Соболев Д. Остров

сценарий полнометражного художественного фильма

ОГЛАВЛЕНИЕ

Титр: «Сблизься с Ним и будешь спокоен. Через это придет к тебе добро… Прими из уст Его закон и положи слова Его в сердце твое. И если ты исполнишь обеты твои, - над путями твоими воссияет свет»…

Иов. 22:21 – 22; 27 – 28.

Титр: Часть 1: ВОЙНА
Титр: 1942 год.

Тьма была полная и абсолютная, ничем не нарушаемая. Такой же была и тишина, вековечной и нерушимой. Со времен сотворения мира здесь не было произнесено ни слова, не издано ни звука. Но по мере приближения к поверхности все стало меняться, не то, чтобы сразу, а постепенно, не спеша, словно двигаясь через тысячелетия от сотворения мира, к его неизбежному концу где-то там, на высшей точке развития. Сначала, тьма все еще казалась тьмой, хотя и не была уже той, изначальной, сотворенной тьмой. Она становилась серой, все более и более серой, на ней появились блики, легкое волнение и движение, словно ее разбавлял какой-то белый свет, но не тот божественный, о котором столько написано, а густой белый цвет, словно краска, словно молоко в утреннем кофе. Но жизни, видно, еще не было, ни рыб, ни моллюсков, ни птиц, которых можно было разглядеть сквозь толщу морской воды. И вдруг, когда пространство вокруг стало казаться совершенно белым и подвижным, хотя все еще не живым, его разрезал остов корабля. Он был совсем черным и походил на пулю, выпущенную из ствола, следом за ним шел другой, тоже как пуля, но намного больше и поэтому его можно было назвать пушечным снарядом. Следом за снарядом снова шла пуля, но только очень маленькая, гораздо меньше первой, видимо, это была лодка, привязанная сзади к большому кораблю. Когда они пересекли все пространство и исчезли из поля зрения, оставив за собой завихрения водных масс, в которых нас неожиданно закружило и выбросило на поверхность океана, наш слух вдруг обдало многообразием звуков: плеском волн, глухим ревом дизеля буксира и шумом разрезаемой стальными лопастями винта вязкой морской воды. Здесь, в отличие от дна, картина мира резко изменилась по цвету, но не по сути. Теперь кругом был густой, абсолютно белый и плотный, как молоко, туман, но, так же как и через тьму на дне океана, сквозь него ничего нельзя было разобрать. Хотя слух позволял улавливать плеск волн и все более удаляющиеся  звуки, производимые буксиром.

На буксире находился всего один человек. Он был молод, не старше тридцати, высокий и сильный, в длинном прорезиненном плаще с капюшоном. Его круглое лицо было не брито, а глаза глядели озабоченно. Он стоял за штурвалом буксира, то и дело, оглядываясь по сторонам, пытаясь разглядеть, что-либо в густом тумане. Частенько он поглядывал назад, где за кормой виднелся нос идущей на буксире баржи, груженой углем. Но корпус баржи и уголь уходили в туман, поэтому вся баржа не была видна находящемуся на буксире матросу. Звали матроса Тихоном, и он служил шкипером на буксире.
Тихон глубоко вздохнул и недовольно пробормотал себе под нос:
- Фу-ты, ну-ты, лапти гнуты.
Потом нагнулся и достал откуда-то из-под ног металлическую трубу, воткнул ее в штурвал, так чтобы заклинить его в том самом положении, в котором он находится. Подергав штурвал и убедившись, что он неподвижен, и буксир продолжает движение по заданному курсу, Тихон извлек из-под плаща планшет с картой. Он достал из планшета специальные линейки, предназначенные для вычисления положения корабля в океане и расчета его курса. Склонившись над планшетом, Тихон старательно принялся что-то вымерять на карте. Он считал в уме, морщась и посасывая обгрызенный конец карандаша. Наконец, вздохнул, удивленно посмотрел на карту и сказал сам себе:
- Фу-ты, ну-ты, лапти гнуты, мы уже часа три как по суше идем.
В этот момент раздался глухой удар обо что-то твердое, потом звук заскрипевшего от натуги железа и сильный толчок, словно буксир отбросило назад. Падая, Тихон успел ухватиться за тягу регулирующую ход двигателя буксира и свернуть ее в положение «СТОП».
- Земля! – истошно заорал Тихон, уже лежа на палубе своего маленького судна.
Но тут случилось что-то странное. Вдруг протяжно и печально заныла сирена, но тут же заглохла выключенная чьей-то невидимой рукой. Потом по палубе буксира быстро-быстро застучали кованые ботинки. Тихон не видел того, кому принадлежали эти ботинки, так как он, лежа на спине, потирал ушибленный во время неожиданного падения затылок, но посчитал своим долгом заявить о присутствии на катере человека, поэтому он закричал:
- Я здесь, мужики! Я здесь!
Кованые ботинки стали быстро приближаться к Тихону. И когда он совсем уже хотел подняться и поприветствовать жителей материка, Тихон вдруг увидел склонившегося над ним светловолосого человека лет двадцати в неизвестной шкиперу, но, несомненно, морской форме. Светловолосый скривил зверское лицо и закричал на Тихона по-немецки:
- Hinlegen, russisches Schwein (Лежать русская свинья)! – и ткнул в лицо стволом автомата.
Неожиданно, в том числе и для немецкого моряка, корабль Тихона потряс второй удар, это врезалась в его корму шедшая на буксире баржа. От удара немец не удержался на ногах и плюхнулся на спину, выпустив из рук автомат. Тихон, не долго думая, навалился на светловолосого гостя всем телом и принялся изо всех сил его душить. Немец пытался сопротивляться, но было видно, что он слабеет с каждой секундой. Вероятно, это противостояние закончилось бы трагично для немецкого матроса, если бы кто-то сзади не ударил Тихона по затылку той самой трубой, при помощи которой он стопорил штурвал своего буксира. Тихон как-то сразу осел и прижал своим могучим телом ослабевшего немца к палубе. Немец попытался столкнуть с себя тело шкипера, но это у него не очень-то получилось. Наконец чьи-то руки оттащили Тихона в сторону, и немецкий матрос сел, жадно глотая воздух ртом, пытаясь отдышаться после схватки.

Тихон пришел в себя только тогда, когда все тот же светловолосый матрос, обдал его холодной морской водой, набранной в ведро прямо из-за борта. Первое, что почувствовал шкипер, была тупая боль в области затылка. Когда Тихон, морщась от боли, наконец, открыл глаза, он увидел стоящих на палубе своего буксира немецких матросов. Кроме светловолосого, с которым он боролся, здесь было еще трое немцев. Двое матросов и офицер. Один из матросов был вооружен автоматом и присматривал за Тихоном, на боку у него красовался планшет, который еще недавно принадлежал шкиперу. Второй был одет в засаленную робу; видимо, механик, он стоял навытяжку перед офицером и чеканным голосом докладывал:
- …wir haben ein Leck in der oberen wasserlinie, was unseren susswasservorrat beintrachtigt. Fast das ganze wasser lauft ins meer. Das restliche wasser ist fur eine normale kuhlung der motoren nicht ausreichend (…у нас пробоина выше ватерлинии, поврежден резервуар с пресной водой. Почти вся вода вытекла в море. Оставшейся воды недостаточно для нормального охлаждения двигателей).
- Konnen wir auf die basis zuruckkehren (Мы сможем вернуться на базу)? – спросил офицер.
- Nein, nicht ohne aufstockung der wasserreserven (Без пополнения запасов воды нет).
- Wie weit konnen wir ohne wasser kommen(Сколько мы сможем пройти без воды)?
- In etwa dreissig meilen, nicht mehr (Миль тридцать, не больше).
- Gut, zwanzig meilen von hier aus befindet sich eine insel. Dort soll sich frischwasser befinden. Bereiten sie das boot fur die abfahrt vor (Хорошо, в двадцати милях отсюда находится остров. Там должна быть пресная вода. Готовьте катер к отплытию).
Немецкий механик козырнул и отправился выполнять приказание офицера.
Тихон повернул голову и увидел громаду немецкого сторожевого катера причаленного к его буксиру. Прямо посередине немецкого судна виднелась огромная вмятина. Бесформенный кусок серого металла возвышался над палубой немецкого корабля, который смахивал на мираж в клубах белого тумана. Тихон зажмурился, в надежде, что катер исчезнет, когда он снова откроет глаза. Но катер не исчез, он все также стоял к борту борт рядом с буксиром Тихона.
- Фу-ты, ну-ты, лапти гнуты, - изумленно произнес Тихон и сел, рассматривая произведение немецкой корабельной промышленности.
Офицер удивленно посмотрел на Тихона и вдруг почти без акцента произнес фразу по-русски:
- Что вы сказали?
Тихон разинул рот и молча уставился на немца.
- Вы не слушаете? Повторяйте, что вы сейчас сказали?
- Я ничего не говорил, - испуганно пролепетал Тихон.
- Нет, что вы сказали? - настаивал офицер. - Вы сказали ругательство?
- Да нет, присказка просто.
- Нет, я хорошо знаю по-русски, вы сказали ругательство. Повторяйте.
- Гражданин офицер, разве ж я мог вас обругать…
- Не надо бояться. Если вы сказали ругательство, я не буду вас казнить.
Офицер достал из кармана блокнот и карандаш, собрался записывать.
- Повторить.
Тихон набрал полные легкие воздуха и выпалил:
- Фу-ты, ну-ты, лапти гнуты.
- «…лапти гнуты», - повторил офицер за Тихоном, занося в блокнот русскую фразу, - Sehr gut (Очень хорошо), - добавил он по-немецки.
- Как вас называют? – продолжал допрос немецкий офицер.
- Тихон.
- Красивое имя – Тихон, - обрадовался офицер, - что оно обозначает?
- Не знаю, - замялся шкипер. - Ну, знаете, Тихон с того света спихан, - улыбнулся шкипер, стараясь подыграть добродушному настроению
немца.
- О! «С того света спихан» – blendend (блестяще)! – радостно заговорил немецкий офицер, записывая что-то в свой блокнот.
- Еще много ругательства знаете? – не отставал от шкипера немец.
- Знаю, - с рвением хорошего ученика ответил шкипер.
- Говорите ругательства? – попросил немецкий офицер и приготовился записывать.
Но тут Тихон увидел, как немецкий матрос, вооруженный автоматом, открыл его планшет, извлек из него карту и спрятал ее за пазуху, потом достал две фотографии и принялся рассматривать их. На одной из них был изображен совсем еще юный Тихон в форме морского училища рядом с отцом и матерью. На другой фотографии так же был изображен Тихон, но в косоворотке и пиджаке, с женщиной, которая держит на руках младенца. Видимо это была жена Тихона. Посмотрев фотографии, немецкий матрос с равнодушным видом, выкинул их за борт. Потом он достал из сумки несколько писем-треугольников и так же швырнул их в море. По-видимому, немцу стало скучно рыться в вещах Тихона, и он просто-напросто перевернул планшет и вытряхнул все, что было внутри, за борт. Большая часть содержимого планшета представляла собой письма, получаемыми Тихоном из дома. Тут же первоначальная доброжелательность Тихона куда-то улетучилась, и в голосе появилась неприязнь к непрошенным гостям.
- Ах ты сволочь, ах ты сука немецкая, мать твою. Ах ты блядина! Ах ты мразь! Тварь басурманская, гнида, грязь из-под ногтей…
Немец, собравшийся было записывать, вдруг опустил блокнот и мрачно посмотрел на Тихона.
- …Все равно кровью своей умоетесь, всех вас перевешаем, и сами будем пиво ваше хлебать и колбасу жрать… - не унимался Тихон.
- Куда вы плыли? – спросил немец по-русски.
- Говно по трубам плавает, а мы ходим, ясно тебе? – не унимался Тихон.
- Все это есть банально, - мрачно сказал офицер по-русски, убирая блокнот и ручку в карман, - эту поговорку мне сказали еще до войны. Вы говорите банальность. Банальному человеку не надо жить на свете, тем более, когда он русский. Leg es weg (Убрать), - приказал офицер по-немецки светловолосому матросу.
Тот с готовностью передернул затвор своего автомата и направил его на шкипера.
- Nur ohne schlamm (Только без грязи), - приказал офицер по-немецки.
Солдат подхватил Тихона за руку и потащил к борту. Поставив шкипера к борту, он поднял автомат, собираясь выполнить приказ.
- Спаси и сохрани Пресвятая Богородица… - затараторил Тихон, - помилуй меня грешника…
Прогремел одиночный выстрел, но вместо Тихона на палубу почему-то рухнул светловолосый немец и забился в конвульсиях. Его всего трясло как в лихорадке, в глазах появился испуг и тоска. На секунду все замерли, в ужасе наблюдая за конвульсиями умирающего матроса. Но почти сразу же прогремел второй выстрел, он оказался не столь точным, как первый. Пуля разбила стекло рубки рядом с головой немецкого офицера. Офицер, и второй немецкий солдат упали на палубу и затаились. Простившийся было с жизнью Тихон, сначала вообще не очень понял, что произошло, а потом, когда за его спиной, с борта немецкого сторожевого катера послышался равномерный треск крупнокалиберного пулемета, обстреливающего баржу, он посчитал благоразумным залечь на палубу возле борта, где и стоял.
Пулеметные очереди прошили уголь, наваленный на палубе баржи. Кое-где уголь вспыхивал зелено-красным пламенем и несколько секунд горел, подожженный трассирующими пулями. Когда пулемет замолк, наступила тишина, было только слышно, как бьются волны о борт буксира. С баржи больше не стреляли. Офицер подполз к неподвижно лежащему на палубе светловолосому матросу, коснулся его шеи пальцами руки, пытаясь нащупать пульс. Но матрос был мертв. Тогда офицер забрал у него автомат и посмотрел на Тихона, все так же неподвижно лежащего у борта. Тихон в тревожном ожидании наблюдал за действиями немецкого офицера.
- Сколько там их всего? – спросил немец по-русски.
Тихон, пожал плечами. Офицер поднял автомат и направил на Тихона. Тихон зажмурился, ожидая выстрела. Но вместо выстрела услышал повелительный голос немецкого офицера:
- Вставать! Вставать быстро!?
Тихон открыл глаза и непонимающе посмотрел на немца.
- Вставать, вставать, - продолжал требовать офицер.
Тихон медленно поднялся.
- А теперь идти.
- Куда? – не понял Тихон.
Немец жестом указал в направлении баржи. Тихон стоял неподвижно.
- Быстро, - настаивал немец.
Тихон вздохнул.
- Фу-ты, ну-ты, лапти гнуты, - произнес он и перекрестился.
Шкипер медленно пошел по буксиру по направлению к барже. Следом, пригибаясь и прячась за Тихоном, мелкими перебежками двигался офицер, а за ним таким же манером шел уцелевший матрос, вооруженный автоматом. Планшет Тихона мешал ему, поэтому он швырнул его на палубу. Шкипер дошел до кормы буксира и остановился. Между кормой буксира и носом баржи было расстояние метр, два, не больше.
- Прыгать, - приказал немецкий офицер.
Тихон обернулся. Немец толкнул Тихона в спину автоматом, так, что тот чуть не упал за борт. Тихон вздохнул, пробормотал под нос что-то невнятное и прыгнул. Оказавшись на барже, он поскользнулся на рассыпанных по палубе угольных камешках и, неловко взмахнув руками, рухнул на живот.
- Вставать, - услышал он тут же приказ немецкого офицера.
Тихон приподнялся.
- Идти дальше, - требовал немец.
Тихон встал во весь рост и, осторожно ступая на уголь, медленно пошел к корме баржи. Немецкий офицер и матрос перепрыгнули с буксира на нос баржи, и тут же залегли, наблюдая за движением Тихона. Потом мелкими перебежками стали двигаться за ним. Уголь на палубе баржи был насыпан барханами, поэтому Тихону и идущим за ним следом немцам приходилось, то карабкаться по склону, то съезжать на спине вниз, барахтаясь в угольной пыли. На втором бархане немецкий матрос нашел винтовку, приклад ее был расщеплен пулеметной пулей и запачкан свежей кровью. Он показал свою находку офицеру. Тот, осмотрев ее, швырнул за борт.
Так продвигаясь, бархан за барханом они добрались до кормы баржи. Тихон взошел на вершину последнего бархана и вдруг покатился вниз, исчезнув из поля зрения немцев. Немецкий офицер и матрос с чрезвычайной осторожностью вскарабкались на последний угольный бархан и увидели корму баржи. К своему удивлению они никого там не обнаружили, кроме Тихона. Немцы спустились с угольной кучи вниз к Тихону. Лица у обоих были запачканы угольной пылью. Удостоверившись, что на корме баржи никого нет, офицер отдал приказание матросу по-немецки:
- Durchsuche hier alles (Осмотри здесь все).
Матрос принялся бродить по палубе баржи, глядя себе под ноги. Вдруг он остановился, потрогал пальцами угольный камень, поднес руку к лицу. На пальцах была хорошо видна, свежая, еще не запекшаяся кровь.
- Kapitan (Господин капитан), - позвал солдат офицера по-немецки.
Офицер подошел к матросу, посмотрел на его окровавленные
пальцы.
- Ruhe (Тихо), - приказал офицер по-немецки.
Все замерли прислушиваясь. До слуха донесся слабый стон, скорее похожий на глубокий вздох, раздавшийся совсем рядом.
- Копать здесь, - приказал Тихону офицер, ткнув в небольшую кучу угля.
Тихон стоял в нерешительности.
- Быстро, - приказал немец, тоном, не терпящим возражений.
Тихон с неохотой принялся разгребать уголь. Через минуту из-под угля показалась рука человека в грязной гимнастерке защитного цвета. Шкипер остановился, не зная, что делать дальше.
- Копать, быстро, - настаивал немецкий офицер.
Тихон принялся копать с удвоенной скоростью. Он откопал голову зарытого в уголь человека. Лицо его было все в угольной пыли, поэтому возраст человека было определить довольно трудно. Но, судя по пышным усам, ему было не менее сорока лет. Человек слабо постанывал. Когда Тихону, наконец, удалось раскопать красноармейца, он усадил его на угольную кучу. Судя по знакам отличия, военный был в звании лейтенанта. Левая рука его была изуродована, рукав гимнастерки набух кровью. Оружия при нем не было. Из-за слабости лейтенант не мог стоять на ногах. Он исподлобья смотрел на наблюдающего за ним немецкого офицера.
- Ты здесь находишься один? – спросил немецкий офицер.
- Ну, один, - хрипло ответил лейтенант.
- Кто тебя закопал в угле? – продолжал допрос немец.
- Никто, сам закопался.
- Я тебе плохо верю, - ответил немецкий офицер.
- Твое дело…
- Kapitan (Господин капитан), - снова позвал своего начальника по-немецки матрос, который во время допроса лейтенанта, продолжал осмотр кормы баржи.
Офицер подошел к своему подчиненному. К корме баржи был привязан канат, его конец уходил куда-то вниз и терялся в тумане. Не долго думая, немецкий офицер дал длинную очередь в туман, туда, где терялся другой конец каната.
- Не стреляйте!.. пожалуйста, не стреляйте! - послышался из тумана чей-то испуганный голос.
- Иди на меня! - крикнул немецкий офицер по-русски.
- Я иду, иду!.. только не стреляйте, пожалуйста, не стреляйте! - снова раздался чей-то голос из тумана.
Канат задергался, а потом натянулся, раздался плеск воды, постепенно из тумана начала проступать фигура человека, карабкающегося по канату на корму баржи. Когда человек добрался до борта, немецкий солдат взял его за ворот гимнастерки и втащил на палубу, отвел к сидящим на угольной куче товарищам.
Этим человеком оказался парень лет семнадцати в форме рядового Красной Армии. Звали молодого красноармейца Анатолием Савостьяновым. Он представлял собой жалкое зрелище. Волосы и форма на нем были совершенно мокрые, он трясся всем телом от холода и страха, было слышно, как стучат его зубы. Сейчас, сидя на куче угля рядом со своими товарищами, он испуганно смотрел на немцев.
Немецкий офицер осмотрел пленных.
- Кто из здесь вас двоих, стрелял? - спросил немецкий офицер у пленников.
Оба красноармейца молчали.
- Leg’ sie um (Убей их), - приказал офицер своему подчиненному по-немецки.
Матрос вышел вперед, передернул затвор, собираясь выполнить приказ.
- Не стреляйте, пожалуйста, не стреляйте, - зарыдал рядовой и пополз на четвереньках к немцу.
- На месте! – приказал немецкий офицер.
Рядовой вернулся на свое прежнее место на куче угля.
- Я не стрелял!.. не стрелял… - продолжал умолять красноармеец.
- А кто здесь стрелял? – настаивал немец.
- Ну, я стрелял, - хрипло сказал лейтенант.
- Где второе ружье? – продолжал допрашивать пленных офицер.
- Не было второго, одно было, на двоих, - мрачно сообщил он.
Немецкий офицер посмотрел на раненого лейтенанта, тот продолжал наблюдать за немцем исподлобья. Вдруг немецкий офицер нажал на спусковой крючок своего автомата. Две пули отбросили тело раненого лейтенанта на спину и он, закатив глаза, сполз по склону угольного бархана вниз. Офицер направил дуло автомата на рядового, но тот испуганно забился в комок и, глядя из-под руки, на направленный в его сторону автоматный ствол, принялся плакать и умолять о пощаде:
- Не стреляйте, пожалуйста, не стреляйте, - просил он как ребенок, - я больше не буду.
Немецкий солдат брезгливо сплюнул под ноги. Тихон сидел на своем месте, мрачно наблюдая за происходящим. Вдруг немецкий офицер опустил автомат и спросил у испуганного красноармейца:
- Ты, много ругательства знаешь?
- Че-чево? - трясущимися губами пролепетал рядовой.
- Ругательства… Русский мат... Понимаешь? – настаивал офицер.
- П-понимаю, - дрожа всем телом, ответил рядовой.
- Говори.
- Ч-чево говорить? – не понимал солдат.
Офицер вскинул автомат и направил его на рядового.
- Екарный бабай, гребаный Экибастуз, - выпалил рядовой, - мурло, мудила гнойный…
Немецкий офицер улыбнулся, достал свой блокнот и принялся делать записи.
- Blendend (Блестяще), - констатировал он, любуясь своими записями.
Когда, офицер закончил писать и убрал блокнот, он подошел вплотную к испуганному рядовому, расстегнул кобуру и достал пистолет. Рядовой, не отрываясь, наблюдал за ним, ожидая смерти. Офицер снял пистолет с предохранителя и протянул рядовому.
- Убить его, - сказал немец по-русски и кивнул на Тихона.
Тихон вздрогнул и привстал с угольной кучи.
- У-убить, - пролепетал рядовой, - Я не смогу.
- Тогда он убьет тебя, - офицер кивнул на немецкого матроса, который с презрением рассматривал красноармейца.
- Бери, - офицер вложил в руку рядового пистолет.
Рядовой, принял пистолет и встал, дрожа всем телом. Он посмотрел на Тихона. В глазах Тихона появился страх. Шкипер стал пятиться спиной к борту баржи, пока не уперся в него. Рядовой начал медленно поднимать руку с пистолетом и целиться в Тихона.
- Фу-ты, ну-ты, лапти гнуты, - пробормотал свою обычную присказку Тихон.
Рука рядового дрожала, пистолет плясал в воздухе. Наконец, он опустил руку и растерянно посмотрел на офицера.
- Стрелять! – заорал офицер.
Рядовой, не глядя, выстрелил два раза. Тихона отбросило назад, он перелетел через борт баржи, потом раздался плеск воды. Рядовой повернулся и посмотрел на немецкого офицера совершенно ошалевшими глазами. Пистолет он по-прежнему держал в согнутой в локте руке. Дуло его смотрело в грудь немецкому офицеру. Немец быстро подошел к рядовому и вырвал из его руки пистолет. Поставил его на предохранитель, убрал в кобуру и застегнул ее. Потом посмотрел на испуганного красноармейца и продекламировал по-русски:
- Мой дядя самых честных правил, когда не в шутку занемог, он уважать себя заставил и лучше выдумать не мог…

