Чеснов Я.В. Лекции по исторической этнологии: Учебное пособие

ОГЛАВЛЕНИЕ

ЛЕКЦИЯ 7. Локально-этнографические группы

1. Локальное и этническое

В современном восприятии слово «народ» почти слилось с понятием этнической общности. Это связано с тем что во всем мире внутри общества растет социальная однородность. Но в старину, уходящей корнями чуть ли не в античность, словом «народ» обозначались слои, добывавшие хлеб насущный своими руками физическим трудом. Имелось в виду прежде всего крестьянство. Даже и сейчас в сельских местностях население часто сохраняет крестьянский образ жизни если оно не разорвало органическую связь с землей. Речь идет не столько о собственности на землю сколько о коллективном труде собственности, соединяющем биологическую жизнь земли с витальным существованием коллектива.
Известный английский антрополог Роберт Редфилд выделил качестве главных особенностей крестьянства отличающих его от предпринимательских слоев, то что образ жизни здесь и средства ее воспроизводства представлены одним и тем же — обработкой земли. Это важное обстоятельство повышает значимость всего того, что касается территории распределения угодий исторической связи поселений, типа локальной самоидентификации не только с обрабатываемым участком но и со всей округой. Эта локальность проявляется в обостренном чувстве «малой родины». Принадлежность к своей локальной общности крестьяне обозначают произведениями своего собственного труда, своих домашних занятии. Значительная часть построек орудий труда, одежды, пищи и т.д. являются плодами их труда и умения.
Можно сказать что психология крестьянства биоментальна. Здесь в пространстве крестьянского микрокосма живут традиции нормы интересы, предания траектории их общей судьбы. Трудно проникнуть в этот мир, минуя биоментальность. Считается, что этот мир консервативен и противостоит «большому» миру. Но

143

Редфилд установил динамическую связь между деревенским миром крестьянства и господствующей государственно- городской культурой. Крестьянский тип локальной общности назван им «малой традицией» мировой истории. Еще раньше американским антропологом А. Кребером та же самая идея была выражена понятием «часть-культура» (т.е. частной культурой). Заслуга Редфилда состоит в том, что он связал понятие «часть-культура» с понятием «часть-общество» (т.е. обществом-частью, частным обществом) .
В отечественной этнологии давно было обращено внимание на локальные общности населения, которые обнаруживались практически в каждом этносе, населяющем Россию. Эти группы принято называть этнографическими. В качестве обобщенного, но верного в своей сущности определения этнографических групп можно принять следующее: этнос, особенно расселенный на обширной территории, включает разнообразные местные хозяйственно-культурные варианты, которые обычно называются «этнографическими группами».
Известно, насколько важно для вскрытия сущности явления обращаться к его истокам, к происхождению. В нашем случае это означает исследование соотношения этноса с властными структурами раннегосударственных образований, черты которых присущи отдельным институтам даже самых развитых и индустриальных обществ. Как показали исследования, отношения властвования (потестарные) в доклассовом и оформившиеся политические отношения в раннеклассовом обществе были необходимым элементом социальной структуры, обеспечивающей функционирование общества как самовоспроизводящейся системы. Властные отношения выступают своеобразным ядром, вокруг которого развертывается этническая консолидация.
Как необходимое дополнение к этим процессам отметим значение культурных центров в раннегосударственном обществе — особой организации служителей культа, в чьих руках находилось регулирование жизни общества с помощью ритуалов празднеств, той или иной формы актуализации эзотерических знаний о миропорядке, о рождении, жизни и смерти человека. Этот комплекс знаний и функций жреческой (церковной) верхушки представлял наиважнейшую для существования этноса «диахроническую вертикальную информацию». Значение последней, подчеркнутое

