помощь направлялась в африканские страны в надежде еще попользоваться некоторыми ценными природными ресурсами и с целью предотвратить массовый голод, который мог бы вызвать крупномасштабные миграции. Однако вывод из опыта вхождения Африки в новую глобальную экономику состоит в том, что структурная иррелевантность (с системной точки зрения) является более угрожающим состоянием, чем зависимость. Такая структурная иррелевантность обнаружилась, когда на волне долгового кризиса 1980-х годов Африке была навязана политика структурной перестройки экономики с применением абстрактных формул к специфическим историческим условиям: при господстве свободного рынка в международной и внутренней торговле большая часть Африки перестала существовать как экономически жизнеспособное целое в информациональной/глобальной экономике.
Вот почему наиболее обнадеживающие перспективы для будущего развития Африки возникают из той потенциальной роли, которую могла бы сыграть новая демократическая, с черным большинством. Южная Африка с ее сильными экономическими и технологическими связями с глобальной экономикой. Стабильность и процветание Южной Африки, ее готовность и способность возглавить своих соседей как рriтиs inter pares предлагают наилучший шанс избежать катастрофы, угрожающей Африке, и - через Африку - чувству человечности во всех нас.

156 СЕРП (1992); Lachaud (1994); Sandbrook (1985); Illiffe (1987); Ungar (1985); Jamal (1995).
157 Leys (1987,1994); Ghai and Rodwan (eds) (1983).
158 Brown (1992).
159 Glewwe and de Tray (1988).
160 СЕРП (1992).
161 Durufle (1988); African Development Bank (1990).
162 Bayart (1992); Rothchild and Chazan (eds) (1988); Wilson (1991); Davidson (1992); Leys (1994).
163 Choucri (1986)
164 Bedoui(1995).

2.4.4 Последний рубеж глобальной экономики: сегментированная инкорпорация России и бывших советских республик

Советской империи и последующего включения отламывающихся кусков бывших командных экономик в глобальную экономику. Коллапс коммунизма и Советского Союза являются главными историческими событиями, которые, по моему мнению, непосредственно связаны со структурными трудностями, с которыми сталкивается этатистский способ производства при переходе к информациональному способу развития (см. главу 8). Но каково бы ни было происхождение такого феномена, интеграция оставшихся экономических руин в глобальную экономику есть последний фронт экспансии капитализма. Эти экономики едва ли смогут выжить без связи с мировой системой циркуляции капиталов, товаров и технологий. И в самом деле, их переход к рыночной экономике, проводимый при поддержке (но со слабой помощью) со стороны развитых капиталистических стран и международных финансовых институтов, означает прежде всего осуществление макроэкономической политики, позволяющей иностранному капиталу и иностранной торговле оперировать в бывших командных экономиках. Один размер этих экономик, их образованное население, их сильная научная база и их громадные запасы энергии и природных ресурсов будут существенно воздействовать на мировую экономическую систему. В долгосрочной перспективе критически важный вклад этого региона в глобальную экономику мог бы состоять в добавлении динамичного рынка в 400 млн. потребителей, обеспечив таким образом сбыт для избыточных мощностей, накопленных в высокотехнологичных производственных структурах Запада, особенно в Западной Европе. Однако подобная долгосрочная перспектива потребовала бы экономического роста, который сделал бы этих потребителей платежеспособными, чтобы платить за свое потребление в масштабах достаточно больших, чтобы сделать рынок значимым. Но с конца 1980-х годов бывшие командные экономики демонстрируют отрицательный рост и, по оценкам, в лучшем, хотя и маловероятном сценарии они смогут вернуться к своему скромному уровню жизни 1980 г. только к 2000 г.165. На самом же деле, похоже, что для России и бывших советских республик ухудшение экономической ситуации может протянуться далеко в XXI в.166. Поэтому процесс инкорпорации бывшей Советской империи в глобальную экономику -процесс в высшей степени сложный и требует тщательного рассмотрения. Будучи неспособным полностью рассмотреть проблему в пределах этой главы, я кратко обрисую то, что кажется мне главными тенденциями, развивающимися в 1990-х годах167.
Восточноевропейские страны постепенно входят в сферу влияния Европейского Союза, особенно через германские инвестиции и торговлю. Балтийские государства развивают тесные отношения со скандинавскими странами, и их малый размер и высокий уровень образования могли бы сделать их потенциальными районами размещения субподрядов для западноевропейских высокотехнологичных отраслей, в дополнение к их нынешней роли импортно-экспортных платформ российской торговли. Что касается других бывших советских республик, особенно Украины, их форма включенности в глобальную экономику будет следовать по основному пути новой капиталистической России.

