Киссинджер Г. Дипломатия

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава тридцатая

Конец «холодной войны»:Рейган и Горбачев

«.Холодная война» началась тогда, когда Америка ожидала наступления э^ноВ0ЙЭре закончилась «холодная война» в тот момент, когда Америка готовила се ^ более продолжительных конфликтов. Крушение советской империи свершил сКор0стЫ<> внезапно, чем развал ее за пределами границ собственно СССР; с той

694

Конец «холодной войны»: Рейган и Горбачев

Америка диаметрально изменила собственное отношение к России, за какие-то несколько месяцев перейдя от враждебности к дружбе. "?

Эти моментальные перемены свершились под эгидой двух совершенно невероятных партнеров. 'Избрание Рональда Рейгана было своего рода реакцией на кажущееся американское отступление ради утверждения традиционных истин американской исключительности. Горбачев, пробившийся к известности через жесточайшую борьбу на всех уровнях коммунистической иерархии, был преисполнен решимости вдохнуть новую силу в передовую, как он считал, советскую идеологию, И Рейган, и Горбачев верили в конечную победу собственной стороны. Однако существовало знаменательное различие между этими двумя столь неожиданными партнерами: Рейган понимал, каткие силы движут его обществом, в то время как Горбачев абсолютно утерял с ними "связь. Оба лидера апеллировали к тому лучшему, что видели в своих системах. iHo Рейган высвободил дух своего народа, пустив в ход золотой запас инициативы и уверенности в себе^ Горбачев же резко ускорил гибель представляемой им системы, призывая к реформам, провести которые он оказался не способен.

Вслед за крахом в Индокитае в 1975 году последовало отступление Америки из Анголы и углубление внутреннего раскола вследствие невероятного всплеска советского экспансионизма. Кубинские вооруженные силы распространились от Анголы до Эфиопии в тандеме с тысячами советских военных советников.- В Камбодже вьетнамские войска, поддерживаемые и снабжаемые Советским Союзом, подчиняли себе эту истерзанную страну. Афганистан был оккупирован советскими войсками в количестве более 100 тыс. человек. Правительство прозападно настроенного шаха Ирана рухнуло, и на его место пришел радикально антиамериканский фундаменталистский режим, захвативший пятьдесят два американца, большинство из которых были официальными, лицами, в качестве заложников. Независимо от причин, костяшки домино продолжали выпадать.

И все же когда международный престиж Америки опустился до самого низкого Уровня, коммунизм начал отступать. В какой-то момент, в начале 80-х , казалось, что коммунизм набрал темп и вот-вот сметет все на своем пути; и почти немедленно, в отмеренное историей время, коммунизм приступил к саморазрушению. В пределах Десятилетия прекратила свое существование орбита восточноевропейских сателлитов, а советская империя распалась на части, теряя почти все русские приобретения со времен Петра Великого. Ни одна мировая держава не рассыпалась до такой степени полностью и так быстро, не проиграв войны.

Отчасти советская империя распалась потому, что собственная история подталкивала ее к перенапряжению. Советское государство возникло вопреки всему, а затем Ухитрилось пережить гражданскую войну, изоляцию и последовательное пребывание у власти свирепейших правителей. В 1934 — 1941 годах оно умело превратило маячившую на горизонте вторую мировую войну в так называемую «империалистическую гражданскую войну», а затем преодолело нацистский натиск при содействии западных союзников. Позднее перед лицом американской атомной монополии оно сумело создать цепочку государств-сателлитов в Восточной Европе, а в послесталинский период превратить себя в глобальную сверхдержаву. Поначалу советские армии угрожали лишь оопредельным территориям, но потом дотянулись до отдаленных континентов.

695

Дипломатия

Советские ядерные силы росли с такой скоростью, которая заставляла многих американских экспертов опасаться того, что советское стратегическое превосходство неизбежно. Как британские лидеры XIX столетия Пальмерстон и Дизраэли, американские государственные деятели полагали, что Россия повсеместно находится на марше.

Фатальным просчетом раздувшегося империализма Советов было то, что их руководители на этом пути утеряли чувство меры и переоценили способности своей системы консолидировать сделанные приобретения как в военном, так и в экономическом отношении, а к тому же позабыли, что они в буквальном смысле бросают вызов всем прочим великим державам при наличии весьма слабого фундамента. Да и не в состоянии были советские руководители признаться самим себе, что их сйсге^ была смертельно поражена неспособностью генерировать инициативу и творческий порыв; что на самом деле Советский Союз, несмотря на всю свою военную мощь, являлся все еще весьма отсталой страной. Причины, которыми руководствовалось советское Политбюро, душили творческие способности, необходимые для развития о -щества, и мешали его устойчивости в конфликте, который само Политбюро спровоцировало.

Попросту говоря, Советский Союз не был достаточно силен или достаточно ди мичен для исполнения той роли, которую назначили ему советские руководите Сталин, возможно, имел смутные предчувствия относительно истинного соотношен сил и потому отреагировал на американское наращивание военного потенциала в риод Корейской войны «мирной нотой» 1952 года (см. гл. 20). В переходный период после смерти Сталина его отчаявшиеся преемники ложно истолковали собстВен выживание в отсутствие вызова извне как доказательство слабости Запада. И они шили себя тем, что воспринимали как кардинальный советский прорыв в мир Р вающихся стран. Хрущев и его преемники сделали вывод, что они сумеют пер ^ нуть тирана. Чем раскалывать капиталистический мир, что и было фундамент стратегией Сталина, они предпочитали одерживать над ним победу посредство^ у^ тиматумов по Берлину, размещения ракет на Кубе и авантюрного поведения н пространстве мира развивающихся стран. Эти усилия, однако, до такой степей высили советские возможности, что превратили стагнацию в крах.                      поС1у

Развал коммунизма стал заметен уже во второй срок пребывания Рейгана

бм СлеУ

у               р р

президента, а к тому моменту, как он покинул этот пост, стал необратим. венн дать должное президентам, предшествовавшим Рейгану, и его непосредст ^ преемнику Джорджу Бушу, который умело управлял развязкой. Тем не ме ротным пунктом послужило именно пребывание Рейгана на посту пРезидеНТастйЖймо-Рейган вел себя потрясающе, а для ученых наблюдателей — уму неП°поДГОняЯ Рейган почти не знал истории, а то немногое, что он знал, приспосабливал, ^ под предвзятые суждения, которых он твердо придерживался. Он РассмаТрл10@иМьй блейские ссылки на Армагеддон как оперативные инструкции. МножеСТВОообше поим исторических анекдотов не базировались на фактах в том смысле, как _в eflft с нимается само слово «факт»! Как-то в частной беседе он сравнил 1(^,й Бисмарком, утверждая, что оба преодолели идентичное внутреннее соПр ка уходя от централизованного планирования экономики в мир свободного рй со советовал нашему общему другу предупредить Рейгана, чтобы он никогда

696

Конец «холодной войны»: Рейган и Горбачев

столь нелепого умозаключения германским собеседникам. Друг, однако, счел неразумным передавать это предупреждение, ибо оно бы лишь еще более глубоко врезало подобное сравнение в сознание Рейгана.

—чДодр_0-бности__внешнеполш:и.ческой деятельности Рейгана утомляли. /Он усвоил несколько основополагающих идей относительно опасностей умиротворения, зол коммунизма и величия собственной страны, но анализ существенно важных проблем был ему не под силу.)Все это послужило для меня поводом к замечанию, сделанному, как мне казалось, вне протокола в обществе собравшихся на конференцию историков в помещении Библиотеки Конгресса: «Когда вы разговариваете с Рейганом, то иногда удивляетесь, почему кому-то могло прийти в голову, что он может быть президентом или даже губернатором. Но тогда именно вам, историкам, следует объяснить, как столь неинтеллектуальный человек мог управлять Калифорнией восемь лет, а Вашингтоном уже почти семь».

Средства массовой информации стали охотно пережевывать лишь первую часть моего заявления. Однако для историка вторая гораздо более интересна. С учетом всего сказанного и сделанного президент при самой что ни на есть неглубокой академической подготовке сумел разработать внешнюю политику исключительной содержательности и целенаправленности. (Да, у Рейгана, возможно, было всего лишь Hec^oJUiKOjacjffijBHbixJiasUv но они-то как раз оказались стержневыми внешнеполитическими проблемами того периода. Это доказывает, что ключевыми качествами руководителя являются^ чувство выбора направления и крепость собственных убеждений.) Вопрос о том, кто составлял для Рейгана заявления по внешнеполитическим вопросам — а ни один президент сам их не сочиняет, — почти не имеет отношения к делу. Бытует предание, будто бы Рейган был орудием тех, кто писал ему речи, но подобные иллюзии характерны для большинства работников такого рода. Но в конце концов, ведь именно сам PjiirjmjyrjMpjinj^ex^roiieju, которые мастерили ему речи, а он произносил их с исключительной убежденностью и убедительностью. Знакомство с Рейганом не оставляет никаких сомнений в том, что эти речи отражали его личные взгляды и что по некоторым вопросам, к примеру, в отношении «стратегической оборонной инициативы», он был значительно впереди собственного окружения.

В американской системе управления, где президент является единственным общенационально избираемым официальным лицом, стыковка внешнеполитических направлений проистекает — если таковая вообще наличествует — из президентских заявлений. Они являются наиболее исчерпывающей директивой для расползшейся самодовольной бюрократии и предметом дебатов в обществе и в Конгрессе. Рейган выдвинул внешнеполитическую доктрину, в величайшей степени взаимоувязанную и обладающую значительной интеллектуальной мощью.' Он обладал исключительным интуитивным настроем на глубинные источники американской мотивации. Одновременно он осознавал изначальную хрупкость советской системы, а его проницательность шла вразрез с мнением большинства экспертов, даже в его собственном консервативном лагере.

{Рейган обладал незаурядным талантом объединять американский народ/ И сам являлся необычайно милой и неподдельно добродушной личностью. Даже жертвы его риторики с огромным трудом могли отыскать что-то, направленное против них

697

Дипломатия

лично. Он доводил меня до белого каления, когда ему не удалось выставить свою кандидатуру на президентских выборах 1976 года, но я не мог долго на него сердиться, несмотря на то, что, будучи советником по вопросам национальной безопасности, консультировал его в течение многих лет без единого протеста с его стороны относительно той самой политики, на которую он нападал. Когда вое уже было позади, я вспоминал не предсъездовскую риторику, но сочетание здравого смысла с буквально сказочной доброй волей Рейгана во время консультаций. *) время ближневосточной войны 1973 года я сообщил ему, что мы возместим Израилю все потери в авиации, но вопрос в том, как обуздать реакцию арабов. «А почему бы вам не заявить, что вы возместите все то число самолетов, которое было сбито согласно заявлениям арабов?» — предложил Рейган, поскольку такое предложение обернуло бы беспредельно раздутые пропагандистские заявления арабов против их авторов.

Внешнее добродушие Рейгана скрывало под собой невероятно сложную личность. Он был одновременно близок всем по духу и от всех далек, любитель разделить ооШ веселье, но в итоге настороженный одиночка. Светскость служила ему способом сохранять дистанцию между собой и всеми прочими. Если он отнесется ко всем одинаково дружелюбно и будет угощать всех одними и теми же историями, никто не с жет претендовать на особые отношения с ним. Запас анекдотов, которые пускались обращение от беседы к беседе, защищал от односторонности и политической еле ты. Как и многие актеры, Рейган был квинтэссенцией одинокой, личности - тЛЬ^ очаровательной, сколь и эгоцентричной. Один человек, который, как многие пол ли, находился в доверительных с ним отношениях, сказал как-то мне, что Рейга"' новременно самый дружелюбный и самый далекий из всех людей, с кем ему ДО лось встречаться.

Независимо от риторики времен кампании 1976 года, у администраций Форда и Рейгана не имелось существенных концептуальных различий в р ^ международной ситуации. Каждая из этих трех администраций была преисп решимости противодействовать советскому геополитическому наступлению и ла, что история на стороне демократических стран. Существовала, однако, OI^ разница в их тактике и в методике объяснения американскому народу провод политики.                                                                                                        ял

Потрясенный расколом в обществе из-за войны во Вьетнаме, Никсон пола предварительная демонстрация серьезности намерений на пути к достижени ^ является обязательным условием твердости американской позиции в люоы дующих конфронтациях, связанных с любой новой советской экспанс ве1екбДО главе страны, уставшей отступать, Рейган обосновывал сопротивление со ^^ Экспансионизму в настоятельно конфронтационном стиле. Подобно ВуДР° ^до ^Рейган понимал, что американский народ, промаршировавший всю cBOI°H0Be{nie в под барабанный бой собственной исключительности, обретет искомое вД<# ^ исторических идеалах, а не в геополитическом анализеДВ этом смысле Ни ^с?)Н для Рейгана тем же, чем Теодор Рузвельт был для Вильсона. Как и Рузвель , обладал гораздо большим пониманием сути международных отношений; ка сон, Рейган гораздо увереннее улавливал суть души американца.

698

Конец «холодной войны»: Рейган и Горбачев

Риторические утверждения Рейгана относительно уникальности американской морали отражали, как в зеркале, уже многократно сказанное множеством прочих президентов по тому или иному поводу в данном столетии/Зато конкретную рейгановскую трактовку сущности американской исключительности можно считать уникальной изтза буквализма ее интерпретации, как направляющей силы в проведении повседневной внешней политики. )В то время как предшественники Рейгана, скажем, при создании Лиги наций или «плана Маршалла», призывали себе на помощь принципы, чтобы подорвать какую-либо конкретную вражескую инициативу, эти принципы Рейган брал на вооружение в повседневной борьбе против коммунизма, как, например, в речи на собрании Американского легиона 22 февраля 1983 года:

«Путем слияния вечных истин и ценностей, которыми всегда дорожили американцы, с реалиями современного мира мы выковали новое в фундаментальном смысле направление в американской внешней политике — политике, основывзющейся на откровенных, чуждых демогогии разъяснениях сущности наших бесценных свободных институтов...»'

Рейган отвергал «комплекс вины», отождествляемый им с администрацией Картера, и гордо защищал достижения Америки как «величайшей силы, действующей, в пользу мира во всех местах нынешнего мира»2. На своей первой же пресс-конференции он заклеймил Советский Союз как империю разбоя, готовую «совершить любое преступление, солгать, смошенничать», чтобы добиться своих целей3.(Это было предтечей заявления 1983 года, в котором Советский Союз именуется «империей зла»\ то есть предтечей прямого морального вызова, от которого отшатнулись бы все предшественники президента. Рейган пренебрег общепринятой дипломатической мудростью и пошел на сознательное упрощение сущности американских добродетелей,)взяв на себя миссию убедить американский народ в том, что идеологический конфликт между Востоком и Западом значим и реален. Борьба на международной арене ведется по поводу того, кто будет победителем, а кто побежденным, и никто не задается вопросом, кто сохранит свое могущество и кто окажется лучшим дипломатом.