144

Сергеем Арутюновым и Николаем Чебоксаровым, проходит сквозь все формы этносов от первобытных до современных вместе с усложнением такой информации. При самом общем подходе к «вертикальной информации» она выступает не просто как сумма из поколения в поколение передаваемых знаний, но знаний, отвечающих на коренные мировоззренческие и поведенческие вопросы, ориентирующие личность в различении добра и зла, ее собственной судьбы и судьбы этноса.
Но в передаче такой важной информации участвует поток живой народной традиции с ее ценностями и идеалами. Не случайно, что на этнос распространяется в известной мере кровно-родственная идеология. О важной функции последней говорит огромное количество этногонических мифов, трактующих тему «колен», т.е. потомков первопредка. Миф в таком обществе служит мощным средством социальной регуляции и сплоченности. Связанные с ним праздник и карнавал, в своих классовых, исторических и психологических аспектах раскрытые Бахтиным, несут явное объединяющее начало для этноса. Средневековое христианство не смогло полностью вытеснить народные формы духовной ориентации. Общий поток средневекового сознания справедливо представляется Арону Гуревичу как диалог-конфликт двух культурных традиций. Народное здесь понимается как «фольклорное», «магическое» сознание, противостоящее «ученому» сознанию церковников, т.е. «народное» в смысле простонародного, не этнического. Здесь «народное» отличается от «большой» традиции. Но за сценами средневековых карнавалов, шествий, церковных гонений и религиозных массовых экстазов в европейских странах свершалось другое таинство, мимо которого прошли средневековые хронисты, — формирование этнических культур. Это достояние, выражавшееся на народных языках, первым отметил великий Данте, написавший в 1305 г. трактат «О народной речи» и сам затем создавший на итальянском языке поэму, настолько для всех нас важную, что мы просто забываем о ее итальянском происхождении.
Конечно, в любом обществе, дифференцированном на сословия и классы, значительная часть культурного достояния этноса находится в руках господствующей верхушки. Но самые выдающиеся носители и создатели этого достояния, как Данте, Пушкин, Глинка и т.д., воплощают в своем творчестве целостность этнической

145

культуры, соединяя традиции, представления, чаяния социальных низов с самыми высокими идеалами эпохи. Возникает все же в конце концов вопрос почему «большая» традиция в ее этнической форме так сильно зависит от ценностей возникших и хранящихся в «малой» традиции?
Для прояснения этого вопроса следует отметить роль роман тических настроении, возникших в начале XIX в. В ту эпоху вместе с отрицательной реакцией на универсальные принципы Великой французской революции проявилась неудовлетворенность питавшими их римским правом и античной мифологической традицией. Произошло «открытие» собственных юридических обычаев и фольклора своих народов Это привело к далеко идущим последствиям в крестьянстве — носителе фольклора — увидели само основание этносов Европы («наций») «Крестьянское» надолго стало синонимом «народного» Частное, локальное стало выражать общее — этническое Частное оказывается открытым, а не закрытым для всеобщего.
Подход к этносу со стороны этнографических групп («хозяйственно-культурных вариантов») обнаруживает, что эти группы выделяются не по системе признаков, а лишь по части их, учитывающих в первую очередь хозяйственную и культурную специфику. Обратим внимание на парадокс целостный мир крестьянской ментальности выходит за свои пределы, предъявляет себя внешнему миру по частным признакам и тем самым готов включиться в «большую» традицию.
Выше было сказано о связях этноса с властными структурами. Но социальные противоречия могут оказаться роковыми для этноса в период его консолидации. Этнос всегда бывает спасен идеей равенства. Ее он воспринимает у крестьянства. Независимо от состояния общины крестьянские хозяйства всегда связаны от ношениями взаимопомощи. Выравнивание экономического положения крестьянских дворов выступает как объективная экономическая потребность основанная на услугообменных отношениях. Эти отношения как один из важнейших законов крестьянского общежития, постоянно поддерживают у крестьян идеологию равенства и общности Одно из ее выражении — представление о том, что улучшение чьего то частного быта может произойти только лишь за счет доли из общего блага. Уравнительная психология — одна из важнейших крестьянских черт Эта черта


