Империализм: классические теории
I
Литература по империализму возникла тогда, когда де-
мократизация внешней политики сделала для политиков
необходимым, а для интеллектуалов возможным предста-
вить на суд избирателей свои соображения в пользу или
против экспансии. Эта литература обильна, разноречива и
зачастую сбивает читателя с толку в силу своей явной
полемической направленности. Уже в 1919 г. Йозеф
А.Шумпетер мог написать: «Злоупотребление словом «им-
периализм достигло такой степени, что угрожает лишить
его всякого смысла»3. В настоящее время злоупотребле-
ние еще больше усилилось, если только такое возможно.
И все же можно разделить классические теории импери-
ализма на четыре обширные категории: апологии, эконо-
мические интерпретации, социологические интерпретации
и геополитические интерпретации.
Суть апологии — утверждение о цивилизаторской мис-
сии империализма. Европейские империалисты изобража-
ли себя несущими бремя белого человека, распространяю-
щими западную культуру, технологию и религию среди
пребывающих во мраке невежества народов мира. Они
просвещали отсталых, развивали неразвитых и защищали
бессильных. Они искоренили полигамию и обычай само-
сожжения вдовы вместе с трупом мужа, отменили рабо-
торговлю, внедрили справедливое судопроизводство и об-
разование, построили железные дороги и больницы, обес-
печили поддержание надлежащего санитарного состояния.
В более поздние времена эти объяснения были отвер-
гнуты как апологетические и лицемерные. Несомненно,
ими нередко прикрывались неприглядные намерения. И
все же цивилизаторская миссия не абсолютно пустая вы-
думка. Она привела в движение тысячи людей на Западе,
от миссионеров и управляющих, бравших на себя «бремя
белого человека» в былые времена, до современных чле-
нов Корпуса мира, отправляющихся в самые дальние утол-
ки мира в надежде творить добро. Эффективность циви-
лизаторской миссии иронически подтвердилась, когда в
XX в. колонии использовали западные нравственные уста-
новки для избавления от западного господства. Революци-
онное движение против колониализма осуществлялось
174

под флагом независимости, национализма и демократии —
ценностей изначально чуждых, однако внедренных евро-
пейскими хозяевами. «Говорить ты научил меня, — заяв-
ляет Калибан, — чтоб проклинать я мог»*.
Уинстон Черчилль, раздраженно оспаривая убеждение
американцев в том, что империализм и демократия совер-
шенно несоместимы, однажды, причем без излишнего
преувеличения, заявил Франклину Рузвельту: «Британ-
ский империализм распространил и продолжает распрост-
ранять демократию куда более широко и успешно, чем
любая из всех существовавших в истории систем правле-
ния»4. Независимая Индия стала иллюстрацией этих слов
Черчилля, хотя он делал все, чтобы ничего подобного не
случилось. Говорили, что Британскую империю погубили
Лондонская школа экономики и высшее военное училище
в Сэндхерсте — два учебных заведения в Великобрита-
нии, в которых выходцы из Азии и Африки учились само-
стоятельно думать и действовать.
Не кто иной, как Карл Маркс, выдвинул свое убеди-
тельное толкование цивилизаторской миссии. С точки
зрения Маркса, восточный мир увяз в прошлом. У Азии,
застывшей и неизменной, отсутствовали внутренние сти-
мулы, необходимые для того, чтобы привести в движение
диалектику истории. Требовался стимул внешний. Фугас*
ция западного вторжения, по мнению Маркса, заключа-
лась именно в этом. Европейский империализм, разрушая
враждебные прогрессу социальные и религиозные струк-
туры, стал необходимым условием азиатской революции.
«Англии предстоит выполнить в Индии и двоякую мис-
сию, — писал Маркс, — разрушительную и созидатель-
ную, — с одной стороны, уничтожить старое азиатское
общество, а с другой стороны, заложить материальную
основу западного общества в Азии». Осуждая грабитель-
ское «свинство» и зверства британцев, Маркс хвалил их
за то, что они принесли с собой железные дороги, теле-
граф и свободную прессу, а также за подготовку по за-
падному образцу местной военной и административной
элиты. Вопрос, по его словам, заключается в том, «может
ли человечество выполнить свое назначение без коренной
революции в социальных условиях Азии. Если нет, то Ан-
* У.Ш е к с п и р. Буря. — Прим. перев.
175

стало падение прибылей, банкротство крупных корпора-
ций и разорение вкладчиков». Развитым странам потребо-
валась «отдушина для их избыточных накоплений, чтобы
вся структура нынешнего экономического порядка не ока-
залась потрясенной социальной революцией». Сомнева-
ясь, что возможно стимулировать дополнительный спрос
на внутреннем рынке для поглощения избытка капитала,
Конэнт увидел решение проблемы в том, чтобы вклады-
вать капитал в развитие Азии и Африки. Перенакопление,
отмечал он, пока является европейским феноменом. Сое-
диненные Штаты пока что ввозят капитала больше, чем
вывозят. Но Соединенные Штаты не могут позволить себе
занять выжидательную позицию в то время, как европей-
ские нации делят между собой неразвитый мир. Иначе,
когда наступит черед Америки, на ее долю ничего не ос-
танется8.
За тезис, согласно которому экспансия воспринима-
лась как экономическая необходимость, живо ухватились
политики, бывшие сторонниками империализма. Джозеф
Чемберлен в Великобритании, Жюль Ферри во Франции,
Генри Кэбот Лодж в Соединенных Штатах надеялись с
его помощью преодолеть сопротивление бизнеса ряду ко-
лониальных предприятий, которые намечалось осущест-
вить для укрепления мощи и престижа государства. Столь
же живо за него ухватились критики империализма, в осо-
бенности радикальный экономист Дж.А.Гобсон в Велико-
британии. В своей книге «Империализм», вышедшей в
1902 г., Гобсон дал тщательный анализ империализма как
стремления дать выход капиталу, одновременно осудив
его как ненужный. Подлинное избавление от перенакоп-
ления, по его словам, заключается в расширении внутрен-
него спроса посредством выравнивания покупательной
способности.
По мнению Гобсона, империализм является просто по-
литикой, которую предпочитают проводить невежествен-
ные капиталистические правительства. Просвещенные
правительства вольны следовать иным политическим кур-
сом. Тем не менее аргументация Гобсона оказала огромное
воздействие на марксистов, прежде всего на Ленина, кото-
рый, используя данные Гобсона, выступил с утверждени-
ем, что империализм для капитализма не просто один из
возможных вариантов политики, а неизбежная необходи-
177

мость в тот период, когда капитализм достигает своей мо-
нополистической фазы. Органическая неспособность мо-
нополистического капитализма вкладывать избыток капи-
тала внутри страны, по словам Ленина, заставляет капита-
листические нации обращаться к неразвитому миру в отча-
янной попытке избежать окончательного краха системы.
Книга Ленина «Империализм, как высшая стадия капи-
тализма» (1916) обосновала «марксистскую» теорию им-
периализма, хотя представленный в ней анализ имел мало
общего с чем-либо из написанного по этому предмету Мар-
ксом. Этот жесткий по своей лексике памфлет отвечал как
характерному для первой мировой войны ощущению кон-
ца эпохи, так и организационным потребностям классовой
борьбы. Ленинская теория не только стала евангелием для
революционеров, но и была воспринята как серьезная ги-
потеза в среде журналистов и даже ученых.
В широком смысле экономическая интерпретация им-
периализма освещает многие аспекты создания империй.
Однако толкование Ленина, с его однозначным упором на
вывоз капитала, вызывает очевидные возражения. Если
империализм — это монополистическая стадия капитализ-
ма, то как объяснить тот факт, что наиболее активный
период строительства империй пришелся на ранний этап
развития капитализма, когда не было никаких внутренних
монополий, никакого избытка капитала и никакого давле-
ния со стороны накоплений на норму прибыли? Как объ-
яснить тот факт, что две крупнейшие империалистические
державы — Великобритания и Франция — даже в более
позднее время не имели монополистических структур в
экономике? Если монополистическому капиталу требуют-
ся колонии как объекты для инвестиций и рынки сбыта,
то как объяснить тот факт, что в исследовавшийся Лени-
ным период капиталистические государства осуществляли
экспансию в Тропическую Африку и Полинезию — рай-
оны, малоперспективные с инвестиционной и рыночной
точек зрения? А тот факт, что капиталовложения одних
богатых стран в других богатых странах были более зна-
чительны, чем в колониях? А то, что объем торговли с
другими богатыми странами был больше? Если избыток
капитала — это то, что толкает нации к империализму, то
как объяснить экспансию стран с нехваткой капитала, та-
ких, как Португалия, Россия и Соединенные Штаты в
178

XIX в., Италия и Япония в 30-е годы? Если капитализм без
колониальной империи обречен, то как объяснить нео-
быкновенное возрождение капитализма в период деколо-
низации?
Ленин не сумел продемонстрировать какую-либо по-
следовательную взаимосвязь между капиталовложениями
и колониализмом ни относительно какого-либо опреде-
ленного исторического периода, ни на примере какого-ли-
бо географического района. Его установка, что «монопо-
листический капитализм» на рубеже века был капитализ-
мом, достигшим своего предела, оказалась безнадежно
ошибочной. Отнюдь не исчерпав себя как система, капи-
тализм образца 1900 г. был готов вступить в столетие по-
трясающего роста, — роста, пришедшегося по большей
части на период распада, а не создания империи. Несмот-
ря на всю свою пропагандистскую привлекательность,
«Империализм, как высшая стадия капитализма» Ленина
не тянет на роль серьезного исследования.
III
Как политическое оружие, однако, экономическая ин-
терпретация империализма сохранила свой потенциал.
Сам Ленин настаивал на том, что империализму требуются
«колониальные владения»9, но, когда после второй миро-
вой войны колониализм как система рухнул, марксисты
стали спасать положение с помощью концепции «неоко-
лониализма». Согласно этой концепции, завоевание поли-
тической независимости ничего не меняет до тех пор, по-
ка бедные страны интергрированы в мировой капитали-
стический рынок. Возникшая в Латинской Америке и под-
вергшаяся существенной доработке теория о том, что име-
ет место dependencies, зависимость, стала популярной но-
вой версией ленинской теории в ее применении к миру
без колоний.
Теория зависимости утверждает, что мировой рынок
и порождает, и увековечивает «недоразвитость» госу-
дарств — состояние, отличное от докапиталистической
«неразвитости». Согласно модели зависимости, «ядро» —
индустриальный мир — автоматически высасывает любые
излишки с «периферии», обрекая тем самым периферию
на перманентную нищету. «Экономическое развитие и не-
179

доразвитость, — по словам Андре Гундера Франка, одного
из ведущих теоретиков зависимости, — это две стороны
одной медали»1". Отсюда вывод: если бы не мировой ры-
нок, то бедные страны уже давно развились бы сами.
Теория зависимости претендует на то, чтобы считаться
марксистской. Апологеты ее опираются на разрозненные
замечания Маркса о мировом рынке и на его поддержку
утверждения Генри Ч.Кэри о том, что Англия «стремится
превратить все остальные страны в исключительно земле-
дельческие, а сама хочет стать их фабрикантом»11. Фак-
тически теория зависимости переворачивает марксизм
вверх ногами. Ибо Маркс возлагал вину за недоразвитость
отдельных стран на увековечивающий сам себя застой в
бедных обществах, а мировой рынок рассматривал имен-
но как средство спасения. Капитализм, как считал Маркс,
означает эксплуатацию, но он вместе с тем приносит с
собой стимулы и капитал, необходимые для экономиче-
ского развития. При посещении Канады Энгельс записал:
«Здесь видишь, как необходим для быстрого развития но-
вой страны лихорадочно-предприимчивый дух американ-
цев»12.
Маркс и Энгельс, как это часто случается, оказались
более правы, чем марксисты. Посредством торговли и ин-
вестиций мировой рынок фактически стал великой движу-
щей силой развития «третьего мира». В Южной Азии, как
отметил в 1968 г. Гуннар Мюрдаль, Цейлон и Малайя —
«страны с наивысшим доходом на душу населения — име-
ют наивысшие показатели внешней торговли, тогда как у
Индии и Пакистана — беднейших стран — показатель этот
наиболее низок»13. «В Индо-Америке, — заявил Хайа де
ла Торре, основатель радикальной партии АПРА в Перу, —
иностранный капитал создал все; без него не было бы ни
механизированного сельского хозяйства, ни промышлен-
ности, ни культурного развития, ни рабочего класса»14.
Если рассмотреть колониализм в долгосрочном плане,
то также выяснится, что он не стал тормозом для развития.
«Стали бы Индия, Пакистан или Бангладеш более разви-
тыми, если бы туда не пришли британцы? — спрашивает
Джон Кеннет Гэлбрейт. — А Индонезия, если бы там ни-
когда не было голландцев? А Северная Африка без фран-
цузов?» Как выразилась однажды Джоан Робинсон, эко-
номист-радикал, «страдания тех, кого эксплуатируют ка-
180

питалисты, — ничто по сравнению со страданиями тех,
кого вообще не эксплуатируют»15. Она имела все основа-
ния добавить: по сравнению со страданиями тех, кого экс-
плуатируют местные тираны, начиная от Чингисхана и
кончая Бокассой и Иди Амином.
В настоящее время наиболее отсталые страны — это в
основном те, которые в наименьшей степени интегрирова-
ны в мировой рынок. Конор Крюз О'Брайен в 1971 г.
называл западный империализм «одной из величайших и
наиболее опасных сил в мире». Но, рассмотрев в 1985 г.
положение дел в Африке еще раз, он пришел к выводу,
что «все достигшие (сравнительного) успеха государства
были капиталистическими. «Африканский социализм» не
может похвастать никакими успехами»16. Отнюдь не
скорбя по поводу развитой внешней торговли и крупных
инвестиций, бедные страны чаще выражают недовольство
тем, что богатые страны недостаточно у них покупают и
недостаточно в них инвестируют. И не только лишь несо-
циалистический «третий мир» стремится к доступу на ми-
ровой рынок. Коммунистические страны столь же охочи
до внешней торговли и инвестиций: взгляните на Восточ-
ную Европу или на Фиделя Кастро, который в течение
многих лет пытается добиться от Соединенных Штатов от-
мены их торгового эмбарго. «Широкомасштабные инве-
стиции и техническая помощь, — писал Франц Фанон,
идеолог революции в «третьем мире», — должны быть
предоставлены слаборазвитым регионам. От ответа на
этот вопрос зависит судьба мира»17.
Да и Советский Союз никогда не сомневался в том, что
иностранные инвестиции поспособствуют росту совет-
ской экономики. Декрет 1920 г. о концессиях, по словам
Э.Карра, подтверждал, что «возрождение российской
экономики могло бы «многократно усилиться» благодаря
привлечению иностранных фирм и учреждений "для экс-
плуатации и разработки природных богатств России"»18.
Вот почему в 20-е годы Арманд Хаммер, Бернард Барух и
Аверелл Гарриман были приглашены в Россию. И сегодня
(в 1986г.) мало найдется более горячих сторонников ми-
рового рынка, чем Дэн Сяопин, руководитель коммуни-
стического Китая. Китайский народ более всего страдал
тогда, заявил Дэн, когда его правительство закрывало
дверь в мир, как это сделала династия Минь в XIV в. и
181