 В качестве базы для сравнения взято начало 1970-х годов. Источник: Кулешов В.И. (1994).
Рис. 2.8. Изменения объема промышленного производства в России с 1986 г. по вторую половину 1994 г. (приблизительный масштаб)

Причина такого кажущегося парадокса (быстрая интернационализация экономики, несмотря на падение экспорта и импорта и скудные иностранные инвестиции) печально проста - коллапс российской экономики с устрашающим падением ВВП (см. рис. 2.8)169. Так, ВВП упал в 1992/1991 гг. на 29% и в 1993/1992 гг. на 12%. Материальное производство между 1989 и 1993 гг. упало на 63%. Общая сумма инвестиций в экономику в 1991 г. упала на 15%, в 1992 г. - на 40% и в 1993 г. - на 16%. В обрабатывающей промышленности падение инвестиций было гораздо больше, так что к 1994 г. ожидалось, что 60% машинного парка в промышленности будет амортизировано, поскольку, согласно обследованию 1993 г., только четверть руководителей компаний были готовы к инвестициям в новое оборудование. В сельском хозяйстве инвестиции между 1991 и 1993 гг. упали в 7 раз. Доля накопления основных фондов уменьшилась на 33,8% в 1989 г., на 32% в 1992 г. и на 25,8% в 1993 г.170. В 1995 г., несмотря на официальный оптимизм, независимые академические экономисты сообщали о продолжении спада в промышленном производстве, сельском хозяйстве и строительстве171. Считалось возможным дальнейшее падение выпуска в обрабатывающей промышленности по причине недостатка рынков, устаревшего оборудования и высокого уровня задолженности большинства предприятой 172. В середине 1990-х годов военно-промышленный комплекс - сердце советской промышленности - был, в сущности, разрушен; научные и технологические институты пришли в упадок; производство нефти и газа в некоторых особо важных районах, особенно в Тюмени, было дезорганизовано и продолжало снижаться, а транспортные и телекоммуникационные инфраструктуры отчаянно нуждались в новом оборудовании и ремонте 173. Что касается финансового положения страны, российский внешний долг в 1993 г. составлял 64% российского ВВП и 262% годового экспорта. По расчетам, он должен был достичь 130 млрд. долл. США к концу 1995 г.174.
Именно из-за того, что российская экономика в целом находится в процессе разложения и упадка, ее экспортный сектор становится относительно светлым пятном. Небольшие сегменты экономики, которые связаны с глобальными процессами и рынками, являются наиболее динамичными и кормят столь же малую долю населения, сформированную лидерами номенклатуры, превратившимися в капиталистов; связанными с мафией сферами бизнеса новыми смелыми предпринимателями и растущей группой молодых профессионалов, имеющих достаточную квалификацию, чтобы оперировать связями между Россией и глобальной экономикой.
После нескольких лет упадка экспорт находится на подъеме, но он все более сосредоточивается на топливно-энергетическом секторе (дающем около 50% общего экспорта), природных ресурсах и сырье (см. табл. 2.11)175. Доля машин и оборудования в экспорте, и так низкая (6,7% общего объема экспорта в 1993 г.), в 1994 г. упала еще ниже - до 5,2%. В результате Россия стала еще больше зависеть от Сибири и Дальнего Востока: почти две трети ее экспорта поступает из этого региона. Что касается структуры импорта, она также указывает на ухудшение ситуации в экономике, все более ориентирующейся на выживание: в 1994 г. доля машин в импорте снизилась с 33 до 30%, в то время как доля импорта продовольствия (несмотря на хороший урожай) возросла с 23 до 33%. Импорт куриного мяса из Америки, включая знаменитые "ножки Буша"176, составлял существенную долю импорта продовольствия.

Таблица 2.11. Внешняя торговля России (включая торговлю со странами СНГ), 1995 г.

аСравнение производится на основе показателей физического объема, за исключением тех случаев, когда соответствующие данные отсутствуют, в остальных случаях сравнение производится на основании показателей стоимостного объема.
бОбъем - в тыс. т, если не оговорено особо.
Источник: Курьеров В.Г. (1995Ь).

