Бродель Ф. Что такое Франция?

ОГЛАВЛЕНИЕ

КНИГА ВТОРАЯ. ЛЮДИ И ВЕЩИ

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. СЕЛЬСКИЕ ИНФРАСТРУКТУРЫ

Эта и следующая главы представляют собой картину экономической
жизни Франции, рассмотренной в длительной временной протяжен-
ности. Я попытаюсь проследить пути ее развития после 1000 года,
вернее, начиная с 1450 года, ибо применительно к этому периоду
у нас есть достаточно сведений, чтобы поставить серьезные вопросы
и попытаться дать на них верные ответы. Но даже если мы сузим
рамки, нам предстоит охватить огромный период времени. Кроме
того, нам придется углубиться в историю экономики. По этой и по
множеству других причин я счел необходимым начать с французской
деревни, отталкиваться от нее и судить об экономической жизни
в целом, исходя из ее роли. Поэтому я озаглавил вторую часть
моего труда «"Крестьянская экономика" до XX века». Термин «кре-
стьянская экономика», которым я буду постоянно пользоваться, изобрел
не я. Я позаимствовал его из основополагающей и «освобождающей»
статьи Даниэля Торнера, которая вышла в мае - июне 1964 года '
и в которой он попытался очистить язык нашей науки от ничего
не значащих формулировок, в том числе от выражения «азиатский
способ производства», бывшего тогда в большом ходу.

Разумеется, он не собирался обозначать термином «крестьянская
экономика» один лишь крестьянский сектор, являющийся составной
частью всякой экономики и некогда преобладавший над другими. Он
хотел определить тот тип экономики в целом, где сельское хозяйство
преобладает над другими видами деятельности, которые обязательно
существуют наряду с ним и которые будут постепенно развиваться
и оттеснять его.

По мнению Даниэля Торнера, именно соотношение между сельским
хозяйством и прочими видами деятельности в первую очередь определя-
ет характер общества и является его главной отличительной чертой.

8

Страны Западной Европы еще недавно находились на стадии «крестьян-
ской экономики», а многие развивающиеся страны находятся на ней
и поныне; экономику можно считать «крестьянской» до тех пор, пока:

- на долю сельского хозяйства в ней приходится половина (или
больше) всей продукции;

- в сельском хозяйстве занята половина (или больше) населения;
- сельскохозяйственное производство зиждется на труде крес-
тьянских супружеских пар, вернее, крестьянских семей (в противовес
крупным хозяйствам: феодальным, буржуазным или капиталисти-
ческим - основанным на присвоении продуктов чужого труда). Этот
замкнутый крестьянский мирок в той или иной форме подвергается
эксплуатации, но сохраняет некоторую независимость и непосред-
ственную связь с рынком.

Однако речь идет об экономике, находящейся на стадии развития,
которая предполагает:

- существование мощного государства, обладающего более или
менее разветвленным аппаратом;
- тесное общение, сближающее город и деревню.
Таковы критерии «крестьянской экономики» в понимании Даниэля
Торнера, и я, со своей стороны, полностью разделяю его мнение.
Читатель заметит, что если не доводить эти критерии до крайности, с их
помощью можно описать систему, целостную картину: если в центр
модели мы помещаем город и государство, значит, мы вводим туда
законодательство, промышленность, все формы обмена, кредит, даже
капитализм, делающий свои первые шаги. С другой стороны, очевидно,
что прилагательное «крестьянская» указывает на первостепенную важ-
ность сельского хозяйства: на нем все держится, оно охватывает все
стороны жизни, прочие виды деятельности не более чем островки
посреди моря. Но эти островки все же существуют.

Все страны Европы пережили многовековой период «крестьянской
экономики». Потом он закончился, в одних странах раньше, в других -
позже. Франция выходила из этого периода медленнее, чем другие
страны: это опоздание несомненно оставило глубокий след в нашей
истории. Еще в 1947 году Луи Шевалье утверждал, что во Франции
«крестьянская жизнь [была] в каком-то смысле привычным самосозна-
нием страны, ее возможностей и пределов. Только благодаря крестьян-
ству Франция в любой момент ясно понимает, что она может себе
позволить и от чего ей следует отказаться» '. Обеспечивая нормальную
работу общественного механизма, сельское хозяйство само по себе да-
вало «некоторое представление о Франции». Эта несомненная важность

Глава третья. Сельские инфраструктуры                     9

сельского хозяйства, эти глубинные реалии его существования, это
отставание в развитии- благо они (что сомнительно) или зло, как
полагают многие историки?

Мы постараемся не столько дать оценку, сколько ответить на воп-
росы: как, почему, за счет чего во Франции сохранились избыточные
и приносящие все меньше и меньше пользы крестьянские массы? Что
тому виной: природные ли богатства нашей страны, способствовавшие
тому, что в ней чересчур долго преобладало сельское хозяйство, или
долгая консервативная история, чья сила зиждется как на заложенной
в ней инерции, так и на неоспоримых успехах, история, ход которой
трудно было резко изменить? Эти вопросы красной нитью проходят
через всю главу. Более того, они будут занимать нас до самого конца
нашего труда.

I СКОЛЬКО ВЕКОВ ДЛИЛСЯ
ВО ФРАНЦИИ ПЕРИОД
«КРЕСТЬЯНСКОЙ ЭКОНОМИКИ»?

Первым делом надо расставить вехи: в течение какого времени
(функционального, с моей точки зрения) можно наблюдать классичес-
кую модель крестьянской экономики, позволяющую сделать полезные
выводы из прошлого и предположения относительно будущего? Можно
говорить о появлении классической модели, когда ясно видна одна из ее
составляющих; она действует, когда в работу вовлечены все ее элемен-
ты; она постепенно разрушается, когда главные ее пружины одна за
одной выходят из строя...

Конечно, город и деревня, то есть некий порядок и некие разграниче-
ния, существовали начиная с римской Галлии; как обстояло дело
в прежней, независимой Галлии, мы точно не знаем. Однако во времена
римских городов модель, быть может, еще не достигла своей полноты,
потому что существование в сельской местности вилл с их рабами
противоречило условию, которое выдвинул Даниэль Торнер, а именно,
что в «крестьянской экономике» по меньшей мере половину продукции
должны производить семейные хозяйства, обладающие некоторой сво-
бодой действий ^ Конечно, в римской Галлии были свободные крестья-
не, но они вряд ли производили большую часть продукции. С другой
стороны, города хирели, уступая главенствующую роль виллам; проис-
ходило дробление пространства, отмирание государства, мир находился
как бы в преддверии феодального строя, который появился лишь через
несколько столетий. Крестьянская экономика, как мне кажется, утвер-
дится окончательно лишь после 1000 года, когда произойдет решитель-
ный поворот и деревню, как нашу, так и европейскую, потрясет взрыв.
Я попытаюсь показать, как много было в экономике, начиная с этой
эпохи, характерных признаков, которые мы ищем,- разумеется, одни
из них выражены более ярко, другие - менее ярко. В данном случае
выводы нас ждут бесспорные и вполне предсказуемые.

Вплоть до нынешнего дня. Еще совсем недавно, во времена Марка
Блока, все бы удивились тому, что крестьянская экономика оказалась во
Франции такой жизнестойкой и даже перешагнула границу XX века. По

1. Сколько веков длился во Франции период «крестьянской эконоиикн»?      II

свидетельству такого серьезного агронома, как Люллен де Шатовье *,
около 1840 года крестьяне: мелкие собственники, фермеры, арендато-
ры - обрабатывали почти две трети французских земель; к 1881 году
доход от сельского хозяйства уменьшился, но все еще составлял около
половины валового национального дохода; в 1931 году городское населе-
ние только еще готовилось перегнать сельское население, которое до тех
пор превосходило его. Поэтому французская деревня с ее глубинными
реалиями, ее весом, ее потребностями долгое время была, быть может,
«семейным дневником» нашей страны, не зная которого невозможно как
следует ее понять. Неожиданный, стремительный, катастрофический
развал этой крестьянской Франции, пришедшей к нам из самого дале-
кого прошлого, произошел совсем недавно, на наших глазах.

Морис Пароди в своей новой книге «Экономика французского общес-
тва после 1945 года» произносит ей надгробное слово, лаконично заяв-
ляя: «Сельское хозяйство, которое еще в 1968 году было "главной
отраслью национального производства", ибо в нем было занято
3125 000 человек, в 1977 году утратило свое первенство, ибо числен-
ность занятого в нем населения уменьшилась до 2 миллионов» \ Перево-
рот произошел меньше, чем за 10 лет. Легче заметить его результаты,
которые бросаются в глаза, чем уловить, какие процессы, какие переме-
щения к ним привели, как постепенно опустели деревни, как проис-
ходила миграция населения, как стремительно богатели наши города:
все они разрослись поистине чудесным образом. Марк Блок не мог
вообразить себе такого потока, такой лавины, когда в 1930 году опуб-
ликовал «Особенности истории французской деревни». Не мог вооб-
разить такого поворота событий и Даниэль Галеви ', когда в 1934 году
совершал путешествие по деревням центральной Франции, как соверша-
ют паломничество в Святую Землю.

Следовательно, перед нами стоит задача связать катастрофы и раз-
рушения настоящего времени с привычными и традиционными воззре-
ниями на многовековой процесс: как бы там ни было, катастрофы эти
являются итогом замедленного, долгое время тормозившегося развития.
Мы принуждены взглянуть на проблему под новым углом зрения
и пересмотреть привычное восприятие XIX века как века революцион-
ного, модернистского и модернизированного, гордого своими достижени-
ями, и увидеть в нем естественное продолжение прошлого, чьи послед-
ние всплески, хотим мы того или нет, пришлись на этот век, а иные
дошли даже и до нас.

Итак, совсем недавно в аграрной Франции, которая до тех пор
менялась очень мало, возникли и громко заявили о себе современные

12      '              Глава третья. Сельские инфраструктуры

отрасли промышленности, городские службы, новые виды транспорта,
тысячи новых форм общественной жизни... С одной стороны, новшест-
ва, с другой - консерватизм. Современная Франция долго презирала
и хулила прежнюю, отрицала ее значение для общества, обвиняла ее
в косности. Уже в XVIII веке в Провансе для горожанина «крестья-
нин- злое хитрое животное, полудикий хищный зверь» "'. Подобные
любезности по отношению к деревенским жителям расцветают в XIX
веке пышным цветом и проходят через все столетие. Не доказывает ли
это, что крестьянская экономика продолжала свою глубинную жизнь
наперекор желаниям и вопреки усилиям новой Франции, которая хочет
стать полноправным членом содружества промышленных стран? Жак
Лаффит (1767-1844), политический деятель и банкир, жалуется на то,
что щедрая на изобретения Франция XIX века вынуждена сбывать свою
продукцию нищей Франции века XIV °. Двойственность родной страны
для него очевидна: «Действительно,- пишет он в 1824 году,- есть
несколько торговых городов и несколько провинций, которые приняли
участие в промышленном подъеме нашей эпохи и в которых сосредото-
чены капиталы, наживаемые весьма недорогой ценой; но все остальные
земли, находящиеся во власти невежества, рутины, бедности, совершен-
но истощены и сильно отстают от той Франции, которую можно назвать
цивилизованной» '.

Таким образом, бедная, нищая, трудолюбивая, простодушная, но
при этом наделенная тяжелым характером, скупая - по природе или по
необходимости - Франция уцелела; жителям этой Франции приходи-
лось экономить соль и длинные толстые контрабандные спички; всю
ночь сохранять огонь под слоем золы, чтобы наутро не разжигать очаг
заново; печь хлеб не чаще раза в неделю, и еще: всю жизнь довольст-
воваться - и мужчинам, и женщинам - всего одним парадным плать-
ем; делать все, что можно (пищу, дом, мебель, одежду), своими руками:
так, крестьяне в Коррезе еще в 1806 году «носят одежду из толстого
домотканого сукна, которое сваляли своими руками из шерсти своих
овец» '", зимой, в холода, спать рядом со скотиной, согреваясь ее теплом;
не иметь никаких удобств, соответствующих требованиям современной
гигиены ", и, экономя свечи, «идти вслед за солнцем» и даже впереди
него: «Большая часть населения [встает] на рассвете, утренняя месса
повсеместно начинается еще до зари» ^.

Да, пока этот прочный, работящий, спокойный мир крестьянства,
который помнят и любят мои ровесники, мир, отличающийся самобыт-
ным обликом, привычками, близостью к земле, неприхотливостью,
более чем скромными потребностями, не исчезнет, история Франции,

1. Сколько веков длился во Франции период «крестьянской экономики»?      13

жизнь французов будут иметь особую основательность, особое звучание,
особый тип взаимоотношений с природой.

Поль Дюфурне, лучше всех знающий прошлое и настоящее Савойи,
человек моего возраста, полагает даже, что «быки и лошади продлили
неолит почти до наших дней». Это, пожалуй, некоторое преувеличение.
Но, добавляет он, «я помню, как в поле, близ моего деревенского дома,
где я собираю мезолитические и неолитические кремни, я видел старика
крестьянина, который «лущил» " землю своей мотыгой. В моем пред-
ставлении он сродни первым людям, которые обрабатывали этот учас-
ток земли пять, а то и шесть тысяч лет назад. Я еще застал последних
представителей этого исчезнувшего мира. На моих глазах стремительно
стирались его следы, прерывалась устная традиция. Многие древние
пути, проложенные еще на ранних этапах истории человечества, теря-
ются под лесной порослью, шпалерами и сельскохозяйственными куль-
турами из-за того, что по ним невозможно проехать на современных
транспортных средствах. Около 1960 года по всем по ним еще можно
было пройти, во всяком случае, пешком» '*.

Эти дороги, еще вчера живые, а нынче исчезающие, неисчислимы.
Самые заметные - горные тропы, по которым перегоняли скот на
летние пастбища. С тех пор как сотни тысяч баранов перестали ежегод-
но торить их, они вновь заросли кустарником,- таковы склоны Эгуаль-
ского массива и горы Лозер, где первые стада оставили широкие тропы
едва ли не четыре тысячи лет назад, где-то около 2000 года до н. э.
Редким стадам, которые пастухи гонят сегодня на высокогорные пас-
тбища, приходится продираться сквозь заросли утесника и дрока.
Странная картина^!

XI век: не столько начало традиции, сколько ее закрепление. Итак,
остатки крестьянской экономики, постепенно разрушающейся в течение
последних десятилетий, исчезли совсем недавно или исчезнут очень
скоро. Но где начало этого процесса, где его истоки?

Несомненно, он зарождается, когда происходит разделение: дерев-
ня - городок - город, о котором мы уже не раз говорили ". Скажем,
начиная с XI, а кое-где с XII века. Более того, я бы даже сказал вслед за
некоторыми историками, что в Средние века либо «деревня преобладала
над городом» '", либо сельскохозяйственные работы приводили к появ-
лению городов и видов обмена, необходимых для их жизни '°, Но
в чем-то верно и противоположное объяснение: расширение обмена,
в том числе и обмена с дальними странами, которое не следует сбрасы-

14                    Глава третья. Сельские инфраструктуры

вать со счетов '", вызвали подъем городов, который в свой черед вызвал
подъем сельского хозяйства. Произошел параллельный рост, взаимодей-
ствие. Крестьяне все активнее распахивают новь, и их деятельность не
только удовлетворяет нужды деревенского населения, которому требу-
ется все больше и больше пищи; излишки сельскохозяйственной продук-
ции, находящиеся под жестким контролем сеньоров, церкви или монас-
тырей, кормят города, постепенно разрастающиеся под наплывом лю-
дей, который объясняется расцветом торговли с дальними странами,
а также распространением городских ремесел, более сложных и замыс-
ловатых, чем ремесла сельские.

Во всяком случае, раннее развитие, предвестник будущего,- свиде-
тельство высокого уровня экономической жизни того времени. Если мы
хотим найти одну - но не единственную - отправную точку, важно
рассмотреть, как происходил подъем к этим верхним этажам. Как
только обрисовываются их контуры, начинается долгий процесс станов-
ления экономики, называемой «крестьянской».

Яркий - быть может, даже слишком яркий - пример тому являет
собой Западный Прованс в Х веке. Своим ранним развитием он обязан
Средиземному морю. Среди деревень уже вырастают города: Авиньон,
Экс, Арль, Тараскон. Вокруг них появляются предместья, они поглоща-
ют близлежащие деревни, при необходимости захватывают крестьян-
ские ремесла, создают много собственных ремесел... Барки, плавающие
по Роне и Дюрансе, очень рано начинают перевозить драгоценную соль,
добываемую на берегах Средиземного моря, и обязательно заходят по
пути в Сен-Жиль, Тараскон, Авиньон, Пон-Сент-Эспри. По этим же
рекам плывут «плоты [из стволов деревьев], срубленных в горах Гапан-
сэ и Диуа» ^°; впоследствии - важное новшество! - предметом обмена
становится зерно.

Прежних рынков стало недостаточно, и в XII веке появляются
ярмарки, одна в Пон-Сент-Эспри, две в Гапе (одна в седмицу праздника
Рождества Богородицы, другая в день Святого Арнуля), кроме того,
народ съезжается на ярмарки в Сен-Поль-де-Шато, во Фрежюс, в Ма-
рсель, в Авиньон, в Бокер... Караваны ослов везут из деревень в го-
родские красильни канцелярское семя ", мел для отбеливания тканей
и папоротник для протравки. Этому местному обмену сопутствует
торговля с дальними странами: с Ближнего Востока привозят пряности,
перец, шелк.

Так создается система отношений между местной торговлей и торгов-
лей с дальними странами. «Ломбардцы приезжают на ярмарки в Сен-
Жиль или Фрежюс не только для того, чтобы привезти шелк и пряности

1. Сколько веков длился во Франции период «крестьянской экономики»?      15

и увезти меха; они нагружают свои корабли солью, за которую в Генуе
приходится платить большую пошлину, лесом, который сплавляют по
Роне до Сен-Жиля; пшеницей [...], тюками с сукном, пошлина за
которые уже уплачена ". В 1190 году на ярмарках во Фрежюсе, наряду
с другими panni de colore * и шелком, торговали сукном из Сен-Рикье,
Шартра, Этампа, Бове, Амьена, Арраса» ^. Всеобщий прогресс способ-
ствует тому, что более высокий тип отношений распространяется повсю-
ду, вплоть до деревень, которые оказываются втянуты в торговлю,
исподволь лишающую старинное сельское ремесленное производство
его исконных свобод.

Не остаются в стороне и деньги. В каролингских мастерских Мар-
селя и Арля (с IX века) чеканят монету, позже налаживается ее чеканка
в Павий, а с XI века - в мастерских Мельгея (ныне Мотио около
Монлелье). К концу века крестьяне начинают платить часть оброка
деньгами. Денежное обращение активизируется в XII веке одновременно
с пышным расцветом торговли, которая связывает города, деревни
и купцов **.

Конечно, раннее развитие Прованса - отнюдь не правило. В том
движении, которое охватывает все «французское» пространство, из-
редка случаются рывки вперед, но гораздо чаще наблюдаются от-
сталость и застой.

Так, Маконнэ, похоже, не слишком рано воспользовался преиму-
ществами, которые мог ему принести водный путь Рона - Сона. Можно
ли назвать тамошнюю экономику в конце Х века «чисто земледель-
ческой» "? Пожалуй, это было бы слишком категорично: какая эко-
номика могла ограничиться единственно обработкой земли? Вдобавок,
в Маконнэ имеется много рынков, и рынков весьма мощных. Еще
до 1000 года «в 994 году на церковном соборе в Ансе священнослужители
требуют запретить верующим продавать и покупать в воскресные дни
что-либо, кроме продуктов, которые «будут съедены в тот же день»;
таким образом, вошло в обычай торговать съестным во все дни недели,
даже в воскресенье ^. Причем платят за эти покупки на ярмарке
звонкой монетой, ею же нередко оплачивают оброки и пени. В долине
Соны «интенсивное судоходство» благоприятствует торговле с более
или менее далекими населенными пунктами. Клюни - новое поселение
вокруг монастыря - становится тортовым центром, чему немало спо-
собствуют паломники. В Клюни чеканят монету, так же как в Турнюсе
и в Маконе: слава и величие этих древних городов потускнели со

* цветные ткани (ит.).

Глава третья. Сельские инфраструктуры

времени римского владычества, но в конце XI века народ ежегодно
стекается сюда на ярмарки ". В 950 году Лето II, граф Маконский,
чьи владения простирались далеко окрест, создавал себе «изрядные
запасы [...], разрабатывая соляные копи Ревермона» в горах Юра T.
И правда, в Маконнэ есть привозная соль, железо и даже некоторые
предметы роскоши- дорогие ткани, пряности...- их поставляет ев-
рейская колония '".

Однако только начиная с третьей или четвертой четверти XI
века торговля вдоль водного пути Рона - Сона расширяется и активно
проникает в экономику близлежащих областей. В Турнюсе, Клюни,
Маконе все чаще устраиваются ярмарки. Население этих городов
постоянно растет за счет притока иноземцев и деревенских жителей,
для которых строятся новые кварталы и предместья. Товаров везут
столько, что современники поражаются, а монахи и помещики начинают
взимать дорожную пошлину "°. Денежная масса увеличивается ", и на-
ряду с ремесленниками набирают силу купцы - сословие, которое
занимается торговлей и ростовщичеством и уже не отдает предпочтение
землевладению ^. В самом конце XII века в Маконе уже есть по-
томственные купцы ^.

Нет смысла подробно останавливаться на Шартре, где деньги появ-
ляются в эпоху Каролингов, а затем получают все большее распростра-
нение - и не только благодаря купцам, но в такой же, если не в боль-
шей степени благодаря паломникам и студентам ^; на Париже, куда -
весьма красноречивый пример- при Филиппе-Августе (1180--1223)
зерно начинают доставлять на кораблях, ибо население его так выросло,
что гужом привезти необходимое количество зерна невозможно "; на
Тулузе, где члены цеха ткачей уже в XI веке заявляют о себе, раз-
гуливая по городу с гигантским челноком ^; или па Мероне (возле
Монтрея-Белле, неподалеку от Сомюра), где взимали дорожную пошли-
ну: из случайно сохранившегося документа мы узнаем, какие товары
провозили через эти места в 1080-1082 годах: лошади, скот, шерсть,
жир, перо, воск, а также «заморские и особо ценные товары (merces
peregrine vel magni precii), которыми нагружали ослов» ^. С этими
краями все ясно. Кого и чего здесь только не было: ремесленники,
купцы, дороги, каменные мосты...

Займемся-ка лучше областью, находящейся в геометрическом цен-
тре, в самом сердце Франции - Берри, где начали обрабатывать землю,
во всяком случае, на главном участке - в беррийской Шампани - еще
в доримскую эпоху '"*. Ги Девайи справедливо утверждает, что в XI веке
там «уже существовало несколько городов [...], в частности, Бурж.

1. Сколько веков длился во Франции период «крестьянской экономики»?      17

Однако,- уточняет он,- они были малочисленны, не определяли
экономику края и сохраняли тесную связь с деревней. Торговцы
и ремеслерники [в ту эпоху] большую часть времени обрабатывали
землю, попутно занимаясь ремеслом: они перерабатывали продукты
[сельского хозяйства] или изготовляли орудия, необходимые для об-
работки земли. В середине XI века, особенно в областях Центральной
Франции, еще рано противопоставлять город деревне» '". Я подчеркнул
последние слова не для того, чтобы полемизировать с автором, отнюдь
не для того. На самом деле, проблема не в том, чтобы противопоставить
(как это слишком часто делают) город деревне, а в том, чтобы выяснить,
что заставляет их сосуществовать. Как ни слаба их взаимосвязь,
она имеет место в Берри, который в эту эпоху живет жизнью почти
первобытной "°.

Недопустимо другое - утверждать, что город, теснейшими узами
связанный с сельской жизнью, перестает быть городом. И правда, кто не
знает, что города Франции до самого конца Старого порядка и даже
позже наполовину срослись с полями, которые окружают их и вторга-
ются в них? В Париже в 1502 году многие жители держат «голубей,
гусей, кроликов и свиней» *'. В 1643 году наблюдательный путешествен-
ник писал о Лионе: «Город этот весьма велик и площадь занимает
изрядную, поскольку имеются в его пределах стрельбища, погосты,
виноградники, поля, луга и прочая и прочая...» *". Эту банальную
истину " подтверждают десятки примеров. В Париже - на одно мгнове-
ние вернемся к нему- во время «мучной войны» в мае 1775 года
арестовали беднягу возчика, который доставлял навоз из парижских
конюшен в сады, находящиеся в городе и его окрестностях **. Еще
в конце XIX века в Лиможе «в черте [города] находятся не только
частные сады и свинарники, но также луга и огороды» *'. Однако
независимо от того, сохраняется или не сохраняется в городе сельскохо-
зяйственная деятельность, важно, что город играет свою роль - роль
города. Роль эта, отличающая город и городок от деревни, сложилась
и укрепилась именно в XI-XII веках.

Совершенно очевидно, что подобная система уходит корнями в «тем-
ные» века, предшествовавшие 1000 году: судьба Франции и всей Европы
после вторжений варваров была предопределена именно тогда. Пробле-
ма истоков - увлекательнейшая проблема, ибо она не решена до конца.
Это блестяще доказывают статьи Анны Ломбар-Журдан. Поскольку
города утратили свою мощь и жизнь в них едва теплилась, лишь
ярмарки - наследие доримских, галльских времен - оживляют эти
эпохи, о которых мы так мало знаем. На ярмарках продают и покупают

18                    Глава третья. Сельские инфраструктуры

экзотические товары: «хорошие вина, пряности, меха, более теплые, чем
сукно, и символизирующие богатство, и в особенности красивые ткани,
которые священники покупают для алтаря, а женщины - для наря-
дов». Прежде эту торговлю «соблазнительными товарами (...] вели
сирийцы, но они исчезли в конце меровингской эпохи», и их роль
приняли на себя ярмарки - короткие, но важные встречи, которые
вызывают новый расцвет рыночной экономики и пробуждают дремлю-
щую урбанизацию '"'... Наше «возрождение» XI века родилось не на
пустом месте.

II ОБЩИЕ ЧЕРТЫ

Изучение самого крестьянства - только начало изучения «крес-
тьянской экономики». Хотя рассмотреть крестьянство и понять его как
следует не так-то просто. Ведь, как говорит Жак Мюлье, существует не
одно, а несколько французских сельских хозяйств ". Так же как сущест-
вует не одно, а несколько французских крестьянств, достаточно разных
и не похожих друг на друга. Кто только об этом не писал **\

Тем не менее крестьянство и сельское хозяйство образуют единство,
особый разряд, совокупность, четко различимую в толще нашей ис-
тории. Итак, вместо того, чтобы описывать крестьянство, исходя из его
различий,- видит Бог, они куда как четки между хлебопашцем, вино-
градарем, скотоводом, не говоря уже о региональных различиях в образе
жизни! - я хотел бы прежде рассмотреть его как целое, отличное от
остальных слоев общества, обратить внимание на вес, численность,
объем этой совокупности и на разнообразие пространства, которое она
занимает. Иными словами: взвесить и измерить крестьянство по отноше-
нию ко всему тому, что крестьянством не является. А уж затем я, как все
историки, позволю себе вернуться к деталям, к разграничениям и необ-
ходимым объяснениям.

Сила природы. Главная, неотъемлемая черта крестьянской жизни -
постоянная борьба с неподвластными крестьянину силами природы.
Против этих сил на протяжении веков были направлены все усилия
крестьян, их труд, как разрушительный, так и созидательный. От этого
утверждения рукой подать до традиционного противопоставления ис-
тории и природы *". Причем история в этом случае понимается как
борьба человека со слепой природой. Верно ли это?

В действительности, сам человек является частью природы, он -
плоть от плоти земли, климата, он слился с растительным миром:
с растениями, которые не поддаются ему, и с теми, которые худо-бедно
ему подчиняются, при условии, что он делает для них все, что нужно.
Он живет в окружении домашних животных и диких зверей, он берет
воду из рек и источников, воду, которая течет, орошая земли, или бьет
ключом, орошая торы, равно как и воду, которая останавливается,
чтобы затем лучше крутить колесо деревенской мельницы. Сходным
образом человек ежесекундно оказывается в поле действия солнечной
энергии. «В конце концов,- пишет Франсуа Жакоб,- большая часть

20                    Глава третья. Сельские инфраструктуры

живых существ живет за счет энергии солнца» ^°, и человек не ис-
ключение.

Итак, «человек мсивет природой; это значит, что природа есть его
тело, с которым человек должен оставаться в процессе постоянного
общения, чтобы не умереть» ". Эта яркая картина, нарисованная Марк-
сом,- вот настоящий очерк истории. Разве само общество не есть
орудие, созданное человеком для того, чтобы подчинить природу "?

Впрочем, он давно уже питает иллюзию, что она ему подчиняется.
Франсуа Малуз (1740-1814), которого мы знаем по его деятельности
в Учредительном собрании, восхищался успехами, достигнутыми труда-
ми рук западного человека. «Труд природы,- писал он,- ее естествен-
ные плоды, ее исконные творения почти исчезли благодаря тяжким
усилиям жителей Старого Света» "\ И это до открытия свойств пара, до
открытия электричества! Справедлива ли такая гордыня? Нынче, в эпо-
ху механизации, Поль Дюфурнэ утверждает, что «природная стихия
исчезает, и все становится результатом деятельности человека» ^. При
этом он заблуждается ничуть не меньше, чем Франсуа Малуэ.

Правда, особенно в такой стране, как наша, сегодня не осталось ни
одного сельскохозяйственного пейзажа, который был бы «природным».
Полностью преобразившийся современный пейзаж есть плод много-
вековой эволюции, сама природа скрыта под ним, как под неким покро-
вом. Но можно ли утверждать, будто человек победил враждебные силы
природы? Вспомните ужасную засуху 1976 года; вспомните голод, пери-
одически наступающий в сахарском Сахеле; вспомните неслыханные
морозы, стоявшие в США в самом конце 1982 года, по сравнению
с которыми вошедшая в историю зима 1709 года кажется не такой уж
страшной. Подумайте о циклонах, обрушивающихся на Антильские
острова и Флориду, в сто, в тысячу раз более мощных, чем атомная
бомба, сброшенная на Хиросиму... Все это- предупреждения, таким
способом природа призывает нас к порядку. Что же касается старого
мира, я не думаю, что кому-либо удастся опровергнуть Жана Жор-
желена, утверждающего, что мир этот покорялся ни больше ни меньше
как «диктатуре физической среды» ".

Очевидно, к этой диктатуре можно приспособиться, можно ее преоб-
разовать, использовать. Она не управляет всей сельской экономикой, но
пронизывает ее, навязывает ей свой ритм, сцепляет ее звенья. Вдобавок,
трудно не заметить вспышек ее гнева, бедствий и превратностей, какими
она наполняет жизнь человека. Однако будем осторожны: не следует
замечать только их и обращать внимание только на разбушевавшуюся,
грозную стихию, чьи жестокие удары запечатлелись в памяти людей.

II. Общие черты                               21

Не следует брать в расчет одни лишь печальные события, которыми
изобилуют все хроники: холода, которые погубили плодовые деревья
и даже лесные дубы; заморозки, от которых полегли рано взошедшие
хлеба, не защищенные достаточным слоем снега (существует даже
поговорка: «Февральский снег нужнее навоза») °'; лесные пожары, засу-
ха, наводнения, падеж скота; внезапный град, который за несколько
часов побил все: и пшеницу, и виноград; в Фертуа (Виварэ) «был
обычай бить в колокола, чтобы буря обошла местность стороной» ".

Наша история - фантастическое нагромождение стихийных бедст-
вий: то затяжные дожди, то нежданный снегопад, погубивший посевы °";
то сорняки, задушившие колосья,- уж лучше скосить все на корм
скоту; то долгая засуха, когда крестьяне тщетно молят Бога послать им
дождь; то недород винограда, которого четвертый год подряд не хватает
даже на вино для причастия; то град, который выбивает все окна
в домах и ломает все лозы в округе "", то страшное наводнение. 16
января 1649 года «Сена так разлилась, что по многим улицам надо
плыть на лодке» (как и в 1910 году) '°. 21 января 1651 года река Майенн
затопила Анже, «весь нижний город и дома близ мостов были залиты
водой до третьего этажа» "! Что до Луары, то она может затопить всю
долину от Роанна до Орлеана, как это произошло в конце июня 1693
года, как раз перед покосом «самых красивых на свете лугов». Если бы,
когда вода отступила, траву скосили, можно было бы «надеяться в сен-
тябре на отаву [...] Но почти всюду в этих местах после покоса всякий
вправе выгонять на луга свою скотину». Ни один судья не решается
выступить против этого обычая. Значит, у скота зимой не будет сена ^.
Беда никогда не приходит одна.

Если не располагать эти бедствия по хронологии, если не замечать,
что они отстоят друг от друга во времени, и не учитывать, что бывали
годы, когда собирали богатые урожаи, бывали спокойные периоды, то
перечень катастроф, как груда черных камней, образовал бы стену
плача. Впрочем, людям свойственно жаловаться, оплакивать свои не-
счастья, преувеличивать свои горести.

Для историка важен прежде всего общий объем этих бедствий, объем,
который необходимо определить. По случайности сохранилась статисти-
ка начала XIX в. ", дающая нам такую возможность: она охватывает
годы с 1807 по 1810 и с 1814 по 1819, то есть в общей сложности десять
лет. Речь идет о перечне убытков, понесенных всеми департаментами
Франции от града, пожаров, наводнений и прочих бедствий, в том числе
и падежа скота. Если считать эти годы за полное десятилетие и округ-
лить цифры, то убытки составят 208 миллионов франков.

ТАБЛИЦА СУММЫ УБЫТКОВ. ПОНЕСЕННЫХ

ДЕПАРТАМЕНТАМИ ФРАНЦИИ
с 1807 по 1810 и с 1814 по 1819 годы

«Наводнения, град, пожары и прочие стихийные бедствия, подтвержденные
официальными бумагами, составленными с целью получения помощи от казны»
(Источник: A. N., F12560).

                                Падеж скота
Годы    Наводнения      Град    Пожары  и другие бедствия       Итого
1807    869000  2 467 664       2 533171        450 000 6 319 835
1808    2 373 242       12 394109       3 621993        3 293 769       21683113
1809    3 807 485       12115 710       3 073 III       17100   19 013 406
1810    4 781898        16 828 316      6 485 995       16000   28112 209
1814    796 003 3 390109        7 097 571       4 999 845       16 283 528
1815    3 647 230       6 573 917       5 041171        96436   15 358 754
1816    3 868 864       9 296 203       4133138 51105   17 349 310
1817    3 094 709       18 912 478      4 302 755       190 512 26 500 454
1818    109 991 4 596 305       4 315 899       360 873 9 383 028
1819    525 610 37 659 925      5181840 4 835 481       48 202 856
Общее   23 874 032      124 234 736     45 786 644      14311121        208 206 493
коли-
чество
Интересно расположить различные «бедствия» по степени тяжести
последствий в убывающем порядке: на первом месте оказывается град -
124 миллиона, больше половины общего числа, на втором месте -
пожары, 46 миллионов; затем наводнения - 24 миллиона, и на послед-
нем месте падеж скота и «другие бедствия» - 14 миллионов. Это соот-
ношение почти всегда одинаково. Во всяком случае, надо помнить, что
больше всего орустошений производили град и пожары. В эпоху, когда
стены городских домов были деревянные, а крыши - соломенные,
когда в Пикардии, как замечает один путешественник в 1728 году, даже
церкви были крыты соломой ^, огонь, естественно, производил страш-
ные разрушения. Так в 1524 году пожар почти полностью уничтожил
Труа '\ В долине реки Лу в горах Юра сгорело: в 1719 году в Мутье
99 домов, в 1733 году в деревне рядом с Вюйафаном за два часа-
80 домов; в 1764 году в Ориане, маленьком соседнем городке, сгорела
сотня домов ". Неудивительно, что два главных источника убытков -
град и пожары- довольно рано привлекли к себе небескорыстное
внимание страховых обществ: град - не позже 1789 года ", пожары -

II. Общие черты                               23

с 1753 года; ведь эти катастрофы касаются огромного числа потенциаль-
ных клиентов, кроме того, две эти статьи поддаются учету и прогнозу
согласно закону больших чисел.

Но главное не в этом, главное, вне всякого сомнения, в том, что
общая сумма убытков составила 208 миллионов за десять лет, то есть
двадцать миллионов в год, меж тем как валовой национальный доход,
о котором я еще буду говорить, составлял приблизительно 8 миллиардов
франков, из которых на долю сельского хозяйства приходилось где-то
около 5 миллиардов ^. Теперь, исходя из этих огромных цифр, под-
считайте процент убытков, и вы получите удивительный ответ: между
0,25% и 0,4%. Впрочем, в список не вошли 1812 и 1813 годы, бывшие,
как и 1814 и 1815 годы, неурожайными: «Вероятно, в недороде, который
омрачил последние годы Империи, во многом виновата погода» *". Вооб-
ще в представленном документе совершенно не отражены неурожаи,
причиной которых стало обычное ненастье: ранняя осень или поздняя
весна и прочие капризы погоды; а меж тем в эпоху Людовика XIV
Франция пережила то, что называют «малым ледниковым периодом».
Неурожаи также следовало бы принять в расчет, вычесть из пред-
полагаемого среднего дохода, так что не будем торопиться с оптимисти-
ческими выводами.

Сезонный ритм. Удивительное явление природы- времена года.
Земля с точностью часового механизма вращается вокруг солнца, и вре-
мена года неотвратимо сменяют друг друга. Движение, на первый
взгляд, каждый год одинаковое и ежегодно определяющее график сель-
скохозяйственных работ. От соотношения дождей и солнца, жары и хо-
лодов зависит, какой будет год: урожайный, средний или неурожайный.

Быть может, для более ясного понимания прошлого надо пред-
ставить себе, насколько времена года подчиняли себе ритм всей жизни,
более того, насколько в этом плане вчерашний день отличается от
сегодняшнего. Времена года все те же, это правда, но нынче они уже не
так влияют на нас, как раньше. Мы почти не зависим от них. На улице
дует ледяной ветер со снегом, а я, как и все читатели, сижу в библиотеке
Чикагского университета в одной рубашке (1968 г.). И пусть даже овощи
в нашем огороде померзнут, пусть от бесконечных дождей полягут хлеба
или сгниет на корню картошка, мы твердо знаем, что, каковы бы ни
были экономические последствия, голод нам не грозит.

А теперь попытаемся представить себе, как обстояло дело встарь,
попытаемся взглянуть на мир глазами людей той эпохи, когда все, даже

24                    Глава третья. Сельские инфраструктуры

городские жители, были, как правило, «наполовину землепашцами» ""
и пристально следили за погодой, за посадками, за колошением и со-
зреванием пшеницы. В 1675 году один «горожанин, житель Меца»
записывает в своем дневнике: «Должно также отметить проливные
дожди и лютые холода, которые начались сразу после Троицына дня
и продолжались почти месяц. Это всех весьма удручило, ибо погубило

на корню пшеницу и виноград»^. Неудивительно, что как послы
Филиппа II, так и интенданты короля Франции никогда не забывают
в своих донесениях описать погоду, то есть сообщить сведения, позволя-
ющие предвидеть, каков будет урожай.

Смена времен года определяет не только погоду, но чередование
периодов активности и бездействия в жизни крестьян.

Ранняя или поздняя весна означает более раннее или более позднее
начало сельскохозяйственных работ: пахоты, сева, рытья канав...
Но страда еще не наступила, поэтому момент благоприятен для того,
чтобы нанимать крестьян, которые за небольшую плату отвезут любой
товар гужом в другой конец королевства или примут участие в стро-
ительных работах.

Таким образом, вы легко поймете инженера Пьера де Рике (1604-
1680), который руководил строительством Южного канала (1666-1681).
16 апреля 1679 года, когда работы приближаются к концу, перед ним
неожиданно встают трудности: «Г-н Рике,- пишет в этот день д'Агсссо,
тогдашний интендант Лангедока,- охвачен столь сильным беспокойст-
вом касательно средств, потребных для окончания работ, в которых
занято множество рабочих, что я не мог удержать его, и он посылает
к вам гонца для того, чтобы узнать, какие будут ваши распоряжения. Он
прав, это время года самое благоприятное для найма рабочих, и если он
промедлит и не займется этим до Иванова дня, потом нанять их будет
куда труднее» ".

Вы поймете также беспокойство купца, который доставляет по Роне
на кораблях соль из Пеккэ, где расположены лангедокские соляные
разработки, в далекий Вале. 3 января 1651 года он пишет из Женевы:
«Если погода не смягчится [если не наступит оттепель], то мы пошлем
всю [обещанную] соль только к Пасхе» ". И правда, невозможно не
сообразовывать свои действия с графиком, который диктует природа, не
заглядывать вперед, с тревогой ожидая заветного часа.

Лето и начало осени - самая страда: сенокос, жатва, сбор вино-
града, ранняя молотьба в сентябре, когда, по словам внимательного
наблюдателя (1792 г.), «уже едят зерно нового урожая» ~'\ В Савойе
говорят: «Девять месяцев зимы^-три месяца ада» '". Под адом явно

II. Общие черты                               25

подразумевается лето, приносящее с собой массу неотложных дел,
которые нужно делать как можно скорее. Правда, тому виной горы, где
холода наступают рано, а зима тянется долго.

Однако жатва и сбор винограда не только тяжелый труд, но
и праздники: бурная радость деревенских жителей, веселье, пир
горой... В это время, как мы сказали бы сегодня, имеет место полная
занятость населения: городской люд стекается в села, ремесленники
оставляют свои ремесла. Так было во всех европейских странах.
Причем у нас, во Франции, эта всеобщая мобилизация существовала
еще в середине XIX века.

В Мене «ежегодно в августе и в сентябре [до Революции] обувщики,
делающие сабо, как и другие работники, оставляют свои обычные
занятия и трудятся в поле, что, судя по всему, обеспечивает им гораздо
больший заработок» ^. В Провансальских Альпах совершается настоя-
щий переворот: «Сбором урожая заняты почти все рабочие руки. С при-
ходом весны хвори, вызванные ненастьем, переменой погоды, нуждой,
отступают, с приближением летнего солнцестояния все немощи прохо-
дят; о старых болячках, опухолях, катарах, лихорадках никто и не
вспоминает; неутихающие боли и хронические недуги исчезают; в горо-
дах и деревнях торжествует здоровье [...] Жнецы [...] идут от поля
к полю по всей провинции и срезают поспевшие колосья [...] Это
кочующие орды [...] Они начинают с равнин Ла Папуль; затем идут во
Фрежюс, Ле Пюже, Сент-Максим, Гримо - благодаря близости моря
хлеба здесь всегда поспевают раньше» "". А кто не знает традиционного
спуска «гаво» "" - юношей и девушек - по склонам Альп в Нижний
Прованс - край хлебов, виноградников и вина?

Потом наступает затишье. С 15 августа крестьяне, как говорит
пословица, «вешают лампу на гвоздь». И после осеннего сбора вино-
града и вспашки полей под озимые начинают готовиться к зиме. В это
трудное время еще в 1804 году «рабочая сила дешева, так что слуги
ревностно выполняют свои обязанности и не помышляют о том, чтобы
покинуть хозяев». Где они найдут работу? Поэтому те, кто недовольны
своими хозяевами, торопятся уйти до наступления этой поры. «Как
только начинается страда на виноградниках и рабочая сила дорожает,
многие [...] слуги оставляют хозяев и нанимаются на поденную работу
либо подыскивают себе другое место» "".

Нам нелегко представить себе, что такое суровая зима- ведь мы
живем в теплых домах, к ним ведут асфальтированные дороги, которые
регулярно расчищают, у нас нет проблем с транспортом, реки судоход-
ны, наводнения стали редкостью. Меж тем еще недавно зима приносила

26                    Глава третья. Сельские инфраструктуры

с собой массу проблем, мороз был назойливым, опасным, разоритель-
ным гостем... Каждый год повторялось одно и то же: чернила замерзали,
когда вы собирались сесть писать "°, вино превращалось в лед даже на
столе у Людовика XIV и госпожи де Ментенон; в полях и лесах находи-
ли закоченевшую дичь; творилось и множество других ужасных вещей.
В Марселе в 1709 году - мыслимо ли это? - вода в Старом Порту
подернулась льдом "', причем несчастье это стряслось отнюдь «не впер-
вой», ибо это из ряда вон выходящее явление уже имело место в 1506
году ^. Зима 1544 года тоже «была столь суровой [в Мене], что вино
приходилось вырубать из бочек топором» "". А вот что происходило
в Кане в феврале 1660 года, «в течение какового времени и мне,
и другим,- говорит Симон Ле Маршан в своем «Дневнике»,- надо
было подогревать хлеб, чтобы отрезать от него ломоть. Вино в бочках
также замерзало; и когда открывали [кран], приходилось разводить под
ним огонь, чтобы вино потекло» **...

Все это было совсем не так давно, как может показаться. Еще
в середине XIX века зимы грозили французам множеством бедствий.
Возьмем для примера Сент-Антонен, маленький городок в департаменте
Тарн-и-Гаронна, почти село. II декабря 1845 года, добрые полвека
спустя после нашей Революции, в одном из документов мы читаем:
«Из-за того, что зимой не хватает работы, жители коммуны Сент-
Антонен, как и тысяч других коммун, впадают в полную нищету» ".
18 ноября 1853 года, в канун первой годовщины Второй Империи (2 де-
кабря), префект Марселя успокаивает местных жителей: «Судя по все-
му, зима не должна принести особых страданий сельским жителям» ^.
Но в том же 1853 году, одним днем позже, 19 ноября, префект депар-
тамента Об пишет: «Общее положение в округе Труа и департаменте Об
со времени моего последнего донесения не изменилось. Однако нельзя не
заметить, что близкая зима вызывает тревогу, связанную с дороговизной
хлеба. По этой причине повсеместно, особенно в Труа, где население
самое многочисленное, городские власти принимают меры, чтобы ис-
править положение, и в понедельник 7-го числа самым нуждающимся
семьям выдали талоны на разного рода скидки при покупке хлеба.
Были организованы сборы пожертвований, объявлен сбор денег по
подписке, и в случае необходимости откроют срочные мастерские, чтобы
занять рабочих, которых фабрикантам слишком часто приходится
увольнять с наступлением зимы» *". Срочные мастерские - то же самое,
что при Старом режиме мастерские благотворительные.

Приведем последний пример; этот документ составлен в Рокруа
(Арденны) 27 февраля 1854 года: «Департаменты, расположенные в се-

II. Общие черты                               27

верной части [Франции], более других страдают в этом году от губитель-
ных последствий долгой суровой зимы. Неимущие классы, существова-
ние коих и без того весьма жалко, лишились возможности предаться
своим обычным занятиям, что усугубило их положение, и прежде
ужасное. Однако благотворительные меры правительства облегчили
тяготы бедняков и пробудили в их душах чувство глубокой признатель-
ности к Императору и Императрице. Общество не оставляло их своим
попечением ни на миг, учреждаемые повсеместно благотворительные
общества получили в свое распоряжение немалые суммы денег и оказы-
вали вспомоществование семьям, оставшимся без средств» "".