повторил Мао Цзэдун во время «культурной революции».
«Ни одна страна не может сейчас развиваться, закрыв эту
дверь, — продолжал Дэн. — ...Мы заявляем, что Китай
намерен в будущем продолжать привлекать иностранный
капитал, проводя «политику открытых дверей» в течение
долгого времени»*.
Утверждение, что бедные страны, окажись они предо-
ставленными самим себе, продвинулись бы далеко вперед
по пути модернизации, выдает крайне неглубокое понима-
ние природы массовой нищеты. Истоки нищеты лежат го-
раздо глубже, чем это осмеливаются признать полемисты-
обвинители, находясь на позициях теории зависимости.
Сама по себе концепция материального прогресса была
привнесена и даже навязана Западом. Карл Маркс пока-
зал, как религия, культура и кастовая система Азии вместе
взятые противодействуют развитию. Мюрдаль вскрыл
внутренние препятствия на пути роста в бедных странах и
крайнюю трудность преодоления социальной инерции, ко-
торая вызывается «порочным кругом кумулятивной взаи-
мосвязанности и причинности»* . «Ведущая тенденция в
бедной стране, — пишет Гэлбрейт, — это равновесие ни-
щеты» 2".
Концепция «неоколониализма» на поверку оказывает-
ся не более, чем драматическим или мелодраматическим
ярлыком, навешенным на явно неравные экономические
отношения между богатыми и бедными нациями. Конечно,
политическая независимость меняет положение. Незави-
симые страны свободны претендовать на прибыли, могут
в соответствии со своей волей национализировать отрасли
промышленности. Канонерки больше не используются,
чтобы наказать непослушные бедные нации. Тайные опе-
рации, хотя и проводятся при случае (Гватемала, 1954),
оставаясь эффективным инструментом капиталистическо-
го господства, вызывают тем не менее растущее осужде-
ние в метрополии. Владение жизненно важными сырьевы-
ми материалами, которое когда-то отдавало бедные нации
на милость Запада, сейчас потенциально может, как это
См.: «New York Times», 2 January 1985. Xy Яобан, Генераль-
ный секретарь Коммунистической партии Китая, вскоре добавил,
что Китайская Народная Республика в своей борьбе за модерниза-
цию «потеряла двадцать лет» из-за радикальной левацкой чепухи
Мао.—См.: «New York Times», 21 February 1985.
182

показал периодически обостряющийся нефтяной кризис,
напротив, отдать Запад на милость бедных наций. Что ка-
сается сырьевых материалов, то условия торговли в этой
сфере для индустриализированного мира постепенно
ухудшаются. Отнюдь не препятствуя индустриализации
бедных стран, мировой рынок сегодня изымает у Запада
его тяжелую промышленность и перемещает ее в «третий
мир». Запад не может даже взыскать с «третьего мира»
его долгов, не ставя при этом под угрозу свои собствен-
ные банковские системы.
Теория зависимости отвечает политическим и психоло-
гическим потребностям националистов в странах «третьего
мира». Она также отвечает психологическим потребно-
стям тех на Западе, кто при виде потрясающей нищеты
«третьего мира» испытывает чувство вины. Способность
видеть нищету в бедных странах как следствие эксплуата-
ции их богатыми странами, по ироническому замечанию
Гэлбрейта, становится «проверкой политической непред-
взятости ученого из мира изобилия»21. Но, несмотря на
всю ее внешнюю модность, у теории зависимости еще
меньше оснований претендовать на роль серьезной кон-
цепции, чем у доктрины Ленина. В конечном счете Маркс
был явно прав, предсказывая, что империализм экономиче-
ски больше поможет неразвитому миру, нежели повредит.
Был ли империализм выгоден империалистам? Попытка
подвести баланс наталкивается на непреодолимые трудно-
сти с подсчетом. Некоторые отдельные лица и корпорации
получили от империализма большую пользу. С другой сто-
роны, правительства потратили на создание местной адми-
нистрации, инфраструктуры, обороны и прочие обще-
ственные усовершенствования в колониях больше, чем
получили взамен. С течением времени соотношение из-
держек и выгод стало явно не в пользу метрополии. «Су-
ществует весьма странное, хотя и распространенное за-
блуждение, — отметил историк-радикал А.Дж.П. Тей-
лор, — что колонии обеспечивают функционирование ка-
питалистической системы. Напротив, именно они привели
ее к краху». Конечно, продолжает он, они принесли не-
слыханное богатство кое-каким негодяям и являлись ка-
кое-то время тем полезным местом, куда спихивали выпу-
скников общественных школ, которые иначе причиняли
бы слишком много беспокойства дома. «Но подведите
183

ляется класс воинов, «хотя любые воинственные дейст-
вия, какими бы неимпериалистическими они ни были по
своему характеру, имеют склонность возрождать импери-
ализм»24.
Если Ленин видел в империализме реакцию на наруше-
ния на рынке капиталов, а Шумпетер видел в нем реакцию
на нарушения в социальной структуре, то геополитическая
школа относила империализм на счет нарушений в балан-
се сил. Ибо империи и колонии существовали задолго до
капитализма, а история говорит, что нации, так же как и
индивиды, движимы, по выражению Гоббса, «вечным и
неустанным желанием власти». Желание власти — само-
стоятельный мотив поведения, не зависящий от внутри-
экономического положения. Так, во всяком случае, счита-
ют политологи Ганс Моргентау и Арнольд Вольферс, ис-
торики Уильям Л. Лэнджер, А.Дж.П. Тейлор, Д.К. Филдха-
уз и Дэвид Лэндз, а также социолог Макс Вебер.
Первейшая с геополитической точки зрения обязан-
ность государства — самосохранение. Оно озабочено тем,
как ему защитить своих граждан и свои границы от врагов.
Оно стремится контролировать те стратегические точки,
которые враг может использовать против него. Оно дела-
ет все для приумножения своего собственного престижа
и славы. Если в погоне за международным статусом оно
окажется позади других наций, то его собственное влия-
ние сойдет на нет. Сила продолжает оставаться решаю-
щим мотивом поведения. Баланс сил, неравенство в силах,
вакуум силы, иллюзия силы должны постоянно прини-
маться во внимание.
Геополитическая интерпретация дает возможность ши-
роко учитывать экономические факторы. Но она разгра-
ничивает экономические потребности государства и ко-
рыстные интересы частных собственников. Какой бы ни
была система собственности или идеологическая система,
государству в его стремлении к усилению нации неизмен-
но требуются богатство, сырье, и не потому, что все это
обогащает частные корпорации, но прежде всего потому,
что благодаря этим факторам усиливается само государст-
во. Макс Вебер предлагал в порядке «умственного экспе-
римента» представить капиталистические государства в
качестве социалистических. По его словам, в основе
своей ситуация почти не изменится. Социалистические го-
185

сударства столь же озабочены проблемой доступа к сырь-
евым источникам и рынкам, в той же степени готовы к
применению силы ради получения этого доступа; они
столь же предрасположены к тому, чтобы «выжимать
дань из более слабых сообществ»25, столь же склонны к
империализму.
С геополитической точки зрения оживление империа-
лизма в конце XIX в. имело мало отношения к поискам
капиталистами рынков или точек приложения избыточно-
го капитала. В период, когда система союзов породила в
Европе застойное равновесие сил, явление это, скорее,
представляло собой тенденцию распространения соперни-
чества между европейскими государствами на неразвитый
мир. Колонии, как это сформулировал историк Д.К. Фил-
дхаус, были «активами в борьбе за мощь и статус»26. На-
ции захватывали чужую территорию не из-за ее экономи-
ческой ценности, а для того, чтобы она не досталась со-
перникам. Пользуясь выражением Лэнджера, это был
«превентивный империализм». «Деловые круги могут быть
заинтересованы в приобретении территории, а могут и не
быть, — писал Лэнджер. — Но военные и бюрократия
заинтересованы в этом почти всегда»27.
Если приверженец взглядов Ленина считает, что госу-
дарство начинает проводить империалистическую полити-
ку по воле капиталистических кругов, то геополитик об-
наруживает гораздо больше случаев, когда капиталистиче-
ские круги начинают осваивать экономически малоприв-
лекательные для них области по воле государства. «Нико-
им образом нельзя утверждать, что торговля всегда ука-
зывала направление для политической экспансии, — пи-
сал Вебер. — Причинно-следственная связь очень часто
была противоположной»28. «Дело заключалось далеко не
в том, что коммерческая экспансия требовала расширения
территориальных притязаний, — отмечают исследователи
истории британского присутствия в Тропической Афри-
ке, — а в том, что расширение территориальных притяза-
ний со временем потребовало коммерческой экспан-
сии»29. Лорд Кромер поощрял британские капиталовло-
жения в Египте, но делал он это, как пишет А.Дж.П. Тей-
лор, «для усиления британского политического контроля,
причем последовательность была именно такой, а не нао-
борот». Схожим образом «французских финансистов при-
186

нудили вкладывать капиталы в Марокко — во многом про-
тив их воли — для создания предпосылок к французскому
политическому контролю. Они знали, что потеряют день-
ги, и так оно и произошло. Но Марокко стало француз-
ским протекторатом»30. Не столько торговля и инвести-
ции повелевали государственным флагом, сколько флаг
повелевал торговлей и инвестициями.
Таким образом, классические теории, призванные объ-
яснить империализм, видели за европейской экспансией
следующие побудительные мотивы: бескорыстное служе-
ние человечеству, нужды европейской экономики, соци-
альная фрустрация в Европе и потребность европейских
государств в своем усилении.
Американский опыт
I
Классические теории империализма были созданы для
объяснения вторжения Европы в неразвитый мир. Теперь
зададимся вопросом, насколько какая-либо из этих тео-
рий или все они вместе взятые объясняют внешнюю по-
литику Соединенных Штатов.
Соединенные Штаты — экспансионистская страна. За
два столетия после принятия Конституции национальная
территория США увеличилась более чем в четыре раза.
Захват континентальных земель не нуждается в сложном
анализе. Энергичными людьми с сильными собственниче-
скими наклонностями двигали их наследственные черты
характера и уровень их технологического развития, за-
ставляя их неустанно продвигаться на запад, углубляясь в
обширные пространства, заселенные редкими кочующими
племенами аборигенов. Это было, скорее, проявление ин-
стинкта. Путь империи, о котором говорил епископ Берк-
ли, вел на запад; Торо шагал на восток через силу, а на
запад — свободно; Горас Грили советовал молодым людям
двигаться на запад; Гек Финн загорался идеей относитель-
но земель на западе. Причины, объясняющие это, были
придуманы политиками, публицистами и профессорами
уже задним числом.
В вышедшей полвека назад мастерски написанной кни-
ге «Предначертанная судьба» Альберт К.Уайнберг, ирони-
зируя, выстраивает длинный ряд выдвинутых уже после
187

того, как все свершилось, обоснований. Здесь и нравст-
венное право, и географическая предопределенность, и
естественный рост, и политическое тяготение, и другие
факторы, которыми якобы сопровождался весь долгий
пыльный путь к «мировому лидерству». Но все это были
конъюнктурные объяснения на злобу дня, а не истинные
побудительные причины, которые удовлетворили бы исто-
рика. И если продвижение через континент еще как-то
более или менее удовлетворительно объяснялось, то даль-
нейшее продвижение в бассейны южных и западных мо-
рей вызывало вопросы и требовало ответов.
Американцы, как отмечал Токвиль, склонны опериро-
вать либо крайне общими и расплывчатыми, либо крайне
частными и определенными идеями. Объясняя экспансию
вдали от собственных берегов, историки вплоть до недав-
него времени не находили для аналитической теории зо-
лотой середины между красивыми общими выражениями
вроде «предначертанной судьбы» и конъюнктурными
объяснениями частных случаев. Вот почему Джеймс
а.филд-мл. своему остроумному эссе по данному предме-
ту смог дать название «Американский империализм: наи-
худшая глава почти в любой книге»32.
На протяжении жизни последнего поколения тем не
менее кое-какая аналитическая теория, пусть даже и не де-
лающая название труда профессора Филда устаревшим,
все же появилась. Она утверждает, что еще до завоевания
независимости у американцев было почти нечто большее,
чем изначальный инстинкт экспансии: у них было цельное
видение империи. К 1783 г. Вашингтон уже назвал ново-
рожденную республику «поднимающейся империей».
«Расширять сферу» призывал и Мэдисон в 10-м номере
«Федералиста»; в 14-м номере он говорил о «расширенной
в своих пределах республике» как о «единой великой, ува-
жаемой и процветающей империи». Как бы ни расходи-
лись между собой Гамильтон и Джефферсон, Джон Куин-
си Адаме и Джексон в других вопросах, они сходились в
одном — необходимости экспансии. Соединенные Штаты,
«зародившиеся как империя, — писал Р.У. Вэн Элстайн, —
по самой своей сути расширяющаяся имперская держа-
ва»3-*.
Профессор Вэн Элстайн, хотя и не отрицал наличия
экономических мотивов, считал американский империа-
188