Туман рассеялся, над водой висела только легкая дымка. Немецкий сторожевой катер шел впереди, легко разрезая острым носом вязкую морскую волну. Правый борт его был по-прежнему поврежден в столкновении с буксиром.
Следом за немецким катером шел буксир Тихона и тянул за собой груженую углем баржу. С кормы баржи свисал обрубок каната, к которому, когда-то была привязана лодка. Нос буксира был смят в столкновении с немецким сторожевым катером, но это не повлияло на его ходовые качества. За штурвалом буксира стоял матрос в немецкой форме.
Импровизированная эскадра шла вдоль каменистого берега. В открытой рубке сторожевого катера рядом с рулевым стоял уже знакомый нам немецкий офицер. Он развернул карту и прочитал по-немецки:
- «Eine ungastliche insel» («Остров холодный»).
Потом немец оторвался от карты и посмотрел на высокую каменную стену, которая окаймляла побережье острова.
- Eine gute bezeichnung (Очень точное название), - подытожил немецкий офицер.
Он посмотрел вниз, на бак, где под присмотром матроса вооруженного автоматом сидел пленный красноармеец Анатолий Савостьянов. Рядом лежало завернутое в брезент тело светловолосого немецкого матроса, застреленного лейтенантом Красной Армии.
 - In sudlicher richtung ist eine kleine bucht, dort kann man an land gehen (С южной стороны есть небольшая бухта, там можно высадиться), - сказал по-немецки офицер своему рулевому.
Вдруг на утесе впереди показалась часовня, она возвышалась над островом. Часовня была полуразрушена, и железный крест на ее куполе немного завалился на бок. Но, не смотря на это, вид у нее был величественный и зловещий.

Нос идущего тихим ходом немецкого сторожевого катера мягко ткнулся в отсыревшие бревна старинного причала. С бака спрыгнул матрос и пришвартовал катер. С катера сошли четверо: немецкий офицер, уже знакомые нам матрос и механик, вооруженные автоматами, последним на пристань спрыгнул рядовой Красной Армии Анатолий Савостьянов. У каждого немецкого матроса в руках было по две большие жестяные канистры. Офицер шел налегке. У пленного красноармейца, кроме двух канистр в руках, еще две висели на шее, связанные армейским ремнем. Они шли гуськом, по узкой тропинке, тянущейся вверх по каменистому склону. Первым шел матрос, за ним офицер, потом пленный красноармеец и замыкал шествие механик.
Когда колонна из четырех человек добралась до вершины склона, все вдруг, как по команде, остановились. Перед ними открылась панорама старинного русского монастыря. Он был спрятан среди скал, которые защищали его со всех сторон от ветров. Несмотря на то, что сейчас монастырь находился в плачевном состоянии, невозможно было не удивиться его простой красоте. Видимо, обитель последние годы использовалась как исправительное учреждение, об этом говорило отсутствие крестов на куполах и колючая проволока, которой были оплетены монастырские стены. Колокольни и башни использовали как сторожевые вышки, впрочем, было возведено и несколько дополнительных вышек из дерева.

Немецкий офицер, двое матросов и пленный красноармеец вошли через распахнутые ворота во двор монастыря. Вокруг было очень тихо, так как скалы защищали не только от ветра, но и не давали проникнуть сюда шуму моря. Людей в монастыре не было, но повсюду были видны следы бегства. У ворот была навалена гора из металлических кроватей, здесь же валялись грязные матрацы, из которых торчали куски ваты. Несколько больших пепелищ прямо среди старинных надгробий говорили о том, что здесь что-то жгли перед отъездом.
Оставив канистры во дворе, немецкие матросы вошли в распахнутые настежь ворота главного собора монастыря. Здесь повсюду стояли столы, на полу валялась бумага и канцелярские принадлежности, у стен стояли шкафы и сейфы с распахнутыми дверцами. Видимо, здесь помещалась дирекция лагеря. Лица угодников, изображенных на фресках внутри собора были замазаны изображениями красной звезды, и серпа и молота. Некоторое время пришельцы молча ходили по собору, разглядывая все вокруг себя. Пленный красноармеец задрал голову и посмотрел вверх на свод главного купола. Там, вместо Спаса была изображена огромная красная пятиконечная звезда.
Вдруг немецкий офицер подошел к пленному красноармейцу и заговорил, взволнованно на русском. Видимо, то, что он увидел в монастыре, его по-настоящему волновало:
- Я двадцать лет читаю русский язык и русскую литературу. У вас хорошая литература и хороший язык. Но после семнадцатого года, у вас стал скотский язык. Вы все испачкали. За то, что вы сделали с вашей культурой, вас надо всех уничтожать, оставлять в жизни только носителей чистого языка. Ругательства и сленг - оставшаяся часть вашего языка, не порабощенная большевизмом. У вас много ругательств. Немецкий язык бедный на ругательства. Когда война кончится, я вернусь в Германию, там буду защищать диссертацию по русскому сленгу…
Неожиданно его монолог прервал грохот в боковом приделе храма. Немцы схватились за автоматы, раздался звук передергиваемых затворов. Но в боковом приделе никого не оказалось, просто старинное паникадило, видимо придя в ветхое состояние, сорвалась со своего крепления и, подняв облака серой пыли, рухнула на каменный пол, чуть не зацепив механика, засмотревшегося на фреску, изображавшую Страшный суд. Когда пыль осела, то все увидели, что одна из гранитных плит, которыми был устлан пол, проломлена и под ней, в образовавшейся пустоте, что-то есть. Немцы оттащили в сторону металлический остов паникадила и принялись выковыривать из пола куски расколотого гранита. Возможно, матросы надеялись, что там скрыто подземелье, в котором находится старинный клад. Но вместо подземелья они обнаружили могилу монаха. Тело его было накрыто черной тканью, расшитой белыми крестами. Немецкий матрос, тот самый, что был вместе с офицером на барже, сорвал покров с тела монаха и накинул себе на плечи в виде плаща. Под покровом оказалось тело в монашеском одеянии. Лицо почившего было покрыто платком так же расшитым крестами. Открытыми оставались только кисти рук. Но они не сгнили, как можно было ожидать, а высохли и замумифицировались. Вид неподверженного тлению тела православного монаха произвел неприятное впечатление на немецких матросов, и они поспешили покинуть храм.

Немецкий офицер, двое матросов и пленный красноармеец стояли во дворе монастыря возле купели, выполненной в виде чаши. Один край купели был отбит, и через него на землю стекала тонкая струйка воды, образуя небольшой ручеек. Пленный красноармеец наполнял льющейся из купели водой канистры, принесенные с катера. Немцы курили, наблюдая за его работой, оглядывались по сторонам. Было видно, что им немного не по себе после того, что произошло в соборе. И что всем троим хочется как можно быстрее убраться из этого монастыря и вообще с острова.

Они спускались по каменному склону, точно также, как и поднимались, только идти было тяжелей, у всех, кроме офицера, в руках были канистры с пресной водой. Самым последним, сильно отставая от немцев, шел пленный красноармеец. Он был навьючен четырьмя канистрами с водой, пот лил с него градом. Он спотыкался, падал, ронял канистры, вставал, поднимал их и навьючивал на себя снова, и опять шел.
Когда ему, наконец, удалось добраться до пристани, немецкий катер уже стоял под парами и был отшвартован. Красноармеец подал канистры немецкому матросу, стоящему на баке, и собирался сам взобраться на борт, но получил удар сапогом в плечо и, отлетев, упал на спину, на доски пристани. Он увидел направленный ему в грудь ствол автомата, услышал звук щелкнувшего затвора, но выстрела почему-то не последовало. В этот момент катер дал задний ход, и начал медленно отходить от пристани. Матрос, ударивший красноармейца, тут же забыл о его существовании. Он забросил за спину автомат, взял канистры с бака и понес их в трюм катера. Отойдя от берега на приличное расстояние, катер начал разворачиваться. Красноармеец видел немецкого офицера хорошо говорящего по-русски, который отдавал приказания своим матросам. Немецкий катер развернулся кормой к пристани и дал полный вперед. Красноармеец смотрел ему вслед, не веря своему счастью. Он остался жив. Из глаз его потекли слезы, он плакал и смеялся одновременно, катаясь по липким от сырости доскам старинной пристани.