Приведенные документы свидетельствуют о нужде городской бед-
ноты, о безработице, о дороговизне жизни, но все же не о голоде, как это
часто бывало встарь. Деревни молчат - быть может, оттого, что отча-
ялись, но вполне возможно - оттого, что они уже не так беззащитны,
как раньше.

Я готов утверждать, что крестьянская экономика во Франции
и в другой стране существовала до тех пор, пока зима была для людей
испытанием, которое мы сегодня даже не можем себе вообразить. До тех
пор, пока каждый или почти каждый разделял чувства, какие испыты-
вал герой «Монолога бедняка» Жеана Риктюса (1897 г.), написанного
языком предместий:

Братва! Опять, гляди, зима на двор пришла.
Не погуляешь, черт, в чем мама родила.
А тот, кто денежным мешком накрылся,
Уже давно, поди, на юг, на солнце, смылся... "

Заступ, мотыга, кирка - или плуг. Бороться с природой. Но каким
оружием? Посредством каких орудий труда? Каким образом? Прежде
всего, с помощью скота, главным образом, «земледельческих живот-
ных» ^: лошадей, быков, коров (в бедных областях их запрягали за рога
вплоть до XX века), осла, мула («вездехода», как называет его один
историк *'). Да, главное орудие - это скот. Использование домашних
животных - главное отличие западной культуры от культуры китай-
ского типа; это утверждение часто повторяют, оно банально, но важно.

На территории Европы люди приручили тягловый скот, этот источ-
ник энергии, начиная с доисторических времен; это очень давнее заво-
евание. Однако в распоряжении крестьян никогда не было столько
скота, сколько нужно, чтобы обработать все пахотные земли. Накануне
Революции Лавуазье насчитывает 3 миллиона быков (плюс 4 миллиона

28                    Глава третья. Сельские инфраструктуры

коров) и 1780 000 лошадей (из которых 1560 000 занято в сельском
хозяйстве) "*. Однако лошади, быки и мулы в эту эпоху еще отно-
сительно малочисленны: анимализация достигла своего апогея гораздо
позже, в начале XX века.

Кроме того, животные не могли сделать всю работу. Они оставляли
часть ее человеку и не могли полностью освободить его. Эта доля
человеческого труда - еще одна характерная черта крестьянской эко-
номики, хотя обычно, как ни странно, роль человека сильно недо-
оценивают.

Речь идет не о человеке с пустыми руками (как иногда говорят), но
о человеке, вооруженном орудиями труда: заступом, мотыгой, киркой,
косой, граблями, вилами, серпом, не считая особых орудий, которые
в различных областях называли по-разному,- инструментов для под-
резки виноградных лоз, для разрыхления почвы вокруг кустов вино-
града, олив, ореховых деревьев, шелковиц, каштанов, не говоря уже
о всяких топорах и пилах, чтобы валить деревья, или о цепах с их
«трезвоном» (ими молотили зерно в Шаранте и других областях вплоть
до начала XX века).

Конечно, анимализация - да простят мне этот неологизм, уж очень
он подходит для выражения моей мысли - приносит людям облегчение,
делает их свободнее, открывает перед ними новые возможности, вселяет
надежды. Расцвет экстенсивного земледелия невозможен без помощи
животных. Но помощь эта не вытеснила труд человека, тем более что
между пищей и сельскохозяйственной продукцией существовало равно-
весие: или люди, или животные; или пшеница, или трава...' Слишком
часто животное ест то же самое, что и человек: некоторые виды пищи
«взаимозаменяемы» "".

Банальная истина. В Англии еще в XVI веке Томас Мор (1478-
1535) в своей «Утопии» утверждал, что мирные домашние животные,
такие как овцы, чьи пастбища все расширялись, захватывая земли,
занятые хлебами, «пожирают людей», то есть лишают их пищи и даже
работы: не довольно ли одного пастуха, «чтобы пасти скот на той земле,
для возделывания которой под посев требовалось много рук» "*? Фран-
ция, по мнению Кантийона (1680-1734), оказывается перед дилеммой:
«Чем больше в государстве лошадей, тем меньше пищи остается людям»;
«или лошади, или люди» "''. Ему вторит Мессанс (1788 г.): «Чем больше
в стране кормов и лошадей, тем меньше пищи у человека» ^. В крае Ож
начиная с 1660 года, а во всей Нижней Нормандии гораздо позже, около
1780-1820 годов, с переходом к посеву кормовых трав коровы также
становятся невольными человекоубийцами.

II. Общие черты                             29

Таким образом, с одной стороны, работа, которую человеку по-
могают делать животные, с другой стороны - работа, которую человек
должен или хочет делать сам. Но где применялся труд, который
еще совсем недавно принято было называть «ручным», а порою «ру-
кодельным»?

Во-первых, в садах и конопляниках, этих квазисадах, где вы-
ращивают то коноплю, то лен. На маленьких клочках земли, где
конопля растет густо и стебли ее достигают порой двухметровой
высоты, даже трактор можно себе представить с большим трудом,
а лошади там и подавно было нечего делать. Вот они, культуры,
которые можно обрабатывать только вручную, и эту работу чаще
всего выполняют женщины. Необходимые для крестьян, растущие
близко к дому, эти культуры удобряются излишками навоза, изредка
человеческими нечистотами, которые во французских деревнях обычно
не используют или используют мало, кроме Севера, где городские
нечистоты пускают в ход без отвращения "", и пригородов. И правда,
часто в садах и огородах, окружающих все города, на удобрение
идут нечистоты или отбросы, которые, например, в Лавале, слуги
или местные жители по вторникам, четвергам и субботам выносят
вечером за порог, чтобы их забрал «золотарь» ^°. То же самое про-
исходит и в Лионе, где «чистят улицы так старательно, как только
могут, и на ослах увозят нечистоты на гумно» "". Вокруг Парижа
городские помои, отбросы и нечистоты идут на удобрение огородов.
Еще 13 нивоза II года некий Бриде «пользуется исключительным пра-
вом, данным ему интендантом [Парижского] финансового округа, рас-
тирать в порошок вещества [фекалии, собранные в Монфоконе] и про-
давать их» '"". Но этот «растительный порошок» сильно уступает
изначальной субстанции и вызывает нарекания. Жалобщики требуют
отмены привилегии. Однако пахарям из Бельвиля, Пре-Сен-Жерве,
Пантена, Сент-Уана, Ла Виллетт- деревень, расположенных у стен
Парижа,- уже давно запрещалось «удобрять землю этими веществами,
прежде чем они достаточно отлежатся и перегниют» '"'.

Таким землям везет: на них выливают больше удобрений, чем на
обычные поля, не исключая тех, где собираются сеять пшеницу. Таким
образом, обработка вручную часто сочетается с изобилием удобрений.
Самый яркий пример - остров Ре. Он целиком занят огородными
культурами, при этом на всем острове нет ни одной лошади, ни одного
мула и даже ни одной свиньи! «Мотыга да руки местных жителей - вот
и все земледельческие орудия... Когда-то здесь можно было встретить
стариков, которые всю жизнь, уткнувшись носом в землю, проработали

30                    Глава третья. Сельские инфраструктуры

киркой, отчего согнулись, как виноградная лоза, и голова их стала
вровень с животом» '"^. По словам художника Эжена Фромантена, мест-
ные фермеры вырывали «ячмень голыми руками» - благодаря этому
«не остается никакой волоти, то есть никакой соломы» '"'. В чем тут
дело: в том, что земля раздроблена на мельчайшие наделы, или в том,
что она приносит богатые урожаи благодаря неисчерпаемым запасам на
острове морских водорослей, которые собирают в час ночного прилива,
стоя по пояс в воде и не ожидая, пока она схлынет? Здесь «дикое море»
становится кормильцем.

Но связь удобрений с обработкой земли вручную, сама по себе
достаточно очевидная, не может объяснить распространения ручной
обработки земли «в чистом поле», где удобрения- большая редкость.
Обработка земли вручную в этом случае если чем и была вызвана, то
только необходимостью и существовала лишь в отдельных местах, хотя
агрономы мечтали о том, чтобы она применялась систематически и на
обширных пространствах. В 1806 году один из них, П. Г. Пуэнсо, прямо
заявлял: «Весьма желательно обрабатывать все земли лопатой. Это
несомненно выгоднее, чем пахать плугом; во многих кантонах Франции
предпочитают это орудие труда, долгая привычка к которому упрощает
дело, ибо один-единственный человек может вскопать 487 метров (250
туазов) земли на глубину 65 дециметров [вероятно, имеются в виду
сантиметры] (два фута) за две недели, и всего один раз - этого доволь-
но, между тем если земля твердая, то плугом ее надо вспахать четыреж-
ды, прежде чем можно будет сеять; вдобавок, ничто так хорошо не
вскапывает и так мелко не разрыхляет землю, как лопата. Если мне
возразят, что обрабатывать землю вручную гораздо дороже, чем плугом,
то я отвечу: если подсчитать, во сколько обходится скот и его содержа-
ние, его упряжь, болезни и падеж, а также орудия сельскохозяйствен-
ного труда, то сразу станет ясно, что не стоит экономить и пахать землю
плутом, если участок невелик [...] Явное преимущество вскапывания
лопатой - то, что почва при этом не нуждается в отдыхе и к тому же не
пропадает ни пяди земли; кроме того [...], урожай с полей, обработанных
вручную, в три раза богаче, чем с полей, обработанных плугом. При
этом лопата {...] должна быть по крайней мере вдвое длиннее и толще,
чем та, которой работают в саду; садовая лопата [...] не выдержит
усилий, которые приходится совершать, чтобы поднять ком затвердев-
шей земли, разбить его и разрыхлить. На верху черенка должна быть
поперечная палка, чтобы работник мог нажимать на нее обеими руками
одновременно, а ногой при этом нажимать на правый или левый край
железной лопаты, чтобы она вошла в землю. Когда земля каменистая

II. Общие черты                               31

[...], работают вилами, зубья которых легко проходят между камнями.
Именно с помощью вил вскапывают каменистые участки в окрестностях
Лиона. Вилы пригождаются и на виноградниках, ибо не разрубают
корни лоз» '°\

Однако в этом долгом описании достоинств и разновидностей об-
работки земли вручную не хватает упоминания об удобрениях: лопата
сама по себе творит чудеса, это верно, она аэрирует, перемешивает
почву - верхний слой со слоями глубинными - но если хотят, как
говорит наш автор, чтобы «земля плодоносила вечно», нужно ее как
следует унавоживать. Без удобрений постоянное плодородие почвы
немыслимо. А ими еще надо с умом распорядиться. Ведь удобрения -
огромная редкость, потому что они по большей части животного проис-
хождения. Отказаться от рабочего скота, как советует Пуэнсо, значит
оставить земли без удобрений. «В Фертуа с XVII века улучшали почвы
посредством мергелевания, что повышало урожаи на треть». «В 1748
году крестьяне смешивали папоротник с вереском и продавали это
удобрение на рынке в Ле-Мане» "". Но качество этого компоста для
меня сомнительно, равно как и качество перегнивших растительных
остатков, которые понемногу употребляли повсюду, или удобрений,
получаемых в Альпах из гнилых дубовых и ясеневых листьев, веток
лиственницы и самшита, стеблей тимьяна и лаванды '"'. Все это в луч-
шем случае паллиативы, вдобавок, это не правило, а исключение.
Поскольку человеческие экскременты для удобрения почвы почти не
употребляют, самыми крупными, а вернее, единственными поставщика-
ми удобрений остаются животные. В тех же Южных Альпах крестьяне
приходят на высокогорные пастбища собирать помет, оставленный
летом овцами, кочующими либо местными, и на своих плечах, либо
навьючив на мулов, спускают ценный груз в долину '". А разве в Ша-
лоне-на-Марне (после первой мировой войны) не «брали внаем [...]
в иных ближних деревнях [...] улицы и отдельные отрезки улиц для
сбора лошадиного помета? '°" Самый яркий пример мы видим в жизни
Альпийского Прованса XVIII века. Местные жители почти совсем пере-
стали разводить быков и занялись откормом баранов. Однако «нигде
крупный рогатый скот не жил так долго, как здесь, где его держали ради
навоза» '"". Удобрения ценятся так высоко, что, как нас уверяют, крес-
тьянин не променяет навоз ни на какие сокровища.

Неомсиданньш проект. Только человек, который не был деревен-
ским жителем, мог забыть о роли удобрений, как это случилось с авто-

Глава третья. Сельские инфраструктуры

ром замечательного проекта, который не имел никаких практических
последствий, но заслуживает того, чтобы на нем остановиться, тем более
что он не опубликован. Чем же он интересен? Непоколебимой убежден-
ностью, с какой его автор предлагает решительные меры, подкрепляя их
целесообразность многочисленными доводами.

Январь 1793 года. Революционная эпоха - эпоха речей и трактатов.
Однако никто не заставлял А. П. Жюльена-Белера, руководившего в ту
пору работами в военном лагере под Парижем, отправлять свои пред-
ложения министру внутренних дел "°. А. П. Жюльен-Белер, который
называет себя «гражданином [...], дорожащим своим добрым именем»,
желающим «быть по-настоящему полезным» и «не выдвигающим необ-
думанных идей», предлагает правительству систему обработки земли,
совершенно, по его мнению, изумительную. «Испытания [следует чи-
тать- опыты], проведенные на больших площадях и неоднократно
повторенные, убедили меня в огромных преимуществах обработки зем-
ли вручную, которую я изобрел после десятилетних поисков. Прежде
всего, если прибегнуть к некоторому земельному опережению, вернее,
опережению обработки [эта фраза, вероятно, означает: начиная работы
раньше обычного], этот способ требует больше рабочих рук, чем лоша-
дей, больше лопат и мотыг, чем плугов, и если в других мануфактурах
[то есть промыслах] всегда выгоднее использовать машину, которая
экономит рабочие руки, то при обработке земли, как я убедился, ни
борона, ни плуг не могут заменить труд людей (ставший легким благо-
даря средству, о котором я толкую). Главные свои испытания я провел
на почвах, которые при хорошей обработке земли обычным способом
дают урожай пшеницы не больше одиннадцати центнеров, причем,
чтобы добиться такого урожая, надо посеять два, а то и больше,
центнера зерна. Я же, во-первых, сэкономил 60 фунтов, или три париж-
ских буасо, на семенах, что уже довольно выгодно; затем, вместо
одиннадцати центнеров мне удавалось собрать пятьдесят пять, пятьдесят
шесть и даже шестьдесят центнеров зерна и соответственное количество
соломы [...] Старым способом [на тех же почвах] [...] сеяли два буасо,
чтобы получить урожай одиннадцать буасо [...] [таким образом], чтобы
получить урожай пятьдесят пять буасо, надо было посеять десять буасо,
а я сеял только семь, а собирал двести восемьдесят буасо и больше.
Старый способ обработки земли дает только пять с половиной буасо [к
одному], а сегодня, после уничтожения дичи '", самое большее шесть,
мой же способ обработки земли дает урожай сам-сорок и больше.
Посудите сами, насколько увеличатся национальные запасы и сколько
останется на продажу...»

II. Общие черты                               33

Автор проекта предполагает, ни больше ни меньше, обработать
таким образом 60 миллионов арпанов пахотных земель, которыми, по
его мнению, владеет Франция. Однако он сознает масштабы предпри-
ятия и понимает, что для того, чтобы обработать эти 60 миллионов
арпанов (один арпан равнялся примерно 40-50 арам), потребуется
10 миллионов работников, «рабочих, или капиталистов труда, как их
удачно назвал один писатель-экономист»,- пишет он. Обратите внима-
ние на два выражения, которые я специально подчеркнул. И запомните
соотношение: один человек может обработать с помощью ручных ору-
дий труда 6 арцанов земли (2,4 или 3 гектара).

Конечно, этот проект не получил применения. Впрочем, откуда
было сразу после битвы при Жеммапе (6 ноября 1792 года) взять
необходимые 10 миллионов рабочих рук - или даже миллион, ко-
торый, по мысли автора, требовался для первоначального опыта -
ведь шла война, мужчины были мобилизованы, лошади - рекви-
зированы, таким образом, сельское хозяйство лишилось большой части
живой силы.

Ряд примеров. Во Франции ручная обработка земли, плод необ-
ходимости и сноровки, существовала издавна. Во многих случаях это
была единственная возможность выбраться из крайней нужды.

Как обрабатывать слишком крутые горные склоны? В Центральном
Массиве, исключая низменные участки (да и то не всегда!), еще совсем
недавно землю обрабатывали вручную; рабочий скот оставался редкос-
тью. То же и в Альпах. Труд животных не применяется и на слишком
отлогих склонах Уазана. В среднем течении Дюрансы (например, в Мо-
нроне) крестьяне так же «всю работу делают руками. Увы!» "'

Однако еще совсем недавно, несмотря на трудности, по мере того, как
росло население, горные склоны подвергались обработке. Поэтому
в Пиренеях, как и в других местах, лихорадочные поиски новых земель
заставляли крестьян вскапывать склоны, поднимаясь на высоту до 2000
метров над уровнем моря в Андорре, до 1600 - в Сердане и Капсире.
Сельским труженикам приходилось совершать настоящие акробатичес-
кие трюки, чтобы завоевать горы: отправляясь на штурм труднодоступ-
ных участков, крестьянин оставлял рабочий скот и соху внизу. Подняв-
шись к границе вечных снегов, он «вскапывал лопатой этот клин земли,
куда не смогли добраться животные. Его сопровождали жена и дети,
сгибавшиеся под тяжестью корзины с навозом. Без удобрений труд не
принесет плодов». Только бы «снежная лавина» не унесла в один
прекрасный день этот тонкий слой земли '"!

2   ф. Бродель

34                    Глава третья. Сельские инфраструктуры

Другая бедная область, где преобладает обработка земли вруч-
ную,- Мен. Плуги и рабочий скот там редкость. Вдобавок, эти деревян-
ные плуги - неудобные, тяжелые и громоздкие орудия, «сколоченные
на ферме, порой при участии деревенского тележника» "*. Железная
у них только оковка лемеха; они могут вспахать землю сантиметров на
10-12, не глубже,- это смехотворно мало, этото недостаточно даже для
того, чтобы перерубить корни сорняков. Меж тем, чтобы сдвинуть
с места тяжелую махину, нужно было иметь шесть быков или четверку
лошадей, а обработать она могла не больше шести гектаров в год.
Вдобавок орудий этих было мало. В Сен-Мар-су-ла-Фютэ только на
трех хуторах (маленьких фермах) из восьмидесяти одного имелись
плуги» "^ В те времена обычный хуторянин или, как его еще называли,
bordager, сговаривался с пахарем, а чаще сам «взрыхлял почву мотыгой
или палкой с крюком и лопатой [деревянной, с железной оковкой].
Пахота или рыхление вручную были делом медленным, дорогосто-
ящим. Человек мог вскопать не больше двух гектаров в год, этот тяжкий
труд [...] очень рано превращал [его] в согбенного старца, и все это ради
сомнительной выгоды и посредственного урожая» "'.

Однако, говоря о Мене, надо учитывать его особенности: расширение
бесполезных земель, где развивается скотоводство. Эти земли засевали
раз в восемь, десять, двенадцать лет, в частности, в области Лаваль
(1777 г.), а потом использовали их как луга "\ Чаще всего они зараста-
ли утесником и «гигантским дроком, чья непроходимая чаща давала
приют не только дичи (зайцам, кроликам, куропаткам, бекасам), на
которую охотились крестьяне, но также и вредным животным (волкам,
лисам, барсукам)». Поскольку плуг не может глубоко вспахать землю,
на помощь, естественно, приходил ручной труд. Чтобы вновь распахать
одичавшую землю, нужно было топором и садовым ножом раскорчевать
кустарники, сгрести и сжечь ветки и листья.

В других местах плуг невозможно было использовать из-за неплодо-
родности земель, в третьих - из-за тонкости корнеобитаемого слоя
почвы. Так обстояло дело, например, в округе Нонтрон (Дордонь),
в пятидесяти километрах к северу от Перигё, в маленькой области, где
каменистую почву перерезают редкие узкие ложбины. «Поскольку пло-
дородных земель у нас мало,- объясняет в 1852 году председатель
Статистической комиссии округа,- работы тяжелы, трудны и дорого-
стоящи, и от кирки больше проку, чем от плуга. Борона и каток-
глыбодробитель также бесполезны, поэтому у нас нет ни одного из этих
усовершенствованных орудий [...] Жара мгновенно губит наши посевы;
чахлые колосья имеют короткий, очень тонкий стебель, и, чтобы увя-

II. Общие черты                                35

зать их в снопы, часто используют лыко, отчего хиреют наши леса.
Солому употребляют на корм скоту, а в хлев вместо соломенной под-
стилки кладут вересковую, что весьма досадно, поскольку тележка
соломенного навоза стоит по меньшей мере в три раза дороже, чем
верескового» "°.

Вручную обрабатывают также террасы на юге (чаще всего это
виноградники) и повсеместно новые культуры: картофель, когда он
только появился, и - согласно официальному распоряжению
(1785 г.)- турнепс^". То же было поначалу и с «турецкой пшени-
цей»- кукурузой. Отведенное под нее поле перелопачивали, и способ
этот преобладал на крошечных кукурузных полях до 1965 года - я не
оговорился: до 1965 года "". Следовательно, ручной труд с самого
начала сделал выращивание кукурузы доступным для бедных кре-
стьян ^'. Орудие, которым вскапывали землю (и которое, конечно,
служило не только для кукурузы), представляло собой «прямые, очень
прочные двузубые вилы, снабженные деревянной рукоятью метровой
длины. Посредством этого орудия,- говорится в одном труде 1868
года,- работники [в Лангедоке] за соответствующую плату зимой
глубоко вспахивают землю» '".

Конечно, все большая раздробленность крестьянских наделов в XIX
веке продлевала жизнь ручной обработке земли. Малюсенькие клочки
земли можно обработать только лопатой и киркой. Следовательно,
никого особенно не удивит, что ручной труд в XIX веке не только
сохранился- например,, на виноградниках, где он и вправду уместен

(плуг впервые стал применяться на виноградниках лишь во времена
Второй Империи на Юго-Западе '" и в Лангедоке) - но еще и распро-
странился в областях интенсивного хозяйства, где ему, казалось бы, не
место,- в Эльзасе, в Лимани, где, как рассказывает очевидец, в 1860
году население растет и «все обрабатывают землю вручную, чаще всего
заступом» '^.

Где только не встречаются следы ручного труда! Проводя недавно
расследование в «пограничной» коммуне, ныне принадлежащей депар-
таменту Эндр '", историк встретил слово, несомненно, устаревшее,
manucottiers (manu cultores), «рукодеятельные», которое вызывает в па-
мяти крестьян, обрабатывающих киркой свои крошечные клочки земли.
В целом, жизнь вчерашней французской деревни тяжела; землю
долгое время обрабатывали плохо, ибо, имея в своем распоряжении
слишком мало рабочего скота, ее недостаточно разрыхляли, скудно
удобряли, толком не пропалывали: сорняки быстро заполонили поля
пшеницы, ржи и овса. Как сегодня не все крестьяне имеют трактор, так

36                    Глава третья. Сельские инфраструктуры

в прежние времена большинство крестьян не имели ни лошади, ни
волов, чтобы тащить плуг. Еще в начале XX века «пара волов означала
[в долине Шаранты, да и в других местах, несомненно, тоже] некоторое
благополучие, благополучие крупных землевладельцев по сравнению
с клочковладельцами, чей плуг [когда он есть] тянет осел или тощая
коровенка» '^.

Все это понятно. Тем не менее причины и следствия можно поменять
местами: если обработка земли вручную предполагает избыток рабочей
силы, то избыток рабочей силы в свой черед предполагает этот разори-
тельный тип обработки земли; избыток этот сам собой ограничивает
«использование животных на сельскохозяйственных работах» '"". Про-
исходит конкурентная борьба между людьми и животными.

Впрочем, нам известна численность обоих «населений» - людей
и животных. В 1789 году имеется более 1700 000 лошадей и от 6 до
7 миллионов быков '^; в 1862 году насчитывается около 3 миллионов
лошадей и около 13 миллионов быков "". Поголовье рабочего скота
удвоилось, число же крестьян, занятых в сельском хозяйстве, выросло
не так сильно: с 20,9 миллиона до 26,6 миллиона "°. Отсюда можно
заключить, что этот относительно короткий отрезок времени стал нача-
лом освобождения деревенских жителей. Мира деревни, на первый
взгляд застойного, коснулся общий прогресс, довольно мощный и про-
должительный. Прогресс, который в некоторых развитых областях
страны проявился еще раньше "'.

Соотношение культур. Этот заголовок говорит сам за себя. Примени-
тельно к крестьянскому миру он означает необходимость структуриро-
вать пространство, отводимое под различные культуры, разделить
площади в пропорциях, которые, будучи единожды обретены, в даль-
нейшем если и меняются, то очень медленно.

Существуют различные взгляды на причины этого членения про-
странства. Во-первых, для того, чтобы жить, человеку нужна пища,
питаться же только хлебом, кашей или каштанами невозможно '^.
Человеку необходимы жиры: пусть не масло - это роскошь, но хотя бы
сало, смалец; растительное масло, и не только оливковое; часто и в пи-
щу, и для освещения употребляют ореховое масло. Наконец, организму
нужно какое-то количество протеинов: молочные продукты, яйца, мя-
со... Пьер Деффонтен ставит географию желудка выше географии
жилья '", которая тем не менее тоже выдвигает свои требования. И если
добавить сюда географию одежды, то мы получим весь набор. Чтобы

На этом графике отражены: рост поголовья тяглового скота
с 1789 по 1860 год, намного более резкий, чем рост сельского
населения; постепенное сокращение сельского населения после 1860
года; уменьшение поголовья тяглового скота после 1930 года, осо-
бенно заметное по почти полному исчезновению лошадей; резкое
увеличение поголовья крупного рогатого скота и свиней, объясня-
ющееся увеличением потребления мяса. (Источник: Tugault Y.

Fecondite et urbanisation. 1975.)

Надписи на графике сверху вниз: Сельское население. Рогатый

скот. Свиньи. Лошади.

38                    Глава третья. Сельские инфраструктуры

кормиться, иметь крышу над головой, одеваться, крестьянин старается
«жить на всем своем», то есть не только «есть свой хлеб», но производить
все необходимое на пространстве, которое ему принадлежит. Так что
многоотраслевое хозяйство является для него необходимостью.

Вероятно, следовало бы, вопреки привычке, на первый взгляд,
вполне разумной - и даже вопреки этимологии слов, которая запечат-
левает их глубинный смысл,- поставить выражение «сельское хозяй-
ство» во множественном числе, дабы оно включало все виды сельскохо-
зяйственных работ. Тогда в это понятие вошли бы леса, плодовые
деревья, оливы, каштаны, ореховые деревья, виноградники; луга и скот;
сады, конопляники (лен и конопля); благородные культуры, произ-
растающие на пахотных землях (прежде всего вездесущие злаковые),
и пролетарские культуры, в том числе новые, постепенно вошедшие
в обиход: гречиха, кукуруза, картофель; затем сеяные луга (как удалось
им войти в старую систему распределения почв?); наконец, ряд «тех-
нических» культур: шелковица, табак, сахарная свекла, рапс, подсол-
нечник, красящие растения, такие как вайда или марена... Важно
понять, как эти различные культуры располагаются, распределяются
на занятом сельскохозяйственными культурами пространстве и как они
соотносятся друг с другом, поскольку все они находятся в иском равно-
весии, которое само по себе, конечно, неустойчиво и подвержено измене-
ниям- но происходят эти изменения чрезвычайно медленно, даже во
время так называемых периодов кризиса и развала.

Обычно, рассуждая о сельском хозяйстве, в расчет принимают
только земледелие и скотоводство, то есть зерновые и животных; дейст-
вительно, это два главных элемента сельского хозяйства, но существуют
и другие. «Во Франции, как во всей Европе,- писал Марк Блок,-
[аграрная экономика] зиждилась на союзе пахоты и пастбищ, и это -
основная черта, одна из тех, которые наиболее разительно противопо-
ставляют наши цивилизации [...] цивилизациям Дальнего Востока» "\
Кто только об этом не писал! «Сельское хозяйство,- говорится в одном
документе, составленном в Арьеже около 1790 года,- состоит из двух
частей, которые помогают друг другу: обработки земли и разведения
скота» "\ «Взаимопомощь», то есть равновесие, преимущества которого
общепризнаны: не направлен ли вышеприведенный текст против слиш-
ком активной распашки нови - которая явно происходит в ущерб
пастбищам?

Но одной из самых важных отраслей сельского хозяйства искони
является виноградарство. Исаак де Пинто "*, неизменно чуткий к при-
метам времени, прекрасно разглядел эти проблемы равновесия еще

II. Общие черты                                  39

в 1771 году. «Остается выяснить,- писал он,- не должно ли сущест-
вовать определенное соотношение между двумя предметами [полями
и пастбищами], а также, не опасно ли [речь идет об Англии] использо-
вать пахотные земли под пастбища и не пострадает ли Англия оттого,
что чрезмерно поощряет экспорт [зерновых] '"". У Франции три заботы:
виноградники, пастбища и пахотные земли; три предмета удержать
в равновесии сложнее».

К трем переменным величинам, о которых говорит Исаак де Пин-
то,- зерновые, трава, виноград - по-моему, следовало бы добавить
еще как минимум одну - лес, величину исключительно важную, кото-
рую следовало бы добавить уже ради того, чтобы вновь привлечь
внимание к существенной границе, отделяющей деревья, ie bosc, от 1е
plain "°, то есть открытой местности, по преимуществу земледельческой.

Итак, вот три или четыре переменные величины, служащие вехами
долгой эволюции,- кроме них, было и несколько других. Это, конечно,
упрощение, но оно вполне допустимо: читатель, знакомый с вчерашней
алгеброй, знает, что исследование функции, когда речь идет о больших
величинах (а это тот самый случай: миллионы гектаров, миллионы
центнеров, миллионы животных, миллионы людей), стремится к сумме

одних только переменных высшего порядка.

Исходя из этих понятий, попробуем разобраться в ситуации. Около
1859 года территория Франции равнялась примерно 53 миллионам
гектаров, после присоединения в 1860 году Савойи и Ниццы она уве-
личилась самое большее на миллион гектаров и на 700 000 душ '"".
Обычно из общей цифры вычитают так называемые необлагаемые
налогом площади (населенные пункты, дороги, реки и т. п.). В 1859
году после вычитания этих необлагаемых налогом площадей остается
50 миллионов гектаров - круглая цифра, облегчающая приблизитель-
ные подсчеты данных, извлеченных из документов - к сожалению,
далеко не всегда исчерпывающих. Причины такой неполноты очевид-
ны: прежде всего, деревенские жители, как могут, противятся всякого
рода учету, опасаясь, что их хотят обложить новым налогом '*". По-
этому цифры, сообщаемые мэрами эпохи Империи, нельзя считать
совершенно точными, но все же некоторые важные выводы на их
основе сделать можно.

Вывод первый: территория всей страны в самом общем виде делится
надвое: с одной стороны - пахотные земли, с другой - девственная
природа. К этой девственной природе можно без колебаний отнести леса,
луга, ланды, пастбища - все, что за отсутствием более подходящего
слова я буду называть пустошами. Напротив того, удобного выражения

40                    Глава третья. Сельские инфраструктуры

пахотные земли я буду остерегаться; оно обозначает в первую очередь
пашни, земли, которые вспахивает или может вспахать плуг. Не лучше
ли говорить «обработанные земли», ибо это понятие включает в себя
также виноградники, сады, огороды, конопляники? Так вот, обработан-
ные земли в 1859 году составляют 25 миллионов гектаров пахотных
земель, плюс 2 миллиона гектаров виноградников и 2 миллиона гектаров
садов, что дает в сумме 29 миллионов гектаров. Пустоши - это совокуп-
ность лесов, занимающих 8 миллионов гектаров, лугов, занимающих
5 миллионов гектаров, ланд и пастбищ - непокоренной земли, которая
остается или вновь становится дикой,- занимающих 8 миллионов гек-
таров. В итоге получается 29 миллионов гектаров против 21. То есть
территория делится на две неравные части: люди освоили лучшую ее
часть, граница между обработанными землями и пустошами медленно,
но верно сдвигается, увеличивая площадь первых. С 1815 до 1859 года
французы обработали около миллиона гектаров целины, об этом нв
следует забывать.

Как распределяются в 1859 году 29 миллионов гектаров обработан-
ных земель, тех земель, где человек позаботился о разумном размеще-
нии посадок? Вот данные касательно «садов и огородов»; 500 000 гек-
таров под огородами, 550 000 гектаров под каштановыми деревьями,
100 000 гектаров под оливами, 50 000 гектаров под шелковицами, 200 000
гектаров под яблонями и другими плодовыми деревьями, 600 000 гек-
таров под саженцами и ивняком и т. п. Из 25 миллионов гектаров
пахотных земель 6 500 000 гектаров занимает пшеница, 2 500 000 гек-
таров - суржа и рожь, 2 500 000 гектаров - ячмень, кукуруза и гречи-
ха, 3 000 000 гектаров - овес, 1 500 000 гектаров - корнеплоды (в том
числе картофель и свекла), 2 500 000 гектаров - сеяные луга, 500 000
гектаров - бобовые, 500 000 гектаров - технические культуры (рапс,
лен, конопля, марена, табак...), наконец, 5500000 гектаров- пар'"*'.
Что же касается виноградников, то они занимают всего 2 миллиона
гектаров.

Эти цифры интересны по многим причинам.

Они лишний раз подтверждают, что виноградники не занимают
много места, не пожирают пространство (на их долю приходится
меньше десятой части обрабатываемых земель, то есть на мелкомасш-
табной карте они обозначены точками, линиями, вкраплениями).

Эти цифры показывают, что в пору, о которой мы ведем речь,
в середине XIX века, старые и новые новшества- а именно корнеп-
лоды (среди которых картофель и свекла), кукуруза, гречиха, сеяные
луга, марена - хорошо привились.

II. Общие черты                               41

Однако из-за огромных площадей, занятых зерновыми, сельская
Франция в середине XIX века по-прежнему сохраняет унылый облик,
о котором писал Марк Блок '"". Не является ли зерно «неизбежным
злом» '*", наваждением? Его выращивают там, где умнее было бы
посадить траву, виноград или плодовые деревья. В Руссийоне около
Прада, чтобы защитить посевы от засухи, которую несет с собой
северный ветер - трамонтана, - поля даже орошают '^. В горах Юра,
в Понтарлье (на высоте 837 метров), Леонс де Лавернь (1860 г.) с удив-
лением обнаруживает «нивы пшеницы над вершинами елей; жатва там
в сентябре, как в Северной Европе, незадолго до первого снега» '.*°.

Соотношение культур (продолмсение). Не вышел ли я, перенесясь
в 1859 год, почти в середину эпохи Второй Империи (1852-1870), за
хронологические рамки так называемой крестьянской экономики? Не
слишком ли я забежал вперед?

Как бы там ни было, модель, построенная на основе цифр, которые
я только что привел, облегчит нам понимание предшествующих эпох.
Подсчеты Артура Юнга в конце Старого режима, несколько измененные
Леонсом де Лавернем '^, довольно близки к этой модели: площадь
обработанных земель (25+1,5+1,5) составляет 28 миллионов гектаров;
площадь необработанных земель (9+3+10)-22 миллиона гектаров.
Преимущество уже на стороне обработанных земель: леса, ланды и луга
занимают меньше половины территории, хотя площадь их на миллион
гектаров больше, чем в 1860 году.

Нам очень хочется обратиться к более ранним эпохам, хотя чем
глубже мы погружаемся в толщу истории, тем сильнее рискуем оши-
биться. Но нас интересует хотя бы порядок величин.

В 1700 году, накануне войны за Испанское наследство, в последние
годы жизни Людовика XIV (ум. в 1715 году), Вобана (ум. в 1707 году)
и Буагильбера (который опубликовал в 1697 году «Подробное описание
Франции», а в 1707 году - «Записку о Франции»), территория страны
составляет около 50 миллионов гектаров. Франция еще не владеет ни
Лотарингией, присоединенной в 1766 году, ни Корсикой, купленной
в 1768 году, ни Конта-Венессеном, аннексированным в 1790 году, ни
Савойей и Пиццей, вошедшими в ее состав в 1860 году. За вычетом
3 миллионов гектаров - предполагаемая площадь «земель, не облага-
емых налогом»,- мы получаем 47 миллионов гектаров. Посевные
культуры занимают около 23 миллионов гектаров пахотных земель,
плюс виноградники, сады и огороды. В целом где-то 26 миллионов

42                    Глава третья. Сельские инфраструктуры

гектаров против 21 миллиона гектаров. В начале века Просвещения
соотношение между ager * и saltus **, между обрабатываемым и при-
родным, ближе к равенству, чем в 1789 году. Разрыв меньше, но
сдвиг уже произошел, и в будущем он станет еще заметнее. Так
что Буагильбер преувеличивает, говоря, что «больше половины Фран-
ции- необработанные или плохо обработанные земли». Хорошо бы
проверить справедливость другого его суждения: налоги и затраты
(а я добавлю сюда еще и производительность труда) были таковы,
что крестьянину, распахавшему свободные земли, «не доставалось
ровно ничего из урожая» '".

Несомненно, было бы увлекательно и полезно обратиться к време-
нам еще более давним. Виконт д'Авенель отважился на это еще в 1894
году '^ в эпоху, когда история ценообразования, история статистики
и история демографии еще не существовали как отдельные дисциплины,
когда понятия макроэкономики и валового национального дохода были
еще никому не известны. Подвергнутый безжалостной критике и осы-
панный насмешками университетских историков, виконт д'Авенель
вновь завоевал наше доверие, когда мы увидели, что кривые цен,
которые мы старательно вычертили, исходя из длинных рядов сис-
тематически подобранных цифр, в конце концов почти полностью сов-
пали с теми, которые он построил на основании сведений разрозненных
и случайных. Во всяком случае, кто станет отрицать его изумительные
познания? Виконт д'Авенель доводит свои спекулятивные, рискованные,
хитроумные расчеты до эпохи Генриха IV и Сюлли, останавливаясь
где-то около 1600 года. Следовательно, мы снова отступили на доброе
столетие назад.

В 1600 году во Франции насчитывается не больше 44 миллионов
гектаров (значит, за вычетом «необлагаемых» участков 42?). Д'Авенель
полагает, что в процентном отношении пахотные земли в то время
составляют 32% от общего количества, необрабатываемые земли -
27%, леса- 33%, луга и виноградники- 7%. Если разделить эту
последнюю цифру пополам, то получится, что 3,5% занято лугами,
3,5% - виноградниками, таким образом, обработанные земли составля-
ют 35,5% против 63,5% пустошей (то есть 15 миллионов гектаров
против 27 миллионов гектаров) '^. Таким образом, в эпоху, когда «со-
временность» уже прочно утвердилась, природа все еще располагается
гораздо шире, вольготнее, чем человек.

* пашня (лат.).
** лесной выгон, лесистое место (лат.).

II. Общие черты                               43

Я не уверен, что подсчеты виконта д'Авенеля верны. Был ли он сам
в этом уверен? Его способ устанавливать порядок величин там, где мы
не располагаем достоверными сведениями, весьма изобретателен. Он
сравнивает доход с гектара (который определяет исходя из случайных
разрозненных данных относительно нескольких французских провин-
ций) из века в век, затем подсчитывает общий доход от сельского
хозяйства. Он делает вывод, что за период с 1600 до 1890 года Франция
ушла далеко вперед по трем направлениям: первое - увеличение тер-
ритории страны с 44 до 53 миллионов гектаров; второе, еще более
интересное для нас - расширение площади обрабатываемых земель
с 35,5% в 1600 году до 60% в 1890 году; наконец, третье - повышение
урожайности; доход с гектара обработанных земель вырастает с 19
франков в 1600 году до 26 франков в 1789 году и почти до 50 франков
в 1890 году. Все это вызвало рост валового сельскохозяйственного
дохода: 500 миллионов в 1600 году, один миллиард (цифра, на мой
взгляд, заниженная) в 1789 году и два миллиарда 400 миллионов в 1890
году. Таковы результаты вычислений д'Авенеля '^. Каждый историк
вправе не согласиться с ними, а еще лучше - исправить их, но направ-
ление эволюции и ее важность, которые он угадал, в общем и целом, не
подлежат сомнению.
Эти выводы весьма существенны.
Прежде всего, они показывают, что история Франции разворачива-
ется на фоне чудесной природы Франции, которую человек медленно, на
протяжении веков оттесняет своим трудом все дальше и дальше, но
которая всей своей массой сопротивляется топору, мотыге, кирке, плугу,
пиле, огню, слепому разрушению... Которая, стоит только человеку
ослабить свой натиск, быстро вновь завладевает утраченными было
землями; которая, впрочем, пользуется покровительством тех, кто из-
влекает из нее пользу: сеньоров, ревностно отстаивающих свои леса
и охотничьи угодья, деревень, привязанных к общинному имуществу...
Разве невозделанные земли не нужны горожанам, которых они обес-
печивают лесом для плотницких работ, дровами и горючим для город-
ской промышленности, разве не нужны они крестьянам и помещикам,
чьи стада пасутся в лесах и на лугах? Природное и обработанное
должны сосуществовать в некоем равновесии.

Впрочем, это равновесие обеспечивает своего рода укрепленная
граница, на страже его стоит строгий закон снимсения рентабельности,
который Тюрго по меньшей мере предчувствовал. В самом деле, всякая
распашка нови влечет за собой расширение сельских угодий. Она
увеличивает время, которое работник тратит на дорогу, ибо удлиняет

44                    Глава третья. Сельские инфраструктуры

расстояние от поля до дома. А время- это те же деньги. Вдобавок
свежераспаханная почва куда менее плодородна, чем та, которую
вспахивают или мотыжат веками. Урожаи с нее снимают такие скудные,
что работники не могут прокормиться. Если некоторые монашеские
ордена около 1520 года '" покидают земли в Шампани, то дело тут
в том, что эти земли располагаются по ту сторону опасной границы
снижения рентабельности, то есть приносимые ими плоды «не могут
возместить затрат».

В конце концов, все располагает к тому, чтобы смотреть на историю
сельского хозяйства Франции как на историю борьбы человека с дикой
природой: деревьями, кустарником, сорняками, животными, реками
и водоемами... Разве изобилие фауны не есть свидетельство мощи этого
параллельного мира- мира свободной природы? Так, Франция до
середины XIX века кишела волками. Один документ сообщает, что во
Франш Конте «с 1775 года до марта сего (1784) года за девять лет было
убито 627 волчиц, 641 волк и 1385 волчат, что в сумме составляет 2653
особи» '^. Но, конечно, это еще не рекордная цифра. Пересеките гра-
ницу Франции и отправьтесь на Восток - число волков начнет расти,
как в кошмарном сне. «За два года, с 1822 до 1824, волки в Ливонии
растерзали 25 000 домашних животных» '". И чем глубже вы погружа-
етесь в прошлое, тем больше представителей волчьего племени вы там
встречаете: «В окрестностях Труа летом 1341 года был пойман 571
живой волк, 18 же найдено мертвыми» '". Волки исчезли только около
1850 года, но изредка появлялись и позже этой даты; возьмем, например,
Берри: Леонс де Лавернь около 1870 года отмечал, что «волков здесь
видимо-невидимо» '"; вдобавок довольно часто любители охоты на вол-
ков не дают истреблять их и продлевают им жизнь еще на несколько
лет, как сегодня в некоторых областях сохраняют кабанов, чтобы на
них охотиться.

Кабаны, быть может, были бы гораздо лучшими свидетелями, но,
в отличие от волков, они не попадают в поле зрения наших хроник. Их
упоминают случайно. Так, в «Хронике департамента Нижний Рейн» "',
официальной газете, я совершенно неожиданно наткнулся на заметку от
22 июня 1817 года: «Жители департамента Мёз часто жалуются на
потравы, производимые на картофельных полях стадами кабанов».
У травоядного кабана больше возможностей сопротивляться человеку,
чем у хищного волка, который опасен и внушает страх, быть может,
даже чрезмерный. Что же до обычной дичи, то она водится в изобилии,
ввиду того что помещики мало используют свои многочисленные охот-
ничьи заповедники. Французская революция принесла с собой расцвет

II. Общие черты                               45

охоты и невероятный рост крестьянского браконьерства. Тем хуже для
«диких зверей, как черных, так и рыжих» '"! Одновременно - и это,

увы! почти естественно,- леса придут в запустение.

Еще один вывод: несмотря на то, что в разных областях и в разные
эпохи площади обрабатываемых земель то увеличивались, то умень-
шались- осушенные болота снова становились болотами, заброшен-
ные поля вновь превращались в целину, разоренные леса, брошенные
на произвол судьбы, в конце концов перешагивали границу окружаю-
щих их рвов "",- очевидно, что если рассматривать процесс в длитель-
ной временной протяженности, то можно сказать, что происходит непре-
рывное завоевание. Обработанная, покоренная земля захватывает все
большие площади. Из поколения в поколение происходит продвижение
вперед, постоянное расширение - термин, который теоретической науке
стоило бы взять на вооружение для более ясного понимания медленной,
но не стоящей на месте истории наших деревень. И даже истории
Франции в целом.

«Извини-подвинься»: новые культуры. Внутри сельскохозяйственной
зоны культуры борются между собой, оспаривают друг у друга полез-
ные площади. Во всяком случае, думающий землевладелец предпочита-
ет одни культуры другим, пусть даже потом придется изменить свое
мнение. Впрочем, господствует, судя по всему, постоянство вкусов:
в будущем году я засею мои земли так же, как в этом году. Но
постепенно, понемногу складывается новое соотношение.

Так, в Нормандии кормовым травам всегда уделяли больше внима-
ния, чем в других местах. Но настоящий переворот, который должен
был решительно потеснить зерновые в пользу трав, долго не наступал.
В крае Ож посев трав появился и получил широкое распространение
только начиная с 1680 года. В Нижней Нормандии травы начали сеять
где-то к 1820 году. Говорят, что коровы там съели людей - все верно, но
как много времени им на это потребовалось! Перед нами процесс,
который продлился больше столетия. Несмотря на все преимущества
и удобства, травы стали монокультурой не сразу.

Я привожу этот важный пример как полезное и даже ценное предо-
стережение. В самом деле, если новые сельскохозяйственные культуры
внедряются с таким трудом, то, во-первых, потому, что они неизвестны
и крестьяне хотят несколько лет понаблюдать за ними, изучить их.
Лучше всего в огороде, на опытном участке, где они все время на виду.
Все новые культуры: гречиха, кукуруза, табак, картофель, фасоль,

46                    Глава третья. Сельские инфраструктуры

томаты, рапс, подсолнечник, сахарная свекла - прошли через это
чистилище... Когда шевалье де Виван, вернувшись из Америки, в 1637
году ввел в обиход в Клераке табак, то, по словам кюре Лапленя,
«семена вначале были посеяны на огородах» ^". И только после того,
как новые растения с успехом выдержат испытания, ими засевают поля.
Но дело не только в этом.