лизм вполне предсказуемым поведением амбициозного и
динамичного национального государства. В последние го-
ды интерпретация империализма с позиций так называе-
мой теории «открытых дверей» дала американской импе-
рии объяснение, опирающееся в основном на экономиче-
ские аргументы. Уильям Эплмэн Уильяме, «крестный
отец» этой теории, является одним из немногих современ-
ных американских историков, о которых можно говорить
как об основателях научной школы. И его собственные
страстно написанные книги, и растущее число исследова-
ний его учеников в последнее время стали оказывать за-
метное влияние на мысли историков младшего поколения,
занятых изучением американской внешней политики.
Термин «открытые двери» относится, безусловно, к
политике, провозглашенной в конце XIX в. государствен-
ным секретарем Джоном Хэем и направленной на сохра-
нение в мире «принципа равной и беспрестанной торгов-
ли». Разумно допустить далее, что эта доктрина подразу-
мевает необходимость открыть двери для американской
торговли и капитала повсюду в мире. Согласно теории «от-
крытых дверей», эта решимость проистекает из структур-
ных потребностей экономической системы. «Капиталисти-
ческая политическая экономия, — говорит Уильяме, — ор-
ганически империалистична»34. Американская внешняя
политика всегда руководствовалась «твердым убеждени-
ем и даже догматической верой в то, что от настойчивой
и постоянно усиливающейся экономической экспансии за
рубеж зависит внутреннее благополучие Америки»35. Ка-
питализм постоянно вынужден стремиться к завоеванию
новых миров, с тем чтобы избежать угрозы фундаменталь-
ных изменений в самом американском обществе.
Хотя тезис «открытых дверей» имеет внешнее сходст-
во с ленинской теорией, его сторонникам, похоже, в це-
лом неизвестно о спорах европейцев о природе империа-
лизма. Школа «открытых дверей» — доморощенный про-
дукт, полученный в духе интеллектуальной традиции
Чарльза А.Бирда, хотя и без присущих последнему внеш-
них эффектов*. Поскольку вплоть до первой мировой вой-
ны Соединенные Штаты оставались страной, ввозившей
Эта школа особенно много взяла из работы: С. А.В е а г d. The
Open Door at Home. New York. 1934.
189

капитал, сторонникам тезиса «открытых дверей» трудно
было возлагать, в стиле Ленина, вину за американский им-
периализм на избыточный капитал, ищущий сферы прило-
жения за рубежом. В том, что касается американской ис-
тории, историкам приходится обращать внимание, скорее,
на избыточную продукцию, ищущую зарубежные рынки
сбыта.
В своих ранних работах Уильяме выводил мотивы экс-
пансии из промышленного перепроизводства. В работе
«Трагедия американской дипломатии» он утверждал, что
взрыв империализма на рубеже столетия был вызван тем,
что промышленники в условиях тогдашней депрессии ис-
кали рынки сбыта за рубежом. Позднее, в «Корнях совре-
менной американской империи», он объяснял тягу к экс-
пансии перепроизводством сельскохозяйственной про-
дукции, что имело место в первой половине XIX в. К се-
редине прошлого века экспорт продукции стал для амери-
канского коммерческого сельского хозяйства делом при-
вычным. Депрессия начала 70-х годов усилила потреб-
ность во внешних рынках. А к концу десятилетия экспорт-
ный бум закрепил веру сельскохозяйственных производи-
телей в благополучное разрешение всех их проблем с по-
мощью вывоза продукции. Давление с их стороны, по ут-
верждению Уильямса, немало способствовало тому, что
рынком для Америки стал считаться мировой рынок, и как
следствие были выработаны новые направления американ-
ской внешней политики. Наконец, в 90-е годы новая де-
прессия в сочетании с закрытием западной границы не
только вновь объединила фермеров, но и встревожила го-
родских бизнесменов, которые столкнулись с собствен-
ными проблемами перепроизводства, а также с экономи-
ческими противоречиями и классовой напряженностью,
грозившими социальным взрывом.
В результате возник национальный консенсус в пользу
расширения рынка: по возможности мирными средствами,
но если необходимо, то и военным путем; посредством
территориальных приобретений — в краткосрочном пла-
не, и методом экономического проникновения — в дли-
тельной перспективе. «Контроль промышленников и фи-
нансистов над формированием политики», как писал Уол-
тер Лафебер в своей оказавшей сильное влияние книге
«Новая империя»^, имел своим результатом создание не-
190

идут на пользу человеку и делают его счастливым»39.
Торговля — носитель цивилизации. «Историк увидит, —
сказал Эмерсон, — что торговля была принципом свобо-
ды; что торговля утвердила Америку и разрушила феода-
лизм; что она приносит мир и мир хранит и что она унич-
тожает рабство»40. «Под благотворной властью гения
коммерции, — размышлял, глядя на доки Ливерпуля, мел-
вилловский Редберн, — соединяются все земли и страны,
и нок-рея касается нок-реи в братской любви»41.
«Дух коммерции» объединил некоторое относительное
преимущество с идеалистической надеждой, а дух его
пронизывал дипломатию молодой республики. «Главным
правилом» в отношении других наций, сказал Вашингтон в
своей прощальной речи, «является то, чтобы при развитии
наших коммерческих отношений иметь с ними настолько
малую политическую связь, насколько это возможно».
Этому правилу следовали с такой неукоснительностью,
что в 1826г. Теодор Лимэн-мл. написал в «Дипломатии
Соединенных Штатов», первом руководстве по данному
предмету: «В целом нашу дипломатию можно определить
как имеющую коммерческий характер». Стремясь макси-
мально расширять экономические связи и сводить к мини-
муму политические, американское правительство предпо-
читало посылать в другие страны консулов, но не послан-
ников. Джефферсон воевал с берберскими пиратами, за-
щищая американское судоходство. Он купил территорию
Луизиана для приобретения порта Новый Орлеан и стал,
как напомнил нам Джеймс А.Филд-мл. в работе «Америка
и средиземноморский мир 1776 — 1882», тем американ-
ским президентом, который израсходовал больше средств
на военно-морской флот, чем на сухопутную армию.
«Американский государственный корабль оставался тор-
говым судном, — писал об этом периоде Филд, — потреб-
ность в коммерческих связях и в доходах от торгового
флота не уменьшалась, а сорок пять лет, последовавших
после Гентского договора [об окончании войны 1812 г.],
стали величайшей эпохой американского мореплава-
ния»42.
Эти годы явились также и величайшей эпохой, укре-
пившей веру в «явное предначертание». Соединенные
Штаты аннексировали Техас, Калифорнию и Орегон. В хо-
де войны с Мексикой родилось движение за захват «всей
192

Мексики». Отказ Испании продать Кубу побудил амери-
канских дипломатов в Европе к составлению «остендско-
го манифеста», где ставился вопрос о завоевании ее си-
лой. Движение «Молодая Америка» соединяло в себе ос-
вободительное рвение в духе революций 1846 г. с требо-
ваниями свободы торговли, завоевания внешних рынков и
экспансии на юг. Североамериканские авантюристы —
печально известные флибустьеры — совершали вторже-
ния на Кубу, в Никарагуа, Гондурас, Эквадор и в ряд мек-
сиканских штатов43.
Здесь поражает то, что энтузиазм по поводу расшире-
ния внешней торговли и территориальной экспансии воз-
ник еще до того, как в стране образовались излишки сель-
скохозяйственной продукции (постоянное исключение —
хлопок; но крупнейшим рынком сбыта хлопка была Вели-
кобритания), а до промышленного перепроизводства
ждать оставалось и того дольше. Более того, когда после
Гражданской войны Соединенные Штаты вступили в эпо-
ху перепроизводства, страсть к расширению торговли и
экспорта товаров заметно спала, вместо того чтобы возра-
сти, как это должно было бы произойти согласно тезису
«открытых дверей».
Консульская служба пришла в упадок. «На всю Юж-
ную Америку, — жаловался в 1874г. конгрессмен, ранее
служивший консулом в Бразилии, — нет ни одного кон-
сульского работника»44. Торговый флот потерпел крах.
При администрации Маккинли тоннаж морских внешне-
торговых перевозок Соединенных Штатов был фактиче-
ски меньше, чем при второй администрации Джефферсо-
на. «Мы почти полностью потеряли свою восточную тор-
говлю, — заявил один из командиров эскадры, в ведении
которой находилось обеспечение торгового мореплавания
в этом регионе, — и американские суда стали такой же
редкостью, как черные лебеди»4^. После того как паруса
уступили место пару, американский флот пришел в негод-
ность. «У нас уже нет того, что заслуживало бы звания
флота»46, — заявил в 1885 г. морской министр Уильям
С.Уитни. Радиус действия ВМС резко сократился. А когда
на флот стали поступать новые стальные корабли, то они
были приданы не тихоокеанской или азиатской эскадре,
что требовалось, если следовать логике «открытых две-
рей», а североатлантической эскадре47. Короче говоря,
193
7-1200

желает видеть продукты американского мастерства и изо-
бретательности на каждом рынке мира и, как результат
этого, возрождение американской торговли»,—заявил
Гроувер Кливленд конгрессу в своем послании о положе-
нии страны в 1888г., должны объединиться, с тем чтобы
добиться снижения тарифа. «Если мы хотим рынков, —
сказал Генри Адаме государственному секретарю Джону
Хэю, — нам надо позволить ценам снизиться»48.
Из всех министров финансов, которых знал Генри
Адаме, он считал Хью Маккьюлоха из администрации Эн-
дрю Джонсона «наилучшим» и с любовью вспоминал в
автобиографии дни, полные надежд, наступившие после
Гражданской войны, когда вокруг Маккьюлоха «собра-
лись наиболее активные и мыслящие молодые люди стра-
ны»49. «Тариф, — писал Маккьюлох в 1888 г., — посте-
пенно отрезает внешние рынки от наших промышленных
товаров». Европейские нации, за исключением Велико-
британии, «следуют нашему примеру и для самозащиты
проводят протекционистскую политику... Что сейчас нуж-
но крупным производствам в Соединенных Штатах, так
это не защитные пошлины, а рынки». Снижение тарифа,
по словам Маккьюлоха, было крайне необходимо, «чтобы
открыть внешние рынки для наших промышленных това-
ров и нашей сельскохозяйственной продукции. Без этих
рынков наши крупные производства никогда не смогут
стабильно процветать»50.
Хью Маккьюлох и Фридрих Энгельс, вероятно, имели
мало общего во взглядах, но в этом они соглашались.
«Протекционизм в той форме, которую придал ему Мак-
Кинли, — писал Энгельс, после введения в силу в 1890г.
тарифа Маккинли, — превратился в невыносимые оковы».
Введение высоких тарифов «закрыло для американской
промышленности большую часть мирового рынка, между
тем как внутренний рынок уже страдал от избытка изде-
лий американской промышленности... Этот перманентный
внутренний промышленный кризис, порожденный про-
текционистской системой, Америка может преодолеть,
лишь открыв себе двери на мировой рынок, а для этого
она должна освободиться от протекционизма... Если Аме-
рика введет свободу торговли, то через десять лет она
побьет Англию на мировом рынке»51.
Согласно тезису «открытых дверей», поиски внешних
195

рынков становились господствующим мотивом американ-
ской внешней политики. Для их открытия требовалось
снижение тарифных барьеров. На деле же снижения та-
рифов не происходило. Протекционисты, такие, как пен-
сильванский Уильям Д.Келли по прозвищу Чугунная Чуш-
ка, презрительно отвергали «надуманные утверждения...
школяров и органов разных иностранных коммерческих
агентов, что [мы] страдаем от «перепроизводства»». Генри
Джордж тоже считал этот аргумент «надуманным, так как
в действительности значительная часть населения живет в
нужде»52. «Давно прошли те времена, — заявил сенатор
Джастин С.Моррилл, — когда нации могли колоссально
обогащаться благодаря чрезмерным прибылям от внешней
торговли... Сейчас и в дальнейшем национальное богатство
должно создаваться трудом внутри страны; сейчас только
внутренний рынок и представляет из себя ценность как
рынок, над которым нация осуществляет полный конт-
роль»53. Республиканская платформа 1896 г., принятая в
разгар депрессии, провозгласила приверженность респуб-
ликанцев внутреннему рынку и «политике протекциониз-
ма в качестве бастиона американской промышленной не-
зависимости и фундамента американского развития и про-
цветания». С 1861 г., когда был принят закон Моррилла,
и до 1930г. (Акт Смута—Хаули) уровень пошлин посте-
пенно возрастал.
Если бы завоевание внешних рынков было, согласно
утверждениям теоретиков «открытых дверей», преоблада-
ющим мотивом, то покровительственная пошлина не удер-
жалась бы. Но протекционизм пользовался сильной под-
держкой деловых кругов и одобрением большинства фер-
меров. То, какой жесткой хваткой зажал он конгресс и
страну, показывает, насколько мало в действительности
беспокоились тогда насчет внешних рынков. Экспорт со-
ставлял 6,2% валового национального продукта в 1869 —
1873 гг. и 5,8% — в 1 907 — 1911 гг. В эти годы наивыс-
шая точка — 8,2% — была достигнута в период сельско-
хозяйственного бума в 1877 — 1881 гг.54 Короче говоря,
внешние рынки занимали весьма низкое место на шкале
приоритетов и в сознании американских бизнесменов.
Столкнувшись в 90-е годы прошлого века с депрес-
сией, руководители сталелитейной промышленности, на-
пример, для сохранения прибылей занялись не освоением
196

внешних рынков, а рационализацией рынка внутреннего.
Они заключали джентльменские соглашения, создавали
пулы и холдинг-компании для контроля над производст-
вом и ценами. Высокие издержки производства тем не
менее в любом случае делали американскую сталь некон-
курентоспособной на международном рынке. Американ-
ские производители не могли также приспособиться к за-
рубежным требованиям. Компания Карнеги в 1896 г. на-
чала было подумывать о создании торгового представи-
тельства в Лондоне, но отказалась от этой идеи, как толь-
ко начался подъем55. «Меня изумляет, — заметил Вудро
Вильсон, — ...что деловых людей Америки так мало забо-
тит мировая торговля в отличие от торговли внутри Аме-
рики»^6.
IV
Превращение Америки во время второй мировой вой-
ны из должника в государство-кредитора окончательно
сделало протекционизм смертельным врагом иностранных
рынков. Ибо, если другие страны не могли зарабатывать
доллары на американском рынке, каким образом могли
они платить за американские товары? Тем не менее дело-
вые круги и республиканская партия, оставаясь глухими к
требованиям, предъявляемым к ним теорией «открытых
дверей», ответили установлением в 1922 г. самых высо-
ких за все время существования Америки тарифных ста-
вок, еще более повысив их в 1930 г. К 1932 г. экспорт
сократился до 2,8% валового национального продукта.
В следующем году к власти пришла администрация Руз-
вельта. Государственным секретарем стал сторонник «от-
крытых дверей» Корделл Хэлл. «Для меня, — писал
Хэлл, — свободная торговля полностью ассоциируется с
миром, тогда как высокие тарифы, торговые барьеры и
нечестная экономическая конкуренция — с войной»57.
Исходя из этого, администрация Рузвельта предложила
понизить тарифы путем заключения взаимных торговых
соглашений, открывающих доступ на зарубежные рынки.
Деловые круги вместо одобрения этого законопроекта
дружно выступили против него. «Это предложение, — за-
явил сенатор Артур Х.Ванденберг, консервативный пол-
итический деятель, — является фашистским по своей фи-
197