146

дополняется особенностью этнических крестьянских представлений, по которым престижная цель состоит не в достижении отличия, а напротив — в достижении подобия. В обыденной жизни этот принцип выражается понятием «как у всех», «как у людей». Такая установка на равенство обусловливает особое восприятие материальных явлении быта. Пища, одежда жилище становятся статусными знаками равенства — одна пища, одна форма одежды, один вид жилища. Не случайно хозяйство крестьянских обшеств часто основывается на одной двух ведущих полевых культурах. Количество того же пищевого продукта в разных дворах не столь подчеркивает неравенство, как это могло бы быть при качественно различающемся питании. Эти проявления однородности лежат в основе образования локальных этнографических типов культуры.
Ментальным равенством и общностью доведенным до уровня всеобщности людей и природы, охвачена также обрядовая жизнь. Однако крестьянская культура выступает прежде всего как культура хозяйственной деятельности, связанная в первую очередь с материальным бытом. И материальная, и обрядовая жизнь делают народную крестьянскую культуру демонстрационно-наглядной. Поэтому в любых условиях, даже при освоении новой местности, крестьянский коллектив быстро превращается в этнографическое целое, которое проявляется в отличительных для данной группы хозяйственно культурных признаках. Крестьянская культура обладает не только всеми и всегда отмечаемым консерватизмом, но и высокой пластичностью.

2 Этнографические группы народов и этногенетический процесс

Итак этнографические группы выступают в первую очередь как крестьянские общности, конституирующиеся по признаку хозяйственно-производственной замкнутости и создаваемой в этих условиях общности культуры и типа личности. Рассмотрим эти свойства этнографических групп на ряде примеров. Так Эвенкийские охотничье оленеводческие группы воспринявшие от соседей коневодство и особый тип хозяйства образовали самостоятельную баргузинскую этнографическую группу под названием «мурчен» («конные»). То же можно сказать о эвенках, заимствовавших от

147

русских разведение крупного рогатого скота в Якутии (на р. Мае), в ряде мест бывших Енисейской и Иркутской губерний Тунгусоязычные народы, вступавшие в контакты с нивхами, образовывали территориальные группы под различными названиями, с культурой оседлых рыболовов в своей основе.
Значение хозяйственно-культурных признаков для выделения этнографических групп у современного европейского народа было разносторонне освещено Натальей Грацианской на примере Моравии. Она показала, что очень рано, уже в IX в. исчезают достоверные сведения о племенах Моравии и поэтому формирование этнографических групп Моравии (ганаков, моравских валахов и словаков), относящееся к более позднему времени не было связано с древним племеннь1м делением, хотя истоки процесса иногда уходят в глубь времен. Роль скотоводческого типа культуры была особенно велика у валахов, которые появились в Моравии в XV—XVII вв.
Одна из частных форм удержания этнографического разнообразия культуры — существование этнографических групп, исторически бывших этногенетическими компонентами. Долгое время представление об этнографических группах в отечественной литературе вообще развивалось в русле изучения этногенетических и миграционных процессов. Поэтому в этнографических группах выясняли прежде всего связь с тем или иным компонентом, вошедшим в состав этноса, или обращали внимание на этногенетически и языково различающиеся коллективы, столкнувшиеся в ходе заселения новой территории. Этот акцент исследования чувствуется даже в работах классика русской этнографии Дмитрия Зеленина, отличавшегося широтой постановки проблем и вниманием к условиям бытования явления. Он писал: «Из этнографических источников мы должны поставить на первом месте собственное народное деление великорусского населения разных губернии и областей Деление это выразилось главным образом в виде прозвищ и кличек, присловий по адресу соседей. Присловья прозвища даются прежде всего новым переселенцам в данную местность со стороны прежних, старых жителей этой области. Переселенцы, в свою очередь, осмотревшись и обжившись на новом месте, дают какую-нибудь кличку своим соседям. Таким образом, разные колонизационные потоки и слои выделяются под особыми именами Иногда — там, где позднейшего