Они тотчас вступают в соперничество со старожилами: ведь для
того, чтобы очистить для себя место, надо изгнать того, кто занимал его
прежде, либо худо-бедно поладить с ним. Человек, наблюдая эту борьбу
культур между собой, не всегда в состоянии принять правильное реше-
ние. Все совершается медленно и постепенно. Рапс очень рано стали
выращивать в тех местах, которые впоследствии вошли в департамент
Нор, но в окрестностях Э и Дьеппа он появляется только около 1788
года, а получает широкое распространение еще гораздо позже - неза-
долго до 1860 года "°. Сахарная свекла (которую стали употреблять
в пищевой промышленности начиная с 1799 года после опытов, прове-
денных в Берлине прусским химиком Ахардом) "' не составляет ис-
ключения. По распоряжению первого консула она появилась во Фран-
ции в 1801 году, а континентальная блокада благоприятствовала ее
распространению. Однако свекольному сахару, сопернику сахара трост-
никового, понадобилось целое столетие, чтобы обосноваться и утвер-
диться в нашей стране.

В тех случаях, когда и новоселы, и старожилы покладисты, дело
идет несколько быстрее. В полях сеют кукурузу таким образом, чтобы
между стеблями могли расти бобовые. Ж.-Ж. Менюре (1791 г.), внима-
тельно наблюдавший за культурами, которые растут по берегам Из-
ера ^, замечает, что кукуруза «посажена редко, так что в промежутках
между стеблями можно сеять горох, фасоль и т. п.». Так же поступали
обычно на виноградниках, сажая их между рядами виноградных лоз.
Например, в XVIII веке в долине реки Лу, которая течет в горах
Юра "", или около 1900 года вокруг некоей деревни на плато Лангр
«виноградники приносили большой урожай чеснока и лука-шарлота,
фасоли и репы» '", а также бобов. Наконец, оставался еще один вы-
ход - смешивать семена перед посевом. Недаром смесь пшеницы и ржи,
чаще всего в равных долях, распространена по всей Франции (это суржа
или, как ее называли в Лангедоке, ржаная пшеница). Еще в Лангедоке
сеют смесь овса и вики (la basjalade) "^ в Мене - смесь пшеницы
и бобового растения - чины (ie brechet) и смесь ячменя и овса (1а
melarde). Еще одна возможность- дождаться, пока одна культура
прорастет, и посеять между ее ростками семена другой культуры. Этот

II. Общие черты                               47

совет содержится в официальных предписаниях относительно турнепса,
завезенного из Англии и прочно занявшего свое место среди других
видов репы: его сеют в начале июня на участках, уже засеянных бобами
и белой фасолью, которые будут убирать прежде вышеупомянутого
турнепса '".

Вы скажете, что все это компромиссы, мелкие успехи скромных
новоселов. Однако встречались и растения более требовательные.

Такова, например, гречиха, черная пшеница, которая, несмотря на
свое название, принадлежит не к однодольным, а к двудольным растени-
ям "". Она появилась в Бретани в конце XV века и так хорошо
прижилась, что вскоре ее стали сеять на пшеничных, ржаных и ячмен-
ных полях после жатвы. По словам Ж.-Ж. Менюре "'°, гречиху «можно
сеять на жниве сразу, как только срежут и уберут колосья [без пред-
варительной вспашки, начиная с июля - августа]; в конце октября она
дает урожай, отнюдь не лишний для земледельца; из гречневой муки
пекут плотный, сытный хлеб; ею также заправляют супы; но главное
назначение и превеликая польза гречихи заключается в том, что ее
зерна и мука из них идут на корм домашней птице, индейкам и свиньям.
Солома служит удобрением. Если растение в пору колошения засыпать
землей, то поле можно засеять вторично, и оно быстро даст хороший
урожай; в тех же краях, где семена уже дали всходы, а урожай собирают
поздно, промежуток слишком короток, чтобы вырастить гречиху, и при-
ходится отложить сев до весны». Относительно двух первых возможнос-
тей текст кажется ясным - либо собрать урожай зерна, либо использо-
вать колосящееся растение в качестве зеленого удобрения, как мы
сказали бы сегодня. Третью возможность приходится домысливать.
Я полагаю, что яровую гречиху можно сеять только на поле севооборота
после уборки пшеницы, овса или ячменя. Как бы там ни было, ясно
одно: гречиха раз и навсегда заняла важное место в питании бретонцев,
а также многих крестьян Центрального Массива и Юга. В XVII веке она
добралась даже до высокогорного Арьежа "".

Кукуруза очень рано пришла в страну басков "°, но прижилась
и утвердилась только в последней четверти XVII века в Аквитании
и прежде всего в окрестностях Тулузы. Она добивается признания
и начинает играть заметную роль, она становится необходимой. Желтые
кукурузные зерна поистине спасли Юг от недорода и голода в эпоху
барокко, вопреки «жалобам виноградарей [например, в Сентонже], кото-
рые не могли примириться с тем, что от них уходит [на кукурузные
поля] дешевая рабочая сила» '". В конце XVIII века (1791 г.) Ж.-
Ж. Менюре (снова он!) поет хвалы: «Кукуруза, или пшенка, турецкая

48                    Глава третья. Сельские инфраструктуры

пшеница, растение с толстыми стеблями, большими листьями и зернами,
содержащими много крахмала, любит плодородную почву; но большую
часть питательных веществ оно берет из атмосферы, из одного семени
вырастает целый початок, отходы его служат удобрением, стебли и лис-
тья идут на корм скоту [...] Само зерно получило разнообразное упо-
требление: оно идет в пищу людям, на корм домашней птице, свиньям
и даже крупному рогатому скоту [...] Фуражная кукуруза, которую сеют
на жниве, приносит весной и летом [...] несколько урожаев или замеча-
тельное пастбище» '". Так ее употребляют и поныне. Но прежде всего
кукуруза ценна своим зерном. Юг с его двупольным земледелием обрел
в ней недостающую яровую культуру, а также бесценный корм для
животных и вполне приемлемую пищу для людей. Крестьяне довольст-
вуются ею всякий раз, когда хотят увеличить свои доходы и оставляют
урожай пшеницы на продажу. Именно благодаря кукурузе Тулуза
стала крупным центром торговли зерном, в частности, пшеницей. Заме-
тьте, что, будучи южным растением (см. карту в томе 1, с. 44), кукуруза
распространилась во Франции совсем недавно благодаря созданию мо-
розоустойчивых гибридов.

Картофель, завезенный, как и кукуруза, из Америки, встречается
с теми же трудностями, потом понемногу преодолевает их. Он произ-
водит новый переворот, несомненно, более глубокий, если учесть место,
которое этим клубням предстоит занять в нашем рационе. По мнению
одних историков, население Европы в XIX веке растет благодаря
медленному, но верному распространению прививки против оспы, по
мнению других, среди которых немецкий экономист В. Рошер,- благо-
даря распространению картофеля '". Вероятно, на самом деле сущест-
венны обе эти причины.

История картофеля в Европе начинается в XVI веке, когда несколь-
ко клубней попали в руки двух ботаников: англичанина Джона Герарда
в 1586 году и француза, жившего во Франкфурте-на-Майие, Шарля де
л'Эклюза в 1588 году. По случайности в их руках оказались два разных
вида: розовый немецкий картофель и желтый английский - которые
и дали начало всем прочим видам, появившимся в течение последующих
полутора столетий.

Однако только в середине XVII века в Германии и Австрии карто-
фель переселяется с огородов на поля; потом он завоевывает Италию,
Швейцарию, Дофинз, Франш-Контэ, Эльзас, Вогезы, Фландрию '".
В эту эпоху им питаются почти исключительно животные да бедняки.
Пармантье, оказавшись во время Семилетней войны (1756-1763)
в прусском плену, открыл там для себя полезные свойства картофеля,

II. Общие черты                                49

бывшего в ту пору, как он говорит, его единственной пищей, не считая
можжевеловой водки... Гораздо позже, во время стремительной военной
кампании 1805 года, начавшейся взятием Ульма (20 октября 1805 года)
и окончившейся битвой при Аустерлице (2 декабря того же года) -
кампании, приведшей французские войска с берегов Рейна на берега
Дуная, наши солдаты также питались местной картошкой. Первенство
Германии в этом отношении не подлежит сомнению. Тем не менее еще
в 1781 году на берегах Эльбы ни один слуга, ни один челядинец не
соглашался есть Tartoffein: он предпочитал сменить хозяина '". Англия
еще дольше не признавала картофель, и он долго оставался там просто
ботанической диковинкой, меж тем как в бедной Ирландии новое расте-
ние вошло в обиход со второй половины XVII века. Впрочем, именно
благодаря ирландцам картофель в конце концов занял свое место
в сельском хозяйстве Англии и Северной Америки.

Что же до Франции, то несмотря на многообещающее начало,
картофель был оценен «по достоинству» и обрел защитников своих
вкусовых и полезных свойств только в середине XVIII века. Можно
предположить, что его долго недооценивали в основном из-за сомнитель-
ного качества первых прижившихся видов: в 1752 году их по-прежнему
было только два на всю Европу; в 1757 году их насчитывается уже семь,
в 1770 году- девять, в 1772 году- сорок, а первый каталог Виль-
морена в 1846 году содержит их уже целых 177. В наши дни известно
несколько тысяч сортов картофеля, соответствующих климату данной
местности, пожеланиям земледельцев и вкусам населения. Когда выяс-
няется, что поначалу люди часто пытались печь из него хлеб, легко
представить себе их разочарование.

Широкое распространение картофеля начиная с середины XVIII
века объясняется, вне всякого сомнения, демографическим подъемом.
Некоторые прозорливые наблюдатели сразу поняли, какую пользу
могут принести обществу новые культуры. Так, в лиможском фискаль-
ном округе картофель, считавшийся причиной проказы, был запрещен.
Но когда в 1761 году интендантом этого округа был назначен Тюрго, он
сумел победить укоренившийся предрассудок: в этой борьбе его поддер-
живало Сельскохозяйственное общество и местное духовенство. Кроме
того, он воздействовал на своих земляков личным примером: прилюдно
ел опасные клубни. Таким же образом епископ Кастрский через приход-
ских священников добился того, что около 1770 года в Пиренеях «пата-
ты» стали сажать едва ля не повсюду ""'.

Однако этот переворот произошел только после жестокого голода
1769-1770 годов. В следующем ГОДУ Безансонская академия объявила

КАРТОФЕЛЬ В ЕВРОПЕ

Следует учесть, что на этой карте, которую я позаимствовал
у Дьёрдя Манди и Золтана Цака, указана дата появления карто-
феля в разных городах Европы, а не его распространение в качест-
ве корма для скота и пищи для человека, которое произошло
гораздо позже. В разных местах это запоздание исчислялось раз-
ным количеством лет: например, в Англии он распространился
больше, чем столетие спустя.

конкурс на тему: «Назовите растения, которые могли бы в случае
недорода заменить те, которые люди употребляют в пищу в обычное
время». Все представленные на конкурс работы называли картофель,
особенно его превозносил Пармантье, чья работа заняла первое место.
Пармантье, сетовавший на «скептический нрав наших презрительных
сограждан», начинает в ту пору большую кампанию по пропаганде

II. Общие черты                              51

картофеля; он пишет статьи, подробно объясняет, как выращивать
и хранить клубни, дает званые обеды, где подают исключительно
картофельные блюда (на одном из таких обедов побывал Юнг); собира-
ет в Париже все сорта картофеля, которые выращивают во Франции,
и выписывает клубни из Америки для более успешной селекции "'.
Наконец в 1786 году он добивается у Людовика XVI позволения поса-
дить картофель на опытной плантации площадью двадцать гектаров
в Нейи, у ворот Парижа, на бесплодных невозделанных землях рав-
нины Саблон. Успех превзошел все ожидания. Пармантье счел, что
лучший способ привлечь потребителей - приманить воров. Он нарочно
доверил охрану своих посадок конной полиции, но... только в дневное
время. Кроме того, он советовал земледельцам ни к чему не принуждать
своих крестьян, но самим засадить картошкой обширное поле, усердно
ухаживать за ним и «строго-настрого запретить переступать его гра-
ницу» "". Это более тонкое средство, нежели то, к которому прибегнул
прусский король Фридрих II, принуждавший крестьян сажать картош-

О том, что усилия Пармантье, над которыми кое-кто посмеивался,
как над безобидной манией, были совершенно необходимы и даже
недостаточны, свидетельствует официальное послание из департамента
Майенн от 29 вандемьера года IV: «Выращивание картофеля [здесь] еще
почти в зачатке, потому что он уродился только в огородах, на самых
плодородных землях и в унавоженных местах и обошелся недешево» '"".

В центральные и западные области этот гость пришел гораздо
позже. В Юилле (Анжу) картофель появился только между 1790 и 1795
годами, но от года к году занимал все большие площади. Ведь его
использовали разом и «для откорма свиней», и «в пищу людям в голод-
ные годы». «В 1834 году в Юилле картофель занимал 105 гектаров, что
составляло почти 25% всей пашни, засеянной злаками» '"".

Таким образом, Ж.-Ж. Менюре, расхваливая его в 1791 году, забега-
ет вперед; впрочем, он-то живет в Изере, самом передовом департаменте
Франции. Вдобавок он сам выращивает его на своих землях. Послушаем
его: «Картофель, это удивительное растение, которое содержит много
крахмалистых веществ, очень нежных и вкусных, [способен] быть
самым изысканным гарниром и самым простым блюдом, из него можно
приготовить как тонкие и разнообразные яства для богатых [которые на
самом деле не будут торопиться признавать этого «толстяка»], так
и простую и легкую пищу для граждан всех сословий». После чего
Менюре добавляет: «Культура эта, привольно расположившаяся, холе-
ная, благоденствугощая в моих владениях, принесла мне много пользы;

52                    Глава третья. Сельские инфраструктуры

картофель оказался очень выгодным, он нащел себе применение на
столе хозяев, работников и челяди, он пошел в пищу курам, индейкам,
свиньям; его хватило и для местных жителей, и для продажи и т. д.
Какое изобилие, какое удовольствие!» '"' Картофелем очень рано стали
откармливать свиней и постепенно даже перестали выгонять их в лес за
желудями. В Сентонже, когда не хватало пшеницы и кукурузы, крестья-
нам приходилось довольствоваться картофелем, что наносило ущерб
свиноводству. То же происходило в Нивернэ в начале XIX века '^.

И производителю, и потребителю нужна хорошая школа. И если вы
хотите пройти эту школу, поезжайте в восточную Францию. Там,
в Либревиле (Арденны), был достойный учитель - некий Колло, о ко-
тором мне ничего не удалось узнать. Не ищите Либревиль, откуда он
пишет, на карте - это название Шарлевиля, которое он себе взял или
которое ему дали в начале Революции. Письмо, о котором я веду речь,
написано 30 фримера III года, то есть примерно через полгода после
падения Робеспьера, но еще до роспуска Конвента, происшедшего 26
октября 1795 года. Впрочем, письмо не имеет никакого отношения
к политике. Речь в нем идет исключительно о картофеле. Прежде всего
о том, как его выращивать: «Вот что надо сделать,- пишет Колло.-
Для начала глубоко вспахать землю поздней осенью или зимой, посред-
ством плуга или заступа». После первых заморозков снова вспахать,
вырыть заступом ямки рядами, на расстоянии четырех-пяти футов друг
от друга, потом вдвоем посадить картофель - один человек несет
клубни, а другой кладет их в ямки... В каждую ямку добавить навоз.
Затем ямки надо засыпать. Когда всходы поднимутся «на 12-15 дюй-
мов, их следует окучить один-единственный раз, но как можно лучше,
чтобы потом отсадить отводки '^». С наступлением лета следует выпо-
лоть сорняки, но осторожно. Затем, что гораздо важнее, Колло рассуж-
дает о сортах картофеля: «Сейчас я выращиваю картофель,- пишет
он,- двух сортов: красный и желтый. Красные клубни свекольного
оттенка, гладкие, плотные и не совсем круглые, а скорее продолговатые,
самые крупные из них похожи н^ болванки для сабо. Другой сорт -
желтые клубни, самые лучшие - с кулак и даже больше, гладкие,
красные, по форме близки к неправильному четырехугольнику. Оба
сорта картофеля внутри белые и очень вкусные: когда разрежешь
картофелину, так и хочется ее съесть» '"\

Распространение картофеля в XIX-XX веках представлено на
графике на с. 53. Даже милдью, болезнь, которая поражает не только
виноград и с 1846 года свирепствует в Ирландии, а годом позже - во
Франции, не смогла остановить его распространение.

To, что сказано о картофеле, можно сказать mutatis mutandis *
и о сахарной свекле, о марене в долине Роны или на севере Эльзаса, где
ее долгое время знали как «красную краску» из Хагенау, или о тутовом
дереве, которое появилось гораздо раньше и сотворило чудеса в ткацкой
промышленности...

* с необходимыми изменениями (лат.).

54                    Глава третья. Сельские инфраструктуры

На пустующих полях севооборота. У всех новичков был козырь: они
могли довольствоваться парами, не вытесняя традиционные культуры.

При двухполье участок делится на две части, которые обрабатыва-
ют поочередно: одну половину поля засевают, другая - отдыхает.
Земля, которую раз в два года оставляют в покое, из принципа ничего на
ней не сея, только на первый взгляд бесплодна: на ней вырастает трава,
которой питаются стада животных; чтобы подготовить землю к новому
севу и обеспечить урожай будущего года - прежде всего речь идет
о посевах зерновых - землю перепахивают.

При трехполье земля остается под паром раз в три года, то есть
отдыхает треть территории - две другие трети заняты одна пшеницей
(или овсом), другая - яровыми, именуемыми мартовским хлебом (mars
или marsage), потому что его сеют в марте. Эти поля совершают круг, по
очереди сменяя друг друга, и образуют поле севооборота. Пар (который
в разных областях Франции имеет разные названия "") также меняет
свой облик в зависимости от местности. В одних местах это будет
чистый, полный, или мертвый пар, в других - занятой, или обработан-
ный. Тот пар, который в XVIII веке назовут позором сельского хозяй-
ства,- это, конечно, чистый пар, то есть такой, на котором ничего не
растет и он просто ждет, когда на нем будут сеять в следующий раз.

Это поромснее пространство всегда старались использовать. Как
только пробивалась первая весенняя трава, на пар всегда выгоняли
скот. Издавна принято было сеять там культуры, которые получили
название промемсуточных: белый горох, серый горох, вику, чечевицу,
бобы, фасоль... По сути дела, гречиха, кукуруза, картофель были, во
всяком случае, поначалу, просто-напросто промежуточными культура-
ми. И растения, которые они вытеснили, были не чем иным, как
прежними промежуточными культурами, только и всего. В Морване
картофель выращивали уже почти целое столетие, но широкое распро-
странение он получил лишь после неурожая злаков в 1812-1813
годах - и тотчас вытеснил гречиху '°*. В общем и целом, все эти
новшества прижились довольно легко, кроме новшества самого ради-
кального - посева на лугах кормовых трав.

«Извини-подвинься» (продолмсение): сеяные луга. Сеяные луга-
противоположность лугам природным, поросшим дикими травами, кото-
рые раскинулись по берегам рек и ручьев и во все времена ценились
очень высоко: с Х века «луг в Маконнэ [стоил] в два раза дороже, чем
пахотная земля» "". А в Бовези еще в 1680 году арпан земли, на которой

II. Общие черты                                 55

можно сеять хлеб, стоил от 60 до 100 ливров, а арпан луга - от 200 до
800 ливров, и разница в цене все время увеличивалась '°°.

Луга, засаженные кормовыми травами, созданы руками человека:
он вспахивает землю плугом либо вскапывает заступом или мотыгой,
удобряет, сеет люцерну, клевер, эспарцет, вику. Иногда все эти травы
сеяли вместе, что было не очень удачно, ибо одни из них растут быстрее,
другие медленнее, и цветут в разное время. «Метода сия, пожалуй, не
весьма хороша,- говорит наблюдатель в 1786 году,- ибо клевер ниже
люцерны, и люцерна его душит; эспарцет, который созревает гораздо
раньше других растений, следовало бы косить первым, и ему отнюдь не
идет на пользу то, что его косят позже, чем надо, оттого, что люцерна
и клевер еще не набрали силу. Таким образом, люцерну и эспарцет
следовало бы сеять порознь» '"".

Как бы там ни было, при равной площади урожай с сеяных лугов
собирают в два-три раза больше, чем с природных. В конечном счете
они дают больше кормов для скота, увеличивая тем самым его поголовье
и, следовательно, поставляя больше навоза. Конечно, они отнимают
часть земель у его святейшества хлеба, но при этом повышают его
урожаи, удобряя почву и вдобавок удерживая в ней азот. Земель под
зерновыми остается меньше, но урожай они дают более богатый. Это
совершенно естественно, но первый консул, Бонапарт, при всем его уме,
по словам Шапталя, никак не мог взять этого в толк '"".

Короче говоря, сеяные луга являются движущей силой переворота
в сельском хозяйстве, необходимого и тем не менее совершающегося во
Франции с большим трудом. Еще в 1823 году тот же самый Шапталь
утверждал: «Нынче [...] основу сельского хозяйства должны составлять
луга, засаженные кормовыми травами, и правильный севооборот» '"'.
Но в то время совет его пропал втуне.

А ведь растения, которыми засевают луга, известны во Франции по
крайней мере с XVI века. Двумя столетиями позже ими засевают
участки, правда, небольшие, в Шаранте, в Дофинэ, в окрестностях
Парижа, в Руссийоне, во Фландрии '"". Кроме того, перед глазами
у французов был пример англичан, добившихся в 1730-е годы значи-
тельных успехов '"". Так что ни в уговорах, ни в требованиях недостатка
не было. Иногда дело доходило до резких упреков. Около 1795 года
Мартен де Шассирон обращается к крестьянам, живущим в окрестнос-
тях Ла-Рошели: «Вы коснеете в нищете и грязи, потому что не знаете,
куда приложить свои силы: у вас слишком много полей и слишком мало
лугов» "*. Не менее категоричная, но более спокойная критика содер-
жится в докладной записке, написанной в Меце двадцатью годами

56                    Глава третья. Сельские инфраструктуры

раньше, в 1777 году '"°; ее автор объясняет: надо перестать постоянно
выращивать злаки «на почвах, которые истощаются оттого, что на них
все время сеют одно и то же зерно»; кроме того, в Лотарингии и Трех
епископствах такие порядки, что крупный скот голодает; поэтому при-
ходится пригонять рабочих и мясных быков из Швейцарии, а лошадей
«для армии [...] и пахоты» из Германии, Ардеин и Дании.

Отчего же такая медлительность, в чем причина неприятия? Почему,
несмотря на то, что в XVIII веке столько физиократов, сельскохозяйст-
венных обществ, крупных землевладельцев (которые заботятся об уро-
жае и готовы экспериментировать) подчеркивают огромное значение
«сеяных лугов и корнеплодов» и лишь о них и толкуют, слова почти не
претворяются в дела? Почему «новаторов почти везде плотным кольцом
окружает [...] старая система севооборота?» "^

В основном, потому, что, хотя травянистые кормовые растения
семейства бобовых, посаженные на лугах, имеют много преимуществ,
им никак не удается проскользнуть в качестве промежуточных культур
на пар. Клевер или вику можно при необходимости посеять всего
на один год; если засадить ими пар, они вырастают очень быстро,
и их можно косить на корм скоту без ущерба для хлеба, который
успевает вовремя созреть на удобренной перегноем почве. Порядок

Но по современным нормам луг, засеянный люцерной, может давать
урожай девять лет, а луг, засеянный эспарцетом или клевером, - шесть
лет... В этом- большое преимущество многолетних трав, оцененное
уже давно. Так, в длинной докладной записке, посвященной окрестнос-
тям Парижа накануне Революции "", говорится: «Луг, засаженный
эспарцетом, клевером или люцерной, приносит самый щедрый урожай
на четвертый, пятый и шестой год. Потом растения начинают незаметно
чахнуть, и тогда луг пора засевать сызнова». Последствия засевания
лугов многолетними травами угадать нетрудно: оно мешает традицион-
ной смене культур; сеяный луг, получивший постоянное место, влечет
за собой изменение порядка севооборота.

Но изменение порядка севооборота сталкивается с двумя пре-
пятствиями.

Первое - юридического характера: условия договора обычно пре-
дусматривают, что арендаторы земли и ферм обязаны «хорошо унаво-
живать и обрабатывать земли и не должны изменять порядок сево-
оборота и deroyer *"°, в случае же нарушения этих условий они будут
отвечать перед законом». Землевладельцы имеют право подать жалобу
в суд. И хотя в некоторых областях - например, в Артуа, во Фландрии,

II. Общие черты                               57

землевладельцам, случалось, отказывали в иске '^, обычно суд стоял на
страже традиционного порядка севооборота, необходимого, как тогда
считалось, для хорошего урожая зерновых.

Второе препятствие - давний обычай пасти на парах скот; строгое
чередование сельскохозяйственных культур и пара рассматривается не
только как рациональная система обработки земли, но и как условие,
необходимое для реализации права пасти скот на неогороженном поле
после сбора урожая, как говорят в областях, где действует обычное
право,- на юге Франции это обозначают термином compascuite.

Всякая деревенская община, живя довольно замкнуто, постоянно
сталкивается с требованиями, которые диктуют скотоводство и земледе-
лие. Невозможно обойтись без хлеба, невозможно обойтись без домаш-
них животных, а жизнь этих последних регулируют неписаные законы,
существующие с незапамятных времен: обычай пасти скот на неого-
ромсенных полях после сбора уромсая и обычай пасти скот на пустошах
другой коммуны.

Право пасти скот на неогоромсенных полях после сбора уромсая
открывает деревенским стадам пастбища, необходимые для роста и от-
корма скота; затем эти поля снова засевают. Разрешается пасти скот на
обочинах дорог - это выход для коровы бедняка. Разрешается пасти
скот на общинных землях - необработанных территориях, являющих-
ся общей собственностью; этим правом пользуются и богатые, и бедные.
Разрешается, как я уже говорил, пасти скот на паре, как только
пробьется первая трава. Принято также пасти скот на стерне после
жатвы. И наконец, скот пасут на лугах после покоса отавы либо, что
гораздо реже, после сенокоса. Отаву иногда называют сверхворсом. «С
тех пор, как стоит мир,- гласит один лотарингский документ 1789
года,- второй сверхворс [то есть отава после отавы] принадлежит
общине» """.

Разрешение пасти скот на пустошах другой коммуны есть расшире-
ние права выпаса скота на неогороженных полях после сбора урожая.
Одним словом, увеличение возможностей. Деревенские границы нечет-
ки, они накладываются друг на друга, разрешение пасти скот на
пустошах другой коммуны позволяет с ними не считаться. Это облегчает
передвижение стадам и вообще являет собой довольно хитроумную
систему, выгодную для скотоводства и при этом совершенно безвредную
для земледелия.

Но для нормального пользования этой системой необходимо поддер-
живать порядок, соблюдать чередование засеянных земель и пара,

луга, засаженные кормовыми травами, приходится огораживать, дабы
сберечь посевы от потравы - то, что растения многолетние, лишь
усложняет дело. Необходимо обносить сеяные луга заборами, стенами,
окружать их рвами, живыми изгородями, необходимо охранять их. Это
порождает споры, тяжбы, каждый защищает свои права и свободы. Не
вступают ли в противоречие две свободы: та, которая защищает обычаи
коммун, и та, которая стоит на страже частной собственности ""? В бога-
тых областях, где трава в избытке, например, в Нормандии, легче
огородить какие-то участки, чем в других местах. Сходным образом на
Юге, где пар, пустоши, необработанные земли часто занимают огромные
площади, в конечном счете можно найти место для сеяных лугов
и разных прочих новшеств в тех случаях, когда это позволяют природ-
ные условия (и исключения лишь подтверждают правило); иное дело -
Северо-Восток, житница, где поля не огораживают, где требования
трехпольной системы обработки земли весьма строги, а пастбища и об-
щинные земли невелики.

Государство довольно быстро встало на сторону богатых земле-
владельцев-новаторов, ибо было заинтересовано в росте сельскохозяй-
ственной продукции. Начиная с 1764 года местные эдикты отменяют

II. Общие черты                               59

право выпаса скота на нюгоромсенных полях после сбора уромсая и раз-
решение пасти скот на пустошах другой коммуны. Запреты четки,
категоричны. Но никто с ними не считается. Крестьяне ожесточенно
отстаивают свои жалкие преимущества. Сеньоры не хотят терять пра-
во пасти скот на неогороженных полях после сбора урожая. Пар-
ламенты, как я уже сказал, поддерживают их. Церковь, которой никак
не удается взимать десятину с новых лугов, так же как и со све-
жераспаханных земель (les novales), тоже на их стороне. Итак, у за-
саживания лугов кормовыми травами обнаруживаются многочислен-
ные противники.

Сельскохозяйственная ассамблея, созданная в 1787 году, естествен-
но, высказалась за отмену права пасти скот на пустошах другой ком-
муны и - не менее решительно - за позволение изменять порядок
севооборота "". По правде говоря, без особого успеха. Провинциальная
Ассамблея Иль-де-Франса в 1787 году предоставила землевладельцам,
желающим засевать луга кормовыми травами, право огораживать их
в том случае, если площадь лугов не превышает десятой части общей
площади их земельных владений ^. Впрочем, это компромиссное реше-
ние так и осталось на бумаге. И во время Революции Сельский кодекс
1791 года возвратил общинам их исконные права, которых они в общем-
то и не теряли.

Годы идут, политический строй меняется, но спорные вопросы
остаются нерешенными. В 1836 году Сельскохозяйственный совет вновь
расписывается в собственной беспомощности: разве, когда у земледель-
цев департамента Эна спросили их мнение, все они не высказались за
сохранение права выпаса скота на неогороженных полях после сбора
урожая? Эксперты Совета считают, что проще было бы кормить скот
в хлеву, но они понимают, что при положении, сложившемся в Сельском

хозяйстве, это невозможно '"*.

Эксперты были правы, если судить по микроперевороту, который 14
июля 1861 года всколыхнул маленькую деревеньку Фюто (кантон Клер-
мон-ан-Аргонн в департаменте Мёз). Был праздник, и беспорядки про-
длились полдня. Мэр сидел дома и «не пытался успокоить волнения»,
поэтому «господин Дюпон Франсуа, командир пожарников вышеупомя-
нутой коммуны, приказал бить сбор, не получив [на то] приказа». И все
это ради того, чтобы отстоять право выпаса скота на неогороженных
полях после сбора урожая! Правда, свирепствовала засуха, и нехватка
травы становилась бедствием. В ночь с 14 на 15 июля «заборы, огоражи-
вавшие луга, были уничтожены», вероятно, под руководством коман-
дира пожарников ^.

Глава третья. Сельские инфраструктуры

Разве это путешествие в Клошмерль не поучительно? В конце
концов, не только авторитет хлеба, его величества Хлеба, в течение
почти целого столетия тормозил распространение сеяных лугов.

Тем не менее около 1861 года посадки люцерны, эспарцета и клевера
занимали 2 500 000 гектаров, то есть вполовину меньше, чем природные
луга. Переворот произошел, но кое-как, несовершенно и беспорядочно.
В 1877 году общинное имущество на Северо-Западе практически исчезло
и вместе с ним «целинные земли, которые в 1789 году еще занимали
восьмую часть области» ^. Но по закону право выпаса скота на
неогороженных полях после сбора урожая было уничтожено только 21
ноября 1889 года, и больше 8000 наших коммун бурно протестовали
против этого решения, которое они считали пагубным "°". Я своими
глазами видел в 1914 году и даже позже, как в деревне на Востоке
Франции все местные жители разом после покоса отавы пускают свою
скотину по длинной травянистой дороге, идущей вдоль ручьев сквозь
бескрайние леса.

Франция вечно опаздывает с нововведениями. «Если вы начнете
перебирать в памяти новшества, одно за другим появлявшиеся в сель-
ском хозяйстве,- гречиху, кукурузу, картофель, рапс, марену, сахар-
ную свеклу, сеяные луга - то увидите, что все они пришли извне.
Порой издалека, из заморских стран. Но к нам во Францию они попали
не со своей родины, а из европейских стран, которые окружают нас,
связывают с миром, а также отделяют от него: гречиха - из Голландии,
кукуруза - из Испании, картофель - из Германии, шелковица - из
Италии, сеяные луга- из Нидерландов и Англии...

Ничего удивительного. Всякая экономика, всякое общество, всякая
культура, всякая политическая власть все время получает извне куль-
турные ценности, находящиеся в постоянном движении, кочующие по
всему миру. Франция довольно удачно расположена для восприятия
этих ценностей, ибо мимо нее проходят морской путь с Севера, начина-
ющийся от Балтики и идущий через Северное море и Ла-Манш, основ-
ные сухопутные маршруты (которыми, к сожалению, часто распростра-
няется эпизоотия), идущие из глубин Центральной Европы, из Восточ-
ной Европы и с просторов Азии, оживленный путь, являющийся
продолжением Средиземноморского морского пути, наконец, широко
открытый самой природой западный, королевский Атлантический путь,
которым Франция не сумела вовремя воспользоваться, хотя, несомнен-
но, нормандские моряки из Дьеппа, Руана и Онфлера и тысячи бретон-

II. Общие черты                               61

ских кораблей, бороздивших в XVI веке европейские моря, словно
ломовики, могли помочь ей сделать это очень рано...

Этими путями до нас дошли бесчисленные культурные богатства:
например, конструкция корабельной палубы способом стык внакрой
и руль, опирающийся на ахтерштевень,- два изобретения, совершив-
шие переворот в морском деле и пришедшие с Балтики в XIV-XV
веках; стремена и хомут, изменившие способы править лошадьми между
VIII и Х веками и происходящие из Восточной Европы. Средиземномор-
ский путь еще в XVII и XVIII веках проходит через Южную Францию,
а оттуда поднимается в наши северные области, благодаря чему туда
попадает множество полезных вещей: семена пшеницы, черенки садо-
вых растений, овощи, плодовые деревья, цветы... Но все это обычно
приходит к нам через посредников, несколько позже, чем в другие
европейские страны.

Следует ли считать, что Франция стала в каком-то смысле жертвой
своего географического положения? Что ее ближайшие соседи, а также
окраины Европы более восприимчивы, чем она, к разнообразию об-
ширного мира и всяким новшествам? Во всяком случае, именно «край-
ние точки Европы» резко раскололи континент: могучая Россия в XVI
веке благодаря казацким отрядам присоединяет Сибирь, меж тем как
иберийский мир, находящийся вблизи зоны пассатов - этой природной
аэродинамической трубы, которая постоянно направляет парусные
суда от Канарских островов на запад,- открывает Новый Свет.
Англия, Голландия, Франция опоздали, они не вошли ни в число
первых завоевателей Америки, ни в число покорителей Сибири с ее
пушниной и ездой на санях.

Но, быть может, дело не столько в том, что Франция находится
в центре Европы, сколько в ее собственной географии? Огромная тер-
ритория и плотная заселенность долгое время обрекали ее на раздроб-
ленность. Не оттого ли иностранные веяния так медленно проникают
в нашу страну, хотя она и открыта всем ветрам? Не оттого ли чужие
культуры после их проникновения всегда так медленно продвигаются по
ее территории, хотя все они находят в ней свое место? Это происходит
как в области искусства и философии, так и в области материальных
ценностей. Кукуруза появляется в Байонне около 1570 года, в Кастель-
нодари она оказывается в 1637 году, в Безье- в 1678 году"". Белый
и черный виноград Ugna проникает с Апеннинского полуострова в Кон-
та-Венессен в XVII веке; столетие спустя он попадает в Лангедок; в XIX
веке мы видим его «в Сент-Эмилионе (Борделэ), в Шаранте, где он
становится основой производства коньяка» ^"". Оливье де Серр выращи-

62                    Глава третья. Сельские инфраструктуры

вал в Виварэ картофель еще в XVI веке, при этом во многих областях
Франции этот корнеплод и через двести лет оставался неизвестен.

Огромная многоликая Франция являет собой созвездие различных
областей: сообщение между ними плохо развито, им приходится, по
словам интендантов, жить прежде всего за счет собственных возможнос-
тей "°. Жители одних областей более консервативны, крепче держатся
за привычные занятия и обычные методы, их удел - посредственность;
жители других добиваются блестящих результатов, они хотят вводить
и вводят новшества, но из-за самих своих успехов оказываются оторва-
ны от других областей, отделены от них непреодолимой преградой
и живут своей особой жизнью. Когда Артур Юнг, проехав Бушен"',
попадает во Фландрию, он приходит в восторг от местного сельского
хозяйства "". Контраст между этим высокоразвитым островком и фран-
цузской нормой остается столь же разительным и в середине XIX
века ^\ С гектара обработанной земли в то время собирают урожай,
который оценивается приблизительно в 450 франков, что втрое больше,
чем в среднем по Франции; плотность населения там- 213 жителей на
1 км\ поголовье крупного рогатого скота - одна голова на гектар;
в качестве удобрений помимо навоза используют городские отбросы,
жмыхи, кости, морской песок, человеческие экскременты. Именно это
позволило фламандцам «распространить свои истощающие почву куль-
туры без ущерба для ее плодородия и превзойти в урожайности с гек-
тара даже англичан» "'*. Кроме того, во Фландрии нет пара, его вытес-
нил так называемый очереднорасположенный севооборот. И нет общин-
ного имущества. Но эта область стоит особняком, она ближе
к бельгийской Фландрии и Голландии, нежели ко всей остальной
Франции. Другие богатые области, стоящие особняком,- Артуа, Па-
де-Кале, Нормандия, Бос, Иль-де-Франс...

Резкие различия, неоднородность... Наши области отнюдь не явля-
ются идеально сообщающимися сосудами. Большие расстояния, огром-
ность территории также играют свою роль. Уже в 1450 году Жиль ле
Бувье так определял размеры Франции: «В длину двадцать два дня [...],
а в ширину - шестнадцать» ^.

Ill СКОТ, ВИНОГРАДНИКИ, ЗЕРНО, ЛЕС

Когда основные контуры очерчены, вырисовывается масса подроб-
ностей. Поэтому отберем самое важное, упростим, будем говорить лишь
о существенном - оно, увы, тоже в избытке. Материал можно рас-
пределить на четыре большие главы: скот, виноградники, зерно, леса,
Они подчиняют себе, разделяют, раскалывают Францию на четыре
части: можно сказать, перед нами четыре Франции, не имеющие четких
границ и различающиеся в зависимости от того, что занимает в них
главное место: трава и скот, либо виноград и вино, либо зерновые
и хлеб, либо деревья.

В сравнении с обширными территориями, занятыми посевами зерно-
вых, домашними животными или лесными массивами, площади вино-
градников кажутся, на первый взгляд, весьма незначительными. Но как
всякая настоящая промышленность, виноделие обладает притягатель-
ной силой, способствует заселению местности: разве оно не требует, не
занимает множество рабочих рук? Более того, бывают случаи, когда
виноградники разрастаются так буйно, что власти пытаются обуздать
их, запретить новые посадки (как было в XVIII веке), но тщетно ^.
А когда пришла Революция, виноградари воспользовались послаблени-
ями и захватили обширные пространства, прежде занятые зерновыми.
Этот захват продолжался до 1850-х годов и даже позже. При этом
площадь виноградников увеличилась по меньшей мере на 500 000 гек-
таров, что немало. В XIX веке виноградарство распространилось на
весь средиземноморский Лангедок, прежде бывший промышленной зо-
ной и житницей; жители Лангедока буквально помешались на вино-
граде. Впрочем, с появлением железнодорожного сообщения, облегчив-
шего доставку продукции в северные области, это помешательство
охватило весь Юг.

Короче говоря, следует предположить, что виноградарство никогда
не плелось в хвосте, что оно значительно и весомо даже по сравнению
с тремя остальными действующими лицами, хотя те намного превос-
ходят виноградники по площади. Необходимо добавить, что оно по
праву гордится своим благородным происхождением. Рассказывая о сво-
ем крае, родине черного «арманьяка», Жозеф де Пескиду около 1920
года отмечает, что «безмятежные пастухи, легкомысленные землепаш-
цы, все местные жители пьянеют, стоит им прикоснуться к виноградной
лозе» "".

64                    Глава третья. Сельские инфраструктуры

Но в конечном счете ни одна из наших отраслей сельского хозяйства
не существует без трех остальных. Хотя бы потому, что они нужны
друг другу. Старинная пословица гласит: «У кого есть сена стог, тот
найдет муки на пирог», и это верно. В Нормандии и сегодня говорят:
«Хочешь пирога, сей луга» "". Можно сказать также: «У кого зерно,
у того и мясо», «у кого вино, у того и хлеб» и т.д. В Бургундии
зерно иногда перевозят в бочках, как вино. И тот, у кого есть древесина,
может жить за счет нее.

Не упускать из виду целое. Там, где разные зоны граничат друг
с другом, обмен с близлежащими и более далекими населенными
пунктами благоприятствует добрососедским отношениям. Таким об-
разом, болотистая местность в Пуату - Марэ Пуатевен, где развито
коневодство, объединяется с засеянной злаками равниной близ Фонтене-
ле-Конт; беррийская Шампань - с находящимися к западу от нее
болотистыми и травянистыми областями Буашо и Бренн; Нижняя
Нормандия, все больше и больше специализирующаяся на скотовод-
стве,- с засеянными злаками равнинами Аржантана, Се и Кана;
Нивернэ- с дающими богатый урожай зерновых землями вдоль
берегов Луары, Алье и долиной Ионны "'", побережье Фландрии -
с ее внутренними районами; прославленные виноградники, располо-
жившиеся на холмах Иль-де-Франса,- с полями ржи и пшеницы
и стадами баранов, находящимися восточнее, на меловых почвах так
называемой бесплодной Шампани; виноградники Борделэ - с хлебными
берегами Гаронны... Что же касается деревьев, то они окаймляют,
пронизывают всю сельскую жизнь.

Хотя по своему роду деятельности и образу жизни пастухи, земле-
дельцы и виноградари резко различаются и зачастую являются полной
противоположностью друг другу, они против воли замкнуты в едином
поле. Поль Адан говорит в этой связи об «экономических полях» "°.
И если эти разнообразные Франции взаимоотталкиваются, как разно-
именные электрические заряды, то они также и притягиваются друг
к другу, включаются в одни и те же обширные экономические рамки.
Поэтому говорить о зерновых, скоте, виноградниках и лесах придется
вперемешку: дело это долгое и трудное, но логичное и неизбежное.

В 1817 году. Обрисовывая общую картину, нужно опираться на
точные статистические данные. До нас дошел один документ, который,

III. Скот, виноградники, зерно, лес                        65

хотя и не прояснит картину до конца, по крайней мере укажет нам
направление поисков.

Речь идет о полном своде данных, составленном в конце 1817 года
и вошедшем в земельный кадастр "'. В нем мы видим, какой доход
с гектара приносили земли, имеющие различное использование (пахот-
ные земли, виноградники, луга, леса) в каждом из восьмидесяти шести
департаментов Франции тех времен. Пятая цифра в этом своде указыва-
ет средний доход с гектара (во франках) в каждом департаменте. Для
этого подсчета пришлось учесть площади, занятые каждой из культур.

Вот цифры, относящиеся к самому бедному департаменту, занимаю-
щему последнее место в списке - Нижним Альпам (данные расположе-
ны в следующем порядке: пахотные земли, виноградники, луга, леса):
13, 30, 57, 2; средний доход с гектара составляет 6 франков 38 сантимов.
В самом богатом департаменте (разумеется, это департамент Сена, не-
смотря на то, что он самый маленький: всего 10 000 гектаров) доход
составляет 100 франков с гектара пахотных земель (честь и хвала
овощным культурам!), 112 франков с гектара виноградников, которые
в те времена еще окружали столицу, 84 франка с гектара пастбищ и 108
франков с гектара лесов, которых в маленьком департаменте становится
все меньше и меньше. Но департамент Сена и особенно Париж -
исключения и даже монстры.

А теперь угадайте, какой департамент, не считая этого монстра,
стоит в списке на первом месте, если исходить из среднего дохода
с гектара, определенного нашими расчетчиками? Это Кальвадос - вы,
конечно, не ожидали увидеть его во главе списка. Да, это Кальвадос, где
нет виноградников, зато пахотные земли приносят доход 59, луга - 83,
а леса - 36 франков с гектара. Средний доход с гектара составляет
в Кальвадосе 78,25 франков против более чем 100 франков в депар-
таменте Сена, единственном, где средний доход с гектара не указан.
Следующие департаменты сильно отстают по своим показателям: Ла-
Манш- 62,44, Сена и Уаза- 58,63, Hop- 58,17, Эр-47,3, Юра-
46,64, Уаза - 45,75, Сена-и-Марна - 43,35.

Но сейчас мы остановимся не на этой классификации, хотя она
доказывает, что оценить богатства наших областей непросто, что их
невозможно подсчитать, как часто думают, поделив страну на две или
три части. В данный момент мы займемся соперничеством между дере-
вьями, травой, зерном, виноградом - в той степени, в какой о нем можно
судить по распределению доходов.

Для решения этой задачи небесполезно было подсчитать, каков был
в 1817 году средний доход с гектара пахотной земли (26,8), виноград-

3   Ф. Бродель

66                    Глава третья. Сельские инфраструктуры

ников (47), лугов (60,9) и лесов (16,4) во всех департаментах, то есть во
всей Франции. Самый низкий доход приносят леса, и тем не менее в 1817
году лес еще поставляет топливо, необходимое для обогрева домов и для
заводских печей, в баснословных количествах ^.

Свод 1817 года представляет собой таблицу из 430 строк (86 депар-
таментов по 5 цифр на каждый). Рассуждать о нем можно очень долго.
Но не думайте, что эти результаты окончательные и понятны без
объяснений (см. карты на с. 67 и 69, сводящие воедино цифры и коммен-
тарии к ним).