Другая значимая связь, развивающаяся между глобальной и российской экономиками, -это портфельные инвестиции иностранного капитала. В самом деле, на долю иностранного капитала, по подсчетам, приходится около 80% сделок на российской фондовой бирже. Главная причина такого интереса состоит в том, что акции российских компаний были очень сильно недооценены в ходе этапа ускоренной приватизации, проведенной российским правительством в 1992-1995 гг.177. Согласно некоторым источникам, в течение 1994 г. около 11 млрд. долл. было зарезервировано (хотя пока не инвестировано) под акции компаний в таких секторах, как нефть и газ, электроника и телекоммуникации, отдых и отели, транспортное оборудование, судостроение и недвижимость. Эти инвестиции не только могут окупиться в будущем, когда и если гигантская российская рыночная экономика начнет работать, но они уже повысили стоимость приобретенных активов в 3 -10 раз178. Лучшим примером является "Газпром", гигантский газовый консорциум, управляющий 40% мировых ресурсов природного газа, приватизированный, но остающийся под контролем российских государственных холдингов. В 1994 г. биржа оценивала его резервы роста в 30 центов с 1 долл. за баррель нефтяного эквивалента, по сравнению с 10,30 долл. для British Gas179: любой, кто покупал эти акции, мог быть уверен, что получит солидную прибыль в относительно короткий промежуток времени. Таким образом, большинство портфельных инвестиций было нацелено скорее на финансовые спекуляции, чем на реструктуризацию российской экономики. Российские группы интересов, особенно менеджеры компаний и правительственные аппаратчики, которые возглавляли процесс приватизации, удержали наиболее ценную собственность под своим контролем, однако занизили цены акций приватизированных компаний, чтобы предложить существенную прибыль иностранным партнерам в обмен на мгновенно получаемую наличность, которая чаще всего оседала на их банковских счетах за границей.
Прямые иностранные инвестиции в производство в ситуации правовой неопределенности, бюрократического произвола и проблем безопасности, которые характеризуют дикий капитализм в России, продвигаются с чрезвычайными предосторожностями. Даже в потенциально прибыльном нефтяном и газовом секторе осторожность является общим правилом. Наши собственные исследования инвестиций американских и японских компаний в разработку наиболее многообещающих шельфовых месторождений нефти и газа на Сахалине180 показывают, что, хотя эти компании могли бы вложить существенные суммы (около 20 млрд. долл. за 20 лет), твердые обязательства могут быть даны только после окончательного принятия специального законодательства, которое гарантировало бы иностранным компаниям полную свободу движения капиталов и управления производством. В противоположность этому огромные газовые запасы Западной Сибири кажутся менее привлекательными для прямых иностранных инвестиций, поскольку необходимо полагаться на российское управление добычей и транспортировкой газа. Иными словами, иностранный капитал в России ориентируется на получение преимущественного доступа к энергетическим и природным ресурсам, а также на выгодные финансовые сделки, одновременно возможно меньше включаясь в российскую экономику и установив свою собственную операционную инфраструктуру. Однако стратегия российского правительства и российского бизнеса, по-видимому, направлена на привлечение иностранных инвестиций в заранее спланированные "пакетные" сделки без передачи контроля, за исключением тех случаев, когда нет альтернативы (например, в условиях отсутствия технологий и оборудования для шельфового бурения).
Суть динамики российского перехода к рыночной экономике, включая ее связь с глобальной экономикой, заключается в том, что стоит на кону в этом переходе: первона-
чальное накопление капитала в гигантском масштабе или, в менее аналитических терминах, разграбление богатства России старым классом аппаратчиков, который стремится стать полноправным партнером глобального капитализма, используя иногда незаконные методы. В самом деле, немалая часть новых деловых элит связана с различными криминальными экономическими сетями, вероятно, самым интернационализованным сектором российской экономики. По оценке Юрия Сухотина, использовавшего несколько источников, в 1992 г. доход криминального бизнеса в России составлял около 14,5% российского ВВП. С тех пор эта доля, вероятно, возросла181. Пока продолжается процесс первоначального накопления и борьба между различными группами и людьми за индивидуальное присвоение того, что было государственной собственностью (через сильно деформированный приватизационный процесс, благословленный мировыми финансовыми институтами), ничто не сможет быть урегулировано. Поэтому инвестиции вряд ли будут поступать, а реальная экономика будет деградировать. И в самом деле, механизмы выживания и мелкая торговля товарами являются основой повседневной жизни для большинства россиян. Квазинеформальная экономика киосков, как база для торговли, и возделывание овощей на дачах ради выживания - таковы реальные опоры перехода России к рыночной экономике182. Ограниченные связи с международной экономикой, подавляющее большинство которых сосредоточено в Москве, Санкт-Петербурге и в нескольких центрах от Нижнего Новгорода до Хабаровска через Екатеринбург и Новосибирск, составляют динамичный полюс новой экономики, делая несколько сот миллионеров (в долларах) и несколько тысяч миллиардеров (в рублях) живым олицетворением успеха на этом самом диком рубеже капиталистической экспансии.