148

прилива населения не было, — присловье прозвище отличает друг от друга представителей разных древних княжеств и уделов (это относится, например, к присловьям Тверской губернии), а иногда даже и старых административных подразделений — волостей и станов, ведущих, правда, свою историю от тех же уделов (Московская губерния). Иногда при этом народная память просто-напросто сохраняет старые юридические термины, которые в официальном языке давно успели исчезнуть таковы «однодворцы» на всем юге Великороссии, «Гуслица, Вохна, Гжель» в Московской губернии, «Красная Водога» в Ярославской и другие. В своей более ранней работе Зеленин, отмечая, что этнографические группы исчезают, подчеркивает, что их изучение помогает исследователю установить деление народа не только на крупные, но и на мельчайшие группы, связанные с прошлым народа и ходом колонизации новых мест.
После упомянутых разработок Зеленина нам удобнее рассмотреть проблему этногенетических компонентов на восточнославянском материале. Интересная страница в истории изучения этнографических групп русских связана с именем этнографа и археолога Бориса Куфтина. В своей работе, посвященной анализу женской одежды мещеры (1926), он характеризует мещеру как одну из этнографических групп русского народа оставляя подробное рассмотрение этого вопроса до завершения публикации всех данных по материальной культуре мещеры. Но эта работа Куфтина осталась незавершенной. В ряде своих высказываний Куфтин скептически относился к категоричному возведению мещеры к финскому субстрату, т.е. предлагал, по существу, видеть в мещере форму локальной общности русских, исторически находившуюся в широких этнокультурных связях, не исключавших древнее финское население (Критики Куфтина настаивали на чисто этногенетическом происхождении мещеры на финском субстрате ).
Тенденция видеть в этнографических группах прежде всего образования, отражающие этногенетический процесс, в более поздних работах проявилась, например, в подходе Сергея Токарева. Этот автор в качестве этнического подразделения рассматривает деление северных и южных великоруссов которое, являясь в своей основе языковым, дополняется определенными культурны ми различиями. Рассматривая подразделения русского народа, Токарев выделяет три типологические категории, названные им

149

областными, местными и обособленными этническими группами. Областные группы по мысли Токарева, особенно характерны для южнорусского населения :«Оно наиболее пестро по своему происхождению. Это объясняется историей заселения южной местности и степной полосы России», т.е. запустением степи в эпоху постоянных набегов кочевников (XVIII—XV вв. ) и последующего постепенного переселения туда выходцев из более северных областей. Заселение степи привело к различию среди южнорусского населения полехов — обитателей Калужско-Орловско-Брянского полесья, очевидно, в своей основе потомков укрывшихся в лесах древних насельников этих мест, мещеры — населения левобережья Оки в лесной части Рязанской и Московской областей, однодворцев — потомков служилых людей XVI—XVII вв., заселявших южную границу государства.
От областных Токарев отличает «местные группы», на которые, с одной стороны распадаются некоторые областные группы (однодворцы в Воронежской губернии состоят из локальных общностей наделенных крестьянскими прозвищами «щекуны», «галманы», «талгаи» и др ) ас другой — к «местным группам» относятся северорусские группы, известные под чисто географическими именами «онежане» «каргопольщина», «белозеры», «пошехонцы», «сицкари», «теблешане», а также тудовляне бывшего Ржевского уезда Тверской губернии по происхождению ассимилированные белорусы.
«Обособленные этнические группы» сложились на окраинах коренной русской территории и в местах позднейшей колонизации. Таковы поморы, потомки новгородской колонизации XII в. и, несомненно, местного населения, с более мелкими группами того же «поморского» происхождения усть-цилемы и «пустозеры» на Печоре. К «обособленным этническим группам» Токарев относит волжских старообрядцев по Ветлуге и Керженцу, поселившихся там в XVII и XVIII вв., донское, уральское, терское и другие группы казачества а также различные группы русского населения Сибири включая затундренских крестьян, колымчан и марковцев.
В общих чертах картина нарисованная Токаревым повторяется в разделе «Русские» в труде «Народы европейской части СССР» (1964) и в историко-этнографическом атласе «Русские» (1967). В первом издании в главе посвященной этнографическим