В каждом департаменте слишком много своих проблем. Доход от
различных культур в расчете на гектар площади, кроме всего прочего,
зависит от наличия или отсутствия в пределах досягаемости потреби-
телей, которые едят хлеб, пьют вино, нуждаются в древесине, покупают
скот либо продукты животноводства. «Трудно себе представить [...], во
что может превратиться ничтожнейшая отрасль сельского хозяйства,
когда у нее большие возможности для сбыта продукции»,- замечает
Лавернь по поводу Нормандии, чье богатство зиждется на «соседстве со
столицей» ^. Доход зависит и от уровня жизни, то есть от оплаты
труда, которая, безусловно, в разных департаментах совершенно раз-
лична. Если сравнить годовой заработок сельскохозяйственных рабо-
чих, то окажется, что в одних департаментах рабочие получают вдвое
больше, чем в других, например, в департаментах Северо-Запада и в де-
партаментах Центра или Юго-Запада "\

В формировании цен и доходов играют не последнюю роль от-
носительный дефицит и повышенный спрос на те или иные продукты
производства. Поэтому в самых богатых виноградом департаментах
виноградники приносят: в Жиронде всего 58 франков дохода с гектара,
в Марне - 49, в Об - 46, в Кот д'0р - 42,36, но зато в департаменте
Верхняя Сона - 83, Мозель (да здравствует плохое вино из окрестнос-
тей Меца!) -81, Ду-79, Рона - 75, Юра - 74, 64, Верхняя Луара -
73; самый большой доход приносят виноградники в окрестностях Пари-
жа - 112 франков с гектара: абсолютный рекорд! Это на 33°/о выше, чем
доход с гектара на лучших пахотных землях Фландрии! Вот непривыч-
ная, неожиданная, но истинная география вина и виноградников. Ибо
именно там, где виноградников мало, где виноград растет плохо, где он
низкого качества, у виноградарей самые хорошие барыши! Этот пара-
докс объясняется тем, что в эпоху, когда еще не было железнодорожного
сообщения, транспортные средства не могли осуществить эффективное
перераспределение продукции, ее доставку из зоны избытка в зону

III. Скот, виноградники, зерно, лес

СРЕДНИЙ ДОХОД С ГЕКТАРА
в 1818 году
Карты (сверху вниз):
Луга. Виноградники.
Пахотные земли. Леса,

Доход от лугов вообще самый высокий, выше
всего в Буш-дю-Рон, где самый большой раз-
рыв между спросом и предложением, и частич-
но в Нормандии, непосредственно связанной
со снабжением Парижа,

Доход от виноградников превосходит доходы
от пашен, выше всего он не в тех областях, где
производят лучшие французские вина, но во-
круг крупных городов. Поэтому виноградники
есть везде, где позволяет климат.
Распределение пахотных земель, приносящих
высокий доход, наглядно показывает бедность
центральных областей Франции и превос-
ходство капиталистического сельского хозяй-
ства Севера.

Леса приносят большой доход, когда побли-
зости есть водные пути и крупные промыш-
ленные города с их огромной потребностью
в топливе.

68                    Глава третья. Сельские инфраструктуры

Дефицитом объясняется и тот факт, что департамент Буш-дю-Рон
занимает первое место по доходам от лугов. Один гектар лугов приносит
здесь 282 франка дохода. Это рекорд; ни в одном уголке Франции гектар
земли не приносит такого дохода, даже тогда, когда на нем растет
виноград. Эта аномалия объясняется тем, что на пространстве, раскинув-
шемся между каменистой равниной Кро и болотами Камарги, равно как
и в остальной части департамента, мало травы, необходимой многочис-
ленным стадам баранов, которые с приближением зимы возвращаются
с высокогорных пастбищ. В одной лишь Камарге каждый год рождается
больше 40 000 ягнят, стада баранов пасутся на воле день и ночь, «там
насчитывается [около 1780 года] 3 000 лошадей и столько же быков; все
лошади белые, меж тем как местных быков легко узнать по их черным
шкурам» ^. Есть и другие ценные луга, но их ценность обусловлена
совершенно другими причинами: это луга в департаментах Сена-и-Уаза,
Эр, Нижняя Сена. Их преимущество в том, что они оказываются
в пределах досягаемости для жителей столицы благодаря водному пути
из Дьеппа в Париж. По нему снуют быстроходные трехмачтовые
рыбачьи баркасы. По этому же удобному пути перевозят молочные
продукты, так что Гурнэ (край Бре) становится настоящим центром
маслобойной промышленности.

Что касается лесов, использование которых полностью зависит от
водных путей, то нет ничего удивительного, что в Нижних Альпах они
приносят 2 франка дохода, а в окрестностях Парижа - 108.

Открытия эти впечатляют, но совершенно очевидно, что подсчетов,
ограниченных одним-единственным годом, недостаточно, нужны длин-
ные ряды данных, учитывающие предыдущие и последующие этапы.
А их у нас нет, во всяком случае, мне не удалось отыскать сведений,
достоверность которых не подлежала бы сомнению.

За неимением лучшего приведем другой ряд цифр; сразу оговорюсь,
что они уступают в точности тем, что были приведены выше. Взяты
они из одной малоизвестной книги "^.

СРЕДНИЙ ДОХОД С ГЕКТАРА (окончание)

Карта среднего дохода с гектара лишний раз подчеркивает разрыв,
существующий между севером и югом Франции.
Диаграммы распределения департаментов в соответствии со сред-
ним доходом с гектара.

Надписи на диаграммах (сверху вниз): Средний доход с гектара.
Луга. Виноградники. Пахотные земли. Леса.

Вертикальная шкала: Число департаментов. Нижняя шкала: До-
ход во франках.

70                    Глава третья. Сельские инфраструктуры

Меньше чем за столетие - с 1785 по 1875 год - продукты сель-
скохозяйственного производства во Франции выросли в цене, увели-
чились в объеме, расширились в плане используемых площадей. Пло-
щади пахотных земель, если округлить цифры, вырастают с 24 до
27 миллионов гектаров, виноградников- с 1,86 до 2,5 миллиона гек-
таров, только площади лугов и садов сократились, да и то ненамного -
с 5,2 до 5 миллионов гектаров. Цена (обратите внимание, теперь мы
имеем в виду уже не «доход», но «капитал») гектара пахотных земель
выросла втрое, с 900 франков в 1785 году до 2700 франков в 1875
году, так же выросла цена гектара лугов и садов: с 1500 до 4500,
а цена гектара виноградников увеличилась с 2500 до 10 000, то есть
вчетверо: это рекорд. Распространение виноградников, несомненно, об-
лагородило наши пейзажи, но не изменило их общего облика; ра-
дикальные перемены произойдут позднее, и по другой причине.

Старинное скотоводство. Правило первое: пусть мсивотные сами
добывают себе корм. Надо ли говорить, что прежнее скотоводство -
совсем не то, что нынешнее? Впрочем, пояснения здесь необходимы.

Первое общее правило: раньше жизнь людей была теснее связана
с жизнью домашних животных, чем в наши дни, но они уделяли
своей скотине гораздо меньше внимания. Не парадокс ли это?

Жизнь современного животновода проходит под знаком неусыпных
забот. 100 молочных коров в хлеву, 1000 свиней в свинарнике, 10 000
кур-несушек на своего рода фабрике - сегодня говорят «цех», а где цех,
там строгий контроль. Какой скотовод оставит без присмотра выгон, где
летом пасется его скот? Так и в современном хлеву, оборудованном по
последнему слову науки, с автоматизированной подачей корма, в со-
временной овчарне или в новейшем свинарнике - постройках, зачастую
отстоящих очень далеко от жилья, всегда дежурит кто-то из работников:
надо соблюдать режим, принимать профилактические меры, вовремя
делать прививки, следить за механической подачей корма. Надо трудить-
ся не покладая рук, чтобы добиться наилучших результатов, если не
качественных, то хотя бы количественных.

Раньше, наоборот, крупный скот: быки, коровы, лошади - как
правило, большую часть времени были «предоставлены внешним
случайностям» '", находились без присмотра, часто в почти диком
состоянии.

Прежде всего потому, что скотоводство, как правило, было занятием
второстепенным, а основным считалось земледелие - пшеница, рожь,

III. Скот^ виноградники, зерно, лес                        71

овес, ячмень... Злаки - тираны, и животных почти на всех фермах
держали прежде всего ради них: нужен был навоз, требовалась
тягловая сила: быков, коров, лошадей, мулов, ослов впрягали в телеги,
повозки и плуги.

С другой стороны, крестьянам не хватало времени. И они старались
разводить скот, затрачивая как можно меньше сил и средств.

Разведение свободного, предоставленного самому себе скота имеет то
преимущество, что такой скот не мешает крестьянину заниматься други-
ми делами, не покушается на его земли, ибо может вольготно пастись на
широких просторах ланд, на поросшей дроком, утесником и вереском
целине или в топкой болотистой местности. На эти нетронутые прос-
торы- включая леса и кручи,- где трудно что бы то ни было
выращивать, скотовод выпускает быков, коров, лошадей либо в начале
их жизни, либо в конце, либо в любую другую пору, смотря по
обстоятельствам.

Признаемся, сведения наши об этом диком скотоводстве чрезвы-
чайно скудны. В этом несомненно повинны историки, которых, если
не считать Жака Мюлье с его недавней книгой "°, больше занимали
зерновые, чем скот. Поэтому зачастую мы встречаем упоминания
о нем, так сказать, случайно, как охотник, который вдруг неожиданно
натыкается на дичь.

Вот, к примеру, сельскохозяйственный проект, представленный 10
января 1731 года на рассмотрение Бретонских штатов. Из него видно,
что быка принято было выгонять для откорма на пастбище площадью
пять или шесть арпанов (речь, конечно, идет об обширных бретонских
ландах) и оставлять там; животное в этом царстве свободно, но его
хозяин все же на всякий случай приносит ему «около пяти тысяч
фунтов """ сена, [от которых] оно съедает только половину, а другую
половину оставляет» "°. Право слово, странное понятие о кормовых
лугах! Впрочем, эти мясные быки все же находятся под присмотром,
ведь они получают добавку к корму и проводят на вольных пастбищах
лишь часть своей жизни: вероятно, прежде, чем их решили отправить на
бойню, они служили тягловой силой. Как объясняет словарь Савари
(1772 г.), бык «способен тащить» в возрасте 3 лет, а в 10 лет «с него надо
снять ярмо или упряжь и пустить на откорм» "'.

Не менее живые зарисовки мы находим в дневнике Губервиля. Он
переносит нас в XVI век, но территориально мы не слишком удалимся
от Бретани; теперь мы в Нормандии, на севере полуострова Котантен,
в усадьбе Мениль, расположенной в лесистой местности, в дне пути от
Шербура. Владелец усадьбы Губервиль очень умело управляет своим

72                    Глава третья. Сельские инфраструктуры

хозяйством. Важное место в нем занимает скотоводство: в различных
постройках, стоящих отдельно друг от друга, помещик держит лошадей,
коров, баранов, свиней, коз... Однако большую часть крупного рогатого
скота составляют, как говорит сам Губервиль, «дикие животные, [кото-
рые] пасутся в лесу», иногда вместе с соседской скотиной, и плодятся на
свободе. Главная трудность - в том, чтобы их поймать, как для того,
чтобы запрячь их в работу, так и для того, чтобы продать на ярмарке.
Всякий раз приходится устраивать настоящую облаву, в которой прини-
мает участие человек двадцать - тридцать... Загонщики часто воз-
вращаются ни с чем: одних животных они не нашли, другим удалось
сбежать, иногда животные вырываются изо всех сил,- так, однажды
кобыла «повалила [одного из загонщиков] и чуть было его не растоп-
тала» "^

В дневнике Губервиля есть поразительные заметки. 24 июня
1562 года стадо бычков удалось собрать «почти» полностью; телятам,
«диким бычкам», в этот день, вероятно, выжгли клеймо: Губервиль
всегда клеймил свою скотину; часть из них оставили, чтобы «вы-
ложить», то есть выхолостить. В другой раз была устроена настоящая
охота, чтобы «убить дикого быка» в угоду покупателю. Губервиль
регулярно снаряжает маленький отряд, чтобы «prendre du haras» ^;
дела идут с переменным успехом: обычно речь идет о молодых
жеребцах, которых нужно либо спутать и объездить, либо заклеймить
и отпустить обратно в лес "'".

Эти заметки вызывают в памяти не столько французскую деревню,
сколько Far West *; они показывают нам стороны жизни, которыми мы,
историки, интересовались еще меньше, чем ручной обработкой земли, -
то есть не интересовались вовсе. Тем больше у нас оснований продол-
жать исследование и попытаться истолковать не всегда ясные тексты,
дабы воссоздать картину, которая не совпадает с обычными представле-
ниями историков.

Так, в XVIII веке «кормильцы» Перигора покупали в Верхнем
Лимузене годовалых и полуторагодовалых быков, затем отпускали их
пастись на «не очень хорошие луга» до 4 или 5 лет, потом, «разбив их на
упряжки и надев на них ярмо», одних оставляли для работы, а других
продавали ""''. Я думаю, что хотя в конце концов этих животных
укрощали, поначалу они были такими же дикими, как лошади и быки
Губервиля.

* далекий Запад (англ.).

III. Скот, виноградники, зерно, лес

Пример Нижнего Эльзаса, на котором я хотел бы остановиться
подробнее, гораздо более показателен. Местный климат и пастбища
позволяют отпускать скот на волю на девять-десять месяцев в году.
Такая свобода может показаться странной, но животные с легкостью
находят себе пищу в лесу, в зарослях кустарников и на болотах,
где они полновластные хозяева. Эти открытые для всех пастбища
нередко являются частью существовавшей веками общинной собствен-
ности (Allmend). Еще в 1805 году мэр Селеста жаловался на урон,
который лошади и коровы нанесли лесам, растущим вдоль берегов
Илла, самой большой реки Эльзаса, текущей параллельно Рейну:
«Своими копытами и зубами они уничтожают все,- пишет он,-
известно, что одна лошадь приносит лесосеке больше вреда, чем
топоры пятнадцати дровосеков» "'.

Однако скотоводство в Эльзасе к этому времени уже сильно измени-
лось. Пастбищ, когда-то обширных, уже с XII-XIII веков стало не
хватать из-за распашки нови и, вероятно, из-за увеличения поголовья
скота. Поэтому в Эльзасе, как и во всей северо-восточной Франции ^",
происходит регламентация, разделение собственности, власти устанав-
ливают маршруты, по которым могут передвигаться животные, и в кон-
це концов появляются общинные пастухи '"'. Благодаря этому сразу
воцаряется порядок. Обстояло ли дело таким же образом и в других
местах? А именно, всякий ли раз, углубляясь в далекое прошлое, мы
встречаем там скотоводство, развивающееся само собой, или, во всяком
случае, при минимальном участии человека? В Бурбоннэ в эпоху
Столетней войны скотоводство было именно таким - крестьянские
стада разоряли и вытаптывали обширные местные леса, и сеньоры
ничего не могли с ними поделать "".

Любопытная деталь- лошади кое-где жили по-старому аж до XIX
века, как недавно установил Жак Мюлье в своей прекрасной книге,
Заслуга ли то животных или плод беспечности людей?

В Бретани еще в XVIII веке лошади весь год жили на воле в боло-
тистых, поросших редким лесом ландах. Если зима была суровой, они
копытами разбивали лед и извлекали из-под него траву. Кслп на них
нападали волки, им приходилось обороняться самостоятельно; кобылы
и жеребята каждый вечер собирались вокруг жеребцов, которые защи-
щали их до восхода. Плодились лошади на воле, без вмешательства
человека. Обычай холостить неуклюжих жеребцов, дабы избежать не-
полноценного потомства, появился гораздо позже.

Такую же картину можно наблюдать в Беарне и в предгорьях
Центральных Пиренеев. Лошадь так называемой «наваррской породы»

74                    Глава третья. Сельские инфраструктуры

появляется сама собой, без участия человека. Кобылицы и жеребцы
живут в диком состоянии. Они с рождения приучены полагаться только
на себя, переносить бури, ранний снегопад, уверенно взбираться по
самым крутым склонам. Когда в зимнюю непогоду они спускаются на
равнину, то доходят иногда в поисках травы до бордоских ланд. Малень-
кие, коренастые, быстроногие, ловкие, они подходят и для охоты, и для
легкой кавалерии. Окончание войн, которые вел Людовик XIV, вкупе
с другими обстоятельствами нанесло беарнскому коневодству большой
удар, от которого оно так полностью и не оправилось. Но, как вы
понимаете, оно все же не исчезло. В августе 1843 года Виктор Гюго,
отправившись на отдых в Котре, встречает там лошадей этой занятной
и своеобразной породы и ездит на них. «Горные лошади,- пишет он,-
восхитительны: терпеливые, мягкие, послушные. Они могут взбираться
по уступам и спускаться по лестнице. Они ходят по дерну, по камням, по
льду. Они пронесут вас по самому краю пропасти. Они ступают мягко
и осторожно, по-кошачьи. Настоящие лошади-кошки» "°.

Другое необычное скотоводство- скотоводство в Марэ Пуатевен.
Почвы здесь образованы морскими и речными наносами и лишь незна-
чительно осушены каналами. На топкой местности растут деревья
и трава. По утверждению некоего интенданта, «разведение [там] лоша-
дей почти не требует ни затрат, ни забот. Надо просто оставить их на
воле, где они круглый год находят себе корм [...] Крестьяне, занимающи-
еся коневодством, в конце концов стали оставлять только кобыл, боль-
шая часть которых - дикие животные, никогда не жившие в стойле и не
знающие узды» "*'.

Такой метод отнюдь не способствует улучшению породы. Вообще
непонятно, почему накануне Французской революции лошадей разводят
так же, как во времена Столетней войны. Быть может, дело в том, что
приручить диких лошадей нелегко? Или в том, что коневодство -
вопреки тому, что естественно предположить априори,- не так выгод-
но, как разведение быков, мулов и коров, дающих молоко и молочные
продукты? Но, вероятно, есть и другие причины.

Правим второе: содермсание скота в стойле или на воле в зависимос-
ти от времени года. Изначально под стойловым содержанием скота
понимали содержание рогатого скота в хлеву, но постепенно это понятие
стали толковать расширительно и распространили на содержание лю-
бых домашних животных в любом помещении, будь то хлев, конюшня,
овчарня или свинарник. Сегодня различают постоянное и сезонное содер-

III. Скот, виноградники, зерно, лес                        75

исание скота в стойле. Первым животным, всю жизнь прожившим
в неволе, судя по всему, была свинья - это началось тогда, когда ее
стали откармливать дома, в основном картофелем. Прежде свиней
отпускали в лес, где они питались желудями и плодами букового
дерева - в некоторых областях Корсики так поступают до сих пор.
Губервиль регулярно выгонял свое стадо поросят «лакомиться желудя-
ми» (он говорил также «на желуди») в дубовые рощи, откуда оно
возвращалось поредевшим - одни поросята не могли найти дорогу
домой, других съедали волки. Губервиль также продавал право выго-
нять свиней «на желуди» другим свиноводам. Однако для себя и своих
домашних он в начале осени запирал десятка полтора свиней в свинар-
ник и откармливал их на солонину. И, вероятно, так поступал не он
один, ибо желуди были ходовым товаром. Губервиль посылал своих
людей в лес собирать желуди, чтобы запастись ими впрок, излишки же
при случае продавал, кроме того, он нанимал для сбора желудей
работников со стороны, отдавая им за работу половину собранного "^.

Остальных домашних животных невозможно было держать в стойле
круглый год, потому что до того, как луга стали засаживать кормовыми
травами (то есть практически до начала XIX века), сена крестьянам
не хватало. Если скот оставался в хлеву, его надо было хоть скудно,
но кормить; молочной корове требовалось не меньше 10 фунтов сена
в день, а для этого нужно было иметь немалые запасы. Поэтому
при первой же возможности скот выпускали на волю, не всегда ут-
руждая себя присмотром.

Когда наступали холода и животных запирали в четырех стенах,
люди жили бок о бок с ними, вместе с ними, согревались их теплом. Это
близкое соседство было не лишено неудобств и опасностей. В Брета-
ни ^^ и в других местах считалось, что оно пагубно отражается на
здоровье. В горах из-за холодов и непогоды это соседство было особенно
тесным и долгим. Что за жизнь у крестьян, которые «зимой спят
в наглухо закрытых конюшнях, где воздух сырой, спертый, а жара
такая, что весь организм [человека] приходит в расстройство»! Это тем
более опасно, что, выходя из этой «бани, люди попадали прямо на
мороз» ***.

Животным тоже жилось несладко, кормили их плохо, сеном или
даже соломой, и не всегда досыта. Савойская пословица гласила, что
если к 23 февраля съедена только половина запасов сена, то все
в порядке. Но нередко в Бургундии, как и в Савойе, под конец зимы
приходилось прибегать к крайним мерам: и солома из тюфяков, и соло-
ма с крыши в конце концов оказывались в кормушке. Из этих испыта-

Глава третья. Сельские инфраструктуры

ний животные выходили такими слабыми и исхудавшими, что когда
наконец наступала весна, коровы не могли сами встать на ноги и выйти
во двор, приходилось их поддерживать. В Оверни с ее суровыми зимами
до сих пор сохранился обычай выгонять коров на пастбище только 25
мая, в день святого Урбена, «когда ни хлеб, ни вино уже не замерзают
[...] Они нутром чувствуют приближение этой даты, словно у них
календарь в желудке, и начинают волноваться. Если открыть ворота,
они уйдут сами» ^.

В разных местах скотину выгоняли на летние пастбища по-разному.
Во многих деревнях путь был очень коротким: утром или после обеда
выходишь из дома с собакой и несколькими коровами, доходишь до
околицы и оставляешь коров на выгоне, где они щиплют траву. Дело
несложное: за тем, чтобы коровы, не дай Бог, не забрели к соседу,
следит собака. А ты тем временем разжигаешь костер и печешь в золе
картошку. Радости деревенского детства! Ведь эту работу поручали
именно детям. Жанна д'Арк девочкой пасла баранов в Буа Шеню, близ
Домреми. В 1778 году Никола Дюриваль "' так описывает лотаринг-
ских лошадей: «маленькие, уродливые [...], [но] не по росту сильные
и смелые; послушные, ловкие, понятливые; они редко болеют; легко
дают себя подковать; днем они трудятся на совесть, а ночью пасутся под
присмотром детей и собак, которые, если нападут волки, не смогут их
защитить».

Но большую часть работы в деревнях на Востоке Франции выпол-
няли профессиональные пастухи; в деревне их бывало до трех: один пас
коров, другой - овец, третий - свиней. Утром они дудели в рожок,
возвещая о своем уходе, а с наступлением темноты так же извещали
о своем возвращении.

Они тоже уходили не слишком далеко. Вдали от дома скотину пасут
только жители гористых местностей. Там, чтобы с наступлением лета
добраться до травы, растущей на вершинах,- до альпийских лугов -
надо взбираться по склонам. Однако не следует заблуждаться - как
правило, в Центральном Массиве, так же как в Вогезах и Альпах, имеет
место не кочевничество, не перегон овец в горы на летние пастбища, но
миграция «в маленьком радиусе» "". Крупный рогатый скот и бараны,
покидая хлев или овчарню, которая находится внизу, взбираются
вверх - но не слишком высоко, так, чтобы их было видно из долины.
Если вы приедете до того, как стада поднялись в горы, вы услышите,
как «из просторных хлевов, над которыми возвышаются [в Альпах
и других местах] обширные сенные сараи, доносятся рев и мычание [...]
Из приоткрытых ворот, перегороженных решетками, вырываются спе-

III. Скот, виноградники, зерно, лес                        77

цифические резкие запахи - бараны сгрудились в тесной овчарне
с редкими окошками, почти не пропускающими света,- настоящей
душегубке» ^°. В Вогезах, по словам одного путешественника (1696 г.),
коровы весной поднимаются на пастбища одни и в октябре одни воз-
вращаются домой, но на «соломенной крыше» - высокогорных пас-
тбищах- они пасутся под присмотром пастухов (les marcaires), часто
уроженцев Швейцарии. Эти пастухи приходят на пастбища еще до стад
и месяцами живут в деревянных лачугах, «вдали от рода человеческого,
на одной лишь молочной пище. Вместо хлеба, который они могут
раздобыть только тогда, когда цены на зерно падают, они едят пресный
грубый сыр» ^".

В Альпах надо еще в апреле «расчистить дорогу к пастбищам, и для
того, чтобы снег поскорее стаял, там разбрасывают комья земли» "°.
В разных местах поступают по-разному. Часто снега на вершинах тают
поздно, поэтому «восхождение осуществляется поэтапно»: есть два или
три уровня альпийских лугов, «вначале на некоторое время задержива-
ются в "нижних горах", на высоте тысячи пятисот- тысячи семисот
метров [...] Так же и спускаются». Здесь стада переходят в руки
пастухов, чаще всего нанятых на многолюдной ярмарке в Барселонетт.
Там, так же как в Тарантез и в Верхнем Фосиньи, крестьяне переселяют-
ся летом на высокогорные пастбища целыми семьями. «В крестьянских
семьях бывает так, что в горы отправляются женщины с детьми: они
приглядывают за стадом и выполняют различную работу, в том числе
делают сыр, меж тем как мужчины остаются внизу, чтобы ворошить
сено и обрабатывать поля» "'. В разных областях летнее переселение
в горы происходит по-разному: одни живут в далеко отстоящих друг от
друга шале, другие - в деревушках, где дома жмутся друг к другу.

Когда стадо спускается в долину, владельцы разбирают свою скоти-
ну. Часть животных они доверяют на зиму попечению третьих лиц,
расплачиваясь за это молоком или будущим теленком. Но большую
часть скота, начиная с сентября, ведут на ярмарки, чтобы продать.

Еще одно правило: разделение труда приводит к обмену, продаже
и перепродамсе. Нынешнее животноводство, как и прежнее, включает
в себя различные виды деятельности, ибо зависит от разделения труда,
разделения, которое раньше было более четким, чем сегодня. Многие
области специализировались на разведении определенного вида живот-
ных и ничем другим не занимались: так, в Пуату разводили мулов,
в Перше и в Булоннэ- чистокровных лошадей, в Кро и Камарге-

78                    Глава третья. Сельские инфраструктуры

баранов, в Перигоре - свиней, которых сбывали исключительно куп-
цам из Бордо... С другой стороны, среди областей, специализирующихся
на разведении рогатого скота, есть края «родильные», где выхаживают
молодняк и быстро его продают, и края «кормильные», специали-
зирующиеся на откорме быков и кормовых лугах - у нас нет других
слов, чтобы обозначить места, где покупают молодых быков и телок
и используют их как тягловую силу, а когда они уже не могут
работать, перепродают их в области с кормовыми лугами; или области,
где собирают полудиких лошадей и объезжают их, прежде чем вести
на ярмарку.

Короче говоря, правило таково: купить, чтобы продать, продать,
чтобы купить. Отсюда- оживленное сообщение между областями,
расположенными порой очень далеко друг от друга; разве крестьяне из
Альп, намереваясь улучшить местные породы рогатого скота, не поку-
пали животных в Оверни, в департаменте Ардеш и даже в верховьях
Луары? Что касается жителей Лимузена, то они покупают быков,
которых откармливают на мясо, у жителей Сентонжа, которые сами
несколько лет назад купили их в «родильных» краях "". Беррийские
пахари покупают кобыл в Пуату, приучают их возить повозки с грузом
или плуг, используют их на довольно легких работах (в разных кра-
ях- разных), а потом продают в Нормандию или Париж- ведь
всякая лошадь, даже изнуренная, в состоянии возить фиакр ^".

В Марше в 1768 году «разводили баранов "мелкой породы", растили
их до двух-трех лет, а потом в мае или июне продавали их (по 8-9
франков за пару) в Берри или Бурбоннэ». И в том же Берри или
в Пуату покупали поросят «в августе - сентябре по 10-12 ливров за
голову и продавали их зимой по 15-18 ливров, при условии [...], что на
дубах было достаточно желудей» "^ Жители альпийских областей
Диуа, Деволюи, Шансор, Веркор покупали ягнят в Камарге, так что
«когда несколько суровых зим, которые предшествовали году XIII
[1805], вызвали падеж ягнят в Камарге, это пагубно отразилось на
альпийском скотоводстве. Это становится понятным, если вспомнить,
что из 7000 баранов, которые зимовали в Деволюи, 3000 толов - почти
половина - были куплены весной в Камарге». Горцы с берегов Язера
покупали баранов в Лангедоке; жители Бомона отправлялись за бара-
нами в Воклюз... Стоит ли продолжать? Все земли Франции могли бы
занять в этом списке достойное место "^

Специализация эта соответствовала различным возможностям: есть
пастбища и пастбища, и не всякие луга - кормовые. Привычки, законы
рынка также сыграли свою роль: Франция, как и вся Европа, сплошь

III. Скот, виноградники, зерно, лес                        79

усеяна скоромными ярмарками, где торгуют скотом. Число их растет
и растет вплоть до середины XIX века. Ибо, если крупные международ-
ные ярмарки в Лионе, Гибре, Бокере и даже Бордо постепенно утрачи-
вают свое значение, то местные ярмарки продолжают регулировать
обмен и продажу продуктов земледелия и животноводства. Для кре-
стьян скот остается самым ходовым товаром. Чтобы купить нужные
вещи, чтобы заплатить денежный оброк и налоти, они продают либо
совсем молоденьких жеребят или телят, либо мулов, которые тоже
пользуются большим спросом. Заодно им случается продавать свой хлеб
на корню. Что же касается скота, то крестьяне покупают его только
затем, чтобы рано или поздно продать, а те крестьяне и торговцы,
которые его у них покупают, также стараются в свою очередь его
перепродать. Таким образом, торговых сделок становится все больше.

Продукты животноводства - молочные продукты, кожа, шерсть -
в изобилии представлены если не на ярмарках, то на городском рынке.

Возьмем Овернь: куда она только не вывозит огромные круги сыра!
В Марселе они появляются в 1543 году "', а возможно, что даже раньше.
Альпы поставляют свои сыры (иногда кругами в 35-60 фунтов, уло-
женными в бочки) "" в Ломбардию, Пьемонт, Женеву, долину Роны,
Прованс. «Из одной только Тарантез [...], [специализирующейся] на
этой торговле, каждый год [в XVIII веке] перевозили в Пьемонт на
мулах 6000 голов сыра» "". А кобылы из монастыря Шамони, начиная
со Средних веков, спускались в Савойю, груженные альпийским творо-
гом "", сырами и даже маслом» ""'. Заботясь о вывозе своих молочных
продуктов, жители Кераса всегда следили за состоянием дорог; «масло
оттуда [...] считалось лучшим в провансальских Альпах и альпийском
Дофинэ; поэтому оно продавалось не только на рынках Гапа и Амб-
рена- большую его часть увозили в Прованс»^'. Все эти торговые
связи очень давние: разве рокфор, изготовляемый из молока ларзакских
овец, не был известен еще римлянам, которые высоко его ценили ^?

Но главный товар - сами животные; товар этот имеет то преиму-
щество, что может передвигаться и сам приходит на рынок или ярмарку,
так что для торговли им нет никаких помех: скоту не нужна широкая
проезжая дорога, ему годится любая.

В конечном счете крестьяне не могут устоять перед соблазном
сравнительно легко подзаработать денег, не могут устоять перед повсе-
дневным зовом ярмарок и их радостями: выпить там кружку вина,
послушать новости, поболтать с друзьями. Кто откажется пропустить на
ярмарке стаканчик, поплясать под звуки волынки, от души поколотить
конных полицейских, у которых хватает наглости явиться сюда для

80                    Глава третья. Сельские инфраструктуры

того, чтобы следить за порядком, или, того хуже, арестовать какого-
нибудь беднягу и попытаться посадить его на лошадь позади одного
из стражей порядка ^? В таких случаях потасовки не миновать.

Удивительнее всего то, что барыши в результате всех этих мно-
гочисленных ярмарочных обменов и волнений всегда невелики, осо-
бенно с нашей нынешней точки зрения. Вчерашний крестьянин не
учитывает свой собственный труд, он отдает его даром. Он не берет
его в расчет, и это тоже одно из правил, причем более важное,
чем кажется на первый взгляд.

Перегон овец в горы на летние пастбища: скорее исключение, чем
правило. Среди этих правил перегон овец в горы на летние пастбища (1а
transhumance ^) является исключением, несмотря на то, что существует
давно и встречается довольно часто. Обычай этот стар, как мир. Подо-
бно многовековой эрозии, он проложил себе пути, навязал свои обмены,
установил связи между зимними пастбищами, находящимися на теплых
равнинах Средиземноморья и Аквитании, и летними пастбищами на
далеких от них альпийских лугах Центрального Массива, Пиренеев
и Альп. При этом овцы почти не бывают в овчарне. Речь идет о проду-
манном и упорядоченном передвижении овец на большие расстояния,
когда они проходят 20-25 километров в день под присмотром опытных
пастухов.

Неважно, является ли перегон овец на далекие пастбища прямым
(еще его называют нормальным) или обратным. В первом случае
владельцы стад живут на равнине; во втором случае они живут в горах.
Но в обоих случаях либо в одном, либо в другом конце пути стадо
оказывается пришлым, чужим, со всеми вытекающими отсюда последст-
виями, включая враждебное отношение к чужакам ^.

Дороги, по которым скот перегоняют на летние пастбища, имену-
емые по-разному: camis ramaders в Восточных Пиренеях, drayes или
drailles в Лангедоке, carraires в Провансе - пересекали заселенные
и освоенные земли, деревни и даже города и потому всегда были
трудными.

Впрочем, иногда выгода бывает взаимной. Например, оседлый жи-
тель разрешает пасти баранов, которых перегоняют на летние пастби-
ща, на своих полях, а стадо удобряет его поле. Овечий помет особенно
ценится и поныне: как говорил Индюшонок у Рабле: «где только мои
бараны помочатся, на тех полях такой урожай, словно сам Господь Бог
там помочился. Никакого мергеля, никакого навоза не надо» ^.

III. Скот, виноградники, зерно, лес                        81

Но, как правило, оседлые жители относятся к кочующим стадам
и пастухам враждебно. Между ними нередко вспыхивают ссоры.
В XVIII веке интендантам из Лангедока часто приходилось расследо-
вать жалобы «скотопасов», которые, прервав на несколько лет свою
деятельность из-за падежа скота или по какой-нибудь другой причине,
не могут возобновить ее, потому что окрестные жители захватили земли,
и тропы для перегона стад так сузились, что животным по ним не
пройти, а с пастухами местные жители «обходятся так скверно, что тем
приходится отступать» ^''. Собрание обычаев департамента Эро, издан-
ное в 1936 году, указывает, что большая часть троп для перегона стад, за
состоянием которых следили коммуны, к тому времени исчезла, «одни
превратились в проселочные дороги или в дороги, содержащиеся на
средства департамента, другими завладели местные жители» ^".

Эти передвижения, еще недавно являвшие собой величественное
зрелище и до сих пор остающиеся живописными, идут на убыль.
В целом сегодня в горы на летние пастбища перегоняют около 700 000
баранов и овец, по сравнению с прежними цифрами - сущий пустяк.
Кроме того, железные дороги и трехэтажные грузовики, каждый из
которых может перевозить до 500 баранов одновременно, скрывают от
нас зрелища, которые традиционно происходили в странах европейского
Средиземноморья у всех на глазах. Фотографы знают это и спешат
запечатлеть на пленку отмирающий обычай.

Пока он не исчез окончательно, полюбуемся этой древней, еще
живой картиной, «дошедшей до нас из глубины веков» и «навевающей
воспоминания о Библии и Вертилии», как говорит один из зрителей.
Дело происходит в 1980 году, в Пиренеях, в долине реки Суль, в мае,
когда «пастухи (artzain) [ведут] свои стада на высокогорные пастбища,
которые располагаются вдоль хребта, отделяющего пик Ани от горы
Орри. Они шагают впереди [..,] в облаке пыли, воздух звенит от
цинцарады - звука колокольчиков и бубенчиков. Вдоль дороги, по
которой двигается стадо, слышно громкое дребезжание, но на подходе
к городку {...] самые большие колокольчики [...] снимают со спины осла
и привязывают их на шею самым крепким баранам, и стадо проходит
через улицы, словно войско, под звуки фанфар, провожаемое взглядами
местных жителей» ^".

Пастухи, «те, кого в Беарне называют l'aulhes, в Комминже - 1е
mountagnol, умеют разговаривать с дикими зверями, собаками и овцами,
[они] умеют определять погоду, глядя на небо. и лечить травами» "°.
Они месяцами живут в горных хижинах в полном одиночестве, в ок-
ружении собак и стада. Жителям долин они внушают страх, зависть

82                    Глава третья. Сельские инфраструктуры

и презрение разом- что лишний раз подтверждает общее правило,
почти не знающее исключений. Во всей Европе пастух всегда был
человеком особенным. Часто его считают «вестником душ», посредником
между мертвыми и живыми, способным общаться с потусторонним
миром, иногда обладающим вторым зрением (на юге Франции говорят
un armier). Не то, чтобы пастух был колдуном, владел искусством
черной магии,- хотя при случае его могут обвинить и в «сношениях
с дьяволом» "', но он несомненно обладает необыкновенной силой,
таинственной, пугающей властью. Еще немного, и его бы прокляли.

Последуй мы за другими проводниками, мы могли бы полюбоваться
перегоном овец на летние пастбища в Провансальских Альпах, описан-
ном Терезой Склафер "^ или вместе с Мари Морон """, которая жила
в горах бок о бок с пастухами, восхититься их поэтичной жизнью, или
отправиться, как это совсем недавно, в 1978 году, сделала Анн-Мари
Бризбарр, в Центральный Массив и подняться по склонам Эгуаля, по
широкой тропе для перегона стад, именуемой Маржерид "*.

Трудное ромсдение научного мсивотноводства. Начиная с середины
XVIII века французские ученые резко осуждают традиционное ското-
водство. Они пытаются навязать скотоводам, которых считают невеже-
ственными и ограниченными людьми, английский тип селекции путем
скрещивания местных пород с племенным скотом других кровей. Эти
опыты иногда бывали удачными. Например, в Нижнем Мене в XIX веке
поголовье скота явно улучшается ""^.

Но крестьяне упорно сопротивляются новшествам. Вдобавок зачас-
тую во втором или в третьем поколении животные вырождаются и про-
исходит возвращение к местным породам. Жители Нормандии около
1860 года еще думают, как поступить: продолжать ли разводить мест-
ную «котантенскую» породу коров, дающих по 100 килограммов масла,
попытаться ли улучшить ее, скрестив с английской породой из Дарема
или попросту заменить последней ^. То же касается черно-белых «мор-
бианских» коров """ и, тем более, коров «шаролезских», которые, благо-
даря цепи последовательных улучшений, превратились в породу, из-
вестную нынче во всем мире.

Монархическое правительство, со своей стороны, начиная с XVII
века, неустанно заботилось о развитии всех видов скотоводства. В 1665
году Кольбер создал конные заводы. Верно ли, что коннозаводческой
деятельности положила конец Французская революция? Именно так
еще в феврале 1833 года утверждало Королевское академическое общес-

III. Скот, внноградники, зерно, лес                        83

тво департамента Нижняя Луара "°. Члены его считали организацию
современных им государственных конных заводов «порочной» и сожа-
лели об исчезновении в Пуату прежних конных заводов, тех, которые
существовали до 1789 года. Восстание в Вандее привело к исчезновению
«английских, андалузских, арабских, лимузенских, нормандских и гол-
штинских жеребцов» "". Даже если предположить, что это обвинение
имело под собой основания, стоит ли обобщать? Не всякому мнению
провинциальной академии следует верить.

Однако не подлежит сомнению, что долгие и похвальные усилия
привели к появлению в конце XVIII века першеронской лошади,
которую сразу стали охотно покупать для перевозки грузов, а также
булонской лошади, тотчас завоевавшей неменьшую популярность.
Сходным образом для разведения в Бургундии и других местах ис-
панских мериносовых овец в Рамбуйе в 1786 году была создана
образцовая овчарня. Она чудом уцелела в бурные годы Революции
и Империи и после 1815 года, в первые же годы Реставрации, добилась
замечательных успехов. Но времени на это потребовалось немало.
Да и убедить нерешительных и консервативных крестьян в преиму-
ществах новой породы было не так уж легко.

Но всегда ли были неправы крестьяне, предпочитая известные
породы, давно приспособившиеся к их нуждам? По мнению Жака
Мюлье ^, традиционное скотоводство подчинялось «опыту народной
мудрости». Это доказывает тот факт, что, несмотря на постоянный обмен
между краями «родильными» и краями «кормильными», о котором мы
говорили, породы с четко выраженными признаками, приспособленные
к местным условиям жизни и нуждам, продолжают существовать. В го-
рах Монтань-Нуар разводят низкорослых коров, которые, несмотря на
свои размеры, могут тащить соху, повозку или телегу, а также обеспечи-
вают своих хозяев молоком, маслом, сыром. Зачем здесь большие быки,
как в Пуату или предгорьях Пиренеев, где роскошные упряжки пашут
плодородные лангедокские земли? Недаром порода коров, которую
называют «тарантезской», или «таринской» и характеризуют как «хоро-
шо переносящую резкую смену погоды, голод и усталость», «типична
для Альп» ^'. Действительно, «родильные» края удовлетворяют спрос
своих потенциальных покупателей. Они держат стадо коров той поро-
ды, которая лучше всего подходит для нужд местности, которую они
обеспечивают скотом, оставляя среди потомства какого-нибудь бычка на
племя и нисколько не заботясь об улучшении породы. В конечном счете
всякий «родильный» край специализировался на какой-то одной породе
для какой-то одной области, жители которой к нему и обращались.

84                    Глава третья. Сельские инфраструктуры

Между тем скотоводам, наоборот, предлагают останавливать свой
выбор на таких быках-производителях, которые способны усовершен-
ствовать породу. А это мешает им торговать по старинке. Скотоводов
побуждают добиваться «чистокровности», подтвержденной официаль-
ной родословной, эту чистокровность гарантирующей. Цель: произвести
отбор и обеспечить передачу количественных рекордов, то есть вывести
такие породы, которым предстоит вытеснить другие породы, потому что
они дают больше мяса, молока, масла, шерсти или, как, например,
в случае со свиньями, дают больше мяса, чем сала...

Отметим, что разведение породистых животных по-настоящему раз-
вернулось у нас во Франции только в конце пятидесятых годов нашего
столетия, с появлением искусственного осеменения. Стало легко выбрать
несколько пород, имеющих самые высокие показатели, чтобы разводить
их повсеместно. Однако недавно генетики заметили, что «распростране-
ние нескольких наиболее продуктивных в настоящих экономических
условиях пород и исчезновение сотен других» грозит резким истощением
генофонда. Таким образом, уменьшение «внутреннего и межпородного
разнообразия» со временем может ухудшить качественные характерис-
тики имеющегося скота, поэтому ученые пошли на попятный и охраня-
ют исчезающие породы ""'.

Разумеется, традиционное скотоводство функционирует нормально
лишь там, где имеются необходимые ему естественные ресурсы, которые
крестьяне могут использовать без особого труда. Единственная отрасль
животноводства, которой противопоказана беспечность,- та особая
отрасль, которую породил спрос парижского и - шире - городского
населения на высококачественное жирное мясо. Этот спрос способство-
вал созданию в Лимузене и других областях, в частности, в Нормандии,
промышленного откорма рогатого скота для богатых клиентов. В Лиму-
зене в XVIII веке существовал сложный, научный способ откорма.
Выбирали более молодых животных, чем обычно, как правило шести-
леток. «Поскольку в рабочем скоте недостатка нет, то, когда нужны
деньги, хозяева охотно продают быков среднего возраста» ^. В кантоне
Шабануа скот, предназначенный для откорма, днем отпускали пастись,
но на ночь загоняли в стойло. Когда не хватало травы, его кормили
сеном, а в пойло добавляли ореховый хлеб (жмыхи, разведенные в теп-
лой воде). Этих привилегированных животных выгоняли на пастбище
только в хорошую погоду. В воду, которой их поили в хлеву, подмеши-
вали ржаную или ячменную муку. Подстилка у них была плотная
и сухая. Такой же заботой, таким же вниманием, я бы сказал, такой же
роскошью животные были окружены в соседнем кантоне Помпадур, где

III. Скот, виноградники, зерно, лес                        85

также откармливали великолепных быков, отпуская их пастись до
праздника всех святых, после которого уже не выпускали из хлева
и кормили месивом из каштановой муки и разных злаков.

Обыкновенно этих отборных животных продавали в конце поста,
чтобы отпраздновать разговенье; стоили они дорого. Однако чем бы ни
кормили скот (а кормили его в разных лимузенских кантонах, даже
расположенных по соседству, по-разному), доходы от животноводства
были невелики. Барыш, как сообщает нам длинный документ 1791 года,
подробно описывающий откорм скота, едва покрывает расходы на
дополнительное питание: «Купив [быка] за 200 ливров, его продают
после откорма за 300, [но] барыш [за вычетом затрат] составляет от 60
до 70 ливров» ^\

Скотоводство вызывало порой забавные нарекания, которые лиш-
ний раз подчеркивают огромную разницу между севером и югом
Франции. У каждой области, как мы уже говорили, своя специализация:
животных, которыми изобилует один край, в другом краю не сыщешь.
Бедный Артур Юнг! Он так огорчался, что не может найти чашку
молока между Тулоном и Каином! А Пиго-Лебрен, мало известный
как путешественник, посетив в 1827 году Оранж, писал: «В оранжской
мясной лавке столько же говядины, сколько оливковых деревьев на
землях Сибири. Здесь есть только вкусные маленькие барашки, мясо
которых подают во всех видах. Здесь, как во всей Франции, едят
суп, но суп этот также сварен на бараньем бульоне. Зубчик чеснока
отбивает запах баранины. Молоко здесь пьют овечье; из него же
делают масло и сыр. Провансальцы словно бы знать не знают, что
Ной когда-то взял в свой ковчег быка и корову» ^. Нельзя не улыб-

Чем момсно объяснить любопытную историю французского коневод-
ства? Говоря о лимузенских быках, предназначенных для откорма,
я восславил спрос, словно он автоматически влечет за собой предложе-
ние. Французской армии постоянно требовались лошади, но спрос на
чистокровных животных удовлетворялся, как правило, за границей.
Для начала я готов согласиться с объяснением, какое дает этому фено-
мену Жак Мюлье (объяснением верным, но недостаточным). По мнению
Мюлье, некогда, в далекую эпоху феодализма и даже еще раньше, во
Франции существовали чистокровные кони, родившиеся и выросшие на
французской земле, но королевская власть постепенно разрушила эту
традицию. Короли хотели сломить дворян как политическую силу,

86                    Глава третья. Сельские инфраструктуры

укротить, приручить. Политику эту они проводили долго и после-
довательно: «Ришелье, приказывая разрушать замки-крепости, одновре-
менно уничтожал конные заводы сеньоров; сокрушая феодальный
строй, королевская власть искореняла то, что служило феодалам оруди-
ем господства: коневодство» ^.

Мне кажется, что здесь следует затронуть и более глубокий пласт
истории. Породистые лошади, "чья кровь, начиная с XVII века, была
необходима для того, чтобы успешно завершить создание конных заво-
дов, происходили из Северной Африки и с Ближнего Востока. От них
пошли замечательные средневековые андалузские и южноитальянские
(особенно неаполитанские) кони - эти области воспользовались своей
близостью к их родине. Французы стремились приобрести этих прекрас-
ных коней еще в XVI веке, а может быть, и раньше. Они пытались
установить связи с их родиной и наладить прямые поставки, снаряжали
путешественников для выяснения обстановки и даже разработали план
прочно обосноваться в Триполи. Но все безуспешно: в XVIII веке на
пути всякого француза, который хотел купить коня напрямую, вставали
«почти непреодолимые препятствия». Обычно ему приходилось прибе-
гать к помощи французских консулов в североафриканских портовых
городах, а они были скверные посредники. Когда для «королевских
конных заводов или конюшен» требовались чистокровные арабские
скакуны, туда посылали эмиссара с псевдодипломатической миссией ^!
Быть может, дело в том, что французы слишком поздно вступили
в борьбу и рынок для них оказался закрыт? Ведь в конечном счете не
все можно объяснить географическим положением: Англия расположена
не так удачно, как Франция, но чистокровных лошадей здесь начали
выращивать раньше. Быть может,- но как это доказать? - дело в том,
что войска, охранявшие нашу восточную границу, самую опасную,
требующую самых больших военных кредитов, могли закупать коней
буквально по соседству, в Германии или в Швейцарских кантонах?