Титр: Часть 2: МОНАСТЫРЬ
Титр: 1974 год.

В маленьком помещении монастырской котельной было темно. Слабый свет, словно из ночника давали только тлеющие угли в двух распахнутых настежь печках. Над печками помещались большие котлы, на каждом из которых висел манометр, предназначенный для измерения давления пара в котлах. Перед печками на полу была навалена небольшая куча угля. Прямо на этой куче, подложив большой угольный камень под голову, спал человек. Он был очень худой и высокий, с торчащей во все стороны седой бородой. Лицо и борода его кое-где была вымазана угольной пылью. Одеяние его так же было странно. По своему фасону оно было похоже на монашескую рясу, которая состояла почему-то из разноцветных кусков материи, неумело сшитых между собой. Платье этого человека, так же не отличалось чистотой и было скорее не цветным, а серым, из-за все той же угольной пыли. И был этот странный человек монастырским истопником. Сейчас он открыл глаза, сладко потянулся и замычал от удовольствия, но вдруг закашлялся. Сел, протер своими худыми кулачками глаза. Потом поднялся, троекратно перекрестился на печь и положил низкий поклон. Истопник взял в углу кочегарки два помятых жестяных ведра, сунул в одно из них совок и направился к двери. Надо заметить, что дверей в кочегарке было две, и находились они друг напротив друга.

Когда истопник оказался снаружи, то он столкнулся лицом к лицу с людьми, которые собрались на монастырском дворе, прямо перед входом в котельную. Были эти люди миряне. Услышав, что дверь котельной открылась, задние начали напирать на передних. Их сдерживал здоровенный мужик, который стоял ближе всех к двери.
- А что, старец Анатолий встал? – спросил он у вышедшего из котельной истопника.
- Дрыхнет, - категорично ответил истопник и пошел напролом через толпу, задевая грязными ведрами за одежду паломников.
- Что же ты творишь, - закричала молодая женщина на истопника, который зацепил ее платье дужкой ведра, после чего раздался треск материи и из волана ее юбки оказался выдран клок.
- Не видишь, куда прешь?! - не унималась женщина.
- Прости Христа ради, - сказал истопник и низко поклонился ей, при этом почему-то улыбаясь.
- Смотрите люди добрые, он еще и издевается, - продолжала скандалить женщина, - а, небось, духовного звания…
Но истопник ее уже не слушал, он пошел к распахнутым воротам монастыря. Выйдя за ворота, он спустился вниз по косогору и оказался на пристани, которая внешне совсем не изменилась за последние тридцать два года, если не считать появившейся здесь будки для продажи билетов на пароходы, да и та сейчас была закрыта. Здесь же рядом с пристанью, возвышался холм из каменного угля. Именно к нему и направился Истопник, наполнив, при помощи совка, ведра углем, он отправился в обратный путь к монастырю. Но остановился, сильный сухой кашель начал раздирать его грудь.

Войдя в свою келью, истопник высыпал содержимое ведер в кучу возле печи и отправился за новой порцией угля.

Истопник снова на пристани накладывал совком уголь в ведра и, наполнив их, тяжело поднимался по косогору к воротам монастыря.

Перед печью возвышался уже довольно высокий холм из принесенного с пристани угля. Дверь котельной распахнулась, и вошел истопник с очередной порцией угля. На этот раз уголь у него в ведрах был мелкий, и он засыпал его прямо в печи. Взял стоящую здесь же, рядом с печью лопату, насаженную на металлический черенок, и принялся ворошить еще жаркие угли, оставшиеся со вчерашнего дня. Сначала в одной, а потом и в другой печи вспыхнуло яркое пламя. Истопник принялся подкидывать в печи уголек. Потом вдруг замер, словно услышал что-то, бросил лопату на пол и, взяв с полки, висевшей на стене, жестяную банку с дегтем и торчащей из нее щепкой, вышел из котельной. Оказавшись снаружи, он снова столкнулся с ожидающими на улице мирянами.
- Ну, как, батюшка встал? - снова спросил все тот же крепкий мужик.
- Одеваются, - обнадеживающе заявил истопник и под удивленными взглядами прихожан принялся обмазывать при помощи щепки ручку двери, ведущей в котельную, дегтем.
Закончив свою работу, истопник, аккуратно – одним мизинцем, открыл дверь котельной и скрылся внутри.
Снова оказавшись в котельной, он водрузил банку с дегтем на прежнее место, после чего попрятал в угле всю ветошь, которая находилась в котельной, и снова взялся за лопату. Он бросал уголь в топку, сверяясь с показаниями манометров, установленных на котлах. Когда давление пара в котлах достигло нужной отметки, истопник захлопнул затворы обеих печей и вытер пот со лба. В этот момент из-за двери котельной раздался мужской голос:
- Господи Иисусе Христе, помилуй меня грешного тот, кто в келье…
- Аминь, - крикнул истопник.
В котельную вошел крепкий монах лет сорока в чистенькой рясе с широкой, очень ухоженной бородой. Монах смотрел на свою руку, вымазанную дегтем.
- Кто-то у тебя ручку дегтем вымазал, - заявил вошедший монах.
- Кто же это? - удивленно всплеснул руками истопник, - не иначе завистники.
- Вытереть надо, - наставительно сказал гость.
- Надо, - согласился истопник, - да нечем.
- Как это нечем? – удивился монах, - я же тебе ветошь на хозяйственные нужды отпускаю.
- Да разве ж это ветошь, так, один раз махнешь, и выбрасывать можно… - принялся жаловаться истопник.
- Ладно, об этом после, - прервал его гость, - дай мне лучше руки чем-нибудь вытереть.
- Я же говорю нечем, батюшка Иов.
Отец Иов удивленно уставился на истопника.
- Ну, хочешь, об меня вытрись, - выступил вперед истопник и с готовностью подставил рукав своей импровизированной рясы гостю.
Иов от этого любезного предложения отказался, отступив от истопника, и перешел к официальной части своего визита. Отец Иов словно на церковной службе возгласил хорошо поставленным голосом:
- Явился я к тебе по поручению отца нашего настоятеля Филарета! С преподобным преподобным будеши… Благословись у отца Филарета, он тебя наставит на житие праведное…
- Это чего ты сейчас такое сказал? – спросил, не моргнув глазом, у гостя истопник.
- Отец Филарет проявляет к тебе милость и призывает тебя жить в его покоях вместе с ним, дабы поправить твое пошатнувшееся здоровье.
- А кто печи топить будет? – заинтересованно спросил истопник.
- На это место уже назначен послушник Алексий.
- Тю, да он же огня боится.
- Все боятся геенны огненной, - меланхолично заметил Иов.
- Ты грамоте учился? - вдруг спросил у гостя истопник.
- А как же. Кабы не учился - начальником не поставили бы, - с улыбкой ответил Иов.
- И библию небось читал, что ли? – продолжал расспрашивать истопник, при этом он нагнулся и поднял увесистый угольный камень.
- Как же ни читать, читал и даже наизусть некоторые места помню, - удивленно глядя на наступающего, на него истопника отвечал гость.
- И ветхий завет знаешь? – хитро прищурился истопник.
- Как же, знаю, - пожал плечами Иов.
- Ага, ну так ответь мне, за что Каин убил своего брата Авеля?... За что?!.. - закричал вдруг на Иова истопник, все выше поднимая руку с камнем над головой, словно собираясь ударить им гостя.
Тут отцу Иову показалась, что еще секунда и его постигнет судьба библейского Авеля, и он пулей вылетел из котельной. Когда дверь за ним захлопнулась, истопник швырнул угольный камень обратно в кучу, но вдруг его тело снова принялся сотрясать сухой кашель.

Во дворе монастыря перед котельной продолжал толпиться народ. Вдруг дверь котельной распахнулась, и из нее вышел истопник. Он протер ветошью испачканную дегтем ручку и посмотрел на паломников, ожидающих аудиенции у старца Анатолия. Собравшиеся во дворе монастыря люди смотрели на него с надеждой.
- Ну, чего встали? Заходи, кто смелый, - сказал истопник и снова скрылся внутри котельной.

В котельной, на специальной чугунной полке, вделанной прямо в печи стоял жестяной чайник. Вода в чайнике кипела, выплескиваясь через нос. Истопник, натянув рукав своей самодельной рясы на ладонь, ухватил чайник за ручку и потащил к чурбачку, который стоял у стены и заменял ему стол. Поставив чайник на чурбак, истопник достал с полки две кружки и кулек, сделанный из пожелтевшей от угольной пыли газетной бумаги. Развернув кулек, он взял две щепотки отвара, который хранился в кульке и бросил их в выставленные на чурбачке кружки. В этот момент в котельную вошла миловидная девушка в простеньком платье и кофточке с косынкою на голове. На вид девушке было не более двадцати лет. Не обращая на нее внимания, истопник принялся разливать кипяток по кружкам.
- Чаю хочешь? – спросил он, не глядя на робко остановившуюся у двери девушку, и поставил чайник прямо на пол.
- Нет, спасибо.
- Садись, пей, - словно не слыша ее ответа, продолжал разговор истопник.
Девушка осмотрелась и, не обнаружив, ни стула, ни лавки, осталась стоять у двери.
Истопник, нимало не смутившись этим, просто взял и поднес кружку девушке, всучив ей ее прямо в руки.
- Пей, - приказал он.
Девушка осторожно глотнула горячий отвар из кружки.
- Нравится? – строго глядя на девушку, спросил истопник.
- Ага, - смелее ответила девушка и сделала еще один глоток.
- Сам собирал… Целебный отвар… Сорок трав… Вкуснотища… Этим и спасаюсь от всех болячек, - с гордостью заявил истопник, - Ну, а теперь говори, зачем пришла? – спросил хозяин котельной, взяв кружку в руки, и удобно устраиваясь прямо на полу, чтобы начать чаепитие.
- Мне бы со старцем Анатолием поговорить, - робко спросила девушка.
- Нашла с кем говорить, с радио лучше поговори и то толку больше будет, - сердито заявил истопник, - Заняться вам, что ли, больше нечем, кроме как праведного человека от молитв за нас, грешников отвлекать?
- Мне очень надо, - с мольбой в голосе сказала девушка и всхлипнула.
- Всем надо, - меланхолично заявил истопник, -  ты чай-то пей.
Девушка снова отхлебнула из чашки.
- Горе, что ли какое? - спросил заинтересованно истопник.
- Ой, горе, еще какое горе… - вдруг заревела, что есть мочи девица, - уж такое горе…
- Ладно, не реви, пойду, спрошу, может выйдет. Хотя вряд ли, не в духе он сегодня.
- Вы уж попросите его, а уж я в долгу не останусь, - всхлипывая, сказала девица и протянула к истопнику руку ладонью вверх.
На ладони лежала аккуратно сложенная трешка.
- Убери, дура, - приказал истопник, скорчив брезгливую гримасу, - если денег много отдай лучше тем, кто нуждается.
- Извините, - сказала девушка, покраснев, и зажала деньги в кулачке так, что их не стало видно.
- Кого только не нарожают, - пробурчал себе под нос истопник и пошел к двери, но не к той, что ведет на улицу, а к другой, которая была расположена в противоположной стене котельной.
Когда истопник скрылся за дверью, девушка с облегчением вздохнула, отерла платочком слезы с глаз и, прихлебывая из кружки отвар, стала разглядывать интерьер котельной.
Вдруг дверь, за которой скрылся хозяин котельной, распахнулась, и на пороге появился сам истопник, на лице его было крайнее недовольство. Живот под рясой выпирал, как у беременной бабы. Истопник закрыл за собой дверь и несколько раз прошелся по котельной как по подиуму, демонстрируя удивленной девушке свой выпиравший под рясой живот.
- Ну, чего уставилась? – вдруг грубо спросил он. - За благословлением на убийство приехала? Вот тебе, а не благословление, - и истопник ткнул в лицо оторопевшей девушке кукиш.
Девушка уронила чашу с отваром на пол и зарыдала в голос. Какое-то время истопник наблюдал за плачущей девушкой, потом сказал более мягким голосом.
- Ну, чего сырость разводишь, чай у меня здесь котельная, а не водопровод.
- Пожалуйста, батюшка миленький, испросите у старца благословление на аборт, - сквозь слезы стала умолять девица.
- Сама не знаешь, о чем просишь… Ты же в ад собралась и меня с собой утащить хочешь? – строго сказал истопник.
Вдруг гостья бухнулась перед истопником на колени.
- Знаю батюшка, все знаю, - глотая слезы, настаивала девица, - ежели я его рожу, меня же никто замуж не возьмет. Кому я с дитем сдалась…
- А тебя и так никто не возьмет, - вдруг заявил истопник.
Девушка перестала рыдать и, всхлипывая, удивленно уставилась на истопника.
- Не будет у тебя никогда счастья в браке, так тебе на роду написано, зато ребенок будет, утешение опять же... А так будешь клясть себя всю жизнь, что дите невинное убила.
- Вы-то откуда знаете, вы же не старец? – все более изумляясь, спросила девушка.
- Ну и что, что не старец, а может, я сам человека убил, - вдруг с тоской в голосе сказал истопник.
Тут гостья уставилась на истопника совершенно ошалевшими глазами.
- И это, с колен встань, - наставительно продолжал говорить истопник уже спокойным голосом. - На коленях надобно перед Господом стоять, а не передо мной.
Девушка испуганно поднялась с колен.
- А теперь вон отсюда, и чтобы ноги твоей на острове больше не было, ясно?..
Девушка не двигалась с места, испуганно глядя на истопника.
- Я кому сказал?! – прикрикнул на нее истопник. - Ну-ка быстро отсюда…
Гостья торопливо выбежала из котельной.
Истопник глубоко вздохнул, как человек, который только что закончил трудную работу и поднял чашку, брошенную на пол гостьей. Потом достал из-под рясы комок грязной ветоши, при помощи которого он сделал себе живот, и положил на полку вместе с чашкой. Но тут его снова начал трясти сухой кашель. Откашлявшись, истопник взял с чурбачка свою, еще нетронутую чашку с отваром и принялся пить из нее большими глотками. В этот момент в дверь постучали.
- Ну, заходи, заходи, чего стучишь, не в поликлинике, - крикнул истопник.
Дверь открылась, и на пороге показался молодой священник в длинной аккуратно наглаженной рясе, которая даже придавала его стройной, гибкой фигуре некоторую элегантность. У юноши было почти детское лицо, обрамленное светлым пухом. Кожа его была удивительно белой. Светлые глаза смотрели кротко.
- Экий красавец, - всплеснул руками истопник, - прямо ангел во плоти. Не, не ангел, - поправился он, - на бабу похож.
От этих рассуждений, произнесенных вслух, юноша густо покраснел.
- О, зарделся, как красная девка, - продолжал подшучивать над юношей истопник, - ладно, говори - зачем пришел, а то некогда мне тут с тобой…
- Пришел просить благословления старца Анатолия для продолжения своего служения в Москве на подворье патриарха в центральном архиве…
- Рукоположен? – прервал речь молодого человека истопник.
- Да, две недели назад… - смущено сказал юноша.
- Я и сам вижу, что две недели, – важно сказал истопник, - Так вот что я тебе скажу «две недели» - не о чем тебе со старцем Анатолием разговаривать. Потому что старец Анатолий с карьеристами не разговаривает.
- Какой же я карьерист? – вдруг гордо выпрямился юноша и посмотрел в прямо в глаза истопнику, - Я учился, был лучшим на курсе, теперь служить хочу…
- Гордыни в тебе много, - тихо сказал истопник, а потом продолжил громче, – ты ж через годок в монахи решил записаться, верно?
- Ну, решил, а что здесь такого, вы вон тоже монах.
- Да какой я монах, так, одно название, - улыбнулся истопник, - а ты, я вижу, в митрополиты метишь.
- Ну и что, что мечу, - честно признался юноша, - Разве это плохо, возвыситься духом и помогать слабым прозорливым советом…
- И зваться ты будешь – владыка «две недели», - продолжал подтрунивать над юношей истопник.
Но юноша, не обращая внимания на шутки истопника, продолжал развивать свою мысль.
- Кто-то должен принимать решения, и вести паству за собой, своим подвигом внушая уверенность слабым и сомневающимся…
Он говорил вдохновенно; видимо, эти мысли давно роились в его голове, и сейчас он разворачивал перед истопником весь план своей жизни.
- Так ты, поди, и в патриархи выбьешься? – спросил с усмешкой истопник.
- Я не обижаюсь на вас за ваши слова. Может, вы и правы, я знаю, я гордый, это мой грех, с которым я борюсь и неустанно совершенствуюсь.
- Ну, и как, чья берет? – продолжал насмехаться над юношей истопник.
- А вот вы, в чем ваше служение? – продолжал говорить неугомонный юноша.
- Да ни в чем, так пустяки – уголек в печь кидаю, да келейничаю потихоньку у отца Анатолия.
- Неужели вам никогда не хотелось совершить какой-нибудь подвиг, стать подвижником или поселиться в скиту?
- Куда уж нам, в лаптях да по паркету, - с ухмылкой ответил истопник.
- Вот, - загорелся юноша, - все мы так, никто не хочет взваливать на себя ноши, все ждут, что кто-нибудь другой придет, да и все сделает за нас.
- А пострадать не желаете?.. Для того, чтобы людей за собой вести пострадать требуется.
- Что же и пострадаю, если Господь приведет, - гордо ответил юноша.
- Тоже мне герой, пузо с дырой. Ты, ежели я не ошибаюсь, не в пустынь, а в столицу собираешься.
- Ну и что, в столице тоже слово Божие нужно, - продолжал проповедовать молодой священник.
- Это верно, среди людей-то оно сложнее спасаться, чем одному в чистом поле. В чистом поле завсегда греха меньше. Да… - вздохнул истопник, - ладно, понравился ты мне, рассмешил меня старика, пойду, похлопочу за тебя перед отцом Анатолием, но на многое не рассчитывай.
Истопник снова скрылся за дверью, которая вела из котельной в келью старца Анатолия. Не прошло и нескольких секунд, как истопник вернулся и, напустив на себя торжественный вид, произнес:
- Отец Анатолий благословляет тебя на служение в Караганде, там недавно на месте молельного дома построен храм Рождества Богородицы. Быть тебе в нем настоятелем.
От этого извести юноша как-то сразу расстроился и сник.
- Ну, чего сдулся? – весело спросил истопник. - То-то, вам дай волю вы все в Крыму, на курорте служить захотите. Кто-то и в Заполярье слово Божие нести должен. Давай, не задерживай меня, трапеза скоро… Зови следующего.
Когда поникший юноша вышел из дверей котельной, истопник вдруг улыбнулся и произнес:
- Да, славный батюшка из него получится…
Но тут на пороге котельной появился следующий посетитель, а вернее посетительница лет пятидесяти, в сером платочке и сразу же с порога бухнулась в ноги истопнику.
- Благослови, батюшка, - заголосила женщина.
От неожиданности истопник даже закашлялся, но быстро пришел в себя и деловито спросил:
- У тебя стиральная машина есть?
- Чево? – не поняла паломница и, не вставая с колен, удивленно уставилась на хозяина котельной.
- Машина такая, белье стирает, - пояснил истопник, - очень удобно.
- Нет, а что, надо купить?..  Так я куплю… У меня и сбережения есть, - в волнении затараторила женщина.
- Да, я не про то… Колготки-то, небось, руками стираешь?
- Руками, руками, батюшка, - часто закивала женщина.
- Так чего же ты на полу-то валяешься, у меня здесь чай не стерильно.
Женщина поднялась с колен и тупо уставилась на истопника. Так прошло довольно много времени.
- Ты чего, сюда смотреть пришла или язык отнялся? – строго спросил истопник.
- Ой, извините, батюшка, задумалась… - снова затараторила женщина, - пришла я сюда поговорить со святым старцем Анатолием, чтобы рассказать ему…
- Не святой он, - авторитетно заявил истопник.
- Ну?! - всплеснула руками женщина и начала испуганно вращать глазами.
- Точно, уж мне-то этого не знать. Я его как облупленного знаю. Мы с ним не первый годок вместе, - продолжал вещать истопник.
- Ну, - удивилась женщина, - а ты кто?
- Я-то, келейник его… Ну, навроде секретаря.
- Жаль, – сказала женщина после недолгих раздумий, - а я думала, он мне сон мой разъяснит.
- Ну, милая моя, это не к нам, это тебе к цыганам надо… Все что насчет гаданий и лошадей, это все к ним.
- Тогда хоть помолитесь за мужа моего покойного, безвинно убиенного во время Великой Отечественной Войны, а то часто он ко мне во сне являться стал.
- И чего говорит? – заинтересовался истопник.
- Ничего не говорит, стонет только, плохо ему, наверное, там, - и женщина благоговейно возвела очи к закопченному потолку кочегарки. - Я уж и заупокойную заказывала, не помогает, стонет и стонет.
- Ты его, небось, любила? – спросил истопник.
- Да я его и сейчас люблю, мы и прожить-то успели только полгодочка, а потом его и забрали… И вот я уже как есть, тридцать лет вдова, - сказала женщина, всхлипывая.
- Ладно, пойду спрошу, - сжалился истопник, - за такую любовь грех не попросить. Отец Анатолий хоть и не святой, но очень начитанный,  - пояснил он свое неожиданное решение прихожанке, - я дверь не плотно прикрою, чтобы ты смогла весь наш разговор услышать.
В ответ женщина часто закивала головой.
- Так в каком году говоришь, голову сложил твой муж? – спросил истопник.
- В сорок четвертом, батюшка, в сорок четвертом…
- Ага, - задумчиво произнес истопник и скрылся за дверью кельи отца Анатолия, но на этот раз он оставил дверь не прикрытой плотно, поэтому женщине удалось расслышать разговор старца Анатолия и истопника.
Голос истопника. Пришла раба божья, просит помолиться за упокой убиенного воина… (кричит) Как звать-то воина?!
Женщина. Михаил.
Голос истопника. Как, как?!
Женщина. (кричит) Михаил!
Голос истопника. …за убиенного воина Михаила.
Голос отца Анатолия. Нечего заупокойные службы по живым заказывать.
Голос истопника. Как же это отец Анатолий, он же еще в сорок четвертом голову свою в брани сложил.
Голос отца Анатолия. Ничего он не сложил. В плен он попал, а после победы во Франции на поселение остался. Сейчас болеет, вот и вспоминает жену свою первую любимую. Хочет повстречаться с ней перед смертью.
На лице женщины, которая слышала весь этот разговор через приоткрытую дверь, изобразилось крайнее изумление.