Тем временем уровень жизни огромного большинства населения продолжает падать, что вместе с катастрофически разрушенной природной средой вызывает весьма заметное повышение смертности в России, в первый раз обратив вспять мировую историческую тенденцию к увеличению продолжительности жизни183. Налицо растущая поляризация между маленькими сегментами России, которые полностью глобализованы, и большинством народа, который вовлекается во все более примитивную локальную экономику, часто страдающую от рэкета и насилия. Такая тенденция может вызвать непредсказуемые социальные последствия и повысить политические шансы популистских ультранационалистических движений. В 1995 г. любимая шутка в кругах российских интеллектуалов приписывала перестройку гениальному плану Ю. Андропова вновь легитимизировать коммунизм среди российского народа, позволив ему пожить несколько лет при капитализме. Я сомневаюсь, что у русских такая короткая память. Однако я не думаю также, что социальная сегментация и социальная исключенность, скрыто присутствующие в логике глобальной экономики, могут развиваться в России и дальше, не встречая отпора.
В апреле 1992 г. Комиссия советников российского правительства по социальным проблемам переходного периода, которую я возглавлял, выпустила конфиденциальный доклад для исполняющего обязанности премьер-министра и заместителей премьер-министра184, в котором мы писали:
"Рыночная экономика не работает вне институционального контекста. Ключевая задача продвижения реформ в России сегодня - построить институциональный контекст, дабы создать условия, необходимые для рыночной экономики. Без таких структур рыночная экономика не может выйти за рамки мелкой спекуляции и одноразового жульничества. Это означает, что функционирующая или продуктивная рыночная экономика фундаментально отличается от простой задачи перемещения активов от государства и старой номенклатуры к их наследникам... Эта социальная, политическая и институциональная инфраструктура включает много элементов, таких, как законы, правила, кодексы и процедуры для разрешения конфликтов, для определения ответственности, для определения собственности, для очерчивания границ прав собственности. [Необходимо также] быстро сформировать широко распространенное убеждение, что эти правила есть действительно правила, управляющие экономической жизнью, а не просто листки бумаги. Для того чтобы это произошло, нужна функционирующая государственная администрация. Рынок не является заменой государства, он есть его дополнение, без государства рынок не может работать".
Доклад был расхвален российскими лидерами того периода, однако не оказал значительного влияния на разработку политики. Несколько месяцев спустя наши должным образом предупрежденные собеседники Гайдар и Бурбулис были изгнаны из правительства. Годом позже, чтобы провозгласить новую Конституцию, понадобились танки. Два года спустя Жириновский и коммунисты одержали крупные победы на парламентских выборах. Три года спустя, в 1995 г., коммунисты победили на парламентских выборах. В 1994 г. глубинная оценка российской экономики, опубликованная в "ЭКО", престижном экономическом журнале Сибирской академии наук, заключает, что "налицо явная, и, очевидно, окончательная неудача экономической политики правительства с ее односторонним упором на финансовую стабилизацию, с пренебрежением к интересам материального производства, с чрезвычайно упрощенным и политизированным подходом к проблемам рыночного развития и с ее примитивным пониманием роли и функций государства в рыночной экономике"185.
Однако кажущееся невнимание к очевидным предупреждениям можно легко объяснить в терминах социальных интересов, которым служит эта экономическая политика. Сегментированное включение России в глобальную экономику - фундаментальная проблема для будущей структуры и динамики этой экономики - происходит не в соответствии с внеисторической логикой рынков, но согласно исторически детерминированным процессам, которые при зарождении капитализма на других широтах мотивировались алчностью и навязывались силой.

165СЕРП (1992).
166 Ханин Г.И. (1994).