150

подразделениям русских Гали Маслова дополняет древнее восходящее к дофеодальному периоду различие северных и южных областей выделением среднерусской группы (исторический центр Московского государства) и западнорусской, переходной между северорусской и среднерусской при наличии белорусских связей и более поздними северо-восточной и юго-восточной группами. В основе всех таких больших групп взяты прежде всего языково-диалектные, а не культурные признаки. И хотя до сих пор не проведено фундаментальных исследований характера, причин и числа таких наиболее общих и широких подразделений русского этноса, в них в первую очередь выступает главная черта, связанная с этногенезом и этнической историей, причем эти подразделения никогда не были самостоятельными этносами, несмотря на попытки А. А. Шахматова это доказать. Выявляются рассматриваемые группировки только в результате специальных исследовании и никогда не находили отражения в народном самосознании. Недаром Михаилом Рабиновичем и Кириллом Чистовым в отношении этнической истории русских, украинцев и белорусов было сделано совершенно справедливое наблюдение, что существенную особенность этнической истории восточных славян составляет также то, что у каждого из этих трех народов процесс этнической консолидации развивался в различном темпе. Народы осознавали свое внутреннее единство постепенно и преимущественно не за счет противопоставления этнического сознания русских — украинцам и белорусам или украинцев — русским и белорусам и белорусов — русским и украинцам, а за счет противопоставления в ситуации XIII—XVI вв. восточных славян — татарам а украинцев и белорусов — татарам туркам, венграм полякам (и ополячившейся украинской и белорусской знати) и литовцам. Распространение влияния Речи Посполитой на земли восточных славян вело к специфической этнической окраске социальных и конфессиональных отношений.
Очевидно отсутствие четко выраженного сознания этнических подразделении у восточных славян восходит к более ранним этапам консолидационных этнополитических процессов. На примере княжения Ольги установлено что киевские князья проводили политику разгрома племенных культовых центров вместе с уничтожением или удалением племенной верхушки с племенной территории в результате чего происходило быстрое исчезновение

151

племенного самосознания Борис Флоря обратил внимание на то, что этот процесс на Руси контрастирует с длительным сознанием принадлежности к особой этнической общности, преемственно связанной с племенным союзом, у большинства западных славян (мазовшане, ляхи, поморяне, лучане) и немцев (бавары, саксы, швабы).
С точки зрения этнической истории и консолидационных процессов сохранявшиеся до поздних эпох «племенные» общности в Польше и Германии представляются тем не менее аналогичными рассмотренным выше группировкам русского этноса. Наличие или отсутствие в данном случае самосознания — лишь показатель уровня или специфики этногенеза. Ведь этногенез и есть консолидационный и ассимиляционный процесс связанный с потестарно-политическим освоением определенной территории. Одна из сторон этногенеза — ассимиляционно-миграционная, она возникает при активном восприятии субстратной культуры при сохранении этнического самосознания мигрирующего этноса. Это хорошо видно на примере русского освоения севера, северо-востока и юго-востока. Восточно-Европейской равнины, где русские вступили в контакт с различными по происхождению и культуре народами. Трансформация культуры, вызванная экологической адаптацией и заимствованиями наряду с сохранением древних черт, придала своеобразие облику русского населения.
Такова, например, история поморов, которые образовались в результате русской колонизации, преимущественно новгородской, с XII в. северных приморских областей со значительной ролью местного карельского и саамского населения. Хозяйственно культурный уклад поморов связанный с рыболовным и зверобойным промыслом, был основным фактором стабилизировавшим эту этнографическую группу. Однако вследствие постоянного ассимиляционного процесса сложение поморской группы затянулось на века, и до сих пор у них ощутимо деление на местные группы.
Естественно, что широкие миграции русских, заселивших самые отдаленные местности в Сибири, приводили даже к утрате этнического самосознания, как это случилось у кальгмчан заявлявших Владимиру Богоразу в конце XIX в. «Какие мы йусские, мы койымскии найод». Очевидно, не последнюю роль для такой позиции сыграло происхождение колымчан из сибирских казаков (включавших нерусские элементы) и разного промышленного

152

люда, формировавшегося сложными путями, вплоть до включения в них уголовных ссыльных.
Различие, проводимое между этносом и этнографическими группами, позволяет в анализе последних отвлечься от высокоинтегрированных, системных параметров этноса, сопряженных с его связями с этносоциальным организмом, политическими структурами и мировоззренческой идеологией. Это открывает путь к исследованию целого спектра мелких и крупных этнографических групп от деревенских «концов» до широких территориальных общностей Зеленин на материале прозвищ охарактеризовал этнографические группы разного масштаба. «Присловье — прозвище, относящееся не к единичному лицу, а к группе лиц, составляющих собою географическое или этнографическое целое. Такою группою может быть улица, деревня, село, город уезд или часть его (в последнем случае представляющая собою этнографическое целое), древнее княжество народ».
Отметим, что в последнем случае, а может быть и в отношении древнего княжества речь идет об этнической группе, вошедшей в состав этноса.
В качестве категории этнографической группы назовем также куст деревень («гнездо»), особенно характерный для расселения русских на Севере Относительная независимость этнографических групп от структуры их этноса дает возможность постоянного видоизменения этих групп в доиндустриальном обществе, появление новообразований. Таковы например многочисленные этнографические группы на северо-востоке русского этнического ареала, возникшие в результате колонизации тех мест и изученные Зелениным вятчане, сарапульцы, елабужцы и т.д.
Особый случай — этнографические группы оседло кочевых и кочевых народов В соответствии с длительно сохраняющейся у них родоплеменной структурой этнографические группы, как правило являются носителями собственных генеалогий. Но так бывает не всегда. Поэтому Татьяна Жданко справедливо предложила различать по признаку генеалогий у народов Средней Азии и Казахстана локальные и генетические этнографические группы. Это предложение было поддержано другими исследователями. Создание новых генеалогии группами кочевников вовсе не исключительный случаи в их истории Этнографические группы, обнаруживая самостоятельность по отношению к этносу не могут