Скотоводство: побочный вид деятельности. Сегодня кормовые травы,
животноводство взяли реванш на всей территории Франции. Произошел
сдвиг, пропорции изменились в их пользу: теперь на их долю приходит-
ся 55% валового дохода от сельского хозяйства. Еще недавно скотовод-
ство, несмотря на свою многовековую историю, не было ни столь
популярным, ни Йтоль развитым: оно оставалось в каком-то смысле
второстепенным, маргинальным. Чаще всего оно служило дополнением
к другим видам деятельности.

III. Скот, виноградники, зерно, лес                        87

P. Шапюи, автор обстоятельных работ по истории долины реки
Лу - широкой расщелины, прорезающей с востока на запад извест-
няковое плато Юра, отмечает, что в XVIII веке в деревнях, расположен-
ных по берегам этой быстрой реки, держат «несколько животных только
для того, чтобы они тащили плуг, удобряли поле или виноградник,
давали детям молоко для каши, а в период убоя скота позволяли
крестьянской семье поесть мяса» ^°. При этом ни один продукт живот-
новодства не продается. И не подумайте, что речь идет о маленькой
отсталой области, живущей замкнутой жизнью. Долина реки Лу рас-
положена очень удобно: она служит связующим звеном между пред-
горьями Юра и высокогорными восточными плато; здесь есть поля,
сады, виноградники, где растет виноград ценных сортов, на берегах
быстрой реки стоит много мельниц и процветающих фабрик и заводов.
В этих условиях можно позволить себе роскошь держать скот только
для собственных нужд.

Долина реки Лу - пример не характерный, что верно, то верно.
Однако из него можно сделать выводы общего порядка. В самом деле,
у животноводства в разных областях Франции есть множество общих
черт. Самая важная - та, что крестьяне не потребляют его продукты.
Только свинина входит в рацион производителя, который не ест ни мяса
своих ягнят, ни мяса своих баранов, часто к нему на стол не попадает
даже домашняя птица, не говоря уже о быках и телятах, которых
парижские мясники закупают в Нормандии: это либо «молочные теля-
та» - те, кому еще нет десяти недель, либо телята «щипатели» - те,
которые уже начали щипать траву "". В Альпах, где больше домашних
животных, чем в других местах, «прочную [спасительную] основу пищи
местного населения составляют сыр и масло» "°. Но мяса крестьянам
достается мало: каждый год жители Фосиньи продают, прежде всего
обитателям Женевы и ее окрестностей, треть своего поголовья живот-
ных "'. Отсюда большой приток денег, доступ на рынок. Вдобавок
крестьянин, владеющий упряжкой, имеет то преимущество, что в мерт-
вый сезон располагает гужевым транспортом """. Несомненно, живот-
новодство в той или иной форме является важным подспорьем для
земледельца, но, как правило, не более, чем подспорьем.

Там, где животноводство преобладает, является главным видом сель-
скохозяйственной деятельности, оно изменяет, искажает ее в глазах
крестьян-растениеводов. Во всяком случае, крестьяне, к которым до XX
века некоторая часть французского общества относилась с насмеш-
ливым превосходством, в свою очередь насмехаются и издеваются над
пастухами, всецело занятыми заботой о животных. Убежденные в соб-

88                    Глава третья. Сельские инфраструктуры

ственном превосходстве, крестьяне нашли себе в лице пастуха козла
отпущения, мишень для насмешек и хулы. Странное стремленье отыг-
раться, странный образ мыслей! Такое отношение к пастухам мы видим,
например, в Нормандии. Край Бре - «ядро куполовидной складки»,
углубляющейся в пикардские меловые почвы до самой глины, то есть
край проточной воды, тучных лугов, труднопроходимый, засаженный
фруктовыми деревьями: тамошние жители поставляли на рынок Гурне
бесчисленные бруски масла, предназначенные для постоянных париж-
ских клиентов. В крае Бре полно травы, животным - раздолье, мест-
ные животноводы живут припеваючи. Так вот, их соседи, крестьяне
земледельцы из Бовези, смеются над ними, осыпают этих «гуляк и лен-
тяев» колкостями """, словно любить праздники и сытную пищу -
преступление, словно быть из тех нормандцев, кто «получает доходы от
пастбищ [...], не ударяя палец о палец», и не любит «гнуть спину»-

2QI
позор  .

Поверите ли, презрение земледельца к скотоводам и пастухам про-
ходит через всю историю нашей страны вплоть до самого недавнего
времени. В 1920 году Даниэль Галеви встречает в Перигоре крестья-
нина, который перебрался туда из Корреза и, проявив невиданное
усердие, возделал землю и виноградник. Но время идет. Неужели на
старости лет ему придется унизиться до того, чтобы разводить баранов?
«Я буду смотреть, как трава растет, а бараны ее щиплют [...] Пастух.-
Он произнес это слово с презрением. Он уважает тяжелый труд, он
знает, что такое растить зерно, лен, виноград, со знанием дела обрабаты-
вать землю... Животноводство, по его мнению,- занятие, не достойное
настоящего мужчины.- Пастух!..- Он повторяет это слово с презре-
нием оседлого жителя к кочевнику, человека цивилизованного - к ди-
карю» """.

Я часто думал, что если бы не долгая ненависть к евреям, то, быть
может, европейцы подвергли бы гонениям пастухов, людей воистину-
особенных, не похожих на других.

Расцвет виноградников. Северная граница виноградников, поставля-
ющих виноград па рынок, начинается в устье Луары и идет к востоку,
выходя за пределы Франции на уровне Меца и Трира. Конечно, вино-
градники встречаются и севернее этой границы, и когда-то их было
много - но на продамсу здесь винограда сейчас уже не выращивают.

К югу от этой линии виноградники чаще всего скромные. Рассеян-
ные там и сям «на склонах холмов и в складках долин» ^, они ловят

III. Скот, виноградники, зерно, лес                        89

первые теплые лучи восходящего солнца. Во время путешествия вы
вдруг видите за поворотом виноградник, который, едва мелькнув, скры-
вается от ваших глаз. Обширные виноградники есть только на настоя-
щем юге: в Провансе, в Лангедоке, в Руссийоне, да и то занимаемые ими
площади вполне обозримы.

Самые знаменитые виноградники поражают своими незначитель-
ными размерами. Таков виноградник в департаменте Кот-д'0р: «от
долины реки Уш до долины реки Дён узкой лентой протянулись
виноградники, носящие самые громкие имена»: Нюи, Шамбертен, Ро-
мане, Кло Вужо... ^"". То же самое можно сказать о шампанском,
которое в 1860 году ""' производят из винограда, растущего на «своего
рода полосе, расположенной между Бри и Шампанью», площадью
60 000 гектаров. Впрочем, площадь Франции - 50 миллионов гектаров,
из которых на виноградники в разные эпохи приходится от 1,5 до
2,5 миллиона гектаров, то есть от тридцать третьей до двадцатой
части площади.

Как бы там ни было, виноградники были и остаются сверхценными
землями, приносящими гораздо больший доход, чем такой же величины
хлебные поля, находящиеся по соседству. Эта ценность вкупе с ис-
торическими событиями повлекла за собой чрезвычайную раздроблен-
ность виноградников. Приведем только один пример: в 1898 году вино-
градник Рибовилле в Эльзасе «занимает 894 гектара, разбитые на 8967
наделов [...], имеющих каждый своего хозяина» ^". Так же обстоят дела
в Кот-д'0ре, в Турени и т. д. Этьенн Шевалье, виноградарь из Аржан-
тея, близ Парижа, говорил о «поразительном различии», которое он
наблюдал в 1790 году в Иль-де-Франсе между населением земледельчес-
ких областей и населением тех мест, где, благодаря виноградникам,
арпан земли - хорошее приданое» '°°.

Таким образом, виноградники- в разное время, но везде очень
рано - позволили свободному крестьянину стать микрособственником
со всеми вытекающими отсюда последствиями. Часто говорили, что
Франция, в отличие от Англии и Германии,- страна мелких собствен-
ников; следует добавить, что этой своей чертой она обязана прежде всего
распространению виноградников ""', происходившему медленно и посте-
пенно. Не им ли объясняется также некоторая разбросанность жилья,
как несколько скоропалительно утверждал наш революционер Раймон
Лебон (1792 г.), меж тем как в земледельческих областях преобладали
большие деревни, отстоящие далеко друг от друга '""?

В сущности, блестящее прошлое виноградников, непростое, изоби-
лующее восхитительными тонкостями и подробностями, до сих пор

90                    Глава третья. Сельские инфраструктуры

полно загадок; оно задает историкам самые разнообразные вопросы, на
которые они не могут ответить. Виноградник обеспечивает путь в общес-
тво, политическое могущество, исключительное поле деятельности. Ци-
вилизация...

Если хлеб - тело Христово, то вино - символ его крови. И если
зерно - проза нашего многовекового прошлого, то виноградники, поя-
вившиеся позднее,- его поэзия: они озаряют, облагораживают наши
пейзажи. Ибо «не земля, но услада уст и радость сердца рождают
вино,- говорит Жорж Дюран '"" в своей книге, восхваляющей вино.-
Его потребление выше простого удовлетворения естественной потреб-
ности, крепкие узы связывают его с искусством жить». Искусство жить,
то есть опять-таки «цивилизация». Все края, где есть виноградники,
отмечены их печатью; виноград удивительно сильное растение. Вдоба-
вок он приживается на любой почве.

Даже там, где великий кризис, связанный с появлением железнодо-
рожного сообщения, привел к исчезновению виноградников, они ос-
тавили неизгладимые следы. Жилище виноградаря видно издали -
высокий дом, винный погреб с гигантской дверью, через которую туда
вкатывают бочки, кладовая, занимающая просторный первый этаж,
меж тем как лестница, часто наружная и порой весьма затейливая, ведет
наверх, в жилые комнаты ^"*. Даже в тех местах, где виноградников уже
нет, сам пейзаж говорит о том, что некогда они здесь были: в деревнях
вокруг Лана, в окрестностях Безансона или близ Бар-ле-Дюка заросли
кустарников, заполонивших пустоши, и петляющие дороги, по которым
некогда сновали взад-вперед носильщики с полными винограда кор-
зинами за плечами, ясно свидетельствуют об этом. И не я один считаю,
что необычная чистота и красота старинных деревень в долине Орнена
(реки, текущей через Линьи-ан-Барруа и Бар-ле-Дюк) объясняется тем,
что когда-то в этих краях рос виноград, а в деревнях жили виноградари.
Этим же объясняется и веселый, насмешливый нрав их жителей... Они
совсем не похожи на неуклюжих крестьян «земледёров», как называют
себя хлеборобы...

Распространение вишградников. Виноградную лозу завезли в Гал-
лию греки через Марсель в 600 году до нашей эры, то есть задолго до
римского завоевания. Первый виноградник рос вокруг фокейского посе-
ления, и греки продавали вино галлам.

Однако решающую роль сыграло более позднее римское владычест-
во: оно началось с захватом в 122 году до нашей эры Нарбоннской

III. Скот, виноградники, зерно, лес                        9)

провинции, которая покрывала территории современных Прованса
и Лангедока. Вокруг Нарбонна появились виноградники и быстро рас-
пространились по всей Провинции. Представьте себе, в III году до
нашей эры тевтоны, которых легионы Мария, наконец, остановили
в Эксе, перед боем были пьяны, возбуждены алкоголем. Согласно Плу-
тарху ^, «тела их были отягощены пищей, а души разгорячены вином
и исполнены дерзости».

Этот первый успех винограда повлек за собой оживленную торговлю
вином с северными областями. «Итальянские купцы,- говорит Диодор
Сицилийский ^,- пользуются страстью галлов к вину: они перевозят
его на кораблях, которые плывут по судоходным рекам, и в повозках,
которые едут по равнинам, и извлекают из торговли неслыханные
барыши, они доходят до того, что за амфору получают раба, то есть
покупатель отдает своего слугу, чтобы оплатить выпивку». Это напоми-
нает торговлю наркотиками, на которой сегодня наживаются посред-
ники, поставщики, продавцы и - в самом начале цепочки - крестьяне,
выращивающие мак на Дальнем Востоке.

Похоже, благоприятная обстановка для быстрого распространения
виноградников сложилась очень рано. История, как ни странно, запе-
чатлела ход этого процесса. В самом деле, виноград не торопится
выходить за пределы южного Средиземноморья. Севернее и западнее
случаются холода: другое дитя Средиземноморья, оливковое дерево, так
никогда к ним и не приспособится. Виноград более неприхотлив и в кон-
це концов преодолеет препятствия: это произойдет после появления
новых сортов - предка бургундского «пино» и предка бордоского «кабе-
рне». Так родился (быть может, из дикого винограда, исчезнувшего из
наших лесов одновременно с филлоксерой *) виноград, который созре-
вает с первыми заморозками. В 1 веке нашей эры культура-захватчик
поднялась вверх по течению Роны выше Вьенна и обогнула Севенны,
чтобы - главное достижение - распространиться от Норузского прохо-
да по долине Тарна в район Гайяка, а затем- по долине Гаронны до
самого Бордо.

После захвата этих пространств вторжение в Галлию свершилось
само собой. Где-то это происходило быстрее, где-то медленнее. На
побережье Бургундии виноградники появились в 311 году "". Считается,
что на Рейне они появились в VI веке "°", после вторжений варваров '"",
но я в этом не уверен. К бордоским и мозельским винам слава пришла
в конце эпохи Империи "°. Увеличение спроса благоприятно сказалось

* Филлоксера - карантинный вредитель винограда (ред.).

III. Скот, виноградники, зерно, лес                        93

на развитии виноградарства в Галлии. В эпоху императора Домициана
(87-96 гг.) там производят столько вина, что теперь его везут не из
Италии в Галлию, как раньше, а наоборот - из Галлии в Италию. Не
для того ли, чтобы сохранить виноградники в Италии и уберечь посевы
зерновых в Галлии, Домициан запретил расширять галльские виноград-
ники? Стоял даже вопрос о том, чтобы половину вырубить "'. Ничего
хорошего из этого бы не вышло. Двумя столетиями позже, в эпоху
правления Проба (276-282 гг.), Галлии была возвращена свобода - но
была ли в том нужда?- сажать что угодно и где угодно "^. Так что
к концу эпохи римского владычества Галлия буквально утопает в вино-
градниках.

Они растут повсюду. Даже в холодных краях, где им вроде бы и не

место. Все дело в том, что, несмотря на все дошедшие до нас изображе-
ния кораблей и повозок, груженных бочками с вином, сообщение осу-
ществляется медленно. Клиент, потребитель, который если не произ-
водит вина сам, то его заказывает, предпочитает иметь вино под рукой.
Таким образом, жители городов везде, где можно, вернее, везде, где не
невозможно, сажают виноград поближе к домам. Вспоминая, как прият-
но ему было жить в Лютеции, император Юлиан (331-363 гг.) сообща-
ет, что видел вокруг города пейзаж, к которому привык, - сады и вино-
градники ^".

Когда римская Галлия пришла в упадок, что произошло еще до
великих вторжений V века, развал не коснулся виноградников, вино-
градарей и вина. Варварская Галлия производит много вина. Города,
аббатства по-прежнему окружены виноградниками.

Однако виноградарство уже не столь активно. Оно зависит от спроса
на вино, а городское население так обеднело, что вина покупает мало.
В сущности, выживают только епископские города, так что епископы
становятся защитниками, вдохновителями, спасителями виноградарства.
Кроме того, виноградники сохраняются благодаря богатым монашеским
орденам: церкви необходимо вино для святого причастия, и монахи
сажают виноград у стен монастырей. Для мирян вино остается символом
богатства и радушия, для великих мира сего - знаком дружбы и госте-
приимства. Знать, как и монахи, покровительствует виноградарству. Но
что почти совсем исчезает, так это торговля вином с дальними странами,
в частности, торговля с Британскими островами и странами Северной
Европы, куда во времена римского владычества вино доставляли на
кораблях по водам Атлантики.

Новый расцвет виноградарства наступил тогда, когда улучшилось
транспортное сообщение, когда произошло экономическое обновление

АКВИТАНСКИЕ ГОРОДА И ГОРОДКИ,
ИЗВЕСТНЫЕ В XIII ВЕКЕ КАК ЭКСПОРТЕРЫ ВИНА В АНГЛИЮ

В XIII веке благодаря экспорту в Англию виноделие уже
существовало в Аквитании везде, где мы находим его в XVIII веке
(см. следующую карту); отсутствовали лишь новые культуры, из
которых начали гнать водку в XVII веке (По книге: Dion R. Ор. cit.)

Европы: после XI-XII веков. В это время появилось больше богатых
людей, больше потребителей в городах и в развивающихся северных
странах - обездоленных краях, тде винотрад не растет или растет
плохо. Тамошние жители больше всего любят заложить за воротник:
англичане, на чьем острове виноградная лоза всегда была в диковинку,
жители Фландрии и Нидерландов, жители Северной Германии возоб-
новили закупки, и во Французское королевство потекли стерлинги из
северных стран. Вино - то же золото, говорили в XIII веке "\

Но транспорт дорог, очень дорог, поэтому есть смысл вывозить
только очень хорошее вино, за качеством которого ревниво следят;

III. Скот, виноградники, зерно, лес

ОРГАНИЗАЦИЯ СЕЛЬСКОГО ПРОСТРАНСТВА
НА ЮГО-ЗАПАДЕ ФРАНЦИИ (XVIII в.)

Все сельское хозяйство, обращенное к внешним рынкам (на-
циональным или иностранным), тесно связано с водными путями;
первое место занимает виноград (1), второе - водка (2), затем идут
аженский чернослив (3), табак (4) и даже лес для дубовой клепки
(5), необходимый для производства бочек. (По книге: Claval P.
Elements de geographic humaine).

виноградники укрупняются, что ставит одни виноградники выше других
и быстро приведет их к модернизации на капиталистический манер. Так
было в Бургундии, где богатые советники дижонского парламента,
контролировавшие вывоз вина, прибрали виноградники к рукам, так
было в окрестностях Бордо, где прославленные виноградники перешли
в собственность бордоской парламентской аристократии "'.

Вывозят вино самым простым и дешевым способом, в основном
водными путями - речными и особенно морскими. Этим объясняется
интерес к Луаре - ради вин с ее берегов, в том числе вин из Фореза.
Вслед за Луарой виноторговцы осваивают Сону и Рону. И Ионну, по

96                    Глава третья. Сельские инфраструктуры

которой сплавляют не только лес из Морвана, но еще и бочки вина
из Шабли. И Марну, по которой перевозят шампанские вина, полу-
чившие признание в XVIII веке благодаря успехам шампанизации *;
даже по Маасу перевозят кисловатое вино из Барруа, а к виноградникам
Эльзаса слава пришла очень рано исключительно благодаря Рейну.
Вина везли в Страсбург, чтобы затем отправить их дальше по северным
морям "'.

Две области обязаны своим ранним успехом Атлантике. Это, во-
первых, Сентонж и Онис вокруг Сен-Жан-д'Анжели, ставшего для та-
мошних вин первым окном в мир, и вокруг Ла-Рошели, мощного центра
экспорта. И, во-вторых, Борделэ, чья слава была более поздней, но
более яркой. Бордо обязан своим расцветом привилегиям, которые
пожаловал ему король Англии и которые «подхлестнули» его развитие.
Какая удача: Ла-Рошель перешла в руки французов и перестала
обслуживать англичан. Любовь англичан к вину способствовала про-
цветанию Бордо, ускорила распашку нови и освоение глинисто-песча-
ного грунта ^, аллювиальных почв и лесистых участков близ города;
она благоприятствовала даже появлению марочных бордоских вин
и обогащению внутренней территории края, во всяком случае, вдоль
русла реки. Экспорт прежде всего!

Так что не сомневайтесь: когда интендант Бавиль в 1734 году
заявляет, что алеские вина «не подлежат вывозу» '"°, это означает
смертный приговор, обрекающий их быть не более чем местным деше-
вым вином. Тот же самый интендант говорит, что в Гайяке "" (епархия
Альби) «производят единственные вина, которые можно вывозить». Он
добавляет, что «торговые корабли снуют вверх-вниз по Тарну, который
как раз в этом месте становится судоходным. Вина везут из Гайяка
в Бордо, где их покупают англичане и морем отправляют в Англию.
Вина эти таковы, что отлично переносят путешествие по морям и стано-
вятся только вкуснее». Этим же свойством обладают и лангедокские
вина, которые англичане закупают в Сете: «Они имели в Лондоне
большой успех. Беспокойство, что они не выдержат плавания, оказа-
лось напрасным: никогда еще торговый флот не перевозил таких пре-
красных вин» "". Да здравствует морское вино!

Начиная с XVII века, благодаря закупкам голландцев, поощряющих
производство водки, вывозят уже не вино, а водку ""'. При равном
объеме она стоит дороже и не нуждается в предосторожностях при
перевозке. Ей не страшны долгие путешествия. Ее так же легко выво-

* Шампанизация - процесс изготовления шампанских вин в результате брожения
в герметически закрытых сосудах (примеч. ред.),

III. Скот, виноградники, зерно, лес                        97

зить из Сета, что способствует развитию лангедокского производства,
как и из Байонны, Бордо или Ла-Рошели, что приведет к неслыханному
успеху коньяка и арманьяка. Даже вдали от моря: в Бургундии, в Шам-
пани, в Лотарингии - перегоняют виноградное сусло. В Шампани, где,
как и в других местах, налаживается пивоварение, но где, однако, нет
лесов, гонят водку из вина.

Именно в эти века большие виноградники приобретают свои не-
повторимые черты. Весьма вероятно, что их нынешние границы оп-
ределились уже в эпоху Кольбера. Но это вовсе не значит, что
с тех пор ничего не изменилось. И дело тут не только в виноградниках
и роскошных сортах винограда.

Народное виноградарство. Виноград, достояние богатых и власть
имущих, долгое время возделывали виноградари, получавшие за свой
труд либо половину урожая, либо денежную плату. Их положение, судя
по всему, было не таким тяжелым, как положение простых пахарей. Но
у них было столько работы, что им приходилось трудиться не покладая
рук: вскапывать землю, разрыхлять почву между лозами, выкорчевы-
вать и заменять старые растения (хотя виноградный куст живет до ста
лет), таскать на спине землю, унесенную дождями вниз, к подножию
склонов, каждый год подрезать побеги, оставляя то длинные, то корот-
кие отростки...

Подрезка была предметом оживленных споров. В Бар-сюр-Сен су-
ществовала поговорка: «Раньше, позже - все не фарт, для подрезки -
только март» "". В Шампани в XIX веке, наоборот, считалось, что
«подрезать лозу и разводить виноград отводками весной - распростра-
ненное заблуждение. Если бы эту работу делали осенью, лозы не
растрачивали бы свои соки на ненужные бутоны да цветы» ^. В Лан-
гедоке, в епархии Лодев в XVIII веке виноградари подрезают лозы
зимой. Весну кусты винограда встречают голыми; вспашку производят
«дважды в год, в феврале или марте и в апреле, мае или июне; а если во
второй раз мешает засуха, ее переносят на ноябрь». Пашут «посредст-
вом легкой сохи, называемой fourcat, с железным лемехом». Склоны гор
приходится «вскапывать заступом, это называется fossoyer. Многие ви-
ноградники, расположенные террасами, необходимо все время подправ-
лять» "".

Когда приходит пора собирать виноград, к виноградарям, выполня-
ющим эту непростую работу, присоединяется куча специально нанятого
народу: «одни срезают гроздья, другие носят за спиной корзины с вино-

5   Ф. Бродель

98                    Глава третья. Сельские инфраструктуры

градом, третьи давят его, а всем руководит начальник сбора винограда.
[В Бовези] работников сытно кормили наваристыми супами и телячьей
требухой и платили по несколько су в день» '". В конечном счете все это
были не более чем чернорабочие.

Виноградарь же, напротив,- человек искусства. «Виноградарь важ-
нее, чем [сам] виноград» ""''. Ибо растение, обладающее недюжинной
жизненной силой,- посадите куст винограда, и вы сами в этом убеди-
тесь,- подвергается постоянному воздействию человека. Виноградарь
может превратить его в ползучее растение, чьи длинные гирлянды
привязаны к подпоркам, или в раскидистый куст с узловатым стволом,
не требующий никакой опоры; он умеет изменять вкус винограда,
крепость вина, он знает, как повысить урожайность, как сделать вино-
град особо ценным, скрещивая разные сорта, а также изменяя по своему
усмотрению состав почвы. Иногда он делает ее каменистой, иногда,
наоборот, перекармливает удобрениями до такой степени, что «вино
становится маслянистым и менее тонким и изысканным» '". Короче
говоря, виноградарство - настоящее искусство.

Но очень рано, с XIV века, когда повсюду началось возрождение
виноградников, между виноградарями и владельцами виноградников
наметился конфликт T. Конфликт этот впоследствии лишь обострился.
Поначалу он разворачивается на подступах к городам: Парижу, Лиону,
Орлеану, Туру, Сансу, Осеру, Блуа, Мецу... В это время заканчивается
бурный рост городского населения и буржуа вступают в соперничество
с дворянами и лицами духовного звания: все хотят иметь собственные
виноградники, и все считают делом чести производить и пить домашнее
вино. Поскольку все хотят приобрести виноградники поближе к городу,
то эти виноградники вырастают в цене и дробятся на мелкие участки, за
которые идет ожесточенная борьба. Но владелец виноградника площа-
дью меньше двух гектаров не может постоянно держать на нем семью

СНАБЖЕНИЕ ПАРИЖА ДЕШЕВЫМИ ВИНАМИ
в XVII и XVIII вв.

Заботясь о качестве парижских вин, Парижский парламент
постановлением 1577 года запрещает парижским кабатчикам поку-
пать вино в радиусе 20 лье (80 километров) от столицы. В самом
деле, в XVII-XVIII веках здесь в изобилии производят отврати-
тельные вина, продающиеся в пригородных кабачках. Кроме того.
в Париж везут дешевые вина по всем водным путям, окружающим
столицу, и по удобной Орлеанской дороге. (По книге: Dion R.
Histoire de la vigne et du vin en France. Op. cit.)

100                   Глава третья. Сельские инфраструктуры

виноградаря (closiers). Поэтому многочисленные клочки, принадле-
жащие городским жителям, обрабатывают поденщики - конечно,
весьма умелые.

Но этим рабочим, без которых невозможно обойтись и которые
знают себе цену, свойственно честолюбивое стремление приобрести
собственный виноградник и продавать собственную продукцию. Отыс-
кать клочок земли не так трудно: земля, на которой не родится хлеб,
подходит для виноградника. Главное здесь не в качестве почвы. Глав-
ное - это труд.

Так рождается долгий конфликт между работодателями и работ-
никами, которые ухитряются красть у хозяина часть своего рабочего
времени. Формально они должны работать от восхода до заката. Но для
того, чтобы «не дать в обиду собственные виноградники», работники
либо приходят утром гораздо позже, чем следует, либо уходят среди дня,
когда бьет три часа. Они так осмелели и не считаются с хозяевами,
потому что ведут борьбу все вместе. Кстати, если верить Этьенну Пакье
(1529-1615), слово tintamarre (гам) означает шум, который поднимали
виноградари из Блуа, когда стучали камнем по своей marre (заступу
виноградарей), чтобы напомнить друг другу, что пора кончать рабо-
ту ^". Когда хозяева жаловались властям и тем удавалось удержать
работников на рабочем месте, то сигнал означал прекращение работы,
своего рода сидячую забастовку.

Хозяева ратовали за качество вина, изо всех сил добиваясь его
улучшения во имя собственной славы и славы родного города. Ведь
работники на своих крошечных клочках земли вместо отборного вино-
града благородных сортов разводили грубые сорта (например, «гаме»
в Бургундии или «гуэ» в Иль-де-Франсе); сорта эти не требовали
особого ухода и давали большой урожай, но вино из них получалось,
мягко говоря, посредственное. И если победа в конце концов осталась за
работниками, то дело тут в том, что их действия отвечали возросшему
спросу на ординарное дешевое вино, которое французы потребляли во
все большем количестве. Но не все французы: для сельского населения
вино остается роскошью, его пьют только по праздникам, и даже сами
виноградари еще в конце XVIII века довольствуются «питьем» (1а
boisson), которое получают, разводя водой виноградные выжимки, ос-
тавшиеся на дне пресса,- в разных местах это «питье» называли
по-разному: пикет, бюванд и т. д. Иначе обстояло дело в городах: если
хозяин сам пил вино, то он - так уж повелось - угощал и слуг, правда,
вином худшего качества. Так что в городах вино пили все: и прислуга,
и ремесленники. Поэтому резкий рост городского населения повлек за

III. Скот, виноградники, зерно, лес                       101

собой значительное увеличение спроса на ординарное вино, особенно
начиная с царствования Генриха IV.

Таким образом сложилась благоприятная обстановка для развития
народного виноградарства, которое «помогало работнику избавиться от
опеки буржуа и вместе с тем портило виноградники, заполоняя их
низкосортным виноградом». Так исчезли прекрасные вина, производив-
шиеся в окрестностях Лана, Осера, Орлеана, Парижа... «Дороговизна
рабочей силы и недобросовестность работников вкупе с суровым клима-
том сделали производство вин высшего качества невыгодным. Буржуа
были вынуждены продавать или выкорчевывать виноградники. Вино-
градари скупили их и поспешили заменить лозы ценных сортов куста-
ми, приносящими большой урожай» ^".

Сходным образом, хотя и по совершенно другим причинам, проис-
ходит развитие виноградарства на побережье Атлантического океана,
открытом для торговли с Голландией. В то время как в Бордо, благо-
даря клиентам-англичанам, развивается производство бордоских вин из
лучших сортов винограда, спрос голландцев в XVII веке имеет проти-
воположные последствия. Действительно, голландцам нужна водка,
которую они добавляют в вино, увеличивая тем самым его крепость,

либо пьют в чистом виде. А спирт можно гнать и из пикета. Быстро
распространяясь по Атлантическому побережью и по внутренней тер-
ритории страны, обслуживаемой речным судоходством (Адур, Гаронна,
Шаранта, Луара), перегонка спирта из вина вызовет увеличение произ-
водства посредственных вин из имеющегося в избытке низкосортного
винограда. Сдвиг произойдет быстро. Как говорится в одной докладной
записке 1725 года относительно Ангумуа, «когда-то виноградниками
владели крупные буржуа и люди состоятельные. Нынче почти все
крестьяне [...] разводят виноград», и виноградники, принадлежащие
буржуа, стало некому обрабатывать. Таким образом, буржуа постепен-
но лишаются своих виноградников "'.

Эта эволюция объясняет, почему виноградари жили лучше, чем
земледельцы. Будучи простыми работниками, они тем не менее могли
постоять за себя и им было относительно просто приобрести собствен-
ность. В Бургундии накануне Революции «виноградари питаются луч-
ше, чем жители равнин [...] Они довольно часто едят пшеничный
хлеб» "". Артур Юнг отметил, что в то время виноградарь занимал
привилегированное положение в мире французского крестьянства.

102                   Глава третья. Сельские инфраструктуры

Вино: промышленное производство. Как зерно для того, чтобы пре-
вратиться в хлеб, должно пройти через мельничные жернова и печь
булочника, так и виноград тоже нуждается в переработке, которая имеет
ту особенность, что осуществляется самим производителем. Позволяет
ли это утверждать, что виноделие является частью крестьянской жизни?

Промышленность или не промышленность, во всяком случае, это
весьма разнообразная деятельность. В этом можно убедиться, открыв
«Словарь» Савари де Брюлона (1762 г.) ^. Савари различает «вино,
которое само собой течет из крана в стенке чана еще до того, как
сборщик винограда начнет давить ягоды (la mere-goutte)», «вино в чане
после того, как давили виноград (ie surmoust или moust)», «вино, которое
выжимают из гребней [кистей винограда без ягод] и полураздавленных
ягод, положив их под пресс уже после того, как из винограда выжали
вино в давильне (ie vin de pressurage)»; так называемое питье (1а
boisson), которое делают из остающихся от vin de pressurage выжимок,
разводя их водой и снова выжимая; «вино, которое еще не начало
бродить (ie vin doux), вино, которому помешали забродить (1е vin
bourru)», «вино, подвергнутое тепловой обработке, прежде чем оно за-
бродило, и поэтому сохранившее свою сладость (ie vin cuit)», десертные
вина, «в том числе мускаты из Сен-Лорана и из Ла Сиута в Провансе;
мускаты из Фронтиньяна и Барбантана в Лангедоке; мускаты из Конд-
рие под Лионом, мускаты из Арбуа, мускаты из Макона в Бургундии,
вина из Пуйи и Нивернэ». Если составить подробный перечень сегодня,
он окажется еще длиннее.

Если попытаться дополнить список сведениями о репутации вина,
о цене за бочку и за бутылку, о покупателях, то получится целая книга.
Кроме того, окажется необходимым перечислить бочаров, перевозчиков,
рассказать о способах хранения вина и обращения с ним, описать
громадные подземелья в Шампани, где во времена Второй Империи,
а скорее всего, даже раньше, «могла свободно проехать повозка, запря-
женная четверкой лошадей» ''*. Вдобавок потребуется упомянуть о раз-
личных прессах, большая часть которых были самыми обычными -
такими, для которых виноградарям приходилось перемешивать вино-
град- обычай, против которого они всегда боролись. В конечном счете
перед нами не одна, а целый куст отраслей промышленности.

Есть ли области, где бы виноделие наносило ущерб другим видам
промышленности? Кольбер считает, что да. Заботясь об усовершен-
ствовании ремесел, в частности о распространении в городах и деревнях
домашнего ткачества, он размышлял о возможностях его развития

III. Скот, виноградники, зерно, лес                       103

в Бургундии. «Если два города одинаково пригодны по своему место-
положению для развития какого-либо ремесла,- объяснял он,- но
один из них находится в краю виноградников, а другой нет, для
подобных начинаний выбирать всегда следует тот, где нет виноград-
ников, ибо вино изрядно мешает работе»^". Вероятно, как пишет Роже
Дион, «домашние ремесла [сельская промышленность] лучше всего
развиты в той части Франции, где нет виноградарства - от Лаваля до
Руана, Камбре и Фурми. По эту сторону северной границы товарного
виноградарства [то есть к югу] сельские жители, похоже, часто даже не
подозревали, насколько прядение и ткачество могли бы облегчить их
жизнь» "'. Получается, что там, где было виноградарство, не было
промышленности, и наоборот. Так ли все просто?

В XVIII веке Лангедок - густо населенный бедный край, население
которого все время пополняют еще более бедные жители находящегося
по соседству Центрального Массива. В Лангедоке появляется нужда
в других видах деятельности, кроме выращивания зерновых, которое
находится под контролем буржуа и лиц духовного звания: виноград
перебрался на самые неплодородные земли, впрочем, богачи как в ок-
рестностях Лодева, так и вокруг Моннелье и других городов и городков
относятся к нему предвзято; свой клочок земли и собственное вино
стремятся иметь прежде всего бедняки да иногда еще des brassiers "'"
и городские ремесленники. Но эти микровиноградари производят вино
не только для местного употребления, не только для простого люда.
Излишки, и весьма значительные, вывозят в Италию, в частности, такой
ценный продукт, как мускат - сладкое вино, которое производят не
только на холмах Фронтиньяна.

Но в Лангедоке есть большие текстильные фабрики, они изго-
товляют сукно для армии (например, лодевские фабрики) и для рынков
Леванта (фабрики в Клермоне и Каркассоне). Эти фабрики постепенно
укрупняются, что делает положение бедных ремесленников, своим
трудом способствующих процветанию и равновесию провинций, не-
устойчивым.

Что сказать в заключение, кроме того, что в конечном счете главная
проблема - проблема равновесия, причем равновесия не только между
промышленностью и виноградниками, но между промышленностью
и уровнем жизни. Вообще, виноградари - люди более или менее обес-
печенные. Зачем им переезжать в город, если они и без того живут
хорошо? И зачем им надомная работа, имеющая целью развитие сель-
ской промышленности и гораздо хуже оплачиваемая, нежели городская,
если они могут без нее обойтись? Не то же ли самое происходит на

104                   Глава третья. Сельские инфраструктуры

Канской равнине, где собирают богатые урожаи зерна? Когда городские
купцы решили нанять в деревнях прядильщиц, крестьянки встретили
их сдержанно. Они, быть может, согласились бы работать, но только
если бы оплата была высокой. Ведь в этой области, издавна экспор-
тирующей зерно, у людей еды вдосталь.

Когда один хитроумный англичанин задумал около 1750 года ор-
ганизовать во Франции ткацкое производство по типу британского
в дополнение к уже существовавшему французскому, где он предпочел
обосноваться? В Жеводане. И не потому, что там мало виноградников,
а потому, что это очень бедная область ^.

Три зоны французского виноградарства. Чтобы подвести итог ис-
тории виноградарства, надо разделить Францию, проведя две границы:
южная граница совпадает с границей распространения олив, которые
растут в средиземноморской Франции; это - первая и, если угодно,
«природная» зона виноградников на нашей территории; северная гра-
ница совпадает с границей товарного виноградарства - я еще раз
подчеркиваю это определение - от устья Луары она идет к востоку,
через всю Европу до юга России, Крыма и Персии, где лозы зимой
присыпают землей, чтобы защитить от морозов ^". Это настоящая ли-
ния удачи для Европы - удачи для юга, конечно. Отсюда и торговые
связи: после каждого сбора винограда вино везут с юга на север. Таким
образом, венецианцы пьют весьма крепкое вино, за которым ездят
в Марке и в Неаполь, но предоставляют немецким carretoni - длинным
вереницам повозок- каждую осень перевозить через Альпы белый
пикет из Фриули и Венето ^°.
Отсюда два рубежа, делящие Францию на три зоны.
Любопытнее всего средняя зона - Борделэ, долина Луары, Бургун-
дия, Шампань, Эльзас; Лотарингию, где куцые виноградники в Тулуа
и Мецском крае сохранились до наших дней, я оставляю в стороне.

Скажем не хвастаясь: эта срединная Франция владеет лучшими
виноградниками в мире. И так считают не только французы. В более
холодных зонах пришлось переустроить виноградники: отобрать сорта,
которые приспособились к климату, собирать только перезрелый вино-
град, тронутый благородным гниением (botrytis cinerea), которое увели-
чивает содержание в нем сахара и спирта. Разве в Сотернэ не доходят до
того, чтобы снимать урожай «ножницами», постепенно, в несколько
приемов, каждый раз срезая только ягоды, уже начавшие портиться ^"?
Этот обычай, который сделал производство сотерна «самым сложным
в мире», возник не раньше 1845 года.

III. Скот, виноградники, зерно, лес                       105

На первый взгляд кажется, что срединная Франция не создана
природой для этой исключительной роли. Но стоит ли верить первому
впечатлению? Ведь есть виноградники и виноградники. Виноградники,
посаженные римлянами в нарбоннской Галлии задолго до начала нашей
эры- совсем не то, что виноградники, раскинувшиеся в краю аллоб-
рогов на берегах Роны в 1 веке нашей эры. Уже Плиний Старший
говорит об этой новой разновидности винограда, приспособленной к хо-
лодному климату и созревающей с наступлением заморозков (что по сей
день очень часто встречается в Бургундии и совершенно немыслимо,
например, на равнинах Лангедока) ^. В самом деле, два благородных
саженца, каберне и пино, хорошо переносящие сырость и холода,
похоже, происходят не от средиземноморских сортов; предками пино
скорее всего были местные сорта дикого винограда, а предком растущего
в Борделэ каберне - кантабрийский виноград.

Вдобавок виноградники срединной Франции имели благоприятное
географическое положение. В самом деле, поскольку главными потреби-
телями были, повторяю, жители Севера, наши крупные виноградники
оказались у самых ворот клиентов. С другой стороны, чтобы выгодно
экспортировать вино, нужно было следить за качеством продукции, что
требовало неусыпных трудов и забот. Тщательный уход за виноград-
никами осуществляется и поныне.

Наличие второй зоны виноградников к северу от Луары, на первый
взгляд, совершенно понятно. История ее такова. Виноградники ок-
ружали почти все города и удовлетворяли спрос горожан в те времена,
когда перевозки были делом трудным и дорогостоящим; затем площади
виноградников, оказавшихся в неблагоприятном климате, дающих уро-
жай нерегулярно, а порой и вовсе не приносящих его из-за дождей
или морозов, начинают уменьшаться. Виноградники отступают, когда
в XII-XIII веках начинается эпоха активного морского судоходства
и вывоза водным путем вин из срединной Франции; этот процесс
завершается, когда появляется железнодорожное сообщение, что об-
легчает доставку хорошего крепкого вина с юга на поездах. В это
время виноградники возвращаются в благоприятную для них кли-
матическую зону.

Однако такое объяснение слишком просто, ибо в Северной Франции
кое-где сохранились или могли сохраниться прекрасные виноградники.
Разве мы не видим, как сегодня возрождается производство белого вина
лучших марок в Сюрене ^? Так что дело не только в климате. И правда,
Роже Дион заметил, что в тот момент, когда на столе у северян
появилось вино с юга, наступил подъем зернового хозяйства, ушедшего

106                   Глава третья. Сельские инфраструктуры

вперед так далеко, что на землях, которые прежде оставляли под паром,
нынче сажают сахарную свеклу и кормовые травы. Банкиры, деловые
люди и агрономы с тех пор считают, что в «сельском хозяйстве чего-то
стоят только скот и зерно»; что сажать свеклу в сто раз выгоднее, чем
виноград. Короче говоря, спад виноградарства происходит не в соответ-
ствии с климатом, а в соответствии с «границей, разделяющей пахотные
земли, пригодные для выращивания различных культур». Виноград-
ники исчезли на всех пахотных землях, дающих большой урожай
других культур; напротив, они уцелели в тех местах (например, на
подступах к Луаре), «где почва уже не способна так мощно поддержи-
вать культуры-соперницы, как к северу от Парижа». Как говорил
Матье де Домбаль в 1829 году, «тучные нивы раскинулись почти
исключительно в северных департаментах, где не растет виноград; чем
дальше к югу, тем скуднее становятся поля и тем обширнее - почти
в той же пропорции - становятся виноградники» "**.

Что касается южной Франции, где почвы наиболее пригодны для
виноградарства и где им начали заниматься раньше всего, то срединная
Франция долгое время оттесняла ее на второй план, преграждая ей путь
к выгодным клиентам, в том числе к жителям столицы.

Перемены, судя по всему, начались в XVIII веке. Действительно,
суровая зима 1709 года раз и навсегда открыла южным винам дорогу на
север; южные виноградники не так сильно пострадали от заморозков,
разоривших в ту зиму виноградники севера. Северное вино так подоро-
жало, что бочки стали возить с юга до самого Парижа.

Но самые серьезные перемены произошли с появлением железнодо-
рожного сообщения. Оно перевернуло всю географию вина. Божоле
триумфально вступает в Париж. Расположенный южнее Лангедок,
жители которого до тех пор работали на заводах и фабриках, обрабаты-
вали виноградники, растили зерно, полностью посвящает себя вино-
градарству. Появление монокультуры, захватившей все земли, произ-
водит переворот. После победы над филлоксерой, нашествие которой
(1865-1890) Гастон Рупнель называет «главным событием Третьей
Республики» ^, виноградники восстанавливают, идя на большие затра-
ты: саженцы привозят аж из Америки, причем на сей раз виноградники
завладевают лантедокскими равнинами, подступают к самому морю.
Тут-то и разразился страшный кризис перепроизводства - отсутствие
сбыта, падение цен. Среди работников и мелких собственников начались
волнения. В 1907 году, чтобы усмирить бунтовщиков, возмущенных тем,
что, имея «доброе вино», они не в силах прокормиться, пришлось
призвать на помощь войска.

III. Скот, виноградники, зерно, лес

РАСПРОСТРАНЕНИЕ ФИЛЛОКСЕРЫ ВО ФРАНЦИИ

1. Пюжо (Гар). 2. Флуарак (Жиронда). 3. Божоле. 4, Шампань,
Серая штриховка: зоны, затронутые в 1879 году. (По книге:
Claval P. Elements de geographie humaine. 1980).

Исчерпали ли мы тему? Можно ли ограничиться историей виноград-
ников и вина? Не следует ли упомянуть среднего потребителя - париж-
ского рабочего, каждое воскресенье посещающего пригородные кабачки,
где вино дешевле, потому что не надо платить ввозную пошлину
в городскую казну? Или последовать за путешественником, который по

108                   Глава третья. Сельские инфраструктуры

случайности едет в ту сторону, где производят вино? Он доезжает до
винодельческой области и йьет молодое вино, купленное прямо на месте,
за минимальную цену. В 1703 году, правда, неизвестно, в каком месяце,
Анри де Рувьер '**, королевский аптекарь, едет на юг и записывает, что
в Монмиреле, в 12 лье от Мо, «мы пили, так же как во Вье Мэзоне [на
три лье ближе к Мо], превосходное шампанское». Остановиться и вы-
пить. Артуру Юнгу посчастливилось купить бутылку сансерского вина
(вероятно, белого) в Ватане, на подступах к городку. При этом он
заплатил за бутылку всего 10 су, меж тем как в городе она стоит 20 '".

Кому не случалось во время путешествия неожиданно встретить
и попробовать вино, которое запомнилось ему на всю жизнь? Около
1920 года, исследуя на велосипеде границу между Барруа и краем
Жуэнвиль, я оказался в долине Марны, где купил молодого белого
вина. Тогда оно показалось мне превосходным - впрочем, разве в то
время я знал толк в винах?

Поговорим, наконец, о зерне, вернее, о зерновых. Я начал свои объяс-
нения не с зерна, как делают все, и тем самым нарушил традицию.
Я боялся, что такая важная тема, как зерно, может заслонить от нас всю
остальную картину. Ведь зерно играет ведущую роль, определяет и из-
меняет общее положение дел- не лучше ли было поэтому сначала
рассказать о других вещах, а потом уже приступить к этой теме, которая
бесспорно является главной?

Главной? Важнее всего - жить, важнее всего - есть. Кроме того,
разве зерно не является, говоря словами Пьера Гуру, плодом выбора
цивилизации - выбора, совершившегося, как это ни удивительно, еще
в доисторическую эпоху, так же как выбор риса или маиса, который
веками, тысячелетиями определял судьбы крестьянства на Дальнем
Востоке и в доколумбовой Америке? Единожды сделав выбор, люди уже
не могут его изменить.

Прежде чем пойти дальше, уточним нашу терминологию; по нашему
убеждению, говорить следует не о зерне, но о зерновых. Наши предки
называли этим словом все хлебные злаки - прежде всего пшеницу, но
не только ее; они включали в это понятие ячмень, овес, полбу, рожь
(еще в конце XVIII века бывшую во Франции самым распространенным
зерном) ^, суржу (смесь пшеницы и ржи, обычно в равных долях),
гречиху (черную пшеницу), не говоря уже о «мелком зерне» (des «petits
bles») "*", под которым подразумеваются не только яровые культуры,
такие как ячмень или овес, но горох, вика, фасоль, чечевица и т. п. Как

III. Скот, виноградники, зерно, лес                       109

говорит Оливье де Серр, «словом "зерно" в сельской местности обычно
называют все зерновые вплоть до зернобобовых» ^". Еще в 1898 году
один социолог, проводивший опрос, утверждал, что каштаны, занимаю-
щие такое большое место в питании жителей Центрального Массива,
«играют роль зерна; они заменяют хлеб. И этот хлеб не требует труда:
не надо ни пахать, ни сеять, ни жать, ни обмолачивать», короче говоря,
заключает исследователь, он взращивает в крестьянах лень и кос-
ность "'.