Келья отца Анатолия представляла собой маленькую каморку, места в которой хватало только для того, чтобы стоя на коленях творить молитву перед иконами, которыми сплошь были увешаны стены каморки.
Истопник находился в каморке один и, стоя перед образами на коленях, разговаривал сам с собой на два голоса, как хороший актер.
- Что же ей теперь горемычной делать? – спрашивал истопник своим обычным голосом.
- Ясно чего, - отвечал он же, но голосом скрипучим, словно у древнего старика, - во Францию надо ехать, утешить страдальца перед смертью и рукой своею глаза ему закрыть.
- Спасибо, батюшка, что надоумил, вот спасибо, пойду, обрадую бедняжку, - сказал истопник своим обычным голосом и вышел из коморки обратно в котельную.
- Ну, все слышала? – строго спросил истопник паломницу.
Женщина часто закивала головой.
- Ну, вот и исполняй, - сказал истопник и посмотрел на показания манометров на котлах, после чего распахнул затвор одной из печей, взял лопату и принялся подкидывать уголь в огонь.
- Как же это, батюшка, - наконец, спросила женщина, - я и во Францию?
- А что ж тут такого, во Франции тоже люди живут, по земле ходят. В двенадцатом году казачки наши там были, говорят, понравилось им там очень. Я тебе, баба, прямо завидую, - и истопник перестал бросать уголь и мечтательно задумался, видимо представляя себе - какая она Франция.
- Да как же это батюшка, это же капстрана, меня и не выпустят.
- Тю, раскудахталась… Если отец Анатолий сказал, значит, выпустят, - авторитетно заявил истопник и снова принялся подбрасывать уголек.
- Да у меня же дом, корова, хозяйство, хряка вон резать надо… -взмолилась женщина.
- Продавай, - отрезал истопник.
- Все?
- Все, а за хряка твоего хорошие деньги дадут… Славный хряк… Кабы я мясо ел, я бы у тебя его сам купил, - радостно сообщил истопник, захлопнул затвор печи и поставил лопату в угол.
- Да вы, батюшка, надо мной издеваетесь? – чуть не плача сказала женщина.
- Это еще что такое? - строго сказал истопник, - Тебе что важнее, хряк твой или с мужем, которого, как ты говоришь, уже тридцать лет любишь, перед его кончиной повидаться?
Женщина тупо уставилась на истопника мокрыми глазами.
- Вот, иди и исполняй предначертание, - закончил свою речь истопник.
- А стиральную машину покупать? – вдруг спросила женщина.
- Какую еще машину? Ты что ее, с собой во Францию потащишь? Не надо тебе никакой машины. У твоего мужа французская машина есть, вам ее одной хватит…

Настоятель монастыря на острове Холодный отец Филарет сидел за столом в своей обширной келье со сводчатыми потолками. На вид ему лет пятьдесят, был он тучен, но невысок. Его реденькая борода вокруг круглого подбородка в сочетании с чрезвычайно мягкими чертами лица делала всю его фигуру немного комичной. Один вид его мог вызвать улыбку, особенно когда он перед чтением книг водружал на нос большие круглые очки с толстыми дужками, совершенно не шедшие к его лицу.
Вот и сейчас Филарет, сидя за столом, читал келейное правило. Как вдруг в келью незаметно для настоятеля вошел Иов.
- Благословите, батюшка, - смиренно попросил не замечающего его Филарета Иов.
Настоятель вздрогнул и строго посмотрел на Иова.
- Вот вечно ты меня пугаешь, - сказал он недовольно, но благословил монаха. - И где ты только так ходить бесшумно научился?
- Хотите, я себе подковки на боты сделаю, чтобы меня завсегда издаля слышно было? – проникновенно спросил Иов.
- Я тебе сделаю, здесь монастырь, а не конюшня. А если все себе подковы наделают, это какой тупа-тум начнется, как на ипподроме. А мне что же, ставки на вас делать прикажешь? Вы же и так, ни помолиться, ни духовному размышлению предаться не даете, вечно у вас что-то горит. И так вроде на острове живем, а покою никакого нету… Ну, чего опять стряслось?
- Осмелюсь доложить, отец Анатолий… - начал было Иов.
- Опять отец Анатолий, ну, что он еще натворил? – недовольно спросил Настоятель.
- Вот, тут все написано, - и Иов достал из-под рясы сложенный листок и протянул его настоятелю.
- Чего ты мне свои писульки суешь? - отмахнулся от него Филарет. – Мы, чай, не на партсобрании. Если есть что сказать говори, а этого, - кивнул он на бумагу, - я чтобы больше никогда не видел.
Иов быстро запрятал листок обратно под рясу, откашлялся и, вперив взгляд в потолок, стал что-то вспоминать, потом произнес хорошо проставленным голосом следующую речь, с чувством, с толком, с расстановкой, словно читая ее с листа:
- Значит, первое: По причащении святых тайн отец Анатолий становится не перед престолом, но, оборотясь в отворенную пономарскую дверь лицом к народу, как бы на показ…
- Это и я замечал, - опечалившись, с вздохом сказал настоятель.
- Второе: В высокоторжественные же дни, - продолжал Иов, - отец Анатолий, хотя и участвует в Богослужении, но не выходит на молебны, а разоблачаясь, уходит из церкви, за что неоднократно был лишаем трапезы… Третье: во время Литургии, обратясь к аналою, отец Анатолий, не смотрит в служебник и как бы отвращается от святого престола, а при выходах из алтаря требует напоминания. При великом же выходе, по перенесении Святых Даров, не держит служебник перед собой и не обращает очей и сердца к святому престолу, совершая поклонение, а все смотрит в книгу, лежащую на аналое…
- Ну, хватит, у меня уже голова от тебя кругом идет. Где он сейчас? – спросил Филарет морщась, ему явно не хотелось ввязываться в эту свару между заведовавшим в монастыре хозяйственной частью Иовом и старцем Анатолием
- Где же ему быть? В котельной у себя чай с сахаром с мирянами трескает, - зло ответил Иов, - Позвать?..
- Не надо, я сам к нему схожу... Да, ты передал ему мою просьбу, о том, чтобы он оставил послушание в котельной и перебрался в мою келью? - вспомнил Филарет.
- Передал, - хмуро ответил Иов.
- И чего?
- Ничего, спросил - знаю ли я, за что Каин Авеля убил?
- Занятно, - улыбнулся настоятель, - и за что?
- Ну, знаете, вы уже меня совсем обижаете, - вдруг огорчился Иов.
- Ладно, ладно, прости меня грешного. Иди, я сам с ним разберусь, - закончил неприятную аудиенцию Иова настоятель.
Иов почтительно поклонился и вышел из кельи Филарета.
- Как же, обидишь тебя, - сказал, оставшись наедине с самим собой, Филарет, но тут же перекрестился на висящий в кельи иконостас и промолвил: - прости мне Господи мои прегрешения, наставь меня на путь истинный и укрепи…

Истопник, он же старец Анатолий продолжал принимать мирян в своей кочегарке. На этот раз к нему вошла женщина лет тридцати с изможденным лицом. На руках у нее был худой, совсем высохший мальчик лет восьми с большими печальными глазами. Женщина вошла и остановилась в дверях
- Сядь, - кивнул истопник на чурбак, заменяющий ему стол.
Женщина покорно села, придерживая ребенка на коленях.
- Чего с ним? - спросил истопник, глядя на ребенка.
- С крыши сарая упал, сломал ногу. Теперь вот бедро гниет. Уже четыре операции делали, ничего не помогает…
Из глаз женщины потекли слезы.
- Как зовут мальца? – спросил истопник.
- Колей, - всхлипывая, ответила мать.
- Коля, Коля, - позвал истопник.
Мальчик посмотрел на старца одними глазами, не поворачивая головы.
Отец Анатолий скрылся в своей маленькой келье и через секунду вернулся с иконой Богородицы. Поставил икону на полку в кочегарке.
- Вставай, - сказал он заплаканной женщине.
Женщина поднялась, все так же держа мальчика на руках.
Истопник взял чурбак, установил его прямо перед иконой.
- Ставь его сюда, - приказал отец Анатолий, указывая на чурбак.
- Да, как же… он же и сидеть-то толком не может, - удивилась женщина.
- Ставь, ставь… Я его с другой стороны поддержу, - приказал старец.
Мать взяла Колю подмышки и поставила на чурбак, поддерживая его сзади.
- Смелее, смелее… - ободрил истопник женщину.
Отец Анатолий перехватил мальчика с другого бока и приказал:
- А теперь молись, и я молиться буду. Бог милостив, он поможет.
И он стал читать молитву:
Молитвами святых отец наших Господи Иисусе Христе Боже наш, помилуй нас. Аминь
…Пересекаемое море жезлом древле, Израиль пройде яко по пустыни, и крестообразно Яве предуготовляет стези. Сего ради поим во хвалении чудному Богу нашему, яко прославися.
Милостивее Господи, услыши молитву раб Своих, молящихся Тебе.
В день печали, нашедшая на ны, к Тебе Христе Спасе, припадающее, Твоея милости просим. Облегчи болезнь раба Твоего, изреки нам, яко сотнику: иди, се здрав есть отрок твой.
Мольбы и моления с воздыханием к Тебе вопием, Сыне Божий: помилуй нас. Воздвигни со одра лежащего, яко разслабленнаго словом: возьми одр твой, глаголя, отпущаются ти греси твои.
Слава: Твоего, Христе, образа подобию поклоняющееся, верою целуем, и болящему здравия просим, подражающее кровоточивей, яже подольца риз Твоих коснуся и исцеление недуга прият.
И ныне: Пречистая Госпоже Богородице, всем известная Помощнице, не презри нас к Тебе припадающих, моли яко блага Своего Сына и Бога нашего дати здравие болящему…
Во время молитвы ножки мальчика, вдруг начали выпрямляться и наливаться силой, и хотя он еще был слаб, но мог уже стоять.
Закончив читать молитву, старец Анатолий взял с полки какую-то склянку, открыл ее, помазал, находившимся в ней, святым маслом лоб мальчика сказал матери:
- Снимай его с чурбака и веди, он своими ножками пойдет.
Женщина сняла мальчика с деревяшки и поставила на пол, и он вдруг пошел, прихрамывая и опираясь на руку матери, но все-таки пошел. Слезы потекли из глаз матери.
- Ты оставайся сегодня на ночлег в монастыре, - начал наставлять ее истопник, - а завтра мы его причастим, и он хромать больше не будет. Потом приедешь еще раз, хочешь одна, хочешь с мальчиком, привезешь мешок муки, отдашь на пекарне, скажешь: отец Анатолий прислал.
- Не могу я до завтра остаться, на работу мне надо… у меня и билет на поезд на завтра куплен, - тихо сказала женщина.
- Я чего с вами тут в игры играю?! – закричал вдруг на мать старец, - Тебе чего дороже – работа твоя или сын?!..
Тут истопника начал душить кашель, и он прервал свою гневную речь.
- Но… - стала оправдываться женщина.
- Прочь с глаз моих! – снова хрипло закричал истопник.
И женщина поспешно покинула кочегарку, вместе со своим исцелившимся сыном.
Отдышавшись, после приступа кашля, истопник унес икону «Святой Троицы» обратно в свою молельню. Вернувшись, он принялся рыться у стены кочегарки, где были сложены дрова, выбрал среди них обгоревшую головню и сунул ее подмышку. Затем взял с полки книгу в потрепанном переплете и вышел из котельной.