лософии и фашистским по своей цели». В палате предста-
вителей за законопроект проголосовали только два ре-
спубликанца; в сенате — только трое58.
С самого начала рост американской экономики базиро-
вался на внутреннем рынке. Когда во время Великой де-
прессии внутренний рынок потерпел крах, на помощь при-
шел Кейнс, показавший, каким образом дефицитное фи-
нансирование может восстановить внутренний спрос. По-
сле второй мировой войны капиталисты продолжали вы-
ступать против либерализации торговли. В 1947г. Трумэн
пытался добиться от сената ратифицирования устава
Международной торговой организации. В своей речи в
Бэйлорском университете он прибег к самой изощренной
риторике, восхваляя свободное предпринимательство, в
надежде убедить бизнесменов в достоинствах мира, от-
крытого для торговли. Эту речь цитировали (и беззастен-
чиво искажали как свидетельство того, что капиталисты
контролируют политические решения. В действительности
же, хотя призывы Трумэна к свободному предпринима-
тельству и привлекли внимание историков школы «откры-
тых дверей» в последующие годы, в первые послевоенные
годы они не могли соблазнить деловые круги. В результате
сенат отказался ратифицировать устав, и МТО так и не
была создана.
Если не считать годы второй мировой войны, то за пол-
века, начиная с 1920г., экспорт только дважды превышал
6% валового национального продукта (в 1921 и в
1947 гг.) и направлялся, что удивительно, не в слабораз-
витый мир, а в другие развитые государства. И даже в
1970 г. экспорт и импорт вместе взятые составляли толь-
Ноэм Хомски в книге «Американская мощь и новые мандари-
ны», вышедшей в Нью-Йорке в 1969 г, дважды утверждал, что
Трумэн сказал: «Вся свобода зависит от свободы предприниматель-
ства... Весь мир должен принять американскую систему... Амери-
канская система может выжить в Америке, если только она станет
мировой системой». Стивен Э.Эмброуз в книге «Подъем к глоба-
лизму: американская внешняя политика за период с 1938 г.», вы-
шедшей в 1971 г. в Балтиморе, утверждал, что Трумэн сказал:
«Весь мир должен принять американскую систему. Американская
система может выжить, если только она станет мировой системой».
Трумэн не говорил ничего подобного ни в Бейлоре, ни еще где-ли-
бо. Это высказывание сфабриковано. Сторонники теории «откры-
тых дверей» не отличаются точностью.
198

ко 8,5% валового национального продукта. Известен кон-
траргумент, что самая малая толика чего-то, как бы мала
она ни была, может быть жизненно важной, что железо,
например, составляет только 0,0004% человеческого те-
ла, однако оно крайне необходимо для функционирования
организма, и т.п. Но даже теоретики «открытых дверей»,
прибегая к такой физиологической аналогии, соглашают-
ся, что она «несколько притянута» в применении ее к эко-
номике59.
И только в 80-е годы внешняя торговля приобрела по-
длинную значимость для американской экономики. Тогда
на нее приходилось почти 20% валового национального
продукта. Дефицит товарной торговли — разрыв между
импортом и экспортом — стал самым высоким в истории
Америки. Внешние рынки теперь стали необходимы. От-
вергаемые в прошлом задачи завоевания иностранных
рынков должны были теперь определять американскую
внешнюю политику. Внешняя политика действительно
приобрела агрессивную форму, но, похоже, ее целью так
и не стали внешние рынки. Может быть, речь шла о емких
рынках Никарагуа? Для исправления положения амери-
канцы, как всегда на протяжении всей своей истории, об-
ратили взоры на внутренний рынок и потребовали повы-
шения тарифов на ввозимые товары. Тем временем адми-
нистрация Рейгана за счет бюджетного дефицита в разме-
ре 200 млрд. долл. возродила внутренний рынок.
Со времен Гамильтона и Клея и по сей день большин-
ство руководителей бизнеса и их политические союзники
остаются непреклонными в своем убеждении, что эконо-
мическое спасение заключается не во внешних рынках, а
в рынке внутреннем.
Историки школы «открытых дверей» — это ученые,
одержимые догмой. Всемогущая роль внешних рынков в
определении американской внешней политики является
сутью их учения. Догма вырывает внутренний рынок и за-
щитные тарифы из их поля зрения. По выражению Лафе-
бера, у них не остается никаких сомнений в том, что «кон-
троль за политическими решениями осуществляется про-
мышленниками и финансистами». Их не обескураживает
199

отсутствие каких-либо документов, которые доказывали
бы, что промышленники и финансисты действительно кон-
тролируют принятие конкретных решений. Как сказал
Уильям Эплмен Уильяме, если отсутствуют доказательст-
ва, то это лишь потому, что политики «сговорились и при-
нимают на веру теорию, необходимость и моральность ак-
тивной политики «открытых дверей». Поэтому они редко
думают о необходимости объяснить или защитить свой
подход»60. Короче, чем меньше доказательств, тем лучше.
Историки обычно не исходят в качестве аргумента ех
silentio(из молчания (лат.). — Перев.). В своем стремле-
нии удовлетворить своих коллег историки школы «откры-
тых дверей» руководствуются догмой, я уверен, неосоз-
нанно, чтобы исказить исторические свидетельства для
укрепления своего тезиса. Например, они усиленно обыг-
рывают использование отцами-основателями слова «импе-
рия» в качестве доказательства неизлечимой американ-
ской болезни экспансионизма. Так, Вэн Элстайн приводил
выражение Вашингтона «восходящая империя» для дока-
зательства того, что Соединенные Штаты по своей сути
являются экспансионистской имперской державой. Так,
из выражений Мэдисона «расширить сферу» и «одна ве-
ликая, уважаемая и процветающая империя» Уильяме вы-
вел заключение, что Мэдисон «ясно понимал, что внешние
рынки — часть той сферы, которую следовало увеличить,
чтобы обеспечить долговечность республиканских инсти-
тутов и процветание»6 *.
Все это, возможно, было, а возможно, и не было. Но
приведенные свидетельства не указывают с точностью на
это. Вышеупомянутые высказывания заставляют взяться
за выяснение значения слова «империя» как оно понима-
лось в 80-е годы XVIII в. Если обратиться к одному из
словарей того времени — скажем, к первому изданию
«Британской энциклопедии» 1771 г., — то там слово «им-
перия» определяется как «обширное пространство земли
под юрисдикцией или управлением императора». Слово
«император» толкуется как «почетный титул у древних
римлян... принятый в настоящее время для обозначения
суверенного или верховного правителя империи». В каче-
стве примера из истории Европы упоминается Карл Вели-
кий, о котором «Британская энциклопедия» говорит: «Сле-
200

дует заметить, что императорское звание не давало права
ни на фут земли или территории»62.
Если же мы обратимся к книге Ричарда Кебнера «Им-
перия» — обычной современной работе по этому предме-
ту, — то обнаружим, что латинское слово imperiumозна-
чало командование, управление, суверенитет, осуществ-
ление власти и что в XVIII столетии слово «империя» ни-
коим образом не подразумевало территориальной экспан-
сии. Как писал в 1885 г. британский историк Э.А. Фрид-
мэн: «Только гораздо в более поздние времена, как я сам
помню, слово «империя» получило расхожее употребле-
ние в качестве обычного термина, означавшего что-то бо-
лее обширное, чем королевство»63. Во всяком случае, изу-
чение контекста, в котором Вашингтон употребил свою
фразу, делает ясным, что, говоря о «восходящей импе-
рии», он имел в виду не более чем становление новой
нации, обеспечивающей свой национальный суверенитет.
Что касается высказываний Мэдисона, якобы разоблача-
ющих его, то А.К. Уайнберг был, безусловно, прав, когда
он написал в «Явном предначертании», что Мэдисон под-
разумевал «не экспансию, а лишь объединение тринадца-
ти штатов»6'*.
Эксплуатацию школой «открытых дверей» слова «им-
перия» можно назвать только беспринципной филологиче-
ской подтасовкой. К сожалению, для историков «откры-
тых дверей» характерно усиленное привлечение на служ-
бу своей догмы конкретных доказательств. Снова и снова
в своей работе «Корни современной американской импе-
рии» Уильяме повторял, манипулируя своими утверждени-
ями, надуманные факты заинтересованности во внешнем
рынке, выискивая их там, где они почти не ощущались
или где их не было вовсе. Так, он писал, что 5 декабря
1870 г. Грант в своем ежегодном обращении «первым
многократно повторил свой довод, что Санто-Доминго
следует аннексировать в силу ценности его как рынка для
сбыта излишков сельскохозяйственной продукции»65.
Однако довод, выдвинутый в обращении Гранта относи-
тельно необходимости аннексии того, что он называл
«Санто-Доминго», был превентивного порядка: то есть
имелось в виду, что если Соединенные Штаты не будут
действовать, то это сделают европейцы. Грант использо-
вал в качестве аргументов и вопросы стратегии, и пробле-
201

мы сырья, прежде чем поднять с той же целью проблему
рынка, но даже тут он в равной мере заботился как о
промышленной, так и сельскохозяйственной продукции.
В 1895 г. пограничный спор между Венесуэлой и Бри-
танской Гвианой привел к тому, что Гроувер Кливленд на-
правил сердитое послание в конгресс. Это послание, по
мнению Уильямса, было «вполне определенным отраже-
нием рыночной концепции мира»66. В действительности
же в послании ничего не говорилось о рынках — каким
это, интересно, образом венесуэльский пограничный спор
мог повлиять на американский или британский доступ на
латиноамериканские рынки? — а высказывалась реши-
мость не допускать британского политического и военного
присутствия в этой части света, но никак не британского
экспорта или инвестиций. Генри Кэбот Лодж излагал этот
вопрос так: «Если Великобритания сможет расширить
свою территорию в Южной Америке без каких-либо про-
тестов с нашей стороны, то любая другая европейская
держава сможет сделать то же самое, и в короткое время
мы увидим Южную Америку колонизованной по частям,
как это было с Африкой». При наличии великих держав к
югу от нас «мы будем вынуждены немедленно превратить-
ся в государство с мощной армией и флотом, постоянно
сталкивающееся с трудностями и опасностями». «Соеди-
ненные Штаты, — сказал Теодор Рузвельт, — не могут
допустить возвеличивания какой-либо европейской дер-
жавы на американской земле». Утверждая, что Кливленд
действовал во имя американских деловых интересов,
Уильяме игнорирует резкое отрицание этого самим Клив-
лендом. «Те из нас, кто громче всех критиковал и оплаки-
вал нашу активную поддержку доктрины Монро, — писал
Кливленд позднее, — те либо осторожничали, боясь лич-
ных финансовых потерь, либо сами занимались спекуля-
цией или игрой на бирже»67. Или, как в то время выска-
зался Лодж: «За исключением денежных воротил в Нью-
Йорке и Бостоне, американский народ, подобно конгрес-
су и прессе, сплоченно поддерживает президента в воп-
росе защиты доктрины Монро»68.
Аналогичным образом Уильяме старался приписать По-
пулистской партии приверженность к иностранным рын-
кам в 90-е годы. На нескольких сотнях страниц труда
«Корни современной американской империи» доказыва-
202

то какой порядок торговли одобрили бы историки «откры-
тых дверей»? Двусторонние отношения? Регулируемую
торговлю? Бартер? Автаркию? Занимаясь осуждением
многосторонних торговых отношений, они хранят много-
значительное молчание в отношении альтернатив, которые
не вели бы к ликвидации капитализма. Бирд по крайней
мере выступал за принцип «открытых дверей» внутри
страны.
Вера в догму не оставляет у них, тем не менее, сомне-
ния в том, что американская политика «открытых дверей»
ответственна за большинство мировых бед. Историки док-
трины «открытых дверей», впрочем, как и ультраправые,
страдают от того, что Д.У. Броугэн назвал «иллюзией аме-
риканского всемогущества»'^. Мир за пределами границ
Америки видится им пассивным и бессильным, судьба его
определяется решениями, принимаемыми в Вашингтоне.
«Напрасно искать, — пишет Н.Гордон Левин, ученый, по-
рвавший со школой открытых дверей, — ...какую-либо ре-
альную попытку описать и понять мотивации или поведе-
ние руководителей любого из государств, с которыми
Америка имеет отношения. Другие страны и важнейшие
мировые события, кажется, существуют... как расплывча-
тая декорация, на фоне которой непостижимая телеоло-
гия экспансионистской американской политики «откры-
тых дверей» вырабатывает свой неотвратимый курс»7!.
Этот провинциализм выражается в отсутствии у дан-
ной школы интереса к опыту других государств. Историки
«открытых дверей» никогда не задаются вопросом: поче-
му, если капиталистическая экономика органически явля-
ется империалистической, европейский и азиатский капи-
тализм, отвергающий в последнее время империю, все же
процветает? Также весьма негативно провинциализм про-
является и в презрительном отношении к иностранным ис-
точникам. Уильяме редко цитирует иностранные книги или
архивные данные. Из 1700 сносок на страницах «Корней
современной американской империи» только 2 2 относят-
ся к иностранным книгам, периодике или статьям (не счи-
тая ритуальных цитат из Локка, Куэснея, Адама Смита и
Альфреда Маршалла). В одной сноске Уильяме упоминает
о «моем собственном исследовании соответствующих ев-
ропейских источников, в чем очень помогли немецкие и
французские коллеги»72; но в указанном им списке собра-
204