Риторика первого срока пребывания Рейгана на посту президента означала официальное окончание периода разрядки. (Целью Америки становилось уже не ослабление напряженности, но крестовый поход и обращение противника в свою веру. Рейган был избран, как многообещающий носитель воинствующего антикоммунизма, и остался верен этому до конца. Оказавшись в счастливом положении, когда упадок Советского Союза все более ускорялся, он отверг, как нечто весьма относительное, Упор Никсона на национальные интересы и отказался от сдержанности Картера, как чересчур пораженческой по сути( Вместо этого Рейган выступил с апокалиптическим видением конфликта, становящегося более терпимым вследствие исторической неизбежности его итога, р речи на Королевской галерее палаты лордов в Лондоне в июне 1982 года он так описывал ситуацию в Советском Союзе:

«В ироническом смысле Карл Маркс был прав. Мы сегодня являемся свидетелями гигантского революционного кризиса, кризиса, где требования экономического порядка находятся в прямом противоречии с требованиями политического порядка. Однако кризис этот происходит не на свободном, немарксистском Западе,, а дома у марксизма-ленинизма, в Советском Союзе..,

699

Дипломатия

Сверхцентрализованная, обладающая ничтожными стимулами или вовсе ими не обладающая, советская система направляет большую часть самых ценных своих ресурсов на изготовление орудий разрушения. Постоянное падение показателей экономического роста наряду с ростом военного производства налагают тяжкое бремя на советский народ.

То, что мы видим, представляет собой политическую надстройку, более не соответствующую экономическому базису, общество, где производительные силы наталкиваются на препятствия со стороны сил политических» .

Когда Никсон и я говорили нечто подобное десять лет назад, это лишь усиливало консервативную критику разрядки.;Консерваторы не хотели привлекать историческую эволюции на службу разрядке, ибо опасались, что переговоры с коммунистами приведут к моральному разоружению. Но они сочли концепцию неизбежности победы пр влекательной в качестве инструмента конфронтации/

Г Г Рейган полагал, что отношения с Советским Союзом улучшатся от разделенного j \ Америкой страха перед ядерным Армагеддоном. Он был преисполнен решимости Д ^вести до сведения Кремля весь риск непрекращающегося экспансионизма) Десятил тием ранее подобная риторика была чревата выходом из-под контроля внутриамер канского движения гражданского неповиновения и могла привести к коНФронтапп/, со все еще уверенным в себе Советским Союзом; десятилетием позднее она бы принималась как безнадежно устаревшая. В обстановке 80-х годов она фундамент беспрецедентного диалога между Востоком и Западом.

Само собой разумеется, рейгановская риторика попала под обстрел тех, кто ^ вал в установившуюся ортодоксию. «ТРБ» в «Ныо рипаблик» от 11 апреля ^ был взбешен рейгановской оценкой Советского Союза как ^империи зла», назЬвНЫЙ> «примитивной прозой и апокалиптическим символизмом»;5) слово «примит ^ присутствовало также в реакции Антони Льюиса в «Нью-Йорк .тайме» от н 1983 года . В 1981 году достопочтенный гарвардский профессор Стэнли aj^ ^ осудил воинственный стиль Рейгана как «лжемужественность», «HeoHaUHOHvcoBCe-как форму «фундаменталистской реакции», которая мало что может дать мир ми его сложностями, в котором, как было сказано, экономическая слабость не менее серьезна, чем слабость Советского Союза7.                                          тап.-

Как выяснилось, рейгановская риторика не помешала вопреки пРеД°нИЯ р# критиков крупномасштабным neperoBopaM.nBojB^ejviflj^TogorojcpoKa преоы гана на посту президента развернулся диало11между_Востоком и Западом„не по масштабу и интенсивности со времени никсоновской разрядки. На это ко, переговоры поддерживались общественностью и шли под аплодисмент

ТОрОйД                                                                                                           , « yflpuw*'-

Если подход Рейгана к идеологическому конфликту представлял COD g раВной ную версию вильсонианства, то концептуальная решимость вести борь У^ ^, степени уходила корнями в американский утопизм/Хотя вопрос подавался,^ ^в-ка между добром и злом, Рейган был далек от утверждения, будто конфли ^^ „ ляет собой войну до победного конца. Скорее — в типично американС дазируется н» он убеждал, что коммунистическая непримиримость в большей степени амеренно невежестве,| а не на врожденной злой воле,1) на непонимании, а не на пр

700

Конец «холодной войны»: Рейган и Горбачев

культивируемой враждебности-! Потому, с точки зрения Рейгана, конфликт, по всей4) f вероятности, должен был бы закончиться обращением оппонента на путь истинный! / В 1981 году, во время выздоровления после покушения, Рейган направил Леониду Брежневу письмо, написанное от руки, где пытался развеять советскую подозрительность по отношению к Соединенным Штатам, — как будто семьдесят пять лет господства коммунистической идеологии могут быть устранены личным обращением. Это почти дословно соответствовало заверениям, которые в конце второй мировой войны Трумэн предоставил Сталину (см. гл. 17):

«Часто делаются намеки на то... что мы вынашиваем империалистические планы и потому представляем собой угрозу как вашей собственной безопасности, так и безопасности вновь нарождающихся наций. Но не только не существует доказательств, подкрепляющих это обвинение, а, напротив, имеются весомые доказательства того, что Соединенные Штаты, в то время как они могли бы господствовать над миром без всякого для себя риска, не делают ни малейших усилий в этом направлении... Да будет мне позволено заявить, нет абсолютно никакого основания для того, чтобы обвинять Соединенные Штаты в империализме или попытках навязать свою волю другим странам посредством применения силы...

Господин Президент, неужели нам, нашим народам, которые представляете вы и которые представляю я, не следует заняться устранением препятствий, мешающих осуществлению самых сокровенных устремлений?»

Как совместить умиротворяющий тон письма, автор которого явно полагает, что вполне можно доверять адресату, с заявлением Рейгана, сделанным всего лишь за несколько недель до направления этого письма, что советские руководители способны на любое преступление? Рейган не ощущал необходимости объяснять столь очевидное несоответствие, возможно потому, что глубоко верил в истинность обоих своих заявлений: в зло советского поведения и одновременно в возможность идеологического обращения советских лидеров.

А затем, после смерти Брежнева в ноябре 1982 года, Рейган направил написанную от руки ноту — 11 июля 1983 года — преемнику Брежнева, Юрию Андропову, вновь " опровергая наличие у АТйе^йюйГкакюГбь!: jro ш^гло^жйес^мшх.джтдамлений . Когда Андропов вскоре умер, а на его место пришел пожилой и немощный Константин Черненко (явно промежуточное назначение), Рейган сделал такую запись в дневнике, бесспорно предназначенном для публикации:

«У меня какое-то подспудное чувство, что мне стоило бы переговорить с ним о наших проблемах, как мужчина с мужчиной, и посмотреть, удастся ли убедить его. Мне кажется, что Советы обретут материальную выгоду, если они присоединятся к семье наций, и т. д.»10.

Через шесть месяцев, 28 сентября 1984 года, Громыко нанес свой первый визит в Белый дом в период деятельности администрации Рейгана. И вновь Рейган делает за- , пись в дневнике — в том смысле, что первейшей его задачей является устранение у -^ советских руководителей подозрительности по отношению к Соединенным Штатам:

«Меня одолевает чувство, что, пока они будут так же подозрительно относиться к нашим мотивам, как и мы — к их, с сокращением вооружений продвинуться невозможно. Я полагаю, что нам необходимо встретиться и как-то дать им понять, что у

1(701

Дипломатия

нас нет никаких враждебных замыслов в их отношении, но зато мы думаей, что у Ш имеются такие замыслы в отношении нас»11.

Коль скоро на протяжении жизни двух поколений поведение Советов бьйб обусловлено подозрительностью к Соединенным Штатам, Рейган мог бы сдШгбВЙ-вод, что это чувство является органичным и неотъемлемым для советской ШтШ. Пылкая надежда— особенно у столь откровенного антикоммуниста— йй'й?® советскую настороженность можно устранить одной-единственной беседой»с министром иностранных дел (который, кроме всего прочего, лично представлял квинтэссенцию коммунистического правления), поддается объяснению лишь в те непобедимой американской убежденности в том, что взаимопонимание людьми — вещь нормальная, а напряженность представляет собой чем доверие может быть достигнуто самоотверженной демонстрацией

И потому случилось так, что Рейган, воплощение гнева Божьего, нап] на коммунизм, не видел ничего странного в том, чтобы так описывать первой встречей с Горбачевым в 1985 году и состояние нервозного ожидания в и де, что встреча разрешит конфликт, существующий на протяжении жизни двух п лений, — отношение, не свойственное Ричарду Никсону и скорее характерна да Джимми Картера:

«Еще во времена Брежнева я мечтал о встрече с глазу на глаз с советским дителем, поскол'ьку полагал, что таким образом можно осуществить то, чего 1 стоянии сделать наши дипломаты, поскольку у них нет достаточной власти. _^ словами, я чувствовал, что, если переговоры ведут те, кто на самом верху, имеет место личная встреча на высшем уровне, и затем двое участников ходят, держась за руки, и говорят: „Мы договорились о том-то и том-то , ты уже не в состоянии испоганить договоренность. До Горбачева я не имел ности проверить эту идею. Теперь у меня появился шанс»1 .

(Несмотря на риторику относительно идеологической конфронтации ^g ности геополитического конфликта), Рейган в глубине души не верил в стру ^.^ и геополитические причины напряженности. Он и его окружение считал ченность равновесием сил слишком пессимистическим и всепоглошаюши тием/Они стремились не к постепенности решений, но к окончательному Р^( "нию проблемы. Эта вера наделяла команду Рейгана исключительной та - ^ гибкостью.

Биограф Рейгана описывает одно из его «мечтаний», которое лично и при мне:

«Одной из фантазий Рональда Рейгана как президента было то, как он собой Михаила Горбачева и покажет ему Соединенные Штаты. Пусть сов ководитель увидит, как живет рядовой американец. Рейган часто говорил ^^ представлял себе, как они с Горбачевым полетят на вертолете над рабочи увидят завод и автостоянку при нем, забитую машинами, а затем сдела жилым районом, расположенным в живописной местности, где у завап^лй есть дома „с лужайками и задними дворами, где, возможно, на стоит вторая машина или лодка, — дома, непохожие на бетонные кроль торые я видел в Москве". Вертолет снизился бы, и Рейган пригласил

702

Конец «холодной войны»: Рейган и Горбачев

постучаться в двери и спросить жителей поселка, „что они думают о нашей системе". А рабочие рассказали бы ему, до чего чудесно жить в Америке»13.

Рейган искренне верил, что его долгом является ускорить неизбежное осознание ' Горбачевым или любым другим советским лидером того факта, что коммунистическая философия ошибочна и что стоит^только прояснить ложность^хов.етск:их концепций" относительно истинногохарактера Америки, как вскорости наступит эра примирения.. J В этом смысле, несмотря на все свое идеологическое рвение, точка зрения Рейгана на сущность международного конфликта оставалась строго америкшско-утшической. Поскольку он не верил ^алотиенепдимидимых .национальных интересов, то не мог" признать существование неразрешимых конфликтов между нациями. И считал, что, как только советские лидеры переменят свои идеологические воззрения, мир будет избавлен от споров, характерных для классической дипломатии. При этом он не видел промежуточных стадий между перманентным конфликтом и вечным примирением.

Тем не менее, сколь бы оптимистичными, даже «либеральными», ни были взгляды ¦ Рейгана на конечный исход борьбы, он собирался добиваться своих целей посредством самой непримиримой конфронтации. Согласно его образу мышления, оконча.- i ние «холодной войны» не влечет за собой .создание «благоприятной» атмосферы и односторонние жесты, которые были так в чести у сторонников перманентных переговоров, не допустимы. В достаточной степени по-американски воспринимая конфронтацию и примирение как последовательные этапы политического курса, Рейган явился первым послевоенным президентом, предпринявшим наступление од- :' новременно идеологическое и геостратегическое.

Советскому Союзу не приходилось иметь дело с таким феноменом со времен Джона Фостера Даллеса — при этом Даллес не был президентом и не предпринимал серьезных попыток воплотить в жизнь свою политику «освобождения». В противоположность этому Рейган и его окружение понимали собственное призвание буквально. Со времени инаугурации Рейгана одновременно преследовали две цели: противодей: ствие советскому геополитическому давлению, пока процесс экспансионизма не будет вначале остановлен, а затем обращен вспять; и, во-вторых, развертывание программы . перевооружения, предназначенной для того, чтобы пресечь советское стремление к стратегическому превосходству и добиться стратегической лабильности.

Идеологическим инструментом перемены ролей был вопрос прав человека, которым Рейган и его советники воспользовались, чтобы подорвать советскую систему. ~* Конечно, его непосредственные предшественники также утверждали важность прав человека. Никсон действовал подобным образом применительно к эмиграции из Советского Союза. Форд совершил самый крупный прорыв посредством «третьей корзины» соглашений Хельсинки (см. гл. 29). Картер сделал права человека альфой и омегой своей внешней политики и пропагандировал их столь интенсивно применительно к американским союзникам, что его призыв к праведности то и дело угрожал внут-, реннему единству в этих странах! Рейган и его советники сделали еще один шаг и стали трактовать права человека как орудие ниспровержения коммунизма и демократизации Советского Союза, что явилось бы ключом ко всеобщему миру, как подчеркивал Рейган в послании «О положении в стране», от 25 января 1984 года:. «Правительства, опирающиеся на согласие управляемых, не затевают войны со сво-

703

Дипломатия

ими соседями»14. В Вестминстере в 1982 году Рейган, приветствуя волну демократии, разливающуюся по всему миру, обратился к свободным нациям с призыввом «...укреплять инфраструктуру демократии, систему свободной прессы, профсоюзы, политические партии, университеты, что позволяет людям выбирать свой собственный путь, развивать свою собственную культуру, разрешать свои собственные разногласия мирными средствами» .

Призыв совершенствовать демократию у себя дома явился прелюдией к классически вильсонианской теме: «Если концу нынешнего столетия суждено быть свидетелем постепенного развития свободы и демократических идеалов, мы должны принять ры, чтобы оказать содействие кампании за демократию» .