Настоятель монастыря Филарет вышел из помещения, где размещалась его келья, на двор монастыря и направился к котельной. Путь его пролегал мимо монастырской колокольни. Проходя мимо нее, он услышал чей-то кашель. Оглянувшись по сторонам, и никого не обнаружив, Филарет троекратно перекрестился и проследовал дальше.
Пройдя через весь монастырь, Филарет подошел к двери, ведущей в котельную. Здесь по-прежнему толпились паломники, прибывшие за помощью к старцу. Остановившись перед дверью, настоятель прочел разрешительную молитву:
- Господи Иисусе Христе, помилуй меня грешного тот, кто в келье…
Ответом ему была тишина. Тогда он, возвысив голос, произнес:
- Отец Анатолий, ты здесь?
Ответа снова не последовало. Филарет растерянно потоптался перед входом, оглядываясь по сторонам, на лице его отобразилась досада оттого, что ему приходится вот уже который раз заниматься бытовыми спорами между истопником и заведующим хозяйственной частью монастыря Иовом, и это отрывает его от молитв и богоугодных рассуждений. Наконец, настоятель решился, он толкнул дверь котельной и вошел внутрь. Здесь он никого не обнаружил. Филарет прислушался. Кругом царила тишина, если не считать тихого гула огня за затворами печей.
- Отец Анатолий! – снова позвал настоятель, но ответом ему снова была тишина.
Тогда он, осторожно ступая, чтобы не поскользнуться на рассыпанном по полу угле, пошел к двери, расположенной в противоположной стене кочегарки. Добравшись до двери, он распахнул ее и оказался в молельной комнате отца Анатолия. Филарет благоговейно осмотрел иконы, развешанные на стенах комнаты, одними губами прочел краткую молитву и троекратно перекрестился. Покинув эту комнату, он вернулся обратно кочегарку. Поискав глазами, он обнаружил валявшийся у стены чурбачок. Выкатив его на центр кочегарки, и обмахнув его ветошью, настоятель уселся на чурбачок верхом и огляделся. Ему здесь явно нравилось. Посидев так немного, Филарет встал и приблизился к одной из печей. Сначала он с огромным интересом осмотрел манометры, стрелки которых показывали давление пара в баках. Потом настоятеля заинтересовали и сами печи. Он поднял руку и стал приближать ее к чугунному затвору печи, до тех пор, пока жар, идущий от металла, не стал невыносимым. Тогда Филарет резко отдернул руку и, помахав ею в воздухе для скорейшего охлаждения, снова стал приближать руку к затвору. Когда ему надоела эта забава, он плюнул на чугунный затвор. Капельки слюны мгновенно закипели и испарились. Это очень понравилось Филарету, и он плюнул еще. Слюна, снова закипев, быстро испарилась с почерневшей от высокой температуры поверхности металла.
- Детерминизм, - многозначительно произнес Филарет, словно хвастаясь, что он знает такое сложное слово и, плюнув на затвор на прощанье в третий раз, пошел к выходу из котельной.

Настоятель монастыря Филарет возвращался обратно из котельной в свои покои. Проходя мимо колокольни, возле которой он несколько минут назад услышал чей-то кашель, но не обнаружил кашлявшего, настоятель столкнулся с новой неожиданностью. Вдруг прямо перед ним, откуда-то сверху упала обгоревшая головня. От неожиданности Филарет остановился и, задрав голову, стал смотреть вверх, пытаясь разглядеть того, кто находился на колокольне. Так как настоятель был, слаб зрением, а очки использовал только для чтения, это потребовало от него некоторых усилий и не малого времени. Наконец, разглядев сидевшего, свесив ноги вниз, на перилах колокольни истопника, настоятель спросил:
- Ты чего там делаешь?
- С птахами небесными беседую, - спокойно отвечал Анатолий сверху.
- Что? Что ты сказал?.. Говори громче!.. Не слышу!.. – прокричал Филарет истопнику.
- С небесными птахами, говорю, беседу веду! – во весь голос закричал истопник.
- И что же тебе птахи небесные сообщили? – спросил Филарет.
- Ничего не сообщили, поют себе и все тут, такое легкомыслие… - спокойно ответил истопник.
- Поют, - умилился Филарет, - ну, пущай себе поют. А ты слазь на землю скорей, не чего тебе там, чай не мальчик по перилам лазать, свалишься еще…
- Не слезу, мне и здесь неплохо, - заверил сверху настоятеля истопник.
- Ну, как знаешь, - сказал Филарет и продолжил путь к крыльцу своих покоев, но, передумав, неожиданно вернулся.
Он поднял сброшенную ему под ноги головню и со всех сторон осмотрел ее.
- Эй! Батюшка Анатолий! – снова позвал монаха настоятель, отряхивая руки, испачканные в саже.
- Ну, чего тебе, - грубо ответил истопник.
- Ты чего это в меня головнями кидаешься?
- И не кидаюсь я вовсе, просто случайно вырвалась, а тут ты шел… - объяснил истопник.
- Понятно, - многозначительно произнес Филарет.
- Ничего тебе непонятно, - ответил Анатолий.
- А я, между прочим, к тебе ходил, - продолжал разговор настоятель.
- Ну?
- Опять я тобой недоволен. Жалуются мне на тебя.
- Сильнии возсташа на мя и крепцыи взыскаша душу мою, - вдруг совершенно переменив тон, кротко сказал истопник.
- И чего ты, проказник, с братией не ладишь? – спросил настоятель монаха.
- Дивны дела Твоя, Господи! – отвечал истопник.
- Говорят, что смущаешь ты мирян и братию и сеешь вокруг себя суеверие.
- Избави меня от клеветы человеческия…
- Вообще-то мне, как твоему начальнику следовало бы тебя наказать, чтобы другим не повадно было, а то еже ли все как ты поступать начнут, это чего же получится?..
- Господь прибежище мое и Спаситель мой, кого убоюся?..
- Ох, и тяжело с тобой разговаривать стало, проказник, - заключил настоятель Филарет свою речь, - ты бы хоть вид сделал, что послушаешься меня…
- В Господе мзда моя и утешение мое у Вышняго… - ответил на это истопник.
Филарет в ответ в сердцах махнул на истопника рукой и направился к крыльцу, ведущему в его покои.

В монастырском соборе шла служба. Его обновили с тех пор, как здесь была контора исправительного учреждения. Большевистскую символику смыли со стен и сводов храма и теперь на молящихся смотрели светлые лики Апостолов и Святых Угодников. Присутствовали на службе, как монахи монастыря, так и прибывшие на остров миряне. Вел службу сам настоятель монастыря Филарет. И когда во время службы богомольцы вслед за Филаретом повернулись на запад, один только истопник повернулся на восток. Филарет, заметив это, с досадой шепнул дьякону, помогавшему ему во время службы:
- Поверни его на место.
Дьякон подошел к истопнику и повернул его лицом на запад, но только дьякон снова занял свое место возле Филарета, как истопник снова повернулся лицом на восток. Дьякон хотел повторно развернуть истопника, но настоятель остановил его:
- Пусть стоит, не трогай его, - прошептал Филарет и продолжил службу.
Но долго служить в этот раз ему не пришлось. В собор вбежал молодой послушник и, перекрикивая певчих, прокричал:
- Пожар, православные!
Все, кто находился в церкви, бросились вон. Люди с трудом протискивались в двери собора, спеша на помощь тем, кто уже начал бороться с огнем. В считанные секунды собор опустел. Здесь остался только настоятель монастыря Филарет и истопник, которого Филарет не заметил, так как после известия о начавшемся пожаре он тут же опустился на колени перед иконой Богоматери и, взывая к ней о помощи и заступничестве, стал горячо молиться скорейшем прекращении пожара. Но вдруг он услышал за своей спиной чей-то сухой кашель. Тогда Филарет, утомленный долгой молитвой, поднялся с колен и обнаружил истопника, который лежал посреди храма лицом вниз, широко раскинув руки, и что-то бормотал в молитвенном исступлении. Некоторое время Филарет наблюдал за ним, пока в собор не вбежал дьякон, весь перемазанный сажей.
- Ну, что? – с дрожью в голосе спросил настоятель.
- Слав Богу! – ответил дьякон. - Вашими святыми молитвами монастырь спасен…
Настоятель жестом отпустил дьякона, который было удивленно уставился на распростертого на полу собора истопника. Через минуту и истопник пошевелился, он встал и вытер рукавом залитые слезами глаза.
- Так стало быть, ты знал, проказник? – строго спросил его настоятель.
- Сего никто же весть, токмо Един Бог, - кротко ответил истопник.
- Так ты же мне головню под ноги бросил, - продолжал настаивать Филарет.
- Многи скорби праведным, и от всех их избавит я Господь.
- Нет, ты погоди, ты же знал о пожаре, что же ты прямо не сказал, а головнями в меня швыряться начал? – все больше заводясь, наступал на истопника настоятель, - Я человек простой, мне твои знаки не понятны…
- Если злословят вас за имя Христово, то вы блаженны, ибо Дух славы, Дух Божий почивает на вас: теми Он хулится, а вами прославляется…
- Ты не увиливай, ты отвечай, на поставленный тебе вопрос, - настаивал Филарет.
Но истопник, словно его не слышал, продолжая говорить:
- Только бы не пострадал кто из вас как убийца, или вор, или злодей, или как посягающий на чужое; а если как христианин, то не стыдись, а прославляй Бога за такую участь… - затараторил истопник.
- Замолчи!.. Замолчи!.. Я с тобой с ума сойду, - взмолился настоятель.
Но истопник его не слушал, продолжая говорить:
- Ибо блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня. Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах.
- Ну, это ты уже перегнул палку, брат, - с обидой сказал настоятель. - Разве ж я тебя гоню?
- Солнце, да не зайдет в гневе вашем, - наставительно продолжал свою речь истопник.
Но тут их беседу прервало появление в храме Иова и дьякона. При их появлении истопник поспешил ретироваться в боковые двери храма.
- Чудесное спасение! - провозгласил Иов. - Вашими молитвами пожар потушен. Обгорела только ваша келья, батюшка. Я все осмотрел, убыток небольшой, надо будет только стены побелить, да иконостас подновить. Правда, дух гари долго не выветрится.
- Хватит, - вдруг зло прикрикнул на них настоятель, - раскудахтались. Вы, батюшка Иов, не у себя в конторе, а в храме Божьем, и нечего тут дела мирские обсуждать. Храм, он молитву любит…
Иов и дьякон удивленно переглянулись и проследовали за Филаретом, который быстрыми шагами вышел из собора.

Настоятель монастыря Филарет находился в своей келье, рассматривая последствия возникшего здесь пожара. Действительно, огонь охватил только половину кельи, и из-за этого часть ее стен осталось белоснежно белыми, другая же часть была покрыта толстым слоем копоти. В закопченной части кельи находился и деревянный иконостас, который чудесным образом почти не пострадал. Во всяком случае, когда Филарет подошел к нему и стер с его поверхности обычным платком сажу, под ним оказался совершенно не тронутый огнем лик. Осмотр своей кельи Филарет производил в присутствии Иова, который со свойственной ему педантичностью объяснял настоятелю причины произошедшего пожара своим низким, хорошо поставленным голосом:
- Ваш келейник Федор заливал в лампу керосин и по невнимательности пролил его на пол. И сам не заметил, что пролил, а потом стал зажигать лампаду перед иконостасом. Но она не загоралась, и Федор обжег себе пальцы, бросил непотушенную спичку на пол... Все и полыхнуло. Увидев огонь, ваш келейник, вместо того, чтобы его потушить, с перепугу сразу побежал звать на помощь. Все ваши личные вещи, спасенные при пожаре, я приказал перенести в мою келью и надеюсь, что вы не откажитесь воспользоваться моей скромной кельей, на время, пока отремонтируют ваши покои. А я с вашего позволения займу более скромную келью, - смиренно закончил свою речь Иов.