ний рукописей, использованных в работе, не указано ни
одно европейское хранилище. Из 557 сносок в книге Ла-
фебера «Неизбежные революции: Соединенные Штаты в
Центральной Америке» только 7 относятся к работам на
испанском языке. Карл П.Паррини в работе «Наследник
империи: экономическая дипломатия Соединенных Шта-
тов, 1916 — 1923 гг.» попытался описать историю аме-
риканских экономических отношений во время и сразу
после первой мировой войны без ознакомления с британ-
скими, французскими и немецкими архивами или хотя бы
биографиями Ллойд Джорджа, Клемансо или какого-либо
другого европейского руководителя. Вот как описывал
Акира Ирийе типичного историка американской империи:
«Ни один историк другого государства не смог бы так пре-
спокойно толковать об империализме своей страны без
учета ее взаимодействия с другими державами»'3.
Трудно понять, как мог тезис, столь узкий интеллекту-
ально, столь недостаточно документированный и столь
слабо аргументированный, каким, собственно, и был тезис
«открытых дверей», загипнотизировать целое поколение
американских историков. Ответ можно искать частично в
понятном возмущении, вызванном ошибками и преступле-
ниями американской внешней политики в годы войны во
Вьетнаме, частично—в самом тезисе, который по своей
природе является беспроигрышным для его авторов.
Философ Карл Поппер был просто потрясен, обнару-
жив, что марксисты и психоаналитики «способны истол-
ковать любое мыслимое событие в пользу подтверждения
своих теорий». Это привело к тому, что он предложил тест
для определения научного характера любой гипотезы:
«Какие мыслимые факты я бы посчитал отрицающими
мою теорию или показывающими ее ложность»74. Следу-
ет спросить: какие мыслимые факты историки «открытых
дверей» приняли бы в качестве отрицающих тезис «откры-
тых дверей»? Если государственные деятели почему-то
упоминают «открытые двери», то это доказывает правоту
тезиса; если они не упоминают данный принцип вовсе, то
это доказывает, что они оставляют его для «внутреннего
применения». Если государственные деятели защищают
корпоративные интересы, то это доказывает справедли-
вость тезиса; если они не защищают корпоративные инте-
ресы, то это показывает лишь то, что они дьявольски хит-
205

ры, принося краткосрочные корпоративные интересы в
жертву долгосрочным. Если они осуществляют вторжение
в район, который является экономически ценным, то это
подтверждает тезис; если эта территория не имеет эконо-
мической ценности, как, например, Вьетнам, то это дока-
зывает их потребность сохранять свой контроль над ми-
ровым рынком в целом. В работе Уильямса «Корни совре-
менной американской империи» каждое политическое
действие, как и противоположное ему, превращено в до-
казательство того, что нация стремится к захвату внешних
рынков: высокие тарифы — так же как и низкие (с. 247);
золото — так же как и серебро (с. 199, 361—365); низ-
кие железнодорожные расценки — так же как и высокие
(с. 309); процветание — так же как и депрессия (с. 208);
мир — так же как и война (с. 215, 410); выступления
против аннексии — точно так же, как и призывы к аннек-
сии (с. 263, 440). Что уж тут говорить насчет «внутрен-
него применения»!
Фальшивость тезиса «открытых дверей» невозможно
доказать конкретно. Поскольку он объясняет все, он объ-
ясняет очень мало. Это вовсе не историческая гипотеза,
которую можно проверить. Это теологическая догма.
VII
Однако кто может сомневаться в том, что американ-
ская империя существует? «Неформальная» империя,
без колоний в политическом смысле, но все же богато
оснащенная широко разбросанными по всей этой неве-
зучей планете атрибутами империализма: войсками, ко-
раблями, самолетами, базами, проконсулами, местными
коллаборационистами. Если тезис «открытых дверей» не
объясняет наличие империи, то что тогда объясняет су-
ществование ее?
Альтернативная гипотеза говорит о том, что амери-
канская империя порождена не экономической систе-
мой, требующей экспансии для выживания, а политиче-
скими структурами государства, требующими экспансии
для обеспечения безопасности не через усилия бизнес-
менов и фермеров, стремящихся к личной выгоде, а по-
средством деятельности политиков и военных, добиваю-
206

щихся обеспечения государственной мощи доступными
им средствами.
Согласно этой гипотезе, стремление к национальной
безопасности является независимой и изменчивой величи-
ной, несводимой к экономическим мотивам. Сторонники
экономической интерпретации в целом отметают это ут-
верждение, по крайней мере когда они пишут о Соеди-
ненных Штатах (считается, что для Советского Союза на-
циональная безопасность — это самостоятельный мотив).
Признание самостоятельности геополитических причин
подорвало бы теорию, согласно которой капитализм явля-
ется корнем всех зол. Это подтверждало бы возможность
того, что некапиталистические государства могут обладать
империалистическими замашками. Ведь если то, что пред-
принял Советский Союз в Восточной Европе, в особенно-
сти в Венгрии в 1956 г. ив Чехословакии в 1968-м, не
является империализмом, тогда этот термин мало что зна-
чит; если же это империализм, тогда мы должны отказать-
ся от представлений, согласно которым империализм при-
сущ только миру капитализма и ликвидация капитализма
отменила бы империализм.
Исходя из собственных правил, школа «открытых две-
рей» никак не хочет признать, что соображения нацио-
нальной безопасности играют роль самостоятельного фак-
тора американской внешней политики. Уильяме, напри-
мер, считает «чрезвычайно трудным» установить какие-ли-
бо случаи, когда об американских лидерах «можно было
бы обоснованно сказать, что они руководствуются страте-
гическими мотивами»7^. «Блэйн и Харрисон, — пишет он
в одном типичном пассаже своего труда, — не хотели мо-
гущества ради него самого... Они стремились к нему, что-
бы широко воздействовать на политику зарубежной эко-
номической экспансии, которую они считали необходи-
мой и желательной для всей политической экономии, а
также для ее внутренних специфических интересов»'^.
Но политические и военные руководители очень часто
хотят могущества ради самого могущества, то есть ради
интересов и безопасности государства. Торговля является
неотъемлемой частью государственного могущества в це-
лом, поэтому государство способствует развитию торгов-
ли. Однако часто торговлю рассматривают как служанку
могущества, как средство для достижения государствен-
207

ной и общественной цели, а не как цель саму по себе.
Стратегические и экономические мотивы, как бы тесно
они ни были переплетены на практике, можно разграни-
чить аналитическим способом. «Внешние интересы, — го-
ворил адмирал Мэхэн, — не могут сводиться к интересам
коммерческим»77. Даже экономист-марксист Томас Вай-
скопф, хотя и подозревает, что национальную безопас-
ность часто привлекают для оправдания империалистиче-
ских действий, вызванных другими причинами, считает,
что «нет повода сомневаться в том, что современное наци-
ональное государство должно интересоваться националь-
ной безопасностью, которая может быть самостоятель-
ным мотивом для империалистической деятельности». Он
добавляет, что «интересы национальной безопасности
принадлежат к числу интересов, которые, похоже, не бу-
дут зависеть в сколь-либо значительной степени от того,
является ли общество капиталистическим или социалисти-
ческим»78.
Империалистические поползновения в истории Амери-
ки в основном исходили от политиков, военных и публи-
цистов, а не от делового общества. Историческими пружи-
нами американской экспансии являлись два обстоятельст-
ва — неравенство сил между белыми и краснокожими
американцами и решимость белых американцев защитить
национальное могущество от европейских соперников
сначала в Северной Америке, а позднее за рубежом.
Стремление к получению экономических преимуществ
было на втором плане. Американская экспансия, по суще-
ству, была результатом того, что Лангер назвал «превен-
тивным империализмом». Покупка Луизианы освободила
Североамериканский континент от французов, аннексия
Флориды — от испанцев. Доктрина Монро предостерегала
европейские державы от попыток вмешательства в дела
Западного полушария. Аннексия Техаса и Орегона поло-
жила конец британским интригам в Северной Америке.
Война 1846 г. устранила препятствия к продвижению че-
рез континент, чинимые Мексикой.
Использование в качестве аргумента проблемы ино-
странных рынков для объяснения экспансии в период по-
сле Гражданской войны абсурдно. Открывшийся в резуль-
тате ее рынок и тогда и позже находился в Европе, а не в
неразвитых регионах, привлекавших взоры политиков и
208

военных в десятилетия, последовавшие после Аппомат-
токса*. Рынки Аляски? Санто-Доминго? Датской Вест-Ин-
дии? Самоа? Пуэрто-Рико? Гуама? Мидуэя? Сторонники
теории «открытых дверей», должно быть, шутят.
Рассмотрим, к примеру, вопрос о Самоа. Согласно
Уильямсу, американские фермеры хотели сделать Самоа
рынком для продажи там пшеницы и избытков муки, по-
ступавших с Тихоокеанского побережья. Историк приво-
дит слова одного человека, возглавлявшего морскую
транспортную компанию на Самоа, что Самоа «жизненно
важны» для контроля над «всей торговлей в бассейне Ти-
хого океана», явно соглашаясь с ним79. Британский исто-
рик-дипломат Пол М.Кеннеди, занимаясь изучением не-
мецких, британских и американских архивов, оставлен-
ных Уильямсом без внимания, представил весьма отлич-
ную от этого картину. В своей авторитетной работе «Са-
моанский узел: изучение англо-германо-американских от-
ношений, 1878—1990 гг.»80 он показал, что соперниче-
ство на Самоа возникло не из-за экономических факто-
ров, а было результатом политического противоборства
между великими державами, ибо наличие колоний подни-
мало статус державы. Кеннеди почти не нашел доказа-
тельств американского интереса к Самоа, за исключени-
ем упоминаний о коротких морских стычках в 1889 и
1899 гг. Взгляд на карту опровергает любую идею о том,
что с островов Самоа можно контролировать торговлю в
Тихом океане. Представление о том, что у нищих самоан-
цев могли найтись деньги на покупку американской пше-
ницы и муки, даже если бы эти продукты были неотъем-
лемой частью их питания, абсурдно, а копра, единствен-
ный товар, который они сами могли предложить в обмен,
не имела сбыта в Соединенных Штатах. Великобритания
потеряла интерес к Самоа, как только поняла, что эти ос-
трова не имеют для нее стратегической ценности. Герма-
ния была озабочена больше других, но не по экономиче-
ской причине. Торговля Германии с Самоа была и продол-
жала оставаться незначительной. Германское правитель-
ство жаждало колониального успеха для умиротворения
консервативных националистов у себя в стране.
Город в штате Вирджиния, где 9 апреля 1865 г. состоялся акт
капитуляции армии южан-конфедератов.—Прим. перев.
209

Побудительной причиной и здесь, и в других случаях
был превентивный империализм. Генри Кэбот Лодж, гор-
дившийся американским империализмом, писал в 1895 г.,
что видит Англию «посягающей на каждый остров в Ти-
хом океане». Если бы не заинтересованность Германии,
говорил он, мы бы уступили Самоа Англии. Он опасался,
что слабая американская политика «способна привести
только к тому, что толкнет гавайцев в объятия Англии».
Лодж с предельной ясностью объяснил смысл превентив-
ного империализма. «Великие нации, — заявлял он, — бы-
стро поглощают все пустующие места на Земле в целях
своей будущей экспансии и в интересах обороны... Будучи
одной из великих наций мира, Соединенные Штаты не
должны оказаться в стороне от этого движения»81. Коро-
че говоря, Америка обязана вступить в соревнование. «Ес-
ли мы испугаемся суровых столкновений, в которых мож-
но победить лишь ценой многих жизней и не боясь поте-
рять все, что дорого человеку, — сказал Теодор Руз-
вельт, — тогда более смелые и сильные народы обойдут
нас и завоюют господство над миром»82.
Уильяме писал о Рузвельте и Лодже, что, хотя у них не
было личной экономической заинтересованности в импе-
риализме, «тем не менее экономические вопросы занима-
ли центральное место в их размышлениях о внешней по-
литике»8^. Как оскорбило бы такое мнение Рузвельта и
Лоджа! Теодор Рузвельт с презрением относился к «этим
типичным денежным мешкам в моей стране. Я не нахожу
их мнение здравым ни в вопросах внешней, ни в вопросах
внутренней политики»84. Он видел мир через призму со-
отношения сил. Он не уделял много времени изучению
проблем внешнего рынка. Лодж об иностранных рынках
говорил больше, но даже он осуждал и «доктрину о том,
что для людей и наций нет выше цели или задачи, чем
купля и продажа, чем торговля складными ножами и сби-
вание цены», и не одобрял людей, «которые считают цену
на набивной ситец темой более важной, чем национальная
гордость, налоги на чугун в чушках— вопросом более зна-
чимым, чем прогресс нации»85.
Говард КБил, от мнения которого школа «открытых
дверей» вряд ли может отмахнуться как от мнения исто-
рика консервативного, написал весьма всесторонний и
тщательный обзор, посвященный Теодору Рузвельту и его
210

зиазмом относившийся в этому рынку, писал в 1899 г.,
после посещения Америки: «Я не смог обнаружить в тор-
говых кругах Соединенных Штатов никакого желания
предпринять какие-либо практические действия для со-
хранения того, что в будущем могло бы обеспечить для
них такую торговлю, размах которой не может предска-
зать ни один смертный»**8. Другой энтузиаст, бывший аме-
риканский посланник в Китае Чарльз Денби, громогласно
сетовал по поводу того, что американское деловое сооб-
щество, кажется, «не чувствует необходимости культиви-
ровать иностранные рынки»89. Когда администрация Таф-
та попыталась усилить американское политическое влия-
ние в Китае путем поощрения американского участия в
инвестиционных консорциумах, американские финанси-
сты, располагая лучшими инвестиционными возможностя-
ми в других местах, заартачились.
В основном правительство почти ничем не способство-
вало проникновению бизнеса на китайский рынок. «Дей-
ствия по использованию американского могущества в ин-
тересах американских бизнесменов, — пишет Мэрилин
Блатт Янг, — были в противоположность европейским
Qfi
странам если чем-то и заметны, то своим отсутствием» .
Государственный департамент чаще действовал в интере-
сах американских миссионеров, но не американских биз-
несменов, не проявляя никакого особого интереса к Ки-
таю. В 1900 г. только один член американского предста-
вительства в Пекине говорил по-китайски, тогда как в бри-
танской и французской миссиях по-китайски говорили по
шесть человек91. В 1 905 г. генеральный консул сообщал,
что консульство Соединенных Штатов в Шанхае самое
бедное, если не считать португальского92.
Американцы мечтали о китайском рынке по крайней
мере с начала XIX столетия. В 90-е годы прошлого века
империалисты возродили эту мечту. Но когда Рузвельт и
Лодж упоминали иностранные рынки, то, как указывает
Говард К.Бил, «они делали это потому, что возможные
экономические выгоды завоевывали сторонников импери-
алистической политики и повышали престиж страны... По-
этому, предложив американскому народу политику экс-
пансии, они стали охотно восхвалять ее экономическую
прибыльность»93. Без сомнения, они задумывались о том,
что если в дальнейшем рынки будут развиваться и амери-
212