В общем, зерном называли все, из чего в конце концов получался
хлеб, однако «пшеница неизменно оставалась самым лучшим и самым
ценным из всех злаков [...], из которого получается самая белая, самая
хорошая и самая обильная мука» "^. Но если говорить об объеме
производства, то до XIX века первое место принадлежало ржи. Вот
почему французы так долго употребляли в пищу пеклеванный хлеб,
часто замешивая тесто из муки второстепенных злаков, а не из ситной
пшеничной муки, как сегодня. Излюбленный всеми белый хлеб утвер-
дился во Франции гораздо позже, чем считает большинство истори-
ков,- уже после революционных войн и войн Империи. Раймон Лебон
в 1792 году утверждал ^, что, «постоянно питаясь пшеничным хлебом,
человек становится сильнее, бодрее, выносливее, реже болеет». У сред-
него француза такая возможность появилась довольно поздно.

Требовательность зерновых. Зерновые - предмет неусыпных забот,
беспокойства и внимания властей. Каким будет урожай? Жатва всегда
в поле зрения, все следят за тем, как она идет, ведь от урожая зерновых
зависит, что ждет страну впереди: спокойная жизнь или тревоги и лише-
ния. Хотя ни в одной истории, называющейся историей Франции,
зерновые не занимают подобающего им значительного места, они всегда
были главным действующим лицом нашего прошлого. Во всяком слу-
чае, до XIX века. Первостепенная важность зерновых обусловлена
пользой, которую они приносят, милостями, на которые они щедры, и,
наконец, ограничениями, которые они накладывают.

Во-первых, зерно «движется», то есть его нельзя собирать два года
кряду на одном поле - бывают, конечно, исключения, но они лишь
подтверждают правило. Итак, зерно обязывает к кругообороту полей.
Каждый агроном дает этому свое объяснение. «Невозможность все время
сеять хлеб на данной почве,- говорит один из них [граф де Гаспарен]
в 1831 году,- происходит от недостатка удобрений, от невозможности
бороться с сорняками, которые созревают раньше хлебов, от того, как

110                   Глава третья. Сельские инфраструктуры

трудно расчистить [заранее] участок, куда бросают семена» ^. Другой
специалист ^ говорит в 1843 году о законах вегетации, в частности,
о том, что растения питаются некоторыми веществами, содержащимися
в черноземе, и выбрасывают в почву отходы; таким образом, они
отравляют почву, делая ее непригодной для возделывания того же
самого растения. «Мы видим, что трава, которая в изобилии растет на
лугу, со временем исчезает, а на ее месте вырастает совсем другая трава,
так что косари всегда косят разное сено».

Однако почти повсеместная ротация зерновых имеет и другие вполне
вероятные объяснения.

Действительно, цикл выращивания хлеба растягивается больше,
чем на год, составляя от 14 до 16 месяцев, ведь все начинается
задолго до сентябрьского или октябрьского сева. Для озимых хлебов,
и для пшеницы, и для ржи, надо сначала подготовить почву, несколько
раз вспахать ее, чтобы всходам было легко пробиться. Если вспашка
глубокая (то есть осуществляется тяжелым северным плугом), то
достаточно трех или четырех раз; в южных областях, где пашут
сохой, этого недостаточно: до Революции в полях Пуату землю вспа-
хивали не меньше девяти раз "^ Соха, будучи орудием несовершенным,
на самом деле просто лущит почву. Она затрагивает «верхний слой
земли, приподнимает его, разбивает и отваливает в сторону, таким
образом, она, так сказать, кладет вспаханный пласт на поверхность
земли, не проникая вглубь; и поскольку этот пласт не толще четырех
дюймов, соха не закапывает в землю сорняки, но, наоборот, взрыхляет
на них почву... После каждой вспашки сорняки снова появляются
со всех сторон, поэтому чтобы избавиться от них, приходится [...]
пахать снова и снова» '".

Итак, пахать и пахать, сколько есть сил у людей и животных.
Земледельцам никогда не удавалось полностью изгнать растения, меша-
ющие зерновым,- куколь, вику, васильки, овсюг ^"; несмотря на все
усилия земледельцев, они растут быстрее, чем колосья, и мигом догоня-
ют их. Тогда глазам людей предстает грустное зрелище, описанное
в 1527 году летописцем того времени Пуже: в окрестностях Кагора поля
«заросли травой», где «больше черной брони [овсюга], чем хлебов» ^".
«Очистка почвы и уничтожение растений, которые растут сами собой,-
пишет Матье де Домбаль,- обстоятельство, от которого будущий уро-
жай зависит не меньше, чем от плодородия почвы» ^°.

Эти площади, которые из предосторожности без конца перепахива-
ют,- пар, поле севооборота, которое раз в два года оставляют от-
дыхать, в частности, для того, чтобы плугом и сохой очистить его от

III. Скот, виноградники, дерно, лес                       III

сорняков; это существенно облегчает окончательную прополку (в тех
случаях, когда ее производят). В Лотарингии до 1914 года хлеба пололи,
чтобы уничтожить быстро разрастающийся чертополох.

Зяблевая вспашка требует много времени и труда. Вдобавок землю
перед осенним севом надо унавозить. Дело это нелегкое: даже на средней
ферме требуется до ста пятидесяти телег навоза между предпоследней
вспашкой и последней, когда просеянное зерно засыпают землей. Затем
почву боронят тяжелой бороной, чтобы выровнять ее поверхность;
иногда это называют «гладкой пахотой»^'. Ее противоположность-
«гребневая вспашка»: между двускатными грядами проводят глубокие
борозды, куда стекает лишняя вода ^.
А теперь вернемся к севообороту.

В апреле повсеместно начинается вспашка пара, В это время хлеб,
просеянный в сентябре - октябре прошлого года, уже дал всходы,
которые вот-вот заколосятся или уже отколосились. Так что рядом
i'.i  VT два хлеба, один потенциальный, ради которого почву несколько

d.i вспахивают, другой - тот, урожай которого соберут в июле или
августе. Если читатель задумается, то увидит, что полный цикл, начи-
ная от зяблевой вспашки и до того, как жнецы уберут хлеба, а женщины
свяжут колосья в снопы и сложат в копны, занимает четырнадцать -
шестнадцать месяцев. Четырнадцать или шестнадцать - в зависимости
от того, раньше или позже начинают пахоту и раньше или позже
собирают урожай. Так что весь цикл длится больше года. Дюамель де
Монсо видел в этом причину севооборота зерновых, но он высказал
свою мысль в короткой фразе, столь насыщенной, что ее трудно сразу
понять: «Невозможно каждый год выращивать пшеницу на одной и той
же земле,- пишет он,- потому что промежуток времени между жатвой
и севом столь мал, что не хватает времени подобающим образом об-
работать [читай: вспахать] поле» ^. Агроном и историк Франсуа Си-
го ^ повторил объяснение Дюамеля дю Монсо. Один его довод убедите-
льнее целой речи. Он приводит знаменательный, хотя и не характер-
ный, пример: в Ломбардии, где «летом очень тепло (говорят, что
в Милане лето, как в Неаполе, а зима, как в Амстердаме), пшеница
созревает уже к середине июня, так что до осеннего сева, который
проводят в ноябре, остается больше четырех месяцев. Это время поле
остается под паром и его четырежды вспахивают с зелеными удобрени-
ями» ^, после чего сеют пшеницу, зарывая ее посредством бороны.
Таким образом, в этом случае полный цикл выращивания пшеницы
укладывается в год. И на сей раз вслед за зерном снова сеют, или, во
всяком случае, могут сеять зерно. Ведь все необходимые условия выпол-

112                   Глава третья. Сельские инфраструктуры

нены: вспашка глубока, а удобрения обеспечены промежуточными
культурами.

Однако при всей своей важности календарь объясняет не все. Совер-
шенно очевидно, что злаки с их короткими корнями истощают поверх-
ность почвы. Отсюда важность чередования их с пропольными куль-
турами - свеклой, турнепсом, картофелем, чьи длинные корни берут
питательные вещества из более глубоких слоев почвы и вдобавок
поглощают из воздуха азот. Их ботва при вспашке превращается в хо-
рошее удобрение.

Севооборот. Миланский случай- исключение, которое подтвер-
ждает то правило, что до сих пор везде происходит ротация зерновых.
Она буквально заворожила историков, те видят только ее, не замечая
ничего вокруг.

География севооборота всем прекрасно известна (см. карту на
с. 124). Если провести линию от Сен-Мало до Женевы, то мы увидим,
что к северу от нее доминирует трехтактный севооборот - это система
трехполья. Пахотные земли делятся на три поля: озимые, яровые (то
есть весенние, мартовские посевы: ячмень, овес), пар. Пар, как правило,
означает полный отдых земли - чистый пар. Итак, если представить
себе земли в виде круга, разделенного на три более или менее равных
сектора, то окажется, что круг этот каждый год поворачивается на одну
треть: озимые сменяются паром, яровые озимыми, пар яровыми, и так
до бесконечности.

К югу от линии Сен-Мало - Женева правилом становится двухпо-
лье. Одну половину территории занимают зерновые, другую - пар. На
следующий год они меняются местами: первая половина территории
отдыхает, вторую засевают зерном, и так далее.

Мы видим разделение, видим различие, но встает вопрос: в чем их
причина? Что может означать, в одном и в другом случае, регулярное
повторение одних и тех же действий? Чем внимательнее мы всматрива-
емся в эти простые проблемы, тем более сложными они оказываются,
а ответы, которые напрашиваются, как выясняется, далеки от истины
или двусмысленны.

Прежде всего, в каждой из двух противостоящих друг другу частей
Франции есть разные варианты севооборота, их немного, но они пред-
ставляют интерес.

Несколько отклонений от общего правила есть в зоне трехполья.
В конце XVIII века Нижний Эльзас, до тех пор верный трехпольной

III. Скот, винотраднвки, зерно, лес                       113

системе, неожиданно переходит на двухполье ^'. То же самое гораздо
раньше, в конце Средневековья, произошло в области Тьераш, где
была введена двухпольная система, после чего появились живые ограды
и защитные полосы деревьев, характерные для края бокажей "". Край
Ко искони, во всяком случае, с тех пор, как мы его знаем,- зона
бокажей и двухполья. Но в конце Старого порядка там широко рас-
пространяются лесополосы ^*. Сходным образом я уже указывал на
любопытный пример пуатевенского края Гатин - в XVI веке, вслед-
ствие укрупнения земельных хозяйств, производимого знатью, на этой
равнине воцаряются бокажи ^". И это еще не полный перечень: в Ре-
вермоне (Юра) поля «окаймляют лесными полосами» после 1770 го-
да ^"', в Булоннэ примерно в ту же эпоху «обносят живыми изгородями
низины» "'.

Необходимо отметить совершенное исключение - фламандское
сельское хозяйство, которое, храня верность «принципу чередования
культур», приобщается к революционной системе обработки земли,
существующей в Нидерландах: земля там никогда не отдыхает, пар
отсутствует. К северу от Бушена «вы вступаете в сад», который не знает
обычного отдыха полей """. Означает ли это, что вы перешли из царства
лени в царство труда и разума?

Еще одно исключение из правила: Ардеины. По мнению Франсуа
Сиго, система пара, вероятнее всего, идущая из Средиземноморья, просто
не дошла до этого края, бедного, затерянного в лесах и оторванного от
остального мира '". Во всяком случае, здесь принято обрабатывать
лишь небольшие участки, используя при этом все удобрения с окружа-
ющих земель; на этих привилегированных участках культуры сменяют
друг друга без перерыва.

В большой зоне двухполья, более обширной у нас, чем трехпольная
зона, тоже есть отклонения; ввиду огромных площадей они не могут не
быть более многочисленны. Действительно, в отдельных областях
встречаются островки трехполья. Бывают и другие аномалии. К югу от
Бордо, в Ландах, в XIX веке землю обрабатывают так же, как в Арден-
нах; подобно китайцам, земледельцы концентрируют все свои усилия на
маленьком участке земли, щедро унавоживают его и выращивают на
нем разные культуры, не давая земле отдыхать. Близ Нима, по свиде-
тельству Леоиса де Лаверня (1877 г.), «соблюдают особое чередование
культур. Вначале на щедро унавоженной земле сеют люцерну; через
четыре года эту люцерну перекапывают и, не удобряя землю, четыре
года подряд сеют хлеб, затем два года эспарцет, после чего еще два года
хлеб; весь цикл занимает двенадцать лет, шесть из которых приходится

114                   Глава третья. Сельские инфраструктуры

на хлеб, при этом землю удобряют лишь единожды»; урожаи при этом
собирают великолепные ""*. Очевидно, эта практика появилась довольно
поздно, когда уже существовали сеяные луга. Но обращаясь к прошло-
му, мы встречаем трехполье в Бретани и на некоторых землях близ
Тулузы уже в Средние века "\ Тогда же, в Средние века, в окрестностях
Грасса был составлен арендный договор, в котором оговорено, что все
должно подчиняться правилу трех - «dicendo per tres» "'.

При всех отклонениях и смещениях двухполье и трехполье остаются
главными в своих владениях. В этом случае важно знать, как эти зоны
соотносятся, какой вид они принимают в пограничных областях, ведь
периферия всегда показательна.

К сожалению, обо всем этом мы знаем очень мало. Похоже на то, что
в общем и целом трехполье победило, все дальше и дальше оттесняя
двухполье. Таким образом, оно постепенно завоевало Турень ""'', позже,
накануне Революции, проникло в Пуату, между Шательро и Пуатье "*.
Случаи эти, вероятно, не единственные, но исследования в этой области
редки, быть может, потому, что историки и географы раз и навсегда
решили, что трехполье лучше, чем двухполье. Не было бы вопроса.
если бы трехполье всегда одерживало верх над двухпольем. как утверж-
дали Марк Блок, Альбер Деманжон и, сравнительно недавно, исследова-
тель столь сведущий в истории агротехники, как Лини ^ айт "". Если
верить им, трехполье как более поздняя система неустанно наступало на
своего слишком старого соседа. Не чересчур ли все просто?

Чтобы разобраться получше, выслушаем мнение защитников дв\ х-
полья. Роже Дион считает, что при двухполье не выращивают второ-
степенные яровые - рожь или овес - не из-за того, что не успевают,
а из-за того, что эти культуры не переносят засушливого климата,
господствующего южнее Пуату """. По мнению Жака Мюлье "", двухпо-
лье имеет то преимущество, что является более гибким, более восприим-
чивым к нововведениям XIX века, нежели трехполье, чьи рамки зачас-
тую слишком жестки. Наконец, Франсуа Сиго ^ сомневается в от-
сталости двухполья и аргументирует свою точку зрения расчетами,
которые на первый взгляд кажутся убедительными, если, конечно,
считать, что в такой области достаточно теоретических расчетов.

Вот суть его рассуждений: при двухполье с одной и той же площади
за три года собирают три урожая, каждый раз снимая его с половины
пахотных земель; если принять годовой урожай, который можно было бы
собрать со всего участка, за 100, то общий урожай за три года будет
равен 150. При трехполье (если считать, что урожай яровых, как это
обычно бывает, в два раза меньше, чем урожай озимых) годовой урожай

Ill- Скот, виноградники, зерно, лес                       115

озимых составит треть от 100, то есть 100 за три года, а урожай
яровых- половину этого, то есть 50 за три года; общий урожай
за три года в этом случае окажется равным опять-таки 150. Получается
так на так.

Согласимся, что - при прочих равных - результаты при духполье
и при трехполье примерно одинаковы; это похоже на правду. Но
доказательство этого равенства не безупречно. В нем не учтены реаль-
ные условия произрастания культур, особенности климата, гидрогра-
фия, качество семян, формы собственности, плодородие почвы, рабочая
сила, орудия труда. В отношении последних следовало бы еще раз
сравнить северный плуг и южную и западную соху, упряжку быков
и упряжку лошадей... Сохой можно лучше обработать участки, идущие
под уклон, со скудным, каменистым грунтом; кстати говоря, пахать
сохой - искусство, это сложнее, чем пахать плугом с лемехом. Что же
до сравнения лошадей с быками, то возобновление спора, который люди
не могли разрешить веками, завело бы нас слишком далеко. Быки
медленнее ходят, зато они меньше едят, не то что лошади - ненасытные
утробы, «лари для овса» ^ и т. д. Короче говоря, мы всякий раз имеем
дело не с капризами и отклонениями, а с приспособлением к местным
условиям.

Такой хороший знаток истории нашего сельского хозяйства, как
Рене Мюссе ^*, исследовавший положение дел в кантонах Верхней
Нормандии, глубоко убежден в превосходстве трехполья. Но можно ли
делать общие выводы на основании отдельных разрозненных сведений?
С другой стороны, как оценить возможности яровых в зоне трехполья?
Если в погожие весенние дни выяснялось, что пшеница и рожь не
уродились, то спасти дело мог только дополнительный сев. В 1651 году
в окрестностях Реймса зима была долгой, с сильными морозами, про-
ливными дождями, но без снега - все знают, что это означает. Но «мы
надеемся,- говорит один городской житель,- посеять ячмень, если нам
не помешают солдаты» ^. Имеются в виду, увы, солдаты Фронды!
И ведь мало убедиться, что озимые хлеба погибли, надо пойти на риск
и сделать ставку на яровой хлеб! Так поступают не всегда: в 1740 году
в Гонесе - знаменитой деревне булочников близ Парижа - урожай
погиб на корню, но «пахари не решились перепахать свои поля» ""'.

Изложенные факты заставляют нас задуматься. Нет оснований
утверждать, что одна из двух систем превосходит другую. Нет точных
объяснений, почему в том или ином месте перешли от одной системы
к другой. Быть может, эти сдвиги станут понятнее, если рассмотреть их

нение трехполья к югу от Шательро, о котором мы говорили выше,
происходит одновременно с другим явлением - в крестьянском хозяй-
стве появляется лошадь. Для землевладельцев и крестьян Шательро той
эпохи лошадь внове, она вызывает споры. Некий анонимный автор
в 1784 году негодует, что пахри в его краях «утратили давний обычай
обрабатывать землю на быках и используют лошадей». Какой скандал!
Один землевладелец консерватор (это его право, если не достоинство)
сдает свою ферму в аренду с условием, что «арендаторы могут использо-
вать только быков» "'.

Наконец, нет ли еще какого-нибудь обстоятельства, способствующе-
го переменам? «Хозяйственные постройки в Шательродэ [действитель-
но] вместо открытого двора, типичного для области бокажей, имеют
внутренний двор и монументальный крытый вход - такие же, как
в Пикардии или в крае Бос» ''". Эта особенность, сама по себе заслужи-
вающая внимания, напоминает нам, что двухпольная или трехпольная
система - только одна часть целого, которая не существует и не
перемещается отдельно от других, что она входит в экономику и даже

118                   Глава третья. Сельские инфраструктуры

в сельскую цивилизацию. «Природа,- говорит Морис Ле Ланну^,-
почти не важна [что, по моему мнению, все же сомнительно]; главным
фактором является [...] история человеческого общества». С этим пос-
ледним утверждением я, наоборот, согласен. В конечном счете цивилиза-
ция есть не что иное, как совокупность многочисленных элементов,
различных факторов.

По меньшей мере три Франции. Не будем слишком доверять прос-
той схеме двух зон сельской Франции, выделенных в соответствии с их
агротехническими системами. Тем более, что географы научили нас
прибавлять к проблеме севооборота проблему сельскохозяйственных ре-
мсимов, или, как иногда говорят, сельскохозяйственных пейзажей. Что
же касается агрономов, то они совершенно справедливо говорят об
аграрных структурах, то есть о совокупностях и длительной временной
протяженности.

Если принять в расчет эти другие элементы, то окажется, что
сельских Франции не две, а по меньшей мере три.

Первая - Северо-Западная и Северо-Восточная Франция, Франция
открытых полей, openfield, как выражаются английские историки, гео-
графы и агрономы: большая деревня, где дома жмутся друг к другу,
занимая центр «поляны» """, где нет деревьев, изгородей, часто даже нет
заборов. Перед нами - круг, центром которого является деревня с кон-
центрированной застройкой (отправная и конечная точка всего процес-
са), а секторами - поля севооборота, отличающиеся одно от другого
цветом. Здешние поля - длинные полосы, напоминающие доски пар-
кета. Это самый знакомый для меня пейзаж и, вероятно, тот, который
легче всего отличить и понять. Я помню, как в июле 1945 года воз-
вращался из Германии во Францию. После того, как наш самолет
пролетел над странными болотами Буртанжа, пейзаж вдруг резко изме-
нился: под нами была Пикардия, разделенная на узкие разноцветные
полосы, границы которых были проведены словно по линейке; посадки
всюду были аккуратные, чистенькие, словно с них только что смахнули
пыль; колокольни довершали картину. Я понял, что я дома.

Границы этого упорядоченного общего openfield, очевидно, точно
совпадают с границами трехполья. Но какова причина этого совпаде-
ния - вот вопрос, над которым стоит поломать голову.

Вторая Франция, Западная и Центральная - Франция бокамсей. Не
думайте, что вся она уныла и единообразна: один бокаж не похож на
другой ^'; различий между ними множество.

III. Скот, виноградники, зерно, лес                       119

В департаментах Майенн и Мен и Луара - ограничимся этими
примерами, они весьма показательны - «поля окаймлены живой изго-
родью, образованной разного рода деревьями, [посаженными на насы-
пи): кроме того, имеются «внутренние перегородки»- чаще всего это
яблони и груши для сидра, отчего местность кажется лесистой. Хозяй-
ства занимают в среднем 30-40 гектаров; есть и гораздо меньшие,
площадью 10-12 гектаров, такое хозяйство называют "выгородка",
потому что по сути это один огороженный земельный участок». Этот
беглый набросок, сделанный в середине XIX века, взят из не утративше-
го свою актуальность труда Леонса де Лаверня "". К процитирован-
ному краткому описанию следовало бы добавить ухабистые дороги,
болотистые ланды, поросшие дроком и утесником, и, в особенности,
следовало бы уточнить, 410 .чч^ч-гая местность- обман зрения, види-
мость, иллюзия; деревья здесь   только дополнение, средство разграни-
чения. «Если смотреть с высоты» - тогда, около 1870 года, не было
самолетов, дающих такой хороший обзор,- то Леон, край, типичный
для Бретани, по словам все того же Леонса де Лаверня, будет похож на
«шкафчик со множеством отделений» ^.

Труднее всего поддается определению третья Франция, юго-восточ-
ная, по одну и по другую сторону долины Соны и Роны, этой гигантской
расселины, протянувшейся от Средиземного моря до Вогезов, между
Савойскими, Дофинезскими и Провансальскими Альпами, Централь-
ным Массивом и Пиренеями. По сути дела, в нее входят совершенно
различные области: растительность, способы обработки земли, посадки,
деревья, виды деятельности - все меняется на каждом шагу.

Объяснительная схема Марка Блока ""* хуже всего отражает своеоб-
разие области в целом - впрочем, ничего лучшего я предположить не
могу. Судите сами: определяющее в здешнем краю не двухпольная
система выращивания зерновых, которая его захватывает и, на первый
взгляд, господствует в нем; это и не большие прямоугольные поля,
которые напоминают часто встречающиеся римские центуриации; это
скорее множество нейтральных пустынных зон, des herms, des terres
gastes ^°, земель, на которых если и сеяли, то недолго, и которые теперь
пребывают в запустении. Жителя Севера поражают, ошеломляют эти
каменистые, поросшие кустарником пустоши, над которыми летают
стрекозы, где в изобилии водится дичь и благоухают душистые травы.

Что же касается культурных растений, то они так же разнообразны,
как почвы и пейзаж. Сильные, живучие, плодовые деревья растут здесь
везде, где только можно. Высоко в горах - царство каштанов и грецкого
ореха, ниже располагается олива - поистине чудо-дерево - а также

120                   Глава третья. Сельские инфраструктуры

шелковица, фиговая пальма, яблоня, орешник, вишня... Наконец, мин-
даль, чья «беспечность вошла в пословицы, ибо он начинает цвести еще
до окончания зимы», но на побережье Средиземного моря заморозки
бывают редко, так что риск невелик "'. Под Иером, под Каином, под
Тулоном апельсиновые деревья и пальмы растут прямо в открытом
грунте, «как в Италии, в Сорренто» '". Правда, бывает, что стужа вдруг
окутывает все своей пеленой, и тогда даже узловатые стволы дубов
и олив трескаются от холода.

Все эти культуры, привольно произрастающие в здешнем климате,
придают особое великолепие террасам. Особенно же прекрасны широ-
кие долины в нижнем течении Изера, в Восточных Пиренеях или
долина Аржанса, за горами Мор и Эстерель, которая удивляет Лаверня
тем, что «на пространстве в несколько квадратных метров здесь растут
одновременно фруктовые деревья, оливы, шелковицы, хлеба, овощи,
виноград, цветы» ^"°. Между рядами виноградных лоз располагаются
бобовые культуры, персиковые деревья и даже оливы, которые, правда,
плохо уживаются с виноградом """. На берегах Изера в долине Грезиво-
дан «вечная весна» лицом к лицу сталкивается с «вечной зимой»,
которая стоит в горах. Поля здесь засажены шелковицей или вишней,
виноград обвивает деревья. Под их сенью растут пшеница, ячмень,
кукуруза, картофель, конопля, рапс, клевер, люцерна, гречиха *""... Вот
картина, которую можно было увидеть во времена Второй Империи.

Последний штрих: почти везде обитатели городов, городков, боль-
ших деревень занимаются перепродажей. Однако не все эти залитые
солнцем области богаты - здесь часто бывает засуха, мало стад и,
следовательно, мало удобрений. Богатые края зачастую протянулись
узкой лентой, их со всех сторон обступают горы, и равнинные культуры
захватывают, осваивают предгорья - так происходит в Лангедоке, так
взбираются по склонам виноградники и хлеба Прованса.

Короче говоря, если нужно дать области трехполья определение
в нескольких словах, то мы охарактеризуем ее как максимальное усилие
овладеть максимумом пахотных земель - да здравствует ager, долой
saltus! Это завоевание полезных земель произошло благодаря коллектив-
ному труду, благодаря торжеству порядка - но победа порядка, как мы
увидим, влечет за собой немаловажные последствия. В зоне двухполья,
наоборот, saltus не ущемлен в правах, там повсюду растут деревья, как
в зоне бокажа, так и на Юге (обычно это называют зоной редколесья).
И эти деревья, за которыми почти не ухаживают, являются важным
подспорьем. Зима в зоне двухполья короткая, поэтому там в изобилии
растут бобовые культуры, происходит своего рода самообеспечение

III. Скот, виноградники, зерно, лес                       121

продуктами питания. Таким образом, за пределами трехполья свободы
действий больше, индивидуализму там - раздолье. Умонастроения,
сельские пейзажи соответствуют, отвечают друг другу. Считать ли
систему хозяйствования причиной или следствием, ясно, что она всегда
теснейшим образом связана с психологическим складом местных жи-
телей.

Назад, в глубь веков. Предыдущие объяснения и картины показыва-
ют, что, когда разговор заходит о хлебах, в конце концов он непременно
перекидывается на что-нибудь другое. Быть может, это естественно. Но
я еще не сказал ни слова о том, что, однако, все знают по собственному
опыту, а именно, о том, что в наше время - иными словами, в послед-
ние тридцать - сорок лет - произошел переворот, одним могучим
ударом разрушивший то, что Даниэль Фоше и некоторые другие назы-
вали «равновесием полей»: мудрые обычаи и правила, которые мы
унаследовали от наших далеких предков. Разве Ф. Жильбер "" в 1787
году не утверждал, что сельское хозяйство Франции не продвинулось ни
на шаг вперед со времени римлян? Несмотря на очевидное преувеличе-
ние, утверждение это, высказанное превосходным знатоком экономики
своего времени, не лишено справедливости.

Итак, переворот произошел, и за короткое время многое изменилось
до неузнаваемости. Нынешняя ситуация не является итогом естествен-
ной эволюции и не может быть ею объяснена. От прошлого нас отделяет
пропасть, и мы должны это осознать.

Единственная возможность пролить свет на наши проблемы - это
пойти назад по течению времени. Марк Блок *"^ предлагал начать эту
попятную историю не с нашего времени, а с XIX века, а затем,
отталкиваясь от него, продолжать движение вспять. Эта эпоха удобна
тем, что она прекрасно освещена в многочисленных документах, а также
тем, что изменения, происходившие с Францией на ее протяжении,
совершались медленно и не слишком искажали картину.

Франсуа Сиго обрисовал ситуацию, сложившуюся около 1800 года,
и я воспроизвожу его карту. Читатель может ознакомиться с сопровож-
дающим ее подробным комментарием '"".

Куда важнее и сложнее - не ограничиться изучением XIX века,
а погрузиться в толщу времен как можно глубже. Для этого необходимы
годы коллективной работы. И как же глубоко мы погрузимся? До
Кольбера? Да. До Сюлли? Это куда сложнее. И достаточно ли этих
нескольких веков, чтобы получить ответ на интересующий нас вопрос?

122                   Глава третья. Сельские инфраструктуры

Чтобы выяснить корни «расположения полей», нужно копать гораздо
глубже.

А пока можно прибегнуть к сравнительной истории. Но с кем, с чем
сравнивать? Морис Ле Ланну '"''' приглашает нас в Сардинию, в восточ-
ную часть острова, на равнину Кампидано, где существует трехполье;
Ксавье де Планоль ^ идет дальше, в Южную Анатолию, Жан-Робер
Питт- в Мавританию... Сам я предлагаю отправиться в Россию.
Немыслимая затея, скажете вы? Я знаю, что Россия перенимала опыт
Европы. Но как же сильно она при этом отличается от Европы!
Впрочем, у нее есть преимущество: та эволюция, которая происходит
в России, свершается позже, чем на Западе, и это позволяет нам,
историкам, исследовать ее гораздо более подробно. А поскольку в цент-
ральных областях, где господствовало «старое сельское хозяйство»,
изменения происходили на два-три века раньше, чем в периферийных,
более отсталых зонах (в том числе на Украине), то на примере России
можно видеть, как еще в XVIII веке сосуществуют и развиваются все
системы. Карта на странице 127, которую я заимствовал у Мишеля
Конфино *°^', избавляет меня от долгих объяснений: на ней видно, что
изначально в России существовали переложная система * и огневое
хозяйство **. По мере того, как население росло и все стремилось
к стабилизации, установилась система двухполья и постепенно открыла
дорогу трехполью.

Если согласиться с тем, что этот процесс перемещается в сторону
Запада, то мы получаем право вернуться к старым добрым объяснениям
или по крайней мере к давним разговорам о том, что трехполье является
преемником двухполья. Но почему? Вопрос остается открытым. С тем,
что прежде существовала переложная система, я готов согласиться
с закрытыми глазами. Впрочем, специалисты по истории первобытного
общества полагают, что система эта существовала вокруг людских
поселений еще во времена неолита. И разве то, что называют неупорядо-
ченными посадками - эти ковры распаханных saltus на берегах Среди-
земного моря, в Бретани, в Тьераше и в других местах, время от времени
перепахиваемые и засеваемые, а затем вновь зарастающие вереском,
утесником, лесом - не память об этой древней системе?

* Переложная система - такая, при которой земля по выпашке покидается для

отдыха на несколько лет (примеч. ред.).

** Огневое хозяйство - на расчищенном из-под леса участке все, что можно, сжигают,
почву распахивают и беспрерывно засевают, пока она дает достаточные урожаи,
а потом участок забрасывают, и он снова зарастает лесом (примеч. ред.).

III. Скот, виноградники, зерно, лес                       123

Наш экскурс в Россию мимолетен. Но он наводит на размышления.
По правде говоря, Францию следовало бы сравнить со всей Европой. На
французско-венгерском коллоквиуме историков в Будапеште в 1982 году
Ласло Маккаи утверждал, что трехполье появилось в Венгрии только
в XVI веке и что сеньоры навязывали его крестьянам против их воли *"'.
В Бранденбурге в XVI веке трехполье и овцеводство утверждаются
одновременно с укреплением позиций сеньоров. Трехполье обнаружива-
ется также, но гораздо раньше, в Лондонском бассейне, так же как
и в Парижском бассейне, в равнинной Ломбардии - областях, где
господствовала сильная власть.

Перейдем же к разъяснению нашей точки зрения, пусть даже потом
нам придется раскаяться. Ведь гипотезы возможны и полезны; если
надо, историки от них откажутся, заменят их другими...

Итак, Южная Франция со своим двухпольем, с большими полями,
происходящими, быть может, повторим еще раз, от римских центури-
аций, представляется нам наследием античного Средиземноморья. Опи-
сание двухтактной системы (пар - зерновая культура) можно найти
в труде Колумеллы «О сельском хозяйстве» и в «Экономике» Ксенофон-
ia. По словам знаменитого агронома графа де Гаспарена (183] г.),
Ксенофонт писал так, «словно перед глазами у него была обычная
жизнь наших фермеров '"'". Картины его таковы, что в них ни добавить,
ни убавить. Все дело в том, что природа не изменилась и в определен-
ных условиях устанавливается определенная система, которая приспо-
соблена к ним и дает самые высокие урожаи». Гипотеза вполне прав-
доподобная. Согласно гипотезе гораздо менее правдоподобной, но весьма
привлекательной, кельты - галлы - использовали систему бокажа,
Бокаж и правда встречается в Уэльсе и в Ирландии. Но разве он
появился не гораздо позже, чем обычно считается *""1

Остается Франция открытых полей и трехполья. О ней мы достовер-
но знаем только то, что она появилась не позднее XII-XIII веков:
в документах этой эпохи встречаются упоминания о выращивании
овса- то есть о втором поле севооборота- которое, как утверждают
специалисты, возникло одновременно со скотоводством и использовани-
ем лошадей. Но разве тяжелая кавалерия франков появилась не в нача-
ле VIII века, чтобы противостоять вторжению арабов? Так не стоит ли
вернуться назад еще на несколько веков и предположить, что трехполье
пришло к нам одновременно с нашествиями германцев, которым мы
обязаны распространением скотоводства и новыми объединениями насе-
ления? Одним словом, предположений масса, но ни в одном из них

Внутри двух обширных зон: двухполья и трехполья - Фран-
суа Сито отмечает целый ряд других «способов обработки полей»;
на этой чрезвычайно упрощенной карте представлены лишь неко-
торые из них:

- Четырехполье: пар, затем три урожая зерновых подряд.
Четырехполье существует в отдельных точках Пуату, Берри, Са-
войи. Нижней Нормандии и занимает не больше 1% территории.

- Севооборот без пара: классический образец - Ланды. Два
урожая зерновых в год (рожь, просо), земля не отдыхает. Обилие

удобрений благодаря стадам баранов,

- Севооборот с техническими и кормовыми культурами; клас-
сический образец - фламандское сельское хозяйство, где пар
заменяют посадки кормовых, масличных культур, текстильных
растений и т, д.

III. Скот, виноградники, зерно, лес                      125

Однако Роже Дион, Морис Ле Ланну подвигли нас погрузиться в глубь
истории, дойти до этого отдаленного прошлого. По мнению этих авто-
ров, все родилось из беспорядков, сопровождавших крушение Римской
империи: на ее границах люди селились сплоченными общинами в пер-
вую очередь по соображениям безопасности; так возникали большие
деревни. Однако наличие такой деревни не обязательно предполагает
существование трехполья. Объяснение, связанное с лошадьми, которое
я уже упоминал, тоже вызывает сомнения: яровой «хлеб», в том числе
овес, похоже, служил пищей человеку в такой же, если не в большей
степени, чем животным '"°. Единственный достоверный факт - то, что
трехполье подчинило себе предшествующую систему расселения людей
вдали друг от друга и беспорядочных разбросанных полей, о чем
свидетельствуют раскопки в Англии и даже во Франции.

Если прислушаться к мнению Ксавье де Планоля, то причина
трехполья- скотоводство: около XIII века с появлением общинного
пастуха произошло объединение животных в большие стада и ограды
исчезли ""'. Лично я нахожу это объяснение наиболее логичным. Подъ-
ем скотоводства и одновременное расширение пахотных земель по-
ставили крестьян в безвыходное положение. Чтобы выйти из него,
надо было перестать держать своих животных в загоне, объединить
их в общее стадо, доверить его пастуху и благодаря пару и праву
пасти скот на неогороженном поле после уборки урожая обеспечить
животных кормом.

Смелая, оригинальная, выполненная на стыке географии и истории
работа Робера Спеклена ^ побуждает меня погрузиться в толщу веков
глубже XVIII века. По мнению Спеклена, завоевание Галлии франками
(в конце V - начале VI века) проводит к югу от Луары укрепленную
границу, limes: к северу от нее простирается германизированная Галлия;

- Пастбища: Ф. Сиго понимает под этим словом обычай, суще-
ствующий в первую очередь в зоне двухполья, но не в ней одной -
после ряда лет нормального чередования культур более или менее
долго использовать землю под пастбища. В зоне двухполья этот
способ представлен на юго-востоке Армориканского массива,
в Нижнем Пуату, в Анжу... В зоне трехполья - в Бретани (два или
три трехпольных цикла, затем 6-9 лет пастбищ). (По уже цитиро-
ванной статье Ф. Сиго в: Annales Е. S. С., 1976).

Условные обозначения на карте (сверху вниз): Система севооборота
с паром. Двухполье. Трехполье. Четырехполье. Система севооборо-
та без пара. Система севооборота с техническими и кормовыми
культурами. Пастбища.

126                   Глава третья. Сельские инфраструктуры

к югу, резко отделенная от нее. Галлия романизированная; на западе
располагается кельтская (и даже снова кельтизированная в VII веке)
Арморика. Карта, которую мы воспроизвели (том 1, с. 79), дает общее
представление об этой концепции. Вписывается ли в нее положение
о концентрации деревень и самозащите? Если да, то остается один
вопрос: не обозначает ли эта граница, «марка», древнейший культурный
рубеж между двумя самыми большими и старыми массивами на нашей
территории - Армориканским и Центральным? Рубеж между народа-
ми, которые тысячелетиями были привязаны к земле и обрабатывали
ее, рубеж, по отношению к которому завоевания, противостояние кель-
тов и франков - вещи второстепенные? Фантазеры предполагают, по-
дозревают это "'. А ведь фантазеры не всегда ошибаются.

Современные исследователи первобытного общества, пытающиеся
не только изучать технический прогресс бронзового или железного века,
связанный с вторжениями захватчиков, но и обнаружить следы раз-
реженных или сконцентрированных в одном месте культур и поселений,
быть может, сумеют однажды доказать, что «кривая Луары между
Центральным Массивом и Бретанью, как давно говорил Люсьен Га-
шон,- не просто гармоничная линия на карте Франции» ^; она -
граница, главное звено нашего прошлого, его объяснение,

АГРАРНЫЕ СИСТЕМЫ В ЕВРОПЕЙСКОЙ ЧАСТИ РОССИИ

в XVIII веке

Если передать это сосуществование в терминах эволюции, зона
У представляет собой примитивную стадию переложной культуры
на гари, зона II - появление островков упорядоченных посевов,
зоны III и IV- еще не окончательную победу трехполья над
двухпольем и огневой культурой. (По кн. Confine М. Systemes
agraires et progres agricoles. L'assolement triennal en Russie aux

XVIII-XX siecles. 1969).

Условные обозначения на карте. Левая колонка:
Зона, где нет никакого сельского хозяйства.- Зона огневой
культуры и некоторого распространения различных систем упоря-
доченного чередования культур (двухполье, трехполье, четырех-
полье).- Зона трехполья; значительные островки двухполья: уце-
левшая огневая культура.
Правая колонка:

Зона трехполья.- Области трехполья неупорядоченного или
сочетающегося с огневой и плодосменной культурами,- Зона пло-
досменной и переложной культуры.- Переходная зона: от огневой

культуры к плодосменной и переложной культурам.

128                   Глава третья. Сельские инфраструктуры

От зерна к хлебу. Говорить о зерне - значит говорить о хлебе,
оставаясь, впрочем, в рамках сельскохозяйственной жизни; сходным
образом разговор о винограде приводит к разговору о вине, изго-
товляемом за пределами виноградника.

Прежде чем стать хлебом и оказаться на столе богачей или бедняков,
зерно в самом деле должно претерпеть десяток операций, да еще каких!
Надо обмолотить его цепами или насыпать под ноги скоту, надо предо-
хранить его от порчи, отвезти на рынки городов и городков, наконец,
доставить его на мельницы, где из него смелют муку. Муку эту нужно
быстро использовать, долго она не хранится. Эту заботу берет на себя
булочник, если только хлеб не пекут в частных домах или в печи,
принадлежащей сеньору или сельской общине. Каждая из этих опера-
ций предъявляет свои требования. Обмолачивать можно только сухие
колосья. В Польше и странах Северной Европы зерно после обмолота
такое влажное, что его приходится подсушивать в печи. На севере
Франции снопы колосьев складывают в копны и оставляют сушиться
в поле или в просторных ригах, где хранят также и сено. А зимой
постепенно, по мере надобности, хлеб обмолачивают. Если хлеб жнут
серпом, его собирают прежде, чем он созрел, чтобы зерно не высыпалось
из колосьев. Такой хлеб надо сушить еще дольше и обмолачивать еще
позже *". На юге Франции, где хлеб молотят животные, топча его
ногами, обмолот идет быстрее.
Хранение зерна - вещь непростая.
На Сицилии, в Северной Африке, в Испании и даже в Венгрии зерно
насыпают в траншею, или «яму», которую выстилают соломой, чтобы
оно не было влажным, а сверху присыпают землей; во Франции, однако,
этот способ не встречается нигде, кроме Керси, Виварэ, Руссийона,
Жера ^"... Если хранить зерно в хлебных амбарах, то надо постоянно
бороться с сыростью, жуком-долгоносиком и грызунами, а также воро-
шить и провеивать зерно каждые две недели в течение по крайней мере
полугода, а потом просеивать каждый месяц. Это невозможно, если речь
идет о больших запасах, таких, например, как запасы города или
крепости. Савари утверждает, однако, что есть способ хранить зерно
десятилетиями: засыпать кучу зерна слоем «порошка негашеной извести
толщиной в три дюйма», затем полить водой из лейки; зерна, которые
перемешиваются с известью, прорастают, и когда ростки зимой высыха-
ют, то образуется защитная корка, плотная и очень твердая, которая
покрывает кучу и защищает ее ^".

Несмотря на трудности, зерно, как правило, хранили два, три
и даже четыре года. Давний королевский указ от 21 ноября 1577 года,

III. Скот^ виноградники, зерно, лес                       129

запрещавший хранить зерно больше двух лет, уже не выполнялся [в
XVIII веке]; быть может, он не выполнялся вообще никогда» '"°. У бога-
чей, буржуа, религиозных общин амбары всегда полны зерна. Бедняки,
у которых нет запасов, крестьяне, которые вынуждены продавать уро-
жай, всегда подозревают торговцев зерном и богатых землевладельцев
в том, что те придерживают зерно, дожидаясь повышения цен, и часто
не без оснований. Кто не наживается на повышении цен?! Если случает-
ся поймать кого-нибудь из этих ловкачей за руку, то оказывается, что
они принадлежат к разным слоям общества, не обязательно к самым
обеспеченным. Однако порой запасливость приносит пользу. Старое
зерно может помочь при недороде. В 1816 году во Франции наступает
голод - тому виной «суровая, почти бесснежная зима», потом наступив-
шие вдруг холода «во время колошения» *", но прежде всего - отсутст-
вие запасов, следствие иностранных вторжений и пребывания на нашей
территории союзных оккупационных войск.

Путь зерна к потребителю происходит под наблюдением властей:
государственных чиновников, интендантов, местной администрации, за-
частую ведущей себя строптиво и опасливо. За» движением зерна из
амбара на рынок, с рынка на мельницу, оттуда в печь, где пекут хлеб,
следит зерновая полиция, о деятельности которой сохранилось множест-
во письменных свидетельств, что неудивительно, если учесть вызыва-
емые ею споры: не лучше ли было бы, однако, предоставить людям
свободу? Власти, напротив, издают невероятное количество распоряже-
ний, а в тяжелые времена карают еще более сурово и педантично (хотя
и не всегда кстати), чем обычно. А тяжелые времена бывают часто. Так,
в Шартре, в самом центре края Бос, этой житницы Франции, с 1699 по
1763 год случилось двадцать пять урожайных лет, отмеченных на
рынке резким падением цен, семнадцать лет высоких цен, свидетельст-
вующих о недороде, и двадцать два года, когда сетье зерна стоил от 10 до
15 ливров - доход производителя при этом составлял в среднем около
12 ливров.

Как правило, зерно продается только на рынке. Если крестьяне, как
им и надлежит, его туда привозят, то все в порядке. Чаще всего так
и бывает. Действительно, продажа по образцам плохо приживается во
Франции, даже после официального указа 1709 года. Поэтому, напри-
мер, шартрский центральный рынок, открытый в 1683 году "°, три раза
в неделю «выглядел так, как рынки будут выглядеть еще и в XIX веке,
пока не вошла в обиход продажа по образцам: вокруг площади громоз-
дились горы мешков, поднимавшиеся до второго этажа окружающих
домов» *".

6   Ф. Бродель

130                   Глава третья. Сельские инфраструктуры

Рыночные сделки осуществлялись при посредничестве официаль-
ных служащих: маклеров (вернее, маклерш, ибо это были женщины,
назначенные комиссионершами, или «вытряхивальщицами мешков»),
оценщиков качества зерна, мерщиков, наконец, носильщиков. Их нельзя
было обойти. Носильщики едва могли прокормиться, при том, что
зимой, чтобы свести концы с концами, они, нарушая цеховые правила,
нанимались плотниками, кровельщиками или каменщиками *". На всех
рынках в первый час после открытия разрешалось покупать только
жителям города да булочникам, а уже потом - ярмарочным торговцам
и les blattiers *".

Конечно, зерно зерну рознь; то же самое, впрочем, можно сказать
и о продукции булочников - хлебе. В Шартре первое место занимала
отборная пшеница; затем шли: пшеница товарная, смесь зерновых
злаков, где в начале XVIII века было две трети пшеницы и треть ржи;
«суржа средняя, состоявшая из смеси пшеницы и ржи в равной пропор-
ции, суржа, где ржи было больше, чем пшеницы; наконец, ячмень
и овес» "*. На мельницах зерно превращалось в муку, которая, разуме-
ется, тоже была разного качества в зависимости от зерна, а также от
тонкости помола.

Но вся мука имела один недостаток: при перевозках она портилась
еще скорее, чем зерно. Поэтому города нуждались в том, чтобы мель-
ницы, снабжающие их мукой, находились поблизости. Париж был
окружен мельницами: они стояли на холме Бельвиль, в Сен-Жерве...
Когда зимой мощный поток воды замерзал, крутились только ветряные
мельницы, стоявшие у самых истоков ручьев. Это было одно из преиму-
ществ Этампа, крупного центра мукомольной промышленности. Работа
мельниц иногда прерывалась летом, в межень. Поэтому в июле -
августе 1789 года из-за остановки многих мельниц и угрозы недорода
Людовик XVI отказался пустить фонтаны в парке Версаля в день
Святого Людовика.

Однако случалось, что муку возили очень далеко. Ее доставляли на
Антильские острова для живших там французов и других европейцев,
потому что в тех краях не было мельниц, чтобы смолоть зерно. Или на
Дальний Восток для тамошних немногочисленных любителей хлеба,
решивших ни в чем себе не отказывать. По ходу дела выяснилось, что
дольше всего хранится мука из Аквитании. Ее отправляли в плотно
закупоренных водонепроницаемых бочках, которые привозили обратно
пустыми, чтобы снова засыпать в них муку.

Булочники выходили на сцену только под конец. Однако в обыден-
ной жизни все имели дело только с ними; не потому ли их считали

III. Скот, виноградники, зерно, лес                       131

виноватыми в изменении цен на хлеб? Это было просто какое-то наваж-
дение. Иногда на булочников обрушивался гнев, ярость толпы. Весной
1775 года во время так называемой «мучной войны» -- следствия дек-
ретов Тюрго о свободе торговли зерном - в Париже разгромили много
булочных. «Вчера [3 мая 1775 года], как заявляет Катрин ле Ру, вдова
Жана Шокарна, хозяйка булочной на улице и в приходе Сен-Жак де ла
Бушри, в общей суматохе около одиннадцати утра несколько человек
ворвались к ней, забрали хлеб с полок [...] один из них, с виду лет
двенадцати, выдвинул ящик кассы и забрал оттуда около 80 ливров
серебром и мелкой монетой [...] на кухне у нее украли столовое серебро:
три вилки, одну ложку [...] и три кубка» *". Свидетельствует ли наличие
серебра у жалобщицы о том, что она была зажиточной? При Старом
порядке считалось, что булочники живут богаче мельников.

Беззакония во время «мучной войны»- войны, которая не ка-
жется мне особенно значительной, во всяком случае, в Париже,-
вызвали многочисленные аресты. Одни, на первый взгляд, были со-
вершенно беспричинными, другие- оправданными, если учесть дух
времени. Жан Л'Экийе, шестнадцатилетний подмастерье газовщика '"',
обвинен в том, что принимал участие в разграблении булочной мэтра
Жана Батиста Барра на улице Муфтар. У него нашли муку и хлеб.
Он говорил, что это милостыня. К несчастью для него, хлеб был
белый, «который обычно не подают нищим»! История в духе Жана
Вальжана.

Поскольку хлеб- дело серьезное и чреватое неприятностями, ин-
тенданты и городские власти очень внимательно следили за рынками,
вмешивались, грозили, подвозили зерно для продажи, чтобы снизить
цены, с оружием в руках удерживали народ от беспорядков. В конечном
счете в неурожайные годы деревням приходилось тяжелее, чем городам.
Конечно, каждый тянул одеяло на себя, искал собственной выгоды,
нарушал правила; легальные и нелегальные хлеботорговцы ездили за
зерном к крестьянам, переплачивали за него, открывали в городе или
деревне свои магазины. «С некоторым преувеличением можно сказать,
что при Старом порядке зерно было исключительно предметом кон-
трабанды» *". Контрабанда существовала, но дело было не в ней,
а в самой системе, которая, как я попытаюсь показать дальше, страдала
неизлечимыми пороками; к ним относились низкая урожайность зерно-
вых- сам-4,5, сам-5, по словам Вобана, и посредственное состояние
транспорта до того, как в эпоху Второй Империи распространилось
железнодорожное сообщение.

132                   Глава третья. Сельские инфраструктуры

Любовь французов к хлебу. Из любви или из нужды, а может быть,
по обеим этим причинам французы давно уже едят много хлеба. Они,
конечно, в этом не одиноки, но карикатура, изображающая француза
самым большим пожирателем хлеба, не лжет. «Житель Франции,-
сообщает один женевец в 1843 году """, - съедает больше хлеба и соот-
ветственно меньше овощей, мяса и молочных продуктов, чем житель
любой другой европейской страны, так что он склонен разводить расте-
ние, которое отвечает самым насущным его потребностям. Тем более,-
добавляет он,- что французский хлеб - лучший в мире».

Если верить Пари-Дюверне '""^, в 1750 году француз потреблял
в среднем два мешка по 200 фунтов зерна в год, то есть приблизительно
200 килограммов. В 1782 году, по словам Леграна д'0сси "°, французы
съедали ежедневно по 2-3 фунта хлеба. Другой информатор, о котором
нам практически ничего не известно, Раймон Лебон, утверждал, что
около 1792 года французы потребляли по три сетье зерна в год (один
сетье равен 156 литрам; для сравнения укажем, что центнер зерна
эквивалентен приблизительно 120 литрам). Таким образом, человек за
год съедал немногим меньше 4 центнеров зерна (3,8) *^. Историки,
занимающиеся Средними веками, подсчитывали именно среднее потреб-
ление: 10 000 центнеров в городе с населением 3000 душ *'". В общих
чертах, среднее потребление со Средних веков до XVIII века (или до
1850 года?) не изменилось. Это - среднее потребление, но были еще
исключения, отклонения. Потье де ла Этруа замечает в 1716 году, что
«люди, которые питаются мясом и другими продуктами, съедают в день
меньше фунта хлеба. В Париже слугам обычно выдают только по
9 фунтов хлеба в неделю, это меньше полутора фунтов в день, но
больше, чем им требуется, так что они часто продают излишек» ^.
В отношении питания слуги - привилегированные лица...

Только после 1950 года, то есть столетием позже, потребление хлеба
быстро пошло на убыль, хотя хлеб до сих пор не утратил для нас
привлекательности. Булочники, которые умудряются разыскать ста-
ринные рецепты дрожжевого, пеклеванного, ржаного хлеба или модного
диетического хлеба с отрубями, богатеют. Сегодня во Франции, где
насчитывается 54 миллиона жителей, собирают в среднем 17 миллионов
тонн зерновых, что в расчете на душу населения дает примерно столько
же, сколько потребляли раньше (то есть 3 центнера). Но 2 миллиона
тонн потребляют на месте; 8 миллионов тонн проходят через наши
мельницы и булочные, а 7 миллионов тонн с трудом, но все же удается
продать на международном рынке. Таким образом, по сравнению с кану-
ном Революции потребление хлеба сократилось почти вдвое.

III. Скот, виноградники, зерно, лес                       133

Белый хлеб. Не успело сократиться потребление хлеба, как произо-
шел еще один переворот, совершившийся, однако, позднее, чем обычно
считают историки: я имею в виду явление белого, пшеничного хлеба "*.
Очень долго он оставался исключением, хлебом только для богачей. Все
официальные бумаги со времен Иоанна Доброго (1350-1364) и, вероят-
но, задолго до него различают разные виды хлеба.

В разных местах в разное время разный хлеб называют по-разному.
В Пуатье в 1362 году покупателям предлагали четыре разновидности
хлеба: хлеб шуан без соли, соленый хлеб шуан, хлеб сафлёр (из
непросеянной муки) и пышный хлеб рибуле - 90% просеянной муки
плюс немного отрубей, который в Пуату на местном наречии до сих пор
называют ребуле. В Париже в 1372 году было три вида хлеба: хлеб
Шайи, ракушка, или хлеб «буржуа», и хлеб брод - то есть пеклеван-
ный. В Бретани накануне Революции наряду с разнообразными хлеба-
ми для богачей- хлебом из крупчатки, пышным хлебом, хлебом
жаёр - выпекали обычный, будничный хлеб - мелеар, или мельян -
из смеси пшеницы, ржи и двурядного ячменя *^.

Все ли богачи ели белый хлеб? Поостережемся на этом настаивать.
Еще в начале XIX века в Лиможе ^ «в хозяйстве царила строжайшая
экономия. Ели почти исключительно ржаной хлеб, называемый 1е
pain d'hotel, пшеничный хлеб подавали гостям, в лучшем случае,
его ели хозяева дома». Правда, Лимузен - одна из самых бедных
провинций Франции.

Несмотря на это, в течение всей эпохи Второй Империи практически
во всех департаментах в прейскурантах булочных и в официальных
перечнях цен фигурируют три сорта хлеба. Армии Революции и Им-
перии много сделали для распространения белого хлеба во Франции
и во всей Европе, но господство его устанавливалось медленно, и окон-
чательно он восторжествовал не раньше конца XIX века. До тех пор он
оставался роскошью, не доступной городской бедноте, а для деревенских
жителей зачастую и вовсе невиданной. Молодой Валентин Жамере
Дюваль, родившийся в Артонне (нынешний департамент Йонна), в 1696
году, во времена Людовика XIV, увидел однажды, как деревенский
священник ест белую булку, и был изумлен тем, что «этот хлеб
совершенно не такого цвета, как хлеб, какой я видел доселе» '^'"". А один
мой друг, выросший в Восточных Пиренеях, в крестьянской семье, когда
я недавно, в ресторане, протянул ему за обедом хлебницу с пеклеванным
хлебом, сказал: «Я столько его съел в детстве, что теперь ем только
белый хлеб»! Он родился в 1899 году...

134                   Глава третья. Сельские инфраструктуры

Зерно и. национальный доход. Прежде, чем покончить с зерном,
я процитирую документ, который, насколько мне известно, никогда не
попадал в поле зрения историков: два отчета Сельскохозяйственного
ведомства *", учрежденного правительством Людовика XVI в 1785 году
после неслыханной засухи, которая в тот достопамятный год поразила
всю Францию. Несмотря на свое громкое название, эта комиссия, членом
которой был Лавуазье, не добилась особых результатов. Безусловно,
в нее входили умные люди, но правительство не выделило им средств,
поэтому они не могли ничего сделать. Однако исследования этой комис-
сии - ценный источник информации.

«Раньше,- говорится в одном из этих отчетов "",- считалось, что
человеку нужно для питания три сетье зерна: если употреблять смесь
пшеницы, ржи и ячменя, то достаточно двух сетье с четвертью. Но
поскольку эту смесь не везде знают и не везде употребляют, то нет
оснований считать, что на человека сейчас приходится в среднем меньше
двух с половиной сетье {...] Так что всего уходит пятьдесят миллионов
сетье зерна, из которых две пятых- пшеница, а три пятых- рожь.
В это количество входят пшеница и рожь, которые потребляются по
отдельности, и суржа, состоящая из смеси двух этих злаков приблизи-
тельно в равной пропорции. Двадцать миллионов сетье пшеницы по
двадцать ливров за сетье стоят четыреста миллионов [ливров]. Тридцать
миллионов сетье ржи по пятнадцать франков за сетье стоят четыреста
пятьдесят миллионов». То есть в сумме 850 миллионов.

Из этого текста следует первый вывод: ввиду того, что рожь выра-
щивалась в огромных количествах, пеклеванный хлеб не мог исчезнуть
в один миг.

Второй вывод: подсчет исходит из того, что численность населе-
ния- 20 миллионов, меж тем обычно ученые того времени считали
население Франции равным 23 или 24 миллионам. Действительно,
комиссия решила не принимать в расчет маленьких детей, потому что
они потребляют мало хлеба. Но если согласиться с новейшими под-
счетами историков, установившими, что численность населения в ту
эпоху равнялась 29 миллионам, то число едоков окажется равным 25
или 26 миллионам (в том случае, если мы, в свою очередь, исключим
маленьких детей). Если исходить из цифры 26 миллионов, то потребле-
ние пшеницы поднимется до 26 миллионов сетье, ржи до 39 миллионов
сетье, их стоимость соответственно до 520 и 585 миллионов ливров;
общая сумма превысит миллиард: она составит 1 105 миллионов.

Помимо хлеба, потребляемого людьми, отчет упоминает еще «допол-
нительную половину», идущую на корм скоту (для этой цели использу-

III. Скот, виноградники, зерно, лес                       135

ется яровой хлеб). Стоимость этого дополнения равняется, согласно
отчету, 425 миллионам. Итого по меньшей мере 1 миллиард 275 милли-
онов ливров - огромная доля валового национального дохода.

Однако все зерновые в целом составляют лишь половину «сельско-
хозяйственного дохода», включающего и другие статьи: животноводство,
виноградарство, садоводство, разведение домашней птицы и мелких
домашних животных, лес (дающий строевой материал, топливо, желу-
ди, древесную смолу, древесный деготь), коноплю, лен, шелк, соль,
рудники и карьеры; в общей сложности ежегодный доход равен 2 500
миллионам ливров. Да и такой итог комиссия после проверки сочла
слишком скромным. Ибо, утверждает она, «эта продукция кормит и оде-
вает в общей сложности не меньше двадцати четырех [а то и все
двадцать восемь ] миллионов жителей. Чтобы покрыть такой расход
[курсив мой.- Ф. Б.], страна должна ежегодно производить сельскохо-
зяйственной продукции не меньше, чем на 3 миллиарда. А поскольку
урожай этот за год потребляется весь целиком, необходимо, чтобы
урожай следующего года не уступал предыдущему».

В заключение повторю еще раз две цифры: нижний предел - два
с половиной миллиарда, верхний предел - три миллиарда **". Если
сельскохозяйственная продукция составляла три четверти или полови-
ну валового национального продукта, значит, сам этот продукт равнял-
ся трем- шести миллиардам ^". Среднедушевой доход, следовательно,
не превышал 200 ливров. Впрочем, это все-таки больше, чем те 40 экю
(или 120 ливров *"), которыми измерял доход среднего француза своего
времени Вольтер.

IV НЕ ПОРА ЛИ ПОДВОДИТЬ ИТОГИ?

Не пора ли подводить итоги? Разумеется, нет - ведь пока что у нас
рассмотрены только нижние, собственно крестьянские уровни. Итоги
станут возможны лишь тогда, когда будет изучена и взвешена вся так
называемая крестьянская экономика - ее инфраструктуры и суперстру-
ктуры; это мы и попытаемся сделать в следующей главе.

Пока же следует задать себе один вопрос: была ли Франция до
железнодорожной революции страной автаркической, способной жить
собственными ресурсами? Жан-Клод Тутен, собравший в своей книге
полезные и недостававшие прежде статистические данные за период
с XVIII в. до наших дней, оговаривается, что не имеет намерения
выяснять, «отставало ли (а если да, то в какой мере) предложение
сельскохозяйственных продуктов французского производства от спроса
на них...» *". Именно этой трудной проблемой - спросом и предложени-
ем - мы и хотели бы заняться.

Вообще-то для многих французов такой вопрос и не вставал, будучи
решен изначально: Франция прекрасно может себя прокормить. Уже
Сюлли (в 1603 г.) отдавал дань этому непоколебимому оптимизму:
«Франция,- говорил он в своих «Записках» ***,- имела счастье по-
лучить столь счастливую долю при сем разделе [разделе сельскохо-
зяйственных продуктов], что, исключая, быть может, Египет, эта страна
более всякой другой изобилует всем необходимым или хотя бы по-
лезным для жизни. В ней столь много хлеба, зерновых и овощей,
вина, сидра, льна, пеньки, соли, шерсти, масла, синильника, столь
бесчисленное количество крупного и мелкого скота, составляющего
для людей самую обычную пищу, что все это позволяет ей не только
не завидовать никому из соседей своих по части каждого из сих про-
дуктов, но даже и соперничать с теми странами, для коих служат
они единственным предметом торговли,- такими, как Италия, Ис-
пания, Сицилия». Оптимизм, гордыня и самодовольство - худшие из
советчиков.

Увы, однажды погрешив против истины, уже нельзя остановиться,
и вот уже Антуан Монкретьен (1615), создатель знаменитого впослед-
ствии термина «политическая экономия» *^, утверждает: «Франция спо-
собна одна обойтись без всего того, что получает она из соседних земель,
соседние же земли обойтись без нее отнюдь не могут. Она обладает
несметными сокровищами, как известными, так и еще не познанными.

IV. Не пора ли подводить итоги?                      137

Всякий, кто внимательно ее рассмотрит, согласится, что это наисовер-
шеннейшее королевство из всех, какие видит солнце от восхода до
заката...» Вобан также высказывается категорично - правда, чуть бо-
лее осмотрительно, пользуясь условным наклонением: «Франция могла
бы обойтись» без чужеземцев, в которых она нуждается лишь затем,
чтоб удовлетворить свою потребность в роскоши ^*.

Вероятно, подобные суждения высказывались сотни и сотни раз.
Иначе зачем было бы в 1750 г. финансисту Пари-Дюверне, весьма
осведомленному в вопросах хлебной торговли и провиантских поставок,
опровергать расхожее представление тех лет, будто один средний уро-
жай зерновых способен прокормить Францию в течение трех лет?
Урожаи 1740, 1741, 1747, 1748 годов показывали, что это глубокое
заблуждение **". И, разумеется, Дюверне был прав - но его мысль явно
шла наперекор господствующим представлениям. В его время никто еще
не стал бы оспаривать выводы докладной записки конца XVII в.
о состоянии экономики в Дофинэ: ее автор, некий сьер Гишар *",
полагал, «что если бы подобным образом [то есть согласно его рекомен-
дациям] предоставить каждой из провинций Франции выращивать то,
чем одарила ее природа, то Франция могла бы обойтись без всяких
иноземных товаров, за исключением пряностей и товаров москатель-
ных». Как мы увидит чуть ниже, такая точка зрения была не совсем
справедлива.

Действительно, способность Франции к самообеспечению следует
оценить по как минимум четырем критериям:

1. Имелось ли самообеспечение в плане внешних и внутренних
потребностей? Об этом пойдет речь в главке под названием «Хватает ли
французам Франции?» Речь здесь идет о наших отношениях с загра-
ницей и отношениях внутри самой Франции.

2. Скудость, недород, голод - все это симптомы, неоспоримо пока-
зывающие, что на внутреннем рынке предложение плохо соответствова-
ло спросу.

3. Крестьянские восстания и хлебные бунты проходят через всю
историю нашей страны с конца XVI до середины XIX в. И подобные
беспорядки, несомненно, заставляют критически судить о так называ-
емой крестьянской экономике, изначально предназначенной для того,
чтобы прокормить страну.

4. При всем том серьезный прогресс имел место - в каких же
областях?

138                   Глава третья. Сельские инфраструктуры

Хватает ли французам Франции? Итак, была ли способна сельско-
хозяйственная Франция прокормить себя, прожить продуктами соб-
ственного производства? И была ли она в состоянии накормить, снаб-
дить всем необходимым остальную, несельскохозяйственную часть
Франции?

В общем и целом - да, поскольку население страны, при всех
продовольственных сложностях и дефицитах, в целом не сокращалось
и даже прирастало. Главная причина такого относительного успеха -
в продуктах и богатствах, извлекавшихся из земли.

Однако же часто случались и непорядки, сбои, неурядицы в снабже-
нии, вынуждавшие обращаться к импорту из-за границы, который
начиная с XVIII и тем более XIX в. относительно облегчился, но
все-таки не всегда позволял вполне и своевременно восстановить равно-
весие на рынке.

Доклад Общества сельского хозяйства, наук, искусств и словесности
департамента Об, опубликованный в Труа в 1836 г. **", не страдает
преувеличениями. По его словам, первостепенной необходимостью для
Франции является увеличение поголовья скота, «поскольку даже се-
годня животноводческого производства Франции недостаточно для того,
чтобы довести душевое потребление мяса до трех унций [около 90
граммов] в день, на каждого жителя страны приходится менее две-
надцати унций шерсти в год [около 370 граммов], а выработки кож
не хватает для того, чтобы доставить каждому жителю одну пару
башмаков в год». Добавим к этому, что Франция не производила
в достатке ни масла, ни сыра, который в XVIII в. «в невероятных
количествах» ^" поставлялся из Голландии. В царствование Людовика
XIV снабжение военно-морского флота нередко обеспечивалось за счет
массового ввоза бочонками соленой говядины, свинины или масла из
Ирландии. Крупный рогатый скот закупали в Германии, в Швей-
царии... Поголовье лошадей - в то время они были чем-то вроде
нынешних автомобилей - оставалось недостаточным как по количе-
ству, так и по качеству. Крестьяне из Лотарингии тратились на покупку
немецких тяжеловозов, «чью породу можно поддерживать только на
овсяном корму» "'. Лошади требовались и во всех городах для эки-
пажей и карет, не говоря уже о тысячах парижских фиакров. Поэтому
еще до XVIII в. в сторону Парижа тянулись с востока нескончаемые
табуны лошадей, и породистых и беспородных, каждая из которых
была привязана к хвосту предыдущей.

Что касается качества лошадей, то армия, нуждаясь в конском
ремонте, должна была закупать тысячи голов в Германии и в Швейцар-

140                   Глава третья. Сельские инфраструктуры

ских кантонах, служивших посредниками в торговле с Востоком. Такая
зависимость сказывалась еще и в XIX в. Например, во втором квартале
1859 г. на конской ярмарке в Шалоне-на-Соне традиционные торги
застопорились «из-за запрета со стороны германских государств». Дей-
ствительно, обычно «именно сюда барышники с севера пригоняют
немецких, датских и голштинских лошадей, сбывая их торговцам с юга.
этом же году на ярмарке были одни лишь местные лошади из Шароле
и Морвана, и стоили они дорого. Тем не менее отряд ремонтеров сделал
несколько закупок для нужд армии» *".

Разумеется, лошадей выращивали во многих регионах, но, несмотря
на создание в 1665 г. королевских конных заводов, Франция по-преж-
нему производила слишком мало породистых коней. Отсюда закупки
за границей и ежегодный торговый дефицит в несколько миллионов
ливров *". В январе 1792 г., еще до начала войны, объявленной 20
апреля, ремонт французской кавалерии «обходится нам ныне более
чем в 12 миллионов, уплаченных за границей» *". А в качестве по-
казательного примера вспомним, как восхищались французские офи-
церы во время наполеоновской кампании в Испании великолепными
лошадьми своих противников-англичан,- добыть такого коня счи-
талось большой удачей!

Целый ряд признаков указывает на то, что этот импорт скота был
необходим: пограничный контроль то ли случайно, то ли намеренно
теряет бдительность, таможенные пошлины сокращаются, а перегон
закупленного скота через границу возрастает. Да и само правительство,
своими декретами от 14 сентября и 16 октября 1714 г., призвало к со-
трудничеству иностранных животноводов - якобы с целью восстанов-
ления национального поголовья скота после войны за Испанское на-
следство и снижения цен на мясо. Со стороны французских живот-
новодов немедленно раздались протесты *". Спустя столетие, в 1818,
1819, 1820 гг., «во Францию доставлялось 16 000 быков, 20 000 коров
и 150 000 овец». В 1821 г. импорт достиг показателей в 27 000 быков,
23 000 коров и 265 000 овец, поступавших даже на рынки в Со и Пуасси.
В 1822 г. была введена пошлина, которая «остановила этот поток
и снизила импорт 1823 года до уровня 9 000 быков, 13 000 коров
и 115000 овец. В 1824 г. импорт вновь вырос и далее оставался на
стабильном уровне до 1830 г.» ^'. Сопоставление валового импорта
и экспорта крупного рогатого скота, овец и свиней за 6 лет (с 1831 по
1836 г. включительно) дает следующие цифры: объем импорта 42 мил-
лиона франков, объем экспорта 16,7 миллиона, то есть среднегодовой
дефицит составляет примерно 4,2 миллиона *".

IV. Не пора ли подводить итоги?                      141

Что еще серьезнее, Франция почти перманентно страдала от дефи-
цита зерновых. Априорно это может показаться немыслимым - но так
было и при Старом режиме и даже в начале XX века. Как отмечает
Альфред Сови, в 1913 г. «продовольственный импорт Франции вырос до
1 818 миллионов [франков], тогда как экспорт всего лишь до 839 милли-
онов; по трубой оценке, дефицит продовольствия может быть определен
примерно в 12%. Только по пшенице, играющей особенно важную роль,
баланс характеризуется импортом в 15 миллионов центнеров чистого
веса, что составляет 1/7 объема потребления». И речь здесь не идет
о каком-то исключительно неурожайном годе (урожай составил 87
миллионов центнеров, тогда как в среднем за десять предыдущих лет -
89,6 миллиона) "'.

Да и вообще подобная ситуация не была чем-то новым. Как пишет
один историк, «миф о Франции как стране-домоседе, сидящей взаперти
внутри своих шести границ, всегда был ложен» '"". Действительно, на
протяжении всей новой истории Франции ввоз зерна из-за границы
постоянно играл существенную роль. Правда, это не мешало тому, что
французское зерно, со своей стороны, с каждым годом все больше
завоевывало зарубежные рынки.

Некоторые регионы даже регулярно являлись экспортерами зер-
на- например, в XVI в. такими были Бретань, Онис и Лангедок. Из
Лангедока зерно каждый год, кроме неурожайных, экспортировалось
в Италию. А из Бретани и Ониса на легких бретонских парусниках его
везли в Португалию или Испанию - в Севилье за него платили сереб-
ром, а в Лиссабоне золотом. В 1667-1668 гг., во время войны с Испани-
ей, Франция тайно снабжает своего противника зерном, «поскольку эта
торговля привлекает к нам испанское золото и серебро» ^°. В 1684 г.,
когда Франция вновь оказалась в состоянии войны с Испанией, зерно
для Иберийского полуострова грузилось в Бордо на английские и гол-
ландские суда "*'.

В целом баланс импорта и экспорта, как правило, был для нас
неблагоприятен (см. график на с. 142). Чтобы продержаться до нового
урожая, чтобы покрыть случившийся недород, чтобы удовлетворить
непредвиденный спрос, связанный со снабжением Парижа, купцы обыч-
но обращались в страны Балтики (в 1544 г. антверпенский хлебный
рынок уступил ведущее место амстердамскому) ^ или же в Марсель,
куда регулярно поступало зерно из стран Леванта и Магриба. Марсель
и Генуя представляли собой в то время сообщающиеся сосуды: если
в Марселе цена поднималась, генуэзцы отправляли туда зерно из своих

(Источник: Annuaire statistique retrospectif de I'INSEE, 1966).
Надписи на диаграмме: Левый столбец: В миллионах цент-
неров. Правый столбец: Цена за центнер. Излишек импорта. Изли-
шек экспорта. Производство.

через Марсель, не раз доставлялось в Париж, но часто оно доезжало
туда в дурном состоянии, попорченное долгоносиком.

Другим источником снабжения служила Англия, хлебный экспорт
которой с 1660 г. отчасти поддерживался системой субсидий; по словам
Анжа Гудара, до 1755 года она продала Франции 21 миллион сетье
пшеницы, что «обошлось французской монархии примерно в двести
миллионов наших турских ливров»^. 21 миллион сетье- это 27
миллионов наших центнеров: впечатляющий экспортный показатель.

В конце XVIII в. появились еще два мощных поставщика: Соединен-
ные Штаты и юг России. Зерно и мука в бочках из Филадельфии

ПАРТИИ ЗЕРНА, ПОСТУПИВШИЕ В МАРСЕЛЬ

5 ноября 1845 г.

Показаны порты-экспортеры и их удельный вес. Точечной
штриховкой обозначена зона, откуда поступало зерно, помещаемое

в карантин (A. N.).
Надпись на карте: Сотни гектолитров.

ввозились во Францию начиная с 1739 г/^*. Украинский хлеб стал
поступать в Марсель в те же годы, но подлинный переворот во Франции
и во всей Западной Европе он произвел позже, в голодный для Европы
1817 год. То был дешевый, спасительный, но и опасный хлеб: из-за него
в 1819 г. разорились судовладельцы, возившие по Соне и Роне бургунд-
ское зерно. Как говорится в одном докладе тех лет "^ «зерно из Крыма»
сбило цены во Франции менее чем до 20 франков за гектолитр - то есть
до уровня, ниже которого «земледелец остается в убытке».

Подобные примеры можно приумножать, обращаясь к таким тяже-
лым годам, как 1662, или 1693-1694, или 1709-1710, или 1740, или
1788-1789. «Свирепствующий ныне голод просто ужасен,- писал 24
апреля 1789 г. заслуживающий доверия свидетель *",- ибо он дал
о себе знать очень рано, почти сразу же после сбора урожая [1788 года];
действительно, урожай был неважным... а хлебные перекупщики бес-

144                   Глава третья. Сельские инфраструктуры

совестно пользуются этими несчастными обстоятельствами, усугубляя
народные бедствия; словом, неимущая часть нации пребывает ныне,
почти во всех провинциях нашего королевства, в последней крайности
отчаяния. Я живу неподалеку от города [Алансона], где на прошлой
неделе разыгралась кровавая сцена - против этих несчастных бросили
войска, и были убитые. Как же это ужасно, ваша светлость,- убивать
людей, кричащих, что они голодны! А новый урожай наверняка будет
еще хуже старого».

Нехваткой хлеба зловеще окрашены первые годы Революции. Рай-
мон Лебон в 1792 г. сообщает нам """, что в 1789-1790 гг. «было
истрачено более 75 миллионов [ливров] на покупку зерна и муки за
границей, дабы оказать помощь ряду областей Франции, и особенно
Парижу [от этого даже упал курс французской валюты в Лондоне]; сие
доказывает, что изобилие означенного товара во Франции не столь
постоянно и велико, как утверждают иные».

В подобных условиях удивляет, что всегда находились сторонники
открытия наших границ для зернового экспорта (например, Буагильбер
или Кене) - под тем предлогом, что Франция страдает от избытка
зерновых. Фактически дело очевидным образом обстояло не так. Если
брать Францию как целое (что не более чем интеллектуальная абстрак-
ция, поскольку до развертывания сети железных дорог в стране не было
настоящего «национального рынка»), то ей приходилось, чтобы прокор-
мить себя, покрывать частые, чуть ли ие регулярные дефициты в произ-
водстве зерновых. А поскольку за все нужно платить, то покрыть эти
дефициты она могла лишь за счет экспорта излишка своих вин и про-
мышленных изделий, не считая доходов от морских перевозок и торгов-
ли,- одним словом, используя излишки своего торгового баланса.

Не следует, впрочем, и преувеличивать продовольственный де-
фицит- он очевиден, но сравнительно невелик, если рассматривать
его в верных пропорциях, то есть в сравнении с общим объемом
потребления.

Прежде всего, импорт зерновых затрагивал главным образом лишь
Париж и приморские регионы: узловыми пунктами доставки во Фран-
цию иностранного зерна были Дюнкерк, Руан, Нант, Марсель, а равно
и все другие порты - вплоть до самых скромных,- которые могли при
случае, при наличии местного спроса, открыться для доставки «морско-
го зерна». Так, в апреле 1683 г. в одном письме сообщается, что «в Сабль
[д'0лон] и Нант прибыло большое количество ржи из Данцига, а оттуда
ее развезли по всему Пуату» *^'". В январе 1701 г. в порт Сен-Мартен-
де-Ре прибыли одно небольшое английское судно и три голландских

IV. Не пора ли подводить итоги?                      145

с грузом пшеницы, ржи и овса, «и нам обещают, что должно прийти еще
несколько других» *'". Поступавшее морским путем зерно следовало
дальше по крупным водным путям: по Сене в Париж, по Луаре в Орле-
ан, по Роне в Лион...

Согласно оценке Тюрго, общий объем хлебных перевозок в Европе
составлял в его время 5 миллионов центнеров. На Францию приходится
лишь часть этого объема (скажем, 2,5 миллиона, то есть половина
расчетной суммы), то есть 5% объема ее национального потребления,
превышавшего 50 миллионов центнеров *"". В 1913 г. эта пропорция
составляла, по данным Альфреда Сови, 14%, то есть показатель вырос.
Если эти цифры не лгут, то получается, что ситуация с хлебом ухуд-
шилась. В такой долговременной перспективе не приходится упрекать
задним числом французскую монархию: зачастую она делала все, что
могла, и ее не следует судить сквозь призму оказавшихся живучими
представлений о «голодном заговоре». Нельзя даже винить ее за то, что
она слишком часто шла на запреты хлебного экспорта, одновременно
оставляя ворота открытыми для импорта зерна из-за границы. Разве
лучше поступали правительства Реставрации и Июльской монархии,
устанавливая подвижную шкалу законом 1819 г. * и сохраняя импорт-
ную пошлину по закону 1832 г.? Ведь все это означало искусственно
поддерживать высокую, даже очень высокую стоимость жизни в стране,
о чем и говорят повторяющиеся вновь и вновь беспорядки и хлебные
бунты *".

Кроме того, не стоит забывать, что вплоть до конца XVIII в. во
Франции и вообще в Европе охрана национальной территории была
поставлена плохо, так что заграничные товары без труда пересекали
границы; между странами сохранялось постоянное взаимопроникнове-
ние. Да и как уследить за хлебной торговлей, распадающейся на
миллионы мелких сделок, где чаще всего открыто проявляют себя одни
лишь мелкие торговцы? «Хлебная торговля [во Франции] приносит
больше, чем добыча золота в Перу»,- писал Мабли "^. Но рынок этот
был в высшей степени раздроблен. Буагильбер, ратуя за свободу хлеб-
ного экспорта (предмет мечтаний крупных землевладельцев), утверж-
дал, что в конечном счете наши экономические неурядицы легко попра-
вимы. В 1679 г., писал он, оказалось довольно закупить за границей
25-30 тысяч мюйдов пшеницы, чтобы покрыть недород, аналогичный
неурожаю 1693-1694 гг. "". Правда ли это? И да и нет. Дефицит

* По закону 1819 г. пошлины на импортный хлеб должны были автоматически
увеличиваться по мере снижения цен на хлеб местного производства (примеч.
ред.).

146                   Глава третья. Сельские инфраструктуры

продовольствия во Франции не следует искусственно драматизировать,
но не следует и недооценивать.

В самом деле, к этому внешнему фактору неравновесия прибавляют-
ся, помимо затрудненности сообщений, еще и ряд внутренних трудно-
стей и неурядиц. Отсюда- масса помех, препятствий, опасностей.
Какая-нибудь провинция может в одном тоду - как Бретань в 1709-
1710 гг.- избежать бедствия, грозившего распространиться повсюду, но
на следующий год пострадавшей окажется и она. Оттого трудно пове-
рить ретроспективным выводам г. де Ламара, который в своем «Трак-
тате о поддержании порядка» (1710) утверждал, будто на протяжении
восьми лет подряд, с 1684 по 1692 г., вся Франция собирала хороший
урожай "*. Во всяком случае, как только королевское правительство
своими декретами от 1763 и 1764 гг. разрешило вывоз хлеба за границу
(при условии, что цена за центнер не будет превышать 12 ливров), это
повлекло за собой непредвиденные расстройства в экономике, волну
реимпортных спекуляций и общий рост цен. Запрошенные об этом
министры давали подробные объяснения, и во всех ответах проступает
одна мысль: хлебные трудности являются по большей части внутрен-
ними, в силу различия - порой абсурдного - цен на зерно в разных,
даже соседних провинциях страны. Расстояния разделяли, разбивали
Францию на кусочки, осложняли ее жизнь.

Могло ли быть иначе? В начале Революции считалось, что из 32
провинций (или, вернее, «фискальных округов») 12, причем самые
населенные, постоянно испытывали нехватку хлеба; 10 других обес-
печивали себя и еще 10 имели хлеба в избытке. Равновесие между
провинциями восстанавливалось нелегко: средства сообщения были мед-
ленными, дорогими, их трудно было мобилизовать.

Трудности мирного времени еще более усугублялись в войну. Для
боевых действий на границах и за их пределами требовалось снабжать
армию на дальнем, непомерно дальнем расстоянии. Нормальный оборот
товаров расстраивался правительственными налогами, реквизициями
и поборами со стороны армейских поставщиков, которые получали или
же сами присваивали себе для этого все права. Поэтому нередко то один,
то другой интендант пытался оспорить полученные им распоряжения.
В августе 1709 г. правительство обложило фискальный округ Суассона
«налогом в десять тысяч мешков муки из суржи или ячменя», и 26
августа суассонский интендант Лефевр д'0рмессон отвечал "^ что это
выполнить трудно, так как «уборка ячменя едва лишь началась и закон-
чится только к концу сентября», отправить мешки удастся не раньше
конца октября, притом десяти тысяч может и не набраться... «Обычно

IV. Не пора ли подводить итоги?                      147

в здешнем краю ячменя почти не растят; лишь в долинах его посеяли
немногие крестьяне, так как на лучших землях сей злак совсем не
родит... Кроме того, в департаменте моем земледелие почти все время
нарушается обозами, которыми оно постоянно отягощено вот уже четы-
ре месяца». Имеется в виду, что правительственные мобилизации кре-
стьян на военные перевозки не дают им работать. Со своей стороны,
д'0рмессон предлагал в замену «натуральный овес, либо овсяную муку,
либо иное мелкое зерно, что используется для выпечки хлеба»,- и,
кажется, его предложение было принято, поскольку на полях донесения
чьей-то другой рукой написано: «согласен». Если правительство от-
ступило перед доводами интенданта, значит, они были неотразимы.
В самом деле, действующей армии был необходим провиант: оставалось
всего две недели до битвы при Мальплаке (II сентября 1709), этой
ужасной мясорубки, которая хоть и стала, очевидно, поражением для
французов, но все же остановила неприятеля на северной границе, вдоль
линии укреплений Вобана.

А война - это еще и перемещения войск, наплывы солдат. Два дня
спустя после написания процитированного письма близ Лана «остатки
частей, отступающих из Турне», безжалостно грабили в окрестностях
города «сады и огороды, так как не получили платы; город авансом
предоставил им хлеб, но солдаты и армейская прислуга этим не удово-
льствовались» "*.

На театре военных действий войскам дозволялось все или почти все,
но даже и вдали от него, даже после окончания войны они все равно
продолжали доставлять тревоги и мучения городам и селам, ибо они
постоянно меняли дислокацию, а в конце года вставали на зимние
квартиры. И в походах, и в период своей жизни солдаты останав-
ливались и столовались в домах местных жителей. Это называлось
системой стоянок и юстансиля "". Плата за постой поступала хозяевам
лишь позднее, с запозданием, и от нее урывали свой куш посредники.
В 1682 г. из-за слишком частых прохождений войск жители Бурк-
ан-Бресса, Колиньи и Виллара «решились покинуть дома свои, будучи
не в состоянии выносить воинский постой» "*. В 1694 г. было еще хуже:
после катастрофического неурожая края Брес и Бюже столкнулись
с настоящим голодом из-за «прохождения более чем двадцати семи
тысяч солдат, которые остановились в Бюже на пять ночей» - всего-то
на пять ночей! Впрочем, так случалось и задолго до войн Людовика
XIV: в 1625 г. в провинции Сентонж «стоят... два-три полка королевско-
го войска, кои наносят больший ущерб, нежели грозы, мор и голод
вместе взятые» "'.

148                  Глава третья. Сельские инфраструктуры

В довершение всего война оборачивалась ростом налогов, сокраще-
нием государственной помощи, рекрутскими наборами. По словам Потье
де ла Этруа (1716), урожай ныне «менее обилен, нежели прежде» (во
время так называемой войны за Испанское наследство, с 1701 по
1713-1714 гг.), и причиной тому сама «война, забравшая всех мужчин
из деревень, так что теперь не хватает людей, чтобы обрабатывать
землю» *°°.

Все эти нехватки накладывались одна на другую и делали еще более
неустойчивой экономическую систему, основанную на сельском хозяй-
стве. Об этой неустойчивости пишет Фридрих Лютге, утверждая, что
вообще любой регион с преобладанием сельскохозяйственного и ремес-
ленного производства, перейдя известный порог плотности населения,
оказывается не способен досыта накормить свое население. Быть может,
в этом и состоит разгадка- Франция была просто перенаселена?
Выходит, прав Артур Юнг, говоривший о населении Франции накануне
Революции: «Шесть миллионов жителей лишних!» "" Так и Жан Фу-
растье всегда указывал в этой связи (не без основания) на низкую
производительность труда в сельском хозяйстве. В 1700 г. десять трудо-
способных крестьян могли прокормить семнадцать человек, считая са-
мих себя ^.

Всем этим объясняется тот факт, что даже когда Франции удавалось
прокормить свое население, она справлялась с этим плохо. Если взять
за основу франк 1949 года, то в 1700 г. годовой объем душевого потреб-
ления составлял 50 000 франков, в 1972-м - 476 000. Поясняя эту
разницу, Жан Фурастье добавляет: «Чернорабочий 1700 года ел хлеба
в восемь раз больше, чем рабочий на минимальной зарплате в 1976
году,- просто любая другая пища была ему не по карману...» "^".

Скудость, недород, голод, хлебный бунт, восстание. Итак, на протя-
жении долгих веков подавляющее большинство французов страдали от
тяжких дефицитов, жили все время в тревоге, а иногда и бунтовали.
В документах для обозначения этого встречаются пять выражений:
«скудость», «недород», «голод», «хлебный бунт», «восстание». Самое
легкое из них- «скудость»- попадается редко; напротив, «недород»
и «голод» весьма распространены; к тому же разница между ними, увы,
невелика - говорят «большой недород», «недород, чреватый голодом».
Градация этих терминов очевидна. Очевидна и градация между хлебным
бунтом, который длился обычно один день или несколько часов и проис-
ходил где-нибудь на дороге, на судоходной реке или на рынке, и народ-

IV. Не пора ли подводить итоги?                      149

ным крестьянским восстанием, которое продолжалось неделями и меся-
цами, охватывая обширные пространства.

Однако «скудость», «недород», «голод», «бунт», «восстание» шли
рука об руку, следовали друг за другом. Все эти волнения суть не что
иное, как внешнее проявление глубинных недугов экономики, доказыва-
ющее трагическую недостаточность сельскохозяйственного производ-
ства Франции. Я сознательно говорю - «трагическую». Свидетельства
современников порой ужасны. Маркиз д'Аржансон не колеблясь пишет
в своих «Мемуарах» под 26 января 1739 г.: «В провинциях люди мрут от
голода или же едят траву» ^*. Другие свидетели пишут о том, как
в 1652 г. «в Лотарингии и окрестных землях народ, словно скотина, ест
траву на лугах», как в 1662 г. в Бургундии «треть жителей, даже
в крупных городах», вынуждены делать то же самое, «а некоторые даже
стали есть человечину»; как в 1694 г. близ Мелана люди, «словно
животные, питались травой» ^. Поскольку города были относительно
защищены от голода, то обобранные горожанами крестьяне устрем-
лялись в город и умирали на его улицах (так было и повсюду в Европе:
жители континентальной части Венеции находили себе смерть под
городскими мостами и на набережных каналов). 2 мая 1694 г. интендант
Лиона докладывал: «Нехватка продовольствия начинает становиться
столь острой, что город наш Лион наводнили крестьяне, кои, несмотря
на все взятые меры, захватывают себе весь хлеб; они перебрасывают его
через городскую стену, а были схвачены и такие, что вывозили хлеб
в бочонках под видом вина» *"*.

20 июня 1691 г. овернский интендант Демаре де Вобур, только что
вернувшись «из поездки по податным округам Мориак и Орийяк»,
пишет: «Этот последний округ уже два или три месяца [дело происходит
накануне нового урожая] страдает от того, что крестьяне полностью
израсходовали немногое количество зерна и иных съестных припасов,
каковые заготовили они в прошлом году». Приходится устраивать
раздачу хлеба «раз в неделю для всех бедных, какие объявятся в четы-
рех городах округа. И вот осьмого числа сего месяца в Орийяке со-
бралось их на раздачу столь много, что одиннадцать человек были
задушены в давке, несмотря на все старания установить порядок. Обыч-
но в день раздачи хлеба собирается здесь более 6000 человек. В осталь-
ных же городах - сообразно их населению. Раздачи устраиваются во
всех четырех городах в один и тот же день, дабы бедняки не поспевали
сразу в два места» **".

«Прискорбное состояние этого округа» интендант объясняет двумя
причинами: неурожаем двух последних лет и «увеличением в прошлом

150                  Глава третья. Сельские инфраструктуры

году юстансиля, который по всей Оверни вырос до 666 000 ливров, что
слишком много для этой провинции» **".

Чье еще свидетельство заслушать? Вот, например, что пишет II
декабря 1692 г. кюре из городка Тюлль. В лиможском фискальном
округе этот городок постоянно был одним из полюсов нищеты. «На
десять лье в округе,- пишет кюре Мелон,- не найти и шести семей,
которые бы ели сегодня хлеб; все запасы репы тоже израсходованы,
иных же съестных припасов не имеется, ибо все погибло от заморозков...
Если провинции не будет срочно оказана помощь, две трети народа
вымрет» ***. Конечно, священник здесь преувеличивает, но такова уж
его обязанность - пробуждать в людях сострадание.

Историки повторяют один за другим, что в XVI в. Франция 13 раз
пережила повсеместный голод, в XVII в.- II раз, в XVIII в.- 16
раз ***. Даже допуская, что этот подсчет является полным и достовер-
ным (в чем я сомневаюсь), за его рамками остается местный голод,
который очень часто, почти каждый год случался то тут, то там. Даже
в отношении XIX в. еще нельзя сказать, что нехватка съестного и голод
отошли в прошлое! В 1812 г. Франция была поражена «ужасной нехват-
кой продовольствия» ^'; в 1816-1817 гг. ее потряс голод, быстро рас-
пространившийся на всю страну; в 1819 г. была установлена подвижная
шкала пошлин, чтобы упорядочить импорт; неурожаи следовали один
за другим в 1820-1830, 1837, 1846-1848 гг. Последний из них стал
причиной типичного кризиса времен «Старого порядка»: начался он
в сельском хозяйстве, а закончился падением Июльской монархии.
Пришлось даже пойти на снижение импортных пошлин на русское
зерно, «ввозимое через Марсель и Тулой и доставляемое по Роне
примерно пятьюдесятью пароходами» *'". Однако для того чтобы вос-
полнить скудный урожай пшеницы и картофеля в 1853 г., к этому
средству прибегнуть было уже невозможно, так как в 1854-1856 гг.
импорт из Одессы был перекрыт Крымской войной. Чтобы предот-
вратить новый продовольственный кризис, потребовались трехлетние
энергичные усилия государства и, в Париже, барона Османа, организо-
вавшего «хлебную кассу» *".

Крестьянские восстания и хлебные бунты. Крестьянство всегда ис-
пытывало на себе возмущающее действие случайных факторов сельско-
хозяйственного производства. Крестьянские волнения быстро вспыхи-
вали, но и быстро иссякали. Так было уже в далеком прошлом:
Жакерия 1356 года началась 28 мая и закончилась 10 июня, безжалост-

IV. Не пора ли подводить итоги?                      151

но подавленная Карлом Злым *"*. Были истреблены десятки тысяч
крестьян. Те же особенности- скоротечность, слабость перед лицом
репрессий - присущи и другим аналогичным эпизодам, таким как
восстание английских трудящихся 1381 г., Крестьянская война в Герма-
нии 1525 г. Взбунтовавшиеся крестьяне всякий раз пользуются факто-
ром внезапности, временной слабостью и оплошностью сил порядка,
захватывают значительное пространство, но в дальнейшем оказываются
не способны ни организоваться, ни удержать захваченное, тогда как их
противники имеют на своей стороне беспощадное техническое превос-
ходство вооруженной силы.

Итак, народные движения отличаются сходством и повторяемостью.
Однако во Франции их природа меняется примерно после 1680-х годов,
со второй половины царствования Людовика XIV. До тех пор в этих
волнениях присутствовало все сразу: и стихийный бунт, и политическое
движение, и протест против социального строя, и возмущение против
налогов, и драмы людской нищеты. Они выливались в широкие мятежи,
распространявшиеся подобно наводнению и носившие в первую очередь
антифискальный характер. В 1670 г. в восставшей провинции Виварэ
снова пели, переосмыслив по-новому, старую песню времен Фронды:

...За оружие, крестьянин,
Бей коршунов-мытарей,
С волками жить - по-волчьи выть,
...Взыщи-ка сам налог с них свой
Мотыгой, заступом, киркой "'.

После же 1680 г. восстания вспыхивают чаще всего от голода,
в одной определенной точке - деревне или же городе,- и длятся совсем
недолго: один-два дня, самое большее неделю. Их легко подавляет даже
слабосильная конная стража, тогда как армия, рассылающая по округе
свои патрули, появляется лишь для устрашения. Эти бунты второго
типа вызываются ростом цен или дефицитом хлеба. Таким образом, я не
вполне согласен с тезисом Луизы А. Тилли (1972), которая усматривает
в хлебных бунтах, происходивших в XVII в. и позже, ряд политических,
антиправительственных выступлений. «Начиная с XVII в"- пишет
она,- объяснение хлебных бунтов во Франции следует искать не
в упрощенном экономическом сценарии «дефицит - голод - бунт»,
а в чем-то ином. Причина заключается скорее в политической обстанов-
ке (в эволюции правительственной политики) и в долгосрочных измене-
ниях на рынке зерна» ***. Разумеется, любой бунт поднимается против
порядка, а во Франции именно монархическая власть заменила собой

152                   Глава третья. Сельские инфраструктуры

городское самоуправление, ведавшее до тех пор вопросами хлебного
снабжения. Поэтому для любого бунтарского движения виновным авто-
матически оказывается правительство. И все же первенствующую роль
играют здесь не столько политические устремления, сколько бедность,
нехватка продуктов, страх голода.

Новым представляется еще и то, что относительно легкие возмуще-
ния происходят чаще прежнего, причем в городах и селах одновременно.
Прежде город составлял как бы особый мир, стихийно враждебный по
отношению к крестьянам. Достаточно привести один пример: в 1630 г.
Дижону какое-то время грозило восстание окрестных виноградарей. «Из
большинства богатых домов вывезли за город всю лучшую мебель,
ценные бумаги и деньги, боясь, что эти козлоногие, опьяненные своей
вакхической яростью, устроят новое нападение, еще более кровавое, чем
первое» *"". Пришлось запереть городские ворота и поставить под ружье
все ополчение -от 2 до 3 тысяч человек,- чтобы в конце концов
захватить в плен 10 или 12 мятежников. Из страха, что другие вино-
градари придут их вызволять, ночная стража была удвоена, мобилизо-
вали даже все духовенство, как черное, так и белое.

Восстания до 1680 года. Говоря о периоде, предшествующем 1680 г.,
я дойду лишь до последних лет XVI в" когда народные возмущения были
чаще всего ответом на бесчинства сборщиков налогов, на грабежи
Религиозных войн, на жестокости и пытки со стороны солдат и помещиков,
которые все- и сторонники короля и сторонники Лиги- буквально
сорвались с цепи. Лишь только соотношение сил переменялось, как на
насилие с их стороны крестьяне сами отвечали беспощадным насилием.
Возникали крестьянские лиги самозащиты - таковы, между 1589 г. (годом
битвы при Арке) и 1593 г. (вступлением Генриха IV в Париж), «фран-мюзо»,
«шато-верьо), «липаны», а позднее - «тар-веню», «тард-авизе», «кроканы».
Последняя кличка получила широкую известность, распространившись на
обширную область восстаний, охвативших в конце концов весь или почти
весь запад страны, от области Перш и провинции Марш до Лимузена (центра
восстания) и Перигора.

То было пространство, где не хватало королевских войск, по боль-
шей части занятых на севере и востоке королевства.

Жестокость крестьян, судя по всему, переходила все мыслимые
пределы '"^. Кончилось, однако, тем, что огромные толпы восставших
(до 50 000 человек в одном месте), даже будучи вооружены мушкетами,

IV. Не пора ли подводить итоги?                      153

оказались бессильными против кавалерии и против воинской дисциплины
небольших отрядов, посланных для их подавления. Восстание 1594 г.,
начавшись в феврале, закончилось в июне того же года, как только
карательные силы, собранные вдалеке, вступили на территорию, охвачен-
ную мятежом. В дальнейшем вспыхивали и очень скоро угасали и другие
громкие восстания: в Керси в 1624 г., в Пуату, Аквитании и Виварэ
в 1632-м, в Лангедоке и Аквитании в 1635-м, на огромном пространстве от
долины Алье до Атлантики в 1636-м, на всем западе Франции в 1643-м,
в Южной Франции южнее линии Бордо - Гренобль в 1645-м, в Виварэ
в 1670-м, в Нижней Бретани в 1675-м... Каждый раз бунт опустошал
обширные области, но всякий раз продолжался недолго '"'".

Восстание в Виварэ длилось с мая по июль 1670 г. Восстание
«красных колпаков» в Бретани, начавшись в мае 1675-го, завершилось
в августе того же года. Как всегда, репрессии были ужасающими:
солдаты вели себя хуже, чем во вражеской стране. «Наши бедные
бретонцы...- пишет с места событий г-жа де Севинье,- едва завидят
солдат, бросаются наземь и говорят «mea culpa» - единственные фран-
цузские слова, которые они знают... Их не перестают вешать» ^°.

Эти восстания происходили открыто, но следует иметь в виду, что
множество бунтов оставались в зародыше, гасли, не успев разгореться,
и тут же вспыхивали снова,- все вместе это составляет внушительный
ряд. По подсчету Ива-Мари Берсе, с 1590 по 1715 г. в одной лишь
Аквитании имело место от 450 до 500 «вспышек» °°'.

После того как в 1963 г. была издана по-французски новаторская
книга Бориса Поршнева "", историки много спорили о причинах и осо-
бенностях подобных возмущений. Доля истины есть во всех объяснени-
ях: классовая борьба, политическое восстание, стихийное возмущение
против налогов. В недавней статье Юга Невё ^ сделана попытка со-
средоточиться на самих этих бунтах, воссоздать их идеологию. Автор
подчеркивает неустойчивость экономического положения крестьян: дос-
таточно какого-нибудь нового налога, или злоупотреблений при взыска-
нии прежних, или усиления социальной эксплуатации, или неблагопри-
ятно сложившейся конъюнктуры рынка, падения цен на пшеницу,-

НАРОДНЫЕ ВОССТАНИЯ ВО ФРАНЦИИ в XVII в.         -»
Из 24 карт, составленных Поршневым для периода 1624-1648
гг., мы выбрали те, что отражают восстания, которые охватывали
наиболее обширные территории и наиболее часто подверженные им
регионы. (Из книги: Porchnev В. Les soulevements populaires en

France, 1626-1648.1963).

156                   Глава третья. Сельские инфраструктуры

как крестьянин оказывается ввергнут в бедность, а то и просто в нищету.
Именно это и было невыносимо. Бунты вспыхивали в обстановке
нищеты и отчаяния.

Но их географическая привязка, пожалуй, свидетельствует и о чем-
то еще. Если нанести на карту те зоны, с которыми Борис Поршнев
связывает каждый из народных мятежей 1623-1648 гг. (см. с. 154-
155), то мы заметим, что ими охватывается преимущественно совершен-
но определенная зона Франции, а именно Запад и Юг. Это подводит нас
с новой стороны к уже отмеченному двойному разделению нашей
страны: по отрогам и краю Центрального Массива (линия «север - юг»)
и по Луаре, составляющей поперечную ось. Приходится лишь удив-
ляться, что до сих пор эта география еще ни разу, насколько мне
известно, не становилась предметом изучения (не считая отрывочных
замечаний Пьера Губера) '"*.

Данная локализация восстаний нуждается в объяснении. Но в состо-
янии ли мы его дать? Исследуя поворотные моменты истории Франции,
мы постоянно забываем о том, что история эта у разных регионов
разная. Проблема немного прояснится, если мы отметим: 1) что на
Севере удовлетворение повседневных нужд было относительно стабиль-
ным, 2) что, в силу его близости к Парижу, монархия из стратегических
соображений уделяла ему больше внимания, 3) что в этом регионе
с удобными путями сообщения более стремительно проводились кара-
тельные экспедиции, 4) наконец, что хлебные бунты, более или менее
сильные, случались во всех регионах.

После 1680 года. Невозможно отрицать, что после 1680-х годов
случаи безудержного насилия стали реже, если исключить отчаянные
бунты «камизаров» в Севеннах (1702-1705), почти единственной причи-
ной которых была религия. Почему же после этого поворотного момен-
ты сила восстаний идет на убыль? Здесь мы сталкиваемся с трудной
проблемой.

Дело в том, что в стране установился социально-политический
порядок - авторитарный, но вместе с тем приемлемый и принятый
народом. Следует ли объяснять это переменами в фискальной политике,
начатыми при Кольбере,- постепенным переходом от прямого к кос-
венному налогообложению, менее чувствительному для налогоплатель-
щика? Или же это объясняется прогрессом государственной центра-
лизации, усиливавшей монархическую власть и приучавшей повино-

IV. Не пора ли подводить итоги?                      157

ваться ей? А может быть, тем, что после отмены (в 1685 г.) Нантского
эдикта, которую мы, историки, рассматриваем как катастрофу, в союз
с королевской властью вступила после долгих колебаний церковь?
Именно тогда духовенство, во времена Фронды зачастую враждебное
к правительству, переменило свою позицию.

Наконец, возможно, объяснение состоит в улучшении условий жиз-
ни народа - одновременно в городе и в деревне. Этот факт трудно
подтвердить. И все же именно в течение последней четверти XVII в.
в Аквитанском бассейне, начиная от Тулузы, а затем и по всему югу
страны распространяется выращивание кукурузы, положившее, как
уже сказано, конец голоду «века барокко» ""'. Быть может, именно
в этом причина относительного спокойствия, наступившего после
1680 г.? Спокойствия, продолжавшегося по крайней мере до мучной
войны мая 1775 года в Париже, Версале и окрестностях (в результате
эдикта Тюрго 1774 г. о свободной торговле зерном) - этого грозного
предупреждения, которое, по мнению ряда историков, содержало в себе
черты потенциального народного восстания ^°*.

С началом Революции волнения и мятежи принимают новый раз-
мах, однако все же не достигают прежней ярости. В волнениях лета
и осени 1789 г. сказывалось ослабление государственной власти и фан-
тазмы Великого Страха. Но уже осенью части национальной гвардии,
созданные в городах, восстановили порядок в окрестных деревнях.
Любопытно отметить, что в некоторых регионах крестьяне вплоть до
декабря 1790 г. продолжали платить феодальную десятину '""1

Особенно поражает ограниченный размах хлебных волнений и бун-
тов в XVIII в. Каждый раз они происходят по одному и тому же
сценарию, из-за одних и тех же внешних причин, и вызывают одну и ту
же реакцию со стороны властей. Детонаторами их служат дефицит
зерна, резкий рост цен на него в сельской местности, а тем более на
городских рынках. Народ отвечает либо препонами - задерживая хлеб-
ные обозы (повозки, вьючные караваны или же речные суда) в городе,
деревне или прямо посреди дороги - либо городскими бунтами. Если
участникам акции сопутствует удача, они захватывают зерно, распрода-
ют его по цене ниже рыночной или просто растаскивают, пока не
вмешается конная стража или же войска.

2 марта 1709 г. в замке «городка» Бурбона, расположенного в ны-
нешнем департаменте Вогезы, находилась партия зерна, закупленного
в Лотарингии. Часть его «навьючили на шестьдесят восемь мулов - по
одному мешку в двести фунтов весом». Караван отправился в сторону
Соны (в Грэ, до которого было 67 километров), где мешки должны были

158                   Глава третья. Сельские инфраструктуры

погрузить на борт судна. «Чернь же, собравшаяся в городке Бурбоне,
ударила в набат, несколько мужчин и женщин, вооруженных ножами,
серпами и обитыми железом палками, подняли шум и, невзирая на
предостережения прево, тотчас же прибывшего на место происшествия,
вспороли все мешки и рассыпали зерно по улицам... Одна женщина...
и некий Альбен, сапожник, которые более всего распалились и приняли
наибольшее участие в этой смуте, были без расследования» отведены
в Лангрскую тюрьму "".

От этого доклада мало чем отличается другой, составленный интен-
дантом Вобуром по поводу народного бунта в Бар-ле-Дюке 19 октября
1697 г.: «В то время как витрийские купцы хотели вывезти 12 подвод
зерна, купленного ими в Лотарингии и в области Баруа, 3 или 4 сотни
женщин, утверждая, что закупки эти повышают цену на хлеб (что
истинно так), собрались в кучу, захватили несколько мешков, прочие же
вспороли ножами. Полицейским лишь с трудом удалось утихомирить
этот беспорядок. Несколькими днями ранее весьма сходное волнение
случилось в Нанси, но штабные офицеры и воинский гарнизон быстро
его пресекли» ^.

Если бы такие случаи, сами по себе незначительные, не повторялись
так часто, их можно было бы считать обычными мелкими происшестви-
ями. В злосчастном 1709 году их оказалось так много, что от них
сотрясалась вся Франция: 15 марта в Шалоне-на-Марне (или в Шалоне-
на-Соне?) ""', 16 марта - в Пон-де-Се на Луаре, где толпа задержала
шесть готовых к отплытию тяжелых судов и заставила перепуганных
купцов распродавать зерно на месте; 18 марта - в Анже, где чернь
грабила амбары купцов и булочников и были погибшие "'; в Орлеане -
4 и 16 апреля ^", а затем вновь 27 апреля °", когда на суда, отправ-
лявшиеся вверх по Луаре, грузили зерно для войск, действовавших
в далеком Дофинэ. Ветер был попутным, и толпа сбежалась, чтобы не
дать каравану отплыть, «но страх перед двумя стоящими здесь полками
удержал чернь, которая горько плакала, видя, как хлеб уплывает из
города». Подобные же выступления происходили в Куломье 1 мая
1709 г. "\ А 16 июля в Монжане, что на Луаре, «весь народ, мужчины
и женщины... с оружием, палками и камнями в руках», собрался
в замке, дабы не дать вывезти зерно, собранное там арендатором
маршала де Виллеруа. Страсти утихли лишь после вмешательства
интенданта, пообещавшего оставить на месте половину зерна. Каратель-
ные меры ограничились шестимесячным заключением для нескольких
смутьянов, дабы «не раздражать более чернь... и так уже измученную
нежелательным голодом» '".

IV. Не пора ли подводить итоги?                      159

Однако подобная снисходительность не составляла правила: «Вчера
(15 июня 1709 г.),- пишет интендант провинции Бурбоннэ Мансар де
Сагон,- судил я трех вожаков этих воров и хлебных грабителей,
действовавших скопом и с оружием в руках. Приговорены они были
к повешению. Двоих казнили прямо здесь [в Мулене], третьего же
отправил я на место преступления для острастки прочих. Полагаю, что
сие возымеет благотворное действие и пример сей прекратит продолжа-
ющееся воровство и разбой. В крепостной башне и иных местах заклю-
чены еще и другие, коих я также буду судить, лишь только закончится
следствие по их делам» "^ Королевское правосудие было иным, чем
наше. Оно стремилось продемонстрировать свою силу и непреклонность,
чтобы избежать еще больших репрессий. Но терпения его хватало
ненадолго. Незадолго до описываемых событий, в марте 1709 г., в Пити-
вье, где произошли беспорядки, пришлось во избежание худшего пус-
тить в дело кавалерийский эскадрон и бросить в тюрьму двенадцать
зачинщиков. «Полагаю необходимым,- докладывает интендант Орле-
ана,- нескольких человек примерно наказать» "\

Но остановленный было мятеж вскоре возобновлялся; стоило ус-
мирить один город или одну область, как беспорядки вспыхивали
в другом месте. Повод к этому давал малейший недород. В августе
и сентябре 1771 г. по всем дорогам народ останавливал обозы. В Шоле
пшеница была столь дефицитной и столь дорогой, что из 3 000 жителей
девять десятых оказались без хлеба и взбунтовались: «Они громко
заявили, что им все равно- что быть повешенными, что умирать от
голода». Инциденты происходили каждый день; как докладывал мест-
ный чиновник интенданту, они прекратятся, только если в город нако-
нец доставят зерно "".

Чтобы восстановить полную картину такого рода происшествий,
следовало бы прибавить к открытым выступлениям еще и тайные
покражи, повсеместную деятельность соляных контрабандистов (пре-
кратившуюся лишь в 1790 г., после отмены Учредительным собранием
налога на соль) и разбойничьих шаек в деревнях, забастовки ремеслен-
ников в городах, число которых возрастает к концу XVIII в. А главное,
следовало бы учесть в нашей картине еще и потоки, целые океаны
нищих. Впрочем, рано или поздно нам еще придется обратиться к этой
грандиозной социальной драме, которую «Старый порядок» оставил
в наследство Франции XIX в.

Все эти волнения усилились в годы Революции, приутихли при
Империи, но затем вспыхнули вновь во время глубокого хлебного
кризиса 1812 года. Нельзя забывать, что подобные бунты, порой столь

160                   Глава третья. Сельские инфраструктуры

же внезапные и неистовые, как гроза или град, продолжались и при
Реставрации, и при Июльской монархии, и даже при Второй империи.
Заслуга Луизы А. Тилли в том, что она показала в своей статье, как
хлебные бунты, совершенно по-прежнему, происходили на протяжении
всей первой половины XIX в.

Благодаря сохранившимся точным данным мы можем оценить во
всем их размахе волнения, прокатившиеся по всей Франции, начиная
с осени 1816-го до летнего урожая 1817 г. "". Урожай 1816 г. оказался на
50% ниже нормального. Истощенная разрушениями и реквизициями -
следствиями вторжения иностранных войск в 1814 и 1815 гг.,- Франция
не имела резервов. Пришлось заказывать зерно с берегов Балтийского
и Черного морей, покупать муку в Балтиморе. Но эта спасительная
пшеница не могла прибыть сразу, и в Руане и Марселе нарастало
беспокойство.

Нельзя сказать, чтобы возникшая тогда нехватка хлеба была «ско-
рее вымышленной, чем реальной», но все же ужас, который охватил в те
месяцы все королевство, объяснялся во многом беспокойством, страхами
и слухами, которые ходили в народе, враждебно настроенном к власти.
По словам современника, «тот голод, о котором толкуют в обществе,-
быть может, и есть опаснейший из всех» ^°.

Как бы то ни было, цена на зерно взвилась вверх, рынки опустели,
бедные стали протестовать, бунтовать. Чтобы их успокоить, требова-
лись силовые меры, угрозы, призывы к здравому смыслу, прибытие
значительных партий зерна. Донесения, хранящиеся в Национальном
архиве, доносят до нас каждую подробность этих страшных и вызывав-
ших новые страхи волнений: агрессивное поведение толпы, новые и но-
вые инциденты на рынках, перемещения воинских команд, мобилизация
национальной гвардии, решения властей... Возникает впечатление, что
дело происходит при «Старом порядке», что мы перенеслись на пол-
столетия или столетие назад. Повторяются сценарии событий; повторя-
ются поступки смутьянов; повторяются меры предосторожности со сто-
роны властей (такие, как запрет допускать зачинщиков волнений на
колокольни, чтобы они не могли ударить в набат); повторяются нераз-
воротливость, усердие и бессилие чиновников в этой войне местного
значения, каждый эпизод которой, едва закончившись, возобновляется
на следующий день.

Рассмотрев один такой инцидент, можно вообразить себе сотни
других. Вот перед нами Тулуза, 12 ноября 1816 г. В городе сильное
волнение, но зерновой рынок находится под надежной охраной. По
улицам ходят патрули, «и тут вдруг очень мощная толпа народу, идя

IV. Не пора ли подводить итоги?                      161

напролом, достигла застав, стерегущих рынок, и все более громкими
выкриками принялась вновь требовать на пшеницу твердой цены в 24
франка. В этот момент на место прибыл я [префект]... Первой моей
заботой было расставить солдат таким образом, чтобы оттеснить чернь,
рвавшуюся с силой на площадь ^', не затем, чтобы покупать зерно по 24
франка, но затем, чтобы взять его грабежом. Обстановка весьма затруд-
няла маневры воинских команд: рынок, построенный на мощных устоях
и окруженный узенькими улочками, можно было оборонять только
вплотную. С другой стороны, прежде чем стрелять по народу, мы хотели
исчерпать все средства убеждения. Итак, вопреки величайшей опаснос-
ти мы стремились вразумить толпу и внушить ей, каков ее собственный
интерес, вместе с тем не показывая виду, что уступаем крикам смутья-
нов. Отряд, охранявший главный вход на площадь, пять раз чуть не
отступил под напором черни, но каждый раз отбрасывал ее благодаря
своей твердости и нашей поддержке; наконец, после трех с лишним
часов обороны решились мы на смелый маневр и преуспели: бросили
вперед колонну драгун, а тем удалось очистить рынок и все подходы
к нему» "^

Таким образом, все кончилось не так уж плохо, не было ни стрель-
бы, ни арестов. Драгуны верхом на лошадях обратили бунтовщиков
в бегство, и те вернулись в свои дома. Чтение этого и некоторых других
донесений располагает к некоторому оптимизму. В наших официальных
документах можно найти даже слова сочувствия. Так, супрефект Вер-
дена пишет 15 сентября 1817 г. своему министру: «В глубине суждений
народа, ваша светлость, почти всегда обнаруживается чувство справед-
ливости и здравый смысл» T.

Можно было бы подумать, что кровавые репрессии остались в до-
революционном прошлом, если бы нам не напоминали о реальном
положении дел другие инциденты, такие как драма, разыгравшаяся
в Монтаржи. Запоздалый бунт 8 июля 1817 г., судя по всему, перепугал
весь этот городок. В окрестных деревнях ударили в набат, и толпы
крестьян с пустыми мешками через плечо и с дубинами в руках двину-
лись на город, твердо намереваясь его разграбить, как разграбили они до
того на Орлеанском канале два судна с грузом зерна. Однако власти
были начеку, крестьян остановили, кое-кого арестовали. Толпа тщетно
пыталась их освободить, в нее врезались кавалеристы, рассеивая не-
счастных сабельными ударами. И все-таки ничего драматического пока
еще не случилось "*. Много криков, женских воплей, разбегающихся
бунтовщиков - и в конце концов торжество порядка. Ночь миновала
спокойно; шел дождь. Казалось, еще один бунт можно занести в список

7   «1). Бродель

162                   Глава третья. Сельские инфраструктуры

выступлений, порожденных нищетой и голодом и обреченных на неус-
пех. «Как же вы хотите,- писал сочувствующий свидетель,- чтобы
люди не пустились во все тяжкие, когда у них нет ни работы, ни денег,
ни хлеба, когда все их запасы исчерпаны? Голод влечет за собой
отчаяние, а отчаянием извиняется все... Толпа, ведомая голодом, ос-
талась бы глуха даже к гласу самого Господа Бога, вздумай он к ней
обратиться».

Драма завязалась непредвиденным образом на следующий день. Из
Орлеана в Монтаржи прибыл полевой суд, чтобы вынести приговор
двадцати пяти задержанным. И обвинитель оказался безжалостен: пяте-
ро были "приговорены к смерти, в том числе одна женщина, которая
избежала этой участи, ибо была признана или же просто сказалась
беременной. Остальные четверо осужденных были гильотинированы на
рыночной площади города. «Не знаю, какое чувство меня обуревает,-
продолжает наш пылкий безымянный свидетель.- Сердце у меня
обливается кровью».

Несмотря на подобные жестокости, трудности возникали вновь
и вновь вплоть до середины XIX в. Еще в 1852 г. в Сент-Ирье имело
место расхищение мешков с зерном °".

И впрямь, под силу ли было государству выправить положение? Его
единственным оружием являлись хлебные законы, то назначавшие, то
снимавшие, смотря по обстановке, пошлины на импорт зерна из-за
границы. У этих законов была не очень-то хорошая репутация. С зако-
ном 1832 года, облагавшим таможенной пошлиной импортное зерно,
связывали дороговизну хлеба в годы его нехватки - например, в период
волнений 1847 г., достигавших довольно сильного размаха в ряде реги-
онов. Так, возмущение в Бюзансэ (департамент Эндр) даже имело своим
следствием три смертных приговора ^.

Только с сооружением железных дорог появилась возможность побе-
дить неспособность аграрной Франции обеспечить себя хлебом насущ-
ным, возможность изгнать наконец призрак голода из этой страны, по
видимости такой богатой - во всяком случае, лучше других одаренной
от природы, но все же не до конца обеспеченной. Если бы требовалось
определить точную дату, когда свершилась эта грандиозная перемена
в истории страны, то вполне имело бы смысл остановить наш выбор на
отмене гибкой шкалы пошлин в 1861 г. "".

Повторю вновь и вновь: из всех объяснений самым убедительным
мне представляется объяснение экономическое. Своеобразное доказа-
тельство этому можно усмотреть в том, как обстояли дела в Лангедоке
и Провансе. Между 1595 и 1715 гг. хлебные кризисы и бунты случались

IV. Не пора ли подводить итоги?                      163

и там. Тем не менее Рене Пийорже категорично утверждает: «В Прован-
се... не было никакой крестьянской войны, никакого восстания, которое
охватило бы всю провинцию или хотя бы один округ или группу
коммун. Ни в один момент там не было ничего похожего на выступления
«кроканов», нормандских «босоногих» или же «сапожников» из Соло-
ни» "". И одна из причин, важнейшая причина этого относительного
спокойствия - постоянно ввозившееся через Марсель зерно; хоть оно
и продавалось по высокой цене, но устраняло дефицит, скудость, страш-
ную нехватку продовольствия, а заодно и панические реакции, которые
им сопутствовали.

V ПРИ ВСЕМ ТОМ - СЕРЬЕЗНЫЙ ПРОГРЕСС

Волнения, бунты, кризисы, дефициты и нехватки терзали живое
тело Франции - правда, никогда не проникая в его глубину. Тем не
менее подобные беды постоянно были упреком всему строю ее жизни на
протяжении первых столетий ее новой истории, по крайней мере до
1850 г. Но, страдая, аграрная Франция одновременно и развивалась,
пусть даже этого внутреннего прогресса не хватало для ее избавления.
Избавление - а вместе с ним и новые принципиальные деформации
и нарушения - пришло к ней главным образом извне.

Поддаются ли перемены датировке? Я уже писал, что старинный
уклад жизни существует до тех пор, пока зима остается, как в незапа-
мятные времена, тяжким ежегодным испытанием. С помощью этого
критерия датировать наступление новой эры нелегко, так как в про-
шлом зима означала одновременно и холод, и отрезанность деревень,
утопающих в снегу или в грязи, и непроходимость дорог, и скудную
пору ожидания нового урожая, когда и люди, и скот недоедают.

Я также писал, что старинный жизненный уклад существует до тех
пор, пока основным видом продовольствия остается хлеб, являющийся
вследствие этого главным двигателем в динамике цен: так было по
крайней мере примерно до 1856 г.- года, когда (по чистому совпадению)
завершилась победными фанфарами далекая и славная Крымская вой-
на (1854-1856).

Другими поворотными моментами можно считать очень медленный
упадок ремесленничества (особенно в деревне) или победу каменного
угля над древесным, одержанную - также постепенно - начиная при-
мерно с 1840 г. ^

Но старинный жизненный уклад, основанный на так и не устранен-
ной до конца автаркии, существует и до тех пор, пока в городе и в дерев-
не орудием и символом труда и сообщения - на наш нынешний взгляд,
безнадежно медлительным - остается лошадь. И на севере и на востоке
страны вспашка земли, механические молотилки, косилки, сноповязал-
ки - все требовало конной тяги. На первых «железных дорогах»
вагоны тянули опять-таки лошади. В Париже еще в 1914 г. сохранялись
фиакры, а такси, прославившиеся тем летом в битве на Марне, еще

165

только-только появились. В деревне же (в частности, в северных и вос-
точных областях Франции) лошадь, долгое время символизировавшая
собой передовое хозяйство, оставалась вездесущей. А французская ар-
мия еще в 1939 г. с грехом пополам пользовалась гужевым транспортом:
батареи 75-миллиметровых орудий, как и в 1914 г., всюду перемещались
на конной тяге, коноводы ехали верхом, а орудийная прислуга - сидя
на лафетах.

Так на протяжении исторического пути перед нами проходит целый
ряд границ и вех. Если судить по ним, то получается, что на территории
Франции поразительно долго продержалась крестьянская экономика,
Уход этого древнего хозяйственного уклада, целой традиции бытового
устройства, становится, таким образом, болезненной проблемой лишь
в период самой новейшей истории нашей страны.

По своему отношению к этим проблемам недавнего прошлого ис-
торики делятся на две группы. С одной стороны - те, кто подходят
к прошлому с точки зрения настоящего, проходя в обратном направле-
нии недалекую историческую дистанцию между ними; в прошлом они
усматривают по преимуществу признаки прогресса, предвещающие те
перемены, что свершаются на глазах у нас. С другой же стороны - те,
кто, подобно мне (по своей исходной специальности я - историк XVI
века), подходят к недавнему прошлому с точки зрения предшествующих
столетий; такие исследователи склонны отмечать сходства между вче-
рашним и сегодняшним днем, и от этого спокойного упорства их ничто
не заставит отступиться.

Выход один: следовать как за первыми, так и за вторыми, мысленно
признавать, что в настоящем продолжается прошлое и вместе с тем
намечаются зачатки будущего. Вести такую двойную игру, имея дело
с историей Франции XIX и начала XX в"- задача нелегкая. По-
стараемся же не проводить в ней никаких рубежей бесповоротно
и любой ценой.

Общий прогресс и его теневые стороны. Статистика утверждает:
с начала XX в. и до наших дней имел место постоянный и всеобщий
прогресс. Стремительное движение вперед, происшедшее за тридцать
или сорок последних лет - Славное тридцати- и сорокалетие,- приве-
ло к полному преобразованию так называемой крестьянской экономики,
которая в определенный момент перестала быть всецело крестьянской.
В дальнейшем все случавшиеся помехи, катастрофы, трудности и не-
хватки регулярно компенсировались или преодолевались. Об этом пи-

166

сал уже около 1870 г. Леонс де Лавернь "°. «С 1815 года общественное
благосостояние возрастало если и не без перебоев, то все же без длитель-
ных перерывов, а порой и стремительными, впечатляющими рывками.
Объем внешней торговли вырос впятеро, объем промышленного произ-
водства- вчетверо, тогда как в сельском хозяйстве, которое вообще
менее динамично, этот объем почти удвоился». Постоянно происходил
процесс накопления капитала, дававший толчок всему остальному. Судя
по величине наследств, средний размер состояния французов за период
1825-1914 гг. вырос в 4,5 раза"'. В то же время для населения
отдельно взятого Парижа - не для всей Франции в целом - данный
показатель оказывается равным 9,5 "".

Это громадное преимущество столицы напоминает нам, что экономи-
ческий прогресс охватывает общество неравномерно. Доходы некоторых
классов взметнулись в XIX в. на невообразимую прежде высоту. Так
происходило в кругах, связанных с передовыми отраслями промышлен-
ности: прибыли химической компании Кюльмана выросли за сорок пять
лет (1827-1872) в 57 раз, прибыли угольной компании Не- за двад-
цать лет в 23 раза... "' Можно представить себе, какие доходы получал
Эжен Шнейдер (по прозвищу Евгений 1), основатель династии, которой
принадлежали сталелитейные заводы в Ле-Крезо, а кроме того еще
и член генерального совета Французского банка и политический дея-
тель; с 1837 г. и до смерти в 1875-м он увеличивал размеры своего
состояния в среднем на 11% в год (то есть каждые шесть лет-
вдвое)! "* А между тем на протяжении первых трех четвертей XIX в.
доход pro capite * вырос в стране едва ли в два раза. Земельная рента
удвоилась или даже утроилась, но за счет мелких землевладельцев
и фермеров, на которых примерно до 1840 г. отрицательно сказывалось
падение цен на сельскохозяйственную продукцию. В дальнейшем все
резко перевернулось: земельная рента стала снижаться, а прибыльность
сельского хозяйства - «резко возросла». Тем не менее и этот рост
оказался всего лишь двукратным за тридцать лет, в конце концов
привел к кризису и коснулся в общем-то только меньшинства произ-
водителей - тех, кто вел преимущественно товарное хозяйство. Осталь-
ные же участвовали в общем движении лишь косвенно °".

По сути дела, в условиях экономического роста наиболее обездолен-
ные страдают более тяжко, чем это может показаться. Сколько таких
было, особенно в деревнях? На мой взгляд, все они являлись жертвами
стойкого социального неравенства, относительной пауперизации.

* На душу населения (лат.).

167

Во Франции во все времена на задворках сельского или городского
общества существовали массы безработных бедняков, бродяг и нищих.
Наличие такого рода сверхбедных отмечается уже в средневековье.
По-видимому, они существовали испокон веков. Во всяком случае,
в XVI-XVII вв. их число непрерывно умножалось. В эпоху Людовика
XIV, вопреки Феликсу Гэффу и его знаменитой книге "^ изнанку
Великого столетия образовывали не хитрые и лживые финансисты,
а толпы этих несчастных, которые зимой осаждали города, а летом
разбредались по деревням, нередко наводя на них ужас. Положение еще
более осложняется в XVIII в. Достаточно вспомнить о том, как свиреп-
ствовали тогда разбойники, носившие зловещее имя «поджаривателей»;
их ликвидировали лишь к 1803 году брошенные против них конные
отряды и безжалостно осуждавшие их военные трибуналы ^.

Бродяги, нищие, разбойники продолжают наводнять Францию
и в XIX в. В каждом департаменте префект ведет борьбу с нищенством,
подобным массовой болезни: на какое-то время ему удается изгнать ее из
своего департамента, и он возвещает о своем успехе и о своих заслугах;
нищие же уходят в другие департаменты, а потом в один прекрасный
день возвращаются назад. При соответствующем стечении обстоя-
тельств они появляются вновь и вновь практически всюду. Так, во время
волнений, вызванных голодом 1816-1817 гг., власти на местах были
обеспокоены разбойными делами, которыми занимались шайки нищих.
Официальным лозунгом стало - искоренить бродяжничество "". Как
заявил министр внутренних дел: «Толпы нищих составляют ныне пред-
мет главных наших забот; меры, согласованные министрами военным,
полиции и мною, дают надежду, что эти шайки в самом скором времени
будут рассеяны» "'.

Существование подобной антиобщественной силы с очевидностью
указывает на нездоровье общества, где люди постоянно жили на грани
нужды и нищеты и до самого конца XIX в.-а в бедных, слаборазви-
тых регионах и еще позднее - с трудом «выбивались» из них.

В конечном счете в XX в. эта масса неприкаянных мало-помалу
переместилась из деревень в города. Еще в 1907 г. генеральный совет
департамента Ньевр отмечал «непрерывный исход по общественным
дорогам» бродяг, «которые живут воровством, наводят страх на сель-
ских жителей и нередко становятся причиной всевозможных безобразий
в городах», а также служат переносчиками заразных болезней '*". Сход-
ным образом в такой бедной области, как Жеводан (департамент Лозер),
материалы судебных процессов со множеством деталей повествуют
о кражах и насилиях, совершавшихся бродягами, «до тех пор пока

169

в 1910-е годы они не ушли окончательно из департамента, поселившись
в городе»"'. Итак, старая Франция- в некоторых своих аспектах-
сохранялась еще и на небольшом историческом удалении от нас.

Конечно, в XIX в. социальная значимость подобной проблемы
была - впервые - осознана. Ги Тюйе приводит показательный пример
дискуссии, развернувшейся около 1850 г. в Нивернэ: в ней участвовали,
с одной стороны, власти, которые всерьез занялись исследованием
условий труда, профессиональных заболеваний, физического истоще-
ния крестьян, страдавших от лихорадки, недоедания, нехватки врачей
и больниц, от повальной нищеты,- и которые предлагали принять
разного рода административные меры; с другой же стороны выступали
памфлетисты, которые возмущались обществом, оставляющим на про-
извол судьбы «тех, кто не сумел найти себе места на пиру промышлен-
ности», обществом, где «двадцать три миллиона человек... являют собой
живой укор против бесчеловечности французских законов и обществен-
ных нравов» ^. В 1855 г. один предприимчивый префект решил ор-
ганизовать «общественный фонд помощи бедным», прося именитых
людей департамента вместо частной благотворительности устроить доб-
ровольную подписку деньгами и натурой сроком на пять лет с последу-
ющим погашением администрацией - наподобие налога, которым ад-
министрация бы и распоряжалась. Поначалу размеры подписки были
значительными, но затем число ее участников стало уменьшаться,
и благотворительное начинание заглохло, поскольку обнаружились его
«неспособность искоренить нищенство», а достигнутые результаты ока-
зались, в целом, ничтожными по сравнению с гигантскими масштабами
проблемы ^".

Прогресс на уровне целого: премсде всего - в технике. При всем том
в собственно сельскохозяйственном секторе шел своим чередом про-
гресс - не всегда видный и слышный, порой не сразу проявлявшийся,
но в конечном счете обновлявший весь производственный уклад.

РОСТ УРОЖАЙНОСТИ ПШЕНИЦЫ

В 1850-1880 гг. рост урожайности имел место повсюду, однако
не отменял старинного неравенства между департаментами.
(Из книги: Braudel F., Labrousse Е. Op. cit.).
Надписи на карте. Слева: 1852. Средняя урожайность по стра-
не - 13,64 гектолитра. Справа: 1882, Средняя урожайность по

стране -18 гектолитров.

170

Прежде всего это был прогресс в техническом оснащении. В истории
цлуга особое значение имеет 1824 год, когда Матье де Домбаль основал
свой завод земледельческих орудий в Ровиле (департамент Мерт) ^. На
выставке 1855 г. была представлена американская косилка-сноповязал-
ка Мак-Кормика; ее распространение во Франции шло медленно, но
неуклонно. Еще раньше, в 1851 г., появилась паровая молотилка, рабо-
тавшая со страшным шумом и грохотом; она быстро получила широкое
распространение, хотя и не вытеснила окончательно молотилки на
конской тяге, проработавшие еще по крайней мере до 1914 г.

Подобные машины не сразу получали повсеместное распростра-
нение. Стоили они дорого. Еще в 1852 г. в Центре, на Юго-Западе
и даже в Воклюзе преобладает соха. По данным на тот же самый
год, «в Авиньонском округе, обладающем наиболее благоприятными
пахотными землями, имеется 3972 бесколесных плуга (сохи) и лишь
737 - оснащенных колесом или башмаком, а 385 - передком». В го-
ристой же части департамента «пашут только сохой» ^". Да и в 1921 г.
в Черном Арманьяке все еще «срезали колосья либо серпом, либо
косой, либо косилкой» '""'. При уборке пшеницы косилкой вдоль прой-
денного ряда оставались сноповые ручни, которые затем уже вручную
вязали в снопы.

И все же мало-помалу машины завоевывали деревню. В Восточной
Франции к 1914 г. уже повсеместно применялась жатка-сноповязалка.
Перед началом жатвы много сил уходило на проверку ее узлов и ее
подготовку к работе; деревенские кузнецы оказывались не всегда иде-
альными ремонтниками - у них плохо получалась сварка, а сломанные

НЕРАВНОМЕРНЫЙ ДЕМОГРАФИЧЕСКИЙ ЭФФЕКТ
НОВЫХ СЕЛЬСКОХОЗЯЙСТВЕННЫХ КУЛЬТУР (1787)
На этой карте рождаемости и смертности во Франции около
1787 г. видно интересное различие между регионами сокращающего-
ся населения (фискальные округа Ренна, Тура, Орлеана, Ла-Роше-
ли, Перпиньяна) и теми регионами, которые резко выделяются на
среднем фоне превосходством рождаемости над смертностью: это
оказываются именно те области, где рано распространились новые

культуры - кукуруза и картофель,

(Из книги: Braudel F. Civilisation materielle, Economic et

Capitalisme. T. 3).

Надпись на карте: Общее сальдо рождений на 1000 смертей.
Сальдо мужского населения на 1000 смертей. Сальдо женского
населения на 1000 смертей.

детали они упорно пытались спаивать заново... К счастью, машина
отличалась прочностью. У этого мастодонта (каким он казался в то
время) не было двигателя: в движение его приводила тройка или
четверка лошадей. При работе на смежных участках трехпольной
системы требовалось сначала отделить поле, где предстояла жатва, от
примыкающих к нему полей, обкосить его крутом по всему периметру,
а уж затем машина начинала двигаться кругами по этому прокосу.
В департаменте Мёз это называли «разметкой». Размечали поле обыкно-

172

венной косой, выкашивая проход на ширину упряжки жатки-сноповя-
залки, так что жатва начиналась как бы предварительной жатвой, на
манер жатвы прежних времен: идя вслед за косцом, мужчины и женщи-
ны подбирали скошенную пшеницу, вязали ее в снопы и временно
складывали их в стороне. Потом, когда поле обкосят вокруг, их собирали
в «копешки» - такой прием в департаменте Мёз практиковался всего
лишь с начала XIX в. ^"

Новые машины производили сильное впечатление, и все же не
преувеличивалось ли зачастую современниками их значение? Во всяком
случае, в 1913 г. профессор Высшей национальной школы сельского
хозяйства в Гриньоне Даниель Золя, хорошо разбиравшийся в реаль-
ном состоянии французского земледелия, писал: «Применение машин
составляет [...] повсеместно весьма полезный противовес росту зарплаты
сельскохозяйственных рабочих. Это бесспорная истина. Но даже здесь
роль, которую призваны играть механизмы, не следует преувеличивать.
Во множестве случаев ручной труд остается необходимым. И, чтобы
сократить расходы на оплату рабочей силы, гораздо эффективнее ока-
зывается не применение даже наисовершеннейших приспособлений,
а изменение земледельческой системы [то есть борьба с «неправильным»
севооборотом], посадка леса на бедных почвах или же преобразование
пахотных земель в луга [разумеется, искусственные]» '**. Техническая
революция произошла у нас значительно позже, с появлением бен-
зинового мотора.

Более тонкой оценки требуют, возможно, и преимущества, связан-
ные с применением удобрений. На мой взгляд, наибольшее значение
имел здесь, наряду со все более широким использованием навоза, посто-
янный рост применения мергеля и извести. В XIX в. во много раз
увеличилось число известковых печей - например, в области Мен, но
и в других местах тоже. Что же касается мергеля, то довольно лишь
располагать в достатке рабочей силой, и его можно добывать, достав-
лять и вносить в почву как навоз. Работа это утомительная, но в деревне
всегда имелся избыток населения, так что в рабочих руках недостатка
не было. Около 1857 г. хозяин крупной фермы в 250 гектаров в Руврэ
(департамент Сена и Марна) «удобрил мергелем половину своих земель
из расчета 50 кубических метров на гектар» "". В области Монморийон-
нэ около 1830 г. по крайней мере половина земель была покрыта
бесплодными ландами; в течение следующих двадцати пяти лет они
отступили благодаря применению извести и мергеля "° - пример тем
более примечательный, что дело происходило в несомненно бедном,
отсталом краю.

173

Играли свою роль и чилийское гуано, впервые ввезенное около
1850 г., и суперфосфаты (1867), и нитрат натрия, и шерстяной выпот
(1882), и сернокислый аммиак (1900) °°'. Эти привозные удобрения, при
всей своей важности, появились сравнительно поздно, и прогресс сель-
ского хозяйства, совершавшийся в первой половине XIX в., предшество-
вал их распространению, которое было к тому же медленным. Итак, не
подлежит сомнению, что с 1785 по 1850, а то и по 1870 г. успехи сельского
хозяйства достигались чаще всего старыми методами и инструментами.
Решающее значение имели не столько новые удобрения, сколько все
шире распространявшиеся искусственные луга. Лавернь, комментируя
рост сельскохозяйственного производства в 1789-1859 гг., отмечает, что
освоение залежных земель продвинулось всего на 4%- «очень ненамно-
го для такого длительного периода», тогда как эксплуатация окультурен-
ных земель переменилась совершенно. В частности, площадь, занятая
корнеплодами (свеклой и картофелем), выросла со 100 000 до 1 500 000
гектаров, увеличилось распространение пшеницы за счет ржи, а главное,
площадь земель под паром сократилась почти на 50% - с 10 миллионов
до 5 500 000 гектаров,- в то время как площадь искусственных лугов
возросла с 1 миллиона до 2,5 миллиона гектаров "^. Сокращение паров
еще более ускорилось в период 1860-1880 гг. "'

В итоге прогресс сопровождался торможением, движение вперед -
действием замедляющих факторов. Урожайность была весьма нерав-
номерна и, в сравнении с нынешней, весьма невысока. Но все же
в 1815-1880 гг. ее рост происходил хоть и медленно, но непрерывно
и повсеместно, пусть да1ке при этом и сохранялись различия между
регионами (см. карты). Среднегодовая урожайность за десять лет увели-
чилась для пшеницы с 10,5 до 15 гектолитров с гектара, то есть рост
составил около 40% "*. При этом она отставала и еще будет отставать
позднее от урожайности в других странах Европы: в 1886-1889 гг.,
несмотря на показатель в 20 центнеров, достигнутый в департаменте
Нор, «средняя урожайность во Франции не превышает 11,8 центнера
с гектара, тогда как в Германии она достигает 15 центнеров, в Бельгии -
18, а в Дании - 25» =".

Такое отставание, умеренность прогресса как раз и способствовали
сохранению во Франции старинной крестьянской экономики, которая
в результате оказывается отделенной от нас не столь уж большим
расстоянием. Как пишет с полным основанием Андре Горой: «Вплоть до
середины XX в. французское общество оставалось по существу крес-
тьянским и сельским» "^ Решительные перемены в жизнь крестьянской
Франции внесли лишь бури Славного тридцатилетия (1945-1975).

174

Действительно, медлительность развития сельского хозяйства во
Франции зависела от ряда причин. Одна из них, очевидно, заключалась
в разнородности страны: исторические перемены и сдвиги в разных ее
регионах и областях никогда не совпадали ни по сути, ни по времени.
Страна двигалась вперед, но не сплошным строем, не в едином ритме.
Впереди шли застрельщики прогресса - о них можно говорить еще
долго,- но позади них плелись отстающие, составляя большинство
и отягощая своим весом ход сельскохозяйственного развития в целом.
И все же не только само сельское хозяйство в ответе за свою судьбу, за
свое отставание. «Крестьянскую экономику» составляла не только сель-
ская Франция, но и Франция промышленная, и Франция торговая, так
что общий экономический прогресс страны зависел от сложения этих
разных Франций. Это и станет предметом следующей нашей главы.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история