На деле Рейган довел В11льсонианство_до его логического завершения: Америке незачем пассивно ждать, пока в результате эволюции появятся свободные институт, незачем ограничиваться отражением прямых угроз для собственной безопа > вместо этого она будет активно способствовать распространению демократии, ряя те страны, которые соответствуют демократичным идеалам, и наказывая те, ¦ ^ рые им не соответствуют, даже если они не бросают открытого вызова Амери представляют для нее угрозы. Таким образом, команда Рейгана перевернула ногами призывы времен раннего большевизма: не ценности <<КоММунистИЧ^Команда i нифеста», но демократические ценности грядут, определяя собою будушее-               :

Рейгана вела себя последовательно: оказывала давление как на консервати жим Пиночета в Чили, так и на авторитарный режим Маркоса на Филиппин: >

буя от них проведения реформ; первый удалось побудить согласиться на р ч> ^ и свободные выборы, которые привели к смене руководства; второй был с р

)

р, американском содействии)

В то же время крестовый поход за демократию породил фундаментапьн ^^ сы, которые приобрели особое значение после окончания «холодной во ^ можно примирить крестовый поход с давней американской доктриной нев^ ^^

ства во внутренние дела других государств? До какой степени его НУ**      ^ $-

подчинять прочие цели, как, например, национальную безопасность? Ка^       п6ре-

това платить Америка за распространение собственных идеалов? Как из         ^^

й йы» к

р            ррр

напряжения и самоостранения? Мир по окончании «холодной войны», к годы пребывания Рейгана на посту президента уже стали далекой истор будет ответить на эти вопросы.                                                                      hhocA з1"

И все же, когда Рейган приступил к исполнению президентских °"?за сТратегйй. противоречия беспокоили его не так сильно, как необходимость вьиэа _от -^jjjgjfi^ которая бы приостановила неумолимое советское наступление_?!Е^^^^что#|) ( Задачей рейгановского геостратегического натиска было дать понять С/0В ^оМмунИ-перенапряглись. Отвергая доктрину Брежнева относительно необратимо ^ ^ ^ ят0 стических достижений, Рейган своей стратегией отразил убежденное битьСя0^ коммунизм может быть побежден, а не только сдержан.) Рейгану удалое йК0МмУйй* мены поправки Кларка, не позволявшей Америке оказывать помощь               вк»1

стическим силам в Анголе, резкого усиления поддержки антисоветс

ояния

стичк                          , ркого у                                            муНИ

партизан, разработки крупномасштабной программы противостояния итарно^ ским партизанам в Центральной Америке и даже предоставления гум

704

Конец «холодной войны»: Рейган и Горбачев

мощи Камбодже. Это стало замечательной наградой единению американского общества: не прошло и пяти лет с момента катастрофы в Индокитае, как преисполненный решимости президент вступает в схватку со всемирной советской экспансией, причем на этот раз добивается успеха.

Было сведено на нет большинство советских политических достижений 70-х годов, хотя отдельные из событий приходятся уже на период деятельности администрации Буша. Вьетнамская оккупация Камбоджи завершилась в 1990 году, а в 1993 году прошли выборы и беженцы стали готовиться к возвращению домой; в 1991 году завершился вывод кубинских войск из Анголы; поддерживаемое коммунистами правительство Эфиопии рухнуло в 1991 году; в 1990 году сандинисты в Никарагуа были вынуждены смириться с проведением свободных выборов — на подобный риск до того не готова была пойти ни одна правящая коммунистическая партия; и возможно, самым главным был вывод советских войск из Афганистана в 1989 году. Все эти события заметно умерили идеологические и геополитические амбиции коммунизма. Наблюдая за упадком советского влияния в так называемом «третьем мире», советские реформаторы стали вскоре ссылаться на дорогостоящие и никчемные брежневские авантюры как на доказательство банкротства коммунистической системы, в которой, как они полагали, следовало срочно пересмотреть недемократический стиль принятия решений17.

Администрация Рейгана добилась этих успехов, применяя на практике то, что по- i том стало именоваться «доктриной Рейгана»: оказание помощи Соединенными Штатами антикоммунистическим антизаговорщическим силам, выводящим свои страны из советской сферы влияния. Такой помощью были вооружение афганских моджахедов в их борьбе с русскими, поддержка «контрас» в Никарагуа и антикоммунистических сил в Эфиопии и Анголе. На протяжении 60 — 70-х годов Советы занимались подстрекательством коммунистических восстаний против правительств, дружественно настроенных к Соединенным Штатам. Теперь, в 80-е годы, Америка давала попробовать Советам прописанное ими же лекарство. Государственный секретарь Джордж Шульц разъяснил эту концепцию в речи, произнесенной в Сан-Франциско в феврале 1985 года:

«В течение многих лет мы наблюдали, как наши оппоненты без всякого стеснения поддерживали инсургентов по всему миру, чтобы распространять коммунистические диктатуры... Сегодня, однако, советская империя ослабевает под давлением собственных внутренних проблем и внешних обязательств... Силы демократии во всем мире ценят наше с ними единение. Оставить их на произвол судьбы было бы постыдным предательством — предательством не только по отношению к храбрым мужчинам и женщинам, но и по отношению к самым высоким нашим идеалам» .

Высокопарные вильсонианские высказывания в поддержку свободы и демократии по всему земному шару поднимались на дрожжах почти макиавеллевского реализма. Америка вовсе не отправлялась за границу в поисках чудовищ, которых надо было сразить, как гласило бессмертное высказывание Джона Квинси Адамса; ^доктрина Рейгана» скорее представляла собой стратегию помощи врагу моего врага, — что наверняка одобрил бы Ришелье. Администрация Рейгана оказывала помощь не только подлинным демократам (как в Польше), но также исламским фундаменталистам в

23 Г. Киссинджер                                                 7Q5

Дипломатия

Афганистане (находящимся в братском союзе с иранскими), правым в Америке и вождям воинственных племен в Африке. Соединенные Штаты имели столько же общего с моджахедами, сколько Ришелье с султаном Оттоманской империи. Но их объединял общий враг, а в мире национальных интересов это делало их союзниками. Результаты помогали ускорить крушение коммунизма, но оставляли Америку лицом к лицу с мучительным вопросом, от которого она стремилась уйти на протяжении всей своей истории и который всегда является основной дилеммой государственного руководителя: какие цели оправдываются какими средствами?

Наиболее фундаментальным вызовом Рейгана Советскому Союзу явилось наращивание вооружений. Во всех своих избирательных кампаниях Рейган осуждал недостаточность американских оборонных усилий и предупреждал о надвигающемся советском превосходстве. Сегодня мы знаем, что эти опасения отражали чересчур упрощенный подход к характеру военного превосходства в ядерный век. Но невав симо от точности проникновения Рейгана в сущность советской военной угрозы, У удалось мобилизовать и привлечь на свою сторону консервативный круг избира в гораздо большей степени, чем Никсону при помощи демонстрации геополитичео опасностей.

До начала деятельности администрации Рейгана стандартным аргументом р^ кального осуждения политики «холодной войны» являлся тот довод, что нарашиБ вооружений будто бы бессмысленно, поскольку Советы всегда и на любом УР найдут ответ американским усилиям. Это оказалось еще более неточным, че"н(Ж0К) сказание неминуемого советского превосходства. Масштаб и темпы америк ^ наращивания вооружений при Рейгане вновь оживили сомнения, уже одоле ^ умы советского руководства в результате катастроф в Афганистане и Африке. ^ ^ они выдержать гонку вооружений в экономическом плане и — что еще °л но — могут ли они ее обеспечить в плане технологическом.                               КартеР3'

Рейган вернулся к системам вооружений, отвергнутым администрацие ^ ^^ таким, как бомбардировщик В-1, и начал развертывание ракет MX— пер дайЧе-межконтинентальных ракет наземного базирования за десятилетие. Два с ф3]. ских решения способствовали больше всего окончанию «холодной войны»- ^ на вание силами НАТО американских ракет средней дальности в Европе и пр бороНЙ@й себя Америкой обязательств по разработке системы «стратегической , инициативы» (СОИ).                                             -                                            /порядка lS°9

Решение НАТО о развертывании ракет среднего радиуса действия I v ^ то миль) в Европе относится еще ко временам администрации Картера. Це ор0дошм успокоить западногерманского канцлера Гельмута Шмидта в связи с од ^^ ^т отказом Америки от так называемой нейтронной бомбы, запРоекТирОВщмйдт поД-образом, чтобы сделать ядерную войну менее разрушительной, причеМнН0Й *" держивал этот проект, несмотря на оппозицию со стороны с0 *е вт ( демократической партии. Но на деле вооружение среднего радиуса деист баллистические ракеты, частично запускаемые с земли крейсирующие р в предназначены для решения военной проблемы иного характера: пр йЧЬ значительному количеству новых советских ракет (СС-20), способных из европейских целей из глубины советской территории.

706

Конец «холодной войны»: Рейган и Горбачев

В сущности, доводы в пользу вооружений среднего радиуса действия были политическими, а не стратегическими и проистекали из той же самой озабоченности, которая двадцать лет назад породила дебаты между союзниками по вопросам стратегии; на этот раз, однако, Америка постаралась развеять европейские страхи. В упрощенном смысле вопрос вновь стоял о том, может ли Западная Европа рассчитывать на ядерное оружие Соединенных Штатов в деле отражения советского нападения, имеющего своей целью Европу. Если бы европейские союзники Америки действительно верили в ее готовность прибегнуть к ядерному возмездию при помощи оружия, расположенного в континентальной части Соединенных Штатов или морского базирования, новые ракеты на европейской земле оказались бы ненужными. Но решимость Америки поступать подобным образом как раз и ставилась европейскими лидерами под сомнение. Со своей стороны, американские руководители имели собственные причины успокоительно ответить на опасения европейцев. Это являлось частью стратегии «гибкого реагирования» и давало возможность избирать промежуточные варианты между войной всеобщего характера, нацеленной на Америку, и уступкой советс.кому ядерному шантажу.

Существовало, конечно, и более замысловатое объяснение, чем просто сублимированное взаимное недоверие участников Атлантического партнерства. И оно сводилось к тому, что новое оружие поначалу будто бы объединяло стратегическую защиту Европы со стратегической защитой Соединенных Штатов. Утверждалось, что Советский Союз не совершит нападения обычными силами до тех пор, пока не постарается уничтожить ракеты средней дальности в Европе, которые, благодаря близости расположения и точности попадания, могут вывести из строя советские командные центры, что позволит американским стратегическим силам беспрепятственно нанести всесокрушающий первый удар. С другой стороны, нападать на американские ракеты средней дальности, оставляя американские силы возмездия нетронутыми, было бы также чересчур рискованно. Достаточное количество ракет средней дальности могло уцелеть и нанести серьезный урон, давая возможность находящимся в целости и сохранности американским силам возмездия выступить в роли арбитра происходящего. Таким образом, ракеты среднего радиуса действия закрывали бы пробел в системе «устрашения». На техническом жаргоне того времени оборона Европы и Соединенных Штатов оказывались «в связке»: Советский Союз лишался возможности нападать на любую из этих территорий, не порождая риск неприемлемой для него ядерной войны всеобщего характера.

Эта «связка» также являлась ответом на растущие страхи перед германским нейтрализмом по всей Европе, особенно во Франции. После поражения Шмидта в 1982 году социал-демократическая партия Германии, похоже, вернулась на позиции национализма и нейтрализма — причем до такой степени, что на выборах 1986 года один из ее лидеров, Оскар Лафонтен, утверждал, что Германии следует выйти из-под объединенного командования НАТО. Мощные демонстрации против развертывания ядерных ракет потрясали Федеративную Республику.

Почуяв возможность -ослабить связь Германии с НАТО, Брежнев и его преемник Андропов сделали противостояние развертыванию ракет средней дальности стержнем советской внешней политики. В начале 1983 года Громыко посетил Бонн и предупре-

23*                                                                     707

Дипломатия

дил, что Советы покинут Женевские переговоры по контролю над вооружениями, как только «першинги» прибудут в Западную Германию, — угроза, способная воспламенить германских сторонников протеста. Когда Коль посетил Кремль в июле 1983 года, Андропов предупредил германского канцлера, что, если он согласится на размещение «першингов-2», «военная угроза для Западной Германии возрастет многократно. Отношения между нашими двумя странами также обязательно претерпят серьезные осложнения. Что касается немцев в Федеративной Республике Германии и в Германской Демократической Республике, им придется, как недавно кем-то было GKasaHO I» „Правде"), глядеть друг на друга через плотный частокол ракет» .

Московская пропагандистская машина развернула крупномасштабную кампанию ъ( , каждой из европейских стран. Массовые демонстрации, организованньге^азличным , группами-сторонников~мира, требовали, чтобы первоочередной задачей ,счкшюс_ ^ pa3opyjcej|H?^_JHe_pa3BepTbmaHHe новых ракет, и чтобьГнёмёдленно был введен j ный мораторий.

Как только казалось, что Германия поддается искушениям нейтрализма, что, нимании Франции, означало национализм, французские президенты старались лать максимально привлекательной для Бонна идею европейского или атланти единства. В 60-е годы де Голль был бескомпромиссным сторонником герм точки зрения по Берлину. В 1983 году Миттеран неожиданно выступил в роли га го европейского сторонника американского плана развертывания ракет средне^ ности. Миттеран защищал этот ракетный план в Германии. «Любой, кто игра ^ деление Европейского континента от Американского, способен, по нашему^ ^^ разрушить равновесие сил и, следовательно, помешать сохранению мира», "t и(1 Миттеран в германском бундестаге20. Совершенно ясно, что для президента французские национальные интересы, связанные с размещением в Герма с№ средней дальности, оказались превыше идеологической общности между ФР ми социалистами и их братьями — германскими социал-демократами. тическо«>

Рейган выступил с собственным планом отражения советского диплом ^ натиска и предложил в обмен на отказ от развертывания^ американских Е-—- Пр6д-дальности демонтировать^советские СС-202'. Поскольку СС-20 явились с деНйе логом для развертывания американских ракет, чем его причиной, то это ПР йТвЛЬ-порождало острейшие вопросы относительно «разрыва связки» между ° поЛЬзу ными системами Европы и Соединенных Штатов. Однако, хотя аргумеНтНОСйТелбН0 «связки» были весьма профессионально-замысловатыми, предложение о_ СоВеты ликвидации целой категории вооружений было понять нетрудно. И поско ^^ ^ переоценили свои возможности и отказались обсуждать какую бы то н сКИМ пра-предложения Рейгана, так называемый «нулевой вариант» облегчил евро ругана вительствам процесс развертывания ракет. Это была убедительная по ед ^ амерл-и германского канцлера Гельмута Коля, который безоговорочно поддеру ^яет спо-канский план. И это доказало, что неустойчивое советское руководс собность запугивать Западную Европу.                                                      0 «устр^6*

Развертывание ракет средней дальности совершенствовало страте ^^ ния»; но когда 23 марта 1983 года Рейган объявил о своем намерении pa^ m1i; тегическую оборону от советских ракет, он уже угрожал стратегическим

708

Конец «холодной войны»: Рейган и Горбачев

«...Я обращаюсь к научному сообществу нашей страны, к тем, кто дал нам ядерное оружие, чтобы они обратили теперь свой великий талант на дело выживания человечества и всеобщего мира: дали нам средства сделать это ядерное оружие бессильным и устаревшим»22.