канцы окажутся в состоянии использовать их с выгодой
для себя, то это послужит усилению национального могу-
щества. Они, конечно, не смотрели на китайский рынок
(или рынки Самоа, Гавайев, Центральной Америки и Вест-
Индии) как на средство немедленного избавления от про-
тиворечий капитализма. Не считали так и американские
капиталисты, судя по их равнодушному отношению к ки-
тайскому рынку. При тщательном рассмотрении этого
вопроса утверждение о том, что стремление захватить ки-
тайских рынок было одной из основных причин американ-
ской внешней политики, оказывается такой же выдумкой,
как и сам китайский рынок.
Так как на рубеже столетия интерес Америки к Китаю
определялся скорее международным престижем, чем пря-
мыми стратегическими или экономическими соображени-
ями, американская политика в этом регионе была относи-
тельно пассивной. Однако в Латинской Америке Соеди-
ненные Штаты отлично сознавали как свои стратегиче-
ские, так и экономические интересы и действовали в со-
ответствии с ними. Считается, что американская политика
в Западном полушарии являет собой классический пример
«долларовой дипломатии». И действительно, политика Со-
единенных Штатов уделяет массу времени интересам кор-
пораций, особенно в Центральной Америке и в Карибском
бассейне. Но даже в Латинской Америке поиск рынков
не является главным, определяющим моментом.
Доктрина Монро установила задачи политики Соеди-
ненных Штатов. Доктрина была нацелена не против евро-
пейского экономического проникновения, а против евро-
пейских политических посягательств в Западном полуша-
рии. С 18 2 3 г. и на протяжении целого столетия торговля
и инвестиция Великобритании в Южной Америке были
намного шире, чем у Соединенных Штатов. Это, однако,
не волновало Соединенные Штаты. Экономика значила
куда меньше, чем геополитика. Лодж по-настоящему про-
явил беспокойство, когда обвинил Великобританию в том,
что она «усеяла Вест-Индию укреплениями, которые пред-
ставляют постоянную угрозу нашему Атлантическому по-
бережью»94. Германия в тот период усиливала свою ак-
тивность в полушарии ив 1902г. вместе с Великобрита-
нией присоединилась к блокаде Венесуэлы. Состояние
хронической нестабильности в странах Карибского бас-
213

сейна привело к неуплате этими странами долгов европей-
цам, что и создало предлог для европейского вмешатель-
ства. Строительство Панамского канала увеличило страте-
гические ставки США в Центральной Америке.
Итогом стала политика Соединенных Штатов, направ-
ленная на устранение предлогов для европейского вмеша-
тельства. Как убедительно показывает Дана Г.Мунро в
своей работе «Интервенция и долларовая дипломатия в
Карибском бассейне, 1900—1921 гг.», госдепартамент
предпринял попытку склонить негативно настроенные
банковские и деловые круги на то, чтобы они обратили
свое внимание на страны Карибского бассейна; задачей
государства было не обогащение американских банкиров,
а вытеснение их европейских коллег. По выражению
Мунро, «задачей долларовой дипломатии было содейство-
вать политическим целям Соединенных Штатов, а не по-
могать извлечению частной финансовой выгоды»95.
Эта политика весьма преуспела в замене европейского
финансового влияния на североамериканское. Когда пер-
вая мировая война покончила с германской угрозой, роль
стратегических соображений уменьшилась. После 1930г.
Соединенные Штаты вступили в ту фазу своего политиче-
ского цикла, которую можно назвать фазой частного ин-
тереса. В отсутствие всепоглощающих геополитических
требований интересы корпораций взяли контроль над по-
литикой.
Затем, в 30-е годы, в политическом курсе началась фа-
за общественной целеустремленности. Германия вновь
стала представлять собой международную угрозу. Теперь,
когда погоня корпораций Соединенных Штатов за дохо-
дами стала угрожать стратегическим и политическим ин-
тересам, геополитика взяла верх, как и в случае с нацио-
нализацией нефтяной промышленности в Мексике. Неф-
тяным компаниям, говорилось в меморандуме государст-
венного департамента в 1939 г., нельзя разрешать «ста-
вить под угрозу всю нашу политику добрососедства вслед-
ствие их упрямства и недальновидности. Наши националь-
ные интересы, взятые в целом, гораздо весомее интересов
нефтяных компаний». Президент Колумбии Эдуарде Сан-
тос назвал политику добрососедства «настолько эффек-
тивной, что если раньше американские компании имели
обыкновение угрожать правительству [Колумбии], обещая
214

обратиться за помощью в Вашингтон, то картина стала об-
ратной, и теперь уже правительство обращается или угро-
жает обратиться в Вашингтон»96.
С тех пор представители геополитических и корпора-
ционных интересов не перестают бороться за контроль
над политикой США в Латинской Америке. Преследуя
частные интересы в 50-е годы, когда наступила фаза час-
тного интереса, ЦРУ при президенте Эйзенхауэре по на-
стоянию «Юнайтед фрут компани»97 сменило радикаль-
ное правительство Гватемалы. В 60-е годы, когда страна
пребывала в фазе общественной целеустремленности, Со-
юз ради прогресса президента Кеннеди не поддерживал
ни североамериканские корпорации, ни латиноамерикан-
ские олигархии. Фидель Кастро считал действия союза
«очень умной стратегией», обреченной на провал. «Тресты
видят, что их интересы понемногу приносятся в жертву...
Пентагон считает, что стратегические базы в опасности;
могущественные олигархии во всех латиноамериканских
странах привыкают к бдительности своих американских
друзей; они саботируют новую политику; и, короче гово-
ря, против Кеннеди — все»98.
Возможность возобладания вопросов безопасности
над экономическими интересами не сделает политику
более мудрой. Со времен второй мировой войны Пента-
гон занимается заключением двусторонних соглашений
по безопасности, отправкой оружия и военных миссий,
обучением латиноамериканцев мрачному искусству
контрпартизанской войны, стимулированием милитарист-
ских аппетитов и развитием закулисных связей с латино-
американскими полковниками. Идеология «холодной
войны», обнаружив наличие глобальных ставок в латино-
американских гражданских войнах, раздувает геополити-
ческую напряженность. Во имя антикоммунизма латиноа-
мериканские выпускники военных училищ США сверга-
ют демократические режимы, пытают революционеров и
устанавливают диктатуры. Особые интересы военного
истеблишмента Соединенных Штатов в последнее время
испортили политику США в полушарии в той же степе-
ни, в какой особые интересы американского бизнеса
портили ее в 20-е годы. Но это иной вид испорченности,
преследующий иные цели.
215

кобритании и Канаде100. Если бы политику определяли
внешние рынки, то не было бы Пёрл-Харбора, если только
исходить из метаисторической теории о том, что про-
жженные капиталисты предпочли туманную перспективу
освоения китайского рынка уже дающему прибыль япон-
скому рынку, или, иначе говоря, журавль в небе показался
им заманчивей, чем синица в руках.
Если остаются сомнения в том, что стремление обеспе-
чить национальное могущество является независимым пе-
ременчивым фактором, то давайте вернемся к «мысленно-
му эксперименту» Макса Вебера. Школа «открытых две-
рей» предполагает, что если бы Соединенные Штаты не
были страной капиталистической, то они бы не занима-
лись созданием империи. Представим себе, что Соединен-
ные Штаты всегда были страной коммунистической, подо-
бной СССР. Союз Американских Социалистических Рес-
публик предположительно не требовал бы «открытых две-
рей» для американской торговли и инвестиций. Но на-
сколько изменилась бы тогда дипломатическая история
САСР? Может быть, коммунистические Соединенные
Штаты отказались бы от экспансии на запад через весь
континент? Или воздержались бы в ходе такой миграции,
случись она, от истребления индейцев, изгнания с уже
заселенных земель мексиканцев, от изгнания британцев,
французов и испанцев? А может быть, они отказались бы
от принятия доктрины Монро и позволили бы Великобри-
тании, Франции, Испании, России и Германии расширить
свой контроль над территориями в Западном полушарии?
Может быть, они были бы менее, чем капиталистическая
Америка, заинтересованы в господстве над Центральной
Америкой и Карибским бассейном? А были бы они равно-
душны к соотношению сил в Европе и Восточной Азии? И
бездействовали ли бы они в тот момент, когда враждебная
держава с другого континента размещала ядерные ракеты
на Кубе? Разве не напрашивается из всего этого вывод,
что первопричиной экспансионизма являются присущие
любой великой державе, причем вполне определенные,
свойства, а не особенности ее экономики?
Фидель Кастро не разделяет иллюзию школы «откры-
тых дверей», что все было бы по-другому, если бы только
Соединенные Штаты упразднили капитализм. «Даже если
бы Соединенные Штаты стали социалистическими, — за-
217

мечает он, — нам пришлось бы сохранять боеспособность
и быть начеку, чтобы никому не было повадно запугивать
нас в случае культурной революции или чего-нибудь по-
добного в этом соседнем социалистическом государст-
ве»101.
Raisonsd'etat, а не динамика развития капитализма
привели к стремлению Америки иметь влияние в мире.
Советская Америка вела бы себя таким же образом, но,
несомненно, куда более безжалостно. Политические и
стратегические мотивы, национальное могущество и наци-
ональная безопасность обладают своими собственными
жизнеспособностью и силой независимо от систем идео-
логии и собственности. В жизни, помимо внешних рынков,
существуют и другие вещи. Остается подождать, каким
образом школа «открытых дверей» возьмется объяснять
последнее проявление американской тяги к экспансии —
полеты в космос, мотивированные, если следовать их ло-
гике, решимостью закрепить за Америкой обширные но-
вые рынки в Солнечной системе.
X
Тем не менее, какова бы ни была причина сего, разве
Соединенные Штаты не были в действительности посто-
янно расширяющимся государством? Разве эта экспансия
не опиралась, как утверждает школа «открытых дверей»,
на добровольный консенсус нации? А может быть, амери-
канский народ с самого начала был чертовски склонен к
империи?
Что ж, и да и нет. Руководители республики первых лет
удивились бы, узнав, что к XX в. действие Конституции
распространилось на обширной территории от Атлантиче-
ского океана до Тихого. Джефферсон ожидал, что белые
поселенцы заселят весь континент, но никогда не предпо-
лагал, что произойдет это под звездно-полосатым флагом.
«Останемся ли мы в одной конфедерации, — писал он
после приобретения территории Луизианы, — или же пре-
образуемся в Атлантическую и Миссисипскую конфеде-
рации, по-моему, не так уж важно». Реализуя план приве-
дения половины континента под единую республикан-
скую систему, они, тем не менее, так мало верили в успех,
что, как комментировал Генри Адаме, даже Джефферсон
218

«считал уникальный американский опыт по созданию по-
литической конфедерации «не очень важным» за предела-
ми Аллеганских гор»102. Позднее Джефферсон решил,
что Соединенные Штаты могут распространить свои вла-
дения до Скалистых гор. Вдоль Атлантического побе-
режья формировалась «великая, свободная и независимая
империя», заселенная белыми американцами, «не связан-
ными с нами ничем, кроме кровных уз и общих интересов,
но, как и мы, пользующимися правами самоуправле-
ния»103.
Даже Томас Харт Бентон из Миссури, при всем своем
пылком восприятии экспансии, предложил в 1825 г. про-
вести «западные рубежи республики» вдоль хребта Ска-
листых гор, на самом высоком пике воздвигнуть статую
сказочного бога Терминуса — хранителя границ. Он счи-
тал, что на Тихоокеанском побережье «новое правитель-
ство должно отделиться от матери-империи, как дитя от-
деляется от родителей»104. Двадцать лет спустя Дэниел
Уэбстер все еще ожидал появления независимой «Тихо-
океанской республики» на Западном побережье»105. Од-
нако Джон К.Кэлхун не верил в это, пророчески заметив
Джону Куинси Адамсу, что «страсть к возвеличиванию се-
бя — высший закон в человеческом обществе и что в ис-
тории не было примера того, чтобы нация сама себя раз-
рывала на части путем добровольного отделения»106.
С другой стороны, Джефферсон и Дж.К. Адаме удиви-
лись бы, вероятно, еще больше, если бы узнали, как мало
Соединенные Штаты продвинулись на юг и на север.
Джефферсон считал Кубу «самым ценным дополнением,
которое когда-либо могла получить наша система штатов».
Он заявил Джону К.Кэлхуну в 1820г., что Соединенным
Штатам «следует при первой же подходящей возможно-
сти взять Кубу»107. Адаме считал аннексию Кубы «обяза-
тельной для продолжения существования и сохранения
целостности самого союза» и считал, что Куба неизбежно
станет частью Соединенных Штатов по закону политиче-
ской гравитации108. Так думал и У.Х. Сьюард, а также
многие другие экспансионисты XIX в.
Что касается Канады, то Адаме считал, что «наше пред-
полагаемое владение — это континент Северной Амери-
ки»109. Чарльз Самнер был уверен, что закон гравитации
вовлечет и Канаду. «То, что весь континент Северной
219

Америки и все прилегающие к нему острова, — утверж-
дал Адаме в 1869 г., — должны наконец оказаться под
контролем Соединенных Штатов, является убеждением,
полностью укоренившимся в нашем народе»'10. «Задолго
до наступления двухсотлетия, — писал Уолт Уитмэн в «Де-
мократических перспективах» (1871), — у нас будет от
сорока до пятидесяти великих штатов, среди них Канада
и Куба». Энгельс в 1888г. считал аннексию Канады неиз-
бежной. Даже в 1895 г. Генри Кэбот Лодж заявлял, что
«от Рио-Гранде до Северного Ледовитого океана должны
быть лишь один флаг и одна страна»111.
Эти столь авторитетные предсказания так никогда и не
осуществились. Мы не присоединили ни Кубу, ни Канаду
и совершенно непохоже, что мы это когда-либо сделаем.
Исторические данные вряд ли подтверждают тезис о на-
роде, горячо жаждущем империи. Со времен покупки Лу-
изианы территориальные притязания всегда встречали со-
противление. Находясь вне союза в качестве независимой
республики, Техас как бы был на очереди в течение деся-
ти лет, а затем вошел в союз только вследствие трюка,
который проделал Джон Тайлер, обеспечивший вступле-
ние Техаса на основе совместной резолюции, после того
как сенат отверг договор об аннексии. Движение на за-
хват «всей Мексики» во время мексиканской войны по-
терпело провал. Даже опасались, что конгресс выступит
вообще против войны, и тогда могли быть потеряны Нью-
Мексико и Калифорния112. От «остендского манифеста»
отказались, а от флибустьеров 50-х годов отреклись.
После окончания Гражданской войны амбициозная
экспансионистская программа Сьюарда ничего не достиг-
ла, если не считать приобретения крошечного Мидуэя, а
также Аляски, от которой Россия хотела отделаться и на
приобретение которой конгресс пошел с большой неохо-
той, и то, как считается, возможно, в результате подкупа
его членов русским посланником. Сенат отверг двусторон-
ний договор с Гавайями, покупку Виргинских островов у
Дании, аннексию Санто-Доминго и аннексию Самоа. Мы
не снижали тарифы, не возрождали торговый флот и не
стимулировали консульскую службу. Потребовалось пол-
столетия споров, прежде чем мы аннексировали Гавайи, и
этого могло бы не случиться, если бы не война с Испа-
нией. Но даже в условиях войны мы все-таки не аннекси-
220