153

преодолеть зависимость от его социально экономической структуры. Само происхождение ряда этнографических групп было вызвано особенностями социально-сословной структуры феодального общества.
Один из таких примеров — однодворцы, расселявшиеся в южнорусских губерниях, довольно сложного происхождения, но ведущим компонентом которых были потомки низшего разряда служилых людей (стрельцы, «боярские дети»). Характерно, что однодворцы, экономически будучи крестьянами, землею владели на поместном праве. Единое дворянское происхождение, если не всех, то большей части бывших однодворцев, одинаковые условия жизни в «степи», на окраине государства, однородная, военно-полевая служба с частыми кочеваниями и с постепенным передвижением все дальше в глубь степи — все это привело к тому, что сословие однодворцев постепенно выродилось в этнографический тип.
Из за мягкого произношения «ч» и «к» (що — что, Ванькя -Ванька, чайкю — чайку) окружающее крестьянское население называло однодворцев «щекунами». Культура однодворцев отличала их от крестьян строительство глухих дворов, костюм, приближавшийся к дворянскому, и т.д. Жен из крестьян однодворцы не брали Другой похожий пример — «корежские дворяне», жившие замкнуто в местности Корега около г. Буя в Костромской губернии. Во второй половине XIX в. это были малоземельные неграмотные крестьяне, более бедные, чем окружавшие их «мужики», не имевшие дворянских грамот, но кичившиеся аристрократическим происхождением. Браки заключали внутри себя, иногда жен брали из дворянских семей. В их одежде были отмечены элементы «верхней» культуры шляпки у женщин, жилеты у мужчин. Происхождение этой примечательной группы связывают с поселением в XVII в. служилых людей на границе с непокорными черемисами (марийцами). По другой версии они потомки дворян, сосланных в Корегу за что-то Петром I.
Такие этнографические группы, происхождение которых связано с сословным феодальным строем, имеют очень сложную судьбу, интересную для нас тем, что их культура как бы опосредствует связи между «верхней» элитарной культурой и «нижней» крестьянской. Через такие группы распространяются многие элементы

154

«верхней» культуры, иногда даже престижные отрасли, как это было в случае с валахами скотоводами, расселявшимися в Карпатских горах на основе так называемого волошского права. С другой стороны, в сословном феодальном обществе часто обособленно существуют этнографические группы самого нижнего социального ранга, вроде японских эта, сконцентрированные феодальными властями в особые поселки.
Конкретный процесс сложения своеобразной этнографической группы на примере оренбургских казаков был хорошо прослежен Зелениным. Хронологические рамки процесса, конец которого был зафиксирован Зелениным в начале XIX в., равен 80 годам. В начале этого срока на левом берегу Урала в районе Оренбургской станицы появились первые обитатели — русские крестьяне из Самарской, Тамбовской, Тульской и, вероятно, других губерний, состоявшие из православных и староверов, украинцы, мордва, казаки, из которых часть была переселена правительством с Волги (из Самары), другие переселены из разных мест за преступления, третьи поселились добровольно. Из украинцев («хохлы» из Черкасс) некоторые считали себя потомками запорожских казаков. На первых порах среди смешанного населения сохранялась обособленность. Так, не вступали в браки с украинцами («хохлами»), но затем были установлены внутренние браки даже с соседним поселком, где проживали крещеные татары (нагайбаки). Всеми был воспринят русский язык. Только лишь старики украинцы еще говорили с украинским акцентом. Хозяйство основывалось на земледелии, животноводстве, рыбной ловле. Заметную роль играло вязание женщинами оренбургских платков из шерсти, покупаемой у казахов. В жилище отмечено смешение русских и украинских черт срубные избы, иногда вымазанные и выбеленные снаружи, летом — землянки. То же в одежде, например у мужчин рубахи, заправленные «по-малорусски под шаровары». В духовной культуре преобладали русские черты, например частушки Особенно интересно стремление во всем подчеркнуть отличие от «мужиков» (русских крестьян) обувь — валенки вместо лаптей даже летом, курение цигарок, а не трубок, даже стремление говорить «на о», чтобы отличаться от акающих мужиков.