Эти последние слова «бессильным и устаревшим», должно быть, бросили Кремль в холодную дрожь. Советский ядерный арсенал являлся ключевым элементом статуса Советского Союза как сверхдержавы. В течение двадцати лет пребывания Брежнева у власти основной целью СССР было достижение стратегического паритета с Соединенными Штатами. Теперь при помощи одного-единственного технологического хода Рейган предлагал стереть с лица земли все, ради чего Советский Союз довел себя до банкротства..

Если призыв Рейгана создать стопроцентно эффективную систему обороны хотя бы приблизится к воплощению в реальность, фактом станет американское стратегическое превосходство. Следовательно, американский первый удар обязательно увенчается успехом, поскольку оборонительная система сумеет сдержать относительно малые и дезорганизованные советские ракетные силы, уцелевшие к этому! моменту. Как минимум, провозглашение Рейганом программы СОИ уведомило советское руководство, что гонка вооружений, которую они столь отчаянно начали в 60-е годы, либо полностью поглотит их ресурсы, либо приведет к американскому стратегическому прорыву.

Предложение Рейгана относительно СОИ затронуло больное место в спорах по поводу американской оборонной политики. До наступления ядерного века считалось бы абсурдом полагать фундаментом обороны страны фактор уязвимости ее населения. Но потом дебаты на тему стратегии приобрели новаторский характер, отчасти даже потому, что стали вестись новыми группами участников. До наступления ядерного века военная стратегия была предметом, которым занимались одни лишь Генеральные штабы, да еще, соответственно, военно-учебные академии штабного профиля, ну и немногие сторонние советчики, в основном военные историки типа Б. X. Лиделл-Гарта. Огромные разрушительные свойства ядерного оружия сделали традиционную военно-экспертную деятельность менее надежной; любой, кто разбирался в современной технологии, мог стать участником игры, а игроками в основном становились ученые-естественники, к которым присоединялось небольшое число представителей иных научных специализаций.

Потрясенные выпущенной ими на свободу разрушительной силой, технические эксперты в большинстве своем убедили себя в том, что политики в значительной степени — люди безответственные, ибо, если дать им хоть малейший шанс превратить ядерную войну в нечто терпимое, у них может появиться искушение развязать ее. Поэтому моральным долгом ученых было предлагать стратегию до такой степени катастрофичную, чтобы напугать даже самого бесшабашного политика. Парадоксальность подобного подхода заключалась в том, что те, которые — совершенно справедливо — полагали себя наиболее озабоченными будущим цивилизации, кончали тем, что выступали в пользу нигилистической военной стратегии гражданского уничтожения.

Ученые, работавшие на оборону, приходили к подобной точке зрения лишь постепенно. Во время первого десятилетия ядерной эры многие из них все еще настаивали на организации обороны против в значительной степени вымышленной угрозы совет-

709

Дипломатия

ского нападения с воздуха. Глубоко преданные делу предотвращения ядерной войны, ученые, без сомнения, в глубине души считали полезным отвлечение ресурсов отдела создания наступательного оружия и тем самым сокращение возможностей превентивного нападения со стороны Америки. Но после появления у Советского Союза всевозрастающих ядерных возможностей и обретения им достаточной мощи, чтобы опустошить Соединенные Штаты, преобладающее направление консультаций со стороны научного сообщества парадоксально переменилось. С той поры болвшинотво ученых страстно отстаивали доктрину «взаимно гарантированного уничтожения*, которая полагала фундаментом «устрашения» то предположение, что при доотаточно высоком уровне жертв среди гражданского населения ни одна из сторон не начнет ядерную войну.

Появление теории «взаимно гарантированного уничтожения» означало преднамеренный прыжок от рациональности в стратегической теории к обороне, базирующейся на угрозе самоубийства. На практике она давала огромное преимущество, в первую очередь психологическое, той из сторон, которая способна была выдвигат угрозы, заведомо зная, что ее оппонент может отделаться от них, лишь прибегнув всеобщей ядерной войне. В 60-е и 70-е годы такой стороной безоговорочно являл ^ Советский Союз, чьи вооруженные силы обычного типа, как в основном полагали, значительной степени превосходили западные. В то же время подобная стратеги рантировала, что 'ядерная война уничтожит цивилизацию как таковую. Таким о р^ зом, СОИ нашла себе приверженцев, в особенности среди тех, кто стремился и жать невыносимого выбора между капитуляцией и Армагеддоном.

Большинство средств массовой информации и ученых тем не менее прид Р^ вались привычных суждений и выступали против СОИ. Наилучший и наиболее то ^ свод разнообразных оговорок содержится в книге, изданной Гарольдом Брауно , ^ лявшимся министром обороны в администрации Картера и министром ВВС в ЭД ^ страции Джонсона23. Браун положительно относился к исследовательской Р8 ' ' „. утверждал, что СОИ_ещ^^ю^1бът^отошщц.Ш^Шк^- Один из его с ^ ков, Ричард БеттсТвсталТй^у^точку^ зрения, что при любом уровне развертыва ^ ветский Союз найдет способ отвлечь систему обороны наложные, цади* и ^°"° _ь)25, ся ему гораздо дешевлё7^е\Г1Шёрйк?—^собственно развеРтЫва""е-С()ПрОти-Профессор Университета Джона Хопкинса Джордж Лиска встал насо^р^"лтЯ( воположную точку зрения. Он исходил из предположения, что

обеспечив^ защиту себе, Америка, по его мнению, лишится стимула защ ских сЬюзников1.^1Роберт Осгуд свел воедино все эти критические замечани

2         S^J

с озабоченностью возможным подрывом заключенного в 1972 году усложнения новых усилий по контролю над. вооружениями . Отражая весьма распространенную среди западных союзников, британский ми ^^ странных дел Джефри Хау предостерегал против создания «линии Мажино зопасН0Сти «Для развертывания может потребоваться много лет. Годы и годы не оЛ)Кать и нестабильности не могут служить нам целью. Все союзники должны ^ фуН, действовать на каждом этапе так, чтобы разделять в одном и том же сМЬ а даментальное положение, что безопасность всей территории НАТО неде

28

обе опоры союза начнут распадаться»

710

Конец «холодной войны»: Рейган и Горбачев

Это была новаторская и, в долгосрочном плане, деморализующая концепция: ценой сохранения союза является сохранение единой степени уязвимости для всего гражданского населения каждого из союзников. Она также была изначально ошибочной. Ибо, бесспорно, готовность Америки пойти на риск ядерной войны ради своих европейских союзников нарастала почти прямо пропорционально способности Америки защитить свое гражданское население.

На стороне экспертов были всевозможные технические аргументы, но Рейган являлся носителем элементарной политической истины: в ядерном мире руководители, не предпринявшие никаких усилий по защите, своих народов против случайностей, безумных противников, распространения ядерного оружия и целого спектра прочих предсказуемых опасностей, рискуют навлечь на себя гнев и презрение потомков, если несчастье все-таки произойдет. То, что на ранних стадиях исследовательской программы нельзя было продемонстрировать максимальную эффективность СОИ, было заложено в самой сложности проблемы; ни один вид_овужияле-мог-бььДы1Ь4>азрабо-тан при обязательстве^ самого начала соответствовать столь строгим, критериям.

Весьма модный аргумент, заключаюЩийся~втом", чтсГлюбая обор_онительная_си-стема может быть подавлена, если будет полностью отвлечена не по назначению, игнорирует тот факт, что подобное "отвлечение не" срабатывает по нарастающей. До определенного предела СОИ будет работать почти в соответствии с описаниями Рейгана; и лишь потом начнет во все увеличивающейся степени падать ее эффективность. Однако если цена ядерной атаки станет достаточно высока, особенно если нападающий не будет знать, какая из ракет прорвется и к какой цели, степень устрашения возрастет. В итоге оборонительная система, способная перехватывать весьма значительное количество советских ракет, будет еще более эффективной против гораздо более ограниченных атак со стороны новых ядерных стран.

Рейган был глух к большинству технических замечаний критического характера, поскольку предлагал СОИ в первую очередь вовсе не из стратегических соображений. Напротив, он предложил ее как «либеральное» начинание^ имеющее целью ликвидацию ядерной войны как таковой. Президент послевоенного времени, посвятивший себя в максимальной степени укреплению американского военного могущества, включая ядерную

Затасканный средствами массовой информации рейгановский афоризм «Ядерная война никогда не может быть выиграна и никогда не должна начинаться»29 ничем не отличался от заявленных целей радикальных критиков. Но при всем своем дуализме подхода к Советскому Союзу Рейган был до предела серьезен, когда провозглашал и необходимость наращивания военной мощи, и свой пацифизм. Рейган описывал свое отношение к ядерному оружию в своих мемуарах следующим образом:

«Никто не способен „выиграть" ядерную войну. И все же, пока ядерное оружие существует, всегда будет наличествовать риск его применения, а как только первый ядерный заряд будет выпущен на свободу, кто знает, чем это кончится?

И потому моей мечтой становится мир, свободный от ядерного оружия...» 3° Личное неприятие Рейганом ядерной войны подкреплялось его верой в буквальность библейского пророчества об Армагеддоне. Я слышал, как однажды он излагал свои взгляды примерно таким же образом, как описывает биограф:

711

Дипломатия

«Словно рассказывая сцену из кинофильма, он поведал устрашающий эпизод из описания Армагеддона, когда армия, вторгшаяся с Востока и насчитывающая 200 миллионов человек, гибнет от чумы. Рейган полагает, что „чума" представляет собой пророчество ядерной войны, когда „глаза сожженные выпадают из глазниц, а волосы отваливаются от тела" и т. п. Он верит, что этот текст является конкретным провидческим описанием Хиросимы» .

Ни один из участников движения за мир не смог бы осудить ядерное оружие более красноречиво, чем это сделал Рональд Рейган. 16 мая 1983 года он связал заявление о развертывании межконтинентальных ракет MX с выражением самой искренней на- | дежды на то, что этот процесс можно будет обратить вспять и все ядерное оружие окажется ликвидированным:

«Не верится, что наш мир способен существовать при будущих поколениях, коль скоро по обе стороны нацелено друг на друга такого рода оружие, которое может пустить в ход какой-либо идиот или маньяк. Достаточно несчастного случая- и тогда начнется такая война, которая может подвести черту под нашим существованием в принципе»32.

Когда Рейган выдвинул проект СОИ, это было сделано языком столь же страстным, сколь и нестандартным, даже несмотря на то, что этот текст прошел через си бюрократического «процесса проверки», что является уделом всех президентов. Вс У чае если бы переговоры по контролю над вооружениями чересчур затянулись, Амер ка покончила бы в одностороннем порядке со страхом перед ядерной опасность^, приступив к созданию СОИ. Американская наука, как полагал Рейган, сделала ядерное оружие устаревшим33.

На советских руководителей рейгановские призывы морального порядка впе^х ния не произвели, но они обязаны были всерьез принять в расчет американски нологический потенциал и стратегические последствия от введения в действие даже не вполне совершенной системы обороны. Точно так же, как и четырнадиат назад, когда Никсон сделал предложения по ПРО, советская реакция оказалась пр^_ противоположна той, какую предсказывали сторонники контроля над вооружен ^> СОИ помогла отомкнуть двери, преграждающие путь к достижению контроля ^ оружениями. Советы вернулись на переговоры по контролю над вооружениями, рые прервали в связи с проблемой ракет средней дальности.                                сйЯ10.

Критики утверждали, будто Рейган вел себя цинично, и нарисованные и еМ щие дали мира, избавившегося от ядерного оружия, являются лишь приР

ускоренной гонки вооружений. Рейган, однако, был кем угодно, только не

все

уор                           руй. Рейган, однако, был к у                             е

и выражал оптимистическую уверенность любого из американцев, что все H'^^ п0 мое достижимо. И действительно, все наиболее красноречивые его высказы ^ ^ поводу уничтожения ядерного оружия представляли собой вполне спонтан

ления>                                                                                                         птп чтобы мо-

Так возник парадокс: тот самый президент, который сделал так многи, ней„ дернизировать американский стратегический арсенал, одновременно внес ^^ ший вклад в потенциальное объявление его незаконным. Противники или буквально воспринимавшие то, что Рейган заявлял публично относительно оружия, а в частном порядке — по поводу неминуемости Армагеддона, мог

712

Конец «холодной войны»: Рейган и Горбачев

сделать вывод, будто имеют дело с президентом, который в высшей степени неохотно готов прибегнуть к тому самому оружию, на котором была выстроена вся оборонная мощь Америки.

Как часто мог президент повторять свою стандартную фразу «Ядерная война никогда не должна начинаться», прежде чем будет подорвано доверие к реальности ядерной угрозы? Сколько следовало предпринять этапов ядерного разоружения, прежде чем стратегия гибкого реагирования оказалась технически невозможной? К счастью, Советы к тому времени стали слишком слабыми, чтобы подвергнуть испытанию эту потенциальную уязвимость, а тревоги американских союзников уносились ветром по мере ускорения упадка Советского Союза.

То, что Рейган был кем угодно, только не циником, становилось очевидным, как только у него появлялась возможность претворить в жизнь свою мечту о безъядерном мире. Убежденный в том, что устранение из жизни человечества ядерной войны объективно является вопросом столь первостепенной важности, что все разумные люди с ним согласятся, Рейган был абсолютно готов к тому, чтобы действовать вместе с Советским Союзом на двухсторонней основе в отношении вопросов наиболее фундаментального значения без консультаций с союзниками, чьи национальные интересы также этим затрагивались. В наиболее драматической форме это проявилось в 1986 году во время рейгановской встречи с Горбачевым в Рейкьявике. Во время бурных и эмоциональных гонок по пересеченной местности, продолжавшихся сорок восемь часов, Рейган и Горбачев в принципе договорились сократить в течение пяти лет все стратегические силы на 50%, а в течение десяти лет ликвидировать все баллистические ракеты. Рейган тем самым вплотную подошел к принятию советского предложения о ликвидации всех видов ядерного оружия.