167 Этот раздел основан главным образом на моих полевых исследованиях кризиса Советского Союза и процесса социальных преобразований в России с 1989 г. до настоящего времени. Самая последняя информация является результатом полевых исследований и интервью, проведенных совместно с Эммой Киселевой в июне и июле 1995 г. в Хабаровске, Новосибирске, Москве и на Сахалине. Ключевые идеи и информация были почерпнуты из интервью и бесед с несколькими ведущими экономистами Российской академии наук, в том числе с Валерием Кулешовым, Григорием Ханиным, Галиной Ковалевой и Валерием Крюковым из Новосибирского института экономики промышленного производства и Александром Гранбергом из института СОПС в Москве. Естественно, ответственность за представленный здесь анализ лежит полностью на мне, поскольку я интерпретировал в своих собственных терминах суть наших разговоров. Другое мнение о переходном периоде российской экономики, документированное и сформулированное с ортодоксальной точки зрения, см. Aslund (1995).
168 Данные из различных российских источников, собранные и приведенные Курьеровым: Курьеров В.Г. (1994,1995а, 1995Ь). См. также Economist Intelligence Unit (1995).
169 Кулешов В.И. (1994). Рисунок 2.8 построен Кулешовым на иной статистической основе, чем та, которая приводится в тексте и принадлежит Курьерову. Однако оба источника и оба автора сходятся в оценке крутого падения российского производства, начиная с первой половины 1990-х годов.
170 Курьеров В.Г. (1994).
171 Интервью профессора Валерия Кулешова. Новосибирск. Июль 1995 г.
172 Интервью профессора Григория Ханина. Новосибирск. Июль 1995 г.
173 Castells and Natalushko (1993); Natalushko Moscow, July 1995; Schweitzer (1995); Крюков В. (1994).
174 Курьеров В.Г. (1994).
175 Ковалева Г. (1995), (1995a,b); Castells, Granberg and Kiselyova (на 1996 г. в печати).
176 В начале 1990-х годов как выражение американской поддержки президент Буш повысил субсидированный экспорт замороженных пищевых продуктов и птицы в Россию. Поэтому во многих российских семьях единственным мясом на столе за много месяцев стали куриные окорочка, прозванные в народе "ножками Буша", что было на деле знаком признательности, хотя и с несколько ироническим оттенком. В 1995 г. российское правительство утверждало, что часть импортной птицы опасна для здоровья.
177 Денисова Л.И. (1995); Stevenson (1994).
178 Economist (1994b); Денисова Л.И. (1995).
179 Stevenson (1994).
180 Castells, Granberg and Kiselyova (1996a).
181Handelman (1995); Voshchanov (1995); Commersant Weekly (1995); Sukhotin (1994).
182Кулешов В.И. (1994).
183 Продолжительность жизни мужчин в России в 1990 г. составляла 64 года, в США - 72 года. Но в 1994 г. она упала до 57 лет, ставя Россию ниже Египта или Боливии. В 1992-1994 гг. смертность детей до 1 года повысилась на 15%. В 1994 г. смертность в России достигла 15,6 на 1000 человек, т. е. возросла с 1992 г. почти на 30% (смертность в США составляла 9 на 1000) (см. Specter (1995)).
184 В январе 1992 г. аппарат премьер-министра первого демократического правительства постсоветской России обратился ко мне с просьбой организовать международную комиссию советников из числа ведущих специалистов в социальных науках, чтобы помочь российскому правительству справиться с социальными проблемами в течение переходного периода. Я согласился, и комиссия, состоявшая из Фернандо Энрике Кардозу, Мартина Карноя, Стивена С. Коэна, Алена Турена и меня самого, приступила к работе. В течение 1992 г. мы и я лично провели несколько совещаний с российскими лидерами в Москве (включая двухдневное совещание за закрытыми дверями всей комиссии с Гайдаром, Бурбулисом, Шохиным и их сотрудниками). Мы написали доклад и несколько рабочих документов, полностью конфиденциальных, но я решил, что короткий отрывок, представленный в этой книге, не повредит международной безопасности. Сообщения прессы о работе комиссии, которая сошла на нет к концу 1992 г., после отставки Гайдара, см. "Известия" от 1 апреля 1992 г. и 9 июля 1992 г.
185 Курьеров В.Г. (1994:7, пер. Э. Киселевой). Альтернативный взгляд на российские экономические результаты см. Aslund, 1995.