Настоятель монастыря Филарет, шагал через монастырский двор со стеганым одеялом под мышкой. Он направлялся к входу в котельную. Паломников в этот поздний час у дверей кочегарки уже не было. Подойдя к двери, ведущей в котельную, Филарет прочел разрешительную молитву:
- Господи Иисусе Христе, помилуй меня грешного тот, кто в келье…
- Нет никого, - раздался из-за двери недовольный голос истопника.
- Как же нет, когда ты разговариваешь со мной, - удивился настоятель.
- А так, ветер вон тоже свистит, а ты его хоть раз видел? – раздался из-за двери все тот же недовольный голос.
- Ну, ты как хочешь, - сказал настоятель, - а я все-таки войду.
И он открыл дверь и вошел в котельную.
Отец Анатолий сидел на своем обычном месте, а именно на куче угля и смотрел на вошедшего настоятеля. Лицом и руками он был черен, как настоящий зулус, видимо истопник специально перемазал себя угольной пылью.
- Ты чего это так вымазался? Сам на себя не похож, - спросил изумленный настоятель.
- Это батюшка у меня пожар был… погорел я… все имущество мое сгорело. Сам еле живой остался, - весело сообщил истопник.
- И не совестно тебе надо мной насмехаться? Я, между прочим, твой начальник, - строго сказал Филарет.
- Господь прибежище мое и Спаситель мой, кого убоюся?.. – заныл старец.
- Да я не про то, - оборвал его настоятель.
- И я не про то, - улыбнулся истопник.
- Вот что я скажу тебе, отец Анатолий, - начал свою речь Филарет, - никогда я об игуменстве и не мечтал, всю жизнь хотел жить в пустыни, подвиг отшельнический на себя принять. Пожар этот, над которым ты все надсмехаешься, думаю, знаком мне был, чтобы начал я подвижничество. Ты как считаешь?
- Пути Господни неисповедимы! – отвечал истопник.
- Вот, пришел я к тебе, чтобы келью твою с тобой разделить, пока мою после пожара починят. Примешь?
- Мы люди простые, у нас умишко маленький. Ты настоятель, тебе и решать, - кротко ответил истопник.
- Ну, вот и отлично, - обрадовался настоятель, - будем вместе спасаться, молиться, да мыслям предаваться о Боге и вечной жизни…
- Только сразу предупреждаю, - заявил истопник, - я сосед беспокойный, кашель меня бьет, а иной раз так посреди ночи петь захочется, что аж сил нет.
- Петь я и сам люблю, а кашель, кашель это ничего. Я тоже не без греха, иной раз такая икота нападает. Особенно неприятно, когда во время литургии. И воды глотнуть нельзя и сдерживаться никаких сил нет, - доверительно сообщил Филарет. - Как думаешь, бесы это меня мутят?
- Да не, - авторитетно сказал истопник, - желудочно-кишечный тракт это.
- Все шутишь, - весело спросил настоятель, - а я не обижаюсь.
- Правильно не обижаешься, на обиженных воду возят…
- …или уголь, - добавил настоятель.
- «Все шутишь», - передразнил его истопник и вдруг спохватился, - некогда мне с тобой тут, пора мне.
Отец Анатолий встал и направился к двери, ведущей во двор.
- И я с тобой, - попросился Филарет, - будем как нитка с иголкой – куда ты, туда и я. Вместе будем подвязываться.
- И в клозет со мной пойдешь? – спросил истопник.
Филарет засмеялся:
- Ну, если надо, могу и в клозет.
- Нет уж, увольте, там я как-нибудь сам справлюсь, - ответил истопник и вышел из котельной.
- Ты бы хоть умылся, - крикнул ему вслед настоятель, - а то всю братию мне распугаешь…

Небольшой корабль стоял возле пристани острова Холодный. Из его трубы валил дым, корабль готовился отплыть на материк. На самой пристани уже никого не было, последние пассажиры, в основном паломники, приезжавшие в монастырь, поднимались по трапу на борт.
Вдруг на косогоре появился отец Анатолий, он бежал вниз к пристани. На этот раз лицо его не было вымазано в угольной пыли. Столпившиеся на палубе корабля люди удивленно наблюдали за приближающимся старцем. Он вихрем пронесся мимо вахтенного матроса, который при входе на трап проверял наличие у пассажиров билетов и, поднявшись на корабль, быстро нашел на нижней палубе ту самую женщину, которая посетила его в этот же день с больным ребенком. Истопник схватил женщину за руку и потащил к трапу, женщина слабо сопротивлялась, одной рукой прижимая к себе мальчика, и только тихо просила:
- Не надо, пожалуйста, не надо.
Но истопник был непреклонен, он силой стащил женщину на пристань и тут же отдал приказ вахтенному матросу:
- Отшвартовывай!
Матрос повиновался, словно приказ был отдан капитаном судна. Он взошел на корабль, втащил трап и принялся выбирать швартовые концы. Через минуту пароход медленно отчалил от причала.
Во время отшвартовки корабля на глазах у всех пассажиров происходила следующая сцена между истопником и женщиной с ребенком.
- Ты что же это делаешь!? – кричал на женщину истопник, - Себя не жалко, так хоть дите пожалей! Калекой же будет…
- Не могу, я остаться, меня с работы выгонят. И так еле отпустили.
- Любишь свою работу?! – продолжал кричать старец.
- Люблю, очень люблю… - отвечала женщина.
- А кого больше любишь, сына или работу?!
Женщина ничего не ответила, только слезы потекли у нее из глаз.
Мальчик, который все это время находился на руках у матери и испуганно смотрел на кричащего истопника, тихо сказал:
- Не плачь, мама.
- Мы проект сдаем… Пол Кабэ. на работе ночуют. А я тут на два дня застряла, - сквозь слезы сказала женщина.
- Никто у вас там не работает, трубу у вас с кипятком прорвало, всех на три дня за свой счет домой отправили, - сообщил истопник, - только меня зря на грех наводишь.
- Этого не может быть, зачем вы врете? У нас все трубы прошлым летом меняли, - обиженно сказала женщина.
- Я вру?! - вспылил истопник, - Ну, и плыви отсюда, если не веришь. Когда узнаешь, поздно будет…
И он пошел прочь от пристани. Начал подниматься по косогору, но только лицо его вдруг стало абсолютно спокойным и даже веселым, как у человека выполнившего свой долг.
Женщина с ребенком осталась стоять на пристани, когда она повернулась, чтобы вернуться обратно на корабль, он был уже довольно далеко от пристани. Тогда женщина подошла к будке кассы, в которой продавали билеты на корабли, курсирующие между островом и материком, спросила:
- Когда следующий пароход?
- Завтра вечером, – ответила кассирша.
Женщина отошла от кассы и зарыдала.

Поздним вечером в котельной старец Анатолий и настоятель монастыря Филарет готовились лечь спать. Филарет расстелил на куче угля стеганное одеяло. Истопник подкидывал уголь в печь, захлопнув затвор печи, он посмотрел на настоятеля, который снимал с ног начищенные до блеска хромовые сапоги, сидя на одеяле, которое заменяло ему матрац.
- Хорошие у тебя сапоги, - заметил истопник.
- Нравятся?..
- Мягкие, наверное? – не унимался старец.
- Очень мягкие… только в них ходить и могу, - ответил с улыбкой Филарет, - Митрополит подарил, по доброте своей... Знает, что у меня подагра.
- Одеяло тоже митрополит? – поинтересовался истопник.
- Не, одеяло я в Греции купил, когда на Афон с владыкой ездили, - похвастался настоятель.
- Ладно, давай будем спать, - сказал Анатолий и лег прямо на уголь рядом с настоятелем.

Ночью Филарета разбудило невнятное бормотание истопника, он не открывая глаз, повернулся на другой бок и почувствовал, что яркий свет бьет ему прямо в лицо. Тогда настоятель открыл глаза, но сразу зажмурился, так как яркий огонь горел в распахнутой топке печи. Перед огнем сидел истопник с черным куском кожи в руках и сосредоточенно смотрел на кожу, которую он растягивал руками. Истопник двигал губами, словно читая что-то, что было написано на куске кожи. Настоятель отвернулся, собираясь продолжить свой сон, но что-то словно кольнуло его изнутри, и он сел на своем одеяле, и посмотрел на истопника.
- Что это ты делаешь, отец Анатолий? – спросил его настоятель.
- Читаю книгу грехов человеческих, в которую лукавый записывает дела грешных людей, - ответил истопник и сунул кусок кожи в огонь, - а теперь вот сгорит все это в огне, и грехов людских как не бывало.
И тут истопник, вытащил откуда-то из-под себя сапог, принадлежащий настоятелю, взял нож и принялся отрезать от него голенище.
- Ты что же это творишь, проказник ты этакий?! – вскричал в негодовании Филарет.
- Собираюсь прочитать вторую страницу книги грехов человеческих и сжечь ее, так же как и первую, - спокойно объяснил истопник, продолжая кромсать ножом сапог настоятеля.
Только тут Филарет заметил на полу рядом с истопником отрезанный от голенища подъем одного из своих сапог.
- Какая же это книга грехов, когда это мои сапоги?! – в отчаянии вскричал настоятель.
- А разве ты не знаешь, что больше всего грехов умещается на голенищах архиерейских сапог? – с хорошо разыгранным недоумением спросил Филарета истопник.
Настоятель не знал что ответить, он был готов заплакать, так ему было жаль подаренных ему митрополитом сапог. А истопник, отрезав второе голенище, пробежал его глазами и отправил в печь, за голенищами последовали и подъемы двух архиерейских сапог.
Покончив с сапогами, отец Анатолий поднялся и с чувством исполненного долга посмотрел на настоятеля монастыря. На Филарете лица не было. Он был бледен и расстроен до крайности. Истопник отправился куда-то в угол кочегарки, и, порывшись там, через минуту вернулся с двумя объеденными молью валенками. Он протянул валенки настоятелю со словами:
- На, не расстраивайся… Носи на здоровье.
Филарет ничего не ответил, он снова лег на свое одеяло и отвернулся от отца Анатолия.

Посреди ночи истопник снова проснулся, посмотрел на мирно посапывающего рядом настоятеля, встал, подошел к вентилям, которые отсекали отопительные трубы от котлов, расположенных в котельной, и закрыл их. После чего он закрыл задвижки на трубах обеих печей, таким образом перекрыв вытяжки. Закончив с этим, он достал ключ от котельной и запер дверь изнутри, после чего открыл затворы обеих печей и принялся подбрасывать в них уголек. Это процедуру он сопровождал пением:
- Господи помилуй, господи прости, господи наставь на моем пути…
Настоятель, разбуженный пением истопника, проснулся и сонно уставился на истопника. Истопник, не обращая на него внимания, продолжал подбрасывать уголек. Стрелки обоих манометров резко поползли вверх. Саму кочегарку начал постепенно заполнять едкий дым.
- Ты чего это опять удумал? - бесстрастно спросил настоятель, решивший относится ко всем выходкам своего соседа спокойно.
- Чертей выкуривать будем! – радостно сообщил истопник.
- Каких еще чертей? – продолжая оставаться спокойным, поинтересовался Филарет.
- Вон они, - кивнул вокруг себя истопник, - кругом окружают бесы и скрежещут зубами, душа моя стонет от их ужасного скрежета зубовного.
И продолжил кидать уголек.
Филарет посмотрел вокруг, но бесов не увидел. Он поднялся и поморщился.
- Голова чего-то болит, - сказал настоятель и потрогал свой затылок, - от недосыпа что ли?
- Помоги лучше, - крикнул ему истопник и закашлялся.
Настоятель с неохотой взялся за лопату, ему явно не хотелось участвовать в очередной выходке истопника, но он решил ничему не удивляться и не подавать виду.
Когда Филарет подошел с лопатой к печи, он вдруг почувствовал едкий запах дыма, поморщившись, он закричал на истопника:
- Ты что же это, вытяжку закрыл?!
- Закрыл батюшка, закрыл, - радостно закивал истопник, продолжая кидать уголь в печи.
- Угорим же?! – взволнованно крикнул настоятель.
- Бог даст, не угорим, а вот бесы точно угорят, они к этому непривычны, - ответил истопник, продолжая кидать уголь.
Стрелки на обоих манометрах достигли критической отметки.
- Да ты сума сошел, жизни себя и меня лишить хочешь?! – и настоятель бросился к входной двери и хотел открыть ее, но дверь оказалась запертой.
- Где ключ?! – страшно закричал настоятель, подступая к продолжающему подбрасывать уголь истопнику.
- Нельзя, батюшка, открывать, выскользнут бесы, не поймаем потом. Сейчас они малость утомятся, скакать как раньше не смогут, так мы их в ваше одеяло и на дно морское… Не любят они соленой водицы… - но истопник не успел договорить, сработали аварийные клапана на котлах, выпуская пар из котлов из-за переизбытка давления.
Загудел паровой гудок, и вся кочегарка стала наполняться паром.

Перед входом в котельную собралась монастырская братия и кое-кто из мирян, оставшихся переночевать в монастыре. В одежде почти у всех был беспорядок, так как все были разбужены аварийным гудком, сработавшим в котельной. Он и сейчас продолжал гудеть.
Дьяк, который помогал Филарету во время литургии, подергал дверь котельной и сообщил всем:
- Заперто. Может, сломать ее?
Помедлив секунду, Иов, который здесь, видимо, являлся старшим по чину, отдал приказ:
- Ломайте!
Монахи притащили откуда-то толстое бревно и хотели уже с разбегу ударить им в дверь котельной, как вдруг гудок стих. Двери котельной сами собой распахнулись, и из нее выбежал истопник со стеганым одеялом отца настоятеля в охапке, он пронесся через толпу монахов с криком:
- Расступись, братья, я беса поймал!
Монастырская братия расступилась, так как истопник являл собой странное почти мистическое зрелище. Лицо его было покрыто копотью, от всей одежды и волос шел пар. Вид у него был такой как будто он и вправду выскочил из преисподней. Пробежав через двор, истопник скрылся за монастырскими постройками.
Следом за истопником из дверей котельной, откуда валил пар, вышел настоятель монастыря Филарет. Он, тяжело дыша, опустился на землю.
- Чуть не уморил меня, проказник, - сказал настоятель.
К нему подступил Иов.
- Я же говорил вам - форменное хулиганство? – сказал заведующий хозяйственной частью монастыря.
Филарет презрительно посмотрел на Иова.
- Много ты понимаешь – «хулиганство», - сказал он.

Было раннее утро. Истопник сидел на пристани. Прямо перед ним на воде покачивалось стеганое одеяло настоятеля. Истопник громко кашлял, пытаясь откашляться, когда это у него, наконец, получилось, он глубоко вдохнул свежий морской воздух.
За спиной отца Анатолия показался Филарет, он спускался вниз по косогору. Подойдя к истопнику, настоятель сел рядом.
- Ну, ты чего ж удрал, гнева моего испугался, что ли? – спросил он.
Истопник молчал, смотрел на воду.
- А я вот, брат, на тебя не сержусь, я, брат, тебе, наоборот, благодарен, - весело сказал Филарет, - да, благодарен, за то, что ты избавил меня от всего лишнего, наносного. Я ведь, правда, привязан был и к этим сапогам и одеялу, а ты меня от них избавил. Вот спасибо тебе, а главное, показал ты мне, что веры во мне мало, я ведь по-настоящему испугался, что уморишь ты меня в своей кочегарке. Смерти испугался, маловерный. Не готов я, значит, к встрече с Господом нашим. Испугался я без покаяния перед смертью остаться. Добродетели во мне мало, греха много…
- Да если в твои грехи мои начать заворачивать, то и одной стороны моих грехов не завернуть, - вдруг с жаром сказал истопник.
Филарет удивленно посмотрел на старца Анатолия, глаза его горели как во время горячки.
- Ну что смотришь, страшен я? - спросил истопник. - Такой и есть.
- Господь милостив, твои добродетели все искупят, чего бы ни было на душе у тебя…
- Смердят мои добродетели перед Господом нашим, воняют, - перебил его истопник, - чувствуешь, как воняют?!
Филарет неопределенно пожал плечами.
- А я вот, брат, чувствую, каждую секунду чувствую.
- Ну и чувствуй, через это и спасешься, - наставительно сказал Филарет.
- Спасешься, - усмехнулся старец, - вот именно, я здесь и спасаюсь, тело свое спасаю. Одно только не понимаю, за что мне все это, почему именно через меня, а не через тебя Господь наставляет страждущих. Ведь раздавить меня мало за грехи мои, а меня тут чуть ли не святым почитают. А какой же я святой, когда нет покоя в душе моей?...
- Так, может, в этом и покаяние твое, что несешь ты на плечах своих немощных груз не по себе? – спросил настоятель.
- Может быть… Может быть…
- Ты меня, конечно, извини, я вот давно тебя хотел спросить, - начал говорить Филарет, - ты, почему во время службы ведешь себя не подобающе? Меня отец Иов из-за тебя совсем затерзал. А он ведь прав. По канону служить полагается, а если каждый по своему начнет, это что же будет? Это так от церкви ничего не останется…

Титр: Часть 3: ИСПОВЕДЬ
Титр: 1985 год.