В этом смысле Рейкьявик приблизил создание советско-американского кондоминиума, чего уже так долго боялись союзники и нейтральные страны. Если прочие ядерные державы откажутся пойти в ногу с советско-американской договоренностью, они подвергнутся общественному презрению, нажиму со стороны сверхдержав или окажутся в изоляции; если же они согласятся, то получится, что на деле Великобритания, Франция и Китай будут принуждены Соединенными Штатами и Советским Союзом отказаться от статуса независимых ядерных держав, то есть случится то, к чему обремененные ответственностью правительства Тэтчер и Миттерана и китайские руководители даже отдаленно не были готовы.

Рейкьявикская сделка сорвалась в последний момент по двум причинам. На столь раннем этапе своего правления Горбачев просто переоценил имеющиеся у него на руках карты. Он попытался объединить уничтожение стратегических ракет с запретом на испытания СОИ в течение десяти лет, однако неверно оценил как своего собеседника, так и собственную позицию на переговорах. Умный тактик на месте Горбачева предложил бы опубликовать информацию о достигнутом — а именно, о ликвидации ракетных сил — и передать вопрос испытаний систем СОИ на переговоры в Женеве по вопросам контроля над вооружениями. Это наверняка закрепило бы то, что было уже согласовано, и породило бы крупные кризисы как внутри Атлантического союза, так и в американо-китайских отношениях. Оказывая дальнейший нажим, Горбачев столкнулся с обещанием, данным Рейганом еще до начала встречи: не использовать

713

Дипломатия

СОИ как предмет торга. Когда настойчивость Горбачева еще более возросла, Рейган ответил на это так, как никогда бы не посоветовал специалист в области внешней политики: он просто встал и вышел. Через много лет, когда я спросил у одного из ведущих советников Горбачева, присутствовавшего на переговорах в Рейкьявике, почему Советы не согласились на то, что уже было принято Соединенными Штатами, тот ответил: «Мы предусмотрели все, но нам и в голову не пришло, что Рейган сможет покинуть переговоры».

Вскоре после этого Джордж Шульц произнес продуманную речь, показывающую, почему представления Рейгана относительно ликвидации ядерного оружия на деле соответствуют интересам Запада34. Однако лексикон этой речи, искусно сформулированной в поддержку «менее ядерного мира», демонстрировал, что государственн департамент — болезненно переживающий опасения союзников — еще не встал рейгановскую точку зрения относительно полного устранения ядерного оружия.

После Рейкьявика администрация Рейгана занялась той частью повестки-Д^ встречи, которая была непосредственно реализуема: пятидесятипроцентным wwPm нием стратегических сил, то есть первой стадией всеобъемлющей договоренности сающейся запрещения всех видов ракет. Было достигнуто соглашение об У"^^, нии американских и советских баллистических ракет промежуточной^! дальности в Европе. Поскольку это соглашение не касалось ракетных сил тании и Франции, межсоюзнические споры двадцатипятилетней давности лись вновь. Но в силу тех же обстоятельств начался процесс удаления ядерно' ^ жия с территории Германии, иными словами, процесс ее лотенци ю отъединения от Атлантического союза. От неминуемого превращения в безь ику страну Германия бы выиграла только тогда, когда взяла бы на вооружение п ^ воздержания от первого ядерного удара, что шло целиком и полностью вр ^ стратегией НАТО и развертыванием американских ракет. Если бы «холодна ^ продолжалась, то в результате этого Федеративная Республика стала бы следо ^ лее национально ориентированной, менее союзнической внешней полити > чему британский премьер-министр Тэтчер была столь обеспокоена тендени вития переговоров по контролю над вооружениями.                                     анций. в

Рейган превратил то, что прежде было бегом на марафонскую дис ^ спринт. Его конфронтационный стиль, граничащий с рисковой дипЛОМоЛИдйРова' можно, сработал бы в самом начале «холодной войны», когда еще не коне ^^ ^ лись обе сферы интересов, или сразу же после смерти Сталина. Именно н ^ ^\ да дипломатии настаивал, в сущности, Черчилль, когда вернулся на сВ0Йеше чуВСтв0' году. Но как только раздел Европы был упрочен, а Советский Союз все е ^^ gbl вал себя уверенно, попытка силой навязать урегулирование наверняка сИЛьНей-крупномасштабный раскол в Атлантическом союзе и привнесла бы в не таНИй на шую напряженность; большинство же членов его не желали ненужных и ^ ^^ прочность. В-80-е годы советская стагнация сделала наступательную стра оев0ЛИе на-возможной. Заметил ли Рейган степень дезинтеграции Советов, или его ев ложилось на благоприятные обстоятельства?

В конце концов, не важно, действовал ли Рейган инстинктивно или анализа. «Холодная война» уже не продолжалась, по крайней мере в

714

Конец «холодной войны»: Рейган и Горбачев

своей части, поскольку давление со стороны администрации Рейгана перенапрягало советскую систему. К концу пребывания Рейгана на посту президента повестка дня переговоров между Востоком и Западом вернулась ко временам разрядки. Вновь контроль над вооружениями стал центральной темой переговоров между Востоком и Западом, хотя больший упор стал делаться на сокращение вооружений и появилась большая готовность к устранению целых классов вооружений. Что касается региональных конфликтов, то тут Советский Союз выступал в роли обороняющейся стороны и лишился в значительной степени своих способностей быть инициатором беспорядков. А раз уменьшалась степень озабоченности вопросами безопасности, то по обеим сторонам Атлантики стал расти национализм, хотя по-прежнему провозглашалось единство среди союзников. Америка во все большей и большей степени стала полагаться на оружие, размещенное на собственной территории или имеющее морское базирование, в то время как Европа расширяла проработку политических вариантов, связанных с Востоком. Но в итоге эти негативные тенденции были перекрыты крахом коммунизма.

Радикальнее всего переменилось то, как политические взаимоотношения между Востоком и Западом стали представляться американской общественности. Рейган инстинктивно накладывал друг на друга идеологический крестовый поход и утопическое стремление ко всеобщему миру, прослаивая их жесткой геостратегической политикой периода «холодной войны», что одновременно импонировало двум основным направлениям американской общественной мысли в области внешней политики — миссионерскому и изоляционистскому, «теологическому» и «психиатрическому».

На деле Рейган был ближе, чем Никсон, к классическим схемам американского мышления. Никсон никогда бы не использовал по отношению к Советскому Союзу выражения «империя зла», но он также никогда бы не предложил ему полного отказа от всего ядерного оружия и не ожидал бы, что «холодная война» может кончиться путем грандиозного личного примирения с советскими руководителями во время одной-единственной встречи. Идеологические устремления Рейгана служили ему защитой, когда он позволял себе наполовину пацифистские высказывания, за которые поносили бы президента-либерала, А его преданность делу улучшения отношений между Востоком и Западом, особенно в период второго срока пребывания на посту, наряду с достигнутыми им успехами, смягчали остроту его воинственной риторики. Остается сомнительным, сумел бы Рейган и далее до бесконечности балансировать на канате, если бы Советский Союз продолжал оставаться крупномасштабным соперником. Но второй срок пребывания Рейгана на посту президента совпал с началом распада коммунистической системы — процессом, ускоряемым политикой его администрации.

Михаил Горбачев, седьмой по счету высший советский руководитель начиная от Ленина, вырос в Советском Союзе, обладавшем беспрецедентной мощью и престижем. И именно ему было суждено председательствовать при кончине империи, создание которой было оплачено столь большой кровью и растратой национального богатства. Когда Горбачев пришел к власти в 1985 году, он был руководителем ядерной сверхдержавы, находящейся в состоянии экономического и социального застоя. Когда же он вынужден был уйти с занимаемой должности в 1991 году, Советская Армия оказала поддержку его сопернику Борису Ельцину, Коммунистическая партия была

715

Дипломатия

о&ьявлена вне закона, а империя, возводимая на крови всеми русскими правителями, начиная с Петра Великого, развалилась.

Этот крах показался бы фантастикой в марте 1985 года, когда Горбачев был миро-помазан на должность Генерального секретаря. Как это имело место в момент прихода к власти любого из его предшественников, Горбачев внушал как страх, так и надежду. Надежду на поворот к давно ожидаемому миру и страх зловещий по сути, исходящий от страны, чей стиль руководства — загадка. Каждое слово Горбачева анализировалось в поисках намека на ослабление напряженности; в эмоциональном плане демократические страны были вполне готовы открыть в Горбачеве зарю новой эры, точно так же они вели себя со всеми его предшественниками после смерти Сталина.

Но на этот раз вера демократических стран оказалась не только набором благ пожеланий. Горбачев принадлежал к иному поколению, чем те советские руководи ли, чей дух был сломлен Сталиным. У него не было «тяжелой руки» прежних преде вителей «номенклатуры». В высшей степени интеллигентный и обходительный, он ходил на несколько абстрактные фигуры из русских романов XIX века: космопо тичный и провинциальный, интеллигентный, но несколько несобранный; прон тельный, но лишенный понимания сути стоящего перед ним выбора.

Последовал едва слышный вздох облегчения: наконец как будто бы наступил д гожданный для внешнего мира и до того почти неуловимый момент советско логической трансформации. До самого конца 1991 года Горбачева считали в Ва тоне до такой степени незаменимым партнером в строительстве нового мир ^ порядка, что президент Буш счел украинский парламент, как невероятно бы э ^ выглядело, подходящим для себя местом, чтобы именно на этом форуме превоз до небес достоинства данного советского руководителя и заявить о важности с ния единого Советского Союза. Удержание Горбачева у власти превратилось в ^ ную цель западных политиков, убежденных в том, что с любым другим будет г ^ труднее иметь дело. Во время странного, по видимости антигорбачевского, де августе 1991 года все лидеры демократических стран сплотились на дау «законности» в поддержку коммунистической конституции, поставившей ор власти.                                                                                                                      а туг

Но высокая политика не делает скидок на слабость — даже если сама Р^

ил в р

ни при чем. Загадочность Горбачева достигла предела, когда он выступил в р м дера-умиротворителя идеологически агрессивного, вооруженного ядерным еряН. Советского Союза. Но когда политика Горбачева стала скорее отРажениеМЧцоез пять ности, чем конкретно поставленной цели, положение его пошатнулось.            ^ и

месяцев после провалившегося коммунистического путча он вынужден ь ^ ^_ уступить Ельцину посредством процедуры столь же «незаконной», как и > бь]стро звала гнев Запада пять месяцев назад. На этот раз демократические стра ^ ^ ^ сплотились вокруг Ельцина, приводя в поддержку своих действий практи бачеву. доводы, которыми пользовались некоторое время назад применительно рорбачев Игнорируемый окружающим миром, который только что им восторгало ^ ^еятелей вошел в зарезервированный для потерпевших крушение государственнь аМЙ их круг прижизненно загробного бытия, преследуя цели, находящиеся за пр возможностей.

716

Конец «холодной войны»: Рейган и Горбачев

Горбачев, однако, осуществил одну из самых значительных революций своего времени; Он разрушил Коммунистическую партию, специально созданную для захвата и удержания власти и на деле контролировавшую все аспекты советской жизни. После своего ухода Горбачев оставил за собой поколебленные остатки империи, напряженно собиравшейся веками. Организовавшиеся независимые государства, все еще боящиеся российской ностальгии по прежней империи, превратились в новые очаги нестабильности. Они испытывали угрозу одновременно со стороны своих прежних имперских хозяев и осколков различных некоренных этнических групп — часто именно русских, — возникших хдесь за века русского господства. Ни одного из этих результатов Горбачев даже отдаленно не предвидел. Он хотел добиться своими действиями модернизации, а не свободы; он попытался приспособить Коммунистическую партию к окружающему миру; а вместо этого оказался церемониймейстером краха той самой системы, которая его сформировала и которой он был обязан своим возвышением.

Проклинаемый собственным народом за огромные несчастья, случившиеся, когда он стоял у кормила неограниченной власти, и покинутый демократическими странами, ошарашенными его неспособностью удержать за собой эту власть, Горбачев не заслуживает ни экзальтированных восторгов, ни бесчестья, попеременно бывших его уделом. Ибо он унаследовал поистине неразрешимый комплекс проблем.ГКогда Горбачев пришел к власти, размеры постигшей Советский Союз катастрофы только-только становились очевидными. Сорок лет «холодной войны» выковали свободно объединившуюся коалицию почти всех промышленно развитых стран против Советского Союза. Первоначальный его союзник Китай в силу целого ряда практических соображений перешел в противоположный лагерь. Единственными союзниками Советского Союза оказались его восточноевропейские сателлиты, удерживаемые в зоне советского влияния угрозой применения силы, являвшейся сущностью «доктрины Брежнева», причем это удержание вело к утечке советских ресурсов, а не к их приращению. Советские авантюры в «третьем мире» оказались как дорогостоящими, так и неполноценными с точки зрения конечного результата. В Афганистане Советский Союз подвергся множеству тех же испытаний, которые выпали на долю Америки во Вьетнаме, причем основное различие заключалось в том, что на этот раз дело происходило у самых границ широко раскинувшейся империи, а не где-то на отдаленных от нее передовых рубежах) От Анголы до Никарагуа возрождающаяся Америка превращала советский экспансионизм в дорогостоящие тупики или дискредитирующие страну неудачи, в то время как наращивание Америкой своих стратегических возможностей, особенно СОИ, бросало технологический вызов, который застойная и перенапряженная советская экономика не могла принять даже на начальных его стадиях. В тот момент, когда Запад начинал суперкомпьютерно-микрочиповую революцию, новый советский лидер наблюдал за тем, как его страна сползала в яму технологической недоразвитости.

Несмотря на итоговый крах, Горбачев заслуживает, чтобы ему отдали должное за готовность встретить лицом к лицу вставшие перед Советским Союзом дилеммы. Вначале он, казалось, верил в то, что сможет возродить социум, проведя чистку в рядах Коммунистической партии и дополнив централизованное планирование отдельными элементами рыночной экономики. Горбачев и понятия не имел о масштабах

717

Дипломатия

того, что его реально ожидает. Однако он совершенно ясно представлял себе, что необходим период внешнеполитического спокойствия, чтобы разобраться во всем происходящем. В этом отношении выводы Горбачева не слишком отличались от тех, ко-торые сделали его предшественники послесталинской поры. Но если Хрущев в 50-е годы был все еще убежден, что советская экономика вскоре превзойдет капиталиста-ческую, Горбачев в 80-е уяснил себе нечто противоположное: Советскому Союзу понадобится очень долгий срок, чтобы достичь такого уровня промышленного производства, который хотя бы в самой отдаленной степени мог бы считаться сопоеи-вимым с капиталистическим.