2.5 Архитектура и геометрия информациональной/глобальной экономики

Теперь я могу резюмировать структуру и динамику новой глобальной экономики, возникающей из исторического взаимодействия между подъемом информационализма и капиталистической реструктуризацией.
Структура этой экономики характеризуется сочетанием постоянной архитектуры с изменчивой геометрией. Архитектура глобальной экономики отображает асимметрично взаимозависимый мир, организованный вокруг трех главных экономических регионов и все более поляризующийся по оси противостояния между продуктивными, процветающими, богатыми информацией областями и областями обездоленными, экономически и социально обесцененными. Среди трех доминирующих регионов - Европы, Северной Америки и Азиатско-тихоокеанского побережья - последний представляется наиболее динамичным, хотя и наиболее уязвимым, поскольку он зависит от открытости рынков других регионов. Однако переплетение экономических процессов между тремя регионами делает их судьбы практически неразделимыми. Вокруг каждого региона был создан экономический хинтерланд, где некоторые страны постепенно включались в глобальную экономику, как правило, через доминирующие регионы, которые являются их географическими соседями: Северная Америка для Латинской Америки; Европейский Союз для Восточной Европы, России и Южного Средиземноморья; Япония и Азиатско-тихоокеанский регион для остальной Азии, а также для Австралии, Новой Зеландии, и, может быть, для Российско-Тихоокеанского региона. Восточной Сибири и Казахстана;
Африка, хотя все еще зависящая от экс-колониальных экономических сетей, в глобальной экономике, по-видимому, все более маргинализуется; Средний Восток по большей части интегрирован в глобальные финансовые и энергетические сети, хотя сильно зависит от поворотов в мировой геополитике.
Разумеется, в возникновении такого мирового экономического порядка нет ничего автоматического: Россия, вероятно, вновь проявит себя как самостоятельная держава. Она могла бы установить связи с Японией, обеспечивая столь необходимую ей энергию и природные ресурсы, когда японский национализм будет готов к разрешению Курильского спора; Казахстан имеет крепкие связи с американскими нефтяными компаниями и с южнокорейскими чеболами; MERCOSUR186 больше экспортирует в Европу, чем в Северную Америку, а Чили расширяет рынки в Азиатско-тихоокеанском регионе; Китай устанавливает связи скорее с сетями этнических китайцев в Тихоокеанском регионе, чем с Японией, и, по всей вероятности, составит в будущем внушительный экономический субрегион, имеющий больше трудовых ресурсов и капитала, чем область, центром которой является Япония. Южная Корея ни в коей мере не является придатком Японии и становится крупным мировым игроком в высокотехнологичных отраслях. Юг все более внутренне дифференцируется, и некоторые из его фрагментов со временем будут включены в Север; например, Индонезия вовлекается в бурные воды азиатско-тихоокеанской экономики через инвестиции фирм, принадлежащих как японцам, так и этническим китайцам. Даже Африка не обязательно осуждена на нищету: как отмечалось выше, новая демократическая, управляемая черным большинством Южная Африка могла бы стать индустриальным, финансовым и технологическим магнитом Южно-Африканского субконтинента, установив связи с Анголой, Намибией, Мозамбиком, Ботсваной и Зимбабве, чтобы сформировать жизнеспособное субрегиональное единство. Несмотря на всю сложность этой структуры, существует унаследованная из истории базовая архитектура, формирующая развитие глобальной экономики.
Однако это не вся история. В рамках этой видимой архитектуры происходят динамические процессы конкуренции и изменений, которые вносят в глобальную систему экономических процессов изменчивую геометрию. Действительно, эволюция, которую я несколько схематично обрисовал на предыдущих страницах, показывает возникновение новейшей структуры международного разделения труда, характерной для глобальной экономики. То, что я называю новейшим международным разделением труда, построено вокруг четырех различных позиций в информациональной/глобальной экономике: производители высокой стоимости, основанной на информациональном труде; производители высоких объемов, основанных на низкооплачиваемом труде; производители сырья, базирующиеся на природных ресурсах; и лишние производители, труд которых обесценен. Дифференцированное размещение таких различных типов труда определяет также процветание рынков, поскольку создание дохода будет зависеть от способности создавать стоимость, включенную в каждый сегмент глобальной экономики. Критически важная проблема состоит в том, что наличие этих разных типов труда не совпадает с делением по странам. Используя технологическую инфраструктуру информациональной экономики, они организуются в сети и потоки. Географически они концентрируются в некоторых областях планеты, так что глобальная экономика является географически дифференцированной. Однако новейшее международное разделение труда происходит не между странами, а между экономическими агентами, размещенными по четырем указанным выше типам труда в глобальной структуре сетей и потоков. Эти четыре указанные позиции присутствуют во всех странах, поскольку все сети глобальны в их реальности или по их целям. Даже маргинализо-ванные экономики имеют небольшой управляющий сегмент функций, связанных с сетью производителей высокой стоимости, для того чтобы, по крайней мере, обеспечивать передачу любого капитала или информации, накапливающихся в стране. И, разумеется, в самых могущественных экономиках имеются маргинальные сегменты населения в позиции обесцененного труда, будь то в Нью-Йорке187, Осаке188 Лондоне189 или Мадриде190.