По бурному морю шел пассажирский пароход. Волны ударяли в борт небольшого судна, соленые брызги летели на нижние палубы корабля.
В маленькой каюте, больше похожей на купе пассажирского вагона, только коек здесь было всего две, ехали двое: крепкий старик лет семидесяти пяти и маленькая полная женщина - на вид ей было лет пятьдесят. Старик имел военную выправку, и был чрезвычайно прям и бодр, хотя одет он был в обычный штатский костюм. Левая рука его была затянута в черную кожаную перчатку, и хотя, она хорошо сгибалась в локте, брать предметы ею он не мог, так как пальцы руки двигались еле-еле.
Внешность женщины была серой и неприметной, да и одета она была в бесцветные серо-черные вещи.
Старик и женщина сидели друг напротив друга на койках. Старик читал газету. Женщина раскачивалась сидя взад-вперед, глаза ее горели нехорошим возбуждением, словно у одержимой. Она шептала что-то себе под нос, сначала было не слышно, что она говорит, но потом голос ее начал возвышаться, пока не сорвался на крик:
- …дерьмо собачь, сука, сука, сука, сука… гной из-под ногтей… куда ты везешь меня?.. не хочу туда, не поеду, выпусти меня отсюда, поворачивай свое корыто адмирал, пока я его не утопила на хер…
Последние слова она почти кричала. Старик отложил свою газету, наклонился к женщине и умоляюще произнес.
- Настя, что ты говоришь?.. Что ты такое говоришь?.. Откуда ты это взяла?!..
Но женщина, не обращая внимания, на старика, продолжала говорить, срываясь на крик:
- Ну, чего смотришь? Убить меня задумал, не выйдет, я тебя сама сейчас убью, гнусный старикашка!
Женщина подняла на него свои маленькие кулачки.
В этот момент в дверь каюты постучали.
- Замолчи! – сказал старик женщине, - сейчас же замолчи.
- Эй, вы там, - раздался голос из-за двери, - нельзя ли потише?
Но женщина, невзирая на просьбы, продолжала выкрикивать свой монолог:
- Боишься смерти, старый греховодник, ничего, вот только усни, тут тебе и каюк придет, придушу тебя подушкой и вводу…
- Настя, это, в конце концов, невыносимо…
- Вы что, не слышите, я вам говорю, сейчас же прекратите, а то я позову капитана, - донеслось снова из-за двери.
- Началось, - сказал старик и встал.
Он подошел к двери каюты, отпер ее и вышел в коридор, тут же захлопнул дверь за собой, прижавшись к ней спиной.
В коридоре он столкнулся лицом к лицу с молодым человеком в форме помощника капитана.
- Добрый вечер, - сказал старик с достоинством, - я могу вам чем-то помочь?
- Пассажиры из соседних кают жалуются на шум. Уже поздно - вы мешаете им спать, - выпалил молодой человек, - если вы не прекратите,  мы будем вынуждены принять меры.
Из-за двери раздались нечленораздельные возгласы.
- Простите, моя дочь больна, и…
- Если она больна, она должна находиться в больнице, а не совершать морские путешествия, - наставительно произнес молодой человек.
- Хорошо, я учту ваши пожелания, - холодно сказал старик, - а теперь скажите мне: с кем я разговариваю?
- Вы разговариваете с помощником капитана, – напыщенно произнес юноша.
- Я вижу, что вы помощник капитана, – с улыбкой ответил старик, - как ваше имя?
- Мое имя, - усмехаясь, ответил молодой человек, - Андрей Борисович Лагин, а вот вы кто?
- Меня зовут Яковлев Тихон Степанович, я контр-адмирал Северного флота.
Лицо помощника капитана вытянулось в изумлении, как впрочем, вытянулся и он сам, встав по стойке смирно.
- Простите, товарищ контр-адмирал, - пролепетал он, - я не знал, о том, что вы…
- Это ничего, - ободряюще улыбнувшись, ответил старик, - я понимаю. Со своей стороны обещаю сделать все возможное, для того чтобы шум прекратился. Вопрос исчерпан?
- Да, то есть… - сбился молодой человек, - разрешите доложить капитану, о том, что вы находитесь на борту?
- Разрешаю, - ответил старик, - только, ради Бога, прошу вас избавить меня от каких-либо знаков внимания. Я уже давно в отставке, и не помню, когда в последний раз надевал форму.
- Есть, - щелкнул каблуками помощник капитана, - разрешите идти?
- Идите.
Молодой человек, развернувшись на каблуках, почти строевым шагом направился к лестнице.
Старик проводил его взглядом и скрылся в свое каюте.
Когда он вошел, то увидел, что Настя на четвереньках стоит на полу и рукой закрывает рот, пытаясь сдержать тошноту.
- Старик снял пиджак и бросил его на койку, потом легко подхватил женщину на руки и вынес в коридор.
Он донес ее до двери, ведущей в гальюн, зашел в него и опустил ее перед унитазом. Женщину сразу же вырвало.

Старик вышел из гальюна, неся женщину на руках. Он донес ее до каюты и вошел. Сразу же уложил больную в койку, накрыл одеялом. Настя была бледной, но теперь выражение ее лица изменилось, она слабо улыбнулась, и прошептала:
- Спаси меня, папа.
Старик улыбнулся. Взгляд его был полон нежности, к дочери.
- Спи, тебе надо поспать, - сказал он, - завтра у нас тяжелый день.
Женщина кивнула и закрыла глаза. Старик полюбовался ею какое-то время. Потом надел пиджак и вышел из каюты.
По лестнице он поднялся на палубу, где все еще бушевала стихия, и не было ни одной живой души. Старик подошел к борту, стал смотреть на бушующее море. Полы его пиджака раздувал ветер, брызги от волн били в лицо. Вдруг старик страшно и протяжно крикнул навстречу стихии, это не был крик ярости, это был вопль отчаяния. Правда, его совсем не было слышно, потому что рев волн и свист ветра тут же поглотили звук. Через секунду лицо старика снова стало спокойным и бесстрастным. Он застегнул пиджак на все пуговицы, повернулся, собираясь вернуться к себе в каюту, но тут его взгляд случайно встретился с взглядом вахтенного матроса, закутанного в блестящий от дождя и брызг плащ, который на протяжении всей сцены с любопытством наблюдал за стариком. Не изменив выражения лица под взглядом матроса, контр-адмирал спокойно и с достоинством покинул палубу корабля и скрылся в надстройке.

Старец Анатолий проснулся в котельной на куче угля. Внутри котельной все осталось по-старому, но сильно изменился сам истопник, его высокая фигура сгорбилась, лицо потемнело и осунулось, борода была совсем седая, говорил он хрипло, часто со свистом вдыхая и выдыхая воздух. Самодельная ряса его совсем почернела и засалилась от угольной пыли. Отец Анатолий сел на своем каменном ложе и принялся откашливаться. В этот момент из-за двери послышался голос Иова.
- Господи Иисусе Христе, помилуй меня грешного тот, кто в келье…
- Аминь, - хрипло выдохнул старец.
Иов вошел в келью. Он совсем не изменился, был все так же крепок, и борода его все так же была ухожена.
- Благословите, отец Анатолий, - попросил Иов.
- Нечего мне тебя благословлять, - ответил истопник, - это мне у тебя благословляться надо, у меня грехов вдвое больше твоего.
- Да что вы говорите такое… - начал было Иов.
- Ладно, хватит Ваньку-то валять, знаю я, что ты меня не любишь, из-за любви ко мне настоятеля стараешься.
- А за что тебя любить? – вдруг зло заговорил Иов. - Ты же мимо моей кельи без шуток не ходишь, то ручку дегтем вымажешь, то дрянь какую подкинешь… Ты думаешь, я без твоих намеков грехов своих не знаю?..
- Ты, вот что… прости меня, брат, забудем, – вдруг печально сказал истопник.
Иов удивленно уставился на старца. Но тот вдруг замер и словно бы о чем-то задумался.
- Ты о чем думаешь, отец Анатолий? – спросил Иов после долгого молчания.
- Думаю, как упросить Царя Небесного о том, чтобы дал мне перезимовать эту зиму в монастыре, потому как братии тяжко будет рыть могилу для меня в мерзлоземе.
Отец Иов с облегчением вздохнул:
- Ну, слава Тебе Господи, опять шутить начал, а то я уж подумал, ты того...
Истопник поднялся, пошел куда-то в угол котельной, вернулся с двумя ведрами для угля.
- Я чего пришел-то, - вдруг вспомнил Иов, - Ты зачем мне ладана и смирны прислал?
- В четверг отпевать будем, - возясь с ведром, у которого отвалилась дужка, небрежно ответил истопник.
- Кого отпевать-то? – с интересом спросил Иов.
- Кого Господь положит того и отпоем… Может, и меня…
- Тебя? Да что ты, отец Анатолий… Бог с тобой, как же это?!.. – сморщил лицо Иов.
- «Объяли меня волны смерти, и сети смерти опутали меня», - процитировал истопник.
- Ты чего, правда, что ли, помирать собрался? – изменившись в лице, спросил Иов.
Истопник молчал.
- Так я для тебя гроб закажу, какой хочешь – хочешь, сосновый, хочешь, дубовый?.. На материк, на подворье к митрополиту кого-нибудь пошлю. У него там брат Фома, сильный плотник. Ты только скажи…
- Чего зря людей гонять, - ответил истопник, по-прежнему возясь с ведром, словно разговор шел о каких-то обыденных вещах, - гроб мой давно готов.
- Где же он? – все более удивляясь речам старца, спросил Иов.
- На колокольне, лет пять уж, как меня дожидается.

Они поднялись на монастырскую колокольню. Первым на верхнюю площадку поднялся Иов, а за ним, тяжело дыша, наверху появился и истопник. Он остановился, чтобы перевести дух. Здесь дул сильный, холодный, пронизывающий до костей ветер. Иов, ежась от холода, в недоумении оглянулся. На колокольне, кроме старого длинного просмоленного ящика ничего не было. Иов вопросительно уставился на истопника.
- Вон он, - тяжело дыша, прохрипел отец Анатолий, указывая на ящик.
Иов и истопник подошли к ящику, открыли его. Внутри, кроме потемневшей от времени соломы, да нескольких разлохмаченных канатов, которые видимо когда-то служили для раскачивания тяжелых колокольных языков, ничего не было.
- Может, гроб все-таки заказать? – осторожно спросил Иов.
- В нем, в нем, батюшка… - настаивал истопник, - Такое мое завещание… Аминь…
- Вот почему ты такой?! – вдруг завелся Иов. - Даже помереть без выкрутасов не можешь. Все люди как люди, в гробах лежат… Даже почтенных Оптинских старцев и то в гробах хоронили… Ему же нате, ящик из-под канатов подавай. Гордыня это отец Анатолий, гордыня…
- А ведь я тебе наврал, - хитро щурясь, сказал вдруг истопник.
Иов осекся.
- Ведь ты меня любишь, отец Иов, - засмеялся старец.
Иов насупился и, не отрываясь, смотрел на старца.
- Ведь, правда же, любишь? – не отставал от него истопник.
- Да я тебя терпеть не могу, старый хрыч! – вдруг закричал на истопника Иов, - Вот ты меня спрашивал, за что Каин Авеля убил? Я тебе отвечу за что; я ведь, как ты хотел, людям помогать, да не принимает мои жертвы Господь… Эх, да что с тобой говорить…
- Когда я помру, небось, плакать будешь? – продолжал весело спрашивать истопник.
- А! Да!.. – хотел что-то сказать Иов, но только махнул рукой на старца и пошел к лестнице.
Истопник остался один на колокольне, он, улыбаясь, смотрел вслед Иову. Потом подошел к краю колокольни. Отсюда был виден весь монастырь и весь остров как на ладони. Было видно, как к старой пристани причалил небольшой пассажирский корабль, и на пристань стали сходить пассажиры.
И вдруг старец Анатолий, набрав полные легкие воздуха, прокричал петухом, потом еще и еще, и получилось это у него так правдоподобно, как будто кричит настоящий петух. Неожиданно, откуда-то со стороны пристани ему ответил другой петушиный крик. Тогда истопник закричал снова, ответный петушиный крик опять повторился. Старец весело засмеялся.

Истопник спустился с колокольни и наткнулся на настоятеля монастыря Филарета. Филарет, выглядел сильно постаревшим, его круглое лицо прорезали морщины, но глаза по-прежнему светились наивностью и детской добротой.
- Все развлекаешься, проказник? - строго спросил Филарет.
- Доложили уже? – спросил истопник.
- Что ты помирать собрался?
Отец Анатолий кивнул. И вдруг сильно закашлялся. Филарет помог ему сесть на стоящую у стены лавку.
- Сказали, - грустно ответил Филарет, - жаль мне терять тебя.
- Ничего, Бог милостив.
- Я вот что подумал, - начал Филарет, - хочу постричь тебя в схиму…
- Даже и не думай, - отмахнулся от настоятеля истопник, - всю жизнь жил земной жизнью, спасал от правосудия живот свой, а теперь перед смертью отрекусь от него. Словно бы это и не я…
- Постой, постой ты это о чем?.. – не понял Филарет.
- Смердят, смердят грехи мои перед Господом… - заныл истопник.
- Ну, вот брат опять ты начал непонятками говорить, - расстроился Филарет, - нет такого греха, который Господь не мог бы простить, потому что нет для него ничего невозможного…
В этот момент где-то рядом с собором, в котором происходил разговор настоятеля и истопника, прокричал петух. Истопник вдруг весь преобразился, встал и начал подражать петушиной пластике, заходил перед настоятелем, заворковал по-петушиному.
- Ну, хватит уже, - устало сказал настоятель, глядя на причуды старца Анатолия.
- Где-то братик мой, зовет меня, - сказал истопник и, закричав по-петушиному, вышел из подколокольного помещения.

Старец Анатолий вышел из бокового выхода собора и увидел Настю, ту самую бесноватую, которая плыла на корабле с отцом контр-адмиралом. Увидев истопника, Настя закричала петухом.
- Ципа-ципа, - позвал истопник женщину.
Настя подошла и положила голову старцу на грудь.
- Ну, вот и славно, вот и молодец, - ласково сказал ей истопник, - ты ведь не одна приехала, ты с кем приехала?
Настя пальцем показала на своего отца, который, отойдя от собора метров на двадцать, любовался его красотой. Истопник, жмурясь, начал вглядываться в этого человека. Вдруг старца всего затрясло, да так, что Настя даже подняла голову и удивленно посмотрела на него.
- Как зовут? – срывающимся голосом спросил истопник.
- Настя, - ответила женщина.
- Да не тебя…
- Тихоном Степановичем, - сказала удивленная Настя.
- Тихон с того света спихан, - засмеялся истопник.
- Он у меня контр-адмирал, - с детской гордостью пояснила женщина.
- Вижу, что контр-адмирал, дуреха, - весело ответил старец и заплакал.
Настя какое-то время с удивлением смотрела на старца, но тут сознание ее снова помрачилось и она, что есть мочи, прокричала по-петушиному старцу в самое ухо. Но тот продолжал стоять неподвижно и смотреть на отца Насти, слезы по-прежнему текли у него из глаз.
Увидев, что Настя кричит петухом в самое ухо какому-то монаху, ее отец поспешил на помощь истопнику.
- Вы ее извините, она у меня немного со странностями… - начал было говорить он, но, увидев ласково глядящего на него старца с мокрым от слез лицом, остановился. - Вы, что?.. вам плохо?.. может, позвать кого?.. - заволновался отец Насти.
- Мне хорошо, мне очень хорошо, - ответил, улыбаясь, истопник, - у меня в душе Ангелы поют… Велика милость Господня…
Но тут его речь прервала Настя, очередным петушиным криком.
- Фу-ты, ну-ты лапти гнуты, - заволновался контр-адмирал. - Настенька, хватит!..
- …лапти гнуты, - улыбаясь, повторил истопник.
- Простите, сорвалось, - извинился приезжий, - она у меня не в себе, я ее уже и врачам показывал и даже в Москву возил, ничего не помогает… Говорят, старец у вас здесь есть… людей лечит, если он не поможет, то не знаю, чего и делать… вы его знаете?..
Истопник вытер рукавом рясы слезы и пошел к входу в собор. На пол пути он обернулся, позвал:
- Ципа-ципа…
Настя радостно побежала за ним. Ее отец, удивленно пожав плечами, пошел следом. Когда они вошли в собор, истопник их уже ждал. От его слез умиления не осталось и следа, он был совершенно спокоен. Кроме истопника в соборе больше никого не было.
- Давно это с ней? - спросил он деловито.
- Лет десять… как муж ее утонул… - ответил отец женщины.
- В реке, что ли?
- Да нет, он подводником был, отсек у них на испытаниях затопило, - пояснил контр-адмирал.
- Так все время петухом и кричит? – продолжал спрашивать истопник.
- Нет, заговаривалась она, а петухом она только здесь на острове кричать стала. Услышала петушиный крик и ну повторять, - объяснил контр-адмирал, - а раньше нет…
- И чего говорила?
- Честно говоря, и повторять стыдно… но, в общем, бессвязно как-то, ругается матерно и еще кое-что, - попытался объяснить отец.
- Ехать сюда не хотела, убийством угрожала… - предположил истопник.
- Во-во, - удивился контр-адмирал прозорливости старца, - а вы откуда знаете?
- Зверь в ней сидит… - авторитетно заявил истопник.
- Какой еще зверь? – не понял приезжий.
- Нечистый.
- На вроде солитера, что ли?
- На вроде, - подтвердил истопник.
- Вообще-то гастроскопия ничего не показала…- засомневался гость, - а вы уверены?
- Да знаком я с ним.
- С кем? – не понял приезжий.
- Со зверем этим, ну да ладно… - подытожил старец, - ждите меня здесь, я сейчас…
И он скрылся в служебном помещении собора.
Когда старец Анатолий покинул гостей, Настя села на корточки, обняла колени руками и стала опасливо вглядываться в лица святых, которые, как ей казалось, наблюдали за ней. Контр-адмирал с видом экскурсанта прошелся по собору, разглядывая фрески и развешанные по стенам иконы.
Вдруг открылись Царские врата, и на амвон вышел истопник в полном облачении, в мантии, с посохом. Настя поднялась с пола и пошла, лая и мяукая, навстречу старцу. Не дойдя несколько шагов до отца Анатолия, она громко закричала петухом.
- Приказываю тебе: Изыйди! – громко сказал старец, сильным голосом, который невозможно было подозревать при его одышке и хрипоте.
Настя снова закричала по-петушиному, но гораздо тише.
- Изыйди нечистый дух! – повторил старец снова.
Настя опять закричала петухом, но совсем тихо, как бы издалека.
- Изыйди! Оставь божье создание! – грозно повторил старец в третий раз.
Женщина молчала. Потом спросила:
- Ты Иисус Навин?
- Я не Иисус Навин, я Анатолий, - сказал старец властно, - завтра утром придешь сюда к отцу Филарету, исповедуешься и причастишься.
В знак согласия женщина кивнула головой. Тогда старец снова скрылся за царскими вратами. Настин отец, который с удивлением наблюдал за происходящим стоя в стороне, подошел к дочери и взял ее за руку.
- Как ты себя чувствуешь? – спросил он.
- Хорошо, папа, - ответила женщина.
- Может, правда поможет, - неуверенно сказал он.
В этот момент в дальнем приделе храма послышался кашель, он начал приближаться и через минуту к Насте и ее отцу подошел истопник в своем обычном виде, а именно в засаленной рясе сшитой из цветных лоскутков. Он тяжело дышал, воздух со свистом вырывался из его груди. Видимо, происходившая до этого процедура отобрала у старца много сил.
- Пошли со мной, - выдохнул истопник и направился к выходу из собора.
Настя и ее отец покорно пошли за ним следом.