Чтобы обеспечить себе оперативный простор, Горбачев занялся коренной переоценкой составляющих советской внешней политики. На XXVII съезде партии в 19 году марксистско-ленинская идеология была почти полностью выброшена за орг. Ранее периоды мирного сосуществования оправдывались как временные передыш ¦ когда менялось соотношение сил и продолжалась классовая борьба. Горбачев первым советским руководителем, полностью отвергнувшим понятие классовой Р бы и провозгласившим мирное сосуществование самоцелью. Хотя Горбачев и н рицал наличия идеологических различий между Востоком и Западом, он настаи том, что они отходят на задний план перед важностью международного сотру чества. Более того, сосуществование воспринималось не так, как ранее — то ее антракт перед очередной конфронтацией, — но как постоянный компонент отн0 ний между коммунистическим и капиталистическим миром. Оно оправдывалось ^ не как необходимая стадия на пути к потенциальной победе коммунизма, но вклад в дело благополучия всего человечества.

В своей книге «Перестройка» Горбачев так описывает новый подход:                 ^

«По правде говоря, различия останутся. Но следует ли нам устраивать дуэл^ поводу? Не будет ли более корректным переступить через то, что нас интересах всего человечества, в интересах жизни на земле? Мы сделали с00ион^И| выбор, подкрепляя новые политические воззрения как ответственными заявл так и конкретными акциями и деяниями. Люди устали от напряженности и ко тации. Они предпочитают стремиться к более безопасному и надежному и где каждый сохранит свои философские, политические и идеологические свой образ жизни»35.

Горбачев уже говорил нечто подобное за два года до этого, на пресс-ш после первой встречи с Рейганом в 1985 году:                                                 бстоятель-

«Международное положение сегодня характеризуется весьма важным о ^ в ством, которое мы и Соединенные Штаты Америки должны принять во в^ ^ г0В0, нашей внешней политике. Я имею в виду следующее. В нынешней ситуаии ^ ^ рим не только о конфронтации между двумя общественными системами, н боре между выживанием и взаимным уничтожением» .                                нения»пь1"

Само собой разумеется, ветераны «холодной войны» испытывали затрУД ^^ с таясь определить, насколько глубже горбачевский подход к проблеме по ср я предыдущими подходами советских руководителей. В начале 1987 года у ^ встреча с Анатолием Добрыниным, тогдашним главой международного о д^ рального комитета (что более или менее эквивалентно должности совет

718

Конец «холодной войны»: Рейган и Горбачев

дома по вопросам национальной безопасности), в похожем на пещеру здании Центрального комитета в Москве. Добрынин позволил себе столько пренебрежительных замечаний в адрес афганского правительства, поддерживаемого Москвой, что я задал ему вопрос, действует ли до сих пор «доктрина Брежнева». Добрынин парировал мой вопрос так: «А отчего вы думаете, что кабульское правительство — коммунистическое?»

Когда я доложил в Вашингтоне, что подобное замечание можно понимать как советский намек на то, что Кремль готов выбросить за борт своих афганских марионеток, всеобщей реакцией на это было мнение, будто бы Добрынин увлекся, желая сделать приятное старому другу, — качество, которого я совершенно не замечал за ним на протяжении почти десяти лет нашего знакомства. Тем не менее скептицизм их был оправдан, ибо смена Горбачевым внешнеполитических доктрин не сразу сказалась в области текущей политики. Намеренно не вдаваясь в суть новой доктрины, советские лидеры описывали ее как способ «лишить Запад образа врага» и тем самым ослабить единство стран Запада. Так называемое «новое мышление», заявлял Горбачев в ноябре 1987 года, «начало пробивать себе дорогу в международных делах, разрушая стереотипы антисоветизма и подозрительности в отношении наших инициатив и действий» . Советская тактика на переговорах по контролю над вооружениями казалась перепевом тактики времен первых лет пребывания Никсона на посту президента: делалась комплексная попытка подорвать системы обороны, но при этом сохранялась подспудная наступательная угроза.

Управление великой державой напоминает вождение супертанкера, весящего сотни тысяч тонн и имеющего радиус поворота, превышающий десятки миль. Ее руководители должны уравновешивать желаемое воздействие на окружающий мир и моральный уровень собственной бюрократии. Главы правительств обладают формальной прерогативой устанавливать направления политики; но трактовка того, что имели в виду руководители, ложится на правительственную бюрократию. А у глав правительств никогда не бывает ни времени, ни штата, чтобы следить за повседневным претворением в жизнь их директив и замечать все исполнительские нюансы. По иронии судьбы, чем сложнее и шире бюрократический аппарат, тем более очевиден упомянутый факт. Даже в системах управления менее жестких, чем советская, перемены в области политики часто совершаются со скоростью ползущего ледника.

С течением времени горбачевские перемены уже не могла игнорировать даже бюрократия, сформированная почти тридцатью годами пребывания Громыко в должности министра иностранных дел. Ибо горбачевское «новое мышление» шло гораздо дальше приспособления уже сложившейся советской политики к новой реальности; оно полностью рушило интеллектуальную подоплеку исторически сложившейся советской внешней политики. Когда Горбачев заменил концепцию классовой борьбы вильсонианской темой глобальной взаимозависимости, он обрисовывал мир сопоставимых интересов и изначальной гармонии, что было полнейшим отходом от установившейся ленинской ортодоксии и исторического марксизма.

Крах идеологии не только лишил советскую внешнюю политику исторического смысла и убежденности, но усугубил уже наличествовавшие трудности той ситуации, в которой очутился Советский Союз. К середине 80-х годов перед советскими поли-

719

Дипломатия

тиками предстал круг вопросов, которые решить по отдельности еще кое-как можно было, но в сочетании друг с другом они становились неразрешимыми. В их число входили: отношения с демократическими странами Запада; отношения с Китаем; напряженное положение на орбите сателлитов; гонка вооружений; а также стагнация внутренней экономической и политической системы.

Первоначальные шаги Горбачева не очень отличались от стандартного советского поведения с момента смерти Сталина: поиск путей к разрядке напряженности, внешне проявляющейся в туманных намеках, дальше намеков не шел. 9 сентября 1985 года журнал «Тайм» опубликовал интервью с Горбачевым, где тот выдвинул свое понимание принципа мирного сосуществования:

«Вы спросили меня, что является тем главным, что определяет советско-американские отношения. Думаю, что это тот неоспоримый факт, что, независимо от того, нравится нам это или нет, мы можем уцелеть или погибнуть только вместе. Главный вопрос, на который мы должны ответить, заключается в том, готовы ли мы наконец признать, что нет иного способа жить в мире друг с другом, и готовы ли мы переключить наше мышление и образ действий с военных на мирные рельсы» •

Дилемма Горбачева заключалась в том, что, с одной стороны, его заявления ра сматривались в том же контексте, в каком тридцать лет назад воспринималось ска занное Маленковым и Хрущевым, а с другой стороны, они были слишком зыбкими неопределенными, чтобы вызвать конкретный на них ответ. В отсутствие предложений по политическому урегулированию Горбачев оказывался в паутине ортодокси двух десятилетий, в течение которых дипломатические отношения между Востоком Западом ассоциировались с контролем над вооружениями.                                             ия

Контроль над вооружениями превратился в затруднительный для пони предмет, включавший в себя детали и тонкости, доступные только посвяшен ^ разбираться в которых, даже с наилучшими намерениями, нужно множество лет^ ^ Советскому Союзу требовалось немедленное высвобождение, причем не прое ^ напряженности, но от давления экономического характера, особенно из-за гоНК" х оружений. Не было ни малейшей надежды добиться этого посредством мН0Г0Т^еНИЯ процедур установления согласованных уровней вооруженной мощи, сопоСтаоСОбОВ несравнимых систем, посредством переговоров относительно тончайших с ^ проверки, а затем путем претворения всего этого в жизнь на пРотяжениИ^еНИями При данных обстоятельствах переговоры по вопросам контроля над в00Р^теМ go-становились средством оказания давления на непрочную советскую систг лее эффективным, что эти переговоры вовсе не задумывались для подобие

Последняя для Горбачева возможность положить конец гонке вооружени крайней мере, увеличить напряженность внутри Атлантического союза была^ в Рейкьявике в 1986 году. Но Горбачев, похоже, ощущал себя в западне, "а по поводу Берлина четверть века назад, очутившись между собственными m&tl^-и «голубями». Не исключено, что он прекрасно понял всю уязвимость амер бн0Стй. позиции и почти наверняка рсознал свои собственные настоятельные п Но скорее всего, военные советники убедили его, что если он согласится fll вать все ракеты, а СОИ будет развиваться беспрепятственно, то какая-ни У канская администрация в будущем способна будет нарушить соглашение

720

Конец «холодной войны»: Рейган и Горбачев

решающего преимущества над сильно сократившимися (а в крайнем случае, полностью ликвидированными) советскими ракетными силами. Технически это было верно, но в равной степени верно было бы и то, что Конгресс почти наверняка отказался бы финансировать СОИ, если бы соглашение о контроле над вооружениями, подписанное по рейкьявикской формуле, повлекло за собой ликвидацию всех ракет. Вдобавок это суждение полностью пренебрегало теми выгодами, которые бы приобрел Советский Союз вследствие почти неизбежной конфронтации, порождаемой рейкьявик-ским планом, между Соединенными Штатами и всеми другими ядерными державами. Потомство всегда более склонно возлагать упреки за неудачи на личности, а не на обстоятельства. На деле внешняя политика Горбачева, особенно по вопросам контроля над вооружениями, была изящно обновленной советской послевоенной стратегией. И ее вполне возможным результатом было бы удаление ядерного оружия из Германии, что создало бы предпосылки для более национальной по характеру германской политики на двояком основании: Америка в меньшей степени готова была бы пойти на риск ядерной войны ради страны, которая, обретая защищенность, уходила от ядерных стратегических рисков ради защиты самой себя, Германия же обретала бы все большее искушение добиваться выведения ядерного оружия со своей территории, чтобы получить какой-либо особый статус.

Горбачев предложил механизм ослабления Атлантического союза в речи на Совете Европы в 1989 году, где выдвинул идею «общеевропейского дома» — зыбкой структуры, простирающейся от Ванкувера до Владивостока, где каждый будет находиться в союзе друг с другом, а само понятие «союз» превратится в бессмыслицу. Чего, однако, Горбачеву недоставало, так это времени — принципиальной первоосновы для того, чтобы та или иная политика вызрела. Лишь какие-то немедленные перемены могли бы дать ему возможность пересмотреть степень первоочередности отдельных мероприятий. Однако после Рейкьявика он вынужден был вернуться к отнимающему время дипломатическому процессу переговоров по пятидесятипроцентному сокращению стратегических сил и «нулевому варианту» по ракетам промежуточного радиуса действия, для завершения чего потребовались бы годы и что не имело отношения к кардинальной проблеме, а именно — к осознанию того, что гонка вооружений иссушает ресурсы Советского Союза.

В декабре 1988 года Горбачев перестал стремиться к достижению долгосрочных выгод, которые уже были у него почти что в руках, и отступил, принявшись за одностороннее сокращение советских вооруженных сил. В программной речи в Организации Объединенных Наций 7 декабря он объявил об одностороннем их сокращении на 500 тыс. человек и 10 тыс. танков, включая половину танков, противостоящих НАТО. Остальные силы, находящиеся в ¦Центральной Европе, подлежали реорганизации для превращения их в чисто оборонительные. Стремясь умиротворить Китай, Горбачев также объявил о выводе «значительной части» советских вооруженных сил из Монголии. Эти сокращения были четко названы «односторонними», хотя Горбачев и добавил довольно жалобно: «Мы действительно надеемся, что Соединенные Штаты и европейцы также предпримут какие-либо шаги»39.

Представитель Горбачева Геннадий Герасимов объяснил смысл происходящего: «Мы наконец собираемся покончить с набившим оскомину мифом советской угрозы,

721

Дипломатия

40

угрозы со стороны Варшавского пакта, угрозы нападения на Европу» . Однако односторонние сокращения подобных масштабов являются свидетельством либо при» j ком исключительной уверенности в себе, либо признаком исключительной слабости. ( На данном этапе развития уверенность в себе вряд ли была свойственна Советскому Союзу. Подобный жест, уму непостижимый на протяжении предшествующих пятиде- j сяти лет, явился также конечным подтверждением первоначальной версии «сдерживания» Кеннана: Америка создала для себя «позицию силы», и Союз распадается изнутри.

Государственные деятели нуждаются в удаче точно так же, как нуждаются ром совете. А фортуна просто не улыбнулась Михаилу Горбачеву. В тот самый день, когда он произносил в ООН столь драматическую по содержанию речь, ему пришлось прервать свой визит в Америку и вернуться в Советский Союз. Опустошительное зем- . летрясение обрушилось на Армению, отвлекая на себя газетные заголовки, в иныхо • , стоятельствах освещавшие бы столь судьбоносный отказ от гонки вооружений.