Поскольку позиция в международном разделении труда зависит, в принципе, не от характеристик страны, а от особенностей ее трудовых ресурсов (от заключенного в них знания) и от ее включенности в глобальную экономику, изменения могут происходить и действительно происходят в короткие промежутки времени. Решающую роль здесь играют действия правительств и предпринимательского сектора. Новейшее международное разделение труда организовано на базе трудовых ресурсов и технологий, но осуществляется и модифицируется правительствами и предпринимателями. Непрестанно меняющаяся геометрия, являющаяся результатом процессов инновации и конкуренции, борется с выстроенной в ходе истории архитектурой мирового экономического порядка, порождая творческий хаос, который характеризует новую экономику.

186 MERCOSUR - торговая ассоциация, состоящая из Бразилии, Аргентины, Уругвая и Парагвая, представляющая собой зародыш будущего южноамериканского Общего рынка. В 1995 г. наибольшая часть экспорта MERCOSUR шла в Европейский Союз.
187 Mollenkopf and Castells (eds) (1991).
188 Sugihara et al. (1988).
189 Lee and Towsend (1993).
190 Leal (1993).
2.6 Приложение
Некоторые методологические замечания по поводу политики структурной перестройки экономики в Африке и ее оценки
В 1993 г. Управление вице-президента Мирового банка провело исследование политики структурной перестройки, осуществляемой Банком в Африке. Ее результаты, по словам вице-президента и главного экономиста, "вызывали тревожные вопросы относительно масштаба и действенности реформаторских усилий" (World Bank, 1994a xi). Исследование, опубликованное в 1994 г., должно было дать свидетельства экономических выгод политики структурной перестройки, рекомендованной Банком. Результаты этого исследования широко освещались в средствах массовой информации и на международных форумах по проблемам развития как доказательства правоты международных институтов, защищающих политику макроэкономической стабилизации, несмотря на социальные и политические издержки такой политики. Ввиду прямого отношения этой проблемы и этого доклада к спорам о развитии и отсталости в новой глобальной экономике, я полагаю полезным подвергнуть сомнению эмпирические данные, представленные в докладе: мы погрузимся в некоторые мелкие детали статистики, использованной для оправдания провалившейся политики. В рамках этого комментария я просто укажу на ошибочные процедуры, приглашая читателя вынести собственные суждения, сверившись с докладом. Чтобы упростить дело, я не ввожу другие источники данных, но принимаю данные так, как они представлены, не останавливаясь на вопросе об их точности (что само по себе небесспорно).
В двух словах, процедура, которой следовали авторы доклада, состояла в том, чтобы разбить 26 стран к югу от Сахары, согласно их "хорошему" или "дурному" поведению в вопросах макроэкономической политики, на три группы, для которых было характерно соответственно: значительное улучшение макроэкономической политики, слабое улучшение и ухудшение. Терминология, конечно, предполагает, что экономическое улучшение измеряется динамикой ВВП на душу населения, которая должна в общих чертах следовать этой группировке. Затем по каждой стране и группе стран сравниваются темпы среднегодового роста ВВП за два периода: 1981-1986 гг. (перед началом структурной перестройки экономики) и 1987-1991 гг. (когда ее эффект дал о себе знать). Хотя положение стран в целом не слишком улучшилось (разница в темпах роста между периодами составляет 0,5 процентных пункта), разница в темпах роста между группами показывает, что страны "с хорошей политикой" жили несколько лучше, чем страны "со слабым улучшением политики" (медиана распределения -1,8 процентных пункта против 1,5) и намного лучше, чем страны "с ухудшающейся политикой" (медиана - 2,6 процентных пункта) (см.: World Bank 1994a: 138, table 5.1).