155

3. История «панцирных бояр»

Колонизация Сибири — благодатное поле для исследования проблем этнографических групп. История одной из них, хорошо документированная архивными документами, стала нам известна благодаря изысканиям Марины Громыко. Речь идет о переселении в Сибирь из Витебской губернии так называемых панцирных бояр. Место изначального расселения этой любопытной группы — этническое русско-белорусское порубежье, центром которого был город Себеж. В XVI—XVIII вв. «панцирными боярами» называли социальную группу, положение которой было несколько выше тягловых крестьян, но ниже мелких дворян. В войске они несли службу тяжеловооруженных всадников.
Первое прошение о переселении «панцирных бояр» в Сибирь было получено в1853 г., и в следующем году они уже поселились в Сибири в Ишимском округе. В последующие годы прибывали все новые их группы. Примечателен выезд в Сибирь в 1858 г. «панцирных бояр» Непоротовского общества с Витебщины. Дело в том, что они поднялись с места всей сельской общиной Земли, отведенные этим крестьянам, их не удовлетворили, потому что опытный посев не дал ожидаемого результата. Разведывательные группы крестьян занимались поиском более плодородной земли, в то же время их представители настойчиво отстаивали коллективные интересы перед генерал губернатором Западной Сибири. Начальство угрожало применить полицейские меры если они не поселятся в указанном месте — в неплодородных с точки зрения крестьян землях. Значительная их часть (500 мужчин). Переселяется на юг, в степные земли и там борется за статус казаков. Благодаря таким крестьянским пополнениям численность сибирского казачества в 40—50-е годы XIX в. значительно возросла. Государство вынуждено было смириться с такими самовольными действиями крестьян.
После реформы 1861 г. беспокойные дела связанные с «панцирными боярами» прекращаются. Громыко отмечает, что в истории с «панцирными боярами» выявились типичные черты крестъянской колонизации переселение большой партией предварительная отправка группы разведки опытный посев на новом месте оставление неблагоприятных угодий и самостоятельные поиски новых

156

Чем этот уникальный материал интересен с точки зрения теории этнографических групп ? Прежде всего следует отметить, что в экстремальных условиях переселения произошло разоформление традиционных устоев жизни, нарушились устоявшиеся хозяйственные и социально культурные связи. Но в качестве консолидирующего фактора этнографической группы «панцирных бояр» остались их соседские и кровнородственные связи. Только они в нестабильной ситуации были гарантом выживания крестъянской личности. В сущности, в этом эпизоде соседские и кровнородственные связи предстают перед нами в функции витального условия признака данной этнографической группы. Витальный принцип сказался в отправке разведчиков разузнать ситуацию, в желании панцирных бояр всем обществом покинуть старое местожительство.
Чрезвычайные обстоятельства выявили то, что обычно бывает скрыто Модусом крестьянского поведения является особая коллективная ментальность, требующая своего реального воплощения в природных условиях крестьянского существования, прежде всего в органической связи с землей. Природа здесь играет роль второго основного условия признака человеческого бытия. Витальность и связь с землей образуют два полюса крестьянского менталитета, определяют дуализм этого типа мышления.
Крестьянский менталитет обнаруживает первоначальный смысл собственности, который состоит в принадлежности к человеческому коллективу, человек должен быть «собственным» для этого коллектива. Это формирует особое отношение к внешнему миру. Оно заключается в распространении на этот мир принципа коллективной сопричастности. Так, в своих посланиях к властям панцирные бояре подробно описывают свои обстоятельства, предполагая у чиновников благосклонное соучастие в их делах. Эти обстоятельства в письмах рисуются явно более трагическими, чем в реальности, — витальность существования здесь и тактически, и неявно как основа ментальности. У человека в условиях локальной культурной гомогенности возникают наилучшие шансы для прямого личного участия в разноообразнои деятельности микро-общества. Такая личность, которую можно назвать витально-природной, способна легко переходить на уровень «большой» традиции. Причем эта традиция основана не на принципах господства