ровали Кубу. Да, мы аннексировали Филиппины, но спустя
сорок лет дали им свободу. А к 1960г. Аляска и Гавайи
были не колониями, а штатами.
При всех разговорах теоретиков школы «открытых
дверей» о национальном консенсусе имперская мечта на
протяжении большей части истории Америки наталкива-
лась на устойчивое равнодушие, а то и на явное сопро-
тивление. Империализм никогда не был широко распро-
страненным массовым движением. Были всплески ура-
патриотического неистовства, как, например, по поводу
потопления «Мейна», но заметное и постоянное требова-
ние строительства империи отсутствовало. «Американ-
цы, — писал Брайс в 1888 г., — не испытывают земель-
ного голода, от которого страдают великие нации в Евро-
пе... В целом нация очень сильно настроена против на-
ступательной политики»113. Даже в разгар американско-
го территориального империализма американцы так и не
создали колониальных атрибутов по образцу Великобри-
тании или Франции. Соединенные Штаты не создали ни-
какого учреждения по делам колоний. Они не готовили
администраторов для работы в колониях. У них не было
никакого высшего класса, младших сыновей которого
требовалось бы отправлять за границу для снятия напря-
жения. Что касается эпохи «неоколониализма», то не-
формальная империя еще менее, чем обычная империя,
способна пробудить массовое движение. Деятельность
многонациональных корпораций не воодушевляет на
проведение буйных массовых мероприятий вроде тех,
что были устроены англичанами по поводу снятия осады
города Мафикинг в мае 1900 г. в ходе англо-бурской
войны. Американскую империю создал кто угодно, но
только не широкие массы, вдохновленные имперской
идеей.
Империализм в Соединенных Штатах всегда был
кредо меньшинства, вот почему его история полна до-
садных неудач и разочарований. Давайте тогда зададим
вопрос в духе Шумпетера: кто такие эти американские
империалисты? Ответ, соответственно, будет тоже в
духе Шумпетера: это были в основном люди, так или
иначе находившиеся в стороне от общего русла амери-
канской жизни.
Флибустьеры 50-х годов прошлого века могут счи-
221

таться людьми, оторвавшимися от своей почвы. Это были
искатели приключений, сорви-головы, разочарованные
золотоискатели, отставные* солдаты, не способные при-
норовиться к гражданской жизни, моряки, уставшие от
дисциплины, одним словом, те, кто потерпел неудачу у
себя в стране и искал богатства и славы в неразвитых
странах. Описывая в своей книге «Сердце тьмы» разве-
дывательную экспедицию «в Эльдорадо», Конрад вывел
этот тип людей— «отчаянных, но без смелости, жадных,
но без дерзости, жестоких, но без мужества». У них не
было иных идей, кроме идеи уничтожать и грабить.
Империалисты 90-х годов прошлого века были уже
людьми совсем иного типа, но и они также были лишены
корней. Они подводили под свою деятельность опреде-
ленную теорию, но их теория шла вразрез с содержани-
ем существовавшей культуры. Как историки, Рузвельт,
Лодж, Брукс Адаме и Мэхэн с радостью разделяли ста-
рое федералистское видение героической Америки. Как
аристократы и воины, они надеялись спасти одиозное
плутократическое общество придав ему воинскую целе-
направленность. По выражению Шумпетера, эти неофе-
дералисты представляли собой атавистическое возрож-
дение устаревшего класса воинов. Их запоздалый импе-
риализм потерпел фиаско. Даже Рузвельт и Лодж в мо-
мент приобретения Филиппин с удовольствием отдали
бы их Великобритании в обмен на Канаду. «Обществен-
ное мнение, — сказал Рузвельт в 1901 г., — никак не
проявляет себя в вопросе о Китае», А к 1907 г. он даже
решил, что «с военной точки зрения Филиппины являют-
ся нашей ахиллесовой пятой»114.
Шумпетер предполагал, что Соединенные Штаты как
чисто буржуазное общество, свободное от феодальных
пережитков, будут менее других великих держав прояв-
лять империалистические тенденции. В 1919г. для под-
тверждения своей мысли он ссылался на сохранявшуюся
независимость Канады и Мексики, на возмущение, вы-
званное империализмом Теодора Рузвельта, и на открыв-
шуюся перспективу предоставления независимости Фи-
липпинам115. В краткосрочном плане он был прав. Импе-
риализм неофедералистской элиты не мог существовать,
так как ему не хватало институциональной опоры в аме-
риканском обществе.
222

рей», — экспортеры, ищущие внешние рынки. Этими про-
водниками были политики, дипломаты и военные руково-
дители. Возьмите случай с Вьетнамом. Разве настойчивые
требования американскими капиталистами иностранных
рынков заставили Америку увязнуть в этой войне? Оче-
видно, что Соединенные Штаты истратили на разрушение
Вьетнама больше денег, чем они могли бы надеяться пол-
учить даже за сто лет имперской эксплуатации. На каж-
дом этапе погружения в эту трясину военные играли глав-
ную роль. Сначала они определили вьетнамскую проблему
как военную, разрешаемую лишь при помощи армии. За-
тем, на каждом новом этапе этого страшного пути, гене-
ралы обещали, что наращивание военной эскалации при-
несет наконец победу,—победу, все более желанную и
все более упорно ускользавшую. Пентагон преуспел не
только в подаче проблемы в военных терминах; он де-
ржался за эту войну по соображениям, вытекающим из ее
институционализации. Вьетнам сделался бесценным испы-
тательным полигоном для нового оружия и отработки ме-
тодов ведения боевых действий, впрочем, как и незамени-
мым местом для практической воинской подготовки и про-
движения по службе. «Гражданские вряд ли способны по-
нять, — писал генерал Шоуп, экс-командующий корпусом
морской пехоты, — что многие честолюбивые професси-
оналы действительно мечтают о войнах, ищут возможно-
сти прославиться и отличиться, а эти возможности откры-
ваются только в бою». Все рода войск, по словам генерала
Шоупа, стремились участвовать в боевых действиях во
Вьетнаме и соперничали за «возможность практически
применить свое умение».
Эта проблема не является проблемой «военно-промыш-
ленного комплекса» Эйзенхауэра. Данное выражение
предполагает, что военные послушно выполняют волю ру-
ководителей бизнеса. Но военные не представляют капи-
талистов и не являются их агентами. Они сами по себе
мощная сила. Более того, нередко навязываемая ими по-
литика, как это случилось на последних стадиях войны в
Индокитае, получает отпор со стороны превосходящих
сил делового сообщества. Армия движима своим собст-
венным ведомственным интересом, требуя все больше лю-
дей, все больше денег, все больше вооружений и, конеч-
но, большего участия военных в политике, часто (хотя и
224

не всегда) принятия чисто военных решений. Военные иг-
рают на могучих чувствах мужества и патриотизма. Ток-
виль предвидел эту проблему, когда писал в своем вели-
ком исследовании «Почему демократические нации есте-
ственно желают мира, а демократические армии — вой-
ны»: «Армия в конечном счете образует из себя неболь-
шую нацию, где разум более ограничен, а привычки более
грубы, чем в нации в целом... Дух беспокойства и буйства
является злом, органически присущим самому устройству
демократических армий и при этом безнадежно неизлечи-
мым».
Военные не порочные люди. Это люди чести, профес-
сионалы, занятые профессиональной работой и выдвига-
ющие именно те доводы, которые диктуются самим харак-
тером их обязанностей. Глупо возлагать на них вину за их
советы. Вина лежит на гражданском правительстве, кото-
рое принимает эти советы. Их настойчивость становится
особенно действенной при неясных ситуациях и при не-
решительных правителях. «Избавления армии от ее поро-
ков, — говорил Токвиль, — следует искать не в самой
армии, а в стране... Дайте гражданам воспитание, научите
их быть аккуратными, твердыми духом и свободными, и
солдаты тогда будут дисциплинированными и послушны-
ми» ' 17.
Постоянное давление со стороны профессиональных
военных в эпоху непрерывного кризиса является основ-
ной причиной движения в сторону империи. Это подтвер-
ждает ту точку зрения, что империализм не коренится в
какой-то определенной экономической структуре или си-
стеме собственности. У каждой великой державы незави-
симо от ее идеологии имеется своя каста военных. Марк-
систские государства больше всех уязвимы для милита-
ризма. Расчет соотношения сил по количеству военнослу-
жащих на одну тысячу населения, по данным 1985 г., по-
казал, что в 3 2 странах мира с марксистскими режимами
это соотношение в среднем равнялось 13,3, тогда как в
109 странах с немарксистскими режимами — 6,1 к 1 тыс.
человек. Когда государства становятся марксистскими, то
в среднем рост этого соотношения составляет 282%118.
«Растущее преобладание военных в политической жизни, —
заметил Милован Джилас, — является тенденцией, кото-
рой, похоже, не удастся избежать ни одной коммуни-
225

ренных жителей его вовсе не интересовало. Ленинская
теория империализма также вряд ли уделяла какое-либо
внимание подчиненным народам. Геополитики считали им-
периализм простым отражением борьбы европейских
держав. Тезис о missioncivilatriceв некоторой степени
принимал во внимание тех, кого включали в состав импе-
рии, но в основном для того лишь, чтобы показать им, как
им повезло.
И только когда неразвитый мир всколыхнулся после
второй мировой войны, подчиненные народы начали попа-
дать в поле зрения аналитиков. Однако со времен евро-
центрической фазы теории империализма сохранялась
убежденность в бессилии этих народов. Теоретики de-
pendenciaприспособили марксизм для объяснения того,
каким образом западный рынок обрекает бедные нации на
постоянную нищету. А для объяснения того, каким обра-
зом западная культура обрекает их на постоянную духов-
ную немощь, была выдвинута идея «культурного импери-
ализма».
Культурный империализм был точно определен Жаком
Лангом, французским министром культуры, сказавшим в
1982 г., что это «империализм, который больше не захва-
тывает территорию... но подчиняет себе сознание, образ
мышления, образ жизни»120. Мысль эта не новая, но рань-
ше она в основном использовалась европейцами в их раз-
облачении Соединенных Штатов (как, например, в книге
Жоржа Дюамеля «Америка — угроза», опубликованной в
1931 г.). Она получила новое подтверждение в глазах
«третьего мира», будучи примененной для оценки фран-
цузского культурного наступления в Африке, о чем афри-
канские интеллектуалы быстро напомнили г-ну Лангу.
Культурная агрессия не всегда сопровождалась поли-
тической и экономической агрессией. Колониальные ад-
министраторы и апологеты империи часто старались защи-
тить от вестернизации туземную культуру, включая даже
традиционную религию. Киплинг как-то говорил одному
протестантскому священнику о том, каким «жестоким» он
считает то, что белые люди сбивают с толку своих со-
братьев «этическими правилами, чуждыми и климату, и
инстинкту тех рас, чьи обычаи они разрушают и чьих бо-
гов они оскорбляют»121. Сторонники «непрямого правле-
ния» в Великобритании и «ассоциации» во Франции счита-
227

ли, что тревожить туземные политические и религиозные
институты можно лишь в той степени, какая необходима
для обеспечения управления или грабежа. Некоторые
представители Запада искренне уважали глубокую само-
бытность туземной культуры. Другие были расистами и
полагали, что туземцы генетически неспособны подняться
до стандартов западной цивилизации. Нелепо, что именно
миссионеры во имя утверждения духовного равенства ту-
земца более других готовы были разрушать его культур-
ную индивидуальность.
Политический и экономический империализм оставал-
ся ограниченным и утилитарным. Он в основном исходил
из того, что одно государство заведомо сильнее, чем дру-
гое. Его не интересовали ни ум, ни душа туземных об-
ществ. Культурный империализм, напротив, утверждал,
что один набор ценностей лучше другого. Это оказывалось
гораздо более деморализующим. «Король Испании, —
подметил Фидель Кастро, — направлял время от времени
послание, и оно публиковалось в какой-нибудь местной
газете; а эти люди посредством радио, телевидения, кино
стараются вещать двадцать четыре часа в сутки; они сбы-
вают нам тысячи чуждых нам фильмов, программ и сери-
алов. Их вторжение в душу каждого человека, в сознание
каждого человека неимоверно... Испания никогда не пред-
принимала такого вторжения и никогда не имела такого
влияния»122.
Пробуждающийся в незападном мире национализм
прежде всего ощутил горечь культурных, а не политиче-
ских или экономических потерь. «Самым унизительным
видом поражения, — отмечает Жан Франсуа Ревель, —
является культурное поражение. Это единственное пора-
жение, которое никогда нельзя забыть, потому что вину
за него нельзя возложить на невезение или на варварство
врага. Оно влечет за собой не только признание собствен-
ной слабости, но и унижение от необходимости спасать
себя, учась у победителя, которому приходится подра-
жать, одновременно ненавидя его»123.
Самые милосердные и бескорыстные из незваных гос-
тей с Запада — миссионеры, врачи, учителя, обществен-
ные реформаторы — иногда вызывали самое большое не-
довольство. Просвещенные колониальные администрато-
ры гордились, например, освобождением женщин. Но
228

Францу Фанону, чернокожему, родившемуся на Мартини-
ке, обучавшемуся во Франции и превратившемуся в рево-
люционера в Алжире, решимость французов освободить
алжирских женщин от чадры представилась попыткой
включить их «в процесс разрушения культуры». Француз-
ские должностные лица, решившие «любой ценой вызвать
распад тех форм существования, которые способны воз-
родить национальную сущность», расчетливо ударили по
самым слабым, то есть наименее защищенным, звеньям
местной культуры. Каждая чадра, падавшая с лица женщи-
ны, писал Фанон, показывала, что «Алжир начинает отре-
каться от самого себя и мириться с насилием колонизато-
ра»124. Этот довод применялся и когда оспаривалась пра-
вомерность запрещения убийств детей и детских браков,
отмены самосожжения вдов в Индии или забинтовывания
ног в Китае.
Западная медицина была еще одним инструментом под-
рыва туземного образа жизни. Врач, говорил Фанон, ста-
новился «звеном в колониалистской системе... представи-
телем державы-оккупанта». Образование представляло
еще более смертоносную угрозу. Христианское утверж-
дение о достоинстве человека было особым актом агрес-
сии, так как индивидуализм считался западной ересью.
«Когда туземцы сбросят колониальные оковы, — говорил
Фанон, — идея об обществе индивидуумов... исчезнет пер-
вой». Действия по раскультуриванию, заявлял Фанон, яв-
лялись непременным условием установления империали-
стического контроля. Колониализм, не удовлетворенный
простым политическим и экономическим господством,
стремился лишить разум туземца присущей ему формы и
содержания, дискредитировать его язык, его пищу, его
сексуальное поведение, его манеру сидеть, отдыхать, сме-
яться, получать удовольствие, отнять у него его историю
и его самобытность. При каждом удобном случае, настаи-
вал Фанон, необходимо отвергать европейские ценности,
поносить и всячески отторгать их, «даже если эти ценно-
сти объективно достойны восприятия»125.
Фанон считал себя «туземцем». Но кроме того, он был
фрейдистом, марксистом, экзистенциалистом и национа-
листом — короче, продуктом западной культуры. Его
красноречивые изыскания изумительно разъясняют пру-
жины ненависти к Западу. Но идеи его попадают в старую
229

евроцентристскую ловушку — он преувеличивает бесси-
лие туземцев перед агрессором. Только насилие, доказы-
вал Фанон, может пробудить туземцев от его неподвиж-
ности. Однако послевоенные события поставили под со-
мнение утверждение о том, что подчиненные народы не
более чем пассивные жертвы.
II
История, как и многое другое, является отражением
соотношения сил. Пока «третий мир» был относительно
слаб, представители Запада, как сторонники империи, так
и противники ее, с легкостью исключали туземца как фак-
тор из уравнения империализма. После второй мировой
войны произошел сильнейший сдвиг в соотношении сил.
Распространение на «третий мир» западных принципов на-
ционализма и самоопределения покончило с колониаль-
ной системой. Использование западных принципов для
подрыва западного же господства усилило угрызения со-
вести Запада. Ощущение вины сделало невозможным про-
должение эксплуатации небелых народов с прежним бес-
печным высокомерием и способствовало появлению ил-
люзии о «наивысшей добродетельности угнетенных» (по
выражению Бертрана Рассела). В то же время контроль
«третьего мира» над сырьевыми ресурсами, считающими-
ся жизненно важными для западной экономики, — один
из факторов, толкнувших некогда Запад к созданию импе-
рии, — теперь оказался рычагом, используемым против
Запада.
Изменения в балансе сил ускорили изменения в оценке
ситуации. Подобно тому как расовая революция в Соеди-
ненных Штатах заставила американских историков при-
знать силу, хитроумие и способность к сопротивлению ра-
бов Юга, так и антиколониальная революция заставила те-
оретиков империализма признать, что туземцы «третьего
мира» были не просто жертвами, но и действующими ли-
цами. Это привлекло новое внимание к внутренним про-
блемам бедных стран, их сущности. Как новая социальная
история пишется «снизу вверх», а не «сверху вниз», так и
новые интерпретации империализма больше не изобража-
ют влияние на «третий мир» Запада «извне — внутрь», а
рассматривают вектор «изнутри — наружу».
230

Это правда, что туземные общества рассыпались под
натиском небольшого числа белых людей. Но при рас-
смотрении их внутренней сути не представляется очевид-
ным, что это происходило потому, что эти общества были
пассивны, инертны или страдали «комплексом зависимо-
сти» или нехваткой сил для сопротивления. И даже не
потому, что у захватчиков были пулеметы «максим», а у
туземцев их не было. Туземные общества в действитель-
ности не были такими однородными, какими они могли
показаться при взгляде снаружи. Многие из них периоди-
чески содрогались от раздоров внутри правящей элиты
или от нападений враждебных племен извне. Враги ацте-
ков, как обнаружил Кортес при вторжении в Мексику,
считали выгодным для себя помогать захватчику. Европей-
цам в Африке также не представляло труда подобрать се-
бе африканских союзников. У Аполо Кагуа, главного ми-
нистра Буганды, были свои собственные причины содей-
ствовать завоеванию Великобританией остальной части
Уганды126. Западное наступление проходило наиболее ус-
пешно, если оно затрагивало те сферы местной культуры,
где имело место недовольство. Западное господство всю-
ду зависело от туземного коллаборационизма. Вот почему
требовалось так мало людей с Запада.
Британские историки империализма последнего поко-
ления во главе с Рональдом Робинсоном и Д.К. Филдхау-
зом переместили туземное общество в центр картины12'.
Они рассматривают империализм как реакцию на имею-
щий внутренние причины политический кризис на пери-
ферии, а имперское правление считают невозможным без
коллаборационизма туземцев. Эта точка зрения, возмож-
но, недооценивает то, в какой степени соперничество ве-
ликих держав стимулировало в конце XIX в. усилия по
разрезанию на куски того, что оставалось от неразвитого
мира. Но она убедительно показывает, что империализм
привел к возникновению комплексного взаимодействия
между Западом и туземными обществами, которые дейст-
вовали, исходя из собственных интересов, побуждений и
затруднений.
Короче говоря, не только западные империалисты
пользовались туземными обществами в своих целях, но и
местные группировки в туземных обществах использова-
ли Запад в своих целях. Коллаборационисты образовали
231

пресловутый компрадорский класс, активно способство-
вавший колониальному господству в обмен на получение
доли доходов. С течением времени этот класс стал посы-
лать сыновей, а иногда и дочерей на Запад для получения
образования. Молодое поколение часто возвращалось, во-
оруженное националистическими и другими опасными
мыслями. Чтобы сохранить свое посредническое положе-
ние, коллаборационисты вынуждены были уступать наци-
оналистам либо терять свой контакт с местным населени-
ем, а вместе с этим переставать быть полезным для своего
колониального господина. Чем образованнее они станови-
лись, тем больше возмущались господством белых. С те-
чением времени коллаборационизм начал превращаться в
антиколониализм. Появление националистической элиты
привело к кризису империализма. «Когда колониальные
правители лишились местных коллаборационистов, —
объясняет Робинсон, — они либо предпочли уйти сами,
либо были вынуждены сделать это»128.
III
Кто кого? — задал некогда Ленин свой знаменитый
вопрос. Не совсем ясно, из чего выходило, что империа-
лизм — это всегда такое положение дел, когда великие
державы используют неразвитые страны. Опыт Соединен-
ных Штатов показывает, как неразвитые страны стремят-
ся, и часто успешно, использовать великие державы. Во
время мексиканской войны радикальная партия Пуро вы-
ступала за аннексию страны Соединенными Штатами с
целью укрепить в Мексике республиканские институ-
ты129. В 1848 г. штат Юкатан пожелал отказаться от сво-
его суверенитета при условии, что Соединенные Штаты
вмешаются и защитят белых от индейцев. Флибустьер
Уильям Уолкер был приглашен в Никарагуа во время мест-
ной гражданской войны одной из воюющих группировок.
Правительство Санто-Доминго обратилось с просьбой о
присоединении к американскому союзу, чтобы спасти се-
бя от свержения. Центральноамериканские правительства
просили принять их в союз, а дипломаты центральноаме-
риканских стран призывали Соединенные Штаты быть
«естественным защитником» Центральной Америки от
Мексики130. Выступавшие против Испании кубинцы умо-
232

ляли принять их в американский союз еще в 1822 г.
Во время восстания Грито де Яра против Испании в
1868 —1869 гг. революционеры, собравшиеся в Гуанаро,
призвали к аннексии страны Соединенными Штатами131.
Китайская империя, действуя в рамках своей старой по-
литики по защите границ, делала все, чтобы заманить Аме-
рику в Маньчжурию. «Где вы еще найдете место для из-
бытков своей продукции и капитала? — спрашивал один
из китайских должностных лиц. — ...«Новый Китай» как
раз такое место»132.
Американские президенты (за исключением Гранта) в
XIX в. были настроены достаточно скептично, чтобы под-
даться таким уговорам. Они хорошо отдавали себе отчет
о пределах американской мощи. По мере роста этой мощи
скептицизм уменьшался. Эйфория, вызванная результата-
ми второй мировой войны, положила начало имперскому
процессу. Соединенные Штаты пошли на пагубное вовле-
чение в дела Ирана отнюдь не под давлением нефтяных
компаний, а потому, что шах хотел, чтобы американцы вы-
теснили старых империалистов, британских и русских.
«Холодная война» усилила политическую и стратегиче-
скую необходимость расширения американского влияния.
Иллюзии всемогущества в соединении с идеологической
одержимостью и личной наивностью сделали президентов
тех лет особенно не защищенными от использования их
лидерами «третьего мира» в своих интересах.
Эти лидеры, поднаторевшие в самых разнообразных
способах выживания, часто оказываются людьми опытны-
ми и уверенными в себе. Если они придерживаются левых
взглядов, то вытягивают деньги из Вашингтона, угрожая
обратиться к Москве, не гнушаясь при этом вытягивать
деньги из Москвы, угрожая обратиться к Вашингтону. Ес-
ли они правые, то в борьбе за сохранение собственной
власти они нередко используют угрозу коммунистическо-
го переворота. К 80-м годам никарагуанским повстанцам,
рассчитывавшим вернуть положение и имущество, кото-
рыми они пользовались при тирании Сомосы, потребова-
лось лишь ударить по чутким антикоммунистическим стру-
нам, чтобы президент Рейган объявил их духовными
братьями отцов-основателей.
Кто кого? Мысль о том, что поставщик оружия может
контролировать получателя, что имперский патрон может
233

контролировать клиента в «третьем мире», является посто-
янным американским заблуждением, — заблуждением,
которое непонятным образом сумело пережить горький
опыт, полученный в Китае в 40-х и во Вьетнаме в 60-х
годах и подтверждающий обратное. Как только патрон
обязуется помогать клиенту в достижении его целей, так
его собственные средства воздействия слабеют. В насто-
ящее время патрон лишил себя права высшей санкции —
прекращения оказания помощи своему клиенту.
Единожды заручившись американской поддержкой,
клиент не видит причин делать уступки местным группи-
ровкам, требующим демократических, перемен и своей до-
ли участия в политическом процессе. Вместо этого он об-
зывает их марксистами и с молчаливого согласия амери-
канцев обрушивается на них. Поскольку клиент презирает
столь легко одураченного патрона и, кроме того, должен
следить за тем, чтобы не выглядеть американской марио-
неткой, он будет утверждать свою независимость, сопро-
тивляясь американским предложениям, которые он счита-
ет — и, возможно, считает правильно — фатальными для
своих привилегий и власти. Военный щит патрона дает ему
карт-бланш. Патрон в игре превращается в пленника сво-
его клиента. Ну и империя!
Худшие проявления американской «империи» 80-х го-
дов являются результатом неисправимой доверчивости и
тщеславия американцев, которыми так умело пользуются
мошенники из «третьего мира». Лучшие же ее проявления
в одинаковой степени проистекают из стремления других
народов к защите себя и своих интересов и стремления
Соединенных Штатов к господству. НАТО, например, слу-
жит интересам европейских членов этого союза в той же
степени, если не в большей, чем она служит интересам
Соединенных Штатов. Широко развернутая по всему зем-
ному шару цепь американских военных баз существует в
основном не против воли, а при благодарном согласии
принимающих эти базы стран. Если это империя, то, по
выражению Гейра Лундестада, это «империя по приглаше-
нию»133.
И наконец, какого типа эта империя? По критериям,
применимым к великим империям в истории — Римской
империи, наполеоновской империи и даже Британской
империи, — американская империя 80-х годов вовсе и не
234

империя. Прежние империи управляли своими подданны-
ми. Американская империя почти не управляет. Она даже
не способна контролировать режимы, целиком зависящие
от ее поддержки, — Израиль, Сальвадор, Гондурас, Фи-
липпины. Она не может контролировать и своих ближай-
ших соседей — Канаду и Мексику. Возможно, она конт-
ролирует Гренаду. И хотя она имеет влияние на Велико-
британию, Японию, Францию, Италию, Австралию и Но-
вую Зеландию, вряд ли можно сказать, что она управляет
ими, как, например, Британская империя управляла свои-
ми колониями в XIX в. или как Советский Союз контро-
лирует страны Восточной Европы. При всем предполагае-
мом господстве Соединенных Штатов над бедными стра-
нами, при всем влиянии на них через мировые рынки у
американской империи почти нет политического контроля
над «третьим миром», что неоднократно демонстрирова-
лось голосованиями на заседаниях Генеральной Ассамб-
леи Организации Объединенных Наций. Американскую
империю можно было бы охарактеризовать как квазиим-
перию.
Американцы строят иллюзии о создании международ-
ной среды, благоприятной для демократических ценно-
стей и институтов. Они на самом деле — за исключением
империалистического меньшинства — не думают, что та-
кая среда может быть создана исключительно при помощи
силы. Сдерживаемая демократическими идеалами и ус-
тойчивой общей неприязнью к империи, Америка увлека-
лась имперскими мечтами спорадически и без энтузиазма.
Война, но никак не экономика заставила американцев со-
здать их квазиимперию. Международный кризис подпи-
тывает военную машину и дает правительственным и во-
енным группировкам предлоги для шумного использова-
ния идеологии в целях укрепления своей гегемонии.
Мир под постоянной угрозой требует военной силы.
Он не требую- милитаризации национальной жизни. «Ми-
литаризм, — говорил Вудро Вильсон, — не заключается в
существовании какой-либо армии... Милитаризм — это
дух. Это система. Целью милитаризма является использо-
вание армий для агрессии»134. Демилитаризация нацио-
нальной политики является лучшей гарантией против аме-
риканского империализма.
Западная мировая экспансия, вступив в девятое столе-
235