В докладе сделан следующий вывод: "Налицо награда за проведение политики структурной перестройки, так как в странах, которые продвинулись дальше в осуществлении хорошей политики, особенно хорошей макроэкономической политики, наблюдалось возобновление экономического роста" (Vice-President's foreword, p. xi). Я утверждаю, что этот вывод неточен и вводит в заблуждение в том виде, в котором он высказан, а в целом он базируется на статистическом артефакте. Неточен потому, что две кз шести стран "с хорошей политикой" (согласно критериям Мирового банка) в действительности снизили свои темпы роста между данными периодами: Буркина-Фасо - на 1,7 пункта и Гамбия - на 0,8 пункта. Сделанный в докладе вывод вводит в заблуждение, поскольку страна с наилучшим результатом из всех 26 - Мозамбик, улучшившая свой рост на 7,6 пункта, оказалась глубоко внизу, в группе стран "с плохой политикой". Кроме того, три страны с наилучшими результатами, Нигерия, Гана и Танзания, улучшили свой темп в большей степени потому, что в исходном периоде у них были существенно негативные темпы роста в предшествующем периоде (-4,6; -2,4; -1,7%), что также характерно и для Мозамбика. Наконец, это суждение является статистическим артефактом, поскольку расчеты по группам (медианы распределения и средние величины) искажены из-за больших различий в размерах групп (6 стран с хорошей политикой, 9 стран "со слабой политикой" и 11 стран "с плохой политикой").
Дело в следующем: если вы берете 26 стран, находящихся в целом в плохом положении, и группируете вместе 11 из них, как "ухудшающиеся", а 6 - под рубрикой "хорошая политика", то для членов группы 11 будет труднее показать хорошую среднюю величину, чем для членов группы 6, просто потому, что в группу 11 стран войдет больше "низких величин" из-за простой статистической вероятности.
Изменим процедуру и сгруппируем страны по их фактическим результатам с точки зрения повышения темпов роста. Возьмем теперь верхнюю треть распределения, т. е. 8 стран (в диапазоне темпов экономического роста между 2,2 и 1,6). Какие страны найдем мы в такой группе "экономических отличников"? Используя категории Мирового банка, мы находим в ней три страны "с хорошей политикой" (Нигерия, Гана и Танзания), три страны "со слабым улучшением" и две страны "с ухудшением" (Мозамбик и Сьерра-Леоне, обе в верхней шестерке). Это едва ли может считаться базой для значимой корреляции, не говоря уже о получении выводов, касающихся политики развития. И в самом деле, если мы ранжируем 26 стран по двум шкалам: одна - по повышению уровня ВВП на душу населения, а другая - по степени последовательности проведения политики структурной перестройки, оба ряда будут значительно различаться.
В докладе рассчитана линейная регрессия между политикой и ростом ВВП, которая, как показано, является значимой, но только после коррекции уравнения с целью элиминировать эффект темпов роста в период до проведения в жизнь политики структурной перестройки, поскольку авторы признают, что страны, которые показали особенно плохие результаты, с большей вероятностью показывают улучшение политики (с. 140). Это лишает такие расчеты всякого значения. Если мы устраним из группы б "хороших" страны с плохими результатами в первом периоде (Нигерия, Гана и Танзания), вся группа исчезает, поскольку, как заявлено, темп роста двух других стран фактически уменьшился. Единственной звездой, в конечном счете, останется Зимбабве, показавшая "потрясающее" увеличение темпов роста - с 0,3 до 1,0% в год.
В конечном счете, трудно понять, почему авторы доклада предприняли все эти титанические усилия для доказательства своего тезиса, подчеркивающего значение роста экспортного потенциала как инструмента развития в глобальной экономике. В итоге они убедились лишь в том, что "эффект условий торговли не является значимым и обычно проявляется с обратным знаком (улучшение условий торговли замедляет рост)" (с. 140). Но и на это у них есть ответ: "Этот результат отражает особенности краткосрочного периода исследования и не должен восприниматься как противоречащий хорошо установленному в долгосрочной перспективе позитивному отношению между ростом и условиями торговли" (с. 140). Но "особенности краткосрочного периода, подвергшегося исследованию", не мешают авторам принимать менее негативные тенденции роста в качестве подтверждения благ политики реструктуризации. Вот так решения принимаются и легитимизируются expost в Зазеркалье международных финансовых институтов.