Когда они подошли к входу в котельную, старец Анатолий посмотрел на Настю и приказал:
- Жди здесь, а ты пойдем, - позвал он ее отца.
- Я ее здесь одну не оставлю, - пробурчал недовольно контр-адмирал.
- Не боись, - успокоил его истопник, - никто ее здесь не обидит, - и они вдвоем вошли в кочегарку.
Истопник притворил дверь котельной и весело посмотрел на гостя.
- Исповедаться не желаете? – вдруг спросил он. - Да ты садись, садись, - указал истопник на чурбак.
- Спасибо, - вежливо ответил гость и осторожно присел на край чурбака.
- Ну, так как? – настаивал истопник.
- Вообще-то я партийный, - попытался увильнуть контр-адмирал.
- Вижу, что партийный, - ответил истопник, - только ты какой-то крещеный партийный.
- Батюшка с матушкой крестили, - пояснил гость.
- На атеиста ты не похож, иначе бы не приехал.
Гость тактично промолчал.
- А и не хочешь исповедоваться, и не надо, давай лучше я тебе сам исповедуюсь, - неожиданно предложил истопник.
- А зачем? – удивился гость.
- Так просто. В конце концов, может же коммунист иногда уважить православного монаха. Это, насколько я понимаю, уставом вашей партии не запрещается, - продолжал настаивать истопник.
- В общем, нет, но я думал у вас своих исповедников хватает, - осторожно ответил гость.
- Исповедников у нас навалом, да такого, как ты, днем с ружьем не найдешь, - весело ответил истопник.
- Я чего-то не понимаю, – снова ушел в глухую оборону гость.
- Ну, чего ты испугался, адмирал, не проверка это, и я не из первого отдела, не того ты боишься…
- Фу-ты, ну-ты лапти гнуты, - выругался гость, - никого я не боюсь, я свое уже отбоялся. Но я действительно не понимаю, чего вы от меня хотите.
- Сейчас поймешь, - заверил гостя истопник, - только рассуди, пожалуйста, по совести, для меня это очень важно. Есть у меня один грех: в сорок втором году попал я в плен. Пацан совсем был. Предложили мне немцы жизнь, если я товарища своего застрелю…
Тут истопник перестал говорить и посмотрел на гостя. Контр-адмирал настороженно смотрел на отца Анатолия.
- А вы где служили? - после небольшой паузы спросил он.
- Да здесь же и служил, на Северном флоте.
- А товарища того, как звали? – вглядываясь в истопника, спросил гость.
- Да я, честно говоря, и не помню… Был он меня старше… шкипером служил… буксир водил.
Гость с возрастающим напряжением вглядывался в истопника.
- Ну, что же ты меня не спрашиваешь: расстрелял я его или нет? – спросил старец.
- Ну, расстрелял? – в волнении спросил гость и распахнул пальто.
Потом, ослабив галстук, расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке, до этого он словно по военной форме был, застегнут на все пуговицы.
Отец Анатолий утвердительно кивнул. Какое-то время оба молчали.
- И что мне с этим делать, не посоветуешь? - первым прервал молчание истопник.
- Не знаю, - пожал плечами гость, который к этому моменту смог справиться со своим волнением, - зависит от того, как вы после этого жили, что делали…
- Как жил? – повторил истопник, - молился все больше за упокой того моряка, да прощение у Господа просил…
Тут истопник сильно закашлялся, но, справившись со слабостью, продолжил свою исповедь:
- В общем, высадили меня немцы на этот остров, как Робинзона Крузо. Встретил я здесь монахов. Они в здешнем монастыре до революции жили, а потом здесь тюрьма была для политических, вот их туда на перековку и определили. Потом война началась, лагерь на материк перевезли, а монахи в монастырские катакомбы попрятались, их и не нашли. Они меня, когда немцы уплыли, и от голода спасли. После войны остров обратно монахам отдали. Стал я здесь жить, сначала думал скрываться, вдруг меня за это убийство ищут, прикинулся, что, дескать, память всю отшибло… а потом привык… начал молиться, принял постриг… А про преступление свое никому не говорил, даже духовнику, боялся, вот как ты сегодня, что передадут куда надо…
- А мне что же решили рассказать? – спросил гость.
- Глянулся ты мне, да и стар я, а с такими грехами неотмоленными и помирать-то страшно.
- Помирайте спокойно, батюшка, - ответил гость, - знал я того моряка… жив он остался… Вы ему с перепугу только кисть прострелили… Он когда за борт упал, в лодку залез… Помните, там к барже лодка была привязана?..
- Помню, - ответил истопник.
- Так вот он на этой лодке с простреленной кистью на веслах двое суток к своим шел.
- Вот спасибо, вот порадовал, - заулыбался истопник, - значит, не принял я греха на душу… Вот радость, так радость. И ты прости меня…
- За что же это? – удивился гость.
- Да, за все и за моряка того…
- Давно простил, - ответил гость, поднялся и направился к двери.
- Иди с миром… Господь с тобой, - напутствовал его старец Анатолий, но вдруг добавил, - да, вспомнил я, как его звали, моряка того…
Гость остановился в дверях и посмотрел на истопника.
- Как и тебя, Тихоном.
Ничего не ответив, гость вышел из котельной и закрыл за собой дверь.
Оставшись один, старец Анатолий вошел в свою молельную комнату, опустился на колени и стал горячо молиться. Когда он, окончив молитву, вернулся обратно в кочегарку, лицо его было светло и радостно.
Но тут из-за двери послышался голос Иова.
- Господи Иисусе Христе, помилуй меня грешного тот, кто в келье…
- Аминь, - хрипло выдохнул старец.
Иов деловито вошел в котельную и, не обращая внимания на хозяина, скомандовал кому-то:
- Заноси, братья.
В котельную вошли двое дюжих монахов и внесли ящик из-под канатов, тот самый, что находился на колокольне. Поставив ящик у стены, монахи подошли под благословение к старцу Анатолию и, не сказав ни слова, вышли из котельной, притворив за собой дверь. Истопник поднялся и подошел к ящику, осмотрел его, потрогал рукой. Ящик вроде был тот, а вроде и не тот. Теперь он не был темным от времени и сырости, а посветлел и почему-то оказался покрытым лаком.
- Нравится? – спросил с гордостью Иов, подошел к ящику и провел по его поверхности рукой, - добрая работа… Мы его сначала шкуркой, а потом сверху лаком прошлись… Гарнитура, любо дорого посмотреть, хоть в гостиной ставь вместо буфета.
- Ты чего сделал?! - вдруг заорал на Иова истопник, - ты… да ты понимаешь, что ты наделал?!.. Господи, прости меня грешного… Не желаю я в буфете лежать, мне гроб нужен, а не буфет…
- А чего ты на меня орешь?! – вдруг обозлился Иов, - чего ты вообще тут разорался?!.. помирает он, видите ли, то же мне герой… все помрем. Я для него стараюсь, а он тут концерты закатывает… Не нравится, сейчас наждачки принесу, лак сдерешь, а грязи у тебя здесь и так хватает. Вымажешь углем – будет как новенький, как будто и с колокольни не спускали…
Отец Анатолий вдруг сильно закашлялся, потом тяжело вздохнул и опустился на ящик.
- Ты вот что… - сказал он совершенно спокойным глухим голосом, - ты прости меня, батюшка Иов. Не справедлив я к тебе и за буфет прости и за Каина и за деготь…
- Да чего уж вспоминать, и ты меня прости Христа ради за все, - обрадовался Иов.
- А теперь помоги мне, - сказал истопник и открыл настежь дверь молельной комнаты, зажег лампаду, висящую перед иконами, которыми были увешаны стены комнаты.
Потом достал свечи, зажег их и прилепил на косяк двери, ведущей в молельную комнату. Истопник вернулся к ящику, зашел с одной его стороны, взглядом приказал Иову зайти с другой. Так они подняли ящик и отнесли к молельной комнате и поставили его так, что одна сторона ящика находилась в молельной комнате, а другая в помещении кочегарки. После этого истопник достал крест, благословил им отца Иова и сказал:
- Ну, вот так… Теперь хорошо… А сейчас иди к отцу Филарету и скажи, что, дескать, преставился раб божий Анатолий и чтобы ударили в колокол.
- Да как же это?.. – начал было говорить Иов.
Но старец Анатолий даже не обратил на него внимания. Он лег в ящик, головой в помещение кочегарки, сложил руки с крестом на груди и закрыл глаза. Ящик оказался ему как раз в пору. Иов не спешил уходить, какое-то время он наблюдал за неподвижно лежащим старцем.
- Эй, отец Анатолий, ты что чувствуешь сейчас? - осторожно спросил Иов, - может, болит чего?
- Боль это не главное. Главное – не покой душевный, - не открывая глаз, ответил истопник. - Грехов у меня много, а добрых дел нехватка. Ну, ничего, Господь милостив.
- Ну, батюшка Анатолий, твои грехи и в телескоп не разглядеть, а добрых дел целая гора.
- Услады много в жизни я испытал, радостям и утехам предавался, особенно по молодости. А людям мало помог, можно было больше...
- Вот слушаю я тебя, словно не о себе говоришь, - удивился Иов.
- Добрый ты отец, Иов, ну, да ладно, иди с Богом…
- Батюшка Анатолий, а мне-то как жить? - спросил Иов.
- Живи, как живешь, - ответил истопник, - все грешные. Только не сделай какого-нибудь большого греха… Ну вот, и поговорили, а теперь пора мне. Христос с тобой.
Последние слова старца, которые услышал Иов были:
- Господи, в руки Твои предаю дух мой.
Иов выскочил из помещения котельной и, что есть духу, помчался к покоям настоятеля Филарета. По дороге он встретил монаха, исполнявшего в обители обязанности звонаря.
- Бей в колокол! – крикнул ему Иов, не останавливаясь, - отец Анатолий скончался.

Настоятель монастыря на острове Холодный отец Филарет сидел за столом в своей обширной келье со сводчатыми потолками и читал «Житие святых». Следов пожара, произошедшего здесь несколько лет назад, заметно не было, разве что иконостас казался чуть-чуть темней, чем раньше.
Вдруг в келью со всей возможной прытью вбежал задыхающийся от быстрой ходьбы батюшка Иов.
Настоятель вздрогнул и строго посмотрел на Иова.
- Вот вечно ты меня пугаешь, - сказал он недовольно, но, услышав колокольный звон за окном, и увидев беспокойство на лице монаха, настороженно спросил. - Горим, что ли?
- Отец Анатолий скончался, - тяжело дыша, провозгласил Иов.
Филарет встал и перекрестился на иконостас.
- Упокой Господь его душу, - сказал он и снова обратился к Иову, - как это произошло?
- Не знаю, - пожал плечами монах.
- Да кто же тебя прислал ко мне? – спросил настоятель.
- Батюшка Анатолий…
- Сам?! - удивленно уставился на Иова Филарет.
- Сам, - кивнул головой Иов.
Филарет тяжело опустился на стул, и несколько секунд на его лице отображалась бурная умственная деятельность.
- Подожди, - сказал, наконец, настоятель, - ты хочешь сказать, что отец Анатолий, выполняющий послушание в котельной, сам, своими устами сказал тебе, чтобы ты пришел ко мне и оповестил меня о его кончине?
- Так и есть, - подтвердил Иов.
- Так почем же ты знаешь, что он умер? – резонно спросил Филарет.
Иов наконец понял всю двусмысленность ситуации, в которой он оказался, поэтому не нашел ничего лучшего, как развести руками.
- В конце концов, это все легко разъяснить, - рассудил настоятель, - Пойдем к отцу Анатолию, там все и узнаем.

Рассекая волны, по морю шел небольшой пассажирский корабль. Погода была хорошая, светило яркое солнце, играя бликами, отражалось от поверхности воды. Контр-адмирал Тихон Степанович Яковлев стоял на палубе рядом со своей дочерью Настей. Чайки кружили вокруг судна. Одна из них камнем бросилась в воду, погналась под водой за рыбой, но та, прибавив скорости, стала стремительно уходить на глубину. Чайка погналась за ней, но довольно быстро прекратила погоню и, помогая себе лапами и крыльями, устремилась к поверхности воды. Нас закружило в этом водовороте, и мы начали медленно опускаться на дно. Отсюда был хорошо виден остов корабля. Он походил на большой артиллеристский снаряд, выпущенный кем-то из пушки и запечатленный в рапиде, так, что были видны даже завихрения, рассекаемых им волн. По мере погружения сумрак начал сгущаться, словно постепенно наступал вечер, а за тем и ночь, но только без звезд и Луны. Тьма становилась полной и абсолютной, ничем не нарушаемой. Шум волн сменила тяжелая всепоглощающая тишина, вековечная и нерушимая. Со времен сотворения мира здесь не было произнесено ни слова, не издано ни звука. Мы как будто откатывались назад, через всю мировую историю, к зарождению жизни, не то, чтобы сразу, а постепенно, не спеша, словно двигаясь через тысячелетия от высшей точки развития мира, к его сотворению и дальше к вечному мраку, к ничто, предшествующему созданию бытия.

КОНЕЦ

Примечание: При создании сценария использованы материалы о жизни преподобных старцев в России.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел художественная литература