На китайском фронте никаких переговоров по контролю над вооружениями не ве лось, да Пекин и не проявлял к ним должного интереса. Китайцы вели традиционную дипломатическую деятельность и отождествляли ослабление напряженности с тем иным политическим урегулированием. Горбачев начал делать шаги навстречу n j предложив переговоры по улучшению взаимоотношений. «Мне бы хотелось заяви ь, сказал он в речи во Владивостоке в июне 1986 года, — что Советский Союз готов бое время, на любом уровне обсудить с Китаем вопросы дополнительных мер п нию атмосферы добрососедства. Мы надеемся, что граница, разделяющая - я почел сказать, объединяющая нас -г- вскоре станет линией мира и дружбы» •           ^

Но в Пекине не существовало «психиатрической» школы дипломатии, готов^ реагировать на изменение тона. Китайские руководители выдвинули три У ^ улучшения отношений: прекращение вьетнамской оккупации Камбоджи, вь' ^ ветских войск из Афганистана; а также удаление советских войск с            ^

советской границы. Эти требования не могли быть выполнены немедленно. ^^ первых, требовали согласия советского руководства, а затем продолжительнь ^ воров до возможного претворения в жизнь. Горбачеву потребовались добры ^ ^ чтобы добиться достаточного прогресса по каждому из этих китайских У ^ с побудило несговорчивых мастеров торга в Пекине пригласить его туда ним вопросы общего улучшения отношений.                                               . да ,студен-

И опять Горбачеву не повезло. Когда он прибыл в Пекин в мае 1989 Г .*цер©мо" ческие демонстрации на площади Тяньаньмынь развернулись во всю 'выкрики ния его встречи прерывалась протестами, направленными против хо • ^а на. протестующих были позднее слышны даже в комнате переговоров Бе 0^ доза родов. Мир внимательно следил не за деталями отношений Пекина с ^^ Ско-драматическим стремлением китайского руководства удержать за со ^ приспо-рость развития событий вновь лишила Горбачева резерва времени, собиться к ним.                                                                                     ,               мМа, Он ПРИ"

За что бы Горбачев ни брался, перед ним вставала одна и та же ди ^ ^ ^а шел к власти, имея против себя беспокойную Польшу, где начин ^ друзаль' «Солидарность» стала еще более мощным фактором. Подавленная генер

722

Конец «холодной войны»: Рейган и Горбачев

ским в 1981 году, «Солидарность» вновь появилась на сцене как политическая сила, которую Ярузельский более не мог игнорировать. В Чехословакии, Венгрии и Восточной Германии господству коммунистических партий был брошен вызов со стороны групп, требующих больше свободы и ссылавшихся на «третью корзину» соглашений Хельсинки, касающуюся прав человека. А периодические заседания Европейского совещания по безопасности не давали этой теме уйти в песок.

Коммунистические правители Восточной Европы столкнулись с головоломкой: чтобы снять с себя внутриполитическое давление, они вынуждены были проводить более национально-ориентированную политику, которая, в свою очередь, требовала утверждения собственной независимости от Москвы. Но, поскольку они воспринимались собственным населением как марионетки Кремля, националистической внешней политики было недостаточно, чтобы успокоить собственную общественность. Коммунистические лидеры вынуждены были, чтобы компенсировать отсутствие к себе доверия, демократизировать внутренние структуры. И тут же стало очевидным, что Коммунистическая партия, пусть даже она все еще контролировала средства массовой информации, не была создана для демократического соревнования, будучи инструментом захвата власти и удержания ее от имени меньшинства. Коммунисты знали, как управлять при помощи тайной полиции, но не знали, как это делать при помощи тайного голосования. Коммунистические правители Восточной Европы, таким образом, попали в порочный круг. Чем более националистической становилась их внешняя политика, тем сильнее становились требования демократизации; чем большей степени достигала демократизация, тем сильнее становилось давление в направлении их смещения.

Советская головоломка оказалась еще более неразрешимой. Согласно «доктрине Брежнева», Кремль обязан был бы задавить потенциальную революцию, зреющую среди сателлитов. Но Горбачев не только не годился по темпераменту для подобной роли, но подорвал бы этим всю свою внешнюю политику. Ибо подавление Восточной Европы укрепило бы НАТО и китайско-американскую коалицию де-факто, а также ускорило бы гонку вооружений. Горбачев во все большей степени оказывался перед дилеммой политического самоубийства и медленной эрозии собственной политической власти.

Горбачевским спасением было ускорение либерализации. Десятью годами ранее это бы сработало; к концу 80-х Горбачев уже не мог угнаться за кривой уравнения власти. Его правление поэтому постепенно во все большей степени характеризовалось отходом от «доктрины Брежнева». Либеральные коммунисты пришли к власти в Венгрии; Яу-зельскому было разрешено иметь дело с «Солидарностью» в Польше. В июле 1989 года в речи на Совете Европы Горбачев, похоже, отказался не только от «доктрины Брежнева», обусловливавшей право советской интервенции в Восточной Европе, но и от орбиты сателлитов как таковой, заявив об осуждении наличия «сфер влияния»:

«Общественно-политический порядок в той или иной стране менялся в прошлом и может изменяться в будущем. Но эти перемены являются исключительным делом народа данной страны и его выбором... Любое вмешательство во внутренние дела и любые попытки ограничить государственный суверенитет — дружественных, союзных и прочих стран — недопустимы... Настало время сдать в архив постулаты периода „холодной войны", когда Европа рассматривалась как арена конфронтации, разделенная на „сферы влияния"» .

723

Дипломатия

Сохранение орбиты сателлитов стало непосильным бременем. Даже речь на Совете Европы выглядела слишком иносказательно, хотя по историческим советским стандартам она была достаточно ясной. В октябре 1989 года Горбачев во время визита в Финляндию безоговорочно отверг «доктрину Брежнева». Его представитель Герасимов шутил с прессой, что Москва приняла «доктрину Синатры» для Восточной Европы, «Знаете песню Фрэнка Синатры „Я сделал это по-своему"? Венгрия и Польша делают это по-своему» .

Было слишком поздно спасать коммунизм в Восточной Европе или даже, в данном конкретном случае, в Советском Союзе. Горбачевская ставка на либерализацию неминуемо должна была провалиться. Как только Коммунистическая партия теряла свое монолитное единство, она деморализовывалась. Либерализация оказывалась несовместимой с коммунистическим правлением — коммунисты не могли превратиться в демократов, не перестав быть коммунистами: этого уравнения Горбачев так и понял. Зато понял Ельцин.

Кроме всего прочего, в октябре 1989 года Горбачев посетил Берлин, чтобы при нять участие в праздновании сорокалетия Германской Демократической Республик по ходу дела принудить ее руководителя-сталиниста Эриха Хонеккера проводить лее ориентированную на реформы политику. Само собой, он бы не приехал на ^ церемонию, если бы подозревал, что больше такого рода празднеств не будет. разилось в произнесенной им речи:

«Нас постоянно призывают ликвидировать то или иное разделение. приходится слышать: „Пусть СССР избавится от> Берлинской стены, тогда рим в его мирные намерения".                                                                                          тоД0

Мы не идеализируем порядок, установившийся в Европе. Но факты таковы, ^ сих пор мир на континенте обеспечивало признание послевоенной РеальНоСТзначаЛо дый раз, когда Запад пытался перекроить послевоенную карту Европы, это ухудшение международного положения»44.                                                                е3 десЯТь

И все же не прошло и четырех недель, как Берлинская стена пала,

месяцев Горбачев согласился на объединение Германии и ее членство в НА V^^ времени все коммунистические правительства бывших сателлитов оказались ^1СтавйЛа а Варшавский пакт перестал существовать. Ялта ушла в прошлое. ИсториЯтеМу 0 том, на всеобщее обозрение, какой бессмыслицей было хвастовство Хрущева на щеНИЯ как коммунизм похоронит капитализм. Советский Союз, доведший себя до                Я

НСТ

как коммуни похоронит капитализм. Советский Союз, дд                      оказаДСЯ

сорока годами попыток угрозами и давлением подорвать западное едИНСТ^енИе, по-низведен до уровня просителя, вымаливающего у Запада доброе к себе отн тЫ са. скольку нуждался в западной помощи в большей степени, чем в наличии совеШан

теллйтов. 14 июля 1989 года Горбачев обратился к «Большой Семерке»

глав правительств промышленно развитых демократических стран:               лноправН°е

«Наша перестройка неотделима от политики, нацеленной на наше п ^ неГ0 участие в мировой экономике. Мир может только выиграть от откры рынка столь огромного, как Советский Союз»45.                                           лйбер

Горбачев сделал ставку на два основополагающих момента: будто ь еТ в ция модернизирует Советский Союз и будто бы Советский Союз тогда с ^ дународном плане выступать как великая держава. Ни одно из этих ожи

724

Конец «холодной войны»: Рейган и Горбачев

плотилось в действительность, и внутренняя социальная база Горбачева рухнула столь же позорно, как провалилась орбита сателлитов.

Греческий философ и математик Архимед сказал: «Дайте мне точку опоры, и я переверну мир». Революции пожирают своих детей, поскольку революционеры редко осознают, что после определенного момента социального разрушения более не остается конкретных архимедовых точек опоры. Горбачев начинал с убеждения, что реформированная Коммунистическая партия сможет перенести советское общество в современный мир. Но он не смог дойти до понимания того, что коммунизм является проблемой, а не решением. На протяжении жизни двух поколений Коммунистическая партия давила независимую мысль и рушила личную инициативу. К 1990 году централизованное планирование превратилось в нечто окаменелое, а различные организации, созданные, чтобы держать под контролем все стороны жизни, вместо этого заключали пакты о ненападении с теми самыми группами, которые они предположительно обязаны были бы подавлять. Дисциплина превратилась в рутину, и горбачевская попытка высвободить инициативу породила хаос.

Горбачевские трудности проявились на простейшем уровне попыток поднятия производительности труда и введения отдельных элементов рыночной экономики. Почти сразу же стало ясно, что в системе плановой экономики отсутствует саморегулирование, и потому нет в наличии самой существенной предпосылки существования эффективной экономики. Сталинистская теория утверждала господство принимаемого в центре плана, но на практике все было не так. То, что называлось «планом», на самом деле являлось широкомасштабным сговором бюрократической верхушки и представляло собой гигантское мошенничество, дезинформировавшее центральные власти.- Директора, отвечающие за производство, министерства, которым было поручено распределение, и плановые органы, предположительно издающие директивы, играли вслепую, поскольку понятия не имели, каким будет спрос, и не обладали возможностью внесения корректив в раз установленные производственные программы. В результате каждая из ячеек системы ставила перед собой лишь минимальные цели в качестве плановых заданий, покрывая нехватки за счет частных сделок с другими подразделениями за спиной у центральных властей. Все побудительные факторы срабатывали против инноваций, и это положение дел не могло быть исправлено, поскольку соответствующие руководители считали практически невозможным раскрыть истинное положение дел в своем обществе. Советский Союз отбросил себя на ранние исторические этапы существования Российского государства: он превратил себя в гигантскую «потемкинскую деревню».

Попытки реформирования сломались под натиском активно оборонявшегося статус-кво, как уже случилось с Хрущевым и позднее с Косыгиным. Поскольку по меньшей мере 25% национального бюджета уходило на субсидирование цен, не существовало объективного критерия эффективности или оценки экономического спроса. Когда товары скорее распределялись, чем покупались, коррупция стала единственным проявлением рыночных отношений.

Горбачев осознал наличие всеохватывающей стагнации, но не обладал аналитическим умением прорваться через окостенелые структуры. А различные надзорные органы системы со временем сами превращались в часть проблемы. Коммунистическая

725

Дипломатия

партия, возникшая как инструмент революции, не обладала иными функциями в развитой коммунистической системе, кроме как надзирать за тем, в чем она не разбиралась, — и эту проблему она разрешала, вступая в сговор с теми, кого она будто бы контролировала. Коммунистическая элита стала мандаринским привилегированным классом; теоретически отвечая за национальную ортодоксию, она концентрировала свое внимание на том, чтобы сохранять свои привилегии.

Горбачев сделал фундаментом своей программы реформ два элемента: перестрои® чтобы добиться поддержки новых технократов, и гласность, с тем чтобы завербовать себе в сторонники долго терзаемую интеллигенцию. Но поскольку не существовало институтов свободного самовыражения и обеспечения подлинных общественных дебатов, гласность замкнулась сама на себя. А поскольку отсутствовали свободные ресурсы, исключением зарезервированных на военные цели, условия жизни не улучшались. ким образом, Горбачев постепенно отказался от опоры на управленческие структурь, не обеспечил себе более широкой общественной поддержки. Гласность все более ту пала в конфликт с перестройкой. Даже атаки на предыдущих лидеров имели по эффект. В 1989 году молодой сотрудник аппарата Горбачева, которому было ис^\^ сопровождать меня по пути в Кремль, заметил: «Все это означает,-что каждый со гражданин старше двадцати пяти лет прожил свою жизнь напрасно».

Единственными группами, понимающими необходимость реформ — не _У ^ однако, готовыми смириться со средствами их проведения, — являлись служ ^ опасности. КГБ знал от своего разведывательного аппарата, насколько ° [Д(( Союз отставал в технологическом соревновании с Западом. Вооруженные с ^ профессионально обязаны определить возможности своего главного против ^ нимание проблемы, увы, не порождало ее решения. Службы безопасности -тельной степени страдали той же двойственностью, что и сам Горбачев.           ^

был оказывать поддержку «гласности» — политической либерализации -- блйШ. стольку, поскольку она не подрывала гражданской дисциплины; военны ^ ^^ мент легко мирился с «перестройкой» — экономической реструктуризац            ^

постольку, поскольку Горбачев не предпринимал попыток выжать новые р программы модернизации за счет сокращения вооруженных сил.               нистическую

Первое инстинктивное начинание Горбачева — превратить Комму интере(5Ов, партию в инструмент реформ — пошло ко дну, налетев на риф шкурны           ^ _

Следующий его шаг — ослабить, но все же сохранить коммунистическую свДзаНЬ| разрушил фундаментальный инструмент советского правления. С этим парЗЛлель-два конкретных хода: вывести центр тяжести власти Горбачева из парт            <

ную структуру управления и содействовать региональной и местной а нИСТцчеа$я

Горбачев просчитался по обоим пунктам. Со времен Ленина Ком У реЦ1енИЯ, партия являлась единственным органом, вырабатывающим политич ^ продуМЫ-Правительство было исполнительным органом, осуществляющим, вающим политику. Ключевым советским постом была всегда должност секретаря Коммунистической партии; от Ленина вплоть до Брежнева ^^ ^ скиЙ лидер редко занимал правительственный пост. Результатом этого ^ иерархии амбициозных и предприимчивых лиц к занятию мест в коМмуни^™^1мИНИстратороВ) в то время как правительственные структуры привлекали к се е

726

Конец «холодной войны»: Рейган и Горбачев

лишенных политической жилки, а то и просто интереса к формированию политической линии. Смещая фундамент собственной власти, перенося точку опоры с Коммунистической партии на правительственную часть правительственной системы, Горбачев вверил свою революцию армии клерков.

Поощрение Горбачевым региональной автономии завело в такой же тупик. Он счел для себя невозможным совместить желание создать пользующуюся поддержкой народа альтернативу коммунизму со свойственным ленинцу недоверием к народной воле. Потому он разработал систему местных по сути выборов, куда запрещался допуск национальных партий, отличных от Коммунистической. Но когда впервые за всю российскую историю появилась возможность народных выборов местных и региональных органов управления, грехи российской истории проявились сполна. В течение трехсот лет Россия включала в свой состав национальности Европы, Азии и Среднего Востока, но не сумела примирить их с правящим центром. Неудивительно, что многие из только что избранных нерусских правительств, представлявших почти половину населения Советского Союза, начали бросать вызов своим историческим хозяевам.

Горбачеву не хватало надежной законной опоры. Он вызвал к себе антагонизм со стороны характерных для государства ленинского типа многочисленных носителей шкурных интересов, но не сумел привлечь на свою сторону новых сторонников, поскольку не смог выработать и предложить от своего имени надежную концепцию, отличную от коммунизма и от концепции централизованного государства. Горбачев правильно определил проблемы своего общества, но сделал это через шоры своей антигуманной системы, что не позволяло найти нужного решения. Подобно человеку, запертому в комнате с предельно прозрачными, но небьющимися стеклами, Горбачев мог с достаточной ясностью видеть через такие окна окружающий мир, но был принужден в своем заточении оставлять вне пределов понимания истинную суть виденного.

Чем дольше длились перестройка и гласность, тем более изолированным и менее уверенным в себе становился Горбачев. В первый раз, когда я с ним встретился в начале 1987 года, он был веселым и излучал уверенность в том, что предпринимаемый Им текущий ремонт позволит стране обрести форму и возобновить свой марш исторического лидера. Через год уверенности у него поубавилось. «В любом случае, — заявил он, — Советский Союз уже не будет прежним» — странно двусмысленное заявление по поводу столь геркулесовых усилий. Когда же мы встретились в начале 1989 года, он сообщил мне, как они с Шеварднадзе где-то в 70-е годы пришли к выводу, что коммунистическую систему следует изменить с головы до ног. Я спросил, каким Же образом он, коммунист, пришел к такому выводу. «Понять, что неправильно, было легко, — заметил Горбачев. — Самое трудное — понять, что правильно».

Горбачев так и не нашел ответа. В течение последнего года пребывания у власти он был человеком, очутившимся в цепях кошмара, видящим надвигающуюся на него катастрофу, но неспособным изменить ее направление или уклониться от встречи. Обычно целью уступок является предоставление возможности спустить пар, чтобы сберечь то, что считается существенно важным. Горбачев добился противоположного. Каждая необходимая новая реформа сводилась к полумерам и потому ускоряла упадок советской системы. Каждая уступка создавала отправной пункт для следующей. В 1990 году отпали от Союза балтийские государства, и Советский Союз начал развали-

727

Дипломатия

ваться. И по иронии судьбы главный соперник Горбачева воспользовался тем самым процессом, благодаря которому начался распад создававшейся свыше трех столетий Российской империи, чтобы свалить самого Горбачева. Действуя в качестве Президента России, Ельцин заявил о независимости России (и тем самым, по аналогии, -о независимости прочих советских республик), чем на деле упразднил Советский Союз, а вместе с ним и пост Горбачева как президента Советского Союза. Горбачев знал, в чем заключаются его проблемы, но действовал в одно и то же время чересчур быстро и чересчур медленно: чересчур быстро с точки зрения терпимости собственной системы и чересчур медленно, чтобы приостановить набирающий темп развал.

В 80-е годы обеим сверхдержавам требовалось время, чтобы оправиться. Политика Рейгана высвободила энергию американского общества; политика Горбачева вывела на поверхность "дисфункцию общества советского. Проблемы Америки поддавались разрешению путем перемены политики; в Советском Союзе реформа привела к ускорению кризиса системы.

] К 1991 году демократические страны выиграли «холодную войну». Но стоило им добиться, казалось бы, невероятного, как вновь возникли дебаты на тему основополагающих предпосылок «холодной войны». Был ли Советский Союз вообще угрозой? Не растаял ли бы он под лучами солнца даже без тягот «холодной войны»? Не была ли «холодная война» просто выдумкой переработавшихся политиков, разорвавших изначальную гармонию мирового порядка?

В январе 1990 года журнал «Тайм» объявил Горбачева «Человеком десятилетия», воспользовавшись этой возможностью, чтобы опубликовать статью, раскрывающую суть этого определения. «„Голуби" во время „Великих дебатов" на протяжении последних сорока лет были с самого начала правы», — утверждает автор • Советская империя никогда не была настоящей угрозой. Американская политика либо не соответствовала ситуации, либо задерживала коренные перемены в Советском Союзе. Политика демократических стран в продолжение четырех десятилетий не заслуживав сколько-нибудь заметной похвалы, даже в благодарность за перемены в советско внешней политике. А раз на деле целенаправленные действия оказались безрезульт ными и события происходили сами по себе, то из краха Советской империи нель извлечь никаких уроков — в частности, таких, какие бы оправдывали вовлеченное Америки в создание нового мирового порядка, обусловленного концом «холод войны». Американские дебаты сделали полный круг. Прозвучала старая сладкогол песнь американского изоляционизма; не Америка на деле выиграла «холодную ну», а Советский Союз ее проиграл, и четыре десятилетия напряженных усилий зались потрачены зря, поскольку все сработало бы так же хорошо — а можс! даже лучше, — если бы Америка оставила Советский Союз в покое.

Еще одна версия подобных же рассуждений сводится к тому, что действИТебеда имела место «холодная война» и что^ействительно она была выиграна, но по ^ принадлежит идее демократии, которая бы все равно взяла верх независи ^ геостратегических мер, сопутствовавших конфликту Востока и Запада/ Это та ^ ляется версией эскапизма. Политическая демократия и идея свободы, безу представляли собой платформу для сплочения тех, кто не был затронут идео ^ коммунистической системы, особенно в Восточной Европе. Репрессии сторон

728

Конец «холодной войны»: Рейган и Горбачев

этой платформы становились все более и более затруднительными по мере падения морального уровня правящих группировок. Но подобная деморализация была в первую очередь вызвана стагнацией системы и ростом осознания коммунистической элитой — чем выше ее ранг, тем большая вероятность знакомства тех, кто к ней принадлежит, с истинным положением дел — того, что система, по существу,.проигрывает борьбу, которую она объявила своей конечной целью и которая велась жестоко и беспрерывно. В лучшем случае это было повторение спора о курице и яйце^Демократиче-ская идея сплачивала вокруг себя оппозицию коммунизма, но не могла сама по себе до такой степени ускорить ход событий, если бы не свершился крах коммунистической внешней политики, а в конце концов и коммунистического обществаД

Таким наверняка был взгляд на происходящее со стороны марксистских толкователей международных событий, которые привыкли анализировать «соотношение сил» и которым было гораздо легче раскрыть причины советского краха, чем американским наблюдателям. В 1989 году Фред Холлидей, профессор-марксист Лондонской экономической школы, сделал вывод, что соотношение сил сдвинулось в пользу Соединенных Штатов . Холлидей рассматривал это как трагедию, но, в отличие от мысленно самоистязающих себя американцев, отказывающихся отдать должное своей стране и ее руководителям, признал, что основной сдвиг в международной политике произошел в годы президентства Рейгана. Америка до такой степени преуспела в том, чтобы превратить советскую вовлеченность в дела «третьего мира» в непосильное бремя для Советского Союза, что в главе, броско озаглавленной «Социализм в обороне», Холлидей рассматривает горбачевское «новое мышление» как попытку ослабить давление со стороны Америки.

Самое надежное свидетельство в этом плане поступило из советских источников. Начиная с 1988 года советские ученые стали признавать ответственность Советского Союза за прекращение разрядки. Выказывая гораздо большее понимание сущности Разрядки, чем американские критики, советские комментаторы подчеркивают, что разрядка являлась способом, при помощи которого Вашингтон стремился удержать Москву от вызова существовавшему тогда военно-политическому статус-кво. Нарушив молчаливое взаимопонимание и устремившись к односторонним выгодам, брежневское руководство вызвало соответствующее противодействие, проявившееся в годы президентства Рейгана, с которым Советский Союз уже не в состоянии был справиться, ибо это превышало его возможности.

Один из самых ранних и наиболее интересных «ревизионистских» комментариев такого рода — заявление профессора Института экономики мировой социалистической системы Вячеслава Дашичева. В статье, опубликованной «Литературной газетой» 18 мая 1988 года48, Дашиче'в замечает, что исторические «просчеты и некомпетентный подход брежневского руководства» объединили все прочие великие мировые Державы в коалицию против Советского Союза и вызвали к жизни такую гонку вооружений, которую Советский Союз уже не мог выдержать. Таким образом, следовало отказаться от традиционной советской политики находиться в стороне от мирового сообщества и в то же время пытаться его подорвать. Дашичев писал:

«...Как это представлялось Западу, советское руководство активно эксплуатировало Разрядку, чтобы укреплять свою собственную военную мощь, стремиться к военному

729

Дипломатия

паритету с Соединенными Штатами и вообще со всеми противостоящими державами — факт, не имеющий исторического прецедента. Соединенные Штаты, парализованные катастрофой во Вьетнаме, болезненно отреагировали на расширение советского влияния в Африке, на Ближнем Востоке и в других регионах.

..Действие эффекта „обратной связи" поставило Советский Союз в исключительно трудное положение во внешнеполитическом и экономическом отношении. Ему противостояли крупнейшие державы мира: Соединенные Штаты, Англия, Франция, ФРГ, Италия, Япония, Канада и Китай. Противостояние столь значительно превосходящему потенциалу в опасной степени превышало потенциальные возможности СССР» .

Те же проблемы были затронуты в речи советского министра иностранных дел Эдуарда Шеварднадзе 25 июля 1988 года на встрече в советском Министерстве иностранных дел50. Он перечислил такие советские ошибки, как афганская катастрофа, спор с Китаем, длительная недооценка Европейского экономического сообщества, дорогостоящая гонка вооружений, уход в 1983 — 1984 годах с переговоров в Женеве по. контролю над вооружениями, советское решение в принципе развернуть ракеты СС-20, ошибочной придавалась и советская оборонительная доктрина, согласно которой СССР обязан был быть столь же сильным, как и любая направленная против него потенциальная коалиция государств. Иными словами, Шеварднадзе скептически отнесся почти ко всему, что Советский Союз совершил за двадцать пять лет. Это явилось открытым признанием того, что политика Запада имела прямое влияние на Советский Союз, ибо, если бы демократические страны не налагали санкций за авантюризм, советская политика была бы названа успешной и не нуждалась бы в переоценке.

Конец «холодной войны», являвшийся целью американской политики на протяжении восьми администраций обеих политических партий, весьма напоминал то, что Джордж Кеннан предсказывал в 1947 году.Щезависимо от того, какую бы услужливую политику ни проводил по отношению к Советскому Союзу Запад, советской системе требовался призрак вечного внешнего врага, чтобы оправдать страдания своего наро и содержание громоздких вооруженных сил и аппарата безопасности. Когда под Д№ лением совокупного отпора со стороны Запада, кульминацией которого явились г президентства Рейгана, XXVII съезд партии заменил официальную доктрину cocyijL ствования на взаимозависимость, исчез моральный базис внутренних репрес _j Граждане Советского Союза, воспитанные в духе дисциплины, не могли мгнове переключиться на компромисс и взаимные уступки. А это означало, как и предска ^ вал Кеннан, что Советский Союз превратится в одночасье в «одно из самых ела ь наиболее вызывающих жалость национальных обществ»51.                           , ти.

Как отмечалось ранее, Кеннан по ходу дела пришел к убеждению, что его пол ^ ка «сдерживания» была чересчур милитаризирована. Более точной оценкой был ^ как всегда, такое наблюдение, что Америка колебалась между чрезмерной опор военную стратегию и чрезмерной эмоциональной зависимостью от обращения ^ веру противника. Я также критиковал многие из конкретных политических ^ проходивших под маркой сдерживания. И все же общее направление амери ^ политики отличалось дальновидностью и оставалось исключительно осмысле ^ несмотря на смену администраций и потрясающее разнообразие участвовавш литике личностей.

730

Конец «холодной войны»: Рейган и Горбачев

Если бы Америка не организовала сопротивление тогда, когда уверенная в себе коммунистическая империя действовала, словно за ней будущее, заставляла народы и руководителей во всем мире верить в то, что это, возможно, так и есть, то коммунистические партии, уже по отдельности самые сильные в послевоенной Европе, вероятно, смогли бы взять верх. Серию кризисов по поводу Берлина нельзя было бы выдержать, причем число кризисов могло бы увеличиться. Эксплуатируя американскую послевьетнамскую травму, Кремль направил силы своих верных сторонников в Африку, а собственные войска в Афганистан. Он мог бы вести себя еще более нагло и самоуверенно, если бы Америка не защитила глобальное равновесие сил и не оказала помощи в восстановлении демократических обществ. То, что Америка не видела себя в роли одной из составляющих равновесия сил, сделало процесс более болезненным и усложнило его, но это же потребовало от американцев беспрецедентной самоотдачи и обеспечило невиданный прилив творческих сил в обществе. И болезненность процессов не отменила того реального достижения, что именно Америка сохранила глобальное равновесие сил и, следовательно, мир на земле.

Победа в «холодной войне» не была, конечно, достижением какой-то одной администрации. Она стала результатом наложения друг на друга сорока лет американских двухпартийных усилий и семидесяти лет коммунистического окостенения. Феномен Рейгана возник из случайного благоприятного сочетания личности с открывшимися перед ней возможностями; десятилетием ранее этот политик казался бы чересчур воинственным; десятилетием позже — чересчур односторонним. Комбинация идеологической боевитости, сплотившей вокруг него американскую общественность, и дипломатической гибкости, которую консерваторы не простили бы никакому другому президенту, была как раз тем, что требовалось в период советской слабости и возникающего сомнения в правильности наших собственных действий.

И все же рейгановская внешняя политика была скорее, по сути, блистательным солнечным закатом, чем зарей'новой эры. «Холодная война» явилась почти что по заказу и отвечала фундаментальным представлениям американцев. Имел место доминирующий идеологический вызов, делающий универсальные тезисы, пусть даже в чрезмерно упрощенной форме, применимыми к большинству мировых проблем. И налицо была четкая и явная военная угроза, источник которой не вызывал сомнений. Но даже тогда американское блуждание в потемках от Суэца до Вьетнама явилось результатом применения универсальных принципов к конкретным случаям, которые оказались для них совершенно неподходящей почвой.

В мире по окончании «холодной войны» нет преобладающего идеологического вызова или, в данный момент, единой геостратегической конфронтации. Почти каждая ситуация имеет конкретное содержание. Исключительность вдохновляла американскую внешнюю политику и давала Соединенным Штатам силу выстоять в «холодной войне». Но эту силу придется применять гораздо более тонко и осторожно в многопо-¦Люсно'м мире XXI века. В итоге Америка вынуждена будет оказаться перед вопросом, °твета на который она умудрялась не давать на протяжении почти всей своей ис-тории: маяк она или крестоносец? И насколько широк сужающийся диапазон выбора Ме*цу тем и другим?

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история