157

и подчинения, а на витальных принципах всеобщего равенства, переносимого на внешний для нее социальный мир.
Естественная витальность пронизывает всю личность крестьянина. Социум, не способный выработать такую витальность, забирает ее как идею у крестьянства и передает этносу, который нуждается в эталоне целостной личности. Территориально-хозяйственный опыт этой личности становится территориально-региональным для этнического образа и других знаковых объективаций этноса.
Все приведенные примеры показывают, что образование этнографических групп связано с внутренними особенностями хозяйственной деятельности крестьянских коллективов. Этому процессу способствуют сословно-феодальные институты, хозяйственные и культурные заимствования, ассимиляция иноэтнического субстрата, сохранение родо-племенных структур. Но все перечисленные обстоятельства только сопутствуют территориально-хозяйственной и локально-культурной тенденции крестьянской жизни.
В своей сущности «малая» традиция может не только уживаться с «большой», но и осваивать эту последнюю в форме так называемой этнической традиции. Это общая историческая тенденция. На практике же она бывает искажена социальной конфликтностью. В аграрных обществах крупные и исторически устойчивые этнографические группы обнаруживают черты областного сплочения, они населяют «земли», которые были очагами классового сопротивления крестьянства. Областные группы не смогли бы выполнять роль опоры в классовой борьбе, если бы они не были объединены идеологически. Но каким образом? В классовом феодальном обществе этническая культура, находящаяся, по существу, в распоряжении господствующих слоев, не могла восприниматься крестьянами как их собственная. Отдельные общины, объединенные хозяйственными интересами, ритуалами, оформлявшими цикл региональной трудовой деятельности в течение года, местными формами фольклора, противопоставляли частные формы самопознания и локально-областной сплоченности всеобщности этнических форм жизни В психологии крестьянства в крупных этнографических группах, по существу, частность их быта и мировосприятия претендует на герменевтическую всеобщность В рамках этого самосознания крупные этнографические группы фактически стремятся выполнять роль крестьянских

158

этносов, что в ряде случаев доходит до отказа от сознания принадлежности к официальному этносу. В сословно-феодальном обществе некоторые группы, приближенные к господствующему классу, могут подчеркивать свою обособленность, чтобы отличаться от основной трудящейся массы. Так, например, это было у казаков, которые всячески отрицали свою связь с «мужиками».
Проблема областных этнографических групп, конечно, много сложнее проблемы, связанной с общинно-поселенческими группами. Но, в сущности, обе эти категории в своей первооснове остаются крестьянскими образованиями, закономерно возникающими в определенных производственно-хозяйственных и социальных условиях. В них одинаково выражен территориально-соседский принцип общения и мировосприятия. Поэтому наиболее правильным типологическим определением крупных этнографических групп будет толкование их в качестве областных. В принципе это понимание можно распространить даже на такую дисперсно расселенную на юге России группу, какими были однодворцы.
С областными этнографическими группами сопряжена важная проблема этнического субстрата. Обособленность областных групп была тем механизмом, который сохранял в ряде случаев, особенно там, где было ослаблено воздействие централизованного государства, следы древнего племенного деления или ассимилированных компонент. Благоприятные условия для оживления и даже формирования областных этнографических групп возникли в Европе в эпоху кризиса феодализма и демократизации общественной жизни. Примечательно, что в этих условиях они проявили себя прежде всего крестьянским фольклором, т е. «малой», не этнической традицией. В современных условиях проблема этнографических групп в ряде стран получила своеобразное звучание как проблема регионализма и фольклоризма, в которой в эстетической форме актуализируются теорриториально-производственные коллективы